Ядерная ночь. Эвакуация

Глава 7 «Крысы есть всегда»

После долгой дороги передохнуть, конечно, хотелось, но время поджимало. И так мы проваландались со взрывчаткой значительно больше, чем планировали. Впрочем, нас, как людей опытных, такое несоответствие нисколечки не смущало — придётся поработать чуть дольше, делов-то?

Андрей, получивший по месту рождения позывной Камчатка, хотел сесть за руль, но я его не пустил, поскольку твёрдо решил, пока можно будет, ездить быстро — как говорится, на все деньги.

Морпех наш вначале подумал, что я ему не доверяю:

— Тащ капитан, да у меня «стиха»[44] в Японии нафаршированная была, что мне «лесник»?

— Ты ещё скажи «Спек-Цэ»! — проявил я осведомлённость о субароводческих «иконах», упомянув самую редкую и «злую» вариацию «Импрезы».

— Вот чего не было, того не было… Да и стоит она, как чугунный мост! Так почему нельзя, тащ капитан?

— Потому что сам хочу!

— Тады «ой»!

Отъехав от Думаново на пару километров, я вызвал по радио штаб:

— Гнездо Бесу! Как слышите меня?

— Слышу тебя хорошо, Бес! У нас — норма!

— Понял тебя, Гнездо. У нас — аналогично! Прошли Миронежье, как будем на месте, попробуем связаться.

На малогабаритки, что нам выдали, надежды, честно говоря, было мало — не для них задача на два десятка километров связь обеспечивать. И что с этим делать, я пока не знаю. На ум несколько вариантов пока пришли: первый — сделать сеть ретранслирующих пунктов, по крайней мере на наиболее важных направлениях, и второй — найти нормальные станции. Какой из путей выбрать, узнаем позже, когда первая паника схлынет и всё более-менее устаканится.

— А что, у дальнобойщиков не спрашивали про большие рации? Они у них на полсотни кэмэ достают, я слышал… — Реплика Андрея оказалась настолько созвучна моим мыслям, что машинально я ответил:

— Чтобы забрать, надо что-то предложить взамен.

— А за защиту…

— От кого? Ты сам-то видел, чтобы на кого-нибудь тут нападали?

— Погодите, ещё будет… — «успокоил» меня Борматенко. — У нас знаете как на Дальнем Востоке было? Пока Советская власть была и вэчэ на каждом шагу, то, конечно, «закон — тайга, прокурор — медведь», но порядок хоть какой был. И беглых зэков ловили, и контрабандистов… У нас в городке двери вообще не запирали! А как порядок пропал и появилось, что брать, так вообще Дикий Запад начался. С погонями, грабежами… Вон перегонщики в караваны сбивались, чтобы от разбойников отбиваться… И здесь так будет!

— Что-то ты мрачно всё рисуешь, Андрюха!

— Это пока нормальные мужики на виду, вроде вас или меня… А начальника моего вспомните? А если их человек пять таких соберётся? Да уровнем повыше? А если при каждом ещё по три-четыре телаша из тех, что совесть ещё в третьем классе на ластик сменяли, а?

— Как заведутся, так и разведутся! А ты не каркай!

Часы показывали семнадцать минут седьмого, но то ли из-за пасмурной погоды, а может, и ещё по какой причине было уже довольно темно, так что пришлось включить фары.

— Помню, только на службу пришли… — начал рассказывать Андрей, но его прервала заголосившая рация:

— Штаб Трубачу! Штаб, ответь Трубачу.

«Мы сейчас у Колёсных Горок, до штаба километров пять, а он ещё дальше. Точно не добивает!»

— Трубач, здесь Бес. Могу передать в штаб — пока он у меня в зоне.

— О, Василий Семёнович! — Судя по голосу, Баталов обрадовался. — Вы-то мне и нужны!

— Что стряслось у тебя, Серёжа?

— Буча в лагере.

— В каком? Что за буча?

— В «Ромашке». Это километра два южнее трассы, немного не доезжая Медного. Здесь несколько пионерлагерей заброшенных. В них человек семьсот разместили. Как от «дуги» на Медное повернёте — первый поворот направо. Вы где?

