Ярость Антитела

Глава первая

— Спустить вас на землю?! — прокричал Гоша. — Посмотрите, темнеет. Это значит, скоро у нас зуб на зуб попадать не будет. На такой высоте холод просто невыносим. Хотя… — он на мгновение задумался. — Хотя, как мне кажется, мы уже давно замерзнуть могли и без ночи. Глупость, глупость. Я не верю глазам. Ничему не верю!

И он снова поднялся на ноги, чтобы подойти к краю пропасти. Он хотел в очередной раз вглядеться в расстилающийся перед ним пейзаж.

Уходя от погони, покидая странное чрево подземного города, Гоша и Гудзон оказались в тупике. Впереди сияла бесспорной вечностью, известной как смерть, пропасть. Позади было то, от чего они, потеряв все силы, бежали — смерть. Гоша искал выход, но не видел даже призрачного намека на его существование.

Гудзон потянул шпагу, и ее острие без труда вышло из шпалы.

— Но что-то ведь нужно делать, Гоша?..

Тот покачал головой:

— Я не могу собраться с мыслями.

Ветер шевельнул его волосы.

— Я стою выше Монблана, Эверест при таком положении дел — кочка на автостраде. Дороги назад нам нет. — Он оглянулся. — Или вы хотите осуществить спуск через лабораторию?

— Нет-нет, даже не думайте об этом! Продолжайте, я вас слушаю.

— Я не собираюсь продолжать, — огрызнулся Гоша. — Нужна или веревка длиною километров пятнадцать, или парашюты. У вас нет за пазухой такой веревки, Гудзон?

Едва Гоша успел проговорить это, в глубине тоннеля, за дверью, под которую уходили рельсы, послышался грохот. Словно встряхнули огромный лист жести.

— Что это? — произнес Гудзон.

— Сейчас узнаем…

Уходящий от края пропасти тоннель был похож на черный коридор. О том, что происходило в глубине его, можно было только догадываться. Пытаясь пронзить взглядом мрак, Гоша ступил на рельс и наклонился. И в этот момент почувствовал, как дрогнула его нога.

— Они что-то ставят на узкоколейку…

— Узкоколейка — это вот эти железные полосы, заканчивающиеся у края пропасти?

— Да.

Гоша посмотрел в проем, туда, где с облаков уже пропадал серебряный налет.

— Я знаю, как они хотят нас прикончить…

Гудзон шевельнулся. Сделав несколько шагов, он принял похожую на Гошину позу.

— О чем вы говорите?

Взгляд его дрожал.

— Они сейчас что-то пустят по рельсам.

— В каком смысле?

— Вот по этим двум железным полоскам ездят… как бы это вам объяснить… В общем, кареты. Один вагон — и нас нет.

— Какой вагон?

— Вагон, дрезина, цистерна, локомотив — что угодно! — Гоша лихорадочно оглядывался. — У нас даже нет возможности прижаться к стенам! На нас помчится железная махина весом в несколько тонн и размажет по каменной кладке тоннеля!

В темноте сначала раздался грохот, похожий на первый, а потом — скрежет.

— Дверь отъезжает в сторону! — крикнул Гоша. — Скорее к проему!..

Они добежали, и Гоша посмотрел себе под ноги.

— Странная, очень странная смерть…

— Вы глупости говорите! — вскипел Гудзон. Его необоснованный гнев был вызван полной растерянностью.

Рельсы дрогнули, и Гоша схватил Гудзона за руку.

— Сейчас мы выберемся наружу, вы поняли?

— Как это — наружу?.. — Гудзон бросил вниз стремительный взгляд. — Вы с ума сошли?

— Уже давно. С тех пор, как спустился в катер, отправляющийся на экскурсию. Слушайте и не перебивайте. — Выглянув, Гоша оценил состояние скалы. — Сейчас мы осторожно выберемся и закрепимся на камнях за проемом этого тоннеля. Через четверть часа или полчаса мы быстро вернемся. Пусть они считают, что нас смело вниз.

— Не знаю, справлюсь ли…

— Вспоминая, как вы влетели в комнату и прикончили шпагой троих мерзавцев, утверждаю — справитесь!.

— Владеть оружием и карабкаться по горам — не одно и то же…

— Жить хотите?

— Да!

— Тогда — вперед! — скомандовал Гоша.

Он и сам плохо представлял смысл предприятия. Уступы были не настолько широки, чтобы на них можно было стоять и ждать.

Выбросив руку и зацепившись за острый край скальной породы, Гоша перетащил свое тело на склон. Нащупывая ногой опору, он смотрел, как неуклюже переставляет ноги Гудзон. Их разделял проем тоннеля. И — пропасть.

Гоша услышал знакомый стук вагонных пар по рельсам первым. Пытаясь угадать, чем хотели убить двоих беглецов хозяева подземного города, он, не моргая, смотрел в строну проема.

— Что это?! — услышал он сквозь грохот вопль Гудзона.

Гоша смотрел, как, промчавшись между ними, сорвавшись с рельсов и закончив свой громкий бег по рельсам, далеко вперед улетела тяжелая вагонетка…

И снова наступила тишина, такая, что впору было оглохнуть.

Стремительно уменьшаясь в размерах, вагонетка уносилась вниз…

Вращаясь и переворачиваясь, она рассыпала, словно делилась с небом, искалеченные серые тела. Получив свободу, трупы летели вниз, сталкивались друг с другом и тоже уменьшались в размерах. Несколько сотен трупов, получив свободу, кружились, устремляясь вниз, и казалось Гоше, что безжизненные тела вдруг получили возможность двигаться и теперь, радуясь мгновенному освобождению, машут ему руками… И ногами.

На мгновение ему показалось, что среди обнаженных тел было одно — красивой девушки лет двадцати пяти, в офисном костюме и белой блузке. Окровавленная, она стремительно ушла вниз…

«Видения…»

Гоша облизал губы и уткнулся лбом в камень.

Видением это не было. Из ворот лаборатории, промчавшись по рельсам, улетел в бездонную пропасть огромный железнодорожный вагон, груженный человеческими останками и мусором.

Еще мгновение — и облака пожрали и вагон, и трупы, не оставив и следа. И только шум в ушах Гоши и Гудзона да потревоживший обоняние смрадный запах утверждали, что они — были.

— Мне плохо… — услышал Гоша.

— Крепитесь, Гудзон! Мы и не то видели!

— Сколько же там было тел?..

Гоша прижался грудью к отшлифованному ветрами камню. Интересно, думал он, а сколько трупов можно разместить в шестидесятитонном железнодорожном вагоне, если трупы уложить до верха?..

И тут случилось неожиданное.

Когда Гоша понял, что произошло, у него едва не остановилось от ужаса сердце. Как тогда, когда он понял, что на него с высоты полукилометра летит обломок металлической лестницы.

Откуда-то сверху, отрезав им дорогу обратно, рухнули, стукнувшись о бетонный пол, стальные ворота. Гладкие, как лысина Гудзона, и прочные, как броня танка, скользнув, они упали и выбили целый сноп искр.

«Упали под углом, коснулись рельсов», — мгновенно подумал Гоша, пытаясь этим отогнать помутнение сознание.

— Что это значит?! — закричал теперь уже в совершенной тишине Гудзон.

— Это значит, что нам конец, капитан…

Гоша произнес это едва слышно, но Гудзон расслышал.

— Послушайте, Гоша! — заревел он, глядя туда, где только что зиял широкий проем, а теперь отливала красным в лучах заходящего солнца сталь. — В этом веке вы живете, а не я! Придумайте же что-нибудь!..

Было ясно, что ничего придумать нельзя. Можно было только стоять и гадать, кто исчезнет в облаках первым.

— Интересно, что заставит нас упасть — истощение или усталость?

Гудзон, услышав это, округлил глаза.

— Не смейте говорить такое!

— А о чем вы хотели бы поговорить, мореплаватель? О погоде? Она прекрасна. Посмотрите на это восхитительное солнце. Скоро его не станет. Мы покроемся росой и начнем отстукивать зубами Седьмую симфонию Шостаковича.

— Слушать не хочу! Не знаю никакого Шостаковича! Кто такой этот Шостакович — наш спаситель?!

— В темноте люди, даже прочно стоящие на ногах, вдвое утрачивают способность к равновесию. Вестибулярный аппарат рефлекторно готовится к отдыху в темноте, он отключается.

«Нужно что-то говорить, иначе сойду с ума», — подумал Гоша.

— Не разговаривайте со мной на этом языке! Говорите ясно!

Сумерки сгущались.

Гоша потоптался на месте, утверждая себя на неудобном выступе. Ощупал руками камни вокруг себя. Положение рук нужно менять, иначе они затекут.

— Послушайте, Гудзон, — кашлянув, сказал он. — Давайте останемся мыслящими людьми… Тем, кем были до сих пор.

— Я не возражаю, Гоша.

