Зачет по выживаемости

21

Хуже всего одному. И дело даже не в решениях, которые ты должен принимать сам. С этим у него как раз обстояло все нормально. В конце концов, ответственность за решение ложится только на тебя. А это не самое страшное. Но все же Поль покривил душой, когда говорил, что сдавать зачет в одиночку не хуже и не лучше, чем группой. Не знаю. По крайней мере, не на такой планете, как эта. Планета дождя. Мир ливней, гроз, тумана. И отвесных скользких скал.

Насколько легче было бы в связке. В паре. Элементарная подстраховка свела бы риск подъема по вертикали к минимуму. Практически к нулю. А так…

Гриша огляделся. Вокруг в сумеречном полуденном свете, пробивавшемся вместе с моросью сквозь многоярусные кроны к подножию леса, — пятнистый хаос переплетенных лиан, чешуйчатых листьев, покрытые бородатыми наростами мха стволы, под ногами среди корней какие-то осклизлые, совершенно бесформенные грибы. Справа джунгли упирались в почти отвесную стену. Раза в три выше, чем самые высокие деревья. Метров сто сорок — сто пятьдесят высотой. Гриша Чумаков шел вдоль нее больше двух часов. Время от времени он подходил к ней вплотную, но там идти было значительно тяжелее. И опасней. У подножия было полно осыпавшихся камней размером от крупного гравия до валунов весом никак не меньше тридцати тони. Ноги скользили между острых граней, покрытых во многих местах слоем плесени, почти как водорослями в полосе прибоя. Один раз он неудачно поставил ногу, и стопа, как в тиски, угодила в узкую щель между двумя каменными обломками. В течение секунды Гриша балансировал, стараясь сохранить центр тяжести, и если бы это ему не удалось… Хрум! В цепи неудач эта могла бы оказаться последней.

Сколько он себя помнил, среди сверстников ни у кого так часто не случались травмы ног, как у него. Ноги были его слабым местом. С детства. Несмотря на тренировки и футбол. Буквально проклятьем. Бесконечные занозы, которые постоянно норовили нагноиться, потертости, удар вместо мяча в подошву бутсы защитника и как результат — слезший ноготь на большом пальце — это случалось каждое лето. В прошлом году — вывих коленной чашечки. Трижды без видимых на то причин его за ноги кусали животные, одним из них была змея — не кобра, слава богу, так — среднеазиатский леопардовый полоз, но тоже достаточно неприятно; а другим — огромная самка паука-птицееда. А в позапрошлом году его ни с того ни с сего цапнул сквозь штанину молодой самец дикобраза, да так сильно, что Гриша едва сумел остановить кровь. Чем ему не понравилась Гришина нога, не смог ответить даже егерь заповедника. «Запах твой, что ли, ему пришелся не по душе», — пожал он широченными плечами в ответ на Гришин вопрос. — «Спариваются они сейчас — как бы извиняясь, пояснил он. — Нервные стали».

Да, если существует равновесие в мире, то Гришины ноги его явно нарушали. Это Гриша Чумаков понял уже давно. Блестящая сногсшибательная карьера суперпрофессионала Косморазведки, о которой он бредил в детстве, едва научившись ходить на горшок, становилась недостижимой мечтой. И вовсе не потому, что Гришу воспитали в неге и холе. Совсем наоборот! Он опережал многих не только в математике и логике, но и демонстрировал превосходные результаты в ориентировании, плавании, пилотировании. В рукопашной схватке это был гибкий, как хлыст, непредсказуемый соперник. Зачетное время, показанное Гришей во время двадцатикилометрового кросса на втором курсе, вошло в десятку лучших результатов за всю историю Днепропетровской Астрошколы. И, тем не менее, даже в самые счастливые дни в своей жизни он не был уверен, что ноги его не подведут: не подвернется в критический момент лодыжка или не соскочит вдруг коленная чашечка.

