За гранью

Уже довольно давно сон у Мирона Нижниченко стал не слишком крепким. Нет, до снотворного дело пока что не доходило, но раза два-три за ночь он обязательно просыпался. Последний раз — непременно с рассветом, во сколько бы не ложился, а ложиться часто приходилось глубоко заполночь. Сам Мирон относился к этому спокойно, как к неотъемлемой части своей работы. Разве может быть при таких стрессах, которые выпадали на его долю чуть ли не ежедневно, крепкий и здоровый сон? Генерал искренне завидовал Штирлицу и его товарищам по книгам: те умудрялись отдохнуть при всякой возможности, а у него и его друзей такое не получалось…

Поэтому, проснувшись, он в первое мгновение не поверил в реальность происходящего: солнце поднялось уже довольно высоко, караван Михаила-Махмуда куда-то исчез, похоже, ушел с рассветом, а Мирон, получается, ничего не заметил. Конечно, на ночлег они с Сашей расположились немного в стороне, но разве несколько метров имеют значение при той суете, которой непременно сопровождается отправление каравана? Разве что об ноги никто не спотыкается…

Из новых знакомцев остался только Сашка, он сидел неподалеку у небольшого костерка и задумчиво смотрел в огонь. Рядом стоял закопченный котелок, видимо, Миронова порция завтрака.

Нижниченко завозился в импровизированном спальнике, сооруженном из выданных Михаилом-Махмудом одеял (о постельном белье бывший степной волк, а ныне кандидат в лучшие купцы межмирья, похоже, не имел представления), подросток обернулся на шум.

— Доброе утро, Мирон Павлинович!

— И впрямь, доброе. Похоже, я от души проспался, — он сощурился и еще раз взглянул на местное светило. От Солнца оно отличалось только цветом — преобладали красноватые оттенки, и стояло действительно довольно высоко. Для широты Севастополя — эдак часах на одиннадцати дня.

Саша улыбнулся, несколько неуверенно. Похоже, после вчерашнего, он не очень представлял, как лучше себя вести.

— Тут хорошо спится. Воздух чистый, не то, что в Екатеринодаре или Ростове — там с фабрик и заводов так дымит, что ужас…

— Ужас, — усмехнулся Мирон. — Тебя бы в Дзержинск на часок, не более. После этого Екатеринодар раем покажется.

Разумеется, Мирон имел ввиду не небольшой городишко в Донецкой области, а закрытый город на Нижегородчине, один из крупнейших центров советской химической промышленности. Старший лейтенант Нижниченко попал туда зимой восемьдесят восьмого и был шокирован черным снегом вокруг завода «Заря», производившего угольную крошку для противогазов. А ведь это был не самый крупный завод в окрестностях города и, похоже, далеко не самый ядовитый.

— Скажете тоже, — фыркнул мальчишка.

— Серьезно. За те годы, которые прошли после твоей… ммм… твоего ухода, мы сделали большой шаг вперед в умении травить все вокруг, — Мирон выбрался, наконец, из одеял. — Так, схожу, умоюсь…

Холодная вода в ручье его здорово взбодрила, жаль, не было возможности побриться, но теперь без этого придется обходиться. Как и без обязательной утренней чашки хорошего кофе. Как и много без чего еще…

Вернувшись к костру, он с удивлением обнаружил, что на его одеялах лежит туго набитый заплечный мешок из плотной ткани.

— Это что?

— Это Михаил-Махмуд оставил… Одежда, еда…

— Вчера, вроде, мешок был другой.

— Ага, вчера был просто мешок. А если придется куда идти — мешки на горбу таскать удовольствие не из приятных.

— Спасибо ему конечно… Но как-то неудобно — я ему так ничем и не заплатил.

— Так ведь платить-то вам нечем, — рассмеялся Саша. — Рассказами только!

Мирон похлопал себя по карманам джинсов, вытащил бумажник — какая-то совершенно смешная сумма в рублях Юго-Западной Федерации, нелепые «исторические» резаны Федерации Северной. Очень патриотически настроенные политики северного соседа никак не могли определиться с тем, как должна называться истинно русская денежная единица. Резаны ввели около двух лет назад, но уже собирались обменивать на гривны. А вот прагматики в Киеве сохранили привычное советское название «рубль», и хотя «самостийникам» из западных областей это очень не нравилось, но кроме дежурных всхлипываний у свободного микрофона они ничего поделать не могли. Впрочем, и те и другие банкноты Михаилу-Махмуду, похоже, было ни к чему. Как бесполезной была и электронная карточка Master Card — вещь удобная, при поездках в Европу, можно сказать, необходимая, только вряд ли где, за пределами мира Мирона доступная к применению. Да еще, не дай Бог, попадет лучший купец Межмирья за подделку кредиток, если счет Мирона давно аннулирован, вот неприятно будет. В масле, конечно, в цивилизованной Европе теперь не варят, но вот в современную и комфортабельную тюрягу лет на десять-пятнадцать укатают за милую душу.

— Может, еще расплатитесь, — добавил подросток, глядя на огорченного Мирона. — При следующей встрече…

— Может быть, — Мирон присел у костра.

Сашка подвинул ему два котелка — в одном была пшенная каша, в другом — чай. Протянул деревянную ложку с настоящей хохломской росписью.

— А это еще откуда?

— А это я ему еще год назад подсказал. Он хохломской посудой как предметами роскоши торгует, говорит, очень хорошо берут. Они красивые…

— Красивые…

Мирон поднял ложку на уровень лица, задумчиво стал вертеть ее пальцами, разглядывая, словно видел в первый раз в жизни.

— Знаешь, Саша, я давно не замечал, что ложка может быть красивой. Поесть бы быстрее — не до красоты.

Разумеется, генерал-майор Нижниченко в быту ел не с деревянной хохломской ложки, а с обычной, мельхиоровой. Но все-таки не алюминиевая штамповка из солдатской столовой, с узорчиком на черенке. Мирон попытался вспомнить узор — не получалось… На официальных приемах, куда его заносило несколько раз по долгу службы, приборы еще более украшенные, но приемов Мирон не любил: длинные ряды ложек, ножей и вилок напоминали ему операционную, а необходимость правильного выбора инструмента для еды вводила в тихое озверение.

— Понимаю, — Саша был серьезен. — Мне тот человек, которого я провел по просьбе Адама, тоже так рассказывал. Что вот в обычной жизни спешил-торопился, оглянуться вокруг некогда было. А на Тропе спешить некуда.

— Умный, наверное, человек, — с чувством произнес Нижниченко, принимаясь за кулеш. — Кстати, о спешке на Тропе. Что мы дальше будем делать?

— Ждать.

— Чего ждать?

Сашка пожал плечами.

— Не знаю. Адам же ничего не сказал. Значит — ждать. Тропа подскажет.

— Интересно получается. Ты говорил, что случайных встреч здесь не бывает. А вот встреча с Михаилом-Махмудом — зачем она?

Мальчик снова пожал плечами.

— Не могу сейчас сказать, но она была нужна. Может, для Вашего разговора с Михаилом-Махмудом, может того, чтобы я получил рапиру…

— Хм…

А ведь и правда, разговор с купцом привел его к маяку. Иначе — не получилось бы…

— Послушай, Саша, как-то я пока не очень понимаю. Есть Тропа, есть Адам, есть Михаил-Махмуд… Какая между ними связь?

— Я сам до конца не разобрался. Михаил-Махмуд и Адам знают друг о друге и помогают друг другу. Только вот цели у них, похоже, у каждого свои. А Тропа… мне просто кажется, что она тоже живая, хотя она никогда со мной не говорила.

— Так… Ладно, давай с другой стороны зайдем. Помнишь, вчера ты хотел мне рассказать про себя.

— Не особо хотел… — Сашка посмотрел на Мирона весьма хмуро, почти как тогда, в самолете.

— Саша, — как можно мягче попросил Мирон, — я понимаю, что тебе вспоминать все это особой радости не доставляет. Как ни странно, мне — тоже. Но мы должны что-то сделать, причем должны точно знать, что именно. Я не хочу, чтобы нас использовали втёмную, как патроны к оружию. Я не патрон, да и ты тоже.

— Другие такого не спрашивали, — пробурчал мальчишка.

— Другие что, попадали сюда так, как я?

— Не знаю… я же говорю, их Михаил-Махмуд приводил.

— Вот видишь… Сам понимаешь, я — не такой как они.

— Да уж…

— И потом, у меня другой характер и другая работа. Люблю я вопросы задавать.

— Да понимаю я, Вы — следователь.

— Еще чего, я — аналитик. Понимаешь?

— Нет, — искренне признался Сашка. — Вот помвопрмобначштаарматри один раз видел. Пленного.

— Ага… — Мирон призадумался. Хороший ребус… — Помощник начальника штаба Третьей армии по мобилизации?

— Ого! — Сашка искренне удивился. — Знали, или…

— Или. Так вот, моя задача собирать информацию, анализировать её, делать выводы и разрабатывать план операции.

— Так бы и сказали — штабной офицер… А то придумали — аналитик, — Сашка все еще бурчал недовольно, но гораздо более миролюбиво. — Видел я штабных, у генерала были… Вы, наверное, полковник…

— Генерал, — улыбнулся Мирон.

— Генера-ал, — от удивления мальчишка повторил звание как-то нараспев. — Честно?

Все так же улыбаясь, Мирон достал из внутреннего кармана ветровки служебное удостоверение и протянул его Сашке.

— А почему на двух языках?

— Потому что у нас в стране два государственных языка — украинский и русский. А в Крыму ещё и специальный вкладыш оформляется — на крымско-татарском.

— Зачем? — изумился мальчик.

— Затем, что это тоже государственный язык — в Крыму.

— А зачем столько языков?

— Чтобы людям удобнее жилось. Принцип такой у нас: работаешь на государство — изволь знать все языки, которые положено. Просто, с тех времен, которые ты помнишь, в мире многое изменилось…

— Это я уже понял. Даже писать по-другому стали: без ятей, без твердых знаков…

— Без фиты и ижицы, — механически продолжил Мирон, поднял взгляд от котелка — Сашка беззвучно смеялся.

— Ты чего? — не понял Нижниченко.

— Ладно, спрашивайте. Что вам рассказать?

— Давай по порядку. Значит ты Саша Волков из станицы Стародубской. Так?

— Ну… не совсем. Мы на хуторе жили.

— Хорошо. Когда ты родился?

— Шестнадцатого мая тысяча девятьсот седьмого года.

— Ага. Значит, в семнадцатом тебе было десять лет. Вообще-то маловато для участия в войне.

— Можно подумать, ваши меня спрашивали, — снова насупился парнишка.

— Вот что, Саша, может хватит из меня верного дзержинца делать, а? Если на то пошло, то я наследник традиции министерства внутренних дел Российской Империи ничуть не меньше, чем наследник ВЧК. Знаешь ли, контрразведка на Руси была чуть ли не со времен Михаила-Махмуда.

— Была, да сплыла, — не так-то просто было в чем-то убедить юного шкуровца. — Ваш Ульянов-Ленин был немецким шпионом, его из Германии специальным поездом привезли.

— Во-первых, не из Германии, а из Швейцарии…

— Один… хрен…

Парнишка явно собирался употребить другое слово, но не рискнул сквернословить в присутствии генерала, пусть и красного.

— Ну, если ты берешься судить, то, прежде всего, как ты говоришь, хрен — совсем разный. Швейцария была нейтральной страной и против России подрывной деятельности не вела. А далее, могу тебе сказать, что, придя к власти, часть большевиков остепенилась и начала служить интересам страны. К тому моменту, когда я стал офицером госбезопасности, немецких шпионов среди нас уже не было. По крайней мере, легальных.

— Ладно, — Сашка снова вспомнил, что решил отвечать на вопросы Мирона. — Что еще Вам рассказать?

— Как ты попал к Шкуро?

— Обыкновенно попал. Хутор красные спалили, тех, кто не успел сбежать или спрятаться поубивали. Мамку с сестренками в заложники взяли… Я утечь успел. Болтался, пока шкуровцы не подобрали. Там хорунжий был, дядя Степан Лютый с нашего хутора, он меня узнал. Остался я при сотне, только дядю Степана скоро убили. Стал учиться воевать…

— Многому научился? — полюбопытствовал Мирон.

— Многому. Стрелять могу из револьвера, из нагана, из карабина… Из трехлинейки тоже могу, только тяжела, зараза. Пулемет знаю. Штыком владею — русский способ, французский, английский, немецкий, австрийский…

— Ух ты, — не сдержался Мирон. Искусство фехтования на штыках в его годы было почти забытым, даже не каждый спецназовец владел этой довольно разнообразной техникой. Конечно, и штатные штык-ножи для АКМов довольно сильно отличались от старых добрых штыков для винтовки Мосина.

— Мину могу поставить, — продолжал Сашка. — Могу обезвредить. Даже сделать могу. А вообще, я не столько воевал, сколько в разведку ходил: мальчишка много внимания не привлекает.

— Но однажды не повезло — сцапали?

— Я всегда возвращался, — обидчиво возразил мальчишка. — А сцапали меня в двадцать первом, уже после…

— Ну, про это как-нибудь в другой раз, — предложил Мирон.

— В другой, так в другой, — легко согласился парнишка. — А что еще в этот?

— Поподробнее все-таки о том, что ты еще умеешь. Карты, например, читаешь?

— Обижаете. Даже нарисовать план могу.

— А карту?

— Не… Топография — наука слишком сложная. Да и зачем? Карты у штабистов, а командиру сотни и плана всегда хватит… А в штабе с плана на карту офицеры зараз переносят всё, что надо.

— Добро. Минное дело вряд ли понадобится, да и опыт твой устарел. Прочее же в хозяйстве не помеха.

— Как это устарел?

— Саша… Ну, представь себе современную мину с установками на неизвлекаемость и самоликвидацией, реагирующую только на тяжелую бронетехнику, или горе-сапёра. Что ты с ней будешь делать?

— Изучать, — улыбнулся Сашка.

— Ага… Давай дальше. Какая у нас ближайшая задача?

— Наверное, встретиться с кем-то. Тропа подскажет.

— Подскажет… Давай думать, Саша. Какова цель операции?

— Кто ж его знает?

— Ладно. Слушай приказ.

Сашка рефлекторно вскочил и вытянулся в струнку.

— Сведения о противнике: обладает развитой системой базирования, по крайней мере, в нескольких мирах, не контролирует Тропу, похоже, не имеет доступа к таковой. Сбор информации и действия осуществляет через агентуру, современными способами прикрытия деятельности не владеет. Имеет собственные системы межмирового транспорта. Первым этапом действий является добывание и анализ сведений о противнике. Вопросы есть?

— Никак нет!

— Тогда садись и пей чай. Что имеешь дополнить к информации о противнике? А то даже, — Мирон улыбнулся, — и приказ нормальный не составить.

— А почему?

— Ага, ты не в штабах крутился, верно… Саша, приказ должен начинаться с информации о противнике и цели операции. Это придумали давно — и совершенно правильно. Пока ясно, что противник боится разглашения сведений о себе, ему проще ликвидировать базу, чем…

— Стойте! — Сашка явно переступал через себя. — Такое мне попадалось!

— Саша, спокойно. Что именно?

— Тогда, в Гражданскую… Мы встречали несколько раз что-то очень странное. Мне поручик Бочковский показывал мастерскую и остатки какого-то оружия… Мастерскую взрывали неясно чем, запах стоял незнакомый.

— Какие запахи знакомы?

— Пироксилин, динамит, аммонал, тротил, кордит.

— Ясно, Саша. Совсем не факт, что это то, что мы ищем, но давай, доложи точнее. Где это было?

— Между Невинномысской и Барсуковской!

— Добро. Что-то кроме оружия запомнил?

— Так точно! Свёрла и резцы с наконечниками золотистого цвета. Оружейник наш забрал: сказал, очень удобные и прочные.

— Добро. Что-то ещё?

— Никак нет!

— Нарисовать оружие можешь?

— Плохо получится, — Сашка застеснялся.

— Нарисовать, разведчик. Не начертить. Держи блокнот и ручку.

— Ага…

Сашка долго прикидывал и возился, но на листке возник вполне узнаваемый пулемёт Калашникова.

— Так, — критически обозрел эскиз Семен. — В общем, ясно. Это скорее выглядит так, это — вот так… Верно?

— Ага… Вы… Вы знаете это оружие?

— Встречал. Хорошая машина. Одна из основных у нас. Хорошо… Скажи-ка, вот это — прицельная планка. Она там сохранилась?

По памяти Мирон набросал крупный рисунок планки.

— Нет! Эти линии были по-другому!

— Неплохо, Саша…

Единственное, что нужно было переделать.

— И там была еще одна пластина: с надписью "1908"

— Как интересно, — сказал Мирон с глубоким отвращением. — Все понятно, Саша, все понятно. Очень удачное оружие, пожалуй — лучшее, что можно придумать под старый добрый российский винтовочный патрон. Даже под разные типы этого патрона. В производстве довольно прост, куда проще винтовки штабс-капитана Мосина, в эксплуатации — и того проще. Ясно?

— Как это: под разные типы патрона?

— У тебя какое оружие было? В смысле: за тобой числилось? Карабин?

— Так точно, кавалерийский карабин системы Мосина, номер…

— Не нужно номера. Так вот, русский винтовочный патрон разных модификаций отличался в основном типом используемого пороха. Поэтому прицелы тоже использовались разные. Здесь, заметь, мы имеем дело с прицелами, легко и быстро подгоняемыми под любой тип патрона. Думаю, планок было больше — под разные варианты. Ясно… Светлая голова работала! Попадалась мне в детстве повесть, автор которой поставлял красным бойцам автоматы ППШ, а воинам Отечественной — автоматы Калашникова.

— Автоматы?

— Сокращение такое. Полное название автоматическая винтовка.

— И что же, автор этот на Бородинском поле гренадеров автоматическими винтовками вооружил? — изумлению мальчишки, казалось, не было предела.

— Каких гренадеров? — машинально удивился Нижниченко, прежде чем осознал, что Отечественная война для Саши Волкова — это война восемьсот двенадцатого года. До Великой Отечественной он просто не дожил — целых двадцать лет. Почти столько же, насколько после Дня Победы родился сам Мирон Павлинович Нижниченко.

— Я имел в виду другую войну, Саша. В сорок первом Германия напала на Россию, немцы дошли почти до Москвы, Санкт-Петербурга, штурмовали Царицын, — память услужливо подсказывала дореволюционные названия городов.

— А Ростов?

— Ростов немцы взяли.

— И-и-и… Да у нас и в страшном сне никому не могло присниться, чтобы немец до Дону дошел.

— Вот потому-то война та тоже Отечественная… Так о чем я говорил-то…

— О патронах.

— Ага… Удивительно, что эти финты сходили главному герою с рук, поскольку ППШ был не способен стрелять револьверными патронами, как описывал автор, а винтовочный патрон в «калаша» и засунуть-то было совершенно невозможно. Примерно ясна ситуация, Саша?

— А когда эту штуку придумали?

— А ты у меня сообразительный, — улыбнулся Мирон. — Лет через тридцать после окончания твоей войны — это минимум. Так что сам понимаешь. Еще один объект, похоже, с нашими заклятыми друзьями. Молодец все же поручик Бочковский! Что с ним дальше было?

— Погиб через несколько недель на "Памяти Витязя".

— На чем?

— На бронеавтомобиле.

— Ясно. Вечная память…

ВИЛЬНЮС. 14 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.

Диму по дороге домой он не увидел, хотя, пробираясь дворами к дому деда, постоянно проверялся, что было не слишком трудно. Шел третий час ночи, дворы словно вымерли, тут хвостом привязаться сложно.

Дворы вымерли, а в окнах горел свет: Вильнюс не спал. Балис понимал, что после этой ночи всё будет по-другому. И в огромном Союзе, и в отдельно взятой Литве и в его, Балиса, жизни. Но сейчас он об этом не думал: на это найдётся время и позже, а сейчас надо благополучно вывезти из города семью.

Рита открыла дверь почти сразу после звонка, увидев усталое лицо жены, он понял, что она в эту ночь так и не сомкнула глаз.

— Целый, — прошептала жена, прижавшись к Балису. Уткнувшись лицом в пальто на груди, всхлипнула. — Я за тебя так боялась.

— Ну что ты, маленькая, что ты, успокойся, всё нормально, — он осторожно гладил её по голове, пытаясь успокоить. — Видишь, я здесь, в порядке, всё хорошо…

— Хорошо… Я же видела по телевизору, что там творилось… Стрельба, танки… Ты же в форме уходил, почему на тебе пальто? Чьё оно? — подняла заплаканное лицо Рита.

— Форму придется новую в Севастополе покупать, — усмехнулся Балис, легонько отстраняя супругу. — А пальто… В хозяйстве пригодится. Кристинка спит?

— Спит… Мама твоя звонила, когда это всё началось…

— А ты?

— А я сказала, что ты выпил вечером со своими друзьями и теперь спишь.

— Ты у меня умница, — улыбнулся Балис, снимая пальто.

— Кофе хочешь?

— Ага… А пожевать у нас чего есть?

Здесь, дома, он вдруг почувствовал сильный голод, видимо, это была реакция на нервное напряжение.

— С поминок полно всего осталось, сейчас накрою.

Тихонько, чтобы не разбудить дочурку он зашел в ванную, глянул на себя в зеркало — вроде, всё в порядке. Побриться бы не мешало, но лучше он это сделает в поезде. Холодная вода отбросила вдруг наползшую сонливость. Крепко растерев лицо махровым полотенцем, он прошел на кухню, где Рита успела уже сообразить то ли очень поздний ужин, то ли ранний завтрак: индарити агуркай [14], якнине[15], сыр, колбаса, хлеб… На плите пофыркивал кофейник.

— Если хочешь, там есть гинтарис[16]. Разогреть?

— Да нет, не надо… Ты хоть ложилась?

— Какое там…

— Значит так, — уплетая фаршированный огурец, начал Балис. — У меня уже куплены билеты до Ленинграда, поезд отходит в семь двадцать два. Садимся, запираемся в купе — и ты отсыпаешься. А в Питере я сажаю тебя с Кристинкой на самолет, и Севастополь ждет вас. Ясно?

— Так срочно? И почему через Ленинград? — изумилась жена.

— Если у тебя больной спрашивает, нужен ли ему этот укол, ты что отвечаешь?

— Что доктору виднее.

— Вопросы есть?

— Балис, мне страшно…

— Не бойся, маленькая. Тебе ничего не угрожает.

— Да мне не за себя, мне за тебя страшно…

Их взгляды встретились, и Балис прочел в глазах Риты, что она действительно очень волнуется и боится. Так испуганно она не смотрела на него даже в восемьдесят четвертом, когда он отправлялся на практику в Афганистан.

— Успокойся, ничего со мной не случится, — полной уверенности в этом Балис, конечно, не испытывал, но убедить жену было необходимо. Простенькую легенду на этот счет он придумал ещё на вокзале. — Ты же понимаешь, что сейчас наверху начнут искать козлов отпущения. И не только звезды с погон полетят, совсем из Армии турнут многих. И с Флота тоже могут.

Рита грустно кивнула.

— А ты без Флота себя не представляешь.

— Не представляю, — подтвердил Балис. Его удивил и озадачил тон, которым супруга произнесла эту фразу. — Раньше тебя это вроде бы не раздражало?

Кофе вскипел, и Рита разлила его по чашкам. Грустно посмотрела на мужа.

— Раньше… Раньше была другая жизнь: я была женой защитника Отечества, а Отечество это было одно на всех. Знаешь, я всегда в Вильнюсе чувствовала себя как дома.

— Еще бы, ты литовским владеешь вполне сносно. Лучше многих из тех, кто живёт в Литве всю жизнь…

— Да разве в этом дело? Для меня домом был весь Союз, помнишь, как я рвалась за тобой в Ташкент? И даже не думала о том, что на узбекском языке не могу сказать ни одного слова. Нас учили с первого класса, что мы все — одна семья. А сейчас? Балис, ты понимаешь, что меня сейчас ненавидят только за то, что я — жена советского офицера. Им неважно, какой я человек, какой ты человек, им важно только одно — твои погоны. Ты хоть понимаешь, что, может быть, тебе больше никогда не удастся вернуться в этот город, в твой родной город — только из-за погон? Ты вообще думал о том, как ты будешь встречаться с родителями, с сестрой? А как ты будешь объяснять Кристине, что она не может поехать к деду и бабушке?

— Послушай, Рита, ты слишком мрачно на всё смотришь, — Балис понимал, что в словах жены есть своя, житейская, правда, но сейчас обсуждать это не хотелось: после всего увиденного в эту ночь было совсем не до политики.

Но Рита-то об этом не знала.

— Мрачно? Да все понимают, что Союз разваливается. Неужели ты не видишь, что страну делят на части не только на местах, но и в Москве, на самом верху. Горбачев, Яковлев, Лукьянов — все они знали, куда ведут страну. И теперь это уже не остановить. А отвечать будут те, кого подставят. А подставят таких как ты — тех, кто упорно не желает замечать, что страны, которой они присягали — уже нет.

— Страна еще есть, — начал было Балис, но Рита прервала его.

— Страны уже нет. Знаешь, в медицине есть понятие "смерть мозга". Тело еще живет: бьётся сердце, работают легкие, а клетки мозга уже умерли. Так вот, это не лечится. Можно поддерживать работу органов, но человек — мертв, личность необратимо распалась. Вот так и Союз: мозг уже умер.

— Хорошо, что ты предлагаешь делать? — Балис с трудом удержался от того, чтобы повысить голос, в последний момент вспомнил о спящей дочке.

— Что делать? Я не знаю… Я знаю только чего не надо делать. Не надо биться головой о стенку, стенка крепче. Подумай о том, что ты будешь делать, если Союз распадется. Где жить, где служить? Севастополь, между прочим, территория Украины.

— Рита, может, ты лучше меня понимаешь в политике, но в военном деле я разбираюсь всё же лучше тебя. Черноморский Флот никто, кроме Союза не сможет содержать. Я могу поверить в отделение Литвы, Латвии, Молдавии, наконец. Но разрыв Украины и России — это просто невозможно. Флот погибнет, этого даже политики не могут не понимать.

— Они это понимают, — грустно усмехнулась жена, — не дураки. Просто, они готовы заплатить эту цену. Той Украине и той России, которые будут после Союза Черноморский Флот не нужен…

— А если не нужен Флот, тогда зачем… — он вовремя остановился, не окончив фразы, но жена знала его достаточно хорошо, чтобы угадать её окончание.

— Затем, что у тебя есть дочь, которой только шесть лет. Она-то в чем виновата? Затем, что у тебя скоро будет второй ребенок… Балис, я была согласна с тем, что ты любишь родную страну больше, чем меня, раньше, но сейчас, когда страна тебя уже предала и будет предавать дальше…

— Рита, давай так, — примирительно сказал Балис, — мы с тобой обязательно всё это серьезно обсудим. Но не сейчас, а чуть позже, в Севастополе. Хорошо?

Она опять грустно улыбнулась.

— Конечно.

— Я знал, что ты у меня умница… Слушай, может нам вздремнуть пару часов?

— После такого разве уснешь?..

ВИЛЬНО. СЕНТЯБРЬ 1326 ГОДА ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.

Альберт фон Шрейдер за свои не полные двадцать четыре года принимал участие во многих битвах и поединках. Ему приходилась сражаться самым различным оружием — от копья до кинжала, биться в рукопашную, сходиться в магических единоборствах. Однако, сейчас ему предстояло нечто совершенно непривычное — сражаться словом, убеждать в своей правоте. Причем убедить предстояло не впечатлительного юнца Айриса, забывшего обо всем на свете, стоило только намекнуть ему на возможность заполучить себе в жены смазливую девицу, а старика, прожившего на этой Земле мало что вчетверо больше самого Альберта, и хорошо знающего, что по чем. Взять одно то, как грамотно в доме обереги расставлены. Никто ничего не замечает и не подозревает, а между тем Альберт отчетливо понимал, что воспользоваться магией здесь ему будет более чем трудно. А ведь он входит в дюжину сильнейших магов Ордена…

Всё старики-гармэ, будь они неладные. Ушли в могилы, не отдав потомкам тайн настоящей магии. По крохам собирать приходится, по крупицам… Или — всё-таки отдав? Может сидящий напротив старик — гармэ?

У Альберта захватило дух от такого предположения. Привести в Орден гармэ… Это место в Первом Круге, вне сомнений. В неполных двадцать четыре года — в Первом Круге. Такая награда стоит того, чтобы рискнуть. Рискнуть всем, чем угодно.

— Я хотел говорить с вами один на один, поскольку Айрис не посвящен в вашу тайну.

— Ты также не посвящен в мою тайну. Стоит ли искать разгадки чужих тайн, ведь это может быть опасным?.. Очень опасным, — покачал головою старик.

— Для меня это не чужая тайна. Я — дэрг и знаю об этом. Более того, я — логр. Вы — тоже дэрг, я чувствую это. Думаю, вам известно, что такое голос крови.

Дед Айриса утвердительно кивнул.

— Я знаю, что такое голос крови.

— Думаю, что и история нашего народа вам знакома?

— Не то, чтобы вся, но кое-что я знаю.

"Похоже, я взял верный тон", — подумал рыцарь. В самом деле, старик отнюдь не был враждебен, а, напротив, похоже, заинтересовался тем, что ему говорят.

— Думаю, что вы не можете не знать о великом Пэндра.

Еле заметный кивок головой показал Альберту, что он не ошибся в своем предположении.

— Он создал великую державу. На землях Логриса жило немало народов, но власть принадлежала нам, дэргам. И это было правильно: мы — больше, чем люди и именно нам от Бога надлежит править ими. Увы, потомки Пэндра промотали его наследие. Логрис пал, большинство дэргов погибло. Большинство — но не все. Те, кто выжили в это смутное время, начали борьбу за построение нового Логриса. Они завещали эту борьбу своим детям, те — своим и вот я — перед вами. Я вижу, что ваши предки так же хранили память о том, какому народу они принадлежат. Настало время вам и нам объединить свои усилия.

— Мне и вам? Кто я — понятно, не так ли? А вот кто — вы? Сейчас ты говоришь не от себя лично?

Альберт ответил не сразу, он тщательно обдумывал каждое слово. Это когда рассказываешь о прошлом Логриса, можно позволить себе увлечься. А вот говорить о нынешней ситуации следовало очень аккуратно.

— Пережившие гибель Логриса образовали тайный союз, цель которого — вернуть себе Родину. Я вхожу во Второй Круг Посвященных. В него допускаются молодые потомки логров, а также некоторые незнатные дэрги, имеющие большие заслуги перед Союзом. В Третьем Круге находятся дэрги, которым известна тайна.

— Ну, а в Первом Круге? — поинтересовался старик.

— Это тайна для всех, кто не посвящен во Второй Круг. Но могу сказать, что среди них есть потомки самого Пэндра. Придет время, и в Европе будет править гэну из рода Пэндра, а не его жалкая пародия, называемая Императором Священной Римской Империи.

— Таким должен был стать Годфруа Бульон?

Альберт задумчиво покачал головой. Сложный вопрос. С одной стороны, в своё время слух о том, что Годфрид — потомок Лоэнгрина прошел по всей Европе довольно широко. Если знать генеалогию рода Пэндра времен гэну Удера — то остальное просчитать несложно. С другой, может, старик ничего не просчитывал, а просто знал. В конце концов, его отец перебрался в эту глушь почти полтора столетия спустя после Первого Крестового похода. До этого предки таинственного Томаса жили где-то в Европе… Как, сколько правды надо сказать, чтобы показать ему свою значительность — и не сказать лишнего?

— С Годфридом всё было немного по-другому, — фон Шрейдер тщательно подбирал слова. — Во-первых, он был не просто потомок Пэндра, он — потомок истинного наследника трона.

— Истинного наследника трона после смерти Удера должен был выбирать совет пэров, — возразил хозяин дома.

Рыцарь понял, куда клониться разговор. Его собеседник отлично ориентируется в истории Логриса и сейчас проверяет его знания, через это оценивая серьезность как самого Альберта, так и стоящих за ним. Вот только одно но… Простой потомок логров так хорошо историю Логриса вряд ли знает. Значит, скорее всего, он либо действительно гармэ, либо, что более вероятно. Хранитель. Что ж, попробуем выяснить.

— Вы правы, однако выбирать пэрам пришлось бы, либо Константина Корнуэльского, либо Лоэн-гэру, не так ли? Конечно, были и другие логры, которые могли бы претендовать на престол, но их родственные узы с Удером были гораздо слабее.

— В этом ты прав.

— Ну вот, а если учесть, что еще дед Годфрида… Я имею в виду настоящего его деда…

Старик кивнул, давая понять, что отлично понимает, о чем идет речь.

— Так вот, его дед мог наследовать трон Логриса по самым строгим традициям — в его жилах не было ни капли неблагородной крови, а все браки его предков были освящены Высоким Небом… Поэтому, никто просто не мог стать рядом с Годфридом, оспорить его слова. Он вел нас вперед, а мы шли за ним, исполняя его волю.

Губы Томаса тронула чуть заметная усмешка. Альберт отнес это к тому, что из его рассказа получалось, словно это он, Альберт фон Шрейдер, шел за Годфридом. Нет, конечно, его тогда и на свете не было. А вот Первый Круг уже существовал. Увы, не столь влиятельный как сейчас — не пришлось бы объяснять ему Иерусалимский провал.

— Но Годфрид дрогнул в последнюю минуту. Пути Логрского короля он предпочел путь Хранителя Гроба Господня… Не мне осуждать его, но… Тогда воплотить нашу мечту не удалось. Пришлось начинать с самого начала…

Рыцарь сознательно выбирал самые туманные формулировки. Одно слишком резкое слово — и миссию можно считать проваленной. Кто знает, какие взгляды у этого старика на те события. А вот то, что взгляды эти старый Томас наверняка имеет, рыцарь мог бы подтвердить под самой страшной клятвой.

— В королевских домах Европы ныне нет никого с серьезной долей логрской крови, — уверенно произнес советник Гедемина. — На что вы надеетесь после смерти Годфруа?

— Нам не нужны короли: мы сделали ставку на рыцарство. По всей Европе мы собираем под знамена рыцарских Орденов тех, в ком сильна кровь дэргов. Поэтому я здесь. Я почувствовал, что ваш внук Айрис — нашей крови. Он любит Гретту фон Лорингер. Но отец никогда не отдаст свою дочь безродному литвину, пусть и крещеному в католичество. А вот если представить доказательства, что Айрис — наследник древнего рыцарского рода…

Альберт многозначительно умолк, ожидая, что ответит старик.

— То Гретта станет его женой… А тебя Первый Круг поощрит за то, что в ваших сетях окажется еще один логр.

— Вам не по вкусу наша борьба? Почему?

— Потому что она может привести к гибели нашего народа, — старик возвысил голос. Он поднялся со скамьи и, тяжело опираясь руками на стол навис над собеседником. — Нашего народа, который и так почти стерт с лица земли. Если ваш заговор завтра будет раскрыт, то послезавтра на виселицах, плахах и кострах Европы погибнут последние дэрги.

— Слова Хранителя, — Альберт проговорил эти слова, старательно скрывая улыбку. Он уже предчувствовал свою победу, словно рыбак, водя на лесе матерую рыбину, не зная, уйдет или не уйдет, и в какой-то момент понимающий, что теперь добыча от него никуда не денется, если он только не дрогнет от счастья и не ошибется.

— Я и есть Хранитель, — старый советник литовского князя поднял правую руку и развернул перстень на указательном пальце камнем к собеседнику. Одного взгляда на выгравированных на золоте змеек Альберту хватило, чтобы понять, кто перед ним. И рыцарь не смог сдержать удивления.

— Вы… потомок самого Константина?

— Нет, — усмехнулся Томас. — Я потомок Кхоты, старшего брата Кхадори, который отрекся от герцогства в пользу своего младшего брата и покинул Логру вместе со своим другом Гхамэ-рэти.

— И вы прячетесь в этой дыре, когда вы так нужны своему народу? — голос Альберта теперь дрожал от гнева. — Только потому, что боитесь, что заговор будет раскрыт и многие погибнут?

— Не многие, — возразил старик. — Не многие, а все. Это разные вещи.

С минуту они стояли друг против друга, гневно сверкая глазами.

"Пора", — подумал рыцарь. Он отвел взгляд и опустился на скамью.

— Возможно, вы были правы, — примирительно проговорил он. — Раньше, но не теперь. Сейчас-то мы знаем, как обезопасить себя от разоблачения. Мы играем на слабостях людей. Люди суеверны. Они любят лезть в мистические тайны, в которых ничего не понимают. Люди злы. Они всегда готовы бить тех, кто не такие как они. Поэтому, при опасности разоблачения мы просто подставим под удар тех, кому сегодня позволяем крутиться рядом с нами. Когда не так давно во Франции король Филипп разгромил Орден Храма, дэрги почти не пострадали. Внимание следователей короля оказалось сосредоточено совсем не там, где был настоящий заговор… К тому же, они не слишком утруждали себя поиском доказательств, а просто выбивали признания из тех, кто мог им дать какую-нибудь поживу. Полагаю, вы не хуже меня знаете, каково у людей королевское правосудие. В общем, конечно, без погибших не обошлось, но большинство мы из-под удара сумели вывести. А сейчас в Париже мы прививаем мистику через братство свободных каменщиков. Представляете, может быть, через годы кто-то всерьез будет опасаться заговора строителей.

Это на ходу придуманное пророчество показалось Альберту фон Шрейдеру столь нелепым, что он искренне расхохотался. И даже непроницаемое лицо старика осветилось слабой улыбкой. И впрямь, глупость какая: каменщики Вильно и Парижа объединенные для захвата власти.

— Итак, с тех пор, когда ваши предки принимали решение о дальнейшей судьбе рода, обстоятельства изменились. Может быть, настала пора и вам пересмотреть свою позицию?

— Я стар, — задумчиво ответил Томас. — Мне поздно что-либо менять, скоро я покину этот мир.

— А Айрис? Вы убьете его любовь ради старых обветшалых принципов?

— Это решать не мне… Нас — Хранителей этого рода — двое. В любом случае вам надо ехать в Псков, к княжескому дружиннику Симону Литвину. Архивы у него. У меня — только перстень, а это не доказательство благородного происхождения Айриса: перстень может снять с руки убитого рыцаря любой мародер. Или воры могут выкрасть. А в распоряжении Симона — грамоты за подписями королей, в том числе самого Ричарда Львиное Сердце. Есть также грамота Годфруа Бульона. Думаю, что тевтонский рыцарь не будет против брака его дочери с юношей, чьих предков привечали столь известные полководцы.

Томас грустно усмехнулся.

— Дерзайте. Вам жить, ваш путь — в Псков. А я… Я поступлю так, как решит Симон. И да простят нас всех Предки…

ДОРОГА.

"А зори здесь тихие", — подумал Балис. Тихие и быстрые. Когда они с Сережкой начали спускаться с холма, Солнце (или что это там такое на небе весь день светило) только самым краешком касалось земли у горизонта. Шли они с обычной скоростью, близость цели придавала сил. И только спустились в ложбинку — а таинственное красное светило уже спряталось за горизонт. Моментально на холмы легла темнота, впрочем, не слишком густая: на безоблачном небе появилась целая россыпь крупных звезд (кстати, знакомых созвездий навскидку Балис не видел, однако поспешных выводов делать не стал: расположение звезд в Вильнюсе, как известно, одно, во Владивостоке — другое, а в Кейптауне вообще третье) и аж две Луны (а вот это его окончательно доконало: хоть в Белом море на небо смотри, хоть в Красном, а Луна-то на земном небе всегда одна): большая и оранжевая невысоко над горизонтом и поменьше, светло-синяя — почти в зените.

"А зори здесь тихие", — еще раз повторил про себя Гаяускас. Вспомнилось, что когда он впервые услышал название фильма, то всё пытался понять, что означает в русском языке слово «азори»… Сколько воды с тех пор утекло…

Зори, точнее, эта вечерняя заря, и впрямь была тихой: кроме легкого шелеста ветра — никаких посторонних звуков. Балису никогда не доводилось слышать такой тишины. К той тишине, к которой он привык, всегда примешивались какие-нибудь негромкие звуки: плеск волн, шелест листвы, птичьи крики, треск поленьев в костре… Эта тишина была почти абсолютной и поэтому казалась чужой, враждебной. Возможно, шанс услышать подобную тишину существовал у него в Афганистане, где-нибудь в горах или в степи, если бы он остался там один, так, чтобы на многие километры от него не было ни единого человека. Но тогда рядом были люди, много людей, и тишина афганских гор и степей отступила бы перед шумом винтов вертолетов, моторов БТР, автоматных очередей.

Рука машинально скользнула по висящему на правом плече автомату. Оружие, как всегда, на своём месте, годное служить и защищать своего хозяина, только вот не от кого. Врага, который сейчас грозил ему смертью, нельзя расстрелять из «калаша»: этим врагом был голод.

Идущий рядом Сережка, то замолкал, то снова начинал говорить. Балис старался подстроиться к его настроению, он чувствовал, что последний подъем мальчишке дается с огромным трудом. Если бы не открывающаяся за холмом равнина, Балис бы остановился на предыдущем холме — он и сам был изрядно измотан, а уж ребенок — и подавно. Однако, смена ландшафта давала какую-то робкую надежду (а на что?), и они упрямо шли вперед, понимая, но, боясь себе признаться, что главная причина их упрямства — страх, что ими завладеют безнадежность и отчаяние.

— Балис Валдисович! А небо-то совсем не земное, — нарушил молчание Сережка.

— Вижу, — спокойствие ответа Балиса было наиграно только отчасти. В конце концов, так ли уж и много связывало его с Землей?

— А как это может быть?

— Не знаю.

— И это всё? — в голосе мальчишки звучало столько разочарования, что Балис на секунду даже остановился.

— А почему ты думаешь, что я знаю больше, чем ты?

— Ну… Вы же взрослый… — неуверенно ответил Сережка.

— Взрослый… Взрослый — это не значит, что я всё знаю и всё умею. Вот что делать, чтобы здесь подольше продержаться — я представляю. А где мы очутились — извини…

— Да, а Вы уверены, что правильно представляете? — в голосе Сережки явно проглядывал подвох, Балиса это обрадовало. Раз в мальчишке есть силы на шутку — значит, в мальчишке есть силы.

— А почему нет? — капитан решил немного подыграть: если подвох ему не почудился, то таким вопросом он прямо угодит в расставленную ловушку.

— А как же можно знать, как надо держаться там, сами не знаете где? — Сережка победно хихикнул.

— Думаешь, припер к стенке? — как ни в чем не бывало поинтересовался Гаяускас.

— Думаю — да.

— Неправильно думаешь. В нашей с тобой ситуации выбор действий очень ограничен. Поэтому, что бы ни случилось, сейчас мы выпьем воды и ляжем спать.

— Воды — это здорово, — примирительно пробурчал мальчишка, — у меня во рту всё высохло. Тем более, мы уже пришли.

Действительно, они добрались до вершины холма.

— Я, конечно, ничего не хочу сказать, но, кажется, кто-то здорово ошибся, — голос Сережки был само спокойствие и послушание.

А Балис смотрел вдаль на равнину, мучительно думая что же теперь делать: впереди, чуть влево от их пути, на равнине мерцал огонек, по всей видимости — пламя костра.