За небесной рекой (сборник)

1

Призрак последней возлюбленной нашел Олми Ап Шеннена в старейшем колумбарии Александрии, что во втором отсеке «Пушинки».

Олми стоял посреди зала, окруженный многоярусными рядами небольших золотых шаров. Это были урны, по большей части содержавшие лишь образец праха усопшего. Они поднимались к стеклянному потолку, удерживаемые внутри нежно-желтых колонн — силовых полей. Олми протянул руку и тронул гладкую серебряную пластину в нижней части колонны. Одно за другим, будто под резцом гравера, стали появляться имена мертвых.

Он убрал руку, когда в списке появилось имя «Илмо, Пол Йан». Здесь отдавали дань памяти солдатам из тех мест, где Олми вырос. В этой колонне было пять имен, знакомых ему еще со школы, — все пятеро погибли в схватке с яртами возле точки 3x9, в трех миллиардах километров Пути отсюда. Все пятеро исчезли без следа. Урны были пусты.

Деталей он не знал. Их и не нужно было знать. Погибшие служили «Пушинке» так же верно, как и сам Олми, но они никогда не вернутся.

Олми провел семьдесят три года, застряв на планете Ламаркия — служил Шестиединому, отрезанный от «Пушинки» и от Пути, который тянулся из седьмого отсека астероида. На Ламаркии он растил детей, любил и хоронил жен — прожил долгую и памятную жизнь в примитивных условиях необычнейшей планеты. Спасение, возвращение на Путь и почти мгновенное превращение из умирающего старика в пышущего здоровьем юношу потрясли его глубже, чем явление любого древнего призрака.

Строительство Осевого Города, расположенного в уникальном месте — в геодезическом центре Пути, — за бурные годы, предшествовавшие спасению Олми и его воскрешению из мертвых, завершилось. Город продвинулся «к северу» по Пути на четыреста тысяч километров, далеко от люка седьмого отсека. В гешельских районах Осевого Города ментальные модели многих умерших теперь помещались в Память Города — техногенное посмертие, не сильно отличающееся от небесного рая древних мечтаний. Использование той же технологии теперь позволяло создавать и временные частичные копии личности, предназначенные для реализации индивидуальных проектов. Иногда их называли призраками. Олми и раньше слышал о копиях, выполняющих задание оригинала, — большая часть разума призраков дублировала разум оригинала, только способность принимать решения была у них ограничена. Однако собственными глазами он такого еще не видел.

Призрак возник неподалеку от Олми, справа, и пару секунд мерцал, то становясь полупрозрачным, то превращаясь в негатив, чтобы его не приняли за живого человека, а потом стал выглядеть, как существо из плоти и крови. Олми подскочил от неожиданности, а разглядев призрака подробнее, тряхнул головой и слабо улыбнулся.

— Мой оригинал будет рад найти вас в добром здравии, — сказала копия. — У вас потерянный вид, сер Олми.

Олми никак не мог сообразить, какую форму речи следует избрать при общении с призраком. Обращаться уважительно, как к оригиналу, женщине весьма влиятельной? Или, может, как к служащему?

— Я часто здесь бываю. Старые знакомства… Копия приняла соболезнующий вид.

— Бедный Олми. Никак нигде не найдешь себе места? Это замечание Олми пропустил мимо, ушей. Он нашел глазами источник изображения — оно создавалось проектором величиной с кулак, парящим на расстоянии нескольких метров от него.

— Я прибыла по поручению моего оригинала, материальной представительницы Нейи Таур Ринн. Осознаете ли вы, что я — не она?

— Я не дурак, — отрезал Олми. Опять он попал с этой женщиной в неловкое положение!

Призрак уставился на него в упор (разумеется, это было просто изображение, и на самом деле оно никуда не смотрело).

— Председательствующий министр Пути, Йанош Ап Кеслер, поручил мне найти вас. Мой оригинал был против. Надеюсь, вы понимаете.

Олми сложил руки за спиной. Копия продемонстрировала ряд идентификационных символов: Управление председательствующего министра, Управление Шестиединого Узла по обороне Пути, Управление по обеспечению Пути… Целая свора бюрократов, подумалось Олми, а Управление обеспечения сейчас, пожалуй, сильнее, да и высокомернее всех.

— Что Йаношу от меня нужно? — резковато спросил он. Призрак поднял руки перед собой и стал с каждым пунктом ударять по ладони указательным пальцем.

— Вы поддержали его в занятии поста председательствующего министра седьмого отсека и Пути. Вы стали символом защиты интересов партии гешелей.

— Я этого не хотел, — сказал Олми.

Это Йанош, ярый прогрессист и гешель, отправил его на Ламаркию — а потом он же вернул его обратно и снабдил новым телом. Сам Олми никогда не мог определить, к какому лагерю принадлежит: к консерваторам надеритам, яростно сопротивлявшимся всем выдающимся достижениям последнего века, или к энергичным новаторам гешелям. Клан Нейи Таур Ринн принадлежал к старой радикальной фракции, он одним из первых переехал в Осевой Город.

— Сер Кеслер выиграл перевыборы на пост председательствующего министра Пути, а также исполняет обязанности мэра трех районов Осевого Города.

— Мне это известно.

— Разумеется. Председательствующий министр передает вам приветствие и выражает надежду на то, что вы сойдетесь с ним во взглядах.

— Конечно, сойдусь, — кротко ответил Олми. — Я не лезу в политику и ни с кем не расхожусь во взглядах. Отплатить Йаношу за все, что он для меня сделал, я не могу, но ведь и я ему послужил, как следовало.

Он не любил, когда его ловили на крючок, и не мог понять, с чего бы Йаношу присылать за ним Нейю. Председательствующий министр был неплохо осведомлен в вопросах его личной жизни. Может быть, даже слишком неплохо.

— Йаношу известно, что я ушел в постоянное увольнение. — Удержаться Олми не мог. — Простите за грубость, но мне любопытно: вы и вправду считаете, что вы — Нейя Таур Ринн?

Призрак улыбнулся.

— Я являюсь высокоуровневой частичной копией, получившей от оригинала второстепенные полномочия, — сказал он.

Нет, сказала она… впрочем, решил Олми, не важно.

— Это я знаю, но вы-то сами кем себя чувствуете?

— По крайней мере вы достаточно живы, чтобы проявлять любопытство.

— Ваш оригинал считал любопытство одним из моих пороков.

— Нездоровое любопытство, — ответил призрак, ему явно было неудобно. — Мне бы не удалось поддерживать тесные отношения с человеком, который хочет быть мертвым.

— Вы купались в лучах моей славы, пока я вам не надоел, — сказал Олми и тут же пожалел о своих словах. Чтобы погасить вспышку эмоций, ему пришлось Вспомнить былые навыки.

— Отвечаю на твой вопрос — да, я чувствую все то же, что чувствовал бы мой оригинал. А моему оригиналу видеть тебя здесь было бы омерзительно. Ты-то как себя чувствуешь, сер Олми? Приходить сюда, — призрак обвел рукой ярусы урн, — гулять среди мертвецов — мелодраматично, не правда ли?

Олми одновременно и злило, и привлекало то, что призрак сможет запомнить их встречу и рассказать о ней оригиналу, женщине, которой он восхищался всем сердцем — всем, что от него осталось.

— Вас привлекала история моей жизни.

— Меня привлекала твоя сила, — ответила она. — А твое намерение жить лишь воспоминаниями причиняло мне боль.

— К вам я был близок.

— А больше — ни к кому…

— Не так уж часто я сюда прихожу. — Олми передернул плечами и отступил на шаг назад. — Все мои лучшие воспоминания остались на той планете, куда мне не вернуться. Настоящая любовь, настоящая жизнь… Совсем не похоже на нынешнюю «Пушинку». — Он прищурился. Изображение было сфокусировано идеально, но что-то в нем было фальшивое — какой-то лоск, аккуратность, какой не бывало у Нейи. — Вы не помогли мне.

Копия взглянула ласковей.

— Не могу согласиться с твоими обвинениями, но твое горе не радует меня… моего оригинала.

— Я не говорил, что у меня горе. Странно, но я ощущаю покой. Зачем Йанош вас прислал? Почему вы согласились ко мне прийти? — Копия потянулась к Олми. Ее ладонь прошла сквозь его плечо, и тут же она извинилась за подобное нарушение этикета.

— Ради тебя самого и ради моего оригинала — прошу тебя, переговори хотя бы с нашими сотрудниками. Председательствующему министру необходимо твое участие в экспедиции. — Она собралась с духом и продолжила: — В «Редуте» проблемы.

Услышать это название было для него потрясением. Разговор внезапно сделался более чем рискованным. Олми покачал головой:

— Я отказываюсь признавать, что мне известно о существовании какого-либо «Редута».

— Ты знаешь больше, чем я. Меня уверили в том, что все это правда. Управление по обороне сообщила Управлению по обеспечению Пути, что теперь мы все под угрозой.

— Мне бы не хотелось продолжать этот разговор в общественном месте.

Копию, кажется, ободрили его слова, и изображение придвинулось поближе.

— Здесь тихо и пусто. Никто нас не слышит. Олми уставился на высокий стеклянный потолок.

— За нами не наблюдают, — продолжала настаивать копия. — Узел и Управление по обороне уверены, что к тому участку Пути приближаются ярты. Мне сказали, что если они его возьмут и получат контроль над «Редутом», вся «Пушинка» может обратиться в пепел, а Путь сгорит, как обрывок бечевки. Мой оригинал напуган. И я, какая сейчас есть, тоже напугана. Олми, тебя это хоть в малейшей степени беспокоит?

Олми обвел взглядом ряды урн… Столетия истории «Пушинки», забытые воспоминания — все это должно было теперь обратиться в несколько щепоток пепла, а может, и того не останется.

— Йанош уверен, что ты сможешь помочь. — В голосе копии звенели эмоции. — Перед тобой возможность объединить живых и найти место для себя самого.

— А вам-то что? Вашему оригиналу?

— Мой оригинал по-прежнему считает тебя героем. Я по-прежнему надеюсь, что сумею послужить Шестиединому так же, как ты.

— Лучше берите пример с кого-нибудь живого, — криво усмехнулся Олми. — Я тут чужой. Я заржавел.

— Неправда. Тебе сделали новое тело. Ты молод и силен, к тому же у тебя богатый опыт… — Кажется, она хотела сказать что-то еще, но не решилась.

Изображение дернулось и вдруг погасло. Звук тоже пропал, и Олми услышал лишь обрывок фразы:

— Йанош говорит, что никогда не терял веры в тебя…

Пол колумбария дрогнул. Кажется, нерушимость «Пушинки» была под угрозой! То ли в породе астероида произошло землетрясение, то ли случился внешний удар, то ли что-то произошло с Путем… Олми ухватился за колонну. Золотые шары дрожали и звенели, словно сотни колокольчиков.

Где-то вдалеке завыли сирены.

Копия вновь появилась, на губах у нее застыла ласковая улыбка.

— Я потеряла контакт со своим оригиналом. Связь с Памятью Города прервана по неясной причине.

Она была восхитительна, но физического влечения он к ней не испытывал.

— Не знаю, будет ли связь восстановлена, и если да, то в какие сроки. В Осевом Городе произошла поломка.

Внезапно изображение превратилось в странную мозаику, потом задергалось. Копия протянула к Олми свои призрачные руки.

— Мой оригинал… — Ее лицо исказилось от страха, словно она была из плоти и крови. — Она умерла. Я умерла. О Господи, Олми!..

Олми пытался понять, что это может значить в рамках новых жестких гешельских правил жизни и смерти — ведь Нейя была из гешелей.

— Что случилось? Чем помочь?

— Мое тело исчезло. — Изображение беспорядочно мерцало. — Произошёл крупный сбой системы. Мое существование не имеет легального основания.

— Что там с полными записями жизни? Подсоединись к ним. — Олми заходил вокруг дергавшегося изображения, будто бы мог его удержать, не дать ему погаснуть.

— Я все откладывала… Вот дура-то! Я еще не вложила свою запись в Память Города.

Олми попытался ее коснуться — конечно, не получилось. Он никак не мог поверить в ее слова, но сирены продолжали выть, а астероид снова вздрогнул, на этот раз, правда, не сильно.

— Мне некуда идти. Олми, пожалуйста, Олми! Не дай мне просто выключиться! — Копия Нейи Таур Ринн выпрямилась, пытаясь успокоиться. — У меня осталось всего несколько секунд до…

Внезапно Олми почувствовал, что его тянет навстречу мигающему изображению. Ему хотелось знать, на что похожа настоящая смерть, окончательная смерть. Он снова двинулся к копии, будто пытаясь ее обнять. Она покачала головой, изображение замерцало еще сильнее.

— Так странно… терять…

Договорить она не успела. Изображение погасло. Олми держал в объятиях молчащую пустоту.

Сирены не смолкали, их было слышно по всей Александрии. Олми медленно опустил руки. Он остался один. Проектор, негромко попискивая, кружил в воздухе: связь с источником прервалась, и что делать дальше, устройство не знало.

Олми вздрогнул, и волосы у него встали дыбом — такого чувства, почти религиозного трепета, он не испытывал со времен своей жизни на Ламаркии.

Вдруг он понял, что идет в конец зала, и свернул направо, к большой металлической двери, за которой был выход. Сквозь дымку, окутывавшую второй отсек, и марево вокруг раскаленной плавильной трубы виднелся южный люк осевой шахты. Олми вытер мокрые глаза тыльной стороной ладони.

Плавильная труба в двух третях расстояния до люка была опоясана ярким кольцом аварийных маяков.

Олми продолжал дрожать, и это его злило. Он однажды уже умирал, но новое тело все равно боялось смерти.

А в самой глубине души — и это его злило еще больше — остался клочок старой верности. Верности народу, верности кораблю, что открывает врата бесконечного Пути. Верности женщине, решившей, что быть с ним рядом слишком больно. «Нейя!» — простонал Олми. Может быть, она ошиблась. Может быть, копия не имела полного доступа к информации, может быть, все не так уж плохо, как казалось.

Да нет, все очень и очень плохо. Никогда еще на его памяти «Пушинку» так не трясло.

Вместе с толпой растерянных, встревоженных горожан Олми побежал к рельсовой станции, что находилась в трех кварталах. Выходы к лифтам северного люка были перекрыты — временно запретили переходить из отсека в отсек. Информации не поступало.

Олми показал охраннице возле люка идентификационные значки у себя на запястье, та торопливо сканировала их, переслала своему начальству и, получив разрешение, пропустила его в лифт. Олми быстро поднялся к шахте.

Здесь, согласно приказу из Управления председательствующего министра, ждали правительственного корабля. Олми расспрашивал солдат и охранников, но никто ничего не знал. Официальных объявлений ни по одной из гражданских сетей до сих пор не было. На корабле, похожем на наконечник стрелы, Олми и еще пятеро сотрудников пересекли четыре следующих отсека, выходя из атмосферы в вакуум и протискиваясь сквозь люки в разделяющих отсеки огромных вогнутых стенах. Следов повреждений ни в одном из отсеков заметно не было.

Возле южного люка шестого отсека Олми сел на специальную машину, способную двигаться вдоль оси Пути. Со скоростью многих тысяч миль в час машина помчалась по своим необычным рельсам по направлению к точке 4x5, к находившемуся в четырехстах тысячах километров от «Пушинки» Осевому Городу.

До Осевого Города оставалось всего несколько минут, когда машина затормозила, а передний смотровой порт потемнел. Пилот доложил, что поблизости находится мощный источник радиации. В северные районы Города врезался некий предмет, двигавшийся по Пути с релятивистской скоростью.

Олми легко догадался, что бы это могло быть.

2

Встретиться с председательствующим министром Олми удалось только на следующий день. Пока что ремонтники сумели восстановить лишь один район города, Центральный, в нем можно было жить; из остальных, в том числе из Главного Осевого, шла эвакуация. Основной удар пришелся именно на Главный Осевой. Погибли десятки тысяч человек — и гешелей, и надеритов, причем надериты, отказывавшиеся участвовать в программе записи моделей тел и памяти в Городскую Память, оказались совершенно беззащитны перед лицом катастрофы.

Некоторых гешелей ждало повторное воплощение, но тысячи и тысячи человек погибли безвозвратно. Городская Память была повреждена. Даже если бы Нейя позаботилась вовремя записаться, возможно, она все равно умерла бы.

Кабинеты сотрудников председательствующего министра Пути и работников правительства Осевого Города перенесли в последний оставшийся район — Центральный. Там Йанош и принял Олми.

— Ее звали Дейрдре Енох. — Председательствующий министр парил в воздухе, по грудь закованный в синий блестящий медицинский аппарат. При взрыве ему сломало обе ноги, он получил серьезные внутренние повреждения. На время, пока не будут выращены и имплантированы новые органы, председательствующий министр превратился в киборга. — Пятьдесят лет назад она открыла нелегальные врата в точке 3x9, неподалеку от того места, где мы в свое время отразили последнюю атаку яртов. Помогал ей мастер-открыватель врат, сознательно нарушивший приказ Узла и Гильдии. Нам стало известно об этом через шесть месяцев после того, как Енох тайно переправила в небольшой исследовательский центр восемьдесят своих коллег — или сто двадцать, мы до сих пор точно не знаем — всего через несколько дней после открывания врат. Но сделать мы ничего не могли.

Олми положил руку на поручень, шедший вдоль прозрачных стен кабинета, и спокойно смотрел на Кеслера. Его ирония была слишком очевидна.

— Я что-то слышал об этом, так, слухи всякие. Управление по обеспечению…

У Кеслера начался приступ, его лицо исказилось от боли, но медицинский аппарат ее тут же приглушил. Министр продолжил:

— К черту управление по обеспечению. К черту всю эту грызню. — Он выдавил кривую улыбку. — В прошлый раз, на Ламаркии, проблема была из-за отступника-надерита.

Олми кивнул.

— На этот раз — из-за гешеля. Хуже того, из-за члена Гильдии открывателей. Вот уж не думал, что управлять этим чертовым кораблем будет настолько сложно. Теперь я почти понимаю, почему ты тоскуешь по Ламаркии.

— Там не легче было.

