За Синей рекой

Глава девятая

– Жаль расставаться с нашим плотом, – сказала Марион, оглядываясь на берег.

– Может быть, мы его еще увидим, – предположила Мэгг Морриган. – Будем возвращаться – и увидим.

– Возвращаться? – Гиацинта нарочито расхохоталась. – Да простит мне Весенняя Фея, не думаю, что кто-нибудь из нас вообще вернется назад!

– До сих пор мы не потеряли ни одного человека, – холодно заметил Зимородок. – Полагаю, и впредь…

Гиацинта громко вздохнула и отвернулась.

– А зачем нам возвращаться, – сказала Марион, – если мы будем жить-поживать в Королевстве Пяти Рек? Вы найдете там свой город, а я выйду замуж за Ольгерда и стану королевой. Может, когда-нибудь во время прогулки мы и приедем сюда… увидим наш старый плот… вспомним путешествие… все наши опасности и приключения…

– Не здесь ли находилась та поляна, куда по весне слетались феи? – Зимородок показал рукой куда-то вперед.

Марион прищурилась:

– Возможно. – И вдруг со счастливой, растерянной улыбкой схватилась за сердце: – Неужели мы сейчас их увидим? Настоящих фей?

– Может быть, – сказал Зимородок. – А что ты так разволновалась?

Девушку поддержал Гловач:

– Ничего удивительного. Феи – это всегда волнующе. Даже когда их встречаешь каждый день. Любая, самая маленькая, самая незначительная феечка удивительным образом изменяет мир вокруг себя. В очень слабой степени этим свойством обладает музыка. Я бы так сказал: фея – это музыка в обличии прекрасной женщины!

Девица Гиацинта с громким горловым смехом неожиданно подскочила к Гловачу и провела ладонями по его щекам.

– Ой, а раскраснелся-то как! – закричала она. – И глаза блестят! Что это у тебя глаза блестят? Слезу пустил?

– Отстань, – отбивался Гловач. – Что ты в этом понимаешь, гарпия? Я музыкант!

– Да ладно, не обижайся ты, – примирительно сказала Гиацинта.

– Тише! – оборвал их Зимородок. – Сюда кто-то бежит!

Действительно вскоре все услышали треск ломаемых сучьев, и на поляну выбежал олень. Это был красавец с ветвистыми рогами и царственной осанкой. Солнце ярко освещало его. Он на миг остановился, топча собственную тень, затем одним прыжком скрылся в чаще.

Вслед за ним на поляну вырвалась свора прекрасных борзых, стремительных и тонких. В беззвучном лае они разевали свои узкие пасти. На путешественников собаки не обратили никакого внимания. Не заметили их и охотники, которые появились несколькими мгновениями спустя.

– Тени! – шепнула Марион. – Вот они, тени!

Роскошно одетые рыцари и дамы с печальными истонченными лицами сидели как влитые на своих лошадях. Сквозь их изящные тела проступали очертания деревьев, кустов, травы… Казалось, охота не доставляет им ни малейшего удовольствия. Они делали то, что умели и к чему привыкли, давно позабыв о значении и смысле своих поступков. Один из них поднял арбалет… Еще миг – и кавалькада исчезла.

Некоторое время путешественники стояли как громом пораженные.

Молчание нарушил Штранден, заговорив с подчеркнутой грубостью:

– Водички, стало быть, из местных водоемов попили – и готово дело!

Кандела как-то страшно всхлипнул.

Философ усмехнулся:

– Кажется, наш законопослушный друг несколько напуган.

– А я не вижу смысла притворяться! – выкрикнул Кандела. – Я не лицемер! И не говорите, что вас это не испугало!

– Знаете, как бы я поставил вопрос? – заговорил Штранден. – Важно знать: те ли это люди, которых двести лет назад сгубил Огнедум, или же это, так сказать, свежие жертвы из новых поколений?

– Ну, вряд ли вы отыщете эксперта, способного опознать людей, живших двести лет назад, – ядовито заметил Кандела.

– А жаль, – вздохнул Штранден. – Это существенно упростило бы нам задачу. Если жертвы свежие, то воду здесь пить действительно небезопасно. Если же нет, то сохраняется надежда на сравнительную чистоту местных водоемов.

– Думаю, это древние люди, – вмешалась Гиацинта. – Вы обратили внимание на то, как они одеты? Эти стоячие воротнички и ужасные рукава с пузырями… И талия спущена почти на бедра. Манера подкалывать шлейф сзади! Кто сейчас подкалывает сзади?

– А как? – заинтересовался Штранден.

– Сбоку! – с легким оттенком презрения к невежеству собеседника пояснила Гиацинта и продолжала: – А разрезы! И дурацкая барбетта… Ненавижу!

– Великолепно! – воскликнул Штранден. – Вот вам и ответ. Ни одна нынешняя дама, будь она хоть трижды тень, не оделась бы так старомодно.

– Просто меня с детства учили замечать детали, – объяснила Гиацинта.

Они покинули поляну и снова углубились в чащу леса. Следы оленя были хорошо видны на мягкой почве. Но ни лошадиных копыт, ни собачьих лап не оказалось. Призрачная охота бесследно исчезла.

