За небесной рекой (сборник)

Все имена Можжевельника

Плюшевый медвежонок великолепно изъяснялся на мандаринском наречии китайского языка. Крупный, толстый, с близко посаженными глазками и неожиданно длинным носом — обычно у медвежат приплюснутые носы, — он расхаживал вокруг меня, беседуя сам с собой.

Я перевернулась на спину, чувствуя, как по телу бегают мурашки. Мне было трудно шевельнуть рукой. Что-то произошло с моей волей: я не могла заставить себя встать. Поведение мышц настораживало, нервная система тоже барахлила. Не говоря о глазах: они якобы наблюдали нелепого черно-белого зверя. Простейшее объяснение заключалось в том, что я сильно надавила во сне на глазные яблоки, а тут еще обрывки детских воспоминаний и кое-какие языковые навыки, усвоенные на курсах лет десять назад…

Медвежонок тем временем заговорил по-русски. Я решила не обращать на него внимания и сосредоточилась на других вещах.

Дальнюю стену каюты не узнать: теперь ее покрывали беспрерывно изменяющиеся геометрические узоры, то приобретавшие рельефность в тусклом свете, то растекающиеся по плоскости. Откидной столик почему-то оторван от стены и валяется на полу, в опасной близости от моей головы. Потолок был кремовым, хотя я помнила его оранжевым. Половина каюты осталась на месте, тогда как другая половина исчезла в…

В Разрыве! Мой стон заставил медвежонка вздрогнуть. Ко мне мало-помалу начала возвращаться координация движений, зрение сфокусировалось. Только плюшевое создание все еще расхаживало по каюте, не прерывая поток связной речи — теперь почему-то немецкой. От этого нельзя было отмахнуться. Медвежонок либо полностью реален, либо представляет собой плод изощренной галлюцинации.

— Что здесь происходит? — спросила я. Он нагнулся ко мне и сказал, вздыхая:

— Роковое стечение… Наречье Альбиона мне плохо подвластно! Он раскинул лапы и поежился.

— Не суди за смятение. Моя система — нервная, кажется? — еще не решила, какому континууму подчиняться в данный момент.

— Моя тоже, — сказала я осторожно. — Ты, собственно, кто?

— Дух. Все мы духи. Будь осторожна, не довольствуйся иллюзией, не следуй путем веселья. Прости, так некогда писали по-английски. Я лишь повторяю прочитанное.

— Где я? На своем корабле?

— Как и все мы, выведенные из игры. Пытаемся протянуть еще немного.

Я уже достаточно пришла в себя, чтобы встать. Возвышаясь над медвежонком, я поправила блузку, потерла ушибленную левую грудь. Последние пять дней мы не испытывали повышенных перегрузок, поэтому на мне был лифчик. Синяк помещался прямо под тесемкой — таково было, цитируя моего невероятного собеседника, «роковое стечение».

Собравшись с мыслями, я представила себе, чего избежала, и сама испытала смятение, как новичок, впервые оказавшийся в невесомости.

Мы выжили. Во всяком случае, я… Кому из команды в сорок три человека повезло, как мне?

— Ты знаешь?… Тебе известно?…

— Худшее, — закончил за меня медвежонок. — Одно мне не понять, другое расшифровать нетрудно. Разрыв произошел семь или восемь часов тому назад. Удар был силен: я насчитал десять незнакомцев. Ты — десятая, и лучше прочих. Мы с тобой похожи.

Нам твердили, что при Разрыве можно выжить. Однако, согласно статистике, лишь единицы из множества кораблей, подвергнувшихся нападению, оставались целы. Огромная поражающая сила для оружия, самого по себе не смертельного!

— Мы уцелели? — спросила я.

— Подарок судьбы, — ответил медвежонок. — Мы даже пока способны двигаться. А дальше видно будет.

— А дальше… — хотела я повторить за ним, но тут же осеклась. Несмотря на малый рост и детский голосок, в манере поведения медвежонка присутствовала обстоятельность, присущая зрелости.

— Ты какого пола? — спросила я.

— Он, — мгновенно отозвался медвежонок.

Я дотронулась до переборки над дверью, провела пальцем по знакомому кривому шву. Где я — нарушая все законы вероятности — в своей прежней вселенной или все-таки в чужой?

— Можно выглянуть за дверь?

— Сие мне неведомо. Я не заметил, чтобы другие сумели организоваться.

Лучше приступить к делу с самого начала. Я взглянула на медвежонка, потерла шишку на лбу.

— Ты откуда?

— Оттуда же, откуда и ты, — ответил он. — С Земли. Был талисманом капитана, утешителем и советником.

Странные функции! Я подошла к люку и выглянула в коридор. Незамысловатый и удобный проход непонятного цвета и незнакомой конфигурации завершался круглым люком с ручной системой герметизации — шестью черными накидными болтами. Ни одному земному инженеру не пришло бы в голову использовать такое старье на космическом корабле.

— Как тебя зовут?

— Официально — никак. Имя талисмана известно одному капитану.

Страх не позволял церемониться. Я спросила, не видел ли он своего капитана или какой-нибудь материальной принадлежности известного ему мира.

— Нет, — услышала я в ответ. — Называй меня по-русски — «Сынок».

— А я — Женева. Фрэнсис Женева.

— Мы друзья? — осторожно поинтересовался он.

— Почему бы и нет! Надеюсь, здесь будет еще с кем подружиться. Тебе трудно говорить по-английски?

— Не обращай внимания. Я быстро учусь. Практика — мать совершенства.

— Если хочешь, мы могли бы перейти на русский.

— Ты говоришь на этом языке так же хорошо, как я — на языке Альбиона?

Медвежонок обладал чувством юмора и немалым достоинством.

— Хуже! Ладно, пусть будет английский. Если тебе хочется о чем-то узнать, спрашивай без стеснения.

— Сынок не стесняется. Он — бывший талисман.

Шутливая беседа помогала не сойти с ума. Меня так и подмывало схватить мишку в охапку и прижать к себе, хотя бы ради тепла. Он был необыкновенно милым — видимо, таким его и задумали. Но на кого ориентировались его создатели? Цветом он походил на панду, формами — ничуть…

— Что, по-твоему, мы должны делать? — спросила я, присев на койку.

— Сынок медленно думает, — ответил он, опускаясь передо мной на корточки.

Несмотря на короткие лапы, его движения были полны грации.

— Я тоже. Все-таки я специалист по программному обеспечению, а не солдат.

— Не ведаю, что есть «программное обеспечение», — предупредил Сынок.

— Компьютерные программы, — объяснила я. Мишка кивнул и выглянул за дверь — чтобы тотчас шарахнуться обратно.

— Они здесь! — сообщил он. — Можно закрыть дверь?

— Понятия не имею, как… — начала я, но тут же кинулась к своей койке и залезла на нее с ногами. Мимо люка струился змеиный ручей — все желто-зеленые, со стальным отливом, с лопатовидными головками, в красных ромбах… Поразительно, как я сумела разглядеть столько деталей, несмотря на испуг!

Поток змей миновал распахнутую крышку люка, не проявив к каюте и к нам с мишкой ни малейшего интереса. Сынок отделился от стены с геометрическими барельефами.

— Какого черта им здесь надо? — спросила я.

— Полагаю, это члены команды, — ответил он.

— Кто еще здесь водится?

Медведь выпрямился и устремил на меня пристальный взгляд.

— Нам ничего не остается, кроме поиска, — произнес он торжественно. — Иначе у нас не будет права спрашивать. — Он подошел к люку, перелез через порог и позвал меня из коридора: — Идем!

Я слезла с койки и потащилась за ним.

Сознание женщины — причудливый омут, в который она соскальзывает в момент рождения. Первые месяцы жизни, слушая и наблюдая, она обретает параметры своей будущей жизни. Ее младенческое сознание — огромная пустая матрица, вбирающая все извне. В первые месяцы закладывается ролевое представление, зачатки самосознания, наброски будущих достижений. Слушая взрослых и. наблюдая за их поведением, она накапливает предрассудки и запреты: «Ты не видишь призраков на стенах спальни — их там нет! Никто из нас не видит твоих воображаемых приятелей, миленькая… Ты должна это понять».

Так с самого начала женщина начинает формировать свое естество. Заготовка — это необъятная вселенная, которую она безжалостно обстругивает. Она сводит на нет нежелательные выступы, докучливые свойства. Со временем она забывает, что была некогда частью целого, и превращается в простенькую мелодию жизни. Побывав вселенской симфонией, она не способна это оценить. Она забывает приятелей, танцевавших на потолке над ее колыбелью и взывавших к ней из темноты. Некоторые из них были дружелюбны, некоторые еще тогда, в самом начале, пугали ее. Но все они были частями ее сущности. Всю последующую жизнь женщина пытается уловить эхо голосов, звучавших в ее волшебной детской: в мужчинах, которых она избирает для любви, в задачах, которые ставит перед собой на протяжении жизни.