Несмотря на некоторую сумбурность, где сейчас находится мой «зам по музыкальной части», я понял. Неясно было, что же там всё-таки происходит?

— Трубач, ты про бучу расскажи!

— Тут человек десять свои порядки наводить принялись, еду и вещи отбирают.

— Ты вмешался?

— Нет. Они очень агрессивные, а стрелять я не решился — народ кругом. Многие со страху в лес подались. Я пока отошёл немного, наблюдаю за ситуацией.

«Эх, Серёжа, Серёжа… Такую фигню надо в зародыше гасить. Сразу! Пока не разрослось!»

— Понял тебя, Трубач! Мне до тебя километров семь, может, чуть больше. Скоро буду! Оставайся на связи.

Я «пришпорил» машину. «Субару» взревела мотором, и за окном придорожные кусты слились в одну сплошную серо-зелёную стену.

— Ну, что я говорил? — однако тон Камчатки был не довольный, как можно было ожидать, а, скорее, озабоченный.

— Накаркал, шаман херов! Кулачки давай разминай! Слышал, стрелять не очень получится.

— Трубач Бесу! — Я снова взялся за рацию.

— Здесь я.

— С тобой ещё народ наш есть?

— Да, Витька-Химик и Терёшин.

— Это кто? — имена мне были не знакомы.

— Вы их не знаете, только сегодня пришли, — принялся объяснять Трубач. — Про Витьку вам ребята должны были рассказать, а Терёшин местный — из этого лагеря. Помогал нам укрытия устраивать. У него тут семья.

— Понятно! С оружием как у вас?

— Огнестрел только у меня.

— А у противников?

— Есть пара ружей и несколько «травматиков».

— А ружья откуда?

— У их заводилы с собой в машине были. «Сайга» и ещё какой-то незнакомый мне дробовик. Складной. У него ещё дульный тормоз, как у пушки.

«Н-да, исчерпывающий рассказ. У нас, стало быть, три „калаша“ и кое-какие навыки, а у противника — численное превосходство и „живой щит“. Почти патовая ситуация…»

— Ладно, на месте разберёмся. Минут через десять будем. Отбой. — Я повернулся к Андрею: — Всё слышал?

— А то! Какие приказания будут?

— А никаких. Диспозиция не ясна, пока только один вариант просматривается — попробовать их по одному отловить.

«Эдак до утра провозимся! Плакал мой ужин в кругу семьи!» — делиться подобными мыслями с подчинёнными настоящему командиру не пристало, а потому я показал Борматенко на рацию:

— Попробуй до штаба достучаться, у нас рация получше, чем у Трубача.

В свете фар вдалеке показался затор из автомобилей, и нам пришлось искать пролом в разделительном ограждении, чтобы объехать его по встречке.

— Штаб, ответь Камчатке! Клоун, ответь Камчатке! — бубнил в рацию морпех, пока я аккуратно пробирался через затор, поскольку и встречная полоса оказалась заставлена машинами. Слава богу, не так густо, как та, что вела к Твери.

Трубач встретил нас в паре сотен метров от лагеря, если я правильно сориентировался, когда мы уже вдосталь наскакались по разбитой дороге, сложенной из перекосившихся бетонных плит. В кустах три раза мигнул фонарик, и я выключил фары. Мотор глушить пока не стал.

— Ну, что за дела? — Ни противогаз, ни респиратор я надевать не стал — уровень радиации пока позволял — похоже, ветер поменялся (дозиметр вместо тех трёх сотен миллирентген, что мы зафиксировали после обеда, сейчас показывал всего сто), а удобство коммуникации в настоящий момент важнее.

— Химик наблюдает, а мы вас встречать вышли. В лагере немного поутихло, гады вроде барахло делят.

— Давай по порядку! С чего началось?