Путешественники шли по лесу, негромко переговариваясь и то и дело озираясь по сторонам. Затем Зимородок неожиданно вскрикнул:

– Вот он!

– Кто? – испуганно спросила Марион. – Огнедум?

– Какой Огнедум? Олень!

Действительно, впереди на лесной дороге стоял все тот же красавец олень. Он одарил людей высокомерным взглядом и не спеша удалился.

– Странно, – произнес Борживой. – Я был уверен, что его подстрелят или затравят.

– А они и затравили его, – спокойно отозвался Зимородок.

Борживой слегка покраснел:

– Шутить изволите?

– Отнюдь, – в тон ему произнес Зимородок. – Вы не обратили внимание на одну странность?

– Клянусь Огнедышащей Задн… кхе… кхе… Да тут на каждом шагу сплошные странности!

– У оленя не было тени, – сказал Зимородок.

– Тени охотятся на тени, – зачарованно прошептал Гловач. – Какая тема для элегии!

– А это еще что такое? – с подозрением осведомился Борживой. – Что-то я не припомню никаких элегий.

– Элегия – это когда все плохо, – объяснил Гловач. – Такой поэтический жанр.

Борживой показал лютнисту кулак:

– Ты эти глупости из головы выбрось. Поэтический жанр! Когда у врагов все плохо, надо сочинять какую-нибудь плясовую! А у нас и без того все хорошо.

Гловач выразительно задвигал бровями, но возражать не посмел.

– А ведь мы, пожалуй, забрались в самое сердце королевства Ольгерда, – произнес Зимородок.

– И чем глубже будем заходить, – добавила Мэгг Морриган, – тем больше странного повстречаем.

– Как-нибудь справимся, – сказал Штранден.

Удивительное дело – лесная жизнь пошла философу на пользу. Его длинное костлявое лицо загорело, обветрилось и даже приобрело своеобразную мужественную привлекательность.

В противоположность ему, Вольфрам Какам Кандела утратил за эти дни всю свою респектабельность. Добропорядочная физиономия приобрела нездоровый желтоватый оттенок, хорошая одежда в поразительно короткие сроки засалилась и оборвалась. Он совершенно перестал за собой следить, оброс неряшливой щетиной и вообще был грязен.

Освальд фон Штранден неожиданно произнес, обращаясь к брату Дубраве и нимало не заботясь о том, что разговор слышат остальные:

– Разрабатывая теорию и изучая историю счастья, я пришел к любопытному выводу. Вам как практику это было бы любопытно.

– Практику чего? – удивился брат Дубрава.

– Счастья, разумеется. Несчастные люди часто становятся добычей зла. И прежде, чем мы сунемся в логово Огнедума, необходимо решить то, что я условно называю «проблемой Канделы».

– Не вижу проблемы, – огрызнулся Кандела.

Не обращая на него внимания, Штранден продолжал:

– Он обладает всеми признаками, как внешними, так и внутренними, глубоко несчастного человека, несомненно, приверженного злу. Посмотрите, как он опустился. Это указывает на полностью атрофированные жизненные цели. Попросту говоря, их у него нет. В дальнейшем это может сильно нам повредить.

– Вы предлагаете избавиться от него? – спокойно спросил брат Дубрава.

– Я потому и называю это «проблемой», – объяснил Штранден. – Избавиться от этого господина было бы идеальным решением задачи. Но, к сожалению, я знаю недовольных.

– Да, – подтвердил брат Дубрава. – Я против.

– Может быть, оставить его здесь? – предложил Штранден. – Пусть возвращается в Кейзенбруннер.

– К сожалению, на сделку с совестью я пойти не могу, – вздохнул брат Дубрава. – Оставшись в лесу один, Кандела быстро погибнет. Поэтому придется тащить его с собой. А вы с Мэгг Морриган не спускайте с него глаз.

– Я не понимаю! – вскипела Гиацинта. Она слушала весь разговор с неослабевающим вниманием, но молча, и ворвалась в него совершенно неожиданно. – Я не понимаю, как можно столько времени тратить на всякую гадость, вроде «внутреннего мира» господина Канделы, когда кругом такая потрясающая красота! Вы по сторонам-то хоть смотрите?

Лес, в котором они оказались, был необыкновенно красив. Осины, чуть тронутые осенью, чередовались с почти синими елями. В густой зеленой траве, как золотые монетки, поблескивали первые опавшие листья. Между стволов вспыхивали на солнце паутинки.

– А ведь это, пожалуй, Смарагдовый лес, – произнес Зимородок.

– Что еще за Смарагдовый лес? – спросила Гиацинта.

– Если я не ошибаюсь, во времена короля Ольгерда именно сюда прилетали феи.

Гловач остановился как громом пораженный. Зимородок так и не понял, что выражал взгляд лютниста: страх или отчаянную надежду.

– Ты думаешь, они там? – спросил он немеющим языком.

– Кто? Феи? Вряд ли. Когда-то они проводили здесь целое лето, а теперь… Сам подумай: что им тут делать? Предаваться скорбным воспоминаниям? Нет, мне кажется, это не в их характере. Впрочем, кому я рассказываю! Ты, в отличие от меня, знаешь фей не понаслышке.