«Карьера косморазведчика не для тебя», — сказал ему как-то дед. И с этим надо было смириться. Нельзя утверждать, чтобы это случилось в один день, но последним доводом стала статистика, с которой познакомил его дед. О средней продолжительности жизни среди различных профессиональных групп. Что и говорить, цифры свидетельствовали сами за себя, вернее, разница в цифрах. Первое место по продолжительности жизни (то самое, как говорят спортивные комментаторы, с наименьшим количеством набранных очков) занимали суперпрофессионалы Косморазведки. Если верить статистике, только три четверти из них доживали до шестидесяти. «Но ты учти, — заметил дед, — что на самом деле цифра эта еще меньше, гораздо меньше, ибо в эту графу включены и люди, которые, поработав в Косморазведке три, пять, десять лет, потом переходили в другие профессиональные группы. Настоящая средняя продолжительность жизни матерого косморазведчика около сорока пяти лет. Это я тебе могу подтвердить как заместитель директора Внеземного Отдела Информатория. Подумай над этим».

И Гриша подумал. Ну что ж, вовсе не обязательно связывать себя с Косморазведкой на всю жизнь. Десять, пять, а лучше — три года. Принадлежность в прошлом к этому клану автоматически становилась гарантией успеха и продвижения по служебной лестнице. Стоило рискнуть.

Гриша вытер капли дождя (они оказались с солоноватым привкусом пота) и осторожно, выбирая куда поставить ногу, двинулся в сторону вертикальной каменной стены. Это был край плато, на котором где-то стоял корабль, «Крестоносец», который им удалось обнаружить с орбиты. Идти вдоль плато в поисках более удобного места для подъема больше не имело смысла — только зряшная потеря времени и расход сил. Через четыре-пять часов наступит ночь, а Грише вовсе не улыбалось провести еще сутки в каких-то диких дебрях на окраине исследованного мира. Правда, не было и никакой гарантии, что, вскарабкавшись на плато, он сразу наткнется на корабль, но тем не менее…

До сих пор Грише везло. И он это ясно осознавал. Это было настоящее ядреное везение. Во-первых, он уцелел при взрыве мезонатора и сумел удачно приземлиться. Никаких вывихов коленных чашечек, даже ни одного синяка. «Не иначе, кто-то молится за тебя, сынок», — сказал бы Воланд, усмехаясь кривоватой улыбкой. Во-вторых, он на своем пути не встретил пока ни одной более или менее крупной твари. Так — какая-то мелочь. Но не надо быть семи пядей во лбу, дабы сообразить, что на эту мелочь должен кто-то охотиться, какие-нибудь кривозубые, не обремененные излишними предрассудками санитары леса. Имеется в виду, предрассудками против чужеродного инопланетного белка. В свою очередь на санитаров могут охотиться еще более крупные чистильщики. В-третьих, он приземлился недалеко от плато. И это было главным.

Насколько повезло остальным, он представлял себе слабо. При катапультировании с высоты стратосферы разброс может быть огромным. Безусловно, он ближе всех оказался к кораблю. И если он первым достигнет его, то… Что? Он сможет получить какие-то дополнительные очки? Гриша слыхом не слыхивал об этом. Курсантский фольклор об этом напрочь умалчивал. Хотя, с точки зрения логики… Нет, к черту! Какие дополнительные очки? Пятерка или сдаст зачет, или проваливает его как один человек. Нет, крышу над головой — вот что он будет иметь, добравшись до «Крестоносца», защиту от дождя, местных хищников, время отдохнуть, обдумать положение и помочь остальным. Если они живы. Вздор, конечно, живы. А если погибли, и он остался один? Или если кроме него выжили еще один или двое? Гриша почувствовал неприятный холод в животе, потому что вдруг натолкнулся на мысль, которая раньше никогда не приходила ему в голову. Странная, совершенно дикая мысль. Даже непонятно, откуда она взялась. Могут ли так сложиться обстоятельства, что группа будет заинтересована в смерти одного из своих членов?

