Я твой ужас и страх (СИ)

7. Полночь вечности

В том городе сером плакали львы, их рев разносился над далеким водопадом, их слезы срывались горькою влагой. В том городе ноги вязли в брусчатке, асфальте и пыли. Знакомые улицы представали незнакомо, переплетаясь вне логики, как собранные из конструктора. Валерия шла в гости — так начинался ее тяжелый кошмар — но терялась во дворах, не находя знакомого адреса, петляя среди пустырей и бойлерных. А потом вспоминала, что дома того нет, а хозяева умерли. У сна просчитывались острые грани, в которых проступала реальность. Она все шла и шла в исступлении, петляя среди задворок и бойлерных, перебираясь через дома с шаткими лестницами. Город не заносила пустынным песком пустота: люди вышагивали отдаленными тенями. Чтобы уловить ритм движения, приходилось спешить куда-то.

«Он обманет, он предаст. Нет никому веры на земле. Он уйдет, а ты умрешь», — звенел незнакомый голос подсознания.

— Он уже предал, — ответила Валерия.

— Нет, все не так просто… Иди! Ищи! Иди… — донесся шелестом ветра едва узнаваемый голос, взметнувший пыль вдоль переулка.

Когда-то давно люди придумали боль, люди придумали убивать других людей… Валерия обернулась — за ней шел ее давний тайный страх всех узких улиц: несколько смутных силуэтов с ножами. Она побежала прочь, но воздух плясал болотистым киселем. Она выпутывалась из него, точно из отсыревшей пряжи, проваливаясь в другой сон, забегая в неприветливый подъезд.

— Это все страх смерти, и не ты ему хозяин, — отвечала Валерия неуловимому ветру.

Холод, запах бензина. Образы тонули в чернильной воде. Улица плохим монтажом вырезанных кадров переметнулась в квартиру, вроде бы знакомую, а вроде совершенно чужую. Кто-то ломился в дверь, кто-то скрежетал отмычками. И она бежала, прыгала из окна, не разбивалась, а то взлетала, то снова падала. Тело оказалось более гибким, чем в реальности, ноги — более быстрыми, но это неизбежно не приносило никаких преимуществ. Образы дергались, как наркоманы в ломке, как пленник, которого бьют током. Лютый взгляд через морок вел прочь сквозь улицы. Куда-то во всю эту смурь, вращавшуюся смыкающими лапы панельными домами. В этом городе притаилось все самоотчужденье мира. В нем не замечали погони, а Валерия бежала и бежала, стараясь не забывать, что где-то осталась реальность.

Пару раз она силилась пробудиться, но грудь придавило тяжелым камнем, дыхание перехватывало, и голова непомерной тяжестью покоилась на диване. Где-то там, за гранью. Король Кошмаров не позволял проснуться. Вот его истинная сила, вот его истинная власть. И Валерия потеряла сноровку и сарказм, чтобы небрежно отвечать. Он вел ее бесконечными коридорами лабиринта разума, она осталась оголенным проводом, осыпая едва уловимые короткие искры злобы. Но приходилось блуждать среди собственных мыслей, как по топкому льду вокруг камышей.

Жизнь натянула стропы, раскинули крылья фрегаты, серые птицы дней срывались в кружение неразборчивых картин, подъездов, улиц, задворок. Множество городов спрессовались, и конструктор сознанья собрал свой образ идеального ада. Ощущение погони продолжалось.

— Найди, — вздыхал осенний ветер, отчего сводило зубы, а озноб скручивал тугим канатом. Ослабшие ватные руки и ноги с трудом передвигались вперед и вперед, Валерия стремилась на незнакомый крытый вокзал с витиеватыми старинными часами, она опаздывала на поезд, но не находила платформы, искала выход между вагонов зеленых и красных электричек, оглядывалась, не помня точно, от кого и почему бежит.

Валерия задыхалась, билась в раздвижные двери, как осенний ураган, царапалась в них, словно брошенный на перроне зверь. Погоня не отставала, в этом сценарии кто-то намеревался ее арестовать или что-то в этом роде. Обоснование нелепости всех этих поступков приходило непроизвольно. Парадоксы снов сплетались без оценки, хотя, конечно, отражали что-то, подводные камни сознания. Она тонула в их коварной глубине, опускаясь все ниже, все больше веря в реальность кошмаров, сотканных из бесконечной тревоги пустынного и одновременно кишащего людьми города.

— Ведь я поверила в тебя… — шептала она, едва шевеля онемевшими губами, теряясь в том, что все это значит, не помня, кто из ее двух сущностей спит, кто едет куда-то в неприветливой электричке с сидениями, как в метро, только жесткими, деревянными. Она озиралась, все еще чувствуя несуществующую погоню.

Через миг она оказывалась в каком-то древнем тарахтящем автобусе посреди бескрайнего выгоревшего леса. Небо полыхало алым от далекого пожарища.

— Города больше нет, его уничтожили, — доносились переговоры кого-то из-за спины, вокруг шевелились люди. Ими владело бессилие, за ними снова кто-то гнался, а двигатель заглох, и не осталось способа иного спастись, как снова бежать. Люди хватали тюки, снимали с полок, теряли вещи. Они все бежали и бежали, и жгло воспоминание о доме, что остался слишком далеко, где-то в прошлом — а дальше некуда. Ведь ныне разрушен.

Валерия спотыкалась, кричала и царапала ногтями разбухшую осеннюю землю. И лишь потом заметила в лужице талого снега знакомое отражение, коварный застывший взгляд.