Гловач тяжело вздохнул:

– Да, это правда. Скуки да тоски они не выносят.

Девица Гиацинта подскочила к Зимородку, цепко ухватила его за локоть и повисла, как чугунное ядро.

– Зимородок, миленький, лапушка! Сходим на ту поляну? Пусть там даже ни одной феечки нет, все равно сходим, а? Просто поглядим, где они были.

Зимородок хмурился, отворачивался, пытался освободиться.

– В самом деле, – сказал брат Дубрава. – Почему бы нам туда не заглянуть? Что мы теряем?

– Время, – пробормотал Зимородок. – И вообще, мне кажется, там слишком грустно.

– Красота всегда печальна, – изрекла Гиацинта. – Самые красивые мелодии всегда немного грустные.

– Не всегда, – возразил Гловач.

Гиацинта смутилась лишь на мгновение.

– Ну… иногда.

Никто толком не знал, где находится поляна фей в Смарагдовом лесу. Но искать ее было вовсе не обязательно. Феям принадлежал весь лес. Здесь каждое дерево, каждая полянка берегла память о них, об их легких шагах, нежных прикосновениях. Неуловимый аромат их присутствия сохранился до сих пор: тут между деревьями слегка покачивались на слабом ветерке качели, там с ветки свисал проволочный каркас для гирлянды, под кустом в мягком мху переливался всеми цветами радуги тоненький венчик, упавший с чьих-то волос… Даже этих немногочисленных свидетелей оказалось достаточно, чтобы у Мэгг Морриган заблестели глаза, а Марион разрумянилась и сделалась ужасно серьезной.

– Клянусь, мы освободим эту землю! – произнесла Марион и топнула ногой. – Феи вернутся сюда!

Штранден неожиданно обнял Мэгг Морриган и неловко поцеловал ее куда-то в ухо.

И тут с дерева послышался нежный смех. Вместо того, чтобы отпрянуть от лесной маркитантки и сделать вид, что «ничего не было», Штранден покрепче обнял Мэгг Морриган и весело посмотрел наверх.

– Эй, кто сказал, что феи больше не прилетают в этот лес? – закричал он. – Пусть меня завялит Старый Хыч, если это не фея!

С дерева, медленно кружась, начали осыпаться цветы. Голубые и белые, с пышными, уже увядающими лепестками. На этих цветах, как на ковре, стояла фея и лучезарно улыбалась.

Гловач оказался прав: обыденные слова, эти бедные оборванцы, затасканные и засаленные, словно базарный пятак, плохо приспособлены для того, чтобы говорить о феях. Она не просто была юной, и даже не просто вечно-юной. Она принадлежала к тому миру, где вообще не применимы человеческие мерки, и на ее лице лежал отблеск иной зари.

Гиацинта вцепилась в руку Марион, сама не замечая, что делает ей больно. Впрочем, и Марион не обратила на это внимания. Обе во все глаза смотрели на фею. Кандела обеими руками схватился за щеки, присел и тихонько завыл. Зимородок заметно побледнел под загаром. Пан Борживой и Гловач преклонили колено. Все застыли на месте, не в силах оторвать взгляда от прекрасного видения. Один только брат Дубрава поспешил навстречу фее, заранее протягивая руки.

Улыбаясь, фея оперлась о его руку и сошла на землю.

– А вас я раньше не видела, – дружески обратилась она к Дубраве.

– А я сюда раньше и не захаживал, – ответил брат Дубрава.

Фея глубоко, счастливо вздохнула:

– Наконец-то в Смарагдовый лес вернулись люди. Как мне называть вас, милый мальчик?

– Дубрава.

– Дубрава? Как это мило! Вам никогда не говорили, что у вас красивое имя?

Рука об руку, как в медленном танце, они двинулись по краю поляны, обходя ее кругом. Фея вовсю расточала улыбки и интересовалась решительно всем.

– А тот благородный рыцарь – он кто? А лютнист рядом с ним? Кажется, у него лютня из чертогов фей? Мне что-то о нем рассказывали… А тот старик, который так храбро обнимает босоногую женщину? Он, кажется, счастлив? Вы замечали, милый Дубрава, как счастье красит человека? А вон то милое чумазое дитя? У нее, кажется, за поясом игрушка… Какая славная девочка! И до сих пор играет в игрушки? Как это трогательно, правда? И та девушка рядом с ней – разве не красавица? У нее глаза как васильки… Бедняжка, зачем она только себя изуродовала? С длинными волосами ей куда лучше…

Они ходили и ходили по кругу, фея сыпала вопросами – брат Дубрава едва успевал отвечать, – а остальные путешественники по-прежнему стояли в неподвижности.

Поймав недоумевающий взгляд Дубравы, фея опять засмеялась:

– Вас, наверное, удивляет, что мы с вами тут ходим, а они так и не шевелятся?

– Признаться, да.

– Ну так идемте к ним. Я тут немножко набедокурила. Для них прошла всего минута, а для нас с вами, думаю, полчаса.

– Да, идемте, – сказал брат Дубрава. – И пожалуйста, не бедокурьте больше. Нам нужно попасть за Синюю реку до первого снега.