— Да, но народу меньше. — Йанош развернул аппарат и пересек комнату. — Мы, собственно, не знаем, что именно произошло. Непосредственная геометрия вокруг врат нарушилась. Противоречия между физикой Пути и Вселенной, открытой Енох, были слишком велики. Врата превратились в брешь, которую невозможно заткнуть. К тому времени как это случилось, большинство ученых из команды Енох отступили на главную станцию, там была защитная пирамида — Енох назвала ее «Редут».

— Она открыла хаос? — спросил, Олми.

С Пути открывался доступ во множество вселенных. Некоторые были пусты, мертвы и относительно безвредны; другие — смертельно опасны, полны булькающей, пузырящейся массы нестабильных констант, ограничивающих реальность вокруг наблюдателя или исследовательского автомата. В такие вселенные врата с Пути открывались лишь дважды, и хорошо в этих случаях было лишь то, что они немедленно захлопывались и открыть их снова было невозможно.

— Нет, не хаос. — Кеслер сглотнул. — Чертов аппарат… Плохо работает.

— Вам бы лучше отдохнуть.

— Некогда, Гильдия открывателей сообщила, что Енох искала прочно структурированный мир, сверхпорядок. То, что она нашла, опаснее любого хаоса. Возможно, ее врата вели во вселенную бескрайнего изобилия. Не просто в порядок — в творение. Всякая вселенная в некотором роде представляет собой сплетение информационных связей, но во вселенной Енох для распространения информации не оказалось никаких ограничений. Ни конечной скорости света, ни разграничений между какими-либо аналогами континуума Белла… совершенно другая физика, в общем.

Олми нахмурил брови, пытаясь найти в его словах хоть какой-нибудь смысл.

— Я не очень-то разбираюсь в физике Пути…

— Спроси своего любимого Конрада Коженовского, — отрезал Кеслер.

Олми на провокацию не поддался. Кеслер пробормотал извинения, на его лице снова появилась маска боли — жалкая пародия на нетерпение.

— В попытках спасти ее людей и закрыть врата мы потеряли три экспедиции. Последнюю — шесть месяцев назад. Вокруг главной станции выросли формы жизни, питающиеся из бреши, — огромные такие, что и представить себе нельзя. Никто в них разобраться не может. Люди из последней экспедиции — те, кто выжил, — сумели примерно в тысяче километров от бреши поставить заграждение. Мы думали, что это даст нам несколько лет на обдумывание следующего шага. Однако заграждение разрушено. Подойти достаточно близко, чтобы понять, что случилось, нам не удалось. В этом районе находятся ключевые оборонительные сооружения, не позволяющие противнику применить поток Пути против нас. — Кеслер опустил взгляд. Внизу, в двадцати четырех километрах под прозрачным полом кабинета, виднелся сегмент Пути. — Ярты сумели направить вдоль потока релятивистский снаряд с массой покоя чуть больше грамма. Перехватить его нам не удалось. Вчера, в двенадцать ровно, он попал в Осевой Город.

Олми уже знал подробности: ярты использовали дробинку меньше миллиметра в диаметре, разогнанную почти до скорости света. Если бы не защитные и контрольные механизмы шестого отсека, весь Осевой Город был бы уничтожен. В то время, когда копия Нейи Таур Ринн разговаривала с Олми, ее оригинал выполнял в Главном Осевом задание своего начальника, Йаноша.

— Мы передвигаем Город к «югу» с максимально возможной скоростью и ведем эвакуацию, — продолжил Кеслер. — Ярты приближаются к бреши. Неизвестно, как они могут ее использовать. Может, и никак — но рисковать мы не имеем права.

Олми удивленно помотал головой.

— Вы сказали, что сделать ничего нельзя. Зачем же меня вызвали?

— Я не говорил, что нельзя сделать совсем ничего. — Глаза Кеслера блеснули. — Некоторые открыватели полагают, что сумели бы запечатать брешь кольцевыми вратами.

— Тогда мы будем отрезаны от остальной части Пути.

— Хуже того. Если это сделать, за несколько дней или недель Путь будет полностью разрушен, а мы — навсегда заперты на «Пушинке». Столь отчаянной ситуации у нас еще не бывало. — Он опять криво улыбнулся, было видно, что ему больно. — Откровенно говоря, это не я тебя выбрал. Я не уверен, что на тебя по-прежнему можно полагаться; кроме того, дело слишком сложное, чтобы кто-либо мог действовать в одиночку.

Так, значит, Нейя сказала неправду.

— А кто меня выбрал?

— Открыватель врат. Ты на него произвел благоприятное впечатление, когда он сопровождал тебя по Пути несколько десятков лет назад. Тот, что открыл врата на Ламаркию.

— Фредерик Рай Орнис? Кеслер кивнул.

— Насколько мне известно, он обладает в Гильдии наибольшей властью.

Олми глубоко вздохнул и произнес:

— Я не такой, каким кажусь, Йанош. Я старый человек, я видел, как умирали мои женщины и мои друзья. Мне не хватает моих сыновей. Лучше бы вы оставили меня на Ламаркии.

Кеслер закрыл глаза. Настройка медицинского аппарата сбилась, на лице председательствующего министра проявилось напряженное выражение.

— Тот Олми, которого я знал, ни за что не отказался бы от подобной возможности.

— Я слишком много повидал с тех пор. Йанош придвинулся к нему и тихо сказал:

— Оба мы много повидали. Брешь… Открыватели говорят, что удивительнее места на свете нет. Все законы физики там пошли прахом. Изменились понятия времени и причинно-следственной связи. Рай и ад пляшут, взявшись за руки. Это видели только люди в «Редуте» — если, конечно, они еще существуют каким-либо понятным для нас образом. С тех пор как возникла брешь, связи с ними нет.

Олми внимательно слушал, и угольки у него в сердце медленно разгорались.

— Возможно, все кончилось. Возможно, весь великий эксперимент подошел к концу. Мы готовы пережать Путь, отрезать себя от бреши…

— Дальше. — Олми заложил руки за спину.

— Три человека сумели покинуть «Редут» прежде, чем брешь стала слишком велика. Один сошел с ума — вылечить его было невозможно — и умер. Другого заперли и обследуют со всей возможной тщательностью. Однако болезнь этого человека — или этого существа — тоже неизлечима. Третья… Она жива и относительно невредима, только стала… как бы это сказать… чужда условностей, слегка — или не слегка — погрузилась в мистику. Но мне сообщают, что она по-прежнему в своем уме. Если ты не против, она будет тебя сопровождать. — По тону Йаноша было понятно, что возражений он не примет. — И еще у нас два добровольца, оба — подмастерья-открыватели врат, отклоненные Гильдией. Всех троих выбрал Фредерик Рай Орнис. Причины он объяснит.

Олми покачал головой.

— Женщина-мистик, открыватели, отклоненные Гильдией… Что мне делать с такой компанией?

Йанош мрачно улыбнулся.

— Если все пойдет наперекосяк, убей их. И себя убей. Если вам не удастся пережать Путь и брешь сохранится, вернуться вам не позволят. Третья экспедиция, которую я отправил, до «Редута» не добралась. Их затянуло в брешь. — Его лицо опять исказилось от боли. — Олми, ты веришь в призраков?

— В каких призраков?

— В настоящих.

— Нет.

— А я, кажется, верю. Кое-кто из членов спасательных экспедиций вернулся. Несколько их версий. Мы полагаем, что нам удалось их уничтожить.

— Несколько версий?

— Что-то вроде копий. Они были отправлены обратно вдоль собственных мировых линий, словно, эхо; как это было сделано — никто не понимает. Они вернулись к тем, кого любили — к родственникам, друзьям. Если появятся еще такие, все, что мы считаем реальностью, будет под угрозой. И этих-то непросто было сохранить в тайне.

Олми скептически поднял бровь. Интересно, подумал он, а сам-то Йанош в своем уме?

— Я свое отслужил. И даже больше. С чего бы мне опять идти на службу?

— Черт побери, Олми, если не из любви к «Пушинке» — ладно, допустим, тебе до нее теперь нет дела, — тогда вот Почему: ты ведь хочешь умереть. — Кеслер фыркнул, на лице у него, помимо боли, застыло тихое отвращение. — Ты хочешь умереть с тех самых пор, как я вытащил тебя с Ламаркии. Если доберешься до «Редута», скорее всего твое желание исполнится. Считай, что это подарок от меня тебе… или тому, кем ты когда-то был.

3

— Был бы у тебя улучшенный мозг, дело пошло бы куда быстрее. — Джар Флинч ткнул пальцем чуть ли не в лицо Олми.

Фредерик Рай Орнис улыбнулся. Все трое, плечом к плечу, шли вдоль большого пустого, зала, направляясь к защищенной от подслушивания комнате, затерянной в глубине старого здания александрийского Оборонно-тактического училища «Пушинки».

Рай Орнис физически совсем не постарел — с виду он был все тем же длинноногим, похожим на богомола парнем, но на смену неуклюжести пришла страшноватая грация, а юношеская болтливость превратилась в болезненное немногословие.

Олми отмахнулся.

— Я просмотрел нужные файлы и, пожалуй, неплохо их изучил. У меня возникли вопросы относительно выбранных для меня спутников. Эти подмастерья-открыватели… Гильдия их отклонила. Почему?

Флинч улыбнулся.

— Больно уж они яркие.

— Рай Орнис такой же.

— Гильдия изменилась, — сказал Рай Орнис. — Требования повысились.

— Да, — кивнул Флинч, — за то время, что я работаю учителем в Гильдии, она изменилась. Теперь там плохо переносят… творческий подход. Отступничество учеников Енох их напугало. А брешь пугает нас всех. Расп и Карн молоды, любят все новое. Никто не отрицает, что они великолепны, но вписываться в систему и играть свою роль они не желают. Поэтому Гильдия отказала им в получении окончательной сертификации.

— Почему вы их выбрали для этого задания?

— Их выбрал Рай Орнис, — сказал Флинч.

— Мы обсуждали этот вопрос, — ответил Рай Орнис.

— Я своего согласия не высказывал. Когда я их увижу?

— Только в вихрелете. Они еще проходят аварийное закаливание. — Флинч кинул взгляд на Рая Орниса. — Их подвергли жесткой программе тренировок.

Олми все меньше и меньше хотелось иметь дело и с Гильдией, и с избранниками Рая Орниса.

— В файлах сказана лишь половина всего. Дейрдре Енох не была открывателем, даже не пыталась получить квалификацию. Она была обычным учителем. Как случилось, что она приобрела такую важность для Гильдии?

Флинч покачал головой.

— Ни она, ни я не получали квалификации, но мы оба считаемся одними из лучших учителей. Для некоторых подмастерьев она стала лидером. Они считали ее великим философом.

— Пророком, — негромко добавил Рай Орнис.

— Учиться в Тильдии тяжело, — продолжил Флинч. — Иные говорят, что это похоже на пытку. Одного только математического закаливания хватает, чтобы уровень выбраковки превысил девяносто процентов. Дейрдре Енох была, консультантом по ментальному равновесию и компенсации, причем хорошим консультантом… В течение последних двадцати лет она работала со многими людьми, впоследствии занявшими высокие посты в Управлении по обеспечению Пути. И не теряла с ними контактов. Она убедила многих своих учеников…

— В том, что человеческая природа порочна, — мрачно бросил Олми.

Флинч покачал головой.

— В том, что законы нашей вселенной неадекватны. Неполны. Что есть способ стать более хорошими людьми и, конечно, более хорошими открывателями врат. Она полагала, что нас портят беспорядок, конкуренция и смерть.

— Ей были известны теории высокого уровня, предположения, о которых говорят между собой только мастера-открыватели, — подхватил Рай Орнис. — Она слышала разговоры о мирах, где все правила совершенно другие.

— О вратах в совершенный порядок?

— Да, в теории этот вопрос обсуждался. Попыток открыть такие врата никто никогда не предпринимал. Нам ничего не известно о каких-либо пределах, ограничивающих разнообразие вселенных. Енох предположила, что правильно настроенные врата могли бы обеспечить доступ практически в любой мир, какой только способен представить себе хороший открыватель.

Олми поморщился.

— Она думала, что порядок компенсирует конкуренцию и смерть? Хотела устроить смертельную схватку между порядком и беспорядком?

Раи Орнис издал невнятный звук, а Флинч кивнул.

— Существует причина, по которой ничего подобного в файлах нет. Ни один открыватель говорить об этом не станет и даже не признается, что ему известен кто-либо причастный к принятию этого решения. Гильдия оказалась в весьма неловком положении. Удивительно, что ты знаешь, какие вопросы задавать. Но лучше бы тебе расспросить Рая Орниса…

Однако Олми не отстал от него.

— По твоим словам, вы с Енох занимали одинаковые посты. Лучше я расспрошу тебя.

Флинч жестом показал, что надо свернуть налево. Впереди зажглись огни, в конце небольшого зала была открытая дверь.

— Дейрдре Енох читала много, старых религиозных текстов. И ее последователи тоже. Полагаю, что они заблудились в собственных мечтах. Они верили, что тот, кто омоется в потоке чистого порядка, окунется в мир неограниченного творения, станет лучше. Защищеннее, крепче… Наверное, она им что-то в этом духе говорила.

— Фонтан юности? — Олми продолжал морщиться.

— Открыватели редко думают о временном бессмертии, — ответил Рай Орнис. — Открывая врата, мы на миг видим вечность. Сто врат — сто разных вечностей. Возвращение — лишь промежуток между вечностями. Те, кто слушал Енох, полагали, что станут лучше, искуснее. Сделаются менее испорчены конкурентной эволюцией. — Улыбка на его костлявом, как у скелета, лице смотрелась неприятно. — Освободятся от первородного греха.

Олми перестал морщиться и взглянул на отвернувшегося от Рая Орниса Флинча — между этими двоими, казалось, существовала какая-то неприязнь.

— Ясно. Я понял.

— Правда? — с сомнением спросил Флинч. Возможно, мастер-открыватель мог сказать и больше, но лучше было его не заставлять.

Прозвучал звонок, и они вошли в комнату для совещаний.

Там уже сидела Лисса Пласс — она единственная вышла из «Редута» живая и в своем уме. Она была гешелем-радикалом и десятки лет назад сама разработала для себя внешность, похожую на свою настоящую. Пласс выглядела широкой в кости; классически красивые черты лица не скрывали внутренней силы, однако она позволила себе становиться старше и не стерла следов времени, проведенного в экспедиции, и полученной травмы. Олми заметил, что у нее с собой была древняя — еще бумажная — книжка, Библия.

Флинч, представил их друг другу. Пласс выглядела гордой и уязвленной.

— Начнем с того, что нам известно, — сказал Флинч и включил видеозапись, сделанную вихрелетом, на котором спаслась Пласс.

Над столом возникло изображение: огромная труба Пути, о которую бились, рассыпаясь сверкающими брызгами, силовые поля, смерчи космического мусора; брешь, пересекавшая Путь посередине, была похожа на раскаленный добела, слепящий кусок проволоки.

Пласс не смотрела на изображение. Олми внимательно следил за ней. На мгновение ему показалось, будто вокруг женщины закружилась полупрозрачная тень. Никто больше не увидел или не подал виду, что заметил что-то такое, но Пласс сжала губы и стала пристально глядеть на Олми.

— Я рад, что вы оба согласились сюда прийти, — сказал Рай Орнис, когда запись закончилась.

Пласс взглянула на него и снова перевела взгляд на Олми, внимательно изучая его лицо.

— Я не могу здесь оставаться. Поэтому и возвращаюсь. На «Пушинке» я чужая.

— Сер Пласс посещают привидения, — сказал Флинч. — Сер Олми знает про некоторых из ваших гостей.

— Мой муж, — ответила, сглотнув, Пласс. — Пока что — только мой муж. Больше никого.

— Он там, в «Редуте»? — спросил Олми.

— Не много вам сообщили полезного, да? — сказала она едко. — Будто хотят, чтобы у нас ничего не получилось.

— Он погиб?

— В «Редуте» его нет, не знаю, назвали ли бы вы это смертью. Можно мне рассказать, что это значит и что мы на самом деле сотворили?

Рай Орнис развел руками.

— Пожалуйста.

— Мне по наследству достались записи, относящиеся ко временам еще до запуска «Пушинки». Мои предки имели доступ в духовный мир. Все они видели призраков. Старых призраков, не тех, что теперь используются вместо слуг. Кое-кто писал об этом в своих дневниках. — Она коснулась нижней губы. — Полагаю, одним из этих призраков был мой муж. Я поняла. В моей мировой линии еще до моего рождения все видели одного и того же призрака — моего мужа. А теперь и я его вижу.

— Трудно представить себе призрака такого рода, — промолвил Олми.

Пласс подняла взгляд к потолку и положила руку на Библию.

— К чему бы мы ни подключились — будь то мир чистого порядка или еще что-нибудь, — оно просачивается в Путь и в «Пушинку». Словно гусеница, лезет вверх по нашим жизням, хватает события и… ползет обратно, может быть, даже вперед во времени. Нас заставляют молчать. Я молчу… но муж, когда возвращается, рассказывает мне кое-что. А другие, слышат ли они… сообщения? Послания из «Редута»?

Рай Орнис покачал головой, но Олми показалось, что он имеет в виду не просто отрицание.

— Что случилось, когда врата превратились в брешь?

— Мой муж, — Пласс побледнела, — был возле врат, вместе с мастером-открывателем Томом Исой Данной.

— Один из лучших, — вставил Рай Орнис.

— Врата в порядок были вторыми. Сначала открыли колодец в устойчивый мир, служивший нам сырьевой базой.

— Так всегда делают на дальних станциях, — пояснил Флинч.

— Когда открыли вторые врата, меня не было, — продолжала Пласс, глядя то на Флинча, то на Олми. Ни тот, ни другой ей, похоже, не нравился. — Я находилась на вспомогательной станции, примерно в километре от врат и в двух — от «Редута». Там уже была атмосферная оболочка и немного почвы. Мы с мужем высадили быстрорастущий сад. Когда сообщили об открывании вторых врат, муж был с Исой Данной. Сер Енох приехала на тракторе и сказала, что все хорошо. Мы — небольшая группа ученых — устроили праздник, открыли несколько бутылок шампанского. Через два часа пришло сообщение о каких-то неполадках. Мы вышли из домиков — как раз опускался разведчик с главного вихрелета. Енох опять отправилась к вторым вратам, к Исе Данне, и мой муж тоже должен был быть там.