В этом месте стена на глаз была метров сто тридцать высотой. «Вздор», — подумал Гриша. Высота земной секвойи. Да и не все сто тридцать метров вертикальные. Он поднял голову, прикидывая маршрут подъема. Первые несколько десятков метров стена имела наклон градусов шестьдесят-семьдесят. У верхнего края плато, последние пятьдесят метров заросли свешивающимися лианами, на вид достаточно прочными, чтобы за них без особого риска можно было ухватиться, как за веревки. Настоящую опасность представляли тридцать пять — сорок метров посредине — почти совершенно гладкая голая вертикальная стена, вся в наклонных змеящихся трещинах, в которые с трудом можно втиснуть пальцы, чтобы подтянуться на руках, и смехотворно узких уступах. На таких уступах едва может поместиться подошва ботинка и та не вся. Лезть по такой стене придется, прижимаясь к ней, как к родимой маме. И это еще полбеды. Беда будет, когда на средине стены, как раз тогда, когда окажешься между небом и землей, хлынет ливень. Гриша поднял глаза к небу. Небо не сулило ничего хорошего. Морось прекратилась, но низко летящие облака были переполнены влагой, как молодой павиан чувствами во время случки, — вот-вот хлынет. «Класс, — подумал Гриша, — Я как раз успею подняться вон до той расщелины, в самый раз, чтобы не смочь повернуть назад, и начнется гроза. А насколько было бы проще с элементарным альпинистским снаряжением: несколько костылей, карабин, шнур, пара крючьев. Или присоски. По паре на запястья и локти и еще на колени и лодыжки. С таким снаряжением можно было даже ночь провести на отвесной скале, даже вздремнуть, устроившись хоть и без особых удобств, но и без риска для жизни.

Все, хватит рассуждать. Подъем займет часа три-четыре, как раз, чтобы справиться до темноты. Тянуть дальше нет смысла. Неизвестно, что будет завтра, может, еще хуже: ураган, затмение, нашествие слизняков, что начнут спускаться с плато на девственные низинные пастбища, или вывих бедра. А вот что доподлинно известно, так это то, что сил у меня завтра будет чуточку меньше, чем сегодня».

Он едва успел добраться до той самой расщелины, поднявшись над кронами самых высоких деревьев, когда хлынул ливень. К счастью, дождь продолжался недолго, считанные минуты, иначе Гришу просто смыло бы вниз, как букашку. Ветер отнес грозовые облака, и даже на несколько секунд проблеснуло заходящее солнце.

— Счастлив мой бог, — пробормотал Гриша, стараясь извернуться всем телом, чтобы дотянуться пальцами до неглубокого уступа, чуть выше и правее по склону. — А вот что плохо, что до ночи осталось всего ничего. — Гриша слегка задыхался. Сказывалась лишняя четверть g планеты. Если на Земле он весил семьдесят два килограмма, то здесь приходилось тащить на себе лишние восемнадцать килограммов. И это все по вертикальной стене.

Гриша прекрасно сознавал, что его не начавшаяся карьера может окончиться вместе с последними гаснущими лучами солнца, если он не успеет к ночи добраться до лиан, свешивающихся с края плато. Гриша подтянулся на руках и, нащупав подошвами наклонный карниз, почувствовал себя немножко устойчивей. Теперь можно поднять голову и посмотреть, сколько еще осталось. Так… Ой, много. Не успеть. Ни за что не успеть. Метров двадцать. А до захода солнца от силы ну полчаса, много — минут сорок. Что же делать? Спускаться? Он посмотрел вниз, чтобы оцепить пройденный путь. Голова слегка закружилась. Нет, назад тем более не успеть. Он поднялся выше самых высоких деревьев. Вокруг сколько хватало глаз до самого горизонта ветер колыхал мокрые кроны. Очевидно, там, над лесом, бушевал довольно сильный ветер, от порывов которого Гришу защищал склон плато. Снова из-под полога облаков выглянуло солнце, окрасив вершины деревьев в осенние оттенки желтого с пурпурным. Картина была даже не лишена пасторального благообразия, если забыть о том, что ты висишь на вертикальной стене, костяшки пальцев содраны в кровь, кисти от того, что все время подняты, онемели, и приходится время от времени опускать их вниз и стряхивать, чтобы появилась чувствительность, прижимаясь в это время щекой к шершавому камню, дабы не потерять равновесия. И еще забыть о том, что онемела спина, и икры нет-нет, да и начинает сводить судорога. И еще не вспоминать о том, что в любой момент, если переменится ветер, тебя может оторвать от стены и швырнуть с высоты небоскреба вниз, и падать придется отнюдь не на надувную подушку, которую использовали в Астрошколе для подобных трюков. Падать придется на камни. И это будет конец.

Гриша чуть-чуть отдышался и снова посмотрел вверх. Далеко. Но выхода другого нет, надо успеть во что бы то ни стало до захода солнца. Он вдруг заметил косую наклонную трещину, что проходила немного выше того места, где застрял он. Попытка подняться вдоль нее немного удлинит маршрут, зато подниматься будет легче и значительно быстрее. Это — шанс. Можно успеть.