— Когда мы приехали, ну, там, помочь вентиляцию наладить, посоветовать, как от радиации укрыться, — начал рассказ Баталов, — всё тихо вроде было. А потом у одного из корпусов крики, шум. Мы туда, а там грабёж в полный рост идёт. Лагерь на консервации, похоже, был, и тот корпус, где всё началось, он самый лучший — стёкла все на месте, двери нормально закрываются, и к столовой вдобавок самый ближний. Ну, мы попытались вмешаться, а нам стволами в лицо тыкать начали. Ну мы… — Трубач замялся.

— Ну ты стрелять и не решился, — закончил я за него. — Ничего, не кори себя — дело житейское. К этому тоже привычка нужна. Расскажи-ка лучше, что тут в округе вообще творится?

— Короче, тут в округе, как выяснилось, до чёртовой бабушки детских лагерей. Мы только в радиусе десяти километров пять насчитали. Прямо тут их два — «Ромашка» и «Энергетик». Один закрыт, а во втором полторы сотни ребят. Метров на шестьсот левее — «Компьютерия». Понтовый такой. Коттеджи, Интернет, все дела. Там охрана нормальная. Пять парней с травматикой и баллончиками. Я с ними переговорил — своими парни оказались, быстро в тему въехали. На том берегу «Экспресс». Но это уже у самого Медного, я там с участковым договорился — у него телефонная связь с Торжком есть. У Тутани — «Ровесник». Там ещё пара сотен ребятишек.

Я почувствовал, что голова начинает идти кругом. Одно дело — спасать взрослых или семьи, но тут обнаружилось, что на нас внезапно свалилось под тысячу «бесхозных» детей! Причём многие лагеря, как я понял, находятся в непосредственной близости от разрушенной Твери! Можно, конечно, послать гонца к участковому и вызвать подкрепление из Торжка, но ситуацию надо сейчас разруливать, потому что непонятно, во что всё это может вылиться? А вдруг «бунтари» решат пройтись по всем окрестным лагерям? Еду, к примеру, будут искать. Или топливо? Нет, так не пойдёт!

— Давай по существу, здесь сколько человек поднялось? И чего они хотят?

— Поначалу их пятеро было, потом ещё столько же присоединилось. А что хотят? Жить хотят. Говорят — на всех всё равно не хватит, так зачем балласт кормить.

— «Балласт»? Ты слыхал, Камчатка?

— Да, командир, — голос Андрея звенел от злости. — Пойдём, капитан, покажем сухопутным, как балласт продувают!

— Э, не заводись, пляжная пехота! Давайте в машины, и ты, Серёга, мне сейчас всё подробненько нарисуешь, а там и веселье будет…

«Хорошо, что противники наши — люди городские и лесной темноты боятся! — размышлял я, лёжа на невысокой крыше пристройки у столовой, куда меня пять минут как подсадил наш морпех. — Часовой, вместо того чтобы ходить кругами, маячит на освещённой веранде, откуда разглядеть что бы то ни было сложно, если вообще возможно».

Но и у меня задачка ещё та — проползти несколько метров до слухового окошка по растрескавшемуся и обомшелому шиферу, который так и норовит расколоться под моим весом.

Медленно отрываю тело от крыши и ощупываю поверхность перед собой.

«О, справа кусок шифера откололся и чуть подаётся под рукой. Значит, мне левее. А то поедет ещё… Чёрт! — Рука проваливается сквозь мох, и что-то острое больно оцарапало мне обратную сторону кисти. — Ничего, можно потерпеть! Зато я ещё на полметра приблизился к цели. Плохо, что рации у нас без гарнитур и их пришлось выключить. И хорошо, что противники наши не имеют ни малейшего представления, как защищаться от диверсантов! Во-первых, они разделились. А во-вторых, у тех, кому выпало сторожить снаружи, нормального оружия нет, только „резинострельные“ пистолеты. И по ним мы можем спокойно стрелять, не боясь задеть гражданских!»

Нам с Андреем, как наиболее подготовленным в боевом плане, досталось нейтрализовать основную и наиболее вооружённую группу бунтовщиков, засевшую в помещении столовой.

«Я полегче и поподвижнее, потому и на крышу лезть пришлось. Под нашим габаритным товарищем она бы уже точно провалилась. Выяснилось это, правда, только когда я на неё забрался. Все-таки хорошо быть предусмотрительным! Вот долезу, на чердак проникну, всё разведаю и фонариком сигнал ребятам подам, чтоб начинали… Интересно, слышит ли меня часовой?»