— Что вы видели?

— Сначала ничего. Мы сидели в домиках и следили за происходящим по мониторам. Иса Данна с помощниками работали, разговаривали, смеялись. Иса Данна был так спокоен, он просто светился гениальностью. Вторые врата выглядели нормально — колодец, купол… Но прошло несколько часов, и люди вокруг врат стали похожи на пьяных. Все сразу. Из врат появилось что-то, что их опьянило. Они говорили о какой-то тени.

Пласс посмотрела на Олми, и он понял, что раньше, до всего этого, она была очень красива. Впрочем, ее красота проглядывала и сейчас.

— Мы увидели, что врата затягивает какая-то дымка. Помощники открывателей, ученики Исы Данны, находившиеся в домиках, сказали, что врата вышли из-под контроля. Они это почувствовали через свои ключи, подчиненные ключу мастера.

Ключами назывались аппараты для создания порталов в другие времена, другие вселенные, «за пределы» Пути. Выглядели они обычно как небольшие шары на рукояти.

— Сколько там было открывателей? — спросил Олми.

— Два мастера, семь подмастерьев.

Олми повернулся к Раю Орнису. Тот поднял руку, призывая к терпению.

— Со стороны врат пришел небольшой грузовик. Его мотало из стороны в сторону, а люди в нем кричали и хохотали. Потом все, кто собрался вокруг грузовика — в домиках почти никого не осталось, — тоже стали кричать. Яра, помощница, схватила меня — я была к ней ближе всех — и сказала, что надо залезать в разведчик и возвращаться на вихрелет. Она сказала, что никогда не испытывала такого чувства. По ее словам, они ошиблись и открыли врата в хаос. Я о таком никогда раньше не слышала, но она, похоже, считала, что если мы немедленно не покинем станцию, то погибнем. Нас было четверо: двое мужчин, Яра и я. Больше до разведчика никто не добрался. Вокруг все было скрыто тенями. Все были как пьяные, смеялись, орали… — Пласс замолчала и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. — Мы поднялись и направились к вихрелету. Остальное есть в записях. Последнее, что я видела, — «Редут», окруженный каким-то вихрем, похожим на чернила, расплывающиеся в воде.

Флинч было заговорил, но Пласс прервала его:

— Двое других на вихрелете, мужчины, оба попали под поражение. Они вышли из дымки, окружавшей грузовик, и Яра помогла им забраться в разведчик. Яра… ее никто, кроме меня, не помнит.

Флинч несколько мгновений подождал и сказал:

— Когда разведчик долетел до вихрелета, на борту были только двое — вы и еще один человек, неопознанный. Второго мужчины там не было, а помощника открывателя врат по имени Яра никогда не существовало.

— Они были, были.

— Не важно, — нетерпеливо сказал Рай Орнис. — Иса Данна слишком хороший мастер, чтобы открыть врата в хаос. Он знал указывающие на это признаки и ни в коем случае не завершил бы открывание. Но при сцеплении или подчинении качества могут перейти в свою противоположность, если открыватель потеряет контроль над процессом.

— Врата в порядок — а подчиненные ключи ведут себя так, будто дело пахнет хаосом? — спросил Олми, пытаясь уловить все детали.

Рай Орнис не хотел вдаваться в дальнейшие подробности.

— В нашей мировой линии их больше нет. Сер Пласс помнит, что с Енох и Исой Данной было сто двадцать человек, из них два мастера-открывателя и семь помощников. На «Пушинке» имеются досье лишь на восемьдесят человек, в том числе — на одного мастера и двоих помощников.

— Я осталась жива. Вы меня помните, — с отчаянием в голосе сказала Пласс.

— Вы есть в наших записях. Вы живы, — подтвердил Рай Орнис. — Но почему — мы не знаем.

— А что с другим выжившим? — спросил Олми.

— Нам неизвестно, кто это был.

— Покажите ему другого, покажите Номер 2. Пусть видит, что бывает, если остаешься жив, но не возвращаешься, — сказала Пласс.

— Переходим к следующему пункту нашей программы, — сказал Рай Орнис. — Если, конечно, ты готов, сер Олми.

— Может, я никогда не буду готов, сер Рай Орнис, — ответил Олми.

4

Вихрелет, лежавший в доке, словно в люльке, выглядел совсем новеньким и очень быстрым. Олми прошел вдоль борта, с трудом сдерживая желание пробежаться пальцами по блестящей обшивке.

Он все еще думал о встрече с Номером 2.

Люк шахты между шестым и седьмым отсеками, где находился док, был затянут светящимся темно-лиловым туманом. Это было купольное поле, что принимало южные разгибатели Осевого Города, предназначенные для поддержки оставшихся районов во время эвакуации и ремонтных работ. Олми повернулся к оси и стал смотреть, как рабочие и роботы подключают силовые решетки и устанавливают тяжелые стальные буферы.

Отвлек его заведующий доком, небольшого роста человечек с мальчишеским лицом. На его лысой голове красовался вытатуированный зеленым и коричневым цветами сложный кельтский узор. Заведующий протянул Олми бумажный сертификат.

— Через час будем откачивать воздух. Надеюсь, к тому времени все подойдут. Хочу проверить и опечатать вихрелет.

Олми приложил к сертификату свою печатку. С этого момента командование от группы обеспечения шахты и Гильдии конструкторов передавалось Управлению по обороне Пути.

— Двое уже тут, — заметил заведующий. — Девушки-близнецы. У них с собой ключи, маленькие, никогда таких не видал.

— Похоже, все в сборе, — сказал Олми.

— Провожающих не будет?

— Некогда им. — Олми улыбнулся.

— Понятное дело.

Открывателей врат обычно можно узнать по какому-то особому взгляду, по особой ауре. Расп и Карн были еще почти дети — они родились (или, правильнее сказать, были изготовлены) пятнадцать лет назад и принадлежали к гешелям-радикалам; четверо их сородителей также были открывателями.

Расп и Карн подошли к вихрелету и представились. Близняшки смахивали на мальчиков: тонкие, с молочно-белой кожей, длинными пальцами и небольшими головками, поросшими мягкими серебристыми волосами. Их голоса, высокие и звонкие, звучали одинаково. У Карн были темные глаза, у Расп — зеленые, а в остальном они были совершенно идентичны. Олми не почувствовал вокруг них ореола авторитета, обычного для опытных открывателей.

Заведующий доком набрал код, и в днище вихрелета открылся вход — светящийся зеленый круг. Близнецы важно проследовали внутрь.

Пласс явилась еще через несколько минут, одетая в синий официальный костюм; похоже, что недавно она плакала. Женщина поздоровалась с Олми — ее голос звучал довольно резко — и спросила, словно увидела его впервые:

— Вы солдат?

— Я работал в Управлении по обороне Пути.

Осторожные серые глаза, бледное припухшее лицо, широкое и довольно приятное, темные короткие волосы… Сегодня Пласс была похожа на многочисленных матрон времен детских лет Олми — вежливых, но непоколебимых.

— Сер Флинч сказал, что вы — тот человек, что умер на Ламаркии. Я слышала об этом. Вы ведь по рождению надерит?

— По рождению.

— Такие вот у нас приключения, — фыркнула Пласс. — Все благодаря благоразумию сера Коженовского. — Она взглянула куда-то вдаль, а потом, склонив голову набок, пристально посмотрела на Олми. — Я не питаю по этому поводу никаких положительных эмоций. Вам сообщили, что я несколько не в себе и у меня бывают странные мысли?

— Мне сообщили, что ваши исследования оказали на вас значительное влияние. — Олми было несколько неудобно заново знакомиться с уже знакомой женщиной.

Из люка вихрелета выглянули Расп и Карн.

— Она не в себе, мы — слишком юны и неопытны, — сказала Расп. Карн засмеялась — ее смех был неожиданно звонок и приятен. — А вы, сер Олми, однажды уже умерли. Ну и команда!

— Полагаю, все знают, на что идут, — сказала Пласс.

— Не надо ничего полагать, — ответил Олми.

Они вошли в вихрелет. Заведующий доком глядел им вслед с неприятным интересом. Олми обернулся к нему.

— Принимаю командование кораблем. Благодарю за внимание и заботу.

— Это наш долг, — сказал заведующий. — Машину только вчера доставили. На ней еще никто не летал, просто девственница, сер Олми. У нее даже названия еще нет.

— Назовем ее «Забава»! — прозвенела изнутри Расп. Олми крепко пожал заведующему руку и влез в вихрелет.

С негромким «би-и-ип» люк закрылся.

Внутри царили тишина и прохлада. Корабль был оборудован системой управления инерцией, поэтому никаких специальных лежачих кресел, гамаков или силовых полей в нем не имелось — команде предстояло испытывать лишь легкое ощущение ускорения и торможения, создававшееся искусственно в психологических целях.

Пласс представилась Карн и Расп. Пиктора — устройства для демонстрации идентификационных символов — у нее с собой не было, они просто обменялись словами. Олми это понравилось.

— Сер Олми, — сказала Пласс, — снаружи нас никто не слышит?

— Никто.

— Хорошо. В таком случае мы можем быть откровенны. Наша экспедиция бесполезна. — Она повернулась к близнецам; те были похожи на знаки ударения над каким-то невидимым словом. — Вас выбрали по причине вашей неопытности.

— Незапятнанности, — ответила Расп. — Готовности принимать новое.

Карн кивнула и улыбнулась.

— А еще мы не боимся привидений.

На секунду показалось, что первую стычку Пласс проиграла. Однако она явно собиралась стать в экспедиции штатной Кассандрой.

— Разочарованы вы не будете.

— Мы видели Номера 2, - сказала Расп, а Карн опять кивнула. — Сер Рай Орнис настоял на том, чтобы мы его изучили.

Олми вспомнил свою встречу с Номером 2, тело которого ярко светилось в полумраке удобно обставленной комнаты. Существо не было уродливым, как он ожидал, но, конечно, и нормальным его назвать было нельзя. Его кожа пылала — на ней распадались блуждающие атомы металла. Оно стояло в темноте, похожее на звездную туманность в бескрайней бездне за стенами «Пушинки», только руки были темными, и когда существо пыталось говорить, они казались черными дугами на фоне сияющего тела.

Номер 2 жил в искаженном времени, не продвигаясь ни вперед, ни назад. Чтобы понять, что говорит существо, требовался специальный переводчик. А говорило оно о том, что случится в комнате, когда Олми уйдет. Оно сказало, что Пути скоро придет конец — «в мгновение птичьего ока». Переводчик передал эти слова достаточно внятно, хотя многое другое воспроизвести не смог — похоже было, что существо изобретает или узнает какой-то неизвестный, совершенно не человеческого происхождения язык.

— Хорошо, — промолвила Пласс, — если мы просто кончим так же, как он.

— Очень интересно, — отозвалась Расп.

— Мы жаждем чего-нибудь нового, как сумасшедшие, — с улыбкой добавила Карн.

— Чудовища не рождаются. — Пласс скорчила гримасу и сжала в руках Библию. — Их изготавливают.

— Благодарю вас, — ответила Карн и выдавила улыбку, сопровождавшуюся стеклянным взглядом. Расп, видимо, яростно обдумывала более остроумный ответный выпад.

Довольно, решил Олми.

— Если мы собираемся погибнуть или еще чего похуже, надо по меньшей мере вести себя культурно, — заявил он.

Все три женщины удивленно уставились на него, причем каждая по-разному. Уже неплохо, подумал Олми.

— Давайте просмотрим список имеющегося на борту груза, перечитаем приказы — в общем, поучимся работать вместе.

— Человек, который однажды уже умер и хочет еще раз… — начала Карн, все еще сверкая глазами от возмущения, но Расп прервала ее:

— Заткнись. Делай, как он говорит. Пора работать. Карн пожала плечами. Ее гнев развеялся без следа.

Когда вихрелет набрал скорость, передний смотровой порт стал похож на кривую линзу. Блуждающие атомы и ионы сгущались перед носом корабля в раскаленное добела облако. Из скошенной вершины облака расходились, змеясь, разноцветные лучи. Поток — небольшое искажение геометрии пространства — был похож на белый горячий поршень.

Наличие внутри Пути большого количества блуждающих газовых атомов представляло проблему. К этому привело большое количество открытий врат в первые эксплуатировавшиеся сырьевые миры.

Перед Олми появились ряды голубых и зеленых значков: состояние вихрелета было в норме. Корабль двигался со скоростью в три процента от скорости света внутри Пути, чуть меньшей, чем с — скорость света во внешней вселенной. Ускорение по сравнению с достигнутым в точке 4x5 снизилось и теперь несколько превышало шесть «же». Конечно, внутри вихрелета оно не ощущалось.

Согласно выведенной на дисплей карте, корабль находился в точке 1x7, в десяти миллионах километров от люка седьмого отсека. До «Редута» оставалось еще три миллиона километров.

Олми чувствовал себя оторванным от всех остальных, как во сне — с ним всегда так бывало в вихрелете. Кабину разделили на три личных отсека, кают-компанию и кабину пилота, где он и проводил большую часть времени. Остальные сидели по своим отсекам и друг с другом разговаривали редко.

Первый знак необычности этого путешествия проявился на второй день, когда прошли уже полпути. Олми штудировал то немногое, что было известно о «Редуте» — читал полный и совершенно секретный файл. Он углубился в биографию Дейрдре Енох, как вдруг сзади его окликнули.

Он обернулся и увидел в трех метрах от себя молодую женщину, парившую в воздухе горизонтально головой к нему и медленно поворачивавшуюся вокруг своей оси.

— Я почувствовала — ты зовешь нас. Я почувствовала — ты изучаешь нас. Что ты хочешь знать?

Олми проверил, не запись ли это — нет, видеопроецирование не производилось. Сквозь изображение было видно, как из своих кают вылетают Пласс и близнецы. Сестрам было просто интересно, Пласс же была потрясена и расстроена.

— Я ее не узнаю, — проговорила она.

Олми понял, что это не чья-то дурацкая шутка.

— Я рад, что вы решили нас посетить, — сказал он. — Какова обстановка в «Редуте»?

— Все без изменений, как всегда, без изменений, — ответила женщина. Ее лицо было трудно рассмотреть: оно все время слегка менялось, по изображению шла рябь.

— Вы здоровы? — спросил Олми. Расп и Карн потихоньку приближались к женщине, но она их словно не замечала.

— Я — ничто, — ответило изображение. — Задай другой вопрос. Хочется узнать, смогу ли я выдавать разумные ответы.

— Она настоящая? — спросила Расп. Лица обеих сестер побледнели и застыли в увлеченном напряжении.

— Не знаю, — ответил Олми. — Вряд ли.

— Значит, она воспользовалась своим положением в линии времени «Редута», чтобы вернуться к нам… По меньшей мере кто-то из нас доберется до места назначения.

Карн удовлетворенно улыбнулась и сверкнула глазами. Олми эти сверхинтеллектуальные девушки нравились все меньше и меньше.

Пласс выступила вперед, сжав кулаки, будто собиралась ударить незнакомку.

— Я вас не узнаю. Кто вы?

— Я ясно вижу лишь одного из вас. — Женщина указала на Олми. — Остальные — словно стаи насекомых.

— Ярты взяли «Редут»? — спросила Расп. Изображение не ответило, и Олми повторил вопрос.

— Они в «Редуте» одни. Этого достаточно. Я могу описать ситуацию, какая сложится, когда вы достигнете станции. В Пути есть обширный паз — долина, — внутри которого «Редут» формирует серии мощно структурированных вероятностей. Сам «Редут» разросся во времени до огромных размеров, все возможности реализованы. Моя бывшая личность прожила жизней больше, нежели можно выразить каким-либо количественным числительным. И до сих пор живет. Она меняет нас, как вы меняете кожи.

— Расскажи нам о вратах, — попросила Карн, подходя ближе. — Что случилось? В каком они состоянии?

Олми опять повторил вопрос. Женщина смотрела на него так пристально, что становилось не по себе.

— Они стали теми, кто их открыл. На западной границе врат находится огромная голова Исы Данны, она наблюдает за территорией. Что она там делает и что это значит, нам неизвестно.

Пласс всхлипнула и закрыла губы ладонью.

— Некоторые пытались бежать. Голова превратила их в живые горы, усеянные пальцами, или в леса, затянутые туманом и липким синим мраком. А иные носятся по воздуху, как дым, и всякий, кто с ними встретится, изменяется. Мы научились. Вот уже тысячи лет мы не выходим наружу…

Расп и Карн окружили гостью с боков, внимательно, как кошки, изучая ее.

— Как же в таком случае вам удалось покинуть «Редут» и вернуться к нам? — спросил Олми.

Женщина нахмурилась и подняла руки.

— Оно не говорит: Оно не знает. Я так одинока. Пласс, Расп, Карн и Олми смотрели друг на друга — между ними был только воздух.

Олми вдруг провалился в недалекое прошлое, в тот момент, когда в последний раз видел, как исчезает призрак — копия Нейри Таур Ринн.

Пласс вздрогнула и выдохнула:

— Так всегда бывает. Муж говорит, что он одинок. Он хочет найти место, где не будет одинок. Но такого места нет.

Карн повернулась к Расп.

— Ложное видение, обман зрения?

— Там, куда мы направляемся, обманов нет, — сказала Пласс и стала тереть ладони друг о друга, чтобы расслабить мышцы.

Карн отвернулась так, чтобы она не видела, и скорчила рожу.

— Что стало с открытыми возле «Редута» вратами, никто не знает, — сказала Расп, подняв голову от записей. — Нет даже догадок.

Карн вздохнула — Олми не понял, с сочувствием или со стыдом.

— А у вас есть догадки? — спросил он.

Пласс обогнула бледно-лиловую переборку и влетела в кают-компанию. Никаких радостных надежд она, похоже, не испытывала.

— Врата всегда находятся в донной части Пути, — тусклым голосом, словно повторяя лекцию для начинающих, сказала Расп. — Таковы ограничивающие условия локального континуума Пути. В каждой из кольцевых позиций возможно существование четырех врат. Когда открыты все четыре, предполагается, что они непременно должны закрепляться на стенах Пути. Однако на практике небольшие врата, как известно, приподняты над донной частью. Их закрытие происходит немедленно.