В глубине души он не верил, что может погибнуть. Те тридцать или сорок минут, когда шла борьба в скорости между ним и заходящим солнцем, он, цепляясь за влажные холодные неровности в скалах, обдирая кожу на ладонях о шершавые, как наждак, камни, кое-где заросшие даже здесь на высоте ползучими колючками, он не верил, что эта борьба метров с секундами может кончиться не в его пользу. До этого он всегда побеждал. Исключений не было.

Поверил он только тогда, когда солнце зашло. Еще несколько минут длились сумерки, а потом наступила кромешная темнота, изредка прорезаемая над горизонтом далекими беззвучными зарницами. Последний раз, когда Гриша поднимал голову, до нижней границы лиан, свешивающихся с края плато, оставалось метров семь. До темноты он еще успел подняться на высоту собственного тела и все. Час или около того (в темноте он потерял счет времени) он, унимая дрожь в коленях, пытался на ощупь карабкаться вверх, но дважды чуть не сорвался, а на то, чтобы удержаться, ушли остатки сил. Кроме того, переменился ветер, начало быстро холодать, и Гриша понял, что тот мизерный шанс, который оставался, у него отняли. Ночь он продержаться не сможет.

«Ну вот и все, — шепнул ему внутренний голос, — в конце концов ты сам виноват. Ты знал, на что шел».

Порывы крепнущего ветра начали отрывать Гришу от стены. Где-то далеко внизу, в невообразимой дали послышался протяжный тоскливый вой, словно в подтверждение того, что кто-то должен сегодня умереть. «Заткнись», — прошептал Гриша.

Вместе с переменившимся ветром начал накрапывать дождь, пока слабый. Капли стекали по лицу, щекам.

«Ты плачешь?» — снова внутренний шепот.

«Заткнись, сказал».

«Ты сам выбрал свою судьбу».

— За-а-ткни-ись! — заорал Гриша.

Особенно сильный порыв ветра вдруг оторвал его от скалы, одну страшную секунду Гриша балансировал в пустоте и вдруг опять ухватился за выступ в стене.

— Боже, — пробормотал Гриша. — Боже.

Дождь начал усиливаться.

— Боже, если ты слышишь меня…

Косые тяжелые струи хлестали его по щеке и плечам.

— Боже, — Гриша поднял лицо к невидимым в темноте дождевым облакам. — Если ты слышишь меня! Боже! — заорал он вверх что есть силы.

— Я клянусь тебе, боже! Ус-лы-ы-шь меня!

Он почувствовал, как по его щеке, прижатой к скале, вместе с дождем текут горячие капли.

— Я клянусь, когда я выберусь отсюда! Боже, я не хочу умирать! Если я выберусь отсюда, слышишь? Я сделаю так, если ты мне поможешь! Через десять или двадцать лет я войду в совет директоров Астрошкол! Если ты поможешь мне! Я смогу! Слышишь! Я отдам последние силы, чтобы отменить зачет! Ты слышишь меня? Я клянусь тебе! ОТМЕНИТЬ ЗАЧЕТ! ОТМЕНИТЬ! ЗАЧЕТ! ОТМЕНИТЬ!

Гриша неожиданно увидел, как тучи над ним, к которым он взывал, вдруг осветились внутренним светом.

— Боже, — прошептал Гриша, не веря своим глазам.

Это было узкое световое пятно, которое медленно смещалось по небу, пока не замерло, остановившись в зените. Отраженного от низких облаков света хватало, чтобы рассмотреть выступы и трещины в скале и свисающие лианы, которые были всего в пяти метрах над его головой.

Дождь продолжал усиливаться. Из последних сил, цепляясь буквально за тени трещин, Гриша добрался до нижней границы стелящихся по скалам лиан и начал карабкаться к краю плато. И только когда перевалился животом через каменный уступ на вершине и смог отдышаться, он поднял глаза и увидел — то, что было световым пятном, являлось не чем иным, как отражением мощного прожекторного луча, поднятого с центра плато в зенит. Это мог быть только корабельный прожектор. И это могло означать только одно: кто-то раньше него добрался до звездоскафа и включил прожектор над «Крестоносцем».