После тридцати лет такой работы она становится Фрэнсис Женевой.

Смерть любви — отрезан еще один кусочек — это расставание с еще одной вселенной; разрез никогда не затянется. С каждой зимой, с каждой весной, прожитой на планете или между планетами, женская судьба становится жестче, но при этом все больше мельчает.

Но вот отрубленное когда-то снова сливается в монолит, приятели, скрашивавшие некогда дрему в колыбели, вновь появляются на потолке. Это те, кого ты невольно лишилась или сознательно оттолкнула: ныне они не зависят от тебя. Они вернулись, они совершенно непостижимы. Будь начеку!

— Понимаешь ли ты? — спросил медведь.

Я покачала головой и с трудом оторвала взгляд от люка на шести болтах.

— Ты о чем?

— Как мы тут оказались?

— Это Разрыв. Наверное, снова проделки эйгоров.

— Да, это они. Но как?…

— Не знаю, — созналась я.

Этого никто не знал. Нам оставалось наблюдать результаты. Остатки переживших Разрыв кораблей, которые людям удавалось найти, неизменно походили на плавающие в пустоте мусорные баки. Корабли словно выхватывали из нашей Вселенной, прокручивали в невиданных космических центрифугах и возвращали обратно. Остатки сохраняли прежнюю массу, прежний химический состав, подобие упорядоченности и жизнеспособности. Увы, в дальнем космосе даже 90 процентов жизнеспособности — все равно что никакой. Если элементы, составляющие корабль, плохо сочленяются между собой, то глупо искать в корабле выживших.

Зато как нас интересовали трупы! Несмотря на строжайшую секретность, ходили слухи о каких-то большеголовых страусах и прочих уродах. Теперь и у меня было, что к этому добавить: живой плюшевый медведь и стая разноцветных змей…

И еще: согласно тем же слухам, во всех пяти тысячах кораблях, угодивших в Разрыв, не осталось ни единого человеческого тела. В наш континуум никто не мог вернуться.

— Сломано не все, — сказал Сынок. — Мы весим столько же. Тяготение действительно не изменилось — сама я как-то упустила это из виду.

— Кстати, мы по-прежнему дышим, — добавила я. — И ко всему еще мы с тобой с одной и той же планеты. Скорее всего, основы остались незыблемыми.

А это означало, что, возможно, уцелели стандарты связи, хотя формы могли измениться. Связь входила в сферу моей компетенции, но я все равно поежилась. Кораблем управляют компьютеры. Как взаимодействует десяток различных систем? Если несогласованно, то наши часы сочтены. Нас ждет тьма, холод, вакуум…

Я открутила все шесть болтов и с трудом откинула крышку люка.

— Скажи-ка, Женева, — обратился ко мне Сынок, заглядывая в следующий коридор, — как сюда могли пролезть змеи?

Я недоуменно покачала головой. Существовали проблемы поважнее.

— Я хочу найти капитанскую рубку. Хотя годится любой компьютерный терминал. Что ты видел до того, как забрел ко мне в каюту? Сынок кивнул.

— В том конце коридора. Но там были… всякие. Мне не понравилось. Я пошел в другую сторону.

— Что там было? — спросила я.

— Мусорная корзина, — ответил он. — Сисястая!

— Да уж, лучше поищем здесь, — согласилась я.

Мы быстро забрели в тупик. Глухая стена была увешана круглыми светящимися дисплеями. На каждом из них мерцали концентрические круги разной ширины. Такие фигуры могут содержать массу информации, только нужен хороший сканер, чтобы ее считывать. Это наводило на мысль об искусственном устройстве, а не живом организме. Хотя кто знает, что во что здесь превратилось.

Медведь валко расхаживал вдоль глухой стены. Я провела рукой по дисплеям, потом встала на колени, чтобы нащупать место соединения пола и стены и понять, есть ли там шов.

— Что там?

— Ничего не вижу, зато что-то чувствую. Какое-то вздутие…

Тупик вместе со всеми дисплеями превратился в раскрытый клапан. Неодолимый поток воздуха всосал нас в темноту. Я инстинктивно свернулась в позу зародыша, подтянув ноги к животу. Медвежонок стукнулся об меня и схватил за руку. Какая-то пульсирующая сила мотала нас из стороны в сторону, время от времени прикладывая к чему-то мокрому и скрипучему. Я заставила себя открыть глаза и попыталась нащупать руками и ногами хоть какую-то опору. Одной рукой я задела то ли железо, то ли твердую пластмассу, другой поймала подобие веревки. Мне удалось, цепляясь за веревку, удержаться на твердой поверхности. Настал момент разобраться в том, что видят глаза.

Казалось, сферическое помещение никак не отделено от космической бездны. Однако тот факт, что мы продолжаем дышать, указывал на наличие прозрачной оболочки. Глядя на внешние обводы корабля, я ужаснулась его размерам: они представлялись мне гораздо более скромными. К оболочке прилипли пять-шесть круглых туманностей, испускающих, наподобие заходящего солнца, неяркий оранжевый свет. Я висела на стальном столбе, похожем на корабельную мачту: он начинался у люка и достигал центра сферы. От столба тянулись в разные стороны канаты, привязанные к висящим в воздухе опорам. Все канаты и сам столб были усеяны шарами размером с человеческую голову, покрытыми, как щетиной, то ли пластмассовыми трубками, то ли китовым усом. Уплывая от нас, шары квохтали, как куры в курятнике.

— Господи! — взвизгнул Сынок по-русски.

Клапан, через который нас засосало в этот ад, остался открыт и призывно лязгал, грозя вот-вот закрыться. Я оттолкнулась от столба. Медведь вцепился в меня мертвой хваткой. Выплюнув нас обратно, клапан захлопнулся.

Мы лежали на полу, пытаясь отдышаться. Глухая стена опять выглядела тупиком.

Медведь выпустил мою руку и встал на задние лапы.

— Лучше разведать в другой стороне, — предложил он.

Мы преодолели люк о шести болтах в обратном направлении и прошли мимо моей каюты. Теперь коридор удивлял меня пустотой. На моем корабле такой коридор был обложен всевозможными трубами, проводкой, рябило в глазах от люков, платформ, дверей кают…

Отойдя от моей каюты на несколько ярдов, мы свернули за угол. Там мы увидели несколько пустых каморок. Сынок испуганно застыл.

— Здесь, — пролепетал он. — Корзина была здесь.

— Была, да сплыла, — успокоила я его.

Миновав еще один люк на шести болтах, мы проникли в помещение, отдаленно напоминающее командный пункт. Его сходство с капитанской рубкой моего корабля придало уверенности.

— Попробуй, — предложил медведь.

— Попытаюсь. Где терминал?

Он указал на изогнутую скамью перед квадратной пластиной, лишенной клавиатуры и микрофона. На терминал это не очень походило, разве что сама пластина могла оказаться дисплеем. Стыдиться было нечего, и я обратилась к пластине. Та, естественно, не отозвалась на мой оклик.

— Не то. Что-то еще, — подсказал мой плюшевый спутник. Мы долго осматривали кабину, но ничего не нашли.

— Похоже на капитанскую рубку, только без приборов управления, — сказала я. — Наверное, мы не знаем, чего искать.

— Или машины работают сами, — предположил Сынок.

Я присела на скамью, опершись локтем на край «дисплея». Инопланетяне часто пользуются для обмена информацией другими органами чувств, нежели мы. Мы ограничиваемся зрением, слухом и осязанием, тогда как кросерианцы, например, прибегают к обонянию, а эйгоры управляют сложнейшими приборами с помощью микроволнового излучения своей нервной системы. Я провела ладонью по экрану. Он оказался равномерно теплым на ощупь. Инфракрасное излучение — слишком слабый носитель информации для существ со зрительной ориентацией. Зато змеи находят добычу, улавливая исходящее от нее тепло…

— Змеи! — сказала я бесстрастным голосом. — Экран теплый. Может, это змеиный корабль?

Сынок пожал плюшевыми плечами. Я оглядела кабину, высматривая другие гладкие поверхности. Таковых оказалось немного: чаше поверхности были решетчатыми и шиповатыми, хотя и они излучали тепло. Возможностям не было числа, и я сомневалась, что у меня хватит жизни отсеять лишнее. Оставалось надеяться на сохранность других блоков из моего родного корабля.

— Можно выйти отсюда другим путем? — спросила я у медвежонка.

— Путей много. Один — за серым столбом. Там опять люк с шестью зажимами.

— С чем?