— Какое отношение это имеет к моему вопросу? — спросил Олми.

— А?.. Нет-нет, никакого, — отмахнулась Расп.

— Может, и имеет. — На этот раз Карн сыграла роль «размышляющей половины». — Может, все это тесно связано.

— Ну хорошо, — ответила Расп. — Я имела в виду вот что: если врата Исы Данны каким-либо образом подняты и не закреплены на дне или стенах Пути, ограничивающие условия представляются иными. Незакрепленные врата способны оказывать на локальные мировые линии негативное влияние. Вход и выход могут осуществляться под любым углом. Во время закаливания нам дали понять, что мировые линии любого объекта, транспортируемого сквозь такие врата, в действительности отбрасываются на несколько лет назад. Волны вероятностей откатываются вспять.

— Много ли людей прошло через врата? — спросил Олми.

— Мой муж не проходил, — влетая в люк, ответила Пласс. — Только Иса Данна и его сопровождающие. Возможно, кого-нибудь еще затянуло против воли после того, как образовалась брешь.

— Но ту женщину вы не узнали.

— Не узнала.

— Возможно, она исчезла, когда врата превратились в брешь? — продолжил Олми. — Возможно, ее мировая линия в нашем мире стерта?

— Голова болит, — сказала Расп.

— Полагаю, вы правы. — Голос Карн был задумчив. — В этом есть некий страшноватый смысл. Ее существование приостановлено… В наших записях ее нет.

— Но линия сохранилась, — указала Расп. — Она отдается эхом назад во времени, в том числе и туда, где записи о ней исчезли.

— Нет, — покачала головой Пласс.

— Почему?

— Она упомянула об альтинге.

— Я этого не слышала.

— Я тоже, — сказал Олми.

Пласс обняла себя за локти, выставив вперед одно плечо.

— Мы слышали разные слова. А видела она только его. — Она указала на Олми.

— Оно и на вас смотрело, — сказала Расп, — один раз.

— «Альтинг — всеобщее собрание, законодательный орган у древних норманнов»[34], - прочитал Олми выведенное на дисплей определение слова.

— Она имела в виду другое, — ответила Пласс. — Мой муж говорил об Окончательном Разуме мира. Возможно, речь идет об одном и том же.

— Это было просто эхо, — сказала Расп. — Мы все слышали разные слова. Все взаимодействовали с ним по-разному, в зависимости от… чего-то. Скорее всего мы имели дело со случайной информацией из будущего, которое никогда не реализуется. Это просто привидение, которое бормочет бессмысленные фразы… возможно, такое, как ваш муж.

Пласс посмотрела на близнецов и ухватилась за край люка, упрямо покачав головой.

— Мы еще услышим об альтинге. Дейрдре Енох продолжает работу. Там что-то происходит. «Редут» по-прежнему существует.

— Это вам ваш муж сказал? — спросила Расп с язвительной усмешкой.

Олми бросил на нее хмурый взгляд, но она не обратила на него никакого внимания.

— Узнаем, когда увидим наших собственных призраков, — ответила Пласс, оттолкнулась ногой и полетела обратно в свою каюту.

Пласс сидела в кают-компании и спокойно читала Библию. Кухонный аппарат готовил ей обед. Близнецы всегда питались по собственному графику, но Олми старался есть одновременно с Пласс: ему нравилось говорить с ней, а в присутствии близнецов он чувствовал себя не в своей тарелке.

Вокруг Пласс витал ореол истраченной силы, чего-то, описавшего высокую и благородную траекторию и теперь падающего вниз. Пласс, похоже, нравилось его общество, но она никогда об этом не говорила. Она спросила его о Ламаркии.

— Красивая была планета, — ответил Олми. — Красивее я не видел.

— Ее ведь больше нет?

— Такой, как я знал, нет. Ее развитие пошло по хлорофилловому пути — и она теперь совсем не та, что прежде, да и все равно — врата туда разрушены, попасть с Пути на Ламаркию теперь нельзя.

— Досадно. Похоже, что смертность — великая трагедия, к которой мы никогда не сумеем возвратиться. С другой стороны, мой муж… С тех пор как я улетела из «Редута», он семь раз посещал меня. — Пласс улыбнулась. — Наверное, мне не следует радоваться его посещениям. Он несчастен, но я становлюсь счастливее, когда его вижу и слышу… — Она съежилась, будто ожидала удара. — Он-то меня не слышит, не может.

Олми кивнул. Непонятно, но выслушать надо вежливо.

— Он говорит, что в «Редуте» ничего не пропало. Интересно, откуда он это знает? Может, он там? Или наблюдает за ними? Трагедия неконтролируемого порядка состоит в том, что прошлое изменяется — и посещается — столь же легко, как и будущее. В последний раз, когда муж вернулся, ему было очень больно. Он, сказал, что новый Бог проклял его за контрреволюционную деятельность. Окончательный Разум. Он сказал, что Око Наблюдателя следило за ним всю дорогу сквозь вечность, на всех мировых линиях, и где бы он ни пытался остановиться, его пытали и превращали во что-нибудь новое. — Лицо Пласс озарилось почти сладострастным ожиданием, она внимательно следила за Олми.

— Вы же отрицали то, что говорили близнецы, — напомнил он, — что это просто отголоски эха вдоль мировых линий.

— Это не просто отголоски. Наши мировые линии — это мы и есть, сер Олми. Призраки — просто измененные версии оригиналов. Их происхождение неясно. Они приходят из многих различных будущих, однако обладают реальностью, независимостью. Я это чувствую… когда он со мной говорит.

Олми поморщился.

— Не могу себе представить. Я думал, порядок — это простота и покой, а не мучения, искажение и насилие. Вселенная полного порядка должна быть похожа на рай в христианском понимании этого слова. — Он указал на древнюю книгу, покоившуюся на коленях у женщины.

Пласс шевельнулась, и Библия взлетела на несколько сантиметров в воздух. Она поймала ее и снова уложила на колени.

— В раю нет изменения, нет смерти. Смертные полагают, что это приятно, но они ошибаются. Ничто хорошее не может длиться вечно, иначе оно станет непереносимым. Представьте себе силу, требующую, чтобы что-либо существовало вечно, более того — превратилось в квинтэссенцию того, чем было, силу, не принимающую ничего меньшего, нежели полное согласие, но не способную ни с кем общаться.

Олми потряс головой.

— Не могу.

— И я не могу, но мой муж говорит именно об этом. Несколько секунд Пласс молча постукивала пальцем по обложке, книги.

— Давно он в последний раз вас посещал? — спросил Олми.

— Недели три назад. Перед тем как мне сказали, что я могу вернуться в «Редут», все было спокойно. — Она спрятала лицо в ладонях. — Я верила в то же, во что верила Енох — что порядок нарастает. Вечно. Я верила, что мы сотворены с недостатками и что вселенная наша тоже имеет пороки. Думала, что мы станем прекраснее, когда…

Из каюты вылетели Карн и Расп и повисли в воздухе возле Пласс. Та смолкла и вместо приветствия слегка вздрогнула.

— Возможно, мы нашли разгадку дилеммы, — сказала Карн.

— Наша родная геометрия — та, что существует вне Пути, — определяется вакуумом, имеющим бесконечный потенциал, — подхватила Расп с чувством, похожим на ликование. — Мы не можем подключаться к его энергии, поэтому в нашем мире пространство имеет форму, а время — направление и скорость течения. Во вселенной, к которой подключилась Енох, существует постоянный доступ к энергии вакуума. Время, пространство и эта энергия, потенциал вакуума, сплетены в маленький тугой узелок, имеющий невероятную плотность. Очевидно, именно его ваш муж называет Окончательным Разумом, а наша гостья — альтингом.

Пласс безразлично покачала толовой.

— Это должно быть восхитительно! — воскликнула Карн. — Вселенная, в которой в первые наносекунды после творения закрепился порядок, управляющий всеми очагами первоначального расширения, всеми формами и константами бытия…

— Интересно, что стала бы Енох делать с таким миром, если бы сумела получить над ним контроль, — сказала Расп, пролетая над Пласс и глядя на нее сверху вниз. Та взмахнула рукой, будто пытаясь прихлопнуть муху, и Расп, улыбаясь, отлетела в сторонку. — Наш мир по сравнению с тем — просто бледный огонек свечи.

Все должно стремиться к Окончательному Разуму. Эта сила распустилась в конце Времени, словно цветок, и стебель его идет сквозь все события, все жизни, все мысли. Это предок не только всех живых существ, но и вообще всех взаимодействий материи, пространства и времени, всего собрания вещей, стремящихся к цветку.

Олми часто вспоминал этот отрывок из записок Коженовского. Изобретатель Пути составил весьма оригинальную космографию, однако никогда не пытался распространить ее среди своих соратников. Оригинал имел статус общественного достояния и хранился в Библиотеке Коженовского, но туда тетерь редко кто приходил.

Пласс в кают-компании читала Библию, а Олми заглянул к Расп и Карн. Близнецы уставили каюту проекциями произведений геометрического искусства и яркими, непонятными математическими символами. Он спросил, верят ли они в возможность существования такого вот альтинга, идеально упорядоченного разума.

— Боже мой, нет, конечно! — засмеялась Карн.

— Впрочем, Бог тут ни при чем, — добавила Расп. — Даже если бы мы в него верили. В энергию, импульсы — да. В конец — возможно. Но не в разум.

— Как бы вы это ни называли, в бреши оно может существовать и быть не таким, как здесь, так?

— Конечно, оно там существует. Просто это не разум, только и всего. Существование разума невозможно без наличия нервной системы, без позитивных и негативных связей между узлами. Если мы мыслим правильно, мир порядка должен прийти к своему завершению в первые же несколько секунд существования: все просто замерзнет, остановится. Порядок с самого начала получит контроль над всеми энергиями, мгновенно проработает все возможные варианты, и мир станет цельным блоком, монолитом, имеющим неизменную идеальную форму. В нем не будет времени. Это не вечность, а безвременье.

— Наша вселенная, наш мир, может раскручиваться еще многие миллиарды или даже триллионы лет, — продолжила Карн. — В ней существование Окончательного Разума, итога всех нервных процессов за все время, вполне возможно. Но Дейрдре Енох нашла нечто отвратительное. Если бы это был разум — подумайте! — постоянное творение, никаких противоречий, полное незнание. Ему ничто никогда бы не препятствовало, не останавливало его, не учило, не укрощало. Он был бы незрел, как новорожденный ребенок, и сложен…

— И изобретателен, — вставила Расп.

— …как сам дьявол, — закончила Карн.

— Пожалуйста, — закончила Расп неожиданно тихо, — если даже существование чего-нибудь подобного возможно, пусть это будет не разум.

Последний миллион километров они летели среди следов сражения. Чтобы выбить яртов из их крепостей, пришлось заплатить жизнями десятков тысяч защитников Пути. Высвободившиеся энергии изменили Путь, и он здесь до сих пор слегка светился, пронзенный пульсирующими лучами и протуберанцами. Вихрелет чуть заметно дрожал; несмотря на компенсацию, пришлось снизить скорость до нескольких тысяч километров в час.

До «Редута» оставалось меньше десяти тысяч километров.

Карн и Расп вынули свои ключи из футляров и усердно пытались разобраться в состоянии Пути.

В пяти тысячах километров от «Редута» на стенах Пути появились следы бывших здесь огромных конструкций — магистралей, соединявших, наверное, связанные между собою врата. Однако самих врат не было. Магистрали были разрушены и превратились в полосы мелкой пыли, похожей на порох.

Олми смятенно покачал головой.

— Ничего похожего на то, о чем докладывали всего несколько недель назад.

— Я тоже наблюдаю нечто необычное, — сказала Расп.

— Что-то, имеющее отношение к наступлению яртов, — добавила Карн.

— Что-то, о чем нам не сказали? — удивилась Пласс. — Погибшая колония?

— Наша или яртская? — спросил Олми.

— Ни то, ни другое, — ответила Карн, оторвавшись от своего ключа.

Она подняла ключ — небольшой, с кулак размером, шарообразный аппарат на двух рукоятях — и повернула дисплеем к Олми и Пласс. Олми и раньше видел, как работают открыватели врат, и неплохо разбирался в изображениях на дисплее, хотя сам пользоваться ключом не умел.

— Здесь никогда не открывались ни одни врата. Это все — подделка.

— Приманка возле капкана, — сказала Пласс.

— Хуже. Врата возле «Редута» искажают вероятности и изгибают мировые линии. Здесь отлагается осадок реальностей, которые никогда не существовали.

— Путь разговаривает во сне. Это ночные кошмары нашей не-истории, — сказала Карн. На этот раз близнецы, казалось, были подавлены, более того, испытывали полное отчаяние. — Не понимаю, как можно работать, оказавшись на такой изогнутой линии.

— Так что же это? — спросил Олми, указывая на остатки разрушенных магистралей, городов, дорог между призрачными вратами.

— Будущее, — ответила Карн. — Возможно, это то, что будет, если мы не сумеем сделать того, что должны.

— На человеческие строения не похоже, — высказала свое наблюдение Пласс. — Архитектор-человек никогда не проложил бы магистрали так, как здесь. И ярт, насколько мы можем судить, тоже.

Олми сосредоточенно нахмурился.

— Если бы Путь создал кто-нибудь другой, это могли бы быть их развалины, следы их гибели.

— Чудесно, — нервно засмеялась Карн. — Именно на это мы и надеялись! Если здесь открыть врата, к чему бы это могло привести?

Пласс схватила Олми за руку.

— Сообщите в Шестиединый, что эта часть Пути должна быть закрыта. Здесь нельзя открывать врата!

— Почему? — спросила Карн. — Подумайте, сколько нового мы могли бы узнать. Новые миры…

— Я согласна с сер Пласс, — сказала Расп. — Наверное, есть варианты и хуже, чем найти вселенную чистого порядка. — Она выпустила ключ и взялась за голову. — Здесь больно даже держать в руках инструменты. Мы бесполезны… если здесь открыть врата, они поглотят нас быстрее, чем те, что возле «Редута»! Согласись, сестра.

Но Карн была упряма.

— Не вижу причин. Думаю, это было бы очень интересно. Даже восхитительно.

Пласс вздохнула.

— Этот ящик открыл для нас Конрад Коженовский, — объяснила она Олми. — Испорченные дети-гении тянутся к злу, как насекомые — к трупу.

— Я думал, зло — это беспорядок.

— Теперь вы поняли, что это не так, — возразила Пласс, Расп посмотрела на нее и Олми. Ее глаза были прищурены, а мысли, судя по взгляду, самые неприятные.

Олми дотянулся до ее ключа и взял так, чтобы тот не ударился о переборки. Карн немедленно отобрала инструмент и сунула его сестре, процедив:

— Ты забываешь о своей ответственности. Можно либо бояться нашего задания, либо принимать его с отвагой и радостью. Если поджать хвост, ничего хорошего не получится.

— Да, сестричка, ты права — по меньшей мере в этом. — Расп засунула ключ в футляр, одернула одежду и отерла платком лицо. — В конце концов, мы все направляемся туда, куда всегда направлялись и всегда будем направляться.

— Вот что бывает, когда попадаешь туда, где все постоянно меняется, — сказала Карн.

Пласс побледнела.

— Мой муж всякий раз приходит не таким, как раньше. Сколько же адов вокруг него?

— Вокруг каждого лишь один, — сказала Расп. — К вам возвращаются разные мужья.

Столь далеко от «Пушинки» никогда такого не встречалось, но Олми разглядел обломки яртских укреплений — разрушенных, мертвых и пустых. Дальше Путь был затянут вихрями черного с красным песка — в нем висела и извивалась, словно клубок змей, целая пустыня. Ничего подобного раньше тоже никто не видел. Олми почувствовал если не желание жить, то по меньшей мере какую-то искру жизни, а потом — признательность судьбе за столь необычайное зрелище.

На Ламаркии он был свидетелем причудливейших капризов биологии. Здесь, возле «Редута», сама реальность изменялась и отрицала самое себя.

— Тот, кто окажется здесь после нас, увидит совсем другое, — сказала Пласс. — Нас занесло в изогнутую мировую линию Пути, может быть, вовсе и не нашу.

— Ни за что бы не поверила, что такое возможно, — промолвила Расп, и Карн нехотя согласилась. — Нас учили не такой физике.

— Оно может создавать любую физику, какую пожелает. Любую реальность. У него есть столько энергии, сколько угодно.

— Ему ведомо лишь единство. — Карн положила Пласс руку на плечо. Той, похоже, было все равно.

— Оно не знает никакой большей силы, чем его собственная. Но может разделять свою волю на иллюзорные части. — Пласс указала рукой на тысячи километров кружащегося в вихрях песка. — Это — момент спокойствия, прочного сосредоточения. Если я правильно помню, если личность моего мужа… личности моего мужа, возвращаясь, говорят правду, обычно оно неистовствует куда сильнее. Куда изобретательнее.

Карн состроила рожицу, потерла ладони друг о друга и взялась за рукояти ключа. От сосредоточения ее лицо сделалось как каменное.

— Я чувствую. Брешь все еще существует.

Расп взяла свой инструмент и тоже сосредоточилась.

— Да, — подтвердила она, — брешь существует. Плохо. Она парит над самым Путем. Должно быть, снизу она выглядит, как звезда злосчастья…

Они пролетели сквозь тонкий голубоватый туман, поднимавшийся с северного конца песчаной пустыни. Вихрелет слегка зазвенел.

— Вот она, — сказала Пласс. — Точно, ее ни с чем не спутаешь.

Врата, пробитые Исой Данной, расширились и поднялись над дном Пути — именно это Расп и Карн почувствовали при помощи своих инструментов. Теперь, когда до пункта назначения оставалась всего сотня километров, круглая брешь была хорошо видна. Вокруг нее плескался ореол цвета птичьей крови, рубинов и магии. Черная сердцевина была с этого расстояния не больше ногтя, но Олми казалось, что он видит только ее.

Его молодое тело решило, что двигаться дальше ему совершенно не хочется. Он сглотнул и поборол страх, до крови закусив губу.