— Этой мой страх войны. И ты над ним тоже не властен, — почти проснулась Валерия, сжимая яростно кулаки, поперхнувшись воздухом, точно выныривая из омута, но страшная сила тянула снова ее на дно.

— Ищи… меня, — шелестел в кронах затерянный голос, едва уловимый, стелившийся туманом, вплетающийся под кожу узором из мурашек.

Вновь город, он не сгорел, он стоял вечностью вечностей на старом месте. И если этот город однажды разрушат, то и миру настанет вскоре конец.

— Ты ведь не демон, ты не такой, — прошептала она, наяву ощущая обжигающие горячие слезы на бескровном ледяном лице.

Она вновь застыла посреди улицы, как в параличе, впиваясь в жесткий асфальт, от шершавости которого подкатывала тошнота.

— Я твой ужас и страх, — вздохнул как будто с грустью голос. Обладатель его не показывался, таился среди изогнутых линий.

И несся навстречу бесконечный город всех невысказанных слов, в тенях его подворотен возникала тень с гребнем динозавра, отчетливый профиль, следовал за ней, не отпускал, но и не позволял себя найти. Валерия видела одновременно город в огне и бесконечный траур неба.

— … «засыпанного новою золой», — донесся горечью истлевших страниц и неведомых чужих стихов тот голос, что пронизал весь город своими нитями. Здесь не видели никогда добрых снов, здесь воздух откашливал туберкулезные клочки легких, чтобы иссякнуть дотла, осесть на патлах деревьев, застывших без свежих дуновений, обвисающих вытяжкой мазутовых пут. Город-монстр — ловушка ее души, суетливость без веры, потеря потерь.

«Следствие ведут Колобки», — хохотал кто-то из окна первого этажа, Валерия метнулась к коробке дома, едва вспоминая, что где-то здесь она сама и живет, она карабкалась по стремянке, которая заменяла на одном из пролетов разрушенную лестницу, хваталась за шаткие перекладины, стараясь не смотреть вниз, в эту бездну. А за ней несся кислотный шлейф из детских мультиков. Она стучала в знакомые двери на тринадцатом этаже, но ей открывали незнакомые люди, но в ее доме уже жили другие.

«Ничего не понимаю», — голосом веселого мультика разрывалось сердце, и образы смешивались, неоднозначность распадалась пиксельными узорами, от которых болели глаза, и саднило горло.

Валерия шаталась, как в бреду, хватаясь за стены, всей ладонью вдавливая кнопку лифта, а он все не шел, и снова кто-то гнался. Она, воя от ужаса, метнулась к окну, балансируя на грани, боясь упасть, спускаясь по внешним выступам.

— Это мой страх высоты. Ты над ним не властен, — отвечала она твердо, разгоняя очередное наваждение.

— Ищи меня… — рокотом далекой грозы говорил Король Кошмаров, и его тень двоилась черным силуэтом и кровавыми подтеками на зеленых стенах, хотя лет пять назад в ее доме какой-то ненормальный выкрасил стены в буйно-розовый цвет. И во сне возле рухнувшей лестницы ее приветствовали алкаши с третьего этажа. А дальше она снова скиталась, выходя из подъезда. Но остановилась.

Сердце взвилось черной юлой, замкнутое на самом себе, разбилось каплей, часами застывшими: у подъезда на нее глядела прозрачная тень немого кота. Рыжий солнечный зверь остановился очертанием, он не просил ничего, он просто смотрел.

«Валерия, у него глаза гноятся! Унеси обратно немедленно! Хочешь, чтобы мы все заболели? Отец не любит кошек», — стальными ударами раздался голос матери из тех времен, когда дочери было шестнадцать, из тех порывов, когда подконтрольность ведет к катастрофе. Надломился целый мир, накренился. Впоследствии мать сама долго просила прощения за ту жестокость, они даже ходили искать того больного котенка возле подъезда, но он бесследно пропал, наверное, спрятался в подвал, а потом умер. Они рассказывали себе сказки, будто он вырос, но обе не верили.

Несвоевременная позабытая и со скрипом оттаявшая доброта уже никого не спасет. Поздно помогать тем, кого отбросили. Поздно искать искупления в позабытых словах, они уже отзвенели, их места заняли другие. Остается лишь вина, что глядела среди всех кошмарных снов силуэтом кота.

Валерия протянула руку, но он уносился все дальше, терялся в тупиках улиц. Вновь накатило ощущение погони, кто-то из-за спины, кто-то торопил, кто-то не позволял обернуться и гнал прочь-прочь-прочь. Она терялась в снеговых заносах между ржавых гаражей, перелезала через помойки и ящики. А когда ее загнали в тупик, то она обнаружила, что он заканчивается не глухой стеной, а нагромождением коробок и контейнеров, потому сумела взобраться на них, едва уловимо следуя за солнечной тенью кота. Надежда или вина? Путеводная звезда или наказание за бездействие?

В каждом кошмаре она все же добиралась до цели, все же не терялась в окликах иллюзий. Лишь один раз и совершенно отчетливо ей приснилась собственная смерть, сдавила горло, но страх тогда почти ушел. В тот день она пробудилась с отчетливой и ясной мыслью: «Уснешь в этом мире, проснешься уже в другом». И без оценки продолжался тот полет, как вихрь бури, косматый водоворот.

