Я знаю, мы найдем родителей!

Глава 1. Детдомовское детство

2010 год

— Эй, уродец! Где твой дружок? — крикнул свирепый мужчина щуплому мальчишке, забившемуся от страха в угол маленькой комнаты, служившей спальней для двенадцати детей.

— Я не знаю, мистер Менинкс, — ответил Питер почти шепотом, боясь на него посмотреть, чтобы не разозлить взбешенного смотрителя еще больше.

— Найди его или сильно получишь!

— проорал мужчина с перекошенным от злости лицом, напоминавшим в данный момент помидор, и пинком вытолкнул черноволосого мальчишку из его убежища.

— Хорошо, — почти прошептал в ответ детдомовец, пулей выскакивая из комнаты.

Питер старался убежать от сердитого смотрителя как можно быстрее: пинок — это самое слабое из того, что тот мог сделать в таком состоянии бешенства, привычном для него из-за необъяснимых вспышек гнева.

Ксавье Менинкс, тучный мужчина лет тридцати с русыми волосами и маленькими грязно-серыми глазами, напоминавший издалека бочку для дегтя из-за своего огромного живота и низкого роста, был последним из людей, которых нужно было принимать на работу главным воспитателем приюта. Для него было привычно, находясь в хорошем расположении духа, давать подзатыльники детям и избивать их веником и ремнем (смотря, что окажется под рукой в этот момент) за маленькие провинности. Перед ним роптали все от мала до велика из-за его неуравновешенного характера, который он часто демонстрировал на нас — детях.

Остальным сотрудникам приюта было все равно, кто нас бьет и почему. Единственное, что было важно для них: у них есть работа и зарплата в этом богом забытом месте, в котором никогда не бывает проверок, и следовательно управляющие творят то, что им вздумается, или то, что им кажется справедливым по отношению к нам.

Единственным, кто никогда не воспринимал эти правила и установки, был я. Меня никогда не тревожило, как меня могли избить, так как я считал себя выше этого и намного умнее самого Менинкса. И я этого не скрывал, поэтому мне приходилось терпеть намного больше других.

Питер — мой лучший друг и собрат по получению наказаний — часто просил меня признать Менинкса главным, перестать убегать и всячески его злить. Но я не мог. Упрямый голос внутри говорил, что я прав. Питер считал это гордостью и повышенным самомнением, которое у меня не получалось сдерживать, но не мог не признать мою правоту.

Менинкс очень часто говорил, что мы никому не нужные выродки, и постоянно заставлял нас повторять это как аксиому, почти на каждом уроке.

Я ни разу этого не произнес, даже когда был совсем мал. Я просто знал: он не прав.

Оглядываясь в прошлое, я думаю, многие считали меня ненормальным там. Нет, не только из-за полного отсутствия чувства самосохранения и неугасаемой уверенности в своей правоте. Была и еще одна причина: я всегда верил и говорил, что однажды найду своих родителей, может, не скоро, но сделаю это. Для тех детей это казалось нереальным, потому что Менинкс хорошо постарался, чтобы каждый из обитателей приюта в это никогда не смог поверить. На их сером фоне, наверное, я казался слишком ярким пятном (как бы самоуверенно это ни звучало), поэтому не мог вписаться в их круг и часто убегал в лес. Там мне было легче вынести все, что приходилось терпеть, и магия леса всегда помогала мне в этом. Да, вы не ошиблись, магия леса.

Я ощущаю ее везде: в дуновении ветерка в поле, в воздухе, окружающем нас, и даже в игре лучей солнца. Магия как музыка: чтобы ее понять, нужно только вслушаться, всмотреться в вещи вокруг нас, открыть свое сознание для них. Но, к сожалению, не все на это способны. Почти никто не верит в нее, но я уверен, магия есть — она во мне, я ее чувствую. Не знаю, как и почему, однако она существует.

И были случаи подтверждающие это.

В прошлом году, когда я в очередной раз засиделся в лесу, совершенно забыв о времени, и пришел только когда стемнело, Менинкс сидел и выжидал меня на входе в приют, как всегда с красным злым лицом. С мерзкой ухмылкой он сообщил мне, что сегодня мне придется ночевать в лесу. Я, естественно, был против такого расклада, так как уже стояли холода, и поэтому попытался проскользнуть через него, на свой страх и риск. Конечно, это было невозможно из-за его огромных габаритов, загораживающих полностью дверь. Он поднял руку, чтобы хорошенько огреть меня ею по лицу за эту бессмыленную попытку. Я поднял свои руки и попытался защититься от сильного удара, при этом испытывая сильный страх за свою жизнь, и в этот момент случилось что-то странное. Менинкс ударил рукой по чему-то невидимому вокруг меня, пролетел через вход и упал у внутренней стены приюта, предварительно сбив все плакаты, висевшие здесь и закрывающие трещины на стене, количество которых прибавилось с моей подачи.

Я же стоял в совершенном шоке, рассматривая свои руки и не понимая, как это получилось.

Когда на сильный шум сбежались сотрудники приюта, на меня никто не обратил внимания, так как все решили, что я просто прибежал сюда первым, а Менинкс упал, спускаясь с лестницы, давно требовавшей ремонт. Он попал в больницу с сотрясением головы, а когда вернулся, то совершенно ничего не помнил, так что я остался цел и невредим.

Или был случай, произошедший на мое девятилетие. Гуляя по лесу, я заблудился и никак не мог выйти на известную мне тропу. Блуждая около часа среди огромных стволов деревьев с ветками, закрывавшими почти весь дневной свет, я старался не поддаваться панике и решил подумать, как бы поступить в этой ситуации, и вдруг увидел выдру среди покрытых мхом камней, явно направлявшуюся в мою сторону. У нее была светло-коричневая шерстка на спине и красивые глазки-бусинки, пристально смотрящие на меня. Выдра остановилась совсем близко, и, как мне показалось, кивнула головой, будто говоря: «Идем за мной!»

Я, удивленный таким поведением животного, пошел следом. Выдра перескакивала через ветви, пытаясь постоянно быть в поле моего зрения. Спустя десять минут я уже был на знакомой мне с детства тропе.

После того случая я стал более осторожен, находясь в лесу. А важнее всего то, что мне удалось обрести нового друга — выдру Пискуна. Да, Пискуна, так как он всегда попискивает, когда его что-то не устраивает или он пытается предупредить о чем-либо.

Теперь, когда я в лесу, он неизменно рядом со мной: гуляет и выслушивает все мои причитания по поводу этого приюта.

Другие дети тогда не верили, что я дружу с выдрой, и всячески смеялись надо мной из-за моей любви к лесу, способности чувствовать жизнь и магию в нем. Там, где я рос, мне пытались помешать ощущать ее, но когда я оставался один, она рождалась внутри меня. Я знал, что, если бы я научился колдовать, родители бы меня почувствовали и услышали. Они бы знали, что я их жду. Они бы нашли меня, я знал, что им нужен.

Но это были лишь мои мечты на тот период времени, сейчас же пора возвращаться в жестокую реальность детдомовского детства и поведать вам свою историю.

— Демиан! Демиан! — послышались крики совсем рядом с огромным дубом, на котором я так удобно расположился, играя с Пискуном и слушая мелодию реки, что текла совсем недалеко от моего любимого места в лесу.

— Я здесь, — ответил я, слезая с ветки дерева, и перекладывая Пискуна на ближайший кустик.

— Почему ты так долго? Менинкс голову тебе оторвет… — испуганно прошептал Питер, облокотившись на тот же дуб и пытаясь отдышаться после быстрого бега. — И мне еще достанется!

— Извини, я просто заслушался. А ты слышишь? — спросил я шепотом, оглядывая лес еще раз.

— Что именно? — удивленно произнес мой друг, посмотрев в том же направлении, что и я.

— Музыку… — одними губами произнес я, поворачиваясь к нему с блаженной улыбкой.

— Пойдем! Не хочу нарваться на неприятности, — закатив глаза, как и всегда в такие моменты, сказал Питер.

Я лишь улыбнулся в ответ лучшему другу, помахал на прощание Пискуну и поплелся следом за Питером, который лишь взглянул в стороны выдры и поспешил поскорее обратно в теплый приют, ведь на улице уже было достаточно холодно.

Питер Левент тоже всегда считал меня странным, но ему никогда это не мешало со мной дружить. Мы знакомы с ним еще с того времени, когда оба только учились разговаривать. Сколько себя помню, я жил в приюте и рядом всегда был он — тот, кто приходил мне на помощь и прикрывал при необходимости. В каждом моем воспоминании всегда есть он, так как Питер участвовал во всех моих затеях.

У него были иссиня-черные прямые волосы, умные надменные зеленые глаза, бледная кожа и полное отсутствие какого-либо любопытства.

Или, может, мне так казалось, потому что, если моему другу говорили: «Этого делать нельзя», он этого не делал. Я же не мог успокоится, пока не выяснял почему. Поэтому мы оба часто влипали в неприятности из-за моей неусидчивости, и ему доставалось не меньше меня. Но, к счастью, это никогда не мешало нам дружить, а наоборот лишь укрепляло нашу дружбу.

Питер знал обо всех моих странностях и принимал меня таким, какой я есть. И он был единственным человеком на Земле, который слышал, как я пою (Пискун не считается, потому что он не человек), а это тоже о многом для меня говорит.

Музыка — это еще одна моя странность. Я слышу ее повсюду. Жаль только, что не могу ее выразить полностью, ведь не умею играть, да и петь толком. Я знаю лишь одну песню, которую услышал в детстве. Никто больше в этом месте ее не помнил, только я. И то, не полностью, потому что некоторые слова стерлись из памяти. «Может, мама мне ее пела, когда я был совсем мал?» — спрашивал я себя, не получая ответа.

Я часто думал о другой жизни — той, в которой родители были бы со мной с рождения. Я чувствовал, что они меня любят, и, может быть, хотят забрать отсюда.

Хотя, наверное, это казалось несбыточной мечтой. Меня, кстати, часто тянет помечтать о том, чего никогда не случится. Как, например, тогда, когда я понадеялся, что нам ничего не будет за опоздание. Нас сильно отлупили, но единственное, о чем я волновался — это Питер, ведь он не совершал этот проступок, а побили обоих. Менинкс тогда явно был чем-то обеспокоен. «Может его наконец-таки хотят уволить?» — не мог не подумать я. Да, фантазия у меня всегда была очень хорошая.

Весь тот вечер я пытался извиниться перед моим другом, говорил как мне стыдно, но он лишь улыбался порванной губой и успокаивал тем, что лучше так, чем если бы весь этот гнев достался мне одному.

А меня душила совесть, что я его подставил. И уже не в первый раз.