Вихрелет накренился. Голос бортового компьютера произнес:

— Получено сообщение от инструкционного маяка. Менее чем в десяти километрах от нашего местонахождения находятся люди. Согласно сообщению, мы будем направлены к ним.

— Они по-прежнему там, — сказала Пласс.

Сквозь прозрачную носовую часть корабля, сквозь огненно-розовый цвет Пути и обвивавшие его слои голубого и зеленого тумана, в двадцати пяти километрах под ними среди грубых камней можно было разглядеть темный отблеск металла.

«Редут» лежал в сумеречном полумраке, который пронзали алые вспышки ауры-бреши.

— Я чувствую, как бьются чужие мировые линии, — одновременно сказали Карн и Расп.

Олми оглянулся и увидел, что их ключи касаются друг друга. Шары ключей трещали, как погремушки. Карн повернула свой инструмент так, чтобы Олми видел дисплей. По экрану бежали длинные столбцы мировых констант — число «пи», константа Планка… — искажавшиеся под влиянием обычного зашумления внутри вихрелета.

— Здесь нет ничего стабильного!

Олми бросил взгляд на полученное из «Редута» сообщение. Это были навигационные инструкции для посадочного аппарата: как отстыковаться от вихрелета, опуститься, пройти проверку и быть принятым внутрь пирамиды. В завершение говорилось: «Мы определим, не являетесь ли вы иллюзиями или аберрациями. Если вы того же происхождения, что и мы, вас примут. Возвращаться слишком поздно. Покиньте корабль прежде, чем он приблизится к альтингу. Пославший вас сюда обрек вас на бесконечный плен».

— Очень вдохновляюще, — сказал Олми. Их лица озаряли жутковатые вспышки.

— Мы всегда направлялись сюда, — тихо произнесла Расп.

— Вынуждена согласиться, — сказала Пласс. — Больше нам лететь некуда.

Они перешли в корму вихрелета и влезли в люк маленького остроносого посадочного аппарата. Кресла прогнулись по форме тел. Олми и Пласс заняли места пилотов, Расп и Карн поместились сзади.

Олми отстыковался от корабля и нацелил аппарат на маяк пирамиды. В широком окне кабины было видно, как клочок земли вокруг «Редута» стремительно приближается.

Лицо Пласс исказилось, как у ребенка, готового разреветься.

— Звезда, Рок и Дух, будьте милостивы ко мне! Я вижу голову открывателя. Вон она!

В бессильном ужасе, равно испуганная и зачарованная, она указывала рукой туда, где на низком широком холме, служащем опорой «Редуту», высилась отвесной скалой огромная темная голова. Ее кожа была словно серый камень, один глаз смотрел на юг, другой озирал местность перед повернутой к нему стеной пирамиды. Глаз был, пожалуй, метров сто диаметром и светился зловещим цветом морской волны, пронзая долгим лучом тяжелые витые столбы тумана.

Пласс сорвалась на крик:

— Звезда и Рок!..

Над «Редутом» вихрем кружились лучи мировых линий, исходивших из черного центра бреши. С каждым движением они изменяли ландшафт, сдвигая его черты на десятки метров, увеличивая, их или уменьшая, так что вся земля была покрыта рябью.

Олми такого себе и представить не мог. «Редут» покоился посреди детского кошмара — холмы были усажены, как деревьями, человеческими руками и ногами, отделенными от тел; их пальцы судорожно сжимались и разжимались. На одном холме стоял замок, сложенный из зеленых стеклянных кирпичей, с одной огромной распахнутой дверью и окном. В дверях стояла фигура, похожая на человеческую — должно быть, статуя, — в несколько сот метров высотой, стояла и размеренно кивала головой, как идиот. Во дворе перед замком толпились сотни других фигур, гораздо меньше той, но все равно гигантских. Они отбрасывали красные и черные тени, развевавшиеся по непрестанному ветру изменяющихся вероятностей… Олми подумал, что это, возможно, огромные псы или бесхвостые ящерицы. Однако Пласс сказала:

— Мой муж рассказывал об ассистенте Исы Данны, Рэме Чако… Его размножили и заставили бегать на четвереньках.

Великан, стоявший в дверях замка, медленно поднял огромную руку, и ящерицы, давя друг друга, выбежали со двора и принялись прыгать, будто пытаясь ухватить зубами пролетавший над ними посадочный аппарат.

Олми услышал, как кровь бьется у него в висках. Он не мог заставить себя поверить, что все это — реальность. Собственно, не было никакой причины считать это реальностью в каком-либо смысле, понятном для его тела. Расп и Карн, в свою очередь, растеряли прежнюю уверенность и сидели, прижавшись друг к другу. Ключи на тесемках болтались у них на запястьях.

Аппарат развернулся контактными точками навстречу тяговым полям «Редута». В кабину хлынул, словно струя крови, яркий свет. Олми приказал компьютеру вывести широкоугольное изображение «Редута» и окрестностей. Изображение медленно развернулось в тесноте кабины.

Казалось, изменения никогда не прекратятся. Что-то не только рассекло на части человеческое тело — или много тел — и немыслимо исказило эти части, но и с мыслями и желаниями человеческими сделало то же самое, а то, что получилось в результате, рассеяло вокруг, не придерживаясь никакого видимого порядка.

В долине — именно такой, как описывала Пласс, — сидела на корточках возле колыбели, в которой копошились сотни голых людей, огромная, вровень с фигурой в дверях замка, синекожая женщина. Она медленно опустила руку в котел человеческой плоти и стала ее перемешивать. Длинные волосы женщины превратились в лучи и залили все вокруг густым, тяжелым зеленым свечением.

— Матерь геометрий, — прошептала Карн и спрятала лицо в ладонях.

Олми не мог отвернуться, но все, что в нем было, желало уснуть, умереть, а не признавать то, что он видел.

Пласс заметила его мучения. Каким-то образом она нашла силы оторвать взгляд от непостижимого зрелища.

— Нет нужды это понимать. — Ее тон был как у ворчливой школьной учительницы. — Оно поддерживается благодаря неиссякающему источнику энергии и монолитной, лишенной сознания воле. Здесь нет ничего нового, ничего…

— Я и не хочу понимать, — перебил ее Олми. — Мне нужно знать, что за этим кроется.

— Соответствующая сила, будучи правильно направлена, способна создать все, что лишь может себе представить разум… — начала Карн.

— Больше, чем может представить себе какой-либо разум, подобный нашему, — сказала Расп. — Это единство, а вовсе не разум.

На мгновение гнев захлестнул Олми, он хотел заорать, но глубоко вдохнул, взял себя в руки и спросил у Пласс:

— Разум, не имеющий целей? Если здесь чистый порядок… Карн перебила его, пропев чистым высоким голосом:

— Подумайте о мирах порядка. Перед нами лишь систематизация, низшая форма порядка, здесь нет ни мотива, ни направления. Дальше бывает самосоздание — порядок может перерабатывать ресурсы и воспроизводить сам себя, распространяться. Потом начинается творчество, воспроизведение, при котором материя превращается во что-то новое. Но когда творчество буксует, когда разума нет, а есть лишь сила, оно становится просто усложнением, бесконечной спиралью переделывания созданного. Что же мы видим внизу? Пустое усложнение. Ничего нового. Никакого понимания.

— В этом есть некая мудрость, — нехотя признала Пласс. — Но все же альтинг должен существовать.

— А все это… усложнение? — спросил Олми.

— Оно испорчено бессмертием, — сказала Пласс, — бесконечными запасами сырья. В своей сущности оно никогда не обновляется. Порядок без смерти, искусство без критики и обновления, окончательный разум вселенной, где существует лишь изобилие, возможна лишь радость, а разочарование неведомо.

Посадочный аппарат все время дрожал. Система инерционного контроля не могла справиться с постоянно изгибавшимися лучами многих мировых линий.

— Похоже, речь идет об избалованном ребенке, — сказал Олми.

— Куда хуже, — ответила Карн. — Это мы с Расп — избалованные дети. Своевольные и, наверное, глуповатые. Люди глупы, неразвиты, все время учатся, никогда у них ничего не получается. А там, за брешью, по ту ее сторону…

— Постоянный успех, — усмехнулась Расп. — Полный и подлинный. Оно не умеет учиться, а способно только изменяться.

— Дейрдре Енох никогда не нравились ограничения, — сказала Пласс, глядя на Олми в поисках поддержки. — Она отправилась искать настоящий рай.

Ее глаза блестели от возбуждения, вызванного непосильным страхом и отчаянием.

— Возможно, она его нашла, — сказала Карн.

5

— Не могу сказать, что вы желанные гости, — тяжело ступая им навстречу, проговорила Дейрдре Енох. За спиной Олми, в камере возле самой вершины стальной пирамиды «Редута», посадочный аппарат встал на опору и издал звук, похожий на вздох.

Олми пытался сравнить эту пожилую женщину с теми изображениями Енох, что хранились в записях. Голос был похож, только ниже и почти лишен эмоций.

Она шла им навстречу. Расп, Карн и Пласс остановились возле Олми. Позади Енох, в переливах мягких янтарных огоньков, светившихся внизу по периметру помещения, колыхалась шеренга еще из десятка мужчин и женщин. Все они были стары и облачены в черное. С седых как лунь голов свисали серебряные ленты.

— Вы прибыли в дом ожидания, где ничему нет завершения. Зачем вы прибыли?

Олми не успел ответить: Енох улыбнулась, и ее лицо, изрезанное глубокими морщинами, будто треснуло от доселе неведомого ему выражения.

— Мы полагаем, что вы здесь, потому что решили, будто в дело могут быть замешаны ярты.

— Не знаю, что и думать, — сказал Олми хрипло. — Вас я узнаю, но из других — никого.

— Мы выжили в первую ночь после образования бреши и организовали экспедицию, чтобы предпринять попытку к бегству. Нас тогда было шестьдесят. Нам удалось вернуться в «Редут» до того, как Земля Ночи слишком нас изменила, подвергла нас чрезмерной перестройке. Мы состарились. Некоторых из нас забрали и… Вы их видели. Второй экспедиции не было.

— Мой муж, — сказала Пласс, — Где он?

— Да… Вы мне знакомы. Вы остались настолько неизменны, что мне от этого больно. Вы бежали в самом начале.

— Только я, больше никто, — проговорила Пласс.

— Вы сказали — «Земля Ночи», — заметила Расп, поднимая футляр с ключом. — Удивительно подходит.

— Нет солнца, нет надежды, лишь порядок, — произнесла Енох, будто это было проклятием. — Вы прибыли сами или по поручению других глупцов?

— Боюсь, по поручению, — ответила Пласс.

— Когда я покинула это место, оно было другим. Мой муж посылал мне призраков. Они немного рассказали о том, что здесь произошло… или могло бы произойти.

— Призраки пытаются входить в «Редут» и говорить с нами, — сказала Енох. Ее многочисленные ноги безостановочно меняли положение. — Мы их не впускаем. Ваш муж оказался снаружи в первую ночь. Он не сильно изменился. Он стоит возле Наблюдателя, вмерзнув в его взгляд.

Пласс всхлипнула и отвернулась.

Енох, не обратив внимания, продолжала:

— Единственное, что он еще может делать сам, — это сбрасывать призраки, как мертвую кожу. И ни одного похожего на другой, не так ли? Ему позволено брать временные токи пространства-времени и отливать их в свой образ. Альтинг находит это в достаточной степени забавным. Разумеется, мы не позволяем призракам нам докучать. У нас и так слишком много дел: хранить наше помещение в безопасности и в хорошем состоянии.

— В хорошем состоянии, — с блаженной улыбкой повторила Карн, и Олми повернулся к ней, пораженный тем, что сам отреагировал так же. — Значит, здесь есть беспорядок. Вам требуется чинить вещи?

— Именно, — сказала Енох. — Я боготворю ржавчину и старение. Но этого нам позволены лишь крохи, не больше. Ну а теперь, раз уж вы здесь, не желаете ли выпить чашечку чая? — Она улыбнулась. — О великое благо, чай в «Редуте» быстро остывает. Кости делаются хрупкими, кожа — морщинистой. Чай остывает. Торопитесь!

— Не обращайте внимания на наши тела, — говорила Дейрдре Енох, разливая исходящий паром чай в чашки всем гостям. — Они искажены, но вполне нам подходят. Альтинг может лишь совершенствовать и развивать, настоящее разрушение ему неведомо.

Олми заметил, как по телу пожилой женщины пробежала какая-то рябь, дрожь небольшой перемены. Теперь она, казалось, стала не такой старой и морщинистой, будто неведомая сила перевела стрелки часов назад.

— Мне не совсем ясна мысль о совершенствовании, — сказал Олми, вяло поднимая чашку. — Мне даже не совсем ясно, как получается, что вы выглядите старой.

— Мы не несчастливы, — ответствовала Енох. — Это не в нашей власти. Мы знаем, что никогда не сможем возвратиться на «Пушинку». Мы знаем, что никогда не сможем бежать.

— Вы не ответили на вопрос сера Олми, — мягко произнесла Пласс. — Вы здесь независимы?

— Он задал не этот вопрос, сер Лисса Пласс, — сказала Енох, и в голосе ее послышалась металлическая нотка. — Ваш же вопрос нетактичен. Я говорила, мы были пойманы при попытке бежать. Некоторые из нас ныне там, в Земле Ночи. Те, что вернулись в пирамиду, не избежали воли альтинга. Но здесь его влияние ограничено. Вот ответ на один вопрос: здесь мы не полностью зависимы. — Енох уронила голову, словно засыпая; на краткий момент голова ее оказалась под углом к плечам — под неудобным углом, подумалось Олми, — потам она судорожно вскинулась. — Вселенная, открытая мною… больше ничего нет. Здесь все.

— Окончательный Разум этого мира, — проговорила Пласс.

— Я так понимаю, что Путь и человеческие существа он рассматривает как любопытные безделушки, — сказал Олми.

Расп и Карн заерзали, но не стали прерывать разговор на эту тему.

— Объекты, которые можно комбинировать и изменять, — произнесла Енох. — Мы — материал для искусства предельного декаданса. Альтинг выше нашего понимания. — Ее ноги на подушке были сложены в изящную позу лотоса, но постоянно шевелились. Она наклонилась вперед и задумчиво потерла нос тыльной стороной руки. — Подозреваю, нам позволено сопротивляться в силу того, что мы — антитезис.

— А альтингу, значит, известен только тезис? — хихикнула Расп.

— Ну, коне-е-ечно! — с наслаждением протянула Енох. Снова пораженный нереальностью происходящего, Олми оглядел людей, что сидели рядом с ним и с Енох: Пласс, близнецов и не говорившую ни слова маленькую женщину с вопросительным, по-кошачьи хитрым лицом за спиной Енох. Она вновь обошла гостей с чайником и наполнила опустевшие чашки. Чай остыл.

Олми развернулся на своей подушке, чтобы пронаблюдать за другими постаревшими последователями Енох, что стояли вдоль стен круглой комнаты, неподвижные, рабски покорные. С момента его прибытия их лица стали другими, однако ни один не ушел — впрочем, никто и не пришел.

За время жизни двенадцати поколений выяснилось, что внутренней среде и культуре «Пушинки» свойственно производить на свет группы последователей какого-либо вождя, часто имевшие несоразмерную их численности власть. Постоянно предпринимались попытки исправить ситуацию сократить состав экстремистских сект, управляемых мошенниками вроде Дейрдре Енох. Для этих уже слишком поздно, подумалось Олми. Нужны ли альтингу последователи?

Олми не мог сосредоточиться, чтобы обдумать свои действия. Ему казалось, что его опоили, но он знал, что это не так.

— Оно может вынести непохожесть? — спросила Карн. Снова ее голосок был высоким и нежным, как у ребенка.

— Нет, — сказала Енох. — Его природа — в поглощении и сглаживании любого проявления непохожести в мутации, бесцельном изменении.

— Как у яртов? — задала вопрос Расп, посасывая большой палец с той застенчивостью и беззащитностью, что была сразу заметна и убеждала с первого взгляда.

— Нет. Ярты встретились с альтингом, и он дал им их собственную Землю Ночи. Боюсь, не много времени пройдет, прежде чем наши Земли сольются в одну и мы смешаемся и подвергнемся бессмысленным переменам.

— Сколько вам осталось? — спросил Олми.

— Возможно, еще несколько лет.

— Ну, не так уж и скоро, — заметил он.

— Достаточно скоро, — фыркнула Енох. Она снова потерла нос. — Мы пребываем здесь уже многим более тысячи столетий.

Олми постарался это осознать.

— Что, правда? — переспросил он, ожидая, что сейчас она разразится хохотом.

— Правда. У меня были миллионы разных последователей. Посмотри вокруг. — Енох наклонилась через стол и зашептала: — Волны на море. Я прожила тысячу столетий в тысяче вселенных, бесконечно мало отличающихся друг от друга. Альтинг играет всеми линиями жизни — не только линией отдельного человека. Лишь я с каждым приливом остаюсь относительно подобна себе предыдущей. Похоже, я — истинный узел этой части Пути.

— Чай остывает, кожа покрывается морщинами… но вы остаетесь неизменной в течение такого длительного отрезка времени?

— Десять тысяч длительных отрезков обрублены, связаны в пучок и свернуты. — Она стащила со своей тонкой шеи шарф и растянула в кулаках. — Скручены. Завязаны в узел. Вас послали сюда исцелить отчаянное безумие отступницы… не так ли?

— Гешельской провидицы, — уточнил Олми.

Енох это не удовлетворило. Она вытянулась и, нарочно взмахнув шарфом, снова завязала его на прежнем месте.

— Я была назначена Управлением по обеспечению Пути. Самим Раем Орнисом. Мне дали двоих из лучших открывателей в Гильдии и поручили найти врата в совершенный порядок. Зачем — мне не сказали. Теперь, однако, я могу предположить причины.

— Я помню двоих открывателей, — вставила Пласс. — А они — нет.

— Они надеялись, что найдут меня изменившейся или мертвой, — продолжала Енох. — Что ж, теперь я другая, но я выжила. После нескольких тысяч веков личность человека становится довольно жесткой. Я стала более подобна этому Наблюдателю и его громадному зияющему глазу. Я более не знаю, что такое ложь. Я видела слишком много. Я боролась с тем, что нашла, и вынесла вид таких зверств, какие не довелось наблюдать ни одному человеческому существу. Поверьте мне, лучше бы я умерла до того, как началась моя миссия, чем увидела то, что мне довелось видеть.

