За гранью

— Сколько же мы не виделись…

— Я уж чуть и надежду не потерял…

— Чертяка! Ты как камень сохранил?

— Сам такой! А ты?

— Ну, как ты?

— А ты?

— Стоп, — первым в себя пришел Мирон. — Давай-ка по порядку, а то так ничего понять невозможно. Это твой спутник?

Он кивнул на подошедшего из темноты Сережку. Тот потеряно стоял на границе света и тьмы, переводя взгляд на собравшихся у костра и не зная, что делать дальше. Автомат мальчишка притащил с собой, повесив за спину стволом вниз, так, что брезентовый ремень наискосок перечеркивал фигуру от правого плеча вниз.

— Ага. Вот, знакомьтесь, это — Сережка.

— Замечательно. Я — Мирон Павлинович, старый друг Балиса, правда, не видел этого типа целых двадцать три года.

— Меня зовут Наромарт…

— Анна-Селена фон Стерлинг. Можно — просто Анна, — улыбнулась девчонка одних лет с Сережкой.

— Женя, — недовольно буркнул мальчишка, видимо, происходящее у костра ему чем-то не нравилось.

— Еще должен быть Саша, мой проводник, — добавил Мирон, — он посуду мыть пошел.

— Уже вернулся, — Саша подсел к костру, поставив рядом чистые плошки. — Нас становится все больше?

— Сам говорил: случайных встреч на Дороге не бывает, — довольно улыбнулся Мирон.

— Так, Серёжка, давай-ка мне автомат и начинай ужинать, — Балис пришел на помощь вконец растерявшемуся мальчику. Взяв оружие, Гаяускас сразу отсоединил рожок, привычно произвел "контрольный выстрел" в воздух — для гарантии, что в стволе случайно не осталось патрона, и положил «калаш» справа от себя. Повернулся к старому другу: — В котелке, как я понимаю, чай?

— Еще какой, — усмехнулся Нижниченко. — Давай, налью.

— Слушай, а почему ты сказал, что не видел меня двадцать три года? — принимая из рук Мирона кружку с горячей жидкостью, поинтересовался Гаяускас. — Все-таки девяносто два минус семьдесят шесть будет только шестнадцать.

— Какие девяносто два? Сейчас какой год?

— Девяносто второй, август месяц, а что?

— Та-ак, — Мирон почесал в затылке, — что ж, понятно, чего это ты так молодо выглядишь.

— Да я вроде нормально выгляжу, это ты что-то рано седеть начал…

— Видишь ли, Балис, думай что хочешь, но я уверен, что сейчас — осень тысяча девятьсот девяносто девятого года. И мне, соответственно, тридцать шесть с половиной лет…

— Вот это да…

— Ничего необычного, — вмешался в разговор Наромарт, — Дорога — очень своеобразное место, и время здесь ведет себя не так, как в большинстве обитаемых миров.

— Вообще-то да, — согласился Мирон, — вот Саша вообще здесь со времен Гражданской войны обосновался, а для него прошел только год.

— Так, — Балис сделал крупный глоток. — Похоже, единственный способ не сойти с ума — это ничему не удивляться. А может, меня все-таки убили?

— Для мертвеца у вас отличный аппетит, — пошутил человек в черном. — Да и спать, наверное, хочется?

— Ага, — честно признался морпех. — Устал здорово, мы с Сережкой сегодня километров пятнадцать, наверное, по такой жарище отмахали. Только вот сначала все же хотел бы узнать, почему в Севастополе я потом не мог найти Мирона Павлиновича Нижниченко?

— А когда ты искал?

— В восемьдесят девятом, когда в Севастополь перевели.

— И сколько ты там служил? — Мирон был почти уверен в результате своего расспроса, но дело надо было довести до конца.

— С февраля восемьдесят девятого до сентября девяносто первого — пока с Флота не попросили после "путча", — Гаяускас не преминул произнести последнее слово особенным ядовитым тоном, давая понять свое отношение к действу августа тысяча девятьсот девяносто первого года.

Мирон устало кивнул: все сложилось так, как он ожидал.

— Знаешь, Балис, в августе-сентябре девяносто первого я по долгу службы проверял личные дела офицеров Черноморского Флота — именно в связи с "путчем", — он точно скопировал интонацию морпеха, полностью соглашаясь с его оценкой тех событий. — Разумеется, работал не я один, но, поверь, списки я просматривал не один раз. Так вот, фамилии Гаяускас в списках не было. Вообще. И среди офицеров бригады морской пехоты в частности.

Балис недоуменно уставился на собеседника.

— Этого не может быть… Или уже кто-то успел меня вычеркнуть?

— А мне кажется, дело в другом, — вмешался в разговор Наромарт. — Давайте попробуем уточнить прошлое вашего мира. Хотя бы за последние лет сто. Вы, Мирон, называете даты, а Вы, Балис, говорите, что они значат.

— Зачем?

— Потом объясню… Давайте.

— Хорошо, — Мирон несколько недоуменно пожал плечами. — Седьмое ноября семнадцатого года.

— Великая Октябрьская социалистическая революция.

Сашка, было, хотел сообщить свою оценку названному событию, но не стал.

— Девятое мая сорок пятого года.

— День Победы.

— Двенадцатое апреля шестьдесят первого.

— Полет Гагарина в космос.

— Очень хорошо, продолжайте. Поближе ко времени вашего перехода.

— Девятнадцатое августа девяносто первого.

— Неудачная попытка ГКЧП[35] отстранить Горбачева от власти.

— Почему это — неудачная, — вдруг вступил в разговор Женька, — Горбачева же отстранили.

Все взрослые повернулись к нему.

— Как — отстранили? — сдерживая дыхание, произнес Мирон.

— Ну, — замялся подросток, — я историю вообще-то не очень хорошо знаю…

Этой паузы Нижниченко хватило, чтобы прийти в себя.

— Так, а ты из какого года… ушел.

— Из две тысячи первого.

"Ого", — подумалось Мирону, — "надо будет при случае порасспросить парня про светлое будущее".

— Хорошо, Горбачева отстранили, а что было дальше? Ну, не по истории, так хоть к двухтысячному году.

— Что было, что было… Был СССР, стал ФСНР — Федеративный Союз Независимых Республик. Россия, Украина, Белоруссия, Абхазия, Уральская республика, Приднестровская республика.

Теперь и Сережку проняло. Он оторвался от еды, уставившись на говорящего широко раскрытыми глазами.

— А Уральская республика это что, Сибирь?

— Нет, в Советском Союзе это была, кажется, часть Казахстана.

— Скорее всего, район реки Урал, логично. Балис, как я понимаю, у тебя ГКЧП проиграл?

— Двадцать первого августа.

— Так, пока совпадает. Что дальше?

— Дальше… Беловежские соглашения и в декабре СССР был распущен.

— Беловежские соглашения?

— Ну да, Ельцин, Кравчук и Шушкевич. Лидеры России, Украины и Белоруссии. Кажется, Председатели Верховных Советов своих республик, точнее, извини, должностей не назову.

— И не надо, — устало вздохнул Мирон. — Все равно, не было в моем мире такой встречи.

— Дрожащая Грань, — с явным удовлетворением в голосе произнес Наромарт. — Большинство Граней Великого Кристалла достаточно стабильны, но есть миры, которые постоянно, если так можно выразиться, разделяются. После разделения некоторое время события протекают по схожему сценарию, но постепенно миры расходятся все дальше.

— И Вы хотите сказать, что наши с Балисом миры разошлись в августе девяносто первого?

— Нет, тогда бы в каждом мире было по Балису и по Мирон Павлиновичу…

— Можно просто — по Мирону…

— Хорошо, по Мирону… Так что, миры ваши разошлись довольно давно, но до этого самого августа были очень похожими. Потом — стали похожими гораздо меньше.