Она огибала неприветливые выгоревшие дома из красного кирпича, пересекая искореженные детские площадки. Вот она — территория Короля Кошмаров. Но разве так далеко от реальности? Валерия отчетливо помнила эти убогие дворы из раннего детства, эти унылые пустыри, где ожидали своего часа здания под снос. И даже длинные сосульки на искрящих проводах. В кошмарах не содержится ничего, что не обретается в самом человеке, потому их мнимый Король исчезал каждый раз.

Валерия зашлась в кашле, когда потеряла ориентир, когда крошечная оранжевая тень скрылась среди гаражей. Она теряла его каждый раз, каждый раз снова пыталась найти, но он оставлял в неопределенности.

«Ты вернулся? Ты раньше никогда не возвращался», — не своим голосом сумбурно подумала она, когда узрела на крыше жестяной «ракушки» оранжевые очертания, полупрозрачные, будто не живое существо, а тень, оригами, еще один дух. Хранитель кошек… Что если все Хранители когда-то жили, а потом… Переход между мирами не дается за пошлину, и плата перевозчикам на самом деле не нужна.

— Я… Я ничего не могла сделать! Прости меня, — оправдывалась Валерия, теряя четкость контуров от волны слез. Кот глядел пристально ясными зелеными глазами, будто простил ее, впервые за много лет.

— Это… мое чувство вины, — искажая лицо рыданиями, покачала головой Валерия. — Над ним ты тоже не властен.

— Ищи меня, ищи, — шипело эхо злых деревьев, скрипело небо облаками. Но что-то надломилось, когда тень рыжего кота выгнула спину, зашипев на тень. И черный силуэт метнулся прочь под сумрачную арку, а кровавый оставил след на белом снегу.

— Валерия! Найди меня! — вдруг прорвался через сипящий гул иной какой-то голос, подернувший вязкость лживых картинок рябью движений иного пространства, но отразился, растворился: — Я мертв… Найди меня под пеплом…

Как крик о помощи, как вопль одиночества, будто пространство ее кошмара разошлось по швам, прошла вдоль него трещина чего-то, что расстилалось много ниже серого города нестерпимого эгоизма. И оттуда звал кто-то иной, но его изгоняла черная тень, и кровавыми бликами кривой ухмылки тянулась по стенам, пока Валерия неслась следом за котом. Но точно не по улице, а по острому лезвию.

Эхо голоса зависло в пустоте бесполезных видений, Валерия вслушивалась, чтобы разобрать хоть что-то еще, ее душу пронизал золотистый гул, где-то среди сумрачных лесов, где-то под пеплом видений. И шла ли здесь игра или поединок? С самим собой, с другими сущностями ада снов, с темной стороной своей расколотой души, той, что дрожит росою на ветру, но каплет кровью от ударов меча.

Валерия озиралась в поисках источника шума, что протянулся едва уловимо к самому ее сердцу: «Где ты? Где ты настоящий? Где тот, кто со мной говорит? И кто эти двое тогда?»

— Прочь! — шипела вновь возникнувшая тень с острым гребнем рептилии, в черной мантии. Но ее вновь отогнал рыжий проводник. Кот подошел и потерся о ноги Валерии.

— Ты меня прощаешь? — смахивая слезы, спросила она. И названный Хранитель котов едва уловимо кивнул, растворяясь яркими искорками.

Участница этой мистерии осталась на пустыре опять одна. Ультрафиолетовым ударом солнце резало вату измученных ролью злодейской туч. И синхрофазотроном рассыпалось ускорение частиц минувших всуе слов.

«Дай веру мне в Тебя! Спаси от суеты! Прошу, нет, я молю! Иначе мне не выбраться!» — услышав глас иной, молилась впервые в жизни Валерия, глядя на редкий луч средь серых туч ее кошмаров и обыденности пут. Она однажды обронила веру в суете, теперь просила возвращения себя, чтобы отринуть весь тот груз из мусорных бессмыслиц дней. Они страдали ни о чем, они искали правду, да все не там, не в той, что отрывает от притяжения холодных миров.

Валерия встала с колен, обнаружив, как рассеялись кирпичные блики неприветливых домов, но кошмар не отступал.

«Сегодня я выйду за границу снов». — Она твердо сжала кулаки, ее звал голос, наполненный едва уловимым больным свеченьем, которые две тени забивали кровью и тьмой. Они отнимали надежду и гасили призрачный покой, они съедали редких светляков, воздушных мух печальных мыслей. И по следу сгоревших бабочек пролегала ныне дорога Валерии. Однако морок сгущался, наваливался старой песней: она шла в гости, потом вспоминала, что на поминки. Терялась-терялась средь бойлерных, вливалась в проспект, где пестрели ярким искушением немые кафе с полосатыми зонтиками. Но они терялись, когда она неведомо куда внезапно ехала в метро, и гул вагонных чудищ оглушал. Вместо стен торчали какие-то деревянные вагонетки, но уловить отчетливо ничто не удавалось. Там вместо объявления станций громкоговоритель отчетливо вещал заголовками новостей: «Упал на рельсы гражданин. А этот бросился под поезд».

На ее станции состав лишь притормаживал, и она тянулась через пропасть с электрическим рельсом. Не сны — тяжелый постоянный бред стократно увеличенной, гипертрофированной реальности: за платформой сразу же следовал не то торговый центр, не то аэропорт. Валерия снова терялась в толпах, но теперь она не просто скиталась, теперь она шла к цели, бьющейся пульсацией мира слыша тот голос. «Под пеплом, под пеплом», — метались золотые бабочки. Где-то далеко.