— Где второй открыватель? — спросил Олми.

— В Земле Ночи, — ответила Енох. — Иса Данна был первым, кто встретил альтинг. Он и его партнер, мастер Толби Кин, приняли на себя главный удар первых попыток усовершенствования.

Расп придвинулась к Олми и прошептала ему на ухо:

— Мастера-открывателя по имени Толби Кин никогда не было.

— Может ли кто-либо подтвердить ваш рассказ? — спросил Олми.

— А вы что, кому-нибудь бы здесь поверили? Нет, — ответила Енох.

— Не то чтобы это имело значение, — печально заметила Пласс. — Результат все равно один.

— Вовсе нет, — возразила Енох. — Сейчас мы не смогли бы закрыть брешь, даже если бы она была в нашей власти. Рай Орнис оказался прав. Пропасть должна была открыться. Если мы не дождемся завершения, наша вселенная никогда не получит ускорения. Она будет рождена мертвой. — Енох покачала головой и мягко рассмеялась. — И ни одно человеческое существо в нашей истории никогда не увидит призрака. Мир, навещаемый призраками, — живой мир, сер Олми.

Олми потрогал свою чашку кончиком пальца. Чай снова был горячим.

В предоставленных в их распоряжение жилых помещениях было пусто и холодно. Большая часть энергии «Редута» уходила на то, чтобы не подпускать к нему жителей Земли Ночи; энергия эта добывалась из стены Пути — гениальное решение Исы Данны, осуществленное еще до того, как его затянуло в брешь. На защиту энергии хватало, но ни о каких излишках речь не шла.

Впервые за много дней Олми на некоторое время остался один. Он «открыл» южное окно с видом на брешь и протянувшиеся перед ней пятьдесят километров Земли Ночи. Енох снабдила гостя лучечувствительным биноклем.

За протянувшейся от края до края сетью и мерцающей границей полного ядерного уничтожения, которую ничто материальное не смогло бы пересечь, менее чем в тысяче метров от пирамиды клубилась странная живая темнота, озаряемая кошмарными дергающимися вспышками жертв альтинга.

Временами они дрались, размахивая конечностями, как насекомые усиками. Иные тащили в ведрах мерцающую пыль, опрокидывали ведра на вершине холма, затем, спотыкаясь, скатывались вниз, чтобы начать заново. Гигантская голова, смоделированная по образцу головы открывателя, стояла немного к западу от Замка Зеленого Стекла. Олми не мог понять, состояла ли голова на самом деле из органических веществ, человеческой плоти или нет. Она больше напоминала камень, хотя глаз был очень натурален.

Отсюда он не мог увидеть огромную фигуру, возвышающуюся в дверях замка, та его сторона была обращена прочь от «Редута». Ничто из того, что увидел Олми, не противоречило словам Пласс или Енох. Он не разделял бодрого нигилизма близнецов. И тем не менее ничто из увиденного нельзя было поместить в рамки какой бы то ни было философской концепции или совокупности физических законов, с которыми ему приходилось сталкиваться. Если здесь и был разум, он был настолько иным, что не поддавался пониманию; возможно, его, не было и вовсе.

Все же Олми пытался подобрать хоть какую-нибудь идею, ключик к Земле Ночи. Логическое обоснование. И не мог.

Прямо перед самыми высокими холмами стояли заросли, напоминающие сплетенные корни выкорчеванных деревьев, — голые, в десятки метров высотой, они растянулись поперек поля на несколько километров безобразными, скрюченными лесами. Что-то вроде тропинки выходило от северной стены «Редута», шло через границу, в исковерканную местность, будто покрытую прядями размягченной и вывороченной травы, и дальше, в сторону к востоку от замка. «Тропа» терялась за ближним холмом, и Олми не видел, где она заканчивалась.

Атмосфера вокруг «Редута» была удивительно чистой, хотя по всей Земле Ночи то тут, то там колоннами вздымались вихри тумана. Перед синей стеной дымки, что располагалась на расстоянии около пятидесяти километров, все представало с совершеннейшей отчетливостью.

Олми обернулся: в дверь постучали. Вошла Пласс. На лице ее читалось удовлетворение, готовое перерасти в энтузиазм.

— Вы и теперь сомневаетесь в моих словах?

— Я во всем сомневаюсь, — ответил Олми. — Я бы с той же готовностью поверил, что нас захватили в плен и кормят иллюзиями.

— Вы думаете, произошло именно это? — спросила гостья, и глаза ее сузились, будто от оскорбления.

— Нет, — сказал Олми. — Во время тренировок я испытывал довольно хорошие иллюзии. Это — настоящее, что бы оно ни значило.

— Должна признать, близняшки не сидят на месте. — Пласс уселась на небольшой стул возле стола. Не считая маленького матраса на полу, стул и стол составляли всю мебель в комнате. — Они беседуют со всеми, кто знает хоть что-нибудь об открывателях врат — спутниках Енох. Не думаю, что в течение часа здесь можно поговорить с одним и тем же человеком, если только это не сама Енох.

Олми кивнул. Он еще переваривал заявление «провидицы» о том, что Управление по обеспечению Пути в тайном соглашении с Гильдией открывателей послало экспедицию с секретными инструкциями.

Возможно, близнецам известно больше, чем ему или Пласс.

— Вы что-нибудь знали об официальном задании? Пласс помедлила с ответом.

— Не так много. И не об «официальном». Однако, быть может… не без поддержки со стороны Управления по обеспечению. Мы не думали, что находимся вне закона.

— Вы обе говорили о завершении. Об этом шла речь, когда вы присоединились к группе?

— Только мельком. Теоретически. Олми снова отвернулся к окну.

— У вершины пирамиды есть камера-обскура. Я бы хотел посмотреть на все, что нас окружает, попытаться осознать нашу позицию.

— Бесполезно, — произнесла Пласс. — Я бы сначала дождалась посещения.

— Опять призраки?

Пласс пожала плечами. Вытянув ноги, она растирала колени.

— Меня никто не посещал, — сказал Олми.

— Ничего, посетят, — категорически заявила гостья. Казалось, она что-то скрывает, что-то, что ее волнует. — Когда наступит тот момент, ничто вас к нему не подготовит.

Олми засмеялся, но смех прозвучал неискренне. Он чувствовал, будто его кто-то распутывал, как связку вновь пережитых линий жизни Енох.

— Как я узнаю, что увидел призрака? Может, я уже видел их на «Пушинке». Может, они все время вокруг нас, но не проявляют себя.

Пласс посмотрела в сторону, потом произнесла с усилием, прерывающимся голосом:

— Я встретила призрак самой себя.

— Вы раньше об этом не говорили.

— Он пришел ко мне на следующую ночь после того, как мы покинули «Пушинку». И сказал, что мы доберемся до пирамиды.

Олми подавил еще одно желание расхохотаться; он боялся, что смех выйдет из-под контроля и уже не прекратится.

— Я никогда не видел собственного призрака.

— Значит, мы ведем себя по-разному. Мне показалось, что от контакта с альтингом я вернулась назад. Призрак позволяет вспомнить будущее или некий вариант будущего. Может, со временем я узнаю, что со мною сделает альтинг. Какими будут усовершенствования, которые он в меня внесет.

Олми обдумывал ее слова в молчании. Темные глаза Пласс уперлись в него, ясные, детские в своей неподдельной серьезности. Теперь он уразумел сходство, причину, заставившую его почувствовать к ней симпатию. Она напомнила ему Шилу Ап Нам, его первую жену на Ламаркии.

— Ваши возлюбленные, друзья, коллеги… Они увидят вас — версии вас, — если вы повстречаетесь с альтингом, — проговорила Пласс. — В некотором роде это бессмертие. Память. — Она опустила глаза и сцепила руки. — Ни один из разумных видов, встреченных нами, не имеет в своей мифологии призраков. Знаете, мы уникальны. Единственные в своем роде. Кроме, быть может, яртов… А о них мы знаем мало, не правда ли?

Он кивнул, желая перевести разговор на другую тему.

— А что на уме у близнецов?

— Похоже, они воспринимают происходящее как увлекательную игру. Кто знает? Они работают. Не исключено даже, что они что-нибудь придумают.

Олми направил бинокль в сторону Наблюдателя, чей единственный сверкающий глаз был вечно устремлен на «Редут». Он ощутил проникающее до костей отвращение и ненависть, Иссушающий холод. Язык будто замерз. Плоть за глазными яблоками, напротив, казалась горячей и влажной. Волоски на шее встали дыбом.

— Там… — начал он, но вздрогнул, как от боли, и заморгал. Завеса тени пересекла несколько сантиметров расстояния, отделявшего его от окна. Олми со стоном отпрянул и попытался оттолкнуть ее прочь, однако тень невозможно было ощутить руками. Она взвихрилась вокруг Олми, миновала Пласс, хладнокровно за ней следившую, затем будто сплющилась и ускользнула сквозь противоположную стену.

Тепло за глазными яблоками обжигало, как пар.

— Я чувствовал, как она приближается! Что-то должно было произойти. — Руки Олми дрожали. Он еще ни разу так сильно не реагировал на физическую опасность. Такая реакция привела его в бешенство. — Что это?!

— Не призрак и не какая бы то ни было версия нас самих, это точно, — сказала Пласс. — Паразит, возможно, что-то вроде блохи, скачущей по нашим линиям жизни. Безвредна, насколько я знаю. Но здесь она видна куда лучше, чем на «Пушинке».

Стараясь сдержаться, чтобы не ответить резкостью, Олми чувствовал, что все его инстинкты отвергали испытанное.

— Ничего я не принимаю! — заорал он. Ладони сжались в кулаки. — Это все чушь!

— Согласна, — произнесла Пласс тихим голосом. — Жаль, что мы в этом завязли. По-моему, вы пытаетесь вести себя рационально, сер Олми. Мой муж был чрезвычайно рационален. Альтинг обожает рационально мыслящих людей.

6

Расп и Карн прогуливались с Олми по парапету возле вершины «Редута». Кажется, работа подействовала на них отрезвляюще. Они по-прежнему вели себя как подростки — порой отставали, засмотревшись на что-то в Земле Ночи, а потом торопились догнать и пойти рядом с Олми; однако их голоса звучали ровно, серьезно, даже немного печально.

— Мы никогда не встречали ничего, подобного бреши, — сказала Карн. Огромный темный диск, обрамленный алыми полосами и сполохами, заслонил собою противоположную сторону Пути. — Это куда больше, чем просто неудачно открытые врата. Знаете, она здесь не кончается.

— В смысле? — переспросил Олми.

— Похоже, брешь оказывает влияние на весь Путь. Когда врата вышли из-под контроля…

Рарп сжала ладонь Карн.

— Ты чего? — спросила Карн, выдергивая руку. — Какие тут могут быть секреты? Если мы вместе ничего не придумаем, альтинг скоро до нас доберется, и нас рассадят вон там… по кусочкам, как потерянные игрушки.

Расп отступила на несколько шагов и с негодованием скрестила руки на груди. Карк продолжала:

— Когда образовалась брешь, открыватели почувствовали ее во всех недавно открытых вратах: возникли нити, пытающиеся пробраться сквозь врата, как паутина. Здесь мы видим, как что-то скручивает мировые линии… Но они обволакивают и обвивают Путь даже там, где мы их не можем увидеть. Мастер Рай Орнис думал…

— Хватит! — крикнула Расп.

Карн замолчала, на глазах у нее появились слезы.

— Я могу сделать пару предположений, — сказал Олми. — Слова Дейрдре Енох оставляют мало места воображению. Вы ведь не подмастерья-недоучки, так?

Расп вызывающе уставилась на него.

— Так, — сказала Карн…

Ее сестра развернулась к ней и замахнулась, но вместо удара бессильно уронила руку, коротко вдохнула и проговорила:

— Мы ведем себя как дети из-за математического закаливания. Оно было слишком быстрым. Рай Орнис сказал, что в нас возникла необходимость. Он ускорил подготовку. Мы лучшие, но мы и вправду еще слишком маленькие. Это мешает нашему продвижению.

Звук сотен голосов, соединяющихся в причудливом хоре, поплыл над Землей Ночи, проникая через поле, защищающее атмосферу «Редута». Голоса то поднимались, то гаммой сбегали вниз, тоскливо завывая от одиночества, как обезьяны в зоопарке.

— Рай Орнис полагал, что брешь изгибает мировые линии даже по ту сторону «Пушинки», — сказала Карн. Расп кивнула и взяла сестру за руку. — Карабкается назад по мировой линии «Пушинки»… туда, где все наши жизни связаны в один пучок с жизнями наших предков. Мы для нее — как лестница.

— И не только мы, — добавила Расп.

Воющий хор теперь окружал «Редут», причем звук исходил отовсюду, С этой стороны пирамиды можно было разглядеть тонкую стелу цвета яркого лунного света на поверхности нефтяного пятна, восстающую из грандиозных строительных лесов. Леса были сделаны из частей тел, рук и ног, стянутых вместе шнурами. Конечности, правда, были гигантских размеров, десятки метров длиной, и стела возносилась на высоту около километра, вдвое выше, чем пирамида «Редута».

Пространство вокруг конструкции кишело бледными существами, похожими на личинки насекомых, и Олми решил, что именно они издают пение и вой.

— Да, — согласилась Карн. — Не только мы. Она использует ответвляющиеся линии всех материальных предметов, всех частиц «Пушинки» и Пути.

— Что она может сделать? — поинтересовался Олми.

— Мы не знаем, — ответила Карн.

— А что можем сделать мы?

— Мы-то… Мы можем закрыть брешь, если поторопимся, — криво усмехнулась Расп. — Вряд ли это очень сложно.

— Вообще-то она уменьшается, — сказала Карн. — Мы можем создать отсюда кольцевые врата, чтобы отрезать Путь. Путь стянется обратно к источнику, к аппаратуре обеспечения в шестом отсеке, очень быстро — по миллиону километров за день. Мы, вероятно, даже сможем выскользнуть вместе с потоком, но…

— Если мы устроим кольцо, поток поведет себя непредсказуемо, — закончила Расп.

— Чрезвычайно непредсказуемо, — согласилась Карн. — Так что домой, вероятно, мы не попадем. Рай Орнис нас подготовил. Все рассказал.

— Кроме того, если бы мы и попали на «Пушинку», кому мы там нужны такие, какими мы стали? — сказала Расп. — Нас уже изрядно поломало.

Близняшки задержались на парапете. Олми смотрел, как они, взявшись за руки, стали что-то мягко напевать друг другу, не разжимая губ. Ключи, свисавшие с их плеч, раскачивались и сталкивались между собой.

— Енох говорила о планах Управления по обеспечению Пути, — заметил Олми. — Она утверждает, что ее послали сюда с тайным заданием.

— Не исключено, хотя мы ничего не знаем, — простодушно сказала Карн. — Но это ни о чем не говорит. Не думаю, что они бы доверились нам.

— Еще она сказала, что у альтинга есть какая-то более важная цель в нашей вселенной, — продолжил свою мысль Олми. — Что-то, что необходимо завершить, иначе наше существование окажется невозможным.

Карн молча подумала, ковыряясь в носу, потом покачала головой.

— Может, она пытается себя оправдать.

— Мы это делаем постоянно, — заявила Расп. — Для нас это вполне естественно.

Они подошли к лестнице, ведущей на вершину пирамиды и к камере-обскуре. Карн взлетела вверх через две ступеньки, полы ее длинной рубашки взметнулись над щиколотками. Расп проследовала за сестрой более степенно. Олми остановился у подножия лестницы. Расп обернулась и взглянула вниз.

— Ну, поднимайтесь! Олми покачал головой.

— Я уже нагляделся. Не вижу в том, что снаружи, ни капли здравого смысла. По-моему, это просто абсурдный набор случайностей.

— Вовсе нет! — воскликнула Расп и спустилась на пару ступеней, взглядом умоляя его идти с ними. — Надо посмотреть, что случилось с ключами открывателей. Что там за усовершенствование. Вдруг это очень важно!

Олми ссутулился, потряс головой, как бык, чтобы набраться смелости. Потом пошел вверх по ступеням.

Камера-обскура представляла собою сферическую многофокусную линзу, действующую по иному принципу, нежели лучечувствительные бинокли. Она была установлена на треножнике, упиравшемся распорками в плоскую платформу на вершине пирамиды; линза отражала и увеличивала Землю Ночи. Приближение к треножнику увеличивало изображение в логарифмическом масштабе с высокой скоростью; придвижения на несколько десятков сантиметров было достаточно для того, чтобы предмет рассмотрения увеличился до устрашающих размеров. Мониторы, располагающиеся на внешней окружности — небольшие сферы на стальных шестах, — с неторопливой грацией подкатывались и отдалялись от камеры, отслеживая изменения в Земле Ночи и передавая информацию Енох и другим, находящимся внутри пирамиды.

Олми ловко обогнул мониторы и, до предела сосредоточив внимание, медленно пошел по краю окружности. Карн и Расп занялись своими наблюдениями.

Олми остановился и отступил, чтобы захватить в фокус громадный глаз Наблюдателя. Изгиб лишенной волосков брови, провисшее верхнее веко придавали глазу мертвенное и печально-апатичное выражение, однако зрачок все же делал небольшие движения, и, если смотреть отсюда, не возникало сомнения в том, что он озирает пирамиду «Редута». Олми ощутил, что его увидели, узнали; встречал ли он открывателя до отправки на Ламаркию — может, случайно? Оставалось ли какое-то воспоминание об Олми в этой гигантской голове? Ему подумалось, что такая связь может оказаться очень опасной.

— Земля Ночи меняется каждый час. Иногда эти изменения малы, иногда затрагивают все, — произнесла Енох, нарочито медленно поднимаясь по ступеням за их спиной. Она остановилась вне круга камеры. — Она следит за каждой нашей частицей. Она терпелива.

— Боится нас? — предположил Олми.

— Никакого страха. С нами даже еще не начали игру.

— Все это снаружи — никакое не усовершенствование, а просто лишенное смысла безумие!