– Ну хорошо, хорошо, – фея с притворным раскаянием вздохнула, – не буду.

Спустя мгновение застывшие люди ожили и окружили фею. Она протягивала руку для поцелуя, дружески трепала по плечу Марион и Гиацинту, а с Мэгг Морриган обменялась торжественным рукопожатием.

– Меня называют Изола Упрямая Фея, – представилась она. – Все остальные давно перестали прилетать сюда. А я – нет. Я привыкла к этому лесу, и не каким-то вздорным обстоятельствам выгонять меня отсюда! Пока в королевстве Ольгерда остается хотя бы одна фея – остается и надежда. Я так считаю.

– И все эти двести лет вы прилетали сюда одна-одинешенька? – спросила Марион.

– Нет, конечно. Поначалу нас, таких упрямых, было целых семнадцать. Но последние сто лет я действительно одна.

– Какая жертва! – прошептала Гиацинта. – Как вам, должно быть, здесь тоскливо… День за днем, в полном одиночестве… И так – целое лето… Брат Дубрава! Может быть, пригласить ее в наш город?

Упрямая Фея обратилась к Гиацинте:

– Я уже говорила Дубраве, что длинные волосы тебе пошли бы больше, девушка с васильковыми глазами. Видишь ли, феям не бывает скучно. Я – это целый мир. Я ношу с собой время, как женщины носят мелкие вещицы в сумочке. Скучный месяц пролетает быстро, как час, а счастливый час может растягиваться у меня на месяц. Хочешь, я возьму тебя в другое время, и ты вернешься сюда с уже отросшими волосами? Правда, я обещала твоему брату не бедокурить, но мы его очень-очень попросим.

– Какому брату? – удивилась Гиацинта. – Мой брат умер за несколько месяцев до моего рождения!

– А это кто? – Фея показала на Дубраву.

– Это? Брат Дубрава.

– Вот видишь! – Фея тихонько засмеялась и взяла Гиацинту за руку.

Гиацинта почувствовала себя легкой. Такой легкой, будто наглоталась мыльных пузырей. Ни за какие блага мира она не согласилась бы теперь выпустить теплую ладонь феи. Все в Изоле восхищало Гиацинту: и ярко-медные волосы, копной падающие на плечи, и молочный оттенок кожи, и синее шелковое платье старинного покроя с очень низким вырезом на груди и спине, и стрекозиные крылья, растущие между лопаток, и босые ноги, очень маленькие и узкие…

– А мы нашли переливающийся обруч, – сказала Гиацинта. – Это не ваш?

– Вроде бы, нет, – ответила фея. – Скажи-ка мне, ты не влюблена?

– И да, и нет. – Гиацинта смеялась. Впервые за долгое время ей было весело. Голова у нее чесалась, словно под волосами ползали муравьи.

Смеялась и фея:

– Что значит «и да, и нет»?

– Я знаю, что меня любит один рыцарь, молодой и красивый. Но сама я его никогда не видела.

– Может быть, тебе называли хотя бы его имя?

– Людвиг. – Гиацинта выговорила это имя и вдруг почувствовала, что оно и в самом деле ей дорого.

– Людвиг? Ох, знавала я многих Людвигов, но последний был краше всех. Хоть куда молодец! Веселый кавалер, беспечный охотник, храбрец, каких мало, и друг, каких не сыщешь. Может быть, это он и есть?

– Не знаю. А что с ним стало, с тем Людвигом?

– Исчез, – ответила Изола с легким вздохом. – Когда погибло королевство, все мои старые друзья из числа людей превратились в собственные тени. Все, кроме Людвига. О нем с тех пор никто ничего не слыхал.

Фея протянула руку и провела по волосам Гиацинты.

– Вот так, кажется, достаточно. Пора нам с тобой возвращаться…

На поляне тем временем уже развели костер. Гловач с пылающими от волнения ушами настраивал лютню. Пан Борживой сидел рядом, подбоченившись, и приглаживал усы. Марион тайком шепталась с Людвигом, то и дело поглядывая: не возвращается ли фея? Одна только Мэгг Морриган спокойно хлопотала у костра.

Девица Гиацинта и Упрямая Фея Изола показались из леса как раз в тот момент, когда чай был готов и угощение разложено. При виде Гиацинты тряпичный Людвиг глухо вскрикнул и спрятал мордочку на груди у своей хозяйки. Никогда еще дочь Кровавого Барона не казалась такой красивой. Ее волосы, волшебным образом отросшие, были убраны в затейливую прическу и украшены золотистой сеточкой. Она шла тихо и плавно, словно боясь расплескать нечто внутри себя.

Штранден встал и выронил полено, которое держал в руке.

– Доннер унд веттер! – вскричал он. – Ха-ха! Да я, кажется, великий теоретик счастья! Вон идет живое эмпирическое доказательство моих теоретических предпосылок.

– Что? – не поняла Мэгг Морриган.

– А то, что эта кислая страхолюдина, оказывается, ужас как хороша! – ответствовал Штранден.

Мэгг Морриган мельком глянула на Гиацинту.

– Да, что-то с ней случилось, – согласилась лесная маркитантка.

– А что это у вас? – еще издалека закричала фея. – Неужели чай? И мед? А пряники есть?