Валерия больше не пыталась проснуться, смыкались все линии, разрубались гордиевы узлы, как удилища свету. Она спускалась все ниже в лабиринт сна, что оказался на двоих: ведь черные лошади ей никогда не снились. Бешеная квадрига апокалипсиса, храпящий чей-то ужас, на котором восседали две безликие тени — черная и красная. Побежденное зло набирало силу, и для борьбы с этими тенями Валерия просила веры. И милосердия для всех них, когда спускалась дальше в кошмар.

Пока зеркальный мир холодных ступеней эскалатора вел ее наверх в неизвестном направлении, Валерия стремилась не потерять тот шифр, ключ, что вел ее. «Найди, найди меня!» — кричала тишина, и нет пронзительнее возгласа среди миров чужих, как будто бы века свелись единой нитью, нанизались бисеринами дней, свились в узоре анемонов и гвоздик.

Валерия бежала, теряя воздух, прижимая руку к сердцу, будто так лучше улавливался ритм, все колыханье мира, а кошмар сменялся новой нелепицей: теперь она поднималась на пятый этаж своей первой школы в класс математики. Она помнила из детства, что там еще библиотека и класс биологии. Но здесь толпились иные люди, будто бы университет. И снова падала лестница, и снова вместо нее оставалась только стремянка, да незакрепленная. И все посмеивались над испугом, будто всем привычно лазить наперегонки со смертью, глядя в колодец опадающих ступеней.

— Все это ложь! — воскликнула Валерия, и видение снова распалось, но сделалось только сумбурнее.

Она бежала через сумрачный парк, где на берегу заболоченной речки сидели люди, она же шла через узкий дряхлый мостик. И город-монстр притаился в полумраке листвы, извитый хваткой плюща. Он ждал, когда начать мучить. Валерия рассматривала какие-то монументы, задворки обратились в шикарный исторический центр, несуществующий и одновременно привычный. Глядели с ампирного сооружения задумчивые сфинксы, не расправляли крылья кошки с головами людей. Лишь гадали загадки, запутав самих себя. Но с неба пепел осыпался холодным хрусталем осколков, резал кожу снег, Валерия же в этом сценарии шла куда-то, как будто с пляжа, в легкой одежде, в белом платье. Невеста скорби без подруг… Чтоб танцевала на выжженной земле, чтобы цветы прозрачных лепестков росли под пеплом невысказанных неверных фраз, которые теряются средь лет бессмысленных попыток захватить. А что? Весь мир, весь свет? Но для чего? И за ответом вдоль петли она брела, развязывая узел виселиц. Уже не жертва, а приносящая в жертву себя…

Парк ощерился нежданным снегом, брусчатка под ногами покрывалась гололедом. Ноги мерзли, на грудь давила нехватка воздуха. Полночь вечности застыла на часах, озарявших площадь с замерзшим посреди лета фонтаном. Город засыпал снег, он притягивал тяжелые лучи королевства вечных льдов. И чтобы не потонуть в нем, Валерия зашла в помпезное здание, как гласила вывеска, библиотеки. Но на деле там оказались бесконечные архивные папки, а она зачем-то искала ненужную ей, петляя среди стеллажей. И вот осознала, что снова заблудилась без цели и назначения, а из вороха пыльной бумаги не обозначалось выхода. Мелькали случайные комнаты, в них корпели бюрократы. Здание срасталось то комнатами, то темными коридорами всех мастей.

— Скорее на лекцию, у нас сегодня лабораторка, — твердил кто-то, зазывая в класс физики через узкую дверь. — Но места всем не хватит, по очереди. Ах, нет, у нас экзамен.

Но вместо класса представал концертный зал без парт, зато с трибуной и сценой. Сюрреалистический бред заставил лишь поморщиться, звал голосами бывших одноклассников, фамилии и имена которых смешивались с прозвищами книжных героев. Лабиринт длился и длился бесконечным зданием, в котором Валерия бродила кругами. Погоня не отставала, они все пробирались по сумрачному лабиринту пыльного учреждения. Суета наяву — кошмары во сне. Глупые, пустые видения, но на этот раз из них не существовало выхода. Она никогда не выбиралась из снов посредством смерти или прыжка, казалось, реальность их плавно продолжала утренней сутолокой в метро, но там согревало, что каждый из пассажиров такой же живой человек.

Здесь лишь тени водили хороводы, мелькали пугающе искаженные образы детских мультфильмов, смеялся полосатый слон, и страусы лупили крокодилов. Но вместо смеха накатывал лишь ужас искажений, как будто в ярких масках клоунов прибыли грабители и убийцы.

— Ищи, ищи, под пеплом не найдешь, — мстительно шипела тень кровавая, и усмехалась черная. Но голос звал, и сон без пробужденья длился. Валерия сжала кулаки, отгоняя своих палачей, разметав черный песок.

Она снова выбралась в город, но на этот раз старинный. Показалось, что стало легче дышать.

Валерия едва держалась на ногах, схватившись за ограду, но тут же отдернула руку, чтобы в нее не впилась змея, в которую превратилась стальная решетка. Все предательски сыпалось, меняло свои очертания. В городе царила суматоха, все бежали от кого-то и куда-то. И по улицам носились черные лошади, много, будто выпустили целую конюшню вороных. Они забивали копытами людей, и сами ломали шеи и хребты, распластывались тушами на кривых улицах, где царил непонятный хаос.