— Я и сама так думала, — ответила Енох. — Теперь я вижу узор. Чем дольше я нахожусь здесь, тем лучше отношусь к альтингу. Вы поняли то, что я говорила раньше? Он узнаёт нас, сер Олми. Он в нас видит свою работу, цикл, ожидающий завершения.

Расп задержалась на одной точке внутри круга и жестом подозвала Карн. Они вместе сосредоточенно уставились на что-то, не обращая внимания на Енох.

Олми, однако, оставить ее не мог. Надо было узнать ответ на вопрос.

— Управление по обеспечению Пути послало вас сюда, чтобы это подтвердить?

— Формулировка иная… Да. Известно, что наш мир, наша родная вселенная за пределами Пути должна была образоваться бесплодной, пустой. Что-то ускорило ее, напитало необходимыми геометрическими составляющими. Некоторые из нас полагали, что такое было бы возможно лишь в случае, если бы в ранний период развития у вселенной появилась связь с пространством, обладающим совершенно иными характеристиками. Я говорила Раю Орнису, что подобное ускорение не обязательно должно было произойти в начале. Мы могли бы создать его сейчас. Мы могли бы произвести завершение. В гильдии царило такое ощущение силы и уверенности!.. Я поддерживала его. Связь была установлена… А все это, Земля Ночи — лишь побочный эффект. Совершенный порядок, устремляющийся обратно сквозь Путь, сквозь «Пушинку», сквозь время назад, к самому началу. Стоило ли делать это? То ли мы совершили, что собирались? Я никогда точно не узнаю, потому что сейчас мы ничего не можем повернуть вспять… и перестать существовать.

— У вас не было уверенности. Вы знали, что ваши действия могут быть опасными, повредить Пути, привести к гибели, если ярты получат преимущество?

Несколько секунд Енох глядела на него — взгляд перебегал с глаз на губы собеседника, на грудь, будто измеряя.

— Да, — проговорила она. — Я знала. И Рай Орнис знал. А другие — нет.

— Они пострадали за приобретенное вами знание, — сказал Олми.

Взгляд Енох перестал бегать, она стиснула зубы.

— Я тоже пострадала. Я узнала очень мало, сер Олми. То, что я узнала, повторяется снова и снова, и речь идет скорее о самонадеянности, чем о метафизике.

— Нашли! — закричала Карн. — На вершине зеленого замка ключ. Мы его прекрасно видим!

Олми встал там, где указала Расп. Над приземистым, массивным зеленым замком возвышался куб, наполовину скрытый в зарослях растительности. На вершине куба черная колонна высотой примерно в человеческий рост поддерживала безошибочно знакомый ключевой аппарат — сферу с рукоятками. Сфера была тусклой, бездействующей; вокруг колонны и на крыше замка не замечалось никаких признаков движения.

— Всего один. Кажется, он не работает, — сказала Расп. — Брешь не контролируется.

Карн раскинула руки и пошевелила пальцами. На ее лице засветилась широкая улыбка.

— Мы сумеем создать кольцо!

— Отсюда не получится, — возразила Расп. — Надо идти туда.

Лицо Енох превратилось в застывшую маску.

— Мы еще не закончили. Работа не завершена. Олми покачал головой — он уже принял решение.

— Кто бы и по какой причине ни затеял это, нужно положить этому конец. Так повелевает Узел.

— Они ничего не знают! — выкрикнула Енох.

— Мы знаем достаточно, — возразил Олми.

Расп и Карн взялись за руки и спустились вниз по лестнице. Расп показала пожилой женщине язык.

Енох рассмеялась и легко хлопнула себя по бедрам.

— Да они же просто дети! Ничего у них не выйдет. Что мне опасаться недоучек-подмастерьев?

Атмосфера Земли Ночи представляла собой тонкую дымку первичного водорода, смешанного с углекислым газом и примесью кислорода. При семистах миллибарах давления и температуре чуть выше нуля люди могли выйти наружу в самых обычных герметичных рабочих костюмах.

Проходя по пустым коридорам первого этажа пирамиды, Олми обнаружил небольшой открытый колесный аппарат, который некогда использовали для того, чтобы попасть в сад снаружи «Редута» — теперь этот сад располагался за демаркационной линией.

Пласс показала Олми, как аппарат работает.

— Здесь есть встроенный пилот. Машина создает поле вокруг пассажирской кабины.

— Вроде понятно, — заметил Олми.

Пласс уселась рядом с ним и положила руку на пульт управления.

— Мы с мужем обрабатывали там участок земли… цветы, травы, овощи. В одном из таких аппаратов мы отъезжали на несколько сот метров из рабочей зоны, туда, где сырьевая команда раскидала почву, которую привезли через первые врата.

Аппарат объявил, что подзаряжается на случай, если это вдруг пригодится, и тонким голоском добавил:

— Займет ли поездка больше, чем несколько часов? Я могу уведомить начальника станции…

— Нет, — сказал Олми. — Нет нужды. Он повернулся к Пласс.

— Пора одеваться.

Пласс вышла из машины и нервно провела руками по бокам.

— Я остаюсь. Не могу заставить себя опять туда выйти.

— Понимаю.

— Почему бы не открыть кольцо прямо отсюда?

— Расп и Карн говорят, что должны находиться на расстоянии пятисот метров от бреши. Приблизительно там, где сейчас еще один ключ.

— Знаете, кем был мой муж по профессии? До того, как мы сюда попали?

— Нет.

— Он был неврологом. Стал изучать, как отражается наш эксперимент на исследователях. Была мысль, что наш разум начнет совершенствоваться, войдя в контакт с упорядоченным пространством. Мы смотрели в будущее с надеждой; — Она положила руку Олми на плечо. — У нас была вера. Енох все еще верит в то, что они ей говорили, ведь так?

Он кивнул.

— Можно мне попросить одну вещь напоследок?

— Конечно, — ответила Пласс.

— Енох сказала, что откроет проход через границу и нас пропустит. Она клялась, что мы там ничего не сможем сделать, только попадем к альтингу, и все-таки…

Пласс улыбнулась.

— Я посмотрю за ней — прослежу, чтобы вам хватило времени пройти, пока поля открыты. Знаете, Гильдия очень умно поступила, послав вас и близняшек.

— Почему?

— Вы все… не такие, какими кажетесь. Выглядите так, будто ничего не умеете.

Ее рука сжала плечо Олми.

Пласс повернулась и вышла. В отсек хранилища вошли Карн и Расп. Близнецы молча проводили женщину взглядом. Они уже надели герметичные костюмы, которые плотно охватили их небольшие тела и сидели прекрасно.

— Она от нас всегда не в своей тарелке, — заметила Расп. — И я ее, кажется, не виню.

Карн устремила на Олми свои глубокие черные глаза.

— Вы ведь не встречали призрака самого себя?

— Не встречал, — сказал он.

— Мы тоже не встречали. И это знаменательно. Мы никогда не попадем к альтингу. Он до нас никогда не доберется.

Олми припомнил, что говорила Пласс. Она видела своего собственного призрака.

7

Маленький колесный аппарат нес троих людей по полоске голой поверхности Пути — тусклой, бронзово-медного цвета. Неясно было, из какого она состоит вещества. Трение здесь отсутствовало. Держась на курсе при помощи небольших воздушных выхлопов из дюз по бокам машины, отряд наконец достиг широкого плоского острова из материала, похожего на стекло. Сразу же за ним стояли знаки, предупреждающие о близости демаркационной линии.

Как и было оговорено, силовые линии переключились на низкую активность, прямо перед путешественниками открылся выход — прозрачное темное пятно на бледно-зеленом поле. Олми ощутил некоторое облегчение: он слегка сомневался в том, что Енох согласится помочь им или что Пласс удастся ее к этому принудить. Аппарат прокатился через проем. Они пересекли защиту, и поля за их спиной снова сомкнулись.

Здесь поверхность Пути покрывала песчаная почва. Автопилот отключил воздушные дюзы, и машина прокатилась вперед еще метров двадцать. Герметичные костюмы уже начинали причинять неудобство. Они были старыми, и хотя старались облегать тело наилучшим образом, функционировали далеко не идеально. Впрочем, еще несколько недель они продержатся, восстанавливая газы, жидкости и сложные молекулы, возвращая в тело жидкость через введенные в артерии трубки и тем же путем обеспечивая ему минимальное питание.

Олми сомневался в том, что костюмы понадобятся на срок больший, чем несколько часов.

Близняшки не придавали значение неудобствам и сосредоточили внимание на бреши. Вне пределов пирамиды казалось, что брешь заполнила собою все небо: еще пара километров — и она окажется почти прямо над головой. Отсюда было видно, что похожие на волосы завитки скручивающихся мировых линий уже приобрели мерцающий зеркальный отсвет, как полоски ряби под ветерком на озерной глади.

Настоящее лицо Земли Ночи открывалось постепенно. Сперва под колесами машины появились черные, смешанные с песком рассыпчатые каракули. Датчики гермокостюма — их показания высвечивались прямо в левый глаз Олми — отразили снижение атмосферного давления за демаркационной линией на несколько миллибаров, Температура не менялась, оставаясь чуть выше нуля по Цельсию.

Они свернули налево, на запад, и оказались возле дороги, которую Олми видел с вершины пирамиды. По словам Пласс, эта дорога использовалась аппаратами для перевозки сырьевых материалов от первых врат, открытых Енох. Эта же дорога вела к садику, который Пласс обрабатывала с мужем. Через несколько минут, отъехав примерно на три километра от «Редута», путешественники миновали небольшой холм, мешавший обзору, и обнаружили остатки садика.

Подъема высотой в каких-нибудь пятьдесят метров хватило, чтобы скрывать то, что было, вероятно, наиболее ранними плодами усовершенствования. Олми еще сомневался, верит ли он в альтинг, но произошедшее в саду и на остальной Земле Ночи лишало любое сомнение оснований. Деревья в юго-западном углу небольшого быстрорастущего фруктового сада низко расползлись по земле и светились, как тело Номера 2, а те немногие, что остались стоять, постоянно дрожали, как мелькают странички в детской книжке-«мультяшке». Все остальное просто превратилось в искрящийся прах. В центре, правда, стоял холм коричневого цвета, испещренный яркими зелеными и красными пятнышками; на вершине холма, повернувшись на юг и не глядя ни на кого в отдельности, высилось трехметровое лицо с зеленой кожей. Сверху и до подбородка его рассекали трещины. Лицо не двигалось и не проявляло никаких признаков жизни.

Из праха взлетали облачка пыли — мельчайшие фонтанчики, вырывающиеся из недр этого смешения реальностей. Прах менял форму, сглаживая свежие кратеры. Казалось, что у него есть какая-то своя цель, как и у всего остального в саду, кроме лица.

Разрушение и усовершенствование; одна форма жизни уничтожена — вскормлена другая.

— Это раннее, — сказала Карн, глядя на неестественное переплетение блестящих темно-зеленых листьев, растянутых во все стороны и завязанных в невообразимые узлы. — Оно не соображало, с чем имеет дело.

— Как будто оно вообще когда-то соображало, — произнес Олми, отметив про себя, что Карн говорила так, будто в действительности существует какая-то главная направляющая сила.

Расп одернула сестру:

— Читала ведь в учебниках по устранению неисправностей ворот: геометрия — живая ткань реальности. Если перемешать константы, получится…

— Мы поклялись не обсуждать неудачи, — возразила Карн, но без всякого энтузиазма.

— Мы едем вдоль худшей из неудач, — сказала Расп. — Все дело в перемешанных константах и искаженной метрике.

Карн пожала плечами. Олми подумал, что это, вероятно, не имеет значения; наверное, Расп, Карн и Пласс в действительности не расходились во мнениях, просто говорили в разных системах терминов. То, что они увидели вблизи, не было случайным перераспределением; здесь чувствовалось наличие цели.

Поверх рядов дрожащих деревьев и живых слоев праха раскинулось мертвое, вывернутое небо. Из омерзительной иссиня-черной язвы со зловещей густо-красной каймой стремительно изливалась завеса темноты, проносящаяся над Землей Ночи, как дождь под движущимся атмосферным фронтом.

— Волосы матери, — произнесла Карн и крепко сжала свой ключ. Костяшки пальцев побелели.

— Она играет с нами, — выговорила Расп. — Наклоняется над нами, размахивает волосами над кроваткой. Мы тянем к ним руки, а она убирает волосы.

— Она смеется, — сказала Карн.

— Потом отдает нас… — Расп не успела закончить.

С легким скрипом машина резко свернула в сторону перед внезапно появившимся разломом, которого секунду назад не существовало. Вверх из разлома взлетели белые фигуры, человекообразные, но рыхлые, как грибы, и лишенные черт. Казалось, они одновременно и были чем-то вытолкнуты, и вылезли сами. Теперь они лежали на песчаной, покрытой черными полосами почве, будто бы приходя в себя после рождения. Затем человекообразные фигуры поднялись, быстро и даже грациозно побежали по неровному ландшафту к деревьям и принялись вырывать их с корнем.

Таких рабочих Олми и видел с пирамиды. На незваных гостей они не обратили внимания.

Щель закрылась, и Олми дал машине задание ехать дальше.

— Мы такими станем? — спросила Карн.

— Каждый из нас станет сразу множеством таких, — ответила Расп.

— Приятно было узнать! — сардонически заметила Карн. Вращающиеся впереди тени придавали земле размытый и безумный характер — как при несфокусированной покадровой съемке. Только главные ориентиры не менялись от порывов метафизических исправлений: Наблюдатель, из немигающего глаза которого все еще тянулся бледный луч, Замок со своим невидимым гигантским обитателем и стела, окруженная лесами и толпами белых фигур, работающих прямо под брешью.

Олми приказал аппарату остановиться, но Расп схватила его за руку.

— Едем дальше. Отсюда мы ничего сделать не сумеем. Олми широко ухмыльнулся и откинул назад голову; потом состроил гримасу, как обезьяна из доисторического леса, — показал этому безмерному сумасшествию зубы:

— Дальше! — упрямо сказала Карн.

Машина покатилась вперед, подскакивая на острых выступах, которые какая-то сила через равные промежутки затолкала в песок.

Послышались новые звуки, заглушившие шипение меняющих положение мировых линий. Они были похожи на симфонию скребущих и стучащих метел. Олми подумал, что вопль, поднимающийся от башни и Замка, мог бы быть песнью горящего леса — если бы деревья могли петь о своей боли. Тысячи белых фигур издавали тысячи разнообразных звуков, словно безуспешно пытаясь заговорить друг с другом. Слышались ничего не выражающие речи, монотонная бессвязная чушь, попытки передать чувства и мысли, которых в действительности у них быть не могло…

До этого момента тело посылало Олми постоянные волны страха. Он старался держать себя в руках, но о страхе не забывал; забыть было бы бессмысленно и неправильно, потому что именно страх напоминал ему о том, что он пришел из мира, обладающего смыслом, объединенного и последовательного — из мира, который действовал и существовал.

И все же страх был несравним с тем, что они видели перед собой, и не мог служить адекватной реакцией. Такую угрозу тело просто не подготовлено вынести. Позволь Олми себе закричать, он бы не смог закричать достаточно громко.

«Смерть, с которой все мы знакомы, — сказал он себе, — это завершение чего-то существующего; здесь смерть станет ужаснее, чем ночной кошмар, ужаснее, чем ад, создаваемый воображением для врагов и неверных».

— Знаю, — сказала Карн, и ее руки, державшие ключ, затряслись.

— Что знаешь? — спросила Расп.

— Каждый метр, каждая секунда, каждое измерение обладает здесь своим сознанием, — проговорила Карн. — Пространство и время спорят, сражаются.

Расп вскинулась и взвизгнула:

— Нет здесь сознаний, ни одного!

Они вступили в пограничную зону сумерек. Вид окружающего откликался в сознании глубокими быстрыми толчками. Оказавшись в середине тени, Олми внезапно ощутил прилив восторга. Он увидел разноцветные вспышки; сознание поддавалось штурму доселе неизвестных ему чувств, угрожающих вытеснить страх.

Олми взглянул налево, в вихрь, заворачивающийся против часовой стрелки, предвкушая каждое мгновение темноты. Экстаз, радостное опьянение, внезапный спазм великолепия… Он мог проникнуть взглядом в глубину собственного мозга, вниз, туда, к основаниям каждой мысли — где кто-то рисует и укладывает в ряды на длинных столах символы, не имеющие сейчас значения, потом сталкивает и смешивает их до тех пор, пока они не становятся чувствами, мыслями и словами.

— Это как открытие врат! — прокричала Карн, видя выражение лица Олми. — Только гораздо хуже. Это опасно! Очень опасно!

— Не отбрасывай это, не подавляй! — предупредила Расп. — Просто внимательно смотри, что перед тобой! Нас научили так делать при открывании.

— Но это ведь не врата! — заорал Олми, силясь перекричать отвратительную симфонию метел.

— Нет, врата! — ответила Расп. — Много маленьких врат в непосредственно смежные миры. Они пытаются отдалиться от соседствующих реальностей, расщепиться, но брешь собирает их, удерживает. Они текут назад за нами, вдоль по нашим мировым линиям.

— Назад к самому началу! — воскликнула Карн.

— Назад к нашему рождению! — крикнула Расп.

— Стоп! — сказала Карн, и Олми остановил машину.

Двое подмастерьев, еще почти девочки, с широко распахнутыми глазами и серьезными выражениями на бледных лицах, выбрались из открытого аппарата и решительно зашагали по волнистой поверхности песка, клонясь под давлением потоков иных реальностей. Их одежда меняла цвет, волосы — форму, но они шли до тех пор, пока ключи не поднялись вверх, будто по собственной воле.

Расп и Карн развернулись лицом друг к другу.

Олми сказал себе — тому, что осталось от его сознания, — что сейчас они попытаются создать воронку, кольцевые врата, которые заставят все это встретиться с основным потоком Пути. Внутри Пути царил основанный на несоизмеримых противоречиях покой, чистый и очищающий. Там, в потоке, это безумие схлопнется и станет меньше, чем небытие, превратится в парадоксы, которые сами себя вычеркнут и сократят.