Развлекая себя таким образом, я, наконец, добрался до круглого, забранного частым переплётом окошка и осторожно ощупал облупившиеся деревяшки: «Так, трёх стёкол из шести не хватает, остальные держатся на честном слове…»

Достав из кармана фонарик, я осторожно посветил внутрь.

«Ага, петель нет, рама просто плотно вставлена и закреплена гвоздями. Если их получится отогнуть, то окно целиком достать можно».

Этот ножик я купил много лет назад на выставке. Внешне невзрачный на фоне «расписных свиноколов», он лежал тогда на витрине одного мастера из Нижнего Новгорода. Однако глаз сразу зацепился за его функциональную форму и какую-то гармоничность, что ли… Десятисантиметровый, почти симметричный клинок с полуторной заточкой, плоская рукоять с простыми деревянными накладками. Вроде ничего необычного… Но когда я попросил его посмотреть, оказалось, что ножичек очень удобно сидит в руке, да и резать им оказалось весьма комфортно, а сталь клинка неплохо держала заточку. И вот теперь ему предстояло поработать в несвойственной роли гвоздодёра. Я, признаться, придерживаюсь популярной у ценителей ножей поговорки: «Нож — резать, а для рубки гвоздей есть зубило!», но сейчас другого выхода не было. С противным скрипом первый гвоздь выскочил из рассохшегося дерева, ещё два я просто отогнул. Вставив клинок в щель между рамой и наличником, осторожно надавил и стронул раму. «Теперь можно и ручками!» Спустя несколько секунд я был уже на чердаке.

Белый луч мощного фонарика выхватывал в темноте то полдесятка мятых алюминиевых чайников — точно таких же, какие я помнил по своему пионерскому детству, то сваленные у стены изломанные столы, то мешки с непонятно какой рухлядью… Наконец заметил в дальнем от меня углу чердака проём люка. Теперь главное — осторожненько туда добраться, что, учитывая многолетние отложения грязи и пыли, покрывавшие пол, задача не из лёгких. Прошлогодние листья, занесённые сюда через окно, шуршали, рассохшиеся и местами насквозь прогнившие доски пола грозили проломиться подо мной, но дойти до люка, не нашумев, все-таки удалось. Плюнув на брезгливость, я растянулся на полу и прислушался. Снизу не доносилось ни звука.

«Ну что ж, посмотрим, удастся ли здесь спуститься?» — я попробовал подцепить люк ножом. Сдвинувшись примерно на сантиметр, крышка замерла и послышался лязг, показавшийся в ночной тишине оглушительным. «Чёрт, замок с той стороны! Здесь не получится! Попробую через кухню, там обычно тоже люк делают. Да и вытяжка обязательно есть».

Сориентировавшись, я прошёл в чердачное помещение над кухней. Люк там действительно был, но тоже запертый, а вот с вытяжкой мне повезло больше. Судя по некоторым приметам, часть оборудования в своё время демонтировали, и кто-то весьма хозяйственный прихватил и короба вентиляции, так что теперь в стене получились нехилые отверстия с сечением примерно метр на метр.

«Вполне пролезу, вот только бы понять, что там, внизу!» — Я осторожно выглянул в отверстие. Тишина и темнота. Обоняние подсказывало, что еду тут не готовили уже давно — пахло затхлостью и влажной побелкой. Чуть погодя издалека долетел еле ощутимый аромат табачного дыма.

«Ну что, рискнём? — спросил я сам себя и тут же ответил: — Да!»

«Глаза сощурить, так, чтобы вспышка света не ослепила… Теперь фонарик направить точно в пол — так будет видно, что внизу, а шанс, что выдам себя бликом, минимален. Раз, два, три! — В световом круге мелькнул грязный кафельный пол. — Прилично тут будет, метра три, не меньше… Но нам ли быть в печали?»