— С шестью… — Он попытался что-то изобразить лапой. — Как раньше.

— С накидными болтами, — подсказала я.

— Я думал, мой альбионский улучшается, — сказал он обиженно.

— Улучшается, — утешила я его.

Мы открыли люк и заглянули в следующее помещение. Слабое освещение мигало, от разгромленного оборудования несло едкой гарью. Дым заполз в кабину с панелями, заставив включиться вытяжку. Медведь зажал нос и прошелся по новой кабине.

— Там мертвец, — доложил он, вернувшись. — Не человек, но близко. Выстрел в голову.

Он кивком пригласил меня следовать за ним, я нехотя послушалась. Мертвое тело было зажато между двумя сиденьями. Голова существа была превращена в месиво; в его жилах текла красная кровь — доказательств этому было более чем достаточно — на полу и на приборах. Я увидела, несмотря на противоестественную позу тела в сером комбинезоне, что погибший похож, скорее, на собаку, чем на человека. Хотя медведь оказался прав: у меня было гораздо больше сходства с ним, чем с щетинистыми шарами или разноцветными змеями. Дым почти рассеялся. Я отошла от трупа.

— Вдруг это тоже талисман? — предположила я. Медведь покачал головой и отошел, морща нос. У меня и в мыслях не было его обижать.

— Не вижу терминала, — сказал он. — Ничего не работает. Идем дальше?

Мы вернулись в кабину, смахивающую на капитанскую, и свернули в другой коридор. Он резко изгибался, из чего я заключила, что мое недавнее представление о протяженности этой комбинации космических кораблей было ошибочным: определить ее размер, тем более форму не было ни малейшей возможности. Из прозрачного пузыря она выглядела бескрайней, но это вполне могло оказаться обманом зрения.

Очередной коридор тоже кончался тупиком. На сей раз мы решили не рисковать и не проверять, что находится позади глухой стены. На обратном пути я спросила у Сынка:

— Кого ты видел? Ты говорил, что их десятки и все разные… Медведь произвел подсчет на пальцах. Они оказались гибкими и вполне годились для этой цели.

— Змеи — раз. Корзина с грудями — два. Стена твоей каюты — три. Глухая стена тупика с кругами — четыре. Ты — пять. Змей и люки с болтами можно не разделять — змеи знают, как пользоваться люками. Каюта предназначена для тебя. Но если считать труп в комбинезоне и волосатые шары, то неизвестно, сколько еще придется перечислять…

— Надеюсь, не бесконечно. Бесконечного разнообразия я не вынесу. Осталось ли что-нибудь от твоего корабля?

— После Разрыва я оказался на животе в ванной, — вспомнил медведь.

Волшебное слово!

— Где-где? — переспросила я. — Неужели работает? — Я готова была мчаться туда не разбирая дороги.

— Думаю, работает. Это там, — он махнул лапой.

Я поспешила за ним. Ванная комната — наилучший учебный класс: она демонстрирует привычки разумных существ, условности, уровень технологического развития, элементы психологии, не говоря об анатомии пользователей. Сынок привел меня в очень симпатичную и удобную ванную, с приспособлениями для мужчин и женщин трех комплекций. Мне пришлось воспользоваться самой большой ванной. Медведь оставил меня одну, хотя это было необязательно — на моем корабле душевые делались совмещенными. Я оценила его воспитанность: к присутствию плюшевого мишки еще предстояло привыкнуть. Вернувшись к Сынку, я обнаружила, что перепутала направления.

— Где мы? — спросила я.

— Все меняется, — сообщил Сынок. — На месте глухой стены теперь люк. Я таких не видывал.

Люк действительно был невероятный: бронированный, с дистанционным управлением и приборами обнаружения и опознания. Вид у него был уродливый, я бы сказала — армейский. Непонятно, откуда он взялся на корабле, разве только члены экипажа всерьез опасались друг друга.

— Я был в туалете, — рассказывал Сынок, — дверь оставалась закрытой. Раздался громкий звук, как при резке металла. Я открыл дверь и увидел люк.

Скрежещущий звук был слышен до сих пор. Мы отошли от люка. Сынок поманил меня за собой.

— Чуть не забыл! — Он указал на закуток площадью в два квадратных метра. — Это аквариум?

Я увидела большую прямоугольную емкость с темной жидкостью. Дно емкости располагалось на уровне моих колен, верх — на уровне лба. Она заполняла собой весь закуток.

— Давненько ее не чистили, — заметила я.

Я дотронулась до стекла, проверяя, холодное оно или теплое. Емкость тут же засветилась. Я отпрыгнула, повалив Сынка. Он упал на бок, но тут же вскочил. Сначала свет в емкости мигал, потом стал ровным. Мне показалось, что я в бреду: что-то темное, растворенное в воде, на глазах уплотнялось, приобретало очертания. Я осторожно подошла ближе, чтобы лучше разглядеть происходящее. В воде кишели странные создания длиной не больше сантиметра: у каждого было по два глаза на стебельках и по перистому спинному плавнику. Самое густое скопление эти создания образовали в центре аквариума.

Дно аквариума сияло то красным, то синим, то янтарным светом.

— Что-то происходит… — подал голос Сынок.

Косяк рыбешек обретал форму. Я увидела призрачные плечи, голову, торс, руки…

Когда творение живой скульптуры было закончено, я узнала себя, вернее, свой поясной бюст. Я вытянула руку, и рыбы повторили мое движение.

Меня осенило. В кармане моих брюк завалялся фломастер в стальном футляре. Я достала его и написала на прозрачной стенке аквариума три буквы: КТО.

Часть массы рассыпалась и снова собралась, имитируя буквы. К слову КТО добавился вопросительный знак.

Сынок пискнул. Я подошла к нему.

— Они понимают? — спросил он. Я покачала головой. Пока что я не проникла в их намерения.

КТО ВЫ? — написала я.

Масса снова рассыпалась, слившись с растворенной в воде мутью. Я обреченно вздохнула. Несколько секунд назад мне казалось, что прорыв близок. Еще немного — и я бы добилась контакта…

— Смотри! — крикнул Сынок. — Они снова собрались. TENZIONA DYSFUNCTIO, — изобразила живая масса. — GUARDATEO AB PEREGRINO PERAMBULA.

— Что-то не пойму… Похоже на итальянский. Ты понимаешь по-итальянски?

Медведь покачал головой.

— Dysfunctio, — прочла я вслух. — Это понятно. А ab peregrino?

— Peregrine — это иностранец, чужой.

— Бойся шатающихся иностранцев? Грамматики мы не знаем, но нас пытаются предостеречь. Жаль, что я толком не помню ни одного языка, вложенного мне в мозги десять лет назад.

Надпись в аквариуме потемнела и исчезла. Рыбешки стали образовывать что-то еще: собрались гроздьями, держась нос к носу. Я узнала, ствол, растущий из дна бассейна.

— Дерево, — подсказал Сынок.

Рыбешки снова изобразили мою голову и туловище, только в другом облачении, больше похожем на платье. Каждая рыбешка приобрела особую окраску, благодаря чему вся композиция стала поразительно живой. Потом изображение начало стариться на глазах: кожа лица обвисла, появились морщины, руки утратили силу. Мои собственные руки похолодели, и я скрестила их на груди.

Разве в сознании девочки способна уместиться вся Вселенная? Нет, там содержится всего лишь ниточка из гигантского мотка, отсеченная от окружающего ограничениями, накладываемыми константами, подобно тому, как смерть отсечена от жизни своей окончательностью. Да, теперь мы знаем, что вселенные не так непроницаемы, как смерть, ибо от одной ниточки Вселенной можно добраться до другой. Значит, эти создания с похожих планет — не выходцы из моего детства… Просто растерянная молодая женщина предается смутным фантазиям. Однако вокруг теснятся символы детства: кошмары, плюшевые медвежата, сновидения, отразившиеся в аквариуме, — предчувствие старости и смерти. И дерево, серое и призрачное, лишенное листвы. Это я, которая ежится от холода в теплом коридоре, это ствол, готовый вот-вот расщепиться. Откуда рыбешки столько знают обо мне?

В коридоре послышался шорох. Мы отвернулись от аквариума и увидели на полу разноцветных змей: они застыли неподвижно, не сводя с нас глаз. Сынок задрожал.

— Прекрати! — прикрикнула я на него. — Они еще ничего нам не сделали.

— Ты большая, — объяснил он. — Тебя не сожрать.

— Ты тоже не маленький. Давай посидим спокойно и посмотрим, что будет.

Я уставилась на змей, отвернувшись от аквариума: мне больше не хотелось наблюдать себя в старости, тем более в виде разлагающегося трупа, потом скелета — логика смены образов неминуемо привела бы к этому. Но почему они выбрали не Сынка, а меня?

— Не могу ждать! — сказал Сынок. — У меня нет терпения змеи.

Он шагнул вперед. Змеи беззвучно наблюдали за медленно приближавшимся медведем. — Хочу хоть что-то знать наверняка. Например, питаются ли они маленькими мохнатыми талисманами.

Внезапно змеи стали свиваться в клубок, сопровождая это занятие чавкающими звуками. Красные ромбы на змеиных телах сливались в одно кровавое поле. Сначала змеи образовали симметричную композицию, как цирковая акробатическая труппа, потом слиплись в сплошную плоскую массу с подобием талии посередине.

Храбрец Сынок остался невредим и бегом вернулся ко мне. Я была близка к обмороку и не могла вымолвить ни слова.

Внезапно у меня за спиной прозвучало:

— Sineux! A la discorpes!

Я оглянулась и увидела, как змеи снова меняют композицию. И еще я заметила мужчину в чем-то красном и черном, шмыгнувшего за угол. Змеи образовали подобие гидры с шестью щупальцами. Схватившись щупальцами за болты на люке, гидра открыла его и просочилась внутрь. Люк захлопнулся, я осталась одна. Медвежонок исчез.

Мне ничего не оставалось, кроме крика и слез. Привалившись к стене, я громко рыдала, благо что стесняться было некого. Выплакавшись, я утерла ладонями глаза и закрыла от стыда лицо. Убрав наконец ладони, я снова увидела Сынка.

— У нас на борту индеец, — сообщил он. — Большой, черные волосы в трех косичках, — он показал жестом, какая у незнакомца прическа, — хорошая одежда.

— Где он? — хрипло спросила я.

— В месте, которое ты называешь рубкой. Как ты думаешь, это он управляет змеями?

Я поколебалась, потом кивнула.

— Пойдем посмотрим.

Я выпрямилась и пошла следом за медведем. Человек в красном и черном сидел на скамейке, отодвинутой от стены, и ждал нас. Он был очень высок — не меньше двух метров, мускулист; на нем была черная шелковая рубашка с красными отворотами рукавов, черная шапочка, а на плечах распростер крылья красный орел. Он действительно сильно смахивал на индейца: красноватая кожа, аристократический нос, гордо сомкнутые губы.

— Quis la? — спросил он.

— На этом языке я не говорю. Вы владеете английским?

На лице индейца сохранилось прежнее выражение, но он кивнул.

— Я учился в британской школе в Новом Лондоне, — ответил он с оксфордским произношением. — Я продолжил образование в Индонезии, поэтому говорю по-голландски и на разных немецких диалектах, а также на некоторых азиатских языках, в частности на японском. Английским я владею в совершенстве.

— Слава Богу! Вам знакома эта кабина?

— Да, — ответил он. — Я сам ее спланировал. Она для змей.

— Вы знаете, что с нами произошло?

— Мы попали в ад. Преподаватели-иезуиты меня предупреждали.

— Это недалеко от истины, — сказала я. — А вам известно, почему?

— Я не ставлю под вопрос справедливость постигшей меня кары.

— Никто нас не карает — по крайней мере, ни Бог, ни дьяволы здесь ни при чем.

Он пожал плечами. Вопрос действительно казался спорным.

— Я тоже с Земли, — сказала я. — Terre.

— Я знаю, что такое Земля, — произнес индеец с упреком.

— По-моему, это не совсем та же Земля. Из какого вы года? — Он упомянул иезуитов, значит, должен был пользоваться стандартным христианским летосчислением.

— Год Господа нашего 2345, - изрек он. Сынок изящно перекрестился.

— А я из 2290.

Индеец с сомнением покосился на говорящего медведя. Мой год отстоял на шестьдесят лет от даты, названной индейцем, и на пять лет от года Сынка.

— А из какой страны?

— Из Союза Колумбийских Племен. Округ Квебек, Восточное побережье.

— Я с Луны, — сказала я. — Но мои родители — уроженцы Земли, Соединенных Штатов Америки.

Индеец медленно покачал головой: эти координаты были ему незнакомы.

— А где?… — начала было я, но поперхнулась. Как спросить? Где проходит линия деления миров?

— Лучше для начала выяснить, насколько прочен корабль. К рассказам о себе мы вернемся позднее.

Индеец никак не выразил своего отношения к моему предложению.

— Предки моих родителей были выходцами с Западного побережья, из Ванкувера. Из племен квакиуту и кодикин… Кажется, у этого зверя русский акцент?

— Несильный, — сказала я. — Гораздо слабее, чем несколько часов назад.

— У меня есть русские друзья. Они помогли мне соорудить эту кабину.

— Это хорошо, — заметила я, — нам важно понять, способен ли этот корабль куда-то нас доставить.

— Я уже спрашивал, — сообщил он.

— Как? — удивился Сынок. — Через терминал?

— Корабль отвечает, что его окружают непонятные детали. Однако он продолжает функционировать.

— Вы действительно не знаете, что произошло?

— Я отправился на поиск планет для своего народа, захватив с собой змей. Когда я достиг определенной координатной точки на трассе, проложенной внесолнечным вектором, произошло непонятное… — Он поднял руку. — Я подвергся нападению неведомого существа, дьявола. Теперь оно мертво. Есть другие — огромные черные люди в золотых доспехах, с золотым оружием, спрятавшиеся за бронированными люками. Еще есть резиновые стены, за которыми притаились дьяволы другого обличья. А теперь — вы: ты и этот… — Он указал на медведя.

— Я не «этот», — возразил Сынок. — Я — «наш».

— Маленький «наш», — сказал индеец. Сынок ощетинился и отвернулся.

— Довольно! — прикрикнула я. — Вы не провалились в ад, разве что в переносном смысле. По нам ударил так называемый Разрыватель. Именно Разрыв выхватил нас из разных вселенных и снова собрал, ориентируясь по признаку близости.

Индеец высокомерно улыбнулся.

— Вы обязаны понять, что все это — сплошное безумие! — крикнула я в отчаянии. — Я должна устранить недомолвки, прежде чем у меня иссякнет терпение. В моей Вселенной тех, кто это вытворяет, зовут «эйгорами». Вы что-нибудь о них знаете?

Он покачал головой.

— Мне известно лишь о жителях Земли. Я отправился на поиски других миров.

— Ваш корабль пронзает пространство?

— Да, — ответил он. — Он не совпадает по фазе с вершиной Звездного Моря, но проскальзывает мимо пространств, где пришлось бы подчиняться законам природы.

Так он объяснил переход от статичной геометрии нашей Вселенной к высшей геометрии. В его объяснении было больше поэзии, нежели науки, однако я видела ясные доказательства его правоты.

— И давно ваш народ научился таким путешествиям?

— Десять лет назад. А твой?

— Триста лет назад. Он уважительно кивнул.

— В таком случае ты должна понимать, о чем говоришь. Наверное, дьяволов действительно нет, и мы не в аду.

— Как вы пользуетесь своими приборами?

— Ими пользуются змеи. Если тебе не противно, могу показать. Я взглянула на Сынка.

— Ты не боишься змей? Он покрутил головой.

— Сейчас — нет. Кстати, не пора ли познакомиться?

— Джин Фробиш, — представился индеец.

Я тоже назвала свое имя.

Змеи вползли по его свистку и собрались посередине кабины, образовав два клубка по полсотни особей в каждом. Фробиш отдал какую-то команду на немыслимом птичьем языке. Змеи повиновались немедленно. Прильнув к приборам, они приступили к делу, рапортуя шипением и чавканьем. Джин кивнул, и змеи расползлись.

— Особая порода? — осведомилась я.

— Техтоногенная селекция, — сказал он. — Отличные работники, не обладающие собственной волей ввиду отсутствия центральной нервной системы. Они умеют запоминать и размышлять — коллективно, но никак не самостоятельно. Понимаешь? — Он позволил себе легкую улыбку, гордый своими слугами.

— Кажется, понимаю. Ты, Сынок, тоже плод особой селекции?

— Я служил талисманом, — ответил плюшевый медведь. — Я могу размножаться самостоятельно — были бы условия.

Тема оказалась щекотливой, и я поспешила увести разговор в сторону.

— Скажите, Джин, вы управляете отсюда всем кораблем?

— Теми частями, которые откликаются.

— Ваши компьютеры могут подсчитать, какая часть корабля находится под контролем?

— То, что осталось от корабля, отзывается отлично. Остальное барахлит или вообще молчит. Я как раз пытался определить степень поражения, когда появились вы.

— Вы встречали людей, ушедших за бронированные люки?

— Да. Они крупнее масаев.

У меня уже появилось объяснение многому из того, что я увидела. Кое-чему я даже могла найти земные аналоги. Джин и его змеи действовали вполне разумно, Сынок — тем более. Бронированные люки тоже утратили прежнюю загадочность. Но как быть с убитой собакой в комбинезоне? Я поморщилась. Видимо, это и есть застреленный Фробишем демон. А что за нечисть населяет прозрачный аквариум?

— Нам предстоит еще многое понять, — предупредила я.

— Ты и медведь — из одного мира? — спросил Фробиш. Я покачала головой. — Ты прилетела одна? Я кивнула.

— Без вооруженной охраны? Вот оно что!

— Совсем одна.

— Хорошо. — Он встал и подошел к стене у серого столба. — У нас немного голодных ртов, разве что те, в золотых латах, позарятся на нашу еду. — Он прижал ладонь к столбу. Образовалось круглое отверстие, внутри которого сверкнули две пары глаз.

— Мои жены, — объяснил Фробиш.

Одна оказалась стройной брюнеткой лет пятнадцати-шестнадцати.

Она вышла первой и опасливо покосилась на меня. Второй, более полной и круглолицей шатенке, было лет двадцать.

— Жаворонок, — сказал Фробиш, указывая на молодую. — А это Мышь. Жены, познакомьтесь с Фрэнсис Женевой.

Жены встали справа и слева от мужа и, взяв его за локти, уставились на меня.

Значит, людей на корабле четверо — или больше, если воины в золоте окажутся людьми. Слияние миров прошло поразительно удачно.

— Вы сказали, Джин, что приборы сохраняют контроль над уцелевшими системами корабля. Если это действительно так, то мы можем попытаться возвратиться на Землю.

— На какую? — спросил Сынок. — Какая из них ждет нас?

— О чем говорит медведь? — спросил Фробиш.

Я объяснила ситуацию так доходчиво, как сумела. Фробиш был опытным инженером и астронавигатором, но мало что смыслил в теории и практике множественных континуумов. Он поджал губы и нахмурился, не желая признавать своего невежества. Я вздохнула и в поисках поддержки оглянулась на Жаворонка и Мышь. Но обе были воплощением покорности и не смели поколебать авторитет Фробиша.

— Женщина говорит, что мы должны решить, куда возвращаться, — вмешался Сынок. — Определить наугад, понравится ли нам Земля, которая нас встретит.

— Моя Земля вам понравится, — произнес Фробиш.

— Не никакой гарантии, что это будет ваша Земля.

— Бессмыслица! — отмахнулся Фробиш. — Но я принял решение. Мы попытаемся вернуться. Я пожала плечами:

— Хорошо.

— Змеи займутся машинами. Ты, Фрэнсис, посмотришь на убитое мною животное.

Я согласилась. Он что-то прочирикал, обрисовывая змеям задачу, и поднял панель, под которой обнаружилась клавиатура для человеческих рук. Запрограммировав компьютеры, он еще пообщался со змеями. Они исполняли его команды безупречно, как совершенные инструменты в руках опытного мастера. О возражениях не могло идти речи. Змеи были всего лишь механизмами, откликающимися на голос. Я бы не удивилась, если бы жены Фробиша проявили такую же покорность.

— Мышь найдет корм для медведя, Жаворонок будет нести караул. Понятно?

Женщины кивнули. Жаворонок достала из тайника ружье.

— Мы вернемся и утолим голод.

— Я дождусь вас, — сказал Сынок, подойдя ко мне. Фробиш холодно глянул на медведя.

— Мы не едим со зверями! — произнес он высокомерно, совсем как британский офицер, указывающий слуге его место. — Но тебе дадут то же самое, что и нам.

Сынок возмущенно растопырил лапы.

— Со мной всегда обращались только по-человечески, — заявил он. — Либо я ем со всеми, либо остаюсь голодным. — Устремив на меня взгляд своих золотых глазок, он спросил по-русски: — Ты пойдешь с ним?

— У нас нет выбора, — ответила я на его языке.

— Что ты мне посоветуешь?

— Временно смирись. Я на твоей стороне. — Мне было трудно понять его настроение по выражению черной с белыми крапинами мордочки. На его месте я бы не успокоилась. Но учить медведя дипломатии не оставалось времени.

Фробиш открыл люк, ведущий в кабину с трупом, пропустил меня вперед, после чего задраил люк изнутри.

— Я уже видела тело, — сообщила я. — Что вы хотите узнать?

— Мне нужен твой совет, — ответил он.

Я не приняла его слова на веру, но наклонилась над неподвижным существом, зажатым между креслами.

— Он вам угрожал?

— Он бросился на меня. Я решил, что это демон, и выстрелил. Он умер.

— Чем вызван весь этот разгром?

— Я выпустил много очередей, — признался он. — Я был очень напуган. Теперь я успокоился.

— Это существо могло бы нам помочь…

— Оно похоже на пса. Какой толк от собаки?

— Послушайте, — обратилась я к нему, отойдя от трупа, — вы, кажется, не понимаете, что здесь происходит. Постарайтесь вникнуть, иначе мы все погибнем. Я не собираюсь расставаться с жизнью из-за глупости одного человека!

У него расширились глаза.

— Женщины не разговаривают в таком тоне с мужчинами!

— Эта женщина разговаривает, дружище! Не знаю, что за порядки в вашем обществе, но тебе придется привыкнуть к сотрудничеству с другим полом, не говоря уже о других видах! В противном случае тебя постигнет судьба этого бедняги. Ты не дал ему шанса обозначить намерения: запаниковал и давай палить! Это не должно повториться.

Я с трудом сдерживалась, чтобы не перейти на крик.

Фробиш через силу улыбнулся и шагнул к люку. Он старался держать себя в руках. Сама я сомневалась, хорошо ли работает моя голова. Этот человек выглядел понятным, но я никак не могла его разгадать. Я барахталась в пучине, и резкие движения могли только ускорить исход.

— Что это за пес? — спросил Фробиш, тяжело дыша. — Что за кабина?

Я схватила труп за ногу и выволокла его на свет.

— Возможно, это разумное существо. Вот и все, что я могу сейчас сказать. При нем нет никаких вещей. — Я отвернулась и соскребла с ладоней запекшуюся кровь. Я еле держалась на ногах от усталости, голова раскалывалась от боли. — Я не инженер. Не знаю, пригодится ли нам все это оборудование, и не могу определить, возможно ли его наладить. А ты?

Фробиш огляделся и приподнял одну бровь.

— Невозможно.

— Ты уверен?

— Уверен. — Он принюхался. — Все сгорело. Здесь опасно.

— Да, опасно, — Я оперлась о спинку кресла.

— Тебе потребуется защита.

— Неужели?

— Самая лучшая защита — семейные узы. Ты все время споришь, но мои жены научили бы тебя приличиям. Семейные узы — лучшая опора. Мы вернемся, и все будет хорошо.

Он застал меня врасплох, и я не сразу нашлась с ответом.

— Какие еще семейные узы?

— Я возьму тебя в жены и буду защищать.

— Я могу сама за себя постоять.

— Отказываться глупо. Если ты останешься одна, тебя убьют такие, как он. — Он указал на погибшего пса.

— Мы поладим, даже не став одной семьей. У меня нет ни малейшего желания покупать безопасность.

— Ты меня удивляешь! — сказал Фробиш. — Я не плачу женщинам денег!

Он говорил тоном обиженного мальчишки. Что подумали бы его жены, услышав наш спор?

— Надо избавиться от тела, прежде чем оно начнет разлагаться, — напомнила я. — Помоги мне вытащить его отсюда.

— Его нельзя трогать.

Усталость прогнала остатки осторожности.

— Чертов идиот! Очнись! Нам грозит страшная опасность!

— Повторяю, женщине не пристало так говорить. — Он подошел и занес руку для удара.

Нагнув голову, я заехала ему кулаком в солнечное сплетение. Удар получился слабый, но хватило и его, чтобы Фробиш свалился, как подкошенный. Я чертыхнулась и села на стол, чтобы, потирая отшибленную руку, поразмыслить над происшедшим.

Я не привыкла к пренебрежительному отношению к женщинам. Оно вызывало у меня отвращение, но внутренний голос подсказывал, что идти против вековых традиций глупо. Жены Фробиша не выступали против угнетения. Своим поступком я все испортила. Мне ничего не оставалось, как отнести его обратно, к женам, и дождаться, пока он придет в себя. Я подтащила его за руки к люку, потом подхватила под мышки. Пришлось провезти его по луже крови на полу кабины, и теперь за индейцем тянулся тошнотворный след.

Я скучаю по Ягиту Сингху сильнее, чем готова сама себе признаться. Я думаю о нем и гадаю, как бы он поступил в подобной ситуации. Он невысокий и смуглый, с правильными чертами лица и глазами Кришны. Наши отношения прекратились три недели назад, по моему настоянию, так как я не видела для них перспективы. Он бы сумел поладить с Фробишем: улыбался бы ему, вел себя с ним по-товарищески, но не отказывался от собственных взглядов. Благодаря ему осколки моих детских воспоминаний слились в целостную картину. Может быть, и в теперешнем хаосе он нашел бы рациональное зерно? Где ты сейчас, Ягит? Наслаждаешься ли сменой времен года? Кончилась ли твоя зима? Ведь ты не понимал девочку, мечтавшую о снеге. Кровь твоя чересчур горяча, чтобы ты мог вынести мою зимнюю нерешительность, а принуждать меня к перемене ты не хотел, попросту не мог. Я застряла между детством и своими тридцатью годами, между весной и зимой. Началась ли у тебя весна?

Жаворонок и Мышь приняли из моих рук своего мужа, кипя от гнева. Речь их была сбивчива, но я поняла, кого они винят в случившемся. Я рассказала об инциденте Сынку, и тот опечалился.

— Вдруг он проснется и застрелит нас?

Во избежание такой развязки я унесла ружье в свою каюту. Там сохранился целый стенной шкаф, у меня остался ключ, но я не стала запирать ружье, а просто припрятала его, чтобы воспользоваться в случае необходимости. Пришло время проявить дипломатичность, хотя мне хотелось одного — забыться сном. От усталости все мышцы были как каменные.

Я поплелась за Сынком. Фробиш уже очухался. Он лежал на откидной койке рядом со своей плоской панелью. Жены сидели рядом на корточках и с мрачным видом утоляли голод, черпая из металлических мисок.

Фробиш смотрел мимо меня, зато Жаворонок и Мышь не скрывали негодования. Я чувствовала, что в драке их будет нелегко одолеть. Но и я так просто не дамся…

— Пора взяться за ум, — сказала я.

— На этом корабле правит безумие, — огрызнулся Фробиш.

— Согласен, — подал голос Сынок, усаживаясь на полу рядом со своей миской.

Заглянув в нее, он принялся уничтожать содержимое, ловко орудуя пальцами.

— Если мы будем ссориться, то ничего не добьемся, — сказала я.

— Только это и не позволяет мне тебя прибить, — буркнул Фробиш. Мышь наклонилась к его уху и что-то зашептала. — Жена подсказывает: тебе надо дать время, чтобы ты разобралась в логике наших обычаев. — Неужели эти женщины способны мыслить рационально, невзирая на свой гнев, или индеец просто пытается заманить меня в ловушку? — Не исключено также, что ты вождь. Я сам вождь, и мне бывает трудно ужиться с другим вождем. Поэтому я управляю кораблем один.

— Я не… — Но тут я прикусила губу. Не надо торопиться. — Мы должны работать вместе. Лучше временно забыть о том, кто из нас вождь. Сынок вздохнул и отставил пустую миску.

— А вот я не вождь! — сообщил он. — Мне это не по душе. — Он повис на моей ноге. — Талисманам нужна вторая часть. Я выбираю Женеву. Кажется, мой английский уже достаточно хорош, чтобы меня понимали.

Фробиш бросил на медведя любопытный взгляд.

— Больно… — Он погладил ушибленный живот и перевел взгляд на меня. — Ты бьешь не как женщина. Женщина метит в самое уязвимое место мужчины, а ты бьешь с умом. Я не могу признать тебя так, как это сделал медведь, но если ты подумаешь над моим предложением, мы сможем работать вместе.

— Предложение о семейных узах?

Он кивнул. Он был мне не менее чужд, чем его змеи. Я решила выиграть время.

— Хорошо, я подумаю. Мне трудно преодолеть свое воспитание.

— Мы тем временем отдохнем, — сказал Фробиш.

— Пусть нас охраняет Сынок, — предложила я.

Медведь гордо выпрямился и встал у люка. Казалось, мы заключили перемирие, но прежде чем улечься на откидную койку, я спрятала в кармане брюк оружие — железный брусок.

Змеи заползли в свои клетки-этажерки и застыли. Я накрылась простыней. Секунда — и я погрузилась в блаженный, целительный сон.

Не знаю, сколько времени я спала. Разбудил меня истошный крик Сынка:

— Они здесь! Они здесь!

Я свалилась с койки, запутавшись в простыне. Индейская семья раньше меня приготовилась отражать нападение. Напрасно я прятала ружье: у Фробиша нашлось другое, которое он взял на изготовку.

— Кто «они»? — спросила я, еле двигая языком.

Фробиш ногой отпихнул Сынка от люка и попытался закрыть крышку, но прежде чем он сумел это сделать, в кабину вполз черный кабель. Крышка прищемила его, вызвав сноп искр. Фробиш отскочил и прижал приклад ружья к плечу.

Сынок повис на моей ноге. Мышь открыла клетки и выпустила змей. Фробиш пятился от содрогающейся дверцы. Змеи дисциплинированно ползли к задраенному люку, из-за которого доносились детские голоса.

— Подождите! — крикнула я.

Мышь прицелилась в меня из пистолета. Я сочла за благо умолкнуть.

Дверца опять распахнулась, и в комнату стремительно вползли сотни извивающихся, переплетающихся кабелей. Ружье вывалилось у Фробиша из рук и было тут же облеплено, как бактерия антителами. Мышь выстрелила наугад и упала на дергающиеся кабели. Жаворонок метнулась к дыре, в которой обычно скрывались обе женщины, но кабели поймали ее за ноги.

В следующую секунду кабели взмыли к потолку, оттолкнулись и обрушились на змей. Змеи рассыпались, некоторые прилипли к кабелям, как насекомые к языку лягушки. Спастись удалось одной-единственной змее, проползшей мимо меня. Сынок обнимал меня за ноги, но двинуться с места мешал не он, а обмотавшие меня липкие тросы. В распахнутом люке появилась маленькая бесформенная фигура с мачете. Обрубив липкие провода, препятствующие движению, существо вошло в кабину, опасливо озираясь. Потом оно помахало рукой, и следом за ним в кабину вошли еще пятеро.

Все они были совершенно одинаковыми: примерно полметра высотой (чуть ниже Сынка), лысые и розовые, словно грудные дети. Лицами все шестеро походили на человеческих зародышей, глаза у них были серо-зеленые, ручонки пухлые, с короткими пальцами, как у младенцев с полотен Рубенса. Они прошли в кабину широкими уверенными шагами, не касаясь живых лиан.

Сынок задергался, услышав донесшийся из коридора звук, похожий на высокое мяуканье.

— С грудями… — простонал он.

Один из младенцев положил на порог люка трап, отошел в сторону и хлопнул в ладоши. Остальные выстроились в ряд, выпятив розовые зады и заложив ручонки за голову, словно сдаваясь неприятелю. Мяуканье стало громче.

В кабину вошла, непристойно содрогаясь, «мусорная корзина» с грудями, как описал эту невидаль Сынок. Это был цилиндр в юбке со сборками, снабженный тремя парами грудей с розовыми сосками. Торс венчала плоская головка, черные глазки тревожно скользили по кабине. Больше всего «корзина» напоминала Диану Эфесскую, римскую покровительницу рожениц.

Один из младенцев что-то провозгласил тоненьким голоском. «Диана» замерла на месте. Младенец кивнул — все шестеро припали к грудям и зачавкали.

Насытившись, они разошлись по кабине и внимательно ее осмотрели. Главный обращался к нам по очереди, пробуя разные неведомые языки. Я ослабила свои путы, убрала их ото рта и посоветовала Сынку пустить в ход известные ему языки. Он так и сделал, хотя тросы заглушали его голос. Главный выслушал его с любопытством, повторил кое-что за ним и обернулся к своим сородичам. Один кивнул, шагнул к нам и обратился к медвежонку на языке, похожем звучанием на греческий. Сначала Сынок недоумевал, потом стал более или менее связно отвечать.

Младенцы ослабили его путы, опасливо поглядывая на меня. Сочетание Сынка-медведя и шести младенцев, еще не отнятых от груди, производило такое сильное впечатление, что меня разобрал истерический смех.

— Кажется, он говорит, что знает, как все произошло, — перевел Сынок. — Они были к этому готовы и предполагали, чего можно ожидать. Что-то в этом роде…

Главный соприкоснулся ладонями с грекоязычным сородичем и сам заговорил с Сынком на этом языке. При этом он держал свои пухлые ручонки вытянутыми и жестом потребовал от Сынка того же. Третий снял затвердевший кабель с лап Сынка, который прикоснулся к ладоням собеседника. Младенец пронзительно рассмеялся и шлепнулся на пол. Правда, уже в следующее мгновение он резко посерьезнел, встал и сурово оглядел нас.

— Здесь распоряжаемся мы, — произнес он по-русски. Фробиш и его жены запричитали на своем причудливом французском, требуя их освободить. — У них другой язык? — спросил младенец Сынка. Тот кивнул. — Мои братья овладеют их языком. На каком говорит четвертая? — Он указал на меня.

— По-английски, — ответил Сынок.

— Столько разнообразия! — сказал главный младенец со вздохом. — Ее языком овладею я.

Мои кабели были немедленно перерезаны. Я вытянула руки. Ладони главного оказались холодными и липкими. У меня по рукам побежали мурашки.

— Хорошо, — сказал главный на чистом английском. — Мы расскажем вам, что произошло и что мы собираемся предпринять. Его толкование Разрыва оказалось близким к моему.

— Все это — проделки Множителей. Большие, — он указал на меня, — называют их «энгорами». Мы не удостаиваем их специального названия, потому что не уверены, что они стабильны. В любом случае, те, кто обладает тайной Разрыва, наши враги, в какой бы вселенной они ни прятались. Теперь мы соратники. Мы выбраны из массы жертв Разрыва, накопившейся за столетие. Критерий выбора — близость: все мы выходцы с одной планеты. Вам понятно, что значит быть соратниками?

Мы с Сынком кивнули, индейцы никак не прореагировали.

— Мы, немийцы, дети Ноктилии, были готовы к Разрыву. Мы примем совокупный корабль под свое командование и доставим его в подходящее место, чтобы разобраться, в какой вселенной мы оказались. Можем ли мы рассчитывать на ваше сотрудничество?

Мы с медведем снова кивнули, индейцы опять промолчали.

— Освободить всех! — приказал младенец, величественно взмахнув рукой. — Но имейте в виду: в любой момент мы можем снова вас пленить. Нам совсем не нравится, когда на нас нападают.

Кабели обмякли и испарились, оставив после себя пар и сладковатый запах. «Диана» покинула кабину, сопровождаемая главным младенцем и еще одним из их числа. Оставшаяся четверка внимательно за нами наблюдала, не нервничая, но и не упуская ни одного нашего движения.

— Похоже, мы побеждены, — сказала я Фробишу, но тот и ухом не повел.

Через несколько часов нам рассказали, куда нам разрешено заходить. Моей территорией стала моя каюта и ванная. Немийцы, судя по всему, в ванной не нуждались, поэтому их стремление удовлетворить наши нужды произвело хорошее впечатление.

Не прошло и часа, как младенцы овладели приборами управления. Они принесли с собой кучу выведенных из строя аппаратов, чтобы необыкновенно быстро и умело вернуть их к жизни. Еще до ужина они научились пользоваться всем, что находилось в кабине.

Затем главный объяснил нам, что «совокупность» еще не готова: в ней недостает еще двух групп. Таковыми оказались чернокожие гиганты в золотых доспехах и существа из прозрачного пузыря на внешней оболочке корабля. Нас предупредили, что крушение установленных границ таит смертельную опасность.

Пришло время укладываться спать. Немийцы удостоверились, что мы спим, после чего сами удалились отдыхать — не знаю, включал ли их отдых сон. Сынок спал у меня под боком, на койке в моей каюте, похрапывая и повизгивая. Я лежала с закрытыми глазами, размышляя о говорящем аквариуме. Я считала его своим тайным оружием. Что еще он может мне сообщить? Принадлежит ли он существам, с которыми мы уже знакомы, или кому-то еще? А может, он и вовсе сам по себе? Я пыталась отвлечься от своих неприятных, путанных мыслей и погрузиться в сон, но не тут-то было. Я стала беспомощной и бесполезной — состояние, которое мне никогда не нравилось. От бесполезного груза в конце концов избавляются. Недаром я много училась и карабкалась вверх по карьерной лестнице: я привыкла к мысли, что могу сыграть роль в любой системе.

Увы, младенцы, при всей их терпимости и способности к пониманию, выглядели совершенно самодостаточными. Они сами сказали, что заранее готовились к такому развитию событий и знали, как поступить. Неясность была поводом для еще большего сплочения. И немудрено: источник их уверенности — ходячая кормушка — всегда оставался под боком.

У немийцев была их «Диана», у Фробиша — жены, у Сынка — я. Лишь у меня никого не было. Я представляла себе черную пустоту, россыпи звезд. Голова раскалывалась, мышцы спины сводила судорога. Я перевернулась на живот, ненароком потревожив Сынка, и зажмурила глаза, пытаясь представить Ягита Сингха. Но даже во сне не увидела ничего, кроме снега и сломанных серых деревьев.

В каюте вспыхнул свет. Сынок пошевелился и разбудил меня. Я протерла глаза, слезла с койки и с трудом выпрямилась.

Фробиш и его жены совершали в ванной утренние омовения. Они покосились на меня, но промолчали. Я чувствовала напряжение, но старалась не обращать на это внимания, понимая, что нельзя давать волю раздражению.

Я вернулась к себе. Фробиш вошел в каюту следом за мной.

— Мы не согласимся на господство детей, — сказал он тихо. — Чтобы их одолеть, нам потребуется твоя помощь.

— Кто их заменит?

— Я. Они перенастроили мои приборы, но змеи с ними справятся.

— Клетки со змеями крепко заварены, — возразила я.

— Ты присоединишься к нам?

— Что я могу? Я всего лишь женщина.

— Я буду сражаться, а жены и ты мне поможете. Мне нужно ружье, которое ты спрятала.

— У меня его нет. — Но он, видимо, заметил, как я невольно покосилась на стенной шкаф.

— Ты с нами?

— Не уверена, что это разумно. Более того, знаю, что это неразумно. Ты не сможешь добиться своего.

— Хватит с меня твоих оскорблений! Либо ты присоединяешься к нам, либо я расправлюсь с тобой прямо сейчас…

Сынок ощетинился и оскалил клыки. Я решила рискнуть.

— Ты не мужчина! — крикнула я. — Ты маленький мальчик! У тебя безволосая грудь и сосулька в штанах.

Он толкнул меня на койку, а сам протиснулся к шкафу и поспешно его распахнул. Сынок вцепился ему в икру и оторвал от штанов окровавленный лоскут, но поздно: Фробиш уже схватил ружье и положил палец на спусковой крючок. Я отбросила направленный на меня ствол, и первая пуля вылетела в коридор, где снесла половину головы некстати подвернувшемуся немийцу.

Кровь и грохот выстрела ошеломили Фробиша. Он попытался ударить прикладом Сынка, но тот отскочил, и вождь потерял равновесие. Я заехала ему по горлу ребром ладони.

Потом я завладела ружьем. Фробиш задыхался, лежа у стены, и синел на глазах. Я смягчилась: наклонилась к нему, нащупала трахею и умелым движением пальцев восстановила ему дыхание.

Потом, глядя на труп в коридоре, тихо сказала:

— Вот и все. Пора сматываться.

На шум никто не явился. Я поманила Сынка, и мы побежали по коридору, прочь от рубки индейца и от младенцев.

— Женева! — окликнул меня Сынок, когда мы пробегали мимо бронированного люка. — Куда мы бежим?

Я услышала над головой странный звук и увидела камеру, направившую на нас холодный объектив.

— Не знаю… — пробормотала я.

Гибкий клапан, ведущий в пузырь, был опломбирован. Мы проскочили мимо закутка, где раньше был аквариум, а теперь остались только крепления от него.

Еще через несколько ярдов мы увидели незапертый бронированный люк. Это выглядело как слишком откровенное и потому опасное предложение, но выбора у меня не оставалось.

Корабль был изрыт туннелями, словно термитник. Пройдя через люк, мы оказались в прямом коридоре, где не действовали законы тяготения. Я схватила Сынка за руку, и мы поплыли куда-то вниз. Приборы на стенах коридора смутно напоминали мне оборудование моего корабля. Я бы не удивилась, если бы увидела своих соплеменников. В конце коридора, метров через сто, тяготение постепенно восстановилось. Нас ждал очередной открытый бронированный люк. Я заглянула в него, готовая выстрелить, но никого не заметила.

Однако стоило нам пройти в люк, как перед нами предстал чернокожий гигант в золотом облачении. Я удивилась, он — ни капельки. Я готова была сразить его выстрелом, он же выразительно опустил оружие, даже слегка улыбнулся.

— Мы ищем женщину по имени Женева. Это ты? Я кивнула. Он поклонился, звеня доспехами, и жестом пригласил меня следовать за ним. За углом нас ждало неосвещенное помещение и иллюминатор шириной в несколько метров, за которым сияла звездами бесконечность. По движению звезд я догадалась, что корабль движется. В темноте виднелись крупные фигуры, человеческие и совершенно неведомые. Слыша дыхание незнакомцев, я мысленно сравнивала их с притаившимися хищниками.