— Это не мой кошмар. Какие еще лошади? — догадалась внезапно Валерия, встряхнув головой, совершенно не узнавая расстилавшихся вокруг нее картин и сцен. Ей никогда не снились виноградные лозы в огне, и не припоминала она античных портиков. И ни разу в жизни она не видела вулканов на горизонте, не ощущала ужас извержения. А под ногами земля гудела, падали колонны. Валерия потрясла головой, сбитая с толку.

Кошмар пугал, но выглядел чужеродным, точно посреди известного старого фильма включили пугающе яркий новый эпизод, отснятый другим режиссером. И в воздухе все заполнялось пеплом. А люди внизу не казались тенями, они бежали по улицам, хватали детей и нехитрое имущество. Валерии же чудилось, что она тоже кого-то ищет в этом гибнущем городе.

— Не твой? Говоришь, не твой? — резонировал воздух, и две тени в сопровождении бешеной квадригой коней обрушили ее в иной слой сна, где уже не обреталось четких очертаний улиц. Ее изгнали из запретной зоны, загадочной территории чужого видения, и она не сомневалась, чей это страшный сон…

Мир распадался на обломки. Она перескакивала по парящим в сумрачно-зеленом тумане островкам через пустоту. Но не боялась на этот раз провалиться в нее, потому что словно парила. Казалось, дух практически полностью отделился от тела, сделался легким. Страх покинуть земную оболочку практически не ощущался. Но болью пронзило возвращение в свой кошмар, в свой извечный сон, когда на одном из островков без начала и конца парила ее квартира на тринадцатом этаже. Она подлетела и постучала в дверь, она слышала за ней голоса родителей, и потому продолжала стучать и стучать, глотая горечь восклицаний:

— Мама, папа, откройте! Откройте, пожалуйста!

Она просила пустить ее домой, но ее не слышали. Она умоляла вернуть ее в счастливую жизнь, ту, что она рисовала в воображении в детстве, когда чудилось, будто все хорошо. Но она для них не существовала, невидимка, переходящий приз, а не человек. Валерия с трудом разлепила спекшиеся губы, набрав побольше воздуха:

— Это родители мои. Над ними ты тоже не властен.

И два силуэта за дверью разрушились подлым обманом: кровь и тьма ринулись прочь из-за островка тумана. Вновь она оказалась в старом городе с переплетением улиц и римской архитектуры. Но ныне светило солнце, а кожу ласкал отдаленный морской бриз. Валерия точно знала, что на краю моря обретается выход из этого лабиринта, потому шла, отыскивая едва различимые бисеринки свечения, спускаясь осторожно среди холмистых улиц и лестниц.

Он ждал ее на пристани, возле каменного ограждения. Он глядел пространно на небо, в нем вновь соединились все сущности: тьма и золото.

— Вот и выход из города, — выдохнула обессилено Валерия, приближаясь к нему. Он обернулся, глядя отстраненно и почти презрительно:

— Тебе удалось выбраться из лабиринта. Но ты никогда не покинешь этот мир.

Валерия откинула со лба привычным жестом растрепанные волосы, дыша несуществующей морской прохладой. Она узнавала и эти волны — образ ее моря.

— Да… Через океан не переплыву, — кинула она. — Вон там, кстати, волнорез. Я помню, как меня уносило течение за него. Потом я просыпалась.

Король Кошмаров обернулся к ней, проводя рукой по щеке, приближаясь, привлекая к себе. Медные глаза горели, точно у настоящего монстра, вампира. Болотные огни все же вели в трясину. Но Валерия улавливала в них слабый оттиск того света, что вел ее все это время. Она просила у неба сделать ее сильнее, чтобы разгадать этот мучительный парадокс двух душ, казалось, что разгадка расскажет что-то и о ней самой, откроет тайну смыслов.

— На этот раз ты не проснешься, — пообещал Король Кошмаров, раскрывая свой истинный замысел: — Сначала я хотел выпить тебя, как паук, все твое отчаяние. Но теперь… я хочу сделать тебя такой же, как я, — он упоенно восклицал: — Вместе мы захватим этот мир по обе стороны сна!

Он навис над ней, оттесняя к стене, окутывая черным песком, который во сне сделался абсолютной силой. Король Кошмаров неожиданно впился в ее губы, оглушающим эхом прошипев:

— Я твой ужас и страх.

Валерия отчетливо ощущала прикосновения к нежной коже, отнюдь не грубые и вроде не болезненные, но поцелуй его был, как лед на губах. Она почувствовала, как тело наполняется смертельной слабостью и невыразимым холодом. Не такого поцелуя она просила, не ведала, какую цену придется платить. И на короткий миг от неожиданности ее окутала паника беспомощности.

Она пыталась проснуться из всех сил, но кошмар длился и длился сковывающим параличом, что похищал дыхание, сдавливал сердце.

Кошмары поглощали ее в свою бездну, и их повелитель выпивал из нее жизненную силу. Казалось, теперь она превращалась в тень, а он обретал материальные очертания. Она замерзала от этого поцелуя смерти.

«Борись со страхом!» — отчетливо проговорила она самой себе в полусне, как будто ее наставлял теперь иной голос, как будто суета вернула ей умение общаться душою с миром надзвездным, чтобы в подзвездном не петлять кривыми улочками дурных видений.

И на этот раз противостояние от обратного показалось лучшей идеей, все равно сон. Или же нет? Может, его нашептывали неразгаданные советчики подсознания.

«Борись любовью со страхом. Любовь и смерть — чаши весов», — проговорила она уже самой себе.