Автомат, который я держал в руках, пока обследовал чердак, снова перекочевал за спину, к металлической ножке разломанного стола привязан пятиметровый отрезок хорошей альпистской «статики», которая была прихвачена из машины. Теперь законтрить ножку в отверстии — и можно спускаться… В голове всплыла строчка из старинной детской частушки: «Сидит Вася на заборе в алюминевых штанах, а кому какое дело, что ширинка на болтах?»

«Надо же, какая чушь иногда на ум приходит!» — и я соскользнул вниз.

Из опасения нашуметь и оставляя себе ещё один путь к отступлению, конец сдергивать я не стал. Включив на несколько мгновений фонарь, нашёл замеченный сверху отрезок трубы и, быстро подойдя к двустворчатой двери, ведущей из кухни наружу, вставил его под ручки. Теперь внезапно никто не войдёт.

Всё — я внутри! Теперь время для второй стадии нашего не шибко мудрёного плана. Два раза мигнуть фонарём в окно, и можно заняться закисшими шпингалетами…

Герман Геннадьевич Голованов был человеком обычным, в чём-то даже банальным. Но вдумчивым и основательным, привыкшим обдумывать свои действия на много шагов вперёд. А вот родители, назвавшие его в честь героя-космонавта, как-то не сообразили, во что выльется их преклонение перед успехами Страны Советов в дальнейшем. Ибо работать на ниве образования с такими инициалами и не получить обидное прозвище практически невозможно. Сам Герман понял это, когда что-либо менять было уже поздно — на втором курсе института. Ни «стройки века», ни «защита рубежей Родины» молодого человека не привлекали. Идти в торговлю не позволяла интеллигентская честность. Делать чиновничью карьеру — отсутствие задора и нужных связей.

Попав в далёком восемьдесят втором по распределению в НИИ приборостроения, Герман поработал некоторое время конструктором, а потом вернулся в родной институт в аспирантуру. Тему для защиты он выбрал крайне модную, посвящённую внедрению автоматизированных систем управления в народное хозяйство, считался, как по секрету шепнул ему завкафедрой, «перспективным молодым парнем», к тому же пришедшим с производства, а потому защитился без сучка и задоринки. Ну а дальше всё пошло по накатанной.

Голованов никогда не был в первых рядах, но был впереди. Турклуб, литературные диспуты и коллективные экскурсии, спортивные мероприятия и банкеты по случаю очередной защиты, сбор подписей в защиту Леонарда Пелтиера[45] или Нельсона Манделы…[46] Везде Герман Геннадьевич был активным участником. Вот только студенты не любили молодого преподавателя и награждали его прозвищами, самым мягким из которых было Тройное Гэ…

Получить у «ГермАна», как называли его между собой наиболее лояльные студенты, «пятёрку» было делом невозможным, «четвёрку» — малореальным, а «тройку» — сложным. На вопросы заведующего кафедрой Голованов неизменно отвечал: «Я хочу, чтобы они по-настоящему знали мой предмет!»

Единственное, куда суровый преподаватель не лез, — это политика. Нет, комсомольцем он, конечно же, был, и даже на четвёртом и пятом курсах стал комсоргом потока, а вот от крамольных разговоров в курилке воздерживался, как, впрочем, и от участия в «прочем» во время загулов комсомольско-партийного актива.

Надо сказать, что это здорово ему впоследствии помогло. Весной восемьдесят девятого ему позвонил один из приятелей, ставший к тому моменту каким-то там замзавсектором в МГК ВЛКСМ,[47] и предложил встретиться.

Так и попал Герман Геннадьевич в «большой бизнес».

Вначале трудился техническим директором в фирме, торговавшей остродефицитными компьютерами под комсомольской крышей, потом биржей заведовал, потом банком… Но в конце девяностых на поля сражений пришли «молодые и злые», те, кто привык каждую копейку вырывать с боем, в жёсткой конкурентной борьбе, и вальяжным «комсомольцам» пришлось потесниться…

В «нулевые» Голованов стал «пенсионером». Вложенные деньги приносили стабильный и вполне себе приличный доход, за который те, кто прозябал на настоящей, государственной, пенсии, могли бы и пришибить. Квартира у Германа была, дача — тоже. Оставалось найти хобби по душе. И им стало выживание. Когда появилось в Германа Геннадьевича ощущение надвигающейся неминуемой беды, он и сам не мог вспомнить, хоть и признался как-то коллеге по интернет-форуму сурвайвеалистов, что во всём виноват «президент-комитетчик».