— Тогда смиритесь с мыслью, что, если ворота не откроются… Словом, нам не простоять здесь ночь. Даже если бы мы были сытыми и отдохнувшими, даже если бы мы стояли на земле, стоять неподвижно на одном месте у нас вряд ли бы получилось. В конце концов мы бы обязательно присели…

— К чему вы это?..

— К тому, дорогой Генри, что ночь мы не простоим…

— Это я уже слышал, — заметил Гудзон.

— Вы всё понимаете…

— Ничего я не понимаю!

— Понимаете.

— Нет, не понимаю! — упрямо прохрипел Гудзон.

— Вам не хочется быть мужественным?

— Посмотрите на меня, черт бы вас побрал!.. Я стою почти голый на отвесной скале! На мне какая-то дурацкая белая накидка и тонкие, как бумага, штаны! Вокруг свищет ветер, я любуюсь закатом и до сих пор не вою от ужаса! Разве я не мужественен?!

Гоша крутанул головой.

— Тогда имейте мужество признаться, что скоро свалитесь и через минуту вас не станет, — раздраженно крутанул он головой еще раз.

— Какого дьявола я должен признаваться в этом? Это… это слабость! Да, это — слабость! Я знаю, что мы будем спасены, потому что рядом со мной мудрец! Или как вас здесь называют? Как бы вы сами себя назвали?

— Дебилом, — подсказал Гоша.

— Да! Я ничего не боюсь, потому что рядом со мной — дебил! — выкрикнул Гудзон и поднял подбородок. — Он обязательно что-нибудь придумает в своем духе. На то он и дебил!

Гудзону очень хотелось вселить в Гошу уверенность. Очень хотелось.

— Гудзон… — Гоша хотел улыбнуться, но сметенная с камня пыль угодила ему в рот и он закашлялся. — Генри, я хотел сказать вам…

— Говорите!

— Я очень рад, что встретил вас. И дело даже не в благодарности, которую я испытываю, вспоминая, как вы спасли мне жизнь. И даже не в возможности посмотреть на человека, имя которого проносится в веках… Вы просто классный парень, Генри, поняли?

Гудзон поморгал и невнятно пожал плечами. Не совсем было ему понятно, что означает сказанное Гошей, но по всему выходило, что это слова хорошие. Как Гоша произносит слова плохие, Гудзон слышал.

— Там, внизу, — кивнув вниз, Гоша подумал и задрал подбородок, — ну, или там, наверху… кто бы знал, где мы находимся… таких, как вы, немного.

— Послушай, — Гудзон тоже помялся на месте, разыскивая опору понадежнее. — Мне нравятся твои слова. Но не по душе обстоятельства, при которых ты мне это говоришь. Отчего бы тебе не заговорить об этом за кружечкой хорошего эля, немного позже?

Гоша развернулся. Он стоял на камне шириной не более тридцати сантиметров. Теперь, когда страх отступил и приближалось равнодушие, он почувствовал себя свободно.

Красота заставляла его улыбаться, и в какой-то момент он понял, что ресницы его тяжелы от слез. Это были не слезы отчаяния. Он видел перед собой то, что не дано увидеть ни одному смертному. Окрасившиеся во все оттенки красного облака окутывали верхушки гор. Это бесконечное, похожее на взбитые с клубникой сливки покрывало расстилалось перед ним вдаль, куда хватало взгляда.

Солнце прикоснулось к покрывалу и на мгновение замерло, как замирает, трогая воду, осторожный купальщик. А потом стало стремительно погружаться. И чем меньше оставалось солнца над облаками, тем меньше оставалось оттенков светлого. Бордовое покрывало серело, и лишь там, далеко, так далеко, что глупо было даже представлять, — далеко, где солнце уходило за облака, еще жил свет.

— Я заговорил сейчас, Гудзон, потому что боюсь опоздать, — сказал Гоша, уводя глаза от солнца, которое теперь было похоже на перевернутое блюдце. — Пройдет час или два — и нас не станет. Поэтому хочу сейчас, пока еще есть возможность, сказать главное. Мне было удобно с тобой жить. Ты немного смешной, глуповатый, но отчаянно храбрый и порядочный.

— Кто глуповатый? — посерьезнел Гудзон.

Гоша рассмеялся.

Его смех стих одновременно с заходом солнца.

— Гудзон, в горах очень темно. Сейчас мы потеряем друг друга из виду. Поэтому не молчи… Понял?

— Мне страшно, Гоша…

Кто-то влил в полумрак чернил.

Они потеряли друг друга из виду.