— Да уж… — протянул Нижниченко. — Давай, Балис, доканчивай свою историю, потом я свою дорасскажу.

— А может, наоборот?

— Можно и наоборот, — легко согласился Мирон. — Значит, после августа СССР стал постепенно трансформироваться в некое Содружество с Президентом Горбачевым, которое благополучно протянуло еще годок.

— Это с Меченым-то во главе еще год протянуло? — удивленно переспросил Балис. [36]

— Ну, Горбачев был фигурой номинальной, — пояснил Нижниченко. — Я тогда был майором, всего толком не знаю, но, похоже, в августе девяносто первого на него отрыли такой компромат, что ему приходилось делать то, что скажут. Реальная власть была у Лебедя, он получил пост министра обороны.

— А Лебедю-то Горбачев зачем сдался?

— Что значит — зачем? Очень, знаешь ли, был полезной фигурой: на всякие переговоры ездить. Я бы сказал — знаковой фигурой. В умелых руках эта фигура большую пользу приносила…

— Эх, нам бы эти умелые руки…

— У нас вот нашлись. Правда, дальше пошло хуже. Со Средней Азией, с Закавказьем, с Прибалтикой развелись по уму, там даже союзников прибавилось. А вот с Молдавией все пошло в разнос. Там ведь все в Бухаресте решалось, у кого-то из румынских лидеров крыша капитально съехала. Короче, двадцать первого июня девяносто второго года румыны с венграми устроили блицкриг, захватили Тирасполь и пошли на Одессу. Мы отбивались плотно, но Одессу они взяли. Да еще погибли Горбачёв и Лебедь: они вылетели для переговоров. Тут в заваруху, понятно, влезли Англия и Штаты.

— Этим-то чего надо было?

— Чего, чего… Кому хочется иметь в центре Европы неконтролируемых политиков? К тому же эти кадры захватили несколько ядерных бомб и начали грозить их применением всем, кто был поблизости.

— Зашибись… И что же сделали союзники?

— Поделились, что называется. Штаты высадили десант в Будапешт, англичане — в Бухарест, посадили тамошних президентов в позы лотоса. А несколько генералов из ГРУ и ФСБ вовремя подсуетились, помогли навести порядок. В Москве политики встали на дыбы, мол, как же так, без санкции. И тут кое-кто очень тонко разыграл украинскую карту. Украина вышла из Содружества, при этом объединившись с Приднестровьем, получив солидные кредиты от Штатов и Англии — в благодарность. Пока все были довольны, генерал Романенко, которого избрали Президентом, сумел тихо и незаметно ворье прижать, деньги пошли по назначению, экономика стала оживать. Переименовались в Юго-Западную Федерацию, живем тихо и мирно… Мы никого не трогаем, нас никто не трогает. Ну а у тебя, похоже, все было хуже?

— Да уж, — вздохнул Балис. — Знаешь, я сейчас всего рассказывать не буду. Если коротко, то после августа девяносто первого меня с Флота погнали, как ненадежного. Пришлось искать себе место в мирной жизни.

— И где ты его нашел?

— За Уралом…

СИБИРЬ. СЕНТЯБРЬ 1991 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.

От приемной кабинет отделяло две двери. Первая — внешняя, полированная с табличкой "Заместитель начальника краевого Управления Министерства Внутренних Дел полковник Щеряга Д.В." — для представительности. Вторая — внутренняя, обитая темно-коричневым дерматином поверх толстого слоя поролоновой прокладки — для того, чтобы ни звука не вырвалось наружу, когда полковник Д.В.Щеряга устраивал кому-то из подчиненных разнос.

— Разрешите войти? — поролоновая дверь отворилась мягко и бесшумно.

Полковник Щеряга поднял голову от рассматриваемого листа бумаги и, сильно сощурившись (читать в очках он начал совсем недавно и еще не привык их вовремя снимать и одевать), поглядел на вошедшего.

— Давай, капитан, проходи, садись, — Щеряга немного привстал, указывая рукой на стул. — Сейчас мы с тобой все обсудим. Давай-ка сначала чаю выпьем.

— Спасибо, не надо…

— Давай, давай. Это не та дрянь, которую сейчас по телевизору пьют за дружбу и любовь в дружеских беседах.

Щеряга нажал кнопку селектора.

— Леночка принеси нам два чая. И минут двадцать не соединяй меня ни с кем, ладно?

Кабинет Щеряги, как и полагалось при его должности, был огромен. Рабочее место полковника располагалось, естественно, у дальней от входа стены: большой письменный стол, изрядно захламленный бумагами и папками, несколько телефонных аппаратов, селектор, массивный письменный прибор, удобное кресло, обязательный портрет Президента Союза Советских Социалистических Республик Михаила Сергеевича Горбачева над головой и даже новомодный персональный компьютер, впрочем, почти всегда выключенный. Торцом к столу хозяина кабинета стоял длинный стол для совещаний, именно к нему, у самого стыка со столом полковника и присел капитан Советской Армии в отставке Балис Валдисович Гаяускас. Из широких окон, которые составляли большую часть одной из стен кабинета — как раз той, напротив которой сидел Балис, лился яркий солнечный свет: стояли последние дни бабьего лета.

Пока вольнонаемная секретарша полковника расставляла чашки и блюдца, Балис пытался угадать, что же за разговор ему предстоит. Казалось бы, визит к Щеряге должен был быть чистой формальностью: когда после августовского путча ему спешно оформляли увольнение из рядов Вооруженных Сил, Огоньков сразу предложил работу в милиции далеко в Сибири. Балис так и не узнал кто именно в руководстве и на каком уровне попытался создать эту программу помощи тем, кто отстаивая Союз на его окраинах, после крушения державы (хотя формально СССР продолжал существовать, и Горбачев на встрече со специально подобранными гражданами гневно кричал в объектив телекамеры: "Кто вам сказал, что Союз развалился?", но все понимали — империя доживает свои последние дни) оказался вынужденным покинуть родные места, без надежды вернуться туда в обозримом будущем. Речь в первую очередь шла о бойцах Вильнюсского и Рижского отрядов милиции особого назначения, а так же о работниках местных органов власти и прокуратуры в смутное время выбравших сторону СССР. Как оказалось после трех драматических августовских дней — сторону проигравшего. Программа была сырая, непродуманная, да еще и совершенно ненужная верхушке новой власти, нутром чувствовавшей, что те, кому они помогают, никогда не станут для них своими. Но все-таки она существовала и как-то работала. В эту-то программу Огоньков как-то умудрился включить и Балиса, поэтому и оказался отставной капитан морской пехоты в кабинете заместителя начальника краевого Управления МВД.

Дождавшись, пока секретарша покинет кабинет и закроет ту самую звукоизолирующую дверь, Щеряга строго посмотрел на Балиса и произнес:

— В общем, так: документы твои я просмотрел, заявление — вот оно, — полковник кивнул на лежащий поверх стопки каких-то документов листок бумаги, — подпишу хоть сейчас, если только ты его у меня не заберешь, что я тебе сделать очень советую.

Балис даже опешил.

— И почему это Вы мне советуете его забрать?

— В другое время я бы только порадовался, что у меня будет такой человек работать. Но это в другое время. А сейчас — ничего хорошего от тебя не жду.

— Понятно, — холодно усмехнулся бывший морской пехотинец, — неприятностей не хотите.

— Дурак, — как-то очень спокойно и устало ответил милиционер. — На неприятности эти клал я с пробором. Думаешь, ты у меня первый будешь неудобный подчиненный? Хрен тебе. Да у меня весь УБОП достать хотят… И больших людей подключают… В крайцентре, в Москве… Что тебя в Литву выдать, что ребят на зону засунуть — один хрен. Эти меня не остановят. Дело в тебе самом.

— А что во мне не так?

Щеряга отхлебнул чаю.

— Объясняю. Не так в тебе воспитание. Ты — армейский офицер. Тебя всю жизнь учили Родину защищать. А мы здесь — менты. Мы не Родину, мы людей защищаем. Разницу видишь?

— Нет, — честно ответил сбитый с толку Гаяускас.

Полковник еще раз отхлебнул чаю.

— Объясняю. Ты привык к четким границам: враги, нейтралы, союзники. И это — правильно. Два-три года назад и у нас так же было: воров ловим, честных людей защищаем… Только еще в крайкоме[37] уточнить иногда, кто вор, а кто честный человек. А сейчас — дело другое. Грядут подлые времена…

— Пришли уже, — хмуро поправил Балис, глядя на нависший над столом портрет человека с фиолетовой кляксой во лбу. Именно на этом человек сосредотачивалась вся ненависть Балиса и… растекалась в пустоту. Не в том дело, что Президент был недосягаем — всегда есть шанс удачно провести покушение, как бы тщательно не охраняли его самые высококлассные специалисты. Но смерть Горбачева не могла вернуть к жизни Риту, Кристинку и Ирмантасика, не вернула бы самого Балиса в Армию и даже не вернула бы в Союз Литву: механизм разрушения набрал полный ход и его никто уже не контролировал, а уж меньше всего — тот, кто запустил этот механизм. А раз так — то зачем? Разве можно заглушить свое горе горестями других людей?

— Еще только идут, — гнул свое Щеряга. — Сейчас, парень, еще только семечки. Потом пойдут цветочки. А уж ягодки — те еще совсем далеко впереди. И вот когда эти ягодки настанут — ты здесь будешь совсем лишний.

— Почему? — глядя собеседнику прямо в глаза, настойчиво спросил Балис.

— Потому что сыпется не только Союз, сыпется еще и Россия. Потому что единые границы — это еще не единая власть на всей территории. Слышал, что говорит Ельцин и его команда? Нет?

— Смотря что, — Гаяускас не был уверен, что понимает, что именно полковник имеет ввиду.

— "Берите столько суверенитета, сколько сможете", — процитировал Щеряга. — Возьмут, будь уверен. И не только в автономиях, нет, во всех регионах возьмут. Потому что Москве мы здесь уже сегодня не нужны. И завтра будем не нужны… И не знаю, когда понадобимся… А нам здесь жить. И если Москва на нас забила, то мы подыхать не намерены, мы будем выживать. Как можем. Понял?

— Понял, — голос Балиса прозвучал неуверенно.

— Ни черта ты не понял, объясняю. Единой страны уже почти нет, и скоро — совсем не будет. Не знаю, сколько еще ждать — недели, месяцы, может и несколько дней. Неважно… В любом случае — не более года. Дальше — распад на отдельные регионы. Я бы сказал — на удельные княжества, как это было в древней Руси. Или, как это пишут в школьных учебниках по истории — феодальная раздробленность.

— У меня была пятерка по истории, — отметил мимоходом отставной капитан. Без всяких эмоций, просто для сведения. Щеряга одобрительно кивнул.

— Ну, тогда ты должен понимать, что в своем уделе — сеньор и царь, и бог. И либо ты служишь сеньору, либо тебя убирают. Так вот, я буду сеньору служить, мне это просто. А ты — не сможешь: тебя учили служить стране, а не господину.

— А Вас, значит, учили службе господину? — в этот вопрос Балис вложил изрядную долю сарказма. Не намерено, так оно получилось само. А про себя подумал, что ему и впрямь служить господину будет тяжело. И, ежели полковник Денис Владимирович Щеряга и впрямь ищет барскую руку, чтобы было что преданно лизать, то действительно нет никакой причины составлять ему компанию.

— Людям меня учили служить, людям, капитан. А люди и страна — это далеко не одно и то же. Ты вот и через пятнадцать лет можешь в Армию вернуться, молодых гонять, и только рад будешь, что это стране нужно. Верно?

Гаяускас молча кивнул. Куда клонит милиционер, он пока не понимал, но в его словах была правда. Если такое случится, то пятнадцать лет жизни — не слишком дорогая цена.

— Вот то-то. А людям эти пятнадцать лет надо прожить. Чтобы их не обворовали, не убили, не покалечили. И это — моя задача. Не могу им сказать — стране не до вас, крутитесь как хотите. Это мой город, мой край, я должен обеспечит здесь порядок, понимаешь? И мне плевать, кто мне поможет это сделать: коммунисты, демократы, воры в законе. И до тех пор, пока этот кто-то будет гарантом порядка в крае — я ему буду служить верой и правдой. И я, и мои ребята. И никто нас не запутает и не купит. Понятно? А ты так не сможешь.

Балис взял чашку с остывшим чаем, начал пить его не спеша, маленькими глоточками. Сказанное Щерягой требовало осмысления. В чем-то полковник был явно прав.

— Значит, вместо службы Родине — служба сеньору?

— А где она, эта Родина? — вопросом на вопрос ответил Щеряга. — Это вот крайком наш что ли Родина? Ельцин запретил КПСС — так хоть бы один коммунист вышел крайком защищать. Все попрятались.

— А Вы что, коммунистом не были?

— Был, — спокойно ответил Щеряга. — И, между прочим, меня на операциях убить могли не раз и не два. Пару раз пулями задевало, разок еще ножом. И, если надо будет человека спасать — я под пули и под нож снова пойду, можешь не сомневаться. А вот должностью своей рисковать за учение Маркса-Ленина, извини, не собираюсь. Недосуг мне «Капитал» читать, работы полно, и так семья почти забыла, как я выгляжу…

Балис снова кивнул, поставил пустую чашку на стол.

— Понятно. Правы Вы, товарищ полковник. Вряд ли мы с Вами сработаемся. Давайте мое заявление.

— И куда же ты дальше собираешься? — поинтересовался Щеряга.

— Не знаю, — честно ответил Балис. — Буду искать какую-нибудь работу.

— Какую-нибудь… — с сарказмом повторил милиционер. — Работу тебе я нашел — лучше не придумаешь. Тут недалеко мой хороший товарищ на пенсию вышел, бывший начальник райотдела милиции. Сейчас он возглавляет службу безопасности небольшой нефтедобывающей компании. Редчайший случай: деньги чистые, криминал и близко не лежал. Но, сам понимаешь, и требования к штату соответствующие, люди чистые нужны. Пойдешь к нему замом?

— А Вам-то какая корысть?

— Ишь ты, сразу "какая корысть"… В личную мою не заинтересованность, стало быть, не веришь?

— Скажем так, сомневаюсь…

— Ну и зря. Ничего мне от тебя, капитан Гаяускас не надо, и ничем ты мне не будешь обязан. Но, если хочешь…

Щеряга зачем-то встал, прошелся по кабинету, словно разминаясь. Балис внимательно следил за ним взглядом, ожидая продолжения.

— Брат младший там у меня стал начальником горотдела. Так что, вот она — моя корысть. Хочу одним человеком порядочным в городе больше — значится одной сволочью меньше. Устраивает?

— И только? На вассальную преданность не рассчитываете?

— Не рассчитываю, — развел руками полковник. — Рассчитывал бы — себе бы оставил. Знаешь, как бы ты мне в отделе по борьбе с организованной преступностью пригодился бы… Люди с боевым опытом сейчас на вес золота. Беспредел ведь начинается. Раньше у братвы что было? Ножи там, ну пистолет или обрез. А сейчас на разборки с пулеметами приезжают. «Кипарисы» у них есть. Понимаешь, у милиции нет, а у них — уже есть. Э, да что там говорить… Очень ты мне нужен, но в твоем возрасте, капитан, люди меняются слишком редко. Рисковать, извини, не хочу.

— Я не в обиде, — если сначала разговора логика Щеряги казалась Балису то ли самодурством, то ли банальным маразмом, то теперь бывший морпех почувствовал, что в рассуждениях милиционера есть чёткая система. И впрямь, ему сложно было представить себя на побегушках у какого-нибудь криминального авторитета, превращенного перестройкой и демократизацией в эдакого местного князька — хозяина города и окрестностей. — Только я действительно не могу понять, вчера вы ловили этих бандитов, а сегодня готовы им служить. А как же закон?

— Нету, — Щеряга устало махнул рукой, — нету нынче закона. На бумаге он есть, а в жизни — нету. А тому, чего нет — служить нельзя, потому как невозможно. А можно только выбрать, кому теперь служить: Салтычихе — или Демидову. Раз пятерка по истории была — поймешь.

— А они будут, эти Демидовы?

— Будут, — убежденно заявил Щеряга. — Никуда не денутся, появятся. Это коммунисты недобитые Россию хоронят. Сначала просрали все что можно, а теперь заныли — мол без КПСС и вся страна погибнет. Да ничего подобного. Оглянись вокруг — разве мало умных, умелых, работящих людей без партбилета. И что, всем в гроб ложиться только потому, что компартия долго жить приказала? Или все жить попробуем?

— А что, этим умным, умелым, работящим без криминала — никак?

— А вот поработай, где я предлагаю, на месте все и посмотришь. Еще раз говорю — скважины они получили вполне законно, криминала там и близко не было. Вот и посмотрим, что дальше будет. А если все хорошо сложиться — годика через два-три встретимся, поговорим опять о жизни… Ну, согласен?

— Согласен, — впервые за беседу улыбнулся Балис. — Убедили.

— Ну вот, — улыбнулся и Щеряга, — будешь теперь "нравственным человеком" по московским меркам.

— Это как?

— Да, приезжала тут одна подруга жены, вместе в Новокузнецке в школе учились. Жена у меня с Новокузнецка, да… Ну так вот, подруга эта теперь в Москве работает, литературовед. Вот, значит, поговорили мы с ней, примерно как с тобой, и в итоге она мне и заявляет: "Вы, Денис Владимирович, нравственный человек". Это как, спрашиваю. А так, говорит, что Вы продаетесь один раз в жизни, как настоящий рыцарь.

— Настоящие рыцари не продавались, — хмуро заметил Балис.

— Каждый понимает так, как ему легче. Если не может человек понять, как можно жить и не продаваться, то начинает придумывать себе всякие хитрые объяснения. Понимает ведь, что жизнь обмануть пытается, но, тем не менее, выкручивается.

— Почему — жизнь обмануть?

— Да потому что за одним объяснением потребуется другое. Ну, произвела она нас с тобой в настоящие рыцари, а дальше-то что? Говорит: понимаю, откуда рыцари в Средние Века брались. Но откуда, говорит, вы сейчас-то появляетесь?

— А Вы ей: "Объясняю"…

Щеряга расхохотался как-то очень свободно и искренне, видимо, добившись нужного для себя исхода разговора, он просто получал удовольствие от общения.

— Да не стал я ей ничего объяснять. Не поймет. Ну не верит она в то, что я чувствую себя ответственным за тех, кто живет в этих краях. За то, чтобы их не убивали, не грабили, не насиловали по ночам… И не поверит никогда, потому что не понимает, что так в жизни бывает. Тебе объяснял потому, что ты понять меня можешь, в тебя тоже с детства вбито, что есть такое понятие — долг, которое выше нас, выше нашей жизни. Пусть мы по-разному этот долг понимаем, но по сути он — один и тот же… Ладно, поболтали и будет. Значит так, как у тебя с деньгами?

— Пока что не бедствую, — уклончиво ответил Балис.

— Хорошо. Тогда летишь в Тюмень, оттуда — в Радужный. Позвони по этому телефону, — Щеряга протянул ему визитную карточку, — тебя в аэропорту встретят. Скажешь — я тебя направил. Я тоже сегодня позвоню, предупрежу. Давай, успеха тебе, парень.

— Спасибо… Счастливо.

— Счастливо. Надеюсь, еще увидимся.

ЛОНДОН. 2 НОЯБРЯ 1888 ГОДА ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.

Тащиться тем вечером в Ист-Энд Герману хотелось менее всего. Во-первых, поздняя осень — пожалуй, самое неподходящее время для экскурсий по Лондону: холод, пронизывающий ветер, туман. Ну а во-вторых, Ист-Энд, отнюдь не переполнен памятниками истории и архитектуры. Герману не раз приходилось проходить или проезжать среди казавшихся бесконечными кварталов однообразных мрачных домов из тёмно-серого кирпича. Нет, любоваться в этих местах было решительно нечем. Зато, куда ни повернись, сразу взгляд натыкался на какой-нибудь притон, даже если таковыми считать только пивные и ночлежки, исключая из списка многочисленные мюзик-холлы и дешевые меблированные комнаты, сдававшиеся за символическую плату тем, кто был не в состоянии платить больше. По иронии судьбы именно второе обстоятельство и превращало визит лейтенанта российского Флота Германа фон Лорингера в этот район в насущную необходимость: где-то в недрах Ист-Энда уже вторые сутки кутил лейтенант Сергей Белов. И если сейчас его не найти — скандал разразится преогромнейший. Сначала здесь, в Лондоне, а потом и в Санкт-Петербурге, в Адмиралтействе. А раз так, то товарища надо выручать. И пусть Сергей и Герман до визита в Англию были почти незнакомы, да и характерами не очень-то и сходились, однако же, флотское братство — превыше всего.

Первые два часа поисков ничего не принесли. Герман обошел около дюжины пабов, в которых русского офицера не видели и ничего о нем не слышали. Между тем стемнело, поднялся туман, а народу на улицах сильно поубавилось. Последнее объяснялось не столько поздним часом (жизнь в этих кварталах не затихала ни днём, ни ночью) сколько тем, что в городе вот уже три месяца свирепствовал таинственный Джек-Потрошитель — маньяк-убийца, оставлявший за собой расчлененные трупы. Все попытки Скотланд-Ярда напасть на его след оказывались тщетными, преступник, словно насмехаясь над полицией, рассылал в газеты издевательские письма, иногда прикладывая к ним кусочки внутренностей очередной жертвы — в качестве подписи.

Лейтенант не опасался нападения: объектом охоты Потрошителя были исключительно лондонские проститутки, однако от мысли, что, возможно, совсем рядом с ним в тумане бродит такой монстр в обличии человека, становилось не по себе. А если учесть, что туман становился настолько плотным, что уже в половине десятка шагов от себя с трудом можно было различить человеческий силуэт — поневоле станешь предельно внимательным и осторожным и будешь прислушиваться к каждому шороху.

Нервное напряжение, холод, легкий голод — достаточно причин, чтобы сделать небольшой перерыв в поисках, решил Герман. По местным обычаям половина восьмого вечера — самое время для обеда. Он решил, что немного задержится в ближайшем пабе, который будет достаточно приличным, чтобы там можно было есть и пить без особого риска для здоровья. Увы, найти подходящий паб в Уайтчепеле оказалось непростым делом. Следующие четыре паба Германа разочаровали: в них не было ни Белова, ни подходящих условий для отдыха. Но, наконец, в пятом, носящем название "Пьяный пони" (на вывеске художник довольно умело изобразил валлийского пони несущегося вскачь с таким бесшабашным видом, словно тот и впрямь слегка хлебнул для храбрости), его ожидал частичный успех: русского моряка там тоже не видели, но заведение оказалось достойным того, чтобы передохнуть.