С тех пор Герман Геннадьевич купил себе подержанную «ниву», сменил старенькие двустволки на более приспособленные к скоротечному бою современные дробовики, сделал запасы продуктов и предметов первой необходимости в квартире и на даче и стал регулярно ездить на стрельбище.

Человеком он был, можно сказать, одиноким. «Старую» жену он на волне финансового успеха бросил, а новая, молоденькая красотка, покинула его сама, прихватив, впрочем, одну из дач и двухкомнатную «малогабаритку», принадлежавшую когда-то бабушке Германа. Иногда заезжала в гости его дочь-студентка, но не дольше чем на пару часов, и, в основном, чтобы попросить денег.

Надо отдать должное, в своих размышлениях о близящемся апокалипсисе, Голованов иногда прикидывал, как будет спасать семью, но чаще всего приходил к выводу, что это может привести к излишнему риску. Тем более что чем больше он готовился к будущим «тёмным временам», тем чаще приходил к мысли, что лучше он, как глава «сильного прайда», заведёт себе гарем, во всём послушный воле нового властелина. «Когда за каждую банку тушенки будут драться до смерти, вы тогда не покочевряжитесь, милые! — думал он, разглядывая из окна машины стайки модно одетых девочек на улице. — Хотя лучше я возьму себе кого попроще, гуманизм здесь неуместен, накормив чужого ребёнка, ты убиваешь своего. Приму вот такую кралю, отравленную высшим образованием и не умеющую ничего делать, кроме как раздвигать нижние конечности, и что получу? Ничего! Только себе лишние проблемы создам. Работящие мне нужны… Работящие! И вообще, выживут только женщины, умеющие создавать комфорт для добытчиков! Стервам и потребительницам тут не выжить в принципе, а вопрос деторождения всё равно откладывается. И надолго, так что придётся сокращать женское поголовье до необходимого минимума… Наподобие того, как в средневековой Японии и Корее девочек, не отвечающих стандартам, тривиально топили. Как и дурных жён, кстати!».[48]

Когда пришла война, Голованов сидел на «дальней» даче — в просторном доме, стоявшем на берегу Волги в полусотне километров от Твери. Эту недвижимость он приобрёл около года назад, провернув ловкую, как ему казалось, многоходовую операцию. Для начала он продал дачу деда — денег за бревенчатый особняк в Кратово, да ещё с двадцатью пятью сотками в придачу, отвалили столько, что впору в рюкзаке нести. Вместо неё Герман Геннадьевич купил полуразвалившуюся халупу в затрапезном садовом товариществе в сорока километрах от МКАДа и этот дом. Немногочисленные старые знакомые, узнав о таком «гешефте», молча покрутили пальцами у висков, а Голованов только посмеивался: «Ну-ну, посмотрю я на вас, умников, когда полный трындец придёт!»

На «ближней» даче он оборудовал «перевалочный пункт» с солидным запасом продуктов, воды и патронов, а «Тверское имение» сделал своей главной резиденцией. Планами своими Герман, взявший себе в соответствии с именем ник «3G», не поделился даже с друзьями-«выживальщиками». «Вам, стервятникам, только наколку дай — сразу за чужим добром припрётесь! — думал он, читая на страницах форума, как „коллеги по выживанию“ хвастаются друг перед другом своей предусмотрительностью. — Но это мы посмотрим, кто кого распнёт!» — добавлял Голованов про себя и делал пометки в большом блокноте, занося туда места будущих визитов.

Как только стало понятно, что случилась беда, Герман не колебался ни минуты: «Сливки надо снять до того, как неподготовленные сообразят что к чему!»

Позвав своего «верного нукера», как называл он в минуты хорошего настроения водителя и, отчасти, порученца Дениса Савельева, приказал готовить машину к выезду.

К огромному сожалению Голованова, на трассе особо поживиться не удалось — к моменту, когда они выбрались на дугу у Медного, над ней уже кружил военный вертолёт, и с него сбрасывали вниз вымпелы с цеу. Лезть в лоб на вояк «ас выживания» не собирался, решив для начала, что называется, врасти в обстановку.

К вечеру паника немного улеглась, и большую группу беженцев отправили на постой в пустующий детский лагерь отдыха. Голованов поехал с ними, оставив Дениса пошерстить машины на трассе.

Вояки, а точнее — какие-то ополченцы с крайне несерьёзными бумажками, выданными Торжокским горвоенкоматом, пробыли в лагере недолго. Объяснили, как обустроить убежища в корпусах, привезли грузовик с армейскими пайками и свалили.

«Вот теперь можно и поживиться!» — решил Голованов, тем более что среди бедолаг, собравшихся в «Ромашке», он уже присмотрел пару «союзников». Во время раздачи пайков два молодых парня, нисколько не смущаясь, протолкались в первые ряды и даже попытались получить по два пайка, но командовавший военными молодой парень послал их по матери и выразительно похлопал по своему автомату. «Пожалуй, эти подойдут!» — отметил он тогда.

Начал он издалека — собрал мужчин и предложил сходить запасти дров. В лагере он был одним из самых старших по возрасту, и его послушались. Потом Герман обошёл корпуса, интересуясь, как народ разместился, и помогая в мелочах советами. Попутно он отмечал, у кого какое добро есть.

Парней, занятых на строительных работах, он отозвал в сторонку и коротко и непечатно обрисовал сложившуюся ситуацию. Когда оба согласились с его оценкой и спросили, что же делать дальше, он изложил свою позицию:

— Ребята! Это хорошо, вы уже поняли, что настал трындец, и выкарабкаются только сильные и умелые! Вы посмотрите, с кем нас связала судьба?! Дармоеды, ничего делать не умеющие! На перевоспитание у нас с вами, — этим, как ему показалось, изящным ходом Голованов перевёл двадцатипятилетних охламонов на свою сторону, — нет ни времени, ни ресурсов. Что ждёт этих? — широкий жест в сторону корпусов. — Ближайший овраг и девять граммов в затылок! А то и молотком по голове! Впереди ядерная зима на надцать лет, и каждый кусок еды, каждый отрез материи и тем более каждый патрон на вес жизни и тратить их на балласт нерационально. Как там у классика? «Тяжёлые времена требуют тяжёлых решений!» Они всё равно умрут, но при этом растратят невосполнимые ресурсы.[49]

Из-за угла столовой на веранду, где Герман Геннадьевич проводил свой импровизированный митинг, вышли ещё четверо ребят. Старшему на вид было лет двадцать, младшему — пятнадцать, не больше. «С работ, что ли, смылись?» — напрягшись, попытался оценить угрозу своему положению Голованов.

— Это ты правильно, мужик, говоришь! — неожиданно поддержал старший из вновь прибывших — чернявый и долговязый парень в джинсовой куртке и потёртых камуфляжных штанах. — Надо по уму всё делать! Хабар там собрать и показать, кто в доме хозяин! Эх, жаль, с этим много не навоюешь! — и достал из-за ремня «Макаров».

— Не бойся! — перешёл на «ты» Герман. — Если вы со мной — всё будет хорошо! Пойдёмте!

У своей «Нивы», которую «владыка нового мира» не бросил, в отличие от большинства беженцев на шоссе, Герман Геннадьевич торжественно вытащил из машины чехол с ружьём:

— Вот! Оружие у нас есть!

Молодёжь радостно загомонила.

— Но вы должны во всём слушаться меня, иначе вас снова загонят в стойло!

— Не выйдет! — выкрикнул чернявый.

— Хватит, натерпелись! — подхватил один из тех, кого Голованов начал агитировать в первую очередь — невысокий и рыхлый юноша с одутловатым лицом и фигурой, напоминавшей грушу на ножках.

— Первым делом давайте оборудуем штаб! — предложил Герман Геннадьевич, тихо радуясь, насколько ему повезло с поиском сторонников. «Эти шакалята любого затопчут — только бы не работать! Такие же, как мои бывшие студенты!»

— А где мы его устроим? — спросил самый младший, нагловатый подросток с повадками малолетней шпаны.

— А вот здесь и будет! — Вожак показал рукой на здание столовой. — Но учтите, что первое время будет трудно. Нам попробуют оказать сопротивление, требуя заботы и внимания! Подумайте, друзья, кто будет заготавливать дрова для мажорных мальчиков и гламурных девочек? На жирных чинуш, тяжелее ручки ничего не поднимавших, и их жён, из бутиков не вылезавших? А они будут требовать к себе особых отношений, и их в стране десять миллионов! Без семей и обслуги, которые тоже, — Голованов повысил голос, — ничего нужного не умеют!

Когда два часа спустя ушедшие на заготовки беженцы вернулись, у ворот их встретила «дружина», состоявшая не только из распропагандированных юнцов, но и из Савельева, вдобавок ко всему задружившегося у брошенных машин на шоссе с тремя мародёрами и убедившего их присоединиться к шайке. Не то чтобы это была такая уж серьёзная сила, но присутствие взрослых мужчин приободрило молодёжь. К тому же один из новых членов шайки пришёл с «мечтой кулака» — дробовиком ТОЗ-106,[50] что значительно усилило огневую мощь банды. Остальные вооружились кто чем: двумя «макарычами» — тоже из заначки Голованова, одним пневматическим «ижом», топорами, монтировками и самодельными дубинками. Вроде бы ничего серьёзного, особенно учитывая то, что противостояла им почти сотня взрослых мужиков, но мародёры были сплочены, вооружены и не стеснялись. После того как человек десять, пытавшихся возмущаться, были сильно избиты, а трое получили серьёзные ранения резиновыми пулями, народ затих. Наиболее смелые убежали в лес, а две семьи добрались до Медного, но тамошний участковый в мыле носился по округе, и разыскать его они не смогли.

К вечеру в «Ромашке» власть уже практически полностью принадлежала шайке Головы, как стали называть своего вожака новоявленные разбойники. Сам Герман Геннадьевич распорядился пока беженцев не трясти, а изъять вещи убежавших и отнести их в столовую на сортировку. Как раз в разгар этого процесса и приехали давешние ополченцы. Но, поскольку в этот раз их было не шестеро, а только двое, воодушевившиеся бандиты не попрятались, а начали качать права:

— Ну чо ты мне сделаешь?! Чо?! — размахивая оружием наступал на молоденького паренька Омут — тот самый мародёр что пришёл со своим «обрезом». — А если я сейчас по этим курвам жахну, со страху не обосрёшься? — И ватажник ткнул стволом в сторону толпы перепуганных женщин, сгрудившихся у входа в один из корпусов.

«А ведь если бы не эти гражданские, парень ни минуты не колебался! — Герман наблюдал за происходящим, стоя в глубине главного зала столовой. — Потому эти Павки Корчагины и проигрывают всегда!»

Ответ старшего ополченцев оказался неожиданным — он быстро шагнул вперёд и упёр ствол своего «калаша» Омуту под подбородок. Что он сказал при этом, Голованов не расслышал, но его подручный как будто застыл в воздухе, боясь пошевелить даже пальцем.

«Чёрт, вот блядство! Так всё хорошо шло! И что теперь?»

Положение спас верный Савельев — оглушительно грохнул выстрел, и одна из женщин — дородная, хорошо одетая тётка лет сорока, стоявшая чуть в стороне от основной группы беженцев, ничком повалилась на землю. Сразу вслед за этим клацнул затвор.

— Эй, солдатик! Ты что, ни хера не понял? Проваливайте отсюда. Ещё раз кого увижу — из их бошек забор построю! — Савельев не брал за горло, как Омут, а говорил размеренно, даже скучающе.

«Ну вот и ладненько… — Герман только сейчас заметил, что сжал руку на прикладе своей „Сайги“ так, что побелели костяшки. — Но Дениску позже завалить надо, а то власти много забрать может…»