Он вскочил на сиденье машины, наблюдая за близнецами, восхищаясь ими. Енох их недооценивает. И я тоже. Именно этого хотел Рай Орнис, именно поэтому выбрал их.

Олми сжался: что-то приближалось. Не успев нырнуть или отпрыгнуть в сторону, он оказался между двумя складками тени, как букашка, зажатая между пальцами, и его тело подбросило над машиной. Олми извернул шею, чтобы взглянуть назад на размытые очертания машины, на близняшек, поднимающих свои ключи, на испещренный полосками волн песок. Казалось, аппарат вибрирует, и следы колес извиваются за ним, как змеи. Затем близнецы и машина исчезли из виду очень надолго, словно никогда не существовали.

Мысли Олми перепутались, и тело издало восторженный визг. Задрожал каждый нерв, и сразу вся его память предстала перед ним с изумительной четкостью, а различные его «я» изучали ее с разных сторон. Отличить настоящее от будущего стало невозможно; и то, и другое было лишь отдельными картинами воспоминаний. Его ориентир сместился туда, где жизнь представлялась ровным полем, и в этом поле проплывали миллионы вероятностей. То, что случится, и то, что случилось, стало неотличимо от невыбранных и непрожитых событий, которые могли бы произойти.

Размазанная мировая линия понеслась в прошлое. Пришло чувство, что он способен украдкой проникнуть сквозь свершившееся к узелкам, завязанным судьбой, и развязать их, освободить свое прошлое, сделав все в нем возможным, все исполнимым. Но размытая, расплывающаяся и тающая, проведенная мелком черточка его жизни уперлась в момент воскресения, резкой переброски с Ламаркии… И дальше двинуться не смогла. Словно разбившись о запруду, жизненный поток брызнул во все стороны. Олми закричал от изумления и от странной боли, подобной которой никогда не испытывал.

Он висел, медленно вращаясь, под темным зрачком. Все, что было над и под ним, то увеличивалось, то становилось крошечным в зависимости от угла поворота. Боль ушла; возможно, ее никогда и не было. Ему казалось, будто голова превратилась в маленькую, но всевидящую камеру-обскуру. Было прошлое, в котором близняшек сопровождал Рай Орнис, — Олми видел, как рядом с совершенно другим аппаратом, скорее трактором, чем машиной, они работали вместе, пытаясь создать кольцо. Они уже заставили Путь выдавить в песке воронку. Над воронкой плавал гладкий медный купол, отражая в золотистых тонах поток и брешь.

Олми повернул голову на долю сантиметра и еще раз увидел девушек, теперь мертвых: их искалеченные тела лежали возле машины, а ключевые аппараты ярко вспыхивали и сгорали. Поворот еще на градус или на два — и обе они ожили и стали работать. С ними снова был Рай Орнис.

Воспоминание: Рай Орнис путешествовал вместе с ними в вихрелете. И как он мог забыть об этом?

Олми повернулся в новом незнакомом направлении и почувствовал, что Путь просто перестал существовать, а вместе с ним и он сам. Из этой темной и лишенной звуков вероятности он вывернулся резким, мучительным движением и обнаружил узенький просвет между сжимающими его тенями, просвет, озаренный полузабытыми эмоциями, будто сорванными цветами, что выстроились в фигурах немой речи.

Его отнесло на другой конец бреши. Он смотрел на север в бездонное жерло Пути.

Цепкие тени — китовый ус в распахнутой пасти бреши — словно реснички кишечника подталкивали его от одной мировой линии к другой, вели под и над сложной поверхностью, сквозь которую виднелась глубокая долина, покрытая горами. Ее основание было гладким и стеклянным, как обсидиан.

Черное стекло, отражающее брешь, поток позади бреши, несущиеся шквалы тумана…

Реснички, владевшие положением Олми в пространстве, опустили его, и он оказался на высоте нескольких метров над черным стеклянным полом.

Все застыло. Движение мысли замедлилось. Он ощущал лишь одно тело, одно существование. Все его линии снова объединились в одну.

Взгляд упал вниз, и Олми увидел свое отражение в блестящей, как зеркало, поверхности долины: маленький неподвижный человек, как попавшая в глаз соринка, покачивающаяся под красным веком.

По обеим сторонам долины возвышались зазубренные стеклянные вершины — горные цепи, похожие на растянутые и оборванные полоски карамели. В нескольких сотнях метров впереди — или, быть может, в нескольких километрах — в середине долины виднелось нечто знакомое: защитная позиция яртов. Острые шпили цвета слоновой кости поднимались из приземистого диска, словно иглы морского ежа.

Позиция была мертва.

Олми поднес руки к лицу. Он видел пальцы и видел сквозь пальцы с равной четкостью. Ничто не было скрыто, ничто не могло утаиться от его нового зрения.

Он попытался говорить или, возможно, молиться тому неведомому, что удерживало его, направляло его движения. Сначала он спросил: есть там что?.. Ответа не было.

Олми вспомнил, что говорила Пласс об альтинге: в своем пространстве альтинг один; не постигнув искусства коммуникации, он единственная суть и контролирует все, являясь всем. Для него нет разделения между сознанием и материей, наблюдателем и наблюдаемым. Такое существо не может ни слушать, ни отвечать. Не способно оно и измениться.

Олми подумал о чувствах, испытанных по дороге сюда. Боль, разочарование, страх. Усталость. Может, альтинг научился этому способу общения, пробыв столько времени на Пути? Не достаточно ли он вскрыл и перекроил человеческих элементов, чтобы его собственная природа так изменилась?

«Почему боль?» — вопросил Олми — и двинулся на север к середине долины, к мертвой позиции яртов. Его отражение мерцало в неровном черном зеркале пола. Он посмотрел на восток и на запад, вверх по длинным изгибам Пути над зазубренными горами, и увидел другие базы яртов, спиральные и унизанные каплями стены поселений — заброшенных, уставленных огромными, искаженными фигурами.

«Альтинг создал Землю Ночи для яртов, — подумал Олми. — Он не видит между нами никакой разницы».

Будто бы привыкая к необычайному давлению теневых ресничек, тело снова послало сигналы страха, затем простого, детского удивления и наконец усталости. Голова Олми мотнулась на плечах, и он почувствовал, что его тело спит, хотя разум оставался бодрым. Все мышцы покалывало, словно они отключились и не желали отвечать на пробные приказы.

Сколько времени прошло — если здесь вообще было время, — он определить не мог. Покалывание прекратилось, и телом снова стало возможно управлять. Олми поднял голову и увидел новую долину, на этот раз с гигантскими фигурами. Если та шкала, которую он принял в начале путешествия, все еще имела отношение к действительности, эти монолитные скульптуры, или формы, или существа — чем бы они ни были — располагались на расстоянии двух или трех километров и возносились на несколько сот метров вверх. Они были так причудливы, что Олми понял: он разглядывает их периферическим зрением, избегая смятения, которое бы возникло, смотри он прямо на них. Хотя внешне формы и выглядели приблизительно как органические — сложные изгибы, складки того, что могло бы напоминать ткань, сложившуюся под силой гравитации, некая многосторонняя симметрия, — они просто не поддавались анализу.

Много раз Олми испытывал провалы зрительного восприятия, когда он смотрел на какой-нибудь предмет в своем доме и не сразу его узнавал, а из-за приглушенного освещения и непривычного угла зрения не мог определить, что это такое. В подобных случаях он ощущал, что сознание выдвигает гипотезы, отчаянно стараясь сопоставить их с тем, на что в упор смотрели глаза, чтобы прийти к какому-либо обоснованному заключению и так действительно разглядеть предмет. Много раз такое происходило с ним на Ламаркии, особенно с предметами, которые встречались только на этой планете.

Здесь же у него не было предшествующего опыта, не было памяти, физической подготовки или знакомства с тем, что приходилось наблюдать, так что Олми не видел ничего здравого, ничего, чему можно было бы дать название, с чем он мог бы себя соотнести. Не сразу он осознал, что это, может быть, тоже трофеи, оставшиеся от встречи альтинга с яртами.

Олми плыл вдоль рядов причудливых моделей, неудачных попыток копирования и осознания, очень напоминавших галерею предметов и явлений вокруг «Редута» — то, что представляла собой Земля Ночи. Люди подошли с юга, ярты — с еевера. И к тем, и к другим альтинг применил одни и те же грубые инструменты, чтобы либо соединить их в собственном существовании, либо найти новый способ изучить их непохожесть. И те, и другие были настолько чужды альтингу, что возможность понимания исключалась.

Боль — одно из чувств, позаимствованных у сознания Олми и рассеянных по дороге. Ощущение разъединения, нежелательной перемены. Альтинга обеспокоило вторжение; в Земле Ночи не было зла, не было преднамеренного уничтожения. Олми неожиданно понял, что пыталась объяснить ему Енох, и превзошел ее понимание.

Моноблок совершенного порядка подвергся вторжению пространства, главным свойством которого были разобщенность и противоречие. Должно быть, это очень болезненно. И теперь порядок засасывался, как газ в вакуум, в их пространство — а Енох вместе с Гильдией открывателей врат все для этого подготовили. Они позволили распахнуться в ином пространстве хищной и кровавой пасти голодной вселенной, нуждающейся в ускорении и завершении.

Но эта гипотеза не приоткрывала завесу над вопросами понимания или общения. Олми не начал немедленно анализировать грубые эмоциональные взрывы иного сознания, божественного или какого бы то ни было другого; альтинг ничуть не являлся постигаемым сознанием. Он представлял собой всего лишь чистый и необходимый набор качеств. Он схватывал человека, управлял им, но в буквальном смысле ни к чему его не мог применить. Как и все остальное здесь, альтинг не мог ни анализировать, ни поглотить Олми. Он не способен был даже распространиться в прошлое по его мировой линии, ибо существование Олми закончилось с приобретением нового тела.

Так вот почему он не встретил призраков самого себя! Физического прошлого у него почти не было. Иначе альтинг выбросил бы его в эту долину, лишенную смысла и назначения, как еще один кусок выветренной горной породы, еще более странный и обескураживающий, чем все остальные.

Олми изогнулся — тело стремилось вырваться на свободу, как зверь из клетки. Несмотря на все усилия, человека захлестнула паника. Внутри себя он ни на что не мог ориентироваться, даже его «я» невозможно было четко определить.

Все сделалось размытым, смешалось, будто бы его раздавил невероятных размеров палец и не осталось никаких контуров. «Я нигде нет имени двигаюсь нет будущего».

Он крутился и дергался, стремясь обрести свой центр. Фигуры, взгроможденные на горные цепи по обе стороны, будто заинтересовались его усилиями. Олми чувствовал их внимание, и оно ему не нравилось. Они словно сдвинулись с места, очень медленно, но все же приближаясь к нему сквозь астрономическое время.

Если бы опухоль конфликтующих порядка и хаоса могла заново себя определить, возможно, эти неподдающиеся осознанию монолиты, эти боги, лишенные поклонения, и неосуществленные подделки тоже смогли бы получить свое место.

Паника исчезла. Сигналы прекратились.

Он подошел к концу. Он погрузился в то минимальное состояние, которого жаждал. Он не думал ни О прошлом, ни о будущем, ничего не терял, ничего не приобретал.

Я — часть общества или был ею, на самом деле не принадлежа ему Это имя — Олми Ап Шеннен Любивший многих любимых и любимый немногими В контакте ни с чем вовне Вне контакта ничто Древо, вырванное с корнем.

Пламенеющий обод бреши стал разгораться. Подвешенная и лишенная цели фигурка, захваченная в реснички вероятностей, сохраняла необходимую форму и волю, чтобы этим заинтересоваться, — фигурка обратила внимание, что по сравнению с прежними размерами брешь сильно уменьшилась и потемнела, а полыхающая вокруг полоска значительно расширилась. Она напоминала грандиозное солнечное затмение с кровавой короной.

Верность и любовь вырваны с корнем.

Сам язык угасал, пока лишенная цели фигура не начала видеть лишь образы — пьянящий иной мир, отрезанный, недоступный, лица прежних людей, некогда любимых, некогда успокаивающе близких, ныне же мертвых и не имеющих призраков.

Не способный видеть даже призраки вырванного с корнем прошлого.

Движение фигурки вдоль долины замедлилось. Время остановилось. Вечность, теперь не имеющая конца. Обнаженный, лишенный кожи, лишенный плоти, лишенный костей. Поглощен и интегрирован.

Испытывает покой.

Запишите в бесконечный столбец:

испытывает

Испытывает покой

покой

покой

Крохотное местечко не больше кулака, чрево. Крохотное местечко бесконечного мира в сердце смерзшейся геометрии. Все — усовершенствования, вариации, перестановки, уже исчерпавшие себя; бесконечный доступ к беспредельной энергии, заключенной в самости.

Ты/я/мы — не имеет значения. Видишь?

Видишь. Видья. Всевидение. Око Будды. Чьи-то бесчувственные кальпы. Суета чувств.

Самость сия поглотила. Множество сейчас, покой миновал.

В покое минувшего. Любил женщин, растил детей, прожил долгую жизнь на планете, куда ныне нет возвращения.

Ничто один в покое без минувшего все завершено нет возвращения.

Точка.

Один делает возможным все.

Вижу. Будда, не оставь ученика своего в тенетах.

Глаз сжимается, закрывается, великолепное кровавое пламя затуманивается. Его пронзает белая игла, заметная позади небольшой темной сердцевины.

Небольшой большой не имеет значения без времени

Не уходи. Возьми нас с

Есмь твой отец/мать/еда

любил растил живя тоскуя без возвращения

мой призрак

8

Рай Орнис, высокий, тощий, похожий на богомола мастер-открыватель врат, улыбнулся. Олми видел множество Раев Орнисов, словно аватар древнего бога. Все мастера слились воедино.

Они находились под прозрачным стеклянным пологом. Лицо Олми овевал тихий прохладный ветерок. Когда он упал, Рай Орнис обернул его спасательным полем и принес безопасный свежий воздух — запасы гермокостюма кончились.

Олми вновь отыскал расплескавшиеся реки памяти и омыл в их водах свои древние стопы. Он сглотнул. Око-брешь навеки затворилось.

— Его больше нет, — сказал Олми.

— Дело сделано, — кивнул Рай Орнис.

— Никому не расскажешь, — вслух подумал Олми.

— Никому не расскажешь.

— Мы крали и ели, чтобы жить. Чтобы рождаться.

Рай Орнис поднес палец к губам. Его лицо, озаренное появившимся на юге светом, было призрачным. На пол-Пути от них скалились огромные зубы, пылавшие ярким электрическим пламенем.

— Кольцевые врата, — сказал открыватель, оглянувшись через плечо. — Расп и Карн, мои ученицы, поработали на славу. Мы выполнили то, зачем сюда прилетели, а заодно спасли Путь. Неплохо, да, сер Олми?

Олми потянулся к открывателю, желая не то обнять его, не то задушить. Рай Орнис отступил.

Олми отвернулся и еще раз сглотнул. Во рту было до боли сухо. Завершать создание кольцевых врат не нужно. Незаконченные врата выполнили свою задачу — привели к закрыванию и втянули в себя последние остатки бреши.

Кольцевые врата стали на глазах сжиматься. Оскал превратился в ухмылку, потом — в спокойную улыбку всеведения, затем сжался в точку, и точка эта растаяла среди далеких дюн.

— Думаю, близняшкам слегка обидно, что им не удастся завершить создание кольцевых врат. Но то, что есть, — чудесно. — В голосе Рая Орниса звучал восторг, мастер затанцевал, выделывая па на черном обсидиане долины. — Теперь они — настоящие мастера! Когда меня осудят, они займут мое место.

Олми склонил голову набок. «Редута» не было.

— А где пирамида? — хрипло спросил он.

— Желание Енох исполнилось, — ответил Рай Орнис и прикрыл глаза ладонью.

Пласс, Енох, альтинг. Пласс видела своего призрака.

Повсюду — к востоку и к западу — остались заброшенные, ненужные горы, уставленные статуями. Не сон, не видение.

Его снова использовали. Ну и ладно. На бесконечный миг, как любой открыватель врат — только больше, — он слился с оком Будды.

9

«— Бесконечный Шестиединый Узел не одобряет проведение рискованных экспериментов, результаты которых не могут быть документированы или объяснены. Сколько человек было введено в заблуждение?

— Все, в том числе и я.

— И вы по-прежнему утверждаете, что это было сделано ввиду необходимости?

— Совершенно верно. Ввиду крайней необходимости.

— Может ли такая необходимость когда-либо возникнуть вновь? Отвечайте честно, наше доверие к вам исчерпывается!

— Нет, не может.

— Чем вы объясняете ваше утверждение, будто одна вселенная, одна реальность должна для своего рождения подкармливаться другой?

— Я ничего не объясняю. Мы были вынуждены, ют и все.

— Могло ли это привести к негативным последствиям?

— Конечно. В невежестве нашем мы обрекли всех своих предков на жизнь среди необъяснимых присутствий, среди призраков прошлого и будущего. Своего рода послерождение.

— Вы улыбаетесь, мастер-открыватель врат! Возмутительно!.. — Это все, что я могу сделать, серы…

‹…›

— Какое наказание вы избираете для себя за непослушание и самоуверенность?

— Серы Шестиединого! Сию присягу даю вам. Я кладу свой ключ и боле никогда не прикоснусь к нему, и никогда боле не изведаю благодати».

(Из приговора, вынесенного на секретных слушаниях Бесконечного Шестиединого Узла по вопросу о целесообразности открывания врат в Хаос и Порядок.)

Пройдя невесомыми лесами Вальда сквозь вновь отстроенный надеритский квартал Осевого Города, касаясь корней и веток деревьев, то летя, то ползком, сквозь широкое, как река, око своего разума, Олми Ал Шеннен возвратился на Ламаркию, где однажды чуть не умер от старости, и взял оставленный им там сверток, аккуратно упакованный в кусочки тонкой циновки. Сверток сохранили для него его жены и дети, и вот теперь торжественно ему вручили. Было много улыбок и смеха, потом они прощались; последними прощались с Олми сыновья, которых он оставил в тылу оккупантов из чужой земли, из другой жизни.

Когда они все истаяли и исчезли из ока его разума, он развернул сверток и жадно проглотил его сладкое содержимое.

Свою душу.