Нет, разумеется, "Пьяный пони" оказался внутри отнюдь не ресторацией для джентльменов, каким-то чудом перенесенной в Ист-Энд из Челси, в пабе было весьма шумно, дым трубок смешивался с чадом очага и достигал под потолком такой густоты, что вполне можно было рискнуть повесить небольшой топорик. Гомон ремесленников, торговцев, разнорабочих, матросов и докеров сливался с пьяным хохотом девиц легкого поведения, разбавлявших мужскую компанию чуть ли не за каждым столиком. Однако, с другой стороны, пол и столы кабака выгодно отличались чистотой, запахи стряпни не вызывали неприятия, а у входа скучал вышибала весьма внушительных габаритов.

Мгновенье поколебавшись, Герман медленно двинулся по залу в поисках места, куда бы лучше присесть. Его внимание привлек небольшой столик в дальнем углу, где в одиночестве обедал худощавый джентльмен средних лет. Лейтенант уже почти подошел к столику, когда вдруг почувствовал "голос крови". Это было так неожиданно, что он застыл на месте, словно выпав из реальности.

— Котик, не хочешь ли угостить свою киску? — вернул моряка к жизни весьма грубый и прокуренный голос, тщетно пытавшийся придать своему звучанию нежность и ласку.

Пока он стоял, словно столб, вокруг него успела обвиться одна из представительниц первой древнейшей, явно достигшая того возраста, о котором на Родине у Германа говорили: "В сорок лет бабе сноса нет". Косметике было отдано более чем должное, однако дешевые пудра, кремы и помада не могли уже скрыть следов прошедших лет и нездорового образа жизни.

— Котику сначала нужно угоститься самому, детка, — ласково, но решительно разорвал объятия проститутки Герман. — А потом можно будет подумать и об иных развлечениях.

— Ну… — разочаровано протянула неудачливая жрица любви и добавила в спину, безуспешно пытаясь придать голосу томность, — я буду ждать, пока ты позовешь меня, котик.

Мужчина за столиком, казалось, не обратил никакого внимания на происшедшую рядом сцену, продолжая свою трапезу.

— Извините, сэр, позвольте присесть рядом с Вами? — обратился к нему Лорингер.

Только тут джентльмен оторвался от ростбифа, поднял голову, окинул моряка внимательным взглядом темных глаз и приветливо кивнул.

— Прошу, сэр.

— Благодарю.

Офицер опустился на массивный табурет, снял шляпу-котелок и обратил свой взор в сторону стойки, ожидая обслуживания. В солидных лондонских ресторанах, в которых он привык бывать, рядом со столиком моментально появился бы официант, но здесь все было иначе: официантов заменяли девушки-подавальщицы в опрятных темных передниках, которые отнюдь не спешили оказать новому посетителю внимание.

— Вы издалека, сэр?

— Что?

Герман вздрогнул от неожиданного вопроса.

— Простите?

— Я спросил, Вы издалека?

— Да, из России… А как Вы догадались?

— Вообще-то я только предположил, что Вам не знакомы нравы Ист-Энда. Если Вы будете сидеть так же молча, то, боюсь, дождетесь, что на Вас обратят внимание только к утру. То, что вы моряк, скорее всего — военный, я обратил внимание, но вот на Россию никаких указаний я не заметил. Разве только еще очевидно, что в Лондоне Вы недавно.

— По правде сказать, сэр, я недоумеваю, как Вы во мне моряка заподозрили, — откровенно удивился Герман.

— Элементарно — по походке, — объяснил незнакомец. — Необходимость передвигаться по качающейся палубе во время качек и штормов вырабатывает у моряков особенную походку.

— Ну а почему военный моряк?

— Здесь я был менее уверен. У Вас военная выправка, у гражданских моряков она редко встречается.

— А недавно в Лондоне?

— У Вас вся одежда лондонская, но абсолютно новая. Для жителя города это совершенно нехарактерно.

— Верно, я по приезде сразу же полностью обновил свой гардероб.

Герман хотел продолжить, однако в этот момент его внимание переключилось на проходящую мимо подавальщицу.

— Будьте любезны, — рявкнул он командирским голосом. Девушка от неожиданности чуть не выронила поднос с грязной посудой, но в последний момент сумела удержать его в руках и повернулась на голос.

— Что Вам угодно, сэр?

— Бифштекс у вас есть?

— Конечно, сэр, — в голосе подавальщицы проскользнула обида.

— Вот бифштекс с картофелем и давайте. И кружку эля.

— Бифштекс и эль, — девушка уже вполне овладела собой и, кивнув, двинулась дальше.

Герман перевел взгляд на сотрапезника, тот, доев горячее, достал изогнутую трубку-калабаш и стал не спеша набивать её табаком.

— Как это просто выглядит, когда всё объяснят, — продолжил разговор моряк, — прямо как в книжке. Недавно я читал что-то подобное.

— У Эдгара По, я полагаю, — без видимого интереса откликнулся незнакомец. — Что-нибудь вроде "Убийства на улице Морг".

— Нет, По я читал уже давно. Кстати, Вы абсолютно правы, рассказы про Дюпона. Там еще было про похищенное письмо… Но я имел в виду другую книгу, я купил её здесь, в Лондоне. И она вышла совсем недавно… Вспомнил. Роман Артура Конан Дойля и Джона Уотсона "Этюд в багровых тонах". Вы не читали, сэр?

Собеседник несколько мгновений молчал, занятый раскуриванием трубки. Потом откинулся назад, выпустил клубы ароматного дыма и произнес:

— Вот Вы о чем. Читал я эту книгу.

— Ну и как Вам она?

— Слабая книга, — англичанин снова пыхнул дымом и уточнил. — Я имею в виду не её художественные достоинства, в этом я не разбираюсь. Но дедуктивный метод показан там совершенно недостаточно и неправильно.

— Недостаточно? — изумился Герман. — Да ведь ему вся книга посвящена.

— Ничего подобного, большая часть книги — это разговоры вокруг метода, только затуманивающие его суть. Да еще и эта американская история…

— Но без неё решительно невозможно понять, что же двигало Хоупом.

— Чтобы понять это, достаточно было прочитать десяток строк телеграммы из Кливленда.

— Право, мистер, — с нескрываемой досадой произнес Лорингер, — Вы, безусловно, наблюдательный человек, возможно, Ваша книга о расследовании какого-нибудь преступления была бы гораздо интереснее, а метод — эффективнее, но дедуктивный метод всё же придумали Конан Дойль и Уотсон, и не стоит их осуждать за то, что они показали своё изобретение так, как считают нужным.

Худое лицо собеседника озарила улыбка.

— Отнюдь. Ни Конан Дойль, ни Уотсон не изобрели дедуктивного метода — оба они никогда не занимались раскрытием преступлений.

— А кто же его изобрел?

— Как и написано в повести — Шерлок Холмс.

— А почему Вы в этом так уверены?

— Главная причина моей уверенности в том, что Шерлок Холмс — это я. Одиннадцать лет назад я действительно расследовал убийства Эноха Дреббера и Джозефа Стэнджерсона.

Герман несколько мгновений довольно оторопело смотрел на собеседника, ожидая признания в розыгрыше, но тот, как ни в чем не бывало продолжать курить свой калабаш, и моряк понял, что с ним не шутят. Вспомнилось описание Холмса в книге. Ну да, высокий (насколько можно судить о росте сидящего человека), худощавый, с орлиным носом… Уже не молод, но действие повести и впрямь происходило в семьдесят седьмом году… Эх, было время… И небо было голубее, и голуби небеснее…

— Лейтенант российского флота Герман фон Лорингер, — представился он и неуверенно добавил: — Честное слово, каким-то нереальным все это кажется… Неужели в этой повести — все правда?

— Да нет, — снова улыбнулся Холмс, — кое-что там, конечно, придумано, куда же в художественном произведении без этого. Впрочем, в изложении фактов Джон точен, профессия врача приучила его к пунктуальности.

Подошедшая подавальщица поставила перед Германом блюдо с бифштексом и жареным картофелем и оловянную кружку с элем: старую, немного сужающуюся кверху и с многочисленными вмятинами на стенках — следами застолий давно минувших дней.

— Принесите мне еще кофе, — попросил ее Холмс.

— И мне, пожалуй, тоже, — присоединился Герман. В самом деле, горячее в такую погоду не повредит. Показав кивком, что заказ принят, девушка удалилась.

— Наверное, после выхода книги Вы стали очень известны?

— Да нет, практически ничего не изменилось. Во-первых, книга вышла совсем небольшим тиражом, а, во-вторых, и до её выхода у меня была вполне сложившаяся репутация… в определенных кругах. Те же, кто далек от мира криминала, полагаю, так же как и Вы уверены, что Шерлок Холмс — авторский вымысел.

Герман отрезал кусок бифштекса — более чем сносно. Видимо и в этих трущобах были свои заведения высокого по местным меркам уровня, к числу которых принадлежал и "Пьяный пони".

— Мистер Холмс, извините, если я навязчив, но мне очень бы хотелось узнать, почему Вам не нравится, как в книге описан Ваш дедуктивный метод?

— Да нет, мистер Лорингер, я с удовольствием расскажу, только зачем это Вам? Думаете сменить профессию?

— Ну уж нет, — улыбнулся Герман, — кто в море походил, того на берег только хворь загонит. Дома долго мне нельзя, сердце просится в моря. А Вы так по-прежнему и не интересуетесь ничем, что выходит за рамки Вашей профессии?

— В рамках профессии сыщика нужно знать весьма многое, мистер Лорингер. Поэтому я не считаю возможным тратить внимание на то, что к ней не относится. И это не раз мне помогало.

— Помогало?

— Представьте себе. Четыре года назад мне пришлось расследовать одно весьма запутанное убийство. Главной сложностью было то, что там убийца использовал болотную гадюку, которую потом подманивал обратно свистом. [39] На этот свист обратили внимание свидетели. Но уже по окончании расследования, Уотсон объяснил мне, что змеи глухи. Знай бы я об этом раньше, раскрыть это дело мне было бы труднее.

— Мне кажется, это исключение, которое подтверждает правило. Замыкаясь только на своей профессии, мы обедняем себя. Кроме того, жизнь порой выдает совершенно неожиданные повороты, и знания, которые раньше казались бесполезными, могут оказаться жизненно необходимы. Неужели с Вами такого не случалось?

Холмс с ироничной улыбкой покачал головой.

— Я занимаюсь раскрытием преступлений почти пятнадцать лет, и, пока что, мне ни разу не приходилось сожалеть об отсутствии знаний в области политики, экономики или, скажем, коневодства. Даже когда я расследовал дела, так или иначе со всем этим связанные.

— Коневодства? — заинтересовался Герман.

— Была одна история, связанная со скачками. Для раскрытия дела главным оказались знания о ядах, а не о подготовке беговых лошадей.

— А политика?

— Ну, политическими преступлениями в наш просвещенный век никого не удивишь, к сожалению. Примерно год назад я пытался спасти жизнь одного молодого человека, на которого покушались по совершенно безумным политическим мотивам. Настолько безумным, что он так до конца не смог поверить в серьезность ситуации и нарушил мои инструкции, в результате чего погиб.[40]

От этих слов у лейтенанта по коже пробежал холодок.

— Это была одна из самых болезненных моих неудач, за которую мне до сих пор стыдно, — закончил сыщик.

— Наверное, неудачи редки в Вашей практике, если Вы так остро их переживаете? — предположил моряк.

— Не сочтите за хвастовство, но редко кому из преступников меня удается обмануть. Однажды я обманулся сам, приняв за преступление страх перед предрассудками, в другой раз меня провела очень незаурядная женщина, но и там было не столько преступление, сколько несчастная любовь… [41] И в том неудачном деле молодого человека, собственно, единственной моей ошибкой было то, что я недооценил изобретательность нескольких мерзавцев, всё остальное было сделано правильно. Мне случалось распутывать узлы, завязанные куда более изощренными умами, нежели те убийцы.

Снова появилась подавальщица, на подносе у которой было две небольших медных чашечки с горячим кофе, над которыми клубился легкий парок.

— А не выпить ли нам за знакомство? — предложил Герман.

— Неплохая идея, — согласился Холмс. — И что же пьют русские морские офицеры?

— Всё что угодно, кроме воды и керосина, — рассмеялся Лорингер, вспомнив старую корабельную шутку. — Если ничего кроме этого нет — придется керосин. Но только не воду.

— Сэр, в нашем заведении большой выбор напитков, керосин мы используем только для освещения, — с уморительной серьезностью произнесла девушка.

— В таком случае, принесите нам два виски, — попросил Холмс.

— Да, сэр, — подавальщица величественно удалилась.

— Скажите, а в чем все же суть Вашего дедуктивного метода? Раз Вы говорите, что Уотсон описал его неверно?

— Неверно — не совсем то слово. Неполно — так правильнее. Уотсон постоянно повторяет две ошибки. Во-первых, показывая цепочку моих рассуждений, он всегда начинает с первого звена.

— А откуда же начинать, если не с первого звена? — поразился Герман.

— С его поиска. Вспомните, что, прибыв на место убийства Дреббера, я сначала осмотрел парк перед домом. После этого я почти наверняка знал профессию убийцы. Разумеется, не всегда так везет, но осматривать место преступления снаружи просто необходимо. Метод — это набор правил. Не только правил построения выводов из улик, но и правил поиска этих улик. А в Скотланд-Ярде до сих пор осмотр места преступления производится, как сыщику заблагорассудится…

— И улики не должны уничтожаться, раньше, чем будут всесторонне исследованы, — задумчиво произнес Герман.

Холмс помрачнел.

— Вы имеете в виду надпись около трупа Кэтрин Эдоус?

— Именно, — подтвердил Герман. — Я понимаю, что политические последствия этой надписи весьма неприятны, но, может быть, она могла дать дополнительные пути к поиску убийцы.

— Расследовать громкие преступления всегда тяжело, — вздохнул Шерлок Холмс. — Обычные преступления мало интересуют репортеров и публику, но вокруг таких дел прямо-таки кишат всякие искатели сенсаций, возбуждая нездоровые страсти.

— Для меня до сих пор загадка, понимают ли они, что своими действиями они только мешают осуществлению правосудия, — признался лейтенант.

— Тут не все так просто. Бывают ситуации, когда журналисты и огласка оказываются очень полезными. Важно только, чтобы они не брали на себя ту работу, которую они не должны и не умеют исполнять.

— Но в случае с Джеком-Потрошителем газетчики именно это и делают, — горячо возразил Герман. — Каждый день печатают версии одна нелепее другой. Я слышал, что среди жителей Ист-Энда уже начались волнения, собираются какие-то дружины самообороны. Нет, я понимаю тех людей, рядом с которыми изо дня в день ходит это чудовище, а полиция не может их защитить. Но ведь их гнев направляют не на самого Потрошителя, а на чужаков, а это может очень плохо кончиться.

— Направляют на чужаков? — удивился Холмс. — О чем Вы говорите?

— Я говорю про версию «Кроникл», что Потрошитель — это русский врач Михаил Острог, якобы являющийся тайным агентом и, по заданию российского министерства внутренних дел, возбуждающий таким способом ненависть англичан к евреям. На мой взгляд, такие заметки как раз возбуждают ненависть англичан к русским.

— Я понимаю Ваши патриотические чувства, господин лейтенант, но, думаю, что, принимая столь бредовые идеи всерьез, Вы невольно становитесь на один уровень с теми, кто их измышляет. Поймите, если Вы действительно хотите поставить точку в этом кровавом безумии, то надо искать не русского или еврея, масона или тайного агента, а преступника. И судить его надо за то, что он — убийца, а не за что-либо иное. В старой доброй Англии уже много лет можно встретить масонов, евреев, русских и даже тайных агентов. Но таких преступлений еще не бывало.

— Вы уверены?

— Конечно уверен, — одними губами улыбнулся Холмс. — История преступлений входит в круг моих профессиональных интересов, я стараюсь максимально подробно изучить всю информацию об уголовных преступлениях, которую только могу найти, не только о том, что произошло в Соединенном Королевстве, но и в других государствах.

— В том числе и в Российской Империи?

— Несомненно. У вас было немало весьма занятных случаев. Например, недавнее убийство в Петербурге содержательницы ломбарда. Или дело капитана Копейкина…

— Извините, ничего не слышал, — развел руками Герман. — Я слишком много времени провожу в море, поэтому не обременяю себя знанием криминальной хроники.

— Ну вот видите, наши точки зрения совпали, — улыбнулся Холмс.

К столику вновь подошла подавальщица.

— Ваш виски, сэр, — произнесла она, ставя толстостенный стакан перед сыщиком, затем повернулась к Герману, повторила ту же фразу, поставила стакан с темно-янтарной жидкостью на столик, забрала пустые тарелку и кружку и важно удалилась.

— Что это с ней? — не понял моряк.

— Она вошла в роль, обслуживает джентльменов, — пояснил Холмс. — Это одно из лучших заведений в Ист-Энде, но все же джентльмены сюда заглядывают не слишком часто. Так что теперь, чтобы поддержать марку, надо будет накинуть ей на чай не меньше пары шиллингов.

— Понятно, — кивнул лейтенант. — А вот насчет совпадения взглядов — Вы не правы. Уголовная хроника меня действительно не интересует, но зато есть многое другое, не имеющее отношение к морскому делу, что мне интересно. Например, древняя история.

— Что может быть там интересного? — легонько пожал плечами сыщик.

— Ну как же, старинные предания. У нас в России их множество, да и Британия ими не обижена. Неужели Вы хотя бы в детстве ими не увлекались? Великий Мерлин, король Артур, фея Моргана…

Собственно, весь разговор Герман ждал возможности поднять эту тему. Кем бы ни был потомок дэргов, но об эпохе заката державы Пэндра он должен был знать… Если только он знал о том, что он дэрг.

— Это, пожалуйста, к Конан Дойлю, он еще и исторические повести пишет. Мне — не до этого. Тем более, с точки зрения расследования преступлений, то время было совершенно диким. Полагаю, что даже Лестрейд, абсолютно неспособный к серьезным аналитическим выкладкам, при дворе этого самого Артура смотрелся бы величайшим сыщиком.

Герман пригубил виски. Шерлок Холмс, несомненно, был потомком логрского рода, но, столь же несомненно, дэргская кровь в нем спала. Не так спокойно, как в тех нескольких людях, которых лейтенант фон Лорингер ранее повстречал в Лондоне. Там от могущества дэргов были лишь слабые следы, заметные, наверное, только логру, постоянно настороженному на поиск себе подобных. Здесь же сон крови был беспокоен, волнителен и всё же это был сон. Если дэргская кровь разбавлена человеческой, то пробудить её от сна самому человеку без определенных ритуалов не под силу. Несомненно, Холмс не знал ритуалов и не подозревал о своём глубоко скрытом могуществе. Но в нём сыщик и не нуждался: у него было другое призвание, освещающее всю его жизнь. Не обретя себя в дэргской истории, он состоялся в истории человеческой. Ведь вполне может статься, что сыщики будущего, двадцатого столетия, будут прилежно изучать дедуктивный метод, впервые сформулированный Шерлоком Холмсом.

Они еще немного о чем-то поговорили, затем покинули паб и расстались. Герман продолжил поиски Белова. Холмс, разумеется, не сказал, что ему понадобилось среди ночи в Ист-Енде, но лейтенант полагал, что ответ очевиден. Не надо было виртуозно владеть дедуктивным методом, чтобы понять, что в это время и в этом месте сыщик мог заниматься только одним делом: поиском Джека-Потрошителя.

Сергея удалось разыскать в каком-то борделе через пару часов. Увы, скрыть инцидент не удалось, и спустя два дня, пятого ноября, лейтенанты Белов и фон Лорингер покинули Лондон. Герман так и не успел воспользоваться любезным предложением Шерлока Холмса и посетить его квартиру на Бейкер-стрит в доме 221-б. Еще через четыре дня, девятого ноября, убийством Мэри Келли в деле Джека Потрошителя была поставлена последняя кровавая точка, точнее, многоточие: имя убийцы так и не было названо. Впоследствии, когда рассказы и романы Конан Дойля и Джона Уотсона разошлись по всему миру, Герман покупал каждое новое издание, в надежде узнать разгадку тайны, к которой ему удалось мельком прикоснуться той ночью в туманном лондонском ноябре. Но, видимо, тайна оказалась слишком серьезной — ничего о расследовании Холмсом дела Джека-Потрошителя так и не было опубликовано. С тех пор Лорингер несколько раз бывал в Лондоне, но заглянуть к Холмсу не решился: имя сыщика уже вовсю гремело в Европе и Америке, вероятно, его ужасно раздражали непрошеные посетители, не хотелось попасть в их число. В последний раз возможность снова поговорить с Холмсом он упустил в девятьсот первом, когда посетил театр «Лицеум» на Стренде, где американец Уильям Жилетт представлял пьесу "Шерлок Холмс". Сам знаменитый сыщик скромно наблюдал за игрой актеров из партера. Время наложило свою печать на его облик, но Герман сразу его узнал. Увы, в антракте в курительной комнате вокруг Холмса сразу образовалась плотная и шумная толпа почитателей, толкаться в ней капитану первого ранга барону Герману фон Лорингеру не захотелось. Он досмотрел спектакль до конца, от души похлопал актерам, особенно юному исполнителю роли уличного мальчишки Билли Чарльзу Чаплину и вернулся в гостиницу. Вскоре капитан получил назначение на Дальний Восток, с которого в родную Лифляндию уже не вернулся — он погиб через четыре года при обороне Порт-Артура

ДОРОГА.

Проснувшись, Балис на удивление четко вспомнил почти все, что произошло с ним накануне. Разве что переход ко сну остался в памяти в каких-то обрывках: усталость, с которой он боролся почти весь день, нахлынула вдруг столь внезапно и сильно, что справится с ней было выше человеческих сил.

Приподняв голову, Гаяускас огляделся вокруг. Красноватое светило поднялось уже довольно высоко, однако, утомленные ночным разговором, все, похоже, еще спали. По сторонам слегка дымящегося костра, завернувшись в одеяла, залегли Мирон и его «лоцман» (Балису врезалось в память это морское прозвище юного спутника Нижниченко). Сережка посапывал под фургончиком, укутавшись в неизвестно откуда взятый плед в крупные белые, синие и красные клетки. Таинственный Наромарт и его спутники, надо полагать, смотрели сны внутри повозки.

Немного в стороне отчетливо наблюдалась поросшая кустами лощина, в ней, скорее всего, протекал ручей. Пожалуй, именно оттуда следовало начать новый день.

Надев сапоги, он направился к лощине, заодно заводя наручные часы, которые показывали половину девятого. Стрелка компаса по-прежнему никак не могла определиться с направлением на север, но сейчас это его уже почти не беспокоило, хватало и других тем для размышления.

Дойдя до края лощины, Балис убедился в правоте своего предположения: по дну и впрямь протекал небольшой ручеек. Однако, внимание привлекало совсем не это: оказывается, капитан был отнюдь не первым из спутников, проснувшимся этим утром.

Внизу разминался Наромарт. Плащ, в который незнакомец кутался накануне, висел на кустах, сейчас «маг» был одет в какое-то подобие футболки, обтягивающие рейтузы и высокие кожаные сапоги, все темных тонов, под цвет черной коже самого мага. В левой руке он держал длинный меч, который по ходу тренировки то двигался медленно и плавно, то вдруг начинал мелькать столь быстро, что уследить за клинком было невозможно, тот словно превращался в сверкающее облако. Все это дополнялось перемещениями самого бойца, то лениво-замедленными, то резко ускоренными и словно превращалось в странный танец, непонятный и по-своему очаровательный, одного взгляда на который хватало, чтобы понять — тренируется тот, кто действительно умеет работать мечом.

Это было тем более удивительно, что когда Наромарт остался без плаща, сразу бросалось в глаза его страшное увечье. Правая рука «мага» беспомощно болталась вдоль туловища, вся покрытая старыми шрамами. Такие же шрамы уничтожили и половину лица Наромарта, точнее всю правую половину головы. Даже с расстояния нескольких метров на него было трудно смотреть без содрогания, и Балис с ужасом подумал, как могла бы сложиться их встреча, если бы вчера вечером у костра Наромарту бы взбрело в голову откинуть капюшон плаща.

На фоне такого зрелища чёрный цвет кожи «мага» воспринимался без удивления. А то раньше Балис чернокожих не видел. Шрамы — другое дело. Тут было чему поразиться и над чем подумать.

Между тем, негр то ли закончил упражнения, то ли решил сделать перерыв. Повернувшись в сторону Балиса, он призывно махнул левой рукой.

— Спускайтесь!

Гаяускас, несколько удивленный тем, что его так быстро заметили (все-таки, во время тренировки не очень обращаешь внимание на то, что творится вокруг), сбежал вниз по склону.

— Доброго утра.

— И Вам.

— Что ж это Вы так рано встали?

Вблизи шрамы Наромарта гляделись еще страшнее. Не было ни правого глаза, ни правого уха. Рот, справа выглядел просто как щель среди шрамов, слева смотрелся почти обычно, только настораживал цвет губ — какой-то темно-фиолетовый. Шея справа так же была покрыта рубцами, уходящими вниз, под бархатную черную жилетку. К тому же теперь было видно, что негр прихрамывает на правую ногу, хотя, когда он выполнял упражнения, это было совершенно незаметно.

— Привычка… А Вы?

— Я же эльф, нам не нужен долгий сон. Три часа по вашим меркам мне вполне достаточно, чтобы быть бодрым в течение двух суток. Конечно, если за это время не придется заниматься, например, разгрузкой торгового судна. Это, знаете ли, здорово выматывает.

— Догадываюсь, — кивнул Балис. — Только, знаете ли, эльф, маг… В это как-то тяжело верится.

— А что делать? — пожал плечами Наромарт. — Я ведь действительно эльф. И я не виноват, что мой народ или никогда не жил в вашем мире или, что более вероятно, давно его покинул.

— Почему второе вам кажется более вероятным?

— Ваш мир очень похож на Женин, а с ним мы много разговаривали на эту тему. У вас много сказок про эльфов, гномов, драконов. Согласитесь, из ничего эти истории вряд ли бы возникли.

Капитан недоверчиво хмыкнул.

— Знаете, вспоминается мне одна наша сказочка про эльфов. Дюймовочка называется. Так вот, что-то на описанного в ней эльфийского принца ростом три сантиметра и с крылышками за спиной Вы не очень то похожи.

— Простите, а три сантиметра — это сколько?

Усмехнувшись, Балис развел на правой руке большой и указательный пальцы, демонстрируя примерно рост андерсеновского героя.

— Так это спрайты были, — объяснил чернокожий эльф. — Вообще-то эльфами их обычно не называют, но они наши дальние родственники.

— Странновато с вашим ростом таких родственников иметь.

— Ну, уж какие уродились… Родственников себе не выбирают… Кстати, если я не эльф, то кто я по-вашему?

— Человек, разумеется…

— С таким-то ухом?

Наромарт повернул голову, демонстрируя Балису сохранившееся ухо, которое и впрямь мало походило на человеческое: большое, с вытянутым вверх и заостренным кончиком, без мочки.

— Убедительно? Или нужно еще доказательство? Чтобы Вы окончательно поверили?

— Если окончательно, то нужно.

— Хорошо, подержите, — эльф протянул человеку свой меч.

Балис принял оружие, невольно залюбовавшись его оформлением: клинок покрыт сложным узором, гарду образовывало переплетение многочисленных посеребрённых дужек, в которые то тут, то там были вкраплены мелкие разноцветные драгоценные камушки, рукоятка обтянута кожей с золотым тиснением, а в серебряный набалдашник на ее навершье был вделан темно-красный камушек размером с крупный фундук.

— Э, что Вы делаете?

Увлекшись разглядыванием оружия, Балис на мгновение упустил из виду действия его хозяина. А Наромарт тем временем достал из прикрепленных к поясу ножен кинжал и легонько уколол себя в плечо.

— Ничего страшного. Зато теперь у Вас не должно быть никаких сомнений.

Балис смотрел на выступившую капельку крови. Маленькую капельку темно-синей крови. Сомнений действительно не оставалось. Уши — это только уши, мало ли какими они вырасти могут, бывает, люди и хвостатыми рождаются; а вот цвет крови — это сильный аргумент. Можно сказать — сногсшибательный. Так что, придется поверить в существование двухметрового чернокожего эльфа. Правда, какой он там маг, еще неизвестно, зато, несомненно, отличный воин. Хотя, опять же, велик ли толк от меча при наличии огнестрельного оружия? Вслух, однако, Балис сказал только:

— Да, с Вами связаны сплошные тайны…

— Не думаю, что у меня больше тайн, чем у Вас, — быстро возразил Наромарт. — Просто, большинство моих тайн лежат на поверхности, а Ваши — скрываются в глубине.

Убрав кинжал обратно в ножны, эльф взял из рук Гаяускаса меч и направился к кусту, на который повесил свой плащ. Рядом с кустом на земле лежали ножны, обшитые кожей и украшенные тиснением и бисером.

— Не знаю, о каких моих тайнах Вы говорите, — произнес Балис, — но поверить в Ваши слова мне, прямо скажем, непросто.

— Со временем будет легче, — Наромарт присел у куста, зажал ножны ступнями и коленями и убрал клинок, а затем надел на себя перевязь. — Честно сказать, меня больше беспокоит другое.

— Что именно?

— Вас не смущают мои шрамы?

— Ах, это… Я — офицер, а среди офицеров не принято обращать внимания на увечья. Все мы рядом с этим ходим.

— А что Вы думаете об остальных?

— Лучше спросить их самих. Знаете, мне кажется, что эти шрамы, прежде всего, смущают Вас.

Наромарт кивнул. Балису показалось, что его собеседник несколько смешался, хотя делать выводы по выражению живой половины лица эльфа было весьма рискованным занятием.

- Не могу привыкнуть. Мне кажется, что с этими шрамами я стал каким-то чудовищем.

— Поставьте себя на мое место. Думаете, мне легче было бы поверить в добрые намерения эльфа-волшебника, не будь на нем этих шрамов? Притом, что для меня и эльфы, и волшебники — сказочные существа, не существующие в действительности.

Эльф хотел что-то ответить, но не успел: по склону лощины спускался к ручью Саша с закопченными котелками в руках. При взгляде на Наромарта на мгновение на его лице отразилось крайнее изумление. А в следующую минуту он как ни в чем ни бывало пожелал спутникам доброго утра и присел у ручья, чтобы набрать воды.