Чья-то рука завладела моей, надо мной нависла чья-то тень.

— Сюда.

Сынок висел на моей икре, как гиря, но я покорно тащила его, а он терпеливо молчал. Выходя из наблюдательной рубки, я заметила в иллюминаторе абрис континента и узнала Азию. Мы приблизились к Земле. Очертания континентов остаются неизменными в бесчисленных вселенных — неподвижная основа под тонким изменчивым слоем живой краски. Какова же жизнь в далеких мирах, на континентах иных очертаний?

Следующая комната тоже была темной, но я увидела огонек свечи за занавеской. Тень, сопровождавшая меня по коридорам, вернулась в смотровую рубку и задраила люк. Теперь до меня доносился звук дыхания всего одного человека. Это было не мое дыхание!

Меня пробрала дрожь. Видимо, нас собираются прикончить. Разумеется, как прокормить столько ртов? Воздуха на корабле тоже в обрез, как и всего прочего. Бедный Сынок, из-за своей преданности ты погибнешь раньше срока…

Справа от меня виднелся женский силуэт. Я повернулась к ней. Она вздохнула. Я уже поняла, что она невероятно стара: ее дыхание скорее походило на стон, сухие губы разомкнулись с треском, веки разлепились с хлюпаньем. Огонек свечи отклонился. Привыкнув в темноте, я различила прозрачный треугольник занавески.

— Здравствуй, — сказала женщина. — Тебя зовут Фрэнсис Женева? Я кивнула и, опасаясь, что она плохо видит, сказала:

— Да.

— Меня зовут Хуниперо. — «X» она произнесла с испанским придыханием. — Я была командиром дальнего космического корабля «Каллимах». Ты тоже командовала кораблем?

— Нет, — ответила я. — Я была просто членом экипажа.

— Что с вами произошло?

Я попыталась ответить лаконично, давясь кашлем. Мое горло пересохло, словно древний пергамент.

— Тебе не трудно подойти ближе? Я тебя плохо вижу. Я послушалась.

— На твоем корабле почти не осталось компьютеров и банков данных, — сказала она. Я почти не различала ее черт, хотя она, наклонившись ко мне, внимательно меня изучала. — Но мы овладели твоим языком благодаря приборам индейца. Он не сильно отличается от нашего древнего языка, но мы на нем уже не говорим. Многие из вас могут общаться, и это очень полезно. Эти грудные младенцы, немийцы, всегда знают, как поступить. Они неоднократно участвовали в наших путешествиях.

— Могу я спросить, что вам нужно?

— Чтобы тебе стало понятно, я должна объяснить… Я сотни раз переживала mutata. Вы называете это Разрывом. Но мы — моя команда и я — еще не нашли свой дом. Команда не должна оставлять попыток, но я долго не протяну. Мне уже больше двух тысяч лет от роду, и мой поиск близок к концу.

— Почему остальные не стареют?

— Моя команда? Потому что они не руководят. Отпадают только лидеры — это обеспечивает группе гибкость. Ты тоже состаришься. Но группа не стареет, потому что ей надо продолжать поиск.

— Почему вы говорите обо мне?

— Знаешь ли ты, сестра, что означает «Женева»? Я отрицательно покачала головой.

— То же самое, что мое имя — Хуниперо. Это дерево можжевельник, приносящее ягоды. Мою предшественницу звали Женевбрум: она прожила вдвое больше меня — четыре тысячи лет. К ее появлению корабль был гораздо меньше, чем теперь.

— А ваши люди — те, что в доспехах?…

— Члены моего экипажа. У нас есть и женщины.

— Они занимаются этим шесть тысяч лет?

— Дольше, — ответила она. — По-моему, быть лидером и умереть — гораздо проще. Но у них сильная воля. Загляни в аквариум, Женева.

Загорелся свет, и я увидела знакомый аквариум. Мутная жидкость вертелась в воронке. Старуха вышла из своей ниши, встала рядом со мной и написала что-то непонятное пальцем на стекле.

Население аквариума показало два изображения — мое и старухи. На старухе было простое коричневое платье; темные волосы, слегка тронутые сединой, курчавились. Она еще раз коснулась стекла, и волосы стали длиннее, образовав большую шапку, морщины на лице разгладились, тело стало стройнее и мускулистее, на губах появилась улыбка.

Я узнала себя. Только волосы были не мои. Я глубоко вздохнула.

— При каждом попадании вашего корабля в Разрыв вы приобретаете новых пассажиров?

Иногда. Кое-кого теряем, но приобретаем гораздо больше. Последние несколько столетий наши габариты остаются неизменными, но со временем мы возобновим рост. До предельных размеров нам очень далеко: мы можем вырасти еще вдвое. Тогда мы получим целиком все корабли и их экипажи, прошедшие через Разрывы.

— Насколько велик корабль сейчас?

— Четыреста километров в поперечнике.

— Как вам самим удается не провалиться в прошлое?

— У нас есть специальное оборудование, благодаря которому мы не разделяемся. Раньше мы надеялись, что оно оградит нас от тша1а, но надежда не оправдалась. Все, на что оно способно, — это не давать нам разлететься при очередном прыжке. Но на весь корабль его не хватает.

Я начинала понимать… Огромный корабль, который я видела из прозрачного пузыря, оказался реальностью. Я находилась внутри колоссальной массы — крохотная частичка, выхваченная из раствора и влившаяся в коллоидную массу.

Хуниперо дотронулась до аквариума, вернув его в стандартное состояние.

— Мы находимся в непрерывном челночном режиме: снова и снова возвращаемся на Землю, чтобы взглянуть, не окажется ли она домом для кого-нибудь из нас. После этого находим тех, кто вооружен Разрывателями, чтобы они атаковали нас и отправили дальше.

— Там, внизу, мой мир?

Старуха грустно покачала головой.

— Нет, но это мир для троих из нас. Для трех созданий из пузыря.

— Мне показалось, что их там гораздо больше, — сказала я с нервным смехом.

— Нет, всего трое. Со временем ты научишься видеть все в верном свете. Возможно, именно ты вернешь домой всех нас.

— Что, если свой дом я найду раньше, чем дом для других?

— В этом случае ты покинешь корабль. Если тебя некем будет заменить, кто-то из членов экипажа временно возьмет командование на себя до появления твоей сменщицы. Иногда мне кажется, что с нами забавляются: дома мы не находим, но с нами всегда наш командир-Можжевельник. — Она печально улыбнулась. — Однако игра состоит не только из проигрышей. Ты сможешь увидеть гораздо больше, сделать больше, стать больше — гораздо больше, чем любая обычная женщина.

— Я никогда не была обычной, — сказала я.

— Тем лучше.

— Если я соглашусь…

— У тебя есть выбор.

— Хуниперо… — прошептала я. — Женева… — Я рассмеялась. — Не знаю, что тут выбирать.

Девочка наблюдает, как каждое утро гибнут тысячи ее добрых приятелей, сталкивается со скепсисом взрослых, пугается и задается вопросом, можно ли продолжать жить по-прежнему. Кто-то распахнет вдруг ставни, и солнечный луч, пронзив девочку насквозь, положит конец ее страданиям. Или взрослые скажут, что не верят в ее реальность… Поэтому она сидит в темноте и трясется от страха. Темнота становится ужасной, невыносимой. Но потом наступает день, и она торжествует. Призраки исчезают, а она остается, поэтому забывает про тени и думает только о дневном свете.

Она растет, и прежние приятели отходят в область подсознания. Дальше она старится, превращается в ничто: мужья остаются в прошлом, любовь не сулит открытий, история прожитой жизни — словно мелкая сетка граней на хрустале. Лицо ее покрывают морщины, дневной свет снова вселяет в нее ужас. Наступление дня больше не вызывает у нее восторга. Скоро солнце бросит на нее последний луч — и она ослепнет и присоединится к сонму призраков…

Скоро, но не сейчас. Где-то далеко, не здесь. Призраки воскресли и вверили себя ее взору, ее заботе. Она тоже воскреснет и будет воскресать вновь и вновь под сенью своего дерева…

— По-моему, это просто прекрасно! — сказала я.

Триста замечательных веков! Минуло двести лет, и не стало Сынка; одни умерли, другие переселились на родную Землю. Корабль уже достиг пятисот километров в поперечнике и продолжает расти. Ты еще не пришла мне на смену, а я уже умираю и оставляю тебе эти записки, чтобы ты руководствовалась ими, как и тем, что написано моими предшественницами.

Как бы тебя ни звали — Дженнифер, Гиневра, как-нибудь еще, ты всегда останешься мною. Будь счастлива за всех нас, родная. Мы всегда будем вместе.