– Вообще-то это древесный гриб, – сказала Мэгг Морриган. – По цвету похож на чай, а на вкус… гм… древесный. А вот остатки пряников мы съели.

– Жаль. – Фея расселась возле костра и с благодарностью приняла горячую кружку. – Как давно я не пила ничего человеческого! Все нектар да нектар. Знаете, почему мы, феи, время от времени встречаемся с людьми? Потому что если пить один нектар, то в конце концов вырастет хоботок.

Гловач счел момент подходящим для того, чтобы заиграть на лютне. Поначалу ему пришлось прилагать поистине титанические усилия, чтобы не сбиваться на «Венок из белых лилий», но потом дело пошло проще.

Фея с удовольствием слушала музыку, пила кружка за кружкой чайный напиток из древесного гриба и рассказывала всякие подробности о жизни при дворе короля Ольгерда. И хотя Марион не раз слышала от Людвига о короле и, казалось, знала о своем суженом все, но и для нее многое оказалось в новинку.

– Кстати, друзья мои, в последние двести лет с Ольгердом творится что-то очень неладное, – заметила фея. – Вы, наверное, уже наслышаны об этой гадине, об Огнедуме.

– Да, – кивнула Марион. – И мы намерены смести его с лица земли!

Фея Изола смотрела на раскрасневшуюся Марион лучистыми глазами.

– Какая храбрая девочка! – произнесла фея. – Надеюсь, все эти замечательные люди будут тебе помогать?

– Конечно! – заявила Марион.

– Я намерен внести уточнение, – вмешался Кандела. – Лично я ничего общего с этим сбродом не имею, а их затею – поднять мятеж против законного правительства…

– Гловач, заткни его! – приказал Борживой.

Гловач выхватил из-за пазухи нечистую тряпицу и, выказывая удивительную сноровку, затолкал ее Канделе в рот.

– Видите ли, прекрасная госпожа, – спокойно заговорил брат Дубрава, – все мы идем в город, где все люди любят друг друга, как братья и сестры…

– Где любящие сердца соединяются, – добавила Гиацинта.

– Где рыцарство в почете! – заявил пан Борживой.

– Где музыка говорит каждому сердцу, – проговорил Гловач. – Ля, ля…

– Где можно наслаждаться книгами, тишиной, обществом любимой женщины, – сказал Штранден.

– Где никто не помешает тебе развести огонь в очаге, шить и стряпать для любимого мужа… – вздохнула Мэгг Морриган. – И еще завести собаку…

– Очень хорошо! – лучезарно улыбнулась фея. – Имея такую путеводную звезду, вы не собьетесь с дороги. А что же ты ничего не сказал? – повернулась она к Зимородку. – Или ты не идешь в этот город?

– Я взялся проводить Марион до столицы Ольгерда, – ответил Зимородок. – Что мне делать в городе?

– Вижу я, здесь собрались люди, не похожие на других людей, – молвила фея Изола. – Но кажется, ты и от них отличаешься!

– Меньше всего я хотел бы отличаться от других людей, – сказал Зимородок. – Но так уж вышло.

– Кстати, – встряла Гиацинта, – все мы друг о друге все знаем. А ты так и не рассказал нам свою историю.

– В самом деле! – воскликнула фея и уселась поудобнее.

Марион завороженно смотрела на ее красивую сильную спину, на крылья. Их закругленные концы слегка подрагивали, тонкие жилы чуть напряглись.

– Вот и послушаем лесного следопыта, – объявила Изола. – Ну, что он нам о себе расскажет?

Зимородок слегка смешался и заговорил:

– Нет у меня никакой особой истории, тем более тайны. Говорю вам, я всегда хотел жить как все. Дед и отец мой – оба хаживали на охоту. Ну и я, когда подрос, полюбил бывать в лесу. То зверя промышлял, то путешественников сопровождал. Этим зарабатывал. Когда я перестал жить с людьми – сам того не упомню. Вот я вам приведу такой пример. Положим, Пеша Колобок – горький пьяница…

– Кто этот Пеша? – спросила фея с любопытством.

Зимородок отмахнулся:

– Неважно. Так, старичок был один… Я же к примеру. Когда Пеша был молодым парнем – разве он хотел стать горьким пьяницей? Нет, он собирался жить как все. Жениться там, завести детей, работать по хозяйству… Ну, иногда он выпивал. После какой кружки он стал пьяницей? Да разве уследишь? Так и со мной. После какой охоты, после какой ночи, проведенной в лесу, я не вернулся к деревенской жизни? Просто проснулся однажды и вдруг понял, что больше не живу с людьми. Когда это произошло?.. А тайны никакой нет.

Гиацинта выглядела разочарованной, а Марион разволновалась:

– Разве тебе не страшно, Зимородок?

– Иногда, – признался Зимородок.

– Подумать только! – воскликнула Марион. – Значит, такое случается постепенно и незаметно! Знать бы заранее! Ужас!

Изола встала, широко развела руки в стороны, словно желая обнять весь мир.

– Возможно, вам действительно по пути, – сказала она. – Может быть, столица Ольгерда и есть ваш Город. Это, знаете ли, только от вас зависит… Как расколдуете, так оно и будет.

– А ежели ошибка? – осторожно осведомился Гловач. – Мы, скажем, его расколдуем, а потом вдруг выяснится, что наш Город совсем в другом месте! Выходит, зря старались?

– А где бы он ни оказался, – сказала фея. – Огнедум вам все равно спокойно жить не даст. – Она медленно оглядела окружавших ее людей, подолгу задерживаясь на каждом. – Люди вы достаточно странные, так что справитесь и с Огнедумом Поганым. Да, полагаю, вдесятером вы его одолеете.

– Вдевятером, – уточнил Штранден. – Вы слишком хорошего мнения о нас, госпожа Изола. К тому же Зимородка мало волнует Город, а Кандела может считаться человеком лишь биологически… Но даже и учитывая их, нас все-таки только девять.

– Девять? Странно… – Фея еще раз обвела всех глазами, словно пересчитывая. – И в самом деле, только девять… А я улавливаю десять настроений.

– Может быть, тут какой-нибудь говорящий сурок прячется? – бойко предположил Гловач.

Фея покачала головой, не поддержав шутки:

– Нет, это человеческое настроение. Кто же десятый?..

– Засада? – озаботился пан Борживой, хватаясь за саблю.

Взгляд Изолы остановился на Марион.

– Кстати, я знаю один случай… – начала Марион.

– Я тоже знаю один случай, – перебила фея. – Одна девочка что-то знала, но не хотела рассказывать остальным.

– Может быть, эту девочку попросили ничего не рассказывать! – заявила Марион. – А эта девочка, кстати, никогда не выдает своих друзей!

– Удивительный случай, – заметила фея. Она протянула руку и быстро выхватила Людвига из-за пояса у Марион. – Ну-ка, иди сюда, дружок. Дай-ка взглянуть на тебя поближе…

– Не трогайте! – закричала Марион.

Людвиг висел в пальцах феи и тускло таращил на нее глаза-пуговицы. Фея слегка встряхнула его.

– Хватит притворяться, – приказала она. – Как тебя зовут?

Людвиг шевельнулся и хрипло ответил:

– Ну… сенешаль его величества короля Ольгерда Первого, герцог Айзенвинтер унд Фимбульветтер. Ну что, довольны, любезная госпожа? Разоблачили? Не зря называют вас Упрямой Феей… Радуйтесь теперь.

– Оно живое! – завизжала Гиацинта.

– Ой, а как это сделано? – заинтересовался Гловач.

– Ну и времена пошли, – проворчал пан Борживой. – Герцог, гляди ты! Эх, с таким рыцарством лавочников не одолеть… Да, измельчали нынче герцоги, так чего ж от графья да баронья ожидать!

– Феноменально! – вскричал Штранден.

– Людвиг-Готфрид-Максимилиан! – засмеялась фея. – Так это вы?! Вот вы куда, оказывается, исчезли! А мы, представьте себе, только что вас вспоминали… Ах, озорник! Ну, затейник! Всегда-то вы отличались изобретательностью, но такого способа втираться в доверие к девушке я еще не встречала!

– Я не втирался! – возмущенно забился Людвиг в руках у Изолы. – Как вы могли такое про меня!.. Между прочим, она все знала!

– И не надо клеветать! – закричала Марион, покрываясь пунцовым румянцем. – Отдайте лучше Людвига! Он любит другую, кстати!

Гиацинта широко раскрыла глаза.

– Так вот он какой… Людвиг… – прошептала она. – Вот почему он таился! Вот почему похоронил страсть в самой глубине своего истерзанного сердца!.. – И из прекрасных темно-синих глаз Гиацинты медленно потекли слезы.

– Можно его пощупать? – попросил Гловач. – Из чего он сделан?

– Тещу свою будешь щупать, – огрызнулся Людвиг.

– Милый, бедный герцог, – задумчиво произнесла фея. – Как же это вас угораздило?

– Какая разница, – ответил Людвиг. – Угораздило и все. Это все Косорукий Кукольник. Без него я бы вовсе растворился.

– Ну, Косорукий Кукольник совсем распоясался! – сердито заметила фея. – Вообразите только, милый герцог, с полсотни лет назад мы с ним встречались в Смарагдовом лесу. С тех пор, кстати, и носу не кажет! Он явился сюда в какой-то рваной парчовой рубахе и венке из белых лилий, одетом набекрень. Был крепко пьян, шествовал по лесу в сопровождении очень шумного кукольного оркестра, а между ног держал деревянную лошадку, которая непрерывно задирала морду и ржала. Мы танцевали с ним кадриль, качались на качелях, бросались опавшими листьями. Наутро он исчез. И ни словом, негодяй такой, не обмолвился о том, что видел вас!

– Видел, – горестно сказал Людвиг. – Да он не просто меня видел! Все это время я лежал у него в мешке. И он даже не потрудился вспомнить обо мне! Ужасный, бессердечный…

На лице феи показалась мечтательная улыбка.

– Ну, может быть, не такой уж и бессердечный… Впрочем, не о нем сейчас речь. Что мне с вами делать?

– Ах, дорогая Изола, делайте что хотите.

– Хорошо, – кивнула фея. – Именно так я и поступлю.

– Простите… Вы будете его… превращать? – осведомился Штранден. – Я бы хотел просить разрешения присутствовать при эксперименте.

– Мы все готовы помочь, если надо, – вмешалась девица Гиацинта, слегка отстраняя философа, и со значением посмотрела Изоле в глаза. – Лично я готова работать день и ночь. Я вообще очень трудоспособна.

– Понадобится роса, – сказала фея. – Будем собирать ее в кружки и фляжки. Да, я думаю, роса сохраняет память лучше всего.

– Какую память? – заинтересовался Штранден.

– Растворяясь, тело уходит в воздух, в землю, в росу… Оно не исчезает. Не расточается в общепринятом смысле этого слова. Но воздух слишком переменчив, а у земли полно своих забот. Если вы ищете того, кто покинул вас, спрашивайте росу. И может быть, в ее каплях сумеете разглядеть…

Кандела наотрез отказался участвовать в том, что он назвал «непролазной глупостью», и добавил при этом, что в существование фей верят только дураки и дети.

Всем остальным затея пришлась по душе. Даже пан Борживой нацедил полкружки, а потом как углядел в росинке неведомо как отразившееся там узкое лицо в обрамлении золотых перьев, так и плюхнулся на землю.

– Фея-то не соврала… – прошептал он подбежавшему Гловачу. – Там отражается…

– Кто? – встревожился Гловач и сунул длинный нос в панскую кружку.

Борживой ревниво отодвинул кружку в сторону.

– Ты глаз-то шустрый не запускай! Она там отражается, понял? ОНА!

– Кто? – Гловач беспокойно поглядел на своего пана.

– Жар-Птица! – выдохнул Борживой жарко.

Гловач с облегчением перевел дыхание.

– Вот оно что! Мне тоже одна девчоночка привиделась в росе… Не судьба.

Пока шла суета со сбором росы, Упрямая Фея Изола переходила от росинки к росинке, заглядывая в каждую и спрашивая о Людвиге.

Когда взошло солнце, Марион подступилась к ней.

– Как вы думаете, получится? – спросила девочка. – Кстати, если не получится, то все будет плохо.

– Попробовать не мешает, – отозвалась фея. – Выливайте росу вот сюда. – Она указала на траву перед собой.

– Лейте аккуратно, – беспокоилась Гиацинта. – Не расплескивайте по сторонам. В таком деле небрежность недопустима.

Тряпичный Людвиг сидел на руках у Изолы и время от времени бросал на Марион растерянные взгляды.

– Можно, я попрощаюсь с ним? – попросила девочка. Она поцеловала Людвига в тряпичный нос и шепнула: – Не бойся, Людвиг. Ты все равно останешься моим самым лучшим другом, если захочешь.

Гиацинта следила за ней ревниво.

– Пора начинать! – сказала дочь Кровавого Барона. – Видишь, госпожа Изола ждет.

Марион вздохнула и отошла в сторону.

Вылитая на траву роса не растеклась и не ушла в землю. Она собиралась все более и более крупными каплями, капли сливались между собой, постепенно принимая форму человеческого тела. Прозрачный силуэт у ног феи начал темнеть, наполняться красками. Медленно проступили лицо, руки… Спустя недолгое время в прозрачном коконе воды уже лежал и крепко спал молодец лет тридцати, круглолицый, черноусый, крепкого сложения, но с аристократически маленькими руками и ногами.

– Ах, Людвиг! – вздохнула фея. – Из всех кавалеров при дворе Ольгерда ты был самый веселый…

Тряпичный зверек смотрел на тело молодого человека с ужасом.

– Похож? – спросила его фея. – Ну как, я ничего не забыла?

Зверек сипло пискнул и замолчал. Его голова мертво обвисла, из глаз навсегда ушла жизнь.

Спящий молодой человек шевельнулся, жалобно застонал и попытался сесть. С него потекла вода.

– Ожил!.. – ахнула Марион.

– Послушайте, это же неприлично! – запротестовал Штранден. – Тут, в конце концов, дамы, а он совершенно голый!

– А вы все разденьтесь! – закричала фея. – Пусть все будут голые! Равенство так равенство!

– Я протестую! – крикнул Гловач, а Гиацинта захохотала и смело сорвала с себя рубашку. Затем подскочила к Гловачу и принялась теребить завязки на его штанах. Он слабо отбивался.

– Против чего ты протестуешь, музыкант? – хохоча, допытывалась дочь Кровавого Барона. – Ух, какой верткий!

– Против голого Канделы, – пробормотал Гловач. И сдался: – Пусти, я сам…

И то ли затмение на всех нашло, то ли наоборот просветление, но спустя короткое время все, кроме Канделы, совершенно голые, задыхаясь от смеха, скакали в бешеном хороводе вокруг безжизненной тряпичной игрушки.

Наконец хоровод распался. Каждый потянулся за своей одеждой. Гиацинта обнаружила свое прежнее платье с меховой оторочкой, а Людвиг, ни слова не говоря, забрал ее штаны и рубаху.

Марион подобрала игрушку, повертела ее.

– Мне будет не хватать тебя, Людвиг, – сказала она тряпичному уродцу.

Новый Людвиг, неуверенно переставляя ноги, приблизился к Марион и опустился перед ней на колени.

– Но ведь я никуда не исчез! Я здесь! Я всегда к вашим услугам, ваше высочество…

Марион судорожно вздохнула:

– Все это уже не то… – Она слегка оттолкнула его от себя. – Иди, Людвиг, познакомься с ней… Она давно ждет тебя.

Людвиг нерешительно направился к Гиацинте, а Марион затолкала тряпичную игрушку к себе в торбочку.

Все утро Людвиг провел в обществе Гиацинты, не расставаясь с ней ни на мгновение. Она учила его ходить, держа за обе руки. Людвиг то и дело оступался, и тогда Гиацинта подхватывала его в объятия, и оба негромко, радостно смеялись.

Давно уже у Марион не было такого плохого настроения. Она чувствовала себя одинокой, покинутой. Впервые за много лет Людвиг оставил ее, и она знала, что теперь он больше не вернется. Забавный тряпичный уродец был мертв. Марион даже смотреть на него не хотела.

Из мрачной задумчивости ее вывел голос Зимородка:

– Иди-ка сюда, Марион. Госпожа Изола рассказывает что-то важное. Тебе полезно будет послушать.

– А кому я теперь нужна? – проворчала Марион.

Зимородок искренне удивился:

– Вот тебе на! Как это – кому? А нам? А королю Ольгерду? Идем, хватит кукситься.

Марион нехотя пошла с ним.

На поляне вокруг феи собрались почти все. Не хватало только Людвига и Гиацинты. Изола сидела в центре. Ее платье было усеяно опавшими листьями. Гловач стоял за ее спиной, слегка изогнувшись в полупоклоне, и почтительно наигрывал на лютне. Фея, то и дело бросая на музыканта благосклонные взгляды, пела.

Не сводя с нее глаз, философ нашел руку Мэгг Морриган и осторожно сжал ее. Мэгг Морриган как будто не заметила этого, но что, в таком случае, означала таинственная улыбка на ее лице?

Марион подумала: «Ну что я, в самом деле, так раскисла? Разве Людвиг умер? Подумаешь, беда: лучший друг женится! Через это все прошли, у кого есть лучший друг. И он теперь счастлив. Просто он перестал быть моим. Что с того! Я и сама собираюсь замуж за короля».

Брат Дубрава лежал на земле, широко раскинув руки и полузакрыв глаза.

Изола и Гловач завершили песню изящной руладой. Затем фея рассмеялась и, обернувшись в сторону густой чащи, махнула рукой двум или трем деревьям, как своим добрым знакомым. Стволы слегка расступились и изогнулись, образовав затейливую рамку. В этой рамке появилась отрадная для глаза картина: живописный пенек, обсиженный грибами на тоненьких ножках; на пеньке – счастливый Людвиг, немного смущенный, но уже вполне румяный и вислоусый, а на коленях у него – девица Гиацинта. У дочери Кровавого Барона был несколько отсутствующий вид, будто все это происходило совсем не с ней. И тут Людвиг взял ее лицо в ладони и поцеловал ее десять или пятнадцать раз.

Пан Борживой слегка приподнялся и гаркнул:

– Слава!

– Слава! – подхватили Гловач и Марион.

Людвиг покрепче ухватил Гиацинту и огляделся, ища, откуда доносятся голоса. Но тут деревья выпрямились и сомкнулись, и картина исчезла.

Фея вздохнула:

– Раньше Смарагдовый лес был настоящим прибежищем для влюбленных и фей… А теперь все это редкость.

– Неужели во всем королевстве остались одни только тени да нежить? – спросил Зимородок.

– Нет, почему же, – возразила фея. – В верховьях Синей реки находится Захудалое графство. Там, в горах, до сих пор живут потомки Драгомира Могучего. Того самого короля, дяди Ольгерда, что женился на пастушке… Крепкая порода! Огнедум ничего не смог с ними поделать. Но они не заглядывают в мой Смарагдовый лес. Они водят дружбу с рудознатными колобашками, а нас, фей, считают легкомысленными. Впрочем, я к ним не захаживала и как там сейчас – не знаю.

– Нам важны любые, даже самые незначительные сведения, – сказал Зимородок.

Фея удивилась:

– А чем я могу вам помочь? Ведь я не сборщик сведений. Я просто Упрямая Фея.

Прощание с Изолой было долгим и трогательным. Для каждого она нашла напутственные слова, и ни одно из этих напутствий не было кратким. Пан Борживой выпросил у нее ленточку и спрятал у себя на груди, а Марион получила в подарок колечко с капелькой росы вместо камушка.

Один только Вольфрам Кандела вызывал у феи чувство неловкости, и она избегала даже смотреть в его сторону. Бывший судебный исполнитель сидел под деревом и с искренним интересом давил на себе каких-то жучков, мурашек и мошек. Он был совершенно поглощен этим занятием и лишь изредка бросал на своих спутников короткие, злобные взгляды.

Уже перевалило за полдень, когда небольшой отряд тронулся в путь. А фея Изола, оставшись одна на поляне, долго еще танцевала под еле слышную музыку, звучащую в листьях и траве.