Она ответила на поцелуй, жадно и мстительно, назло Королю Кошмаров растопляя этот лед, их общий хлад, намеренно не позволяя отпрянуть, с нежной озлобленностью вцепившись в его жесткие волосы, плечи, руки. И тогда черный песок отступил, а тело бросило в жар, она вновь возвращалась в мир живых. Впрочем, и он не исчезал.

Но тогда она увидела какой-то кошмар внутри кошмара: огромный черный город, заполненный бегущими людьми. На него надвигалась темная волна. И был это не то цунами, не то извержение вулкана. Последней день Помпеи? Гибель Атлантиды?

С поцелуем они провалились оба на иной уровень сна, обшивка реальности призрачных городов дала трещину, отслоилась ненужными фотообоями, чтобы открыть завесу реальной катастрофы.

Теперь Валерия отчетливо видела город… но глазами Короля Кошмаров.

Он суетливо скитался по улицам города, засыпанного пеплом. И небо над головой закрывал дым скорого извержения вулкана, разверзалась страшная гроза, вспенивалось море. А он мучительно метался среди хаоса гибнущих людей. Кого-то искал, искал, спрашивал у бегущих о ком-то. Но люди не отвечали, они бежали прочь из города, а он в самое его сердце. Он искал кого-то на базарных площадях, в домах знакомых, переворачивал разбитую утварь.

— Отвяжите! Хозяин! Отвяжите! — кричал исступленно какой-то человек на цепи. Раб? Валерия удостоверилась в этом по стальному ошейнику и цепи. Значит, точно античное время, начало нашей эры. Хозяин, очевидно, в панике бежал, как и все. На улице уже сказались следы разрушений, лежали опрокинутые тела, доносились стоны раненых. Помочь всем уже не удалось бы.

А тот человек, в образе которого бежал по городу Король Кошмаров, выхватил не то топор, не то клинок, и перерубил цепь. Раб скрылся среди домов, не успев поблагодарить. Человек же бежал все вглубь города, искал и искал кого-то, шептал неразборчиво имя. В нем теплилась надежда, безумная, разящая кинжалом. Но картинка плыла, не позволяла себя достаточно рассмотреть, точно кто-то запрещал.

— Прочь! Прочь, проклятые! Оставьте нас! — воскликнула Валерия, когда две тени — кровь и тьма — кинулись к ней, чтобы вновь откинуть, затопить сознание ложью. И они растворились, отпрянули, позволив отчетливо рассмотреть панораму древнего ужаса. Но не из снов, а из ожесточенной реальности, что по истечению столетий делается достоянием археологов.

Но тот страшный миг, та боль, та скорбь — они пронзали острыми копьями, словно вершилось все это совершенно рядом. И казалось, что ей знакомы эти улицы, эти античные дворы, будто у нее здесь был когда-то дом, и сад, где распускались анемоны. И в доме том она ждала кого-то… с медными глазами. Однако пепел все решил за них, когда сотряслась земля, когда небо пронзил багрянец. Множество людей погибали, давились в сутолоке, придавливались тяжелыми колоннами и сыпавшимися со всех сторон камнями. Сотни жизней оборвалось в тот день, отчего Валерия цепенела.

А потом она увидела на улице мертвую себя.

И на нее накатил его ужас, потерянность, озноб. Может, это была не она вовсе, а какое-то далекое-далекое воспоминание. Кто-то похожий, кто-то другой. И все же…

Девушка лежала среди улицы с разбитой головой, изо рта и носа ее стекала кровь, а взгляд остановился в смертельной безучастности. Ее сбила колесница, бешеная квадрига вороных коней, которые перевернулись тут же, возница свернул себе шею, лошади мучительно ржали, пытаясь выбраться из пут. И сколько еще таких случайных жертв случилось в тот день? Ужас смерти нахлынул на людей, затопил их рассудок, да при такой катастрофе нереально всем спастись.

Она лежала посреди улицы, мертвая и невосприимчивая к грядущему хаосу. Ее засыпали хлопья пепла.

— Нет… — простонал человек, закричав, давясь пеплом, который облеплял его со всех сторон: — Нет!!!

Его тоже засыпал пепел, приставал к коже, оседал на волосах и одежде, когда он застыл в неподвижности. Он уже не пытался никуда бежать. И Валерия, наверное, не к месту вспомнила строчки Иосифа Бродского: «Когда-нибудь и нас засыпет пепел», дальше она не помнила, только невыразимая скорбь наполняла ее.

В тот миг свои проблемы показались бесконечно далекими и малозначительными. Их еще можно было решить, потому что печать смерти не отметила ее дом, не отобрала родных. Здесь же на ее глазах гиб целый город, в существовании которого она не усомнилась ни на миг.

Выдумки из снов не содержат столько боли, не находится в них места столь мельчайшим деталям. Они лишь искажают воспоминания о реальных страданиях и горестях. Не просто так Валерии часто снились умершие родственники, хотя она не желала этих встреч на границе сознания. А в тот миг она столкнулась с самой собой, умершей… И чьим-то невыразимым всепоглощающим горем. Чьим? Неужели… его?

Он опускался на колени, гладил ее волосы, лицо, точно пытаясь разбудить от легкой предрассветной дремы. Но она лишь отрешенно смотрела и смотрела наверх, в этот хаос, что накрывал черной тучей несчастный город обреченных. Любовь неподвластна смерти, но подвластна отчаянию. Тогда не остается ничего, кроме страха.

— Будь проклят этот мир! — внезапно возопил он, сжимая яростно кулаки, обращаясь к небу. — Будь прокляты сны! Будь проклята надежда!

Вокруг него взметнулась плотная воронка пепла, которая превратилась в черный песок. Но через миг на него обрушилась тяжелая плита, и все поглотила тьма.

Валерия ощутила почти физическую боль, точно ее скинули с высокой вышки в бассейн. Удар о незримую воду едва не выбил дух.

Просто кошмар? Или воспоминание о его смерти? Валерии едва ли было суждено узнать ответ в хороводе теней.

— Когда-то всех засыпет пепел… — прошептала она или только подумала, но даже мысли бисеринками искр обретали здесь очертания. Она дошла до ответа, она нашла первопричину. И цепь событий замкнулась четкой неизбежностью, потому что у мироздания нет случайных путей и пересечений. Все происходит ровно в свое время.

Король Кошмаров поспешно разорвал поцелуй, перекидывая их на предыдущий уровень сна. Валерия отметила, что это самый странный и изматывающий поцелуй на ее памяти, чувства предельно обострились на пике агонии, пусть тому минуло почти две тысячи лет. Но чем-то до щемящей тоски знакомым отозвался его поцелуй, его губы с привкусом пепла…

— Что ты… Как?! — опешил Король Кошмаров, и она отчетливо чувствовала, что его бьет озноб, а на лбу выступает испарина, словно он второй раз умер.

— Чьи кошмары мы видели? Только мои ли? — спрашивала она, все еще непроизвольно гладя его жесткие волосы, словно давая им обоим понять, что тот случай в гибнущем городе — это не их смерть, что они еще оба живы. Оба ли?

— Не надейся меня победить! — отпрянул Король Кошмаров, напуская на себя грозный вид. И вновь за его спиной черным и алым вихрем взметнулись две злые тени: его проклятье надежде, и его отрицание добрых снов. Но если он проклял саму надежду, то что же осталось в нем этим согревающим золотым свечением? Почему он постоянно твердил о ней?

— Опять слова о надежде? — сдвинула брови Валерия, ощущая, что оковы сна больше не властны над ней, словно разрубили цепь.

Она проснулась, точно лунатик, стоя напротив Короля Кошмаров. И наяву все еще чувствовала вкус пепла на своих губах. Они оказались снова в ее сумрачной комнате, где не обреталось ни извержений вулкана, ни квадриги вороных коней. Но сознание смерти вплавлялось смертью сознания, где-то за гранью понимания, точно в прошлом воплощении. Она принимала чужую боль как свою, делила его горе как свое. Иные же голоса подсказывали ей, что делать дальше: она приблизилась к Королю Кошмаров и единым слитным движением пантеры все-таки вырвала из плена черного песка золотых бабочек надежды.

— Вот она… Твоя надежда. Какая красивая, оказывается, — прошептала она, сжимая их в ладони, окружая кольцом своего сизого песка. Почему же сизого? Точно пепел извержения, точно вековая боль.

— Нет!

Он зажимал рану, пустоту, которая зияла в груди, из нее не текла кровь, там сквозила именно пустота, точно не хватало детали в механизме. Точно из тела вырвали душу…

Он согнулся, припадая измученно на одно колено, рукой хватаясь за пол, другую — протягивая к Валерии, которая глядела с болью, но продолжала, словно длилась их игра:

— Ты даже боль еще ощущаешь?

Хотя какая игра, после того, что вместе пережили в кошмарном сне на самом дальнем рубеже воспоминаний? Уже не игра, зато она нырнула без боязни на дно колодца, не ведая наверняка, сумеет ли вернуться, да что сулит ей каждый миг. Но она шла ради него, потом уже ради него, чтобы он вспомнил, кем был, чем поплатился за проклятье перед смертью, как стал повелителем кошмарных снов. Как по чьему-то напутствию, Валерия давно уже подозревала, что Король Кошмаров не сам соткался из дурных помыслов людей, уж очень много чувств осталось в нем от человека.

— Кх-кхх… Что в твоей руке? — хрипел он. Валерия не подавала виду, но сама боялась, что этим поступком убивает его. Показалось, он побледнел, и вновь делался полупрозрачным.

— Золотые бабочки надежды, вырванные из твоей груди, из твоего подсознания. Видишь, как они быстро гаснут в моем отчаянии. Твои… счастливые сны, — констатировала Валерия, укрывая бабочек серым песком, но под его покровом ни одна не погасла.

— А ты двуличная. На вид наивная девочка, а сейчас… Коварная женщина, хищник, — сипел Бугимен, щелкая зубами.

— Ты прав, наверное. И очень уставшая, к тому же, — с ледяной выдержкой проговорила Валерия, однако тело ее содрогалось от беспокойства. Что хуже всего, похоже, Бугимен после возвращения из глубокого слоя сна сам так и не вспомнил момент их смерти в древности. Или только его смерти. Валерия старалась не думать о том, как выглядит мертвая она со стороны.

— Отпусти их! Верни! Ведь это не твое! — взмолился, наконец, Король Кошмаров. И две тени, что вечно следовали за ним, взметнулись, исходя мучительными корчами. Их-то и желала уничтожить Валерия, лишить подпитки. Они отравляли его через безумную надежду о забытом, срывали все воспоминания в кривотолки. Кровь и тьма потеряли свои ухмылки.

— Интересно, что же хранит в себе этот крошечный жалкий сгусток надежды? И что будет, если уничтожить его? — глянула беспощадно на свою ладонь Валерия. — О! Вот еще одна скоро почернеет. Что? Слуги-кошмары не могут вырвать их, потому что сразу уничтожат? Сам не можешь коснуться, потому что состоишь из уничтожающего их черного песка? Как печально и страшно.

Бешеная квадрига коней — его ненависть, его боль, его личный кошмар — вставала на дыбы, кружила возле Валерии, но та оставалась недостижима для воплощенного ужаса Короля Кошмаров.

— Не трогай! Не смей! — восклицали кровь и тьма его голосом, но постепенно растворялись. Порой необходимо причинить боль, чтобы вскрыть слишком запущенный нарыв. Это Валерия поняла еще по общению с детьми в школе, по своему побегу от родителей, которые, наконец, почти разобрались в своих чувствах. Теперь она видела это в Короле Кошмаров, и не собиралась отступать. Приходилось временно играть отведенную самой себе роль коварства:

— А что такого? О, да ты в панике… Какой взгляд. Бессилие. Легко же сделать человека беспомощным, найдя его потаенные раны. Сколько, говоришь, тебе веков?

— Отдай! Прошу! Если ты не отдашь… — он простирал к ней руки, внезапно признавая, точно прозрев: — Меня же больше нигде нет!

Он заворожено глядел на свет, который прорывался яркими искрами сквозь завесу серого полога ее ладони. Кровь и тьма, вздрогнув, исчезали, но покрытый пеплом город, Бугимен, кажется, все еще не вспоминал. А ведь именно так крылась его главная боль, его истинная причина. Он-то убедил себя, будто всегда существовал в таком странном качестве, всегда жил лишь мечтой о мировой власти. Зато подсознание ведало больше него, но рассказывать — нельзя, иначе сам не вспомнит, иначе не примет, не отринет цепей.

— Какие эмоции! — вздохнула Валерия. — Вот, держи.

— Не трогай меня, не смей льнуть… — попятился он, сбивая спиной картину со стены. Он метался, точно в бреду, он попал в свой кошмарный сон.

— Как же я иначе их верну? — улыбнулась беззлобно Валерия, разжимая ладонь, прикасаясь к его груди, замерев на пару секунд. — Вот и все. Твоя надежда снова в недрах твоей безысходности.

— Да кто же ты, в конце концов?! Отойди! — бился и вился среди комнаты Король Кошмаров. Глаза его безумно горели, словно на него обрушился целый океан, точно он тонул и отбивался от незримых противников.

— Отхожу, все, все, — махнула примирительно руками Валерия, опуская голову, хотя сердце ее бешено колотилось. — Кто. Я? Убийца чужих надежд. Не зря же психологом работаю. Говорю с людьми, они мне доверяют самые сокровенные тайны, а я им потакаю, говорю: «Все будет хорошо, хорошо», хотя знаю, что в их ситуациях ничего не будет хорошего, даже посоветовать нечего. Но их надо обнадежить, подать обманный лучик, — она намеренно делала ему больно, отчасти за все, что довелось ей пройти в кошмарах, за его подлый план на ее счет. — А потом этот лучик гаснет, они срываются в пропасть. И в еще большее отчаяние. И снова идут ко мне за новым, чтобы потом рухнуть в еще более глубокую пропасть.

— Ты намеренно играешь с ними? — скалился недовольно Бугимен.

— Когда как. Раньше все было иначе, я была иной. В любом случае, правду они не хотят слушать. И я решила играть по их правилам.

— Зачем играла со мной?

— А ты такой же. Не хочешь слушать правду, — отвернулась Валерия. Теперь ее отчего-то переполняла злоба, обида. Она окончательно отошла от видения, осознавая в полной мере, что чуть не попалась в ловушку Короля Кошмаров, чуть не стала сама горькой тенью, призраком.

— В чем же, по-твоему, правда?

— В том, что твоя эгоистическая мечта неосуществима и бессмысленна. Смирись с этим, убей в себе всякую надежду. И умри. Вот и вся правда. Тебе не положено быть, ты ошибка природы. Ты сам себя боишься, — крикнула Валерия, замечая, как «кровь и тьма» — как она их назвала про себя — заполняют клубами черного песка Короля Кошмаров, говорят его устами, подчиняют своей воле. Его темная сторона, его мрачные планы и негативные эмоции. Они еще брали над ним верх, и свой гнев Валерия обращала именно к ним.

— Замолчи! Думаешь, я поверю тебе? Ты… Ты… Ты не человек, — воскликнул он, но не приближался к ней. Вился вокруг, видимо, даже побаивался, ведь ему не удалось обратить ее в себе подобную.

— О… Ха-ха. Меня повысили! — осклабилась бесстрашная Валерия.

— Кажется, в тебе и впрямь не осталось ни единой живой жилки.

— Ты ведь над этим поработал тоже, — развела руками собеседница. — Видишь. Твои «творения» тебя окажутся страшнее. Вот и утро…

В окно тяжелым горчичным цветом вползал сонный рассвет. Всю ночь солнце билось со змеем, да так ожесточенно, что у него не осталось даже крови, чтобы раскрасить ее кромку рассвета.

— Следующей ночью я с тобой разберусь! — угрожающе пообещал Король Кошмаров, и стремительно вылетел через окно.

«Как же тебя вернуть? Где же ты?» — горько подумала Валерия, разрыдавшись от пережитого ужаса. Совсем как юная девчонка, уткнувшись в подушку. Она совершенно не выспалась, ведь целую ночь в течение девяти часов видела кошмары, разум не отдыхал, и теперь грызла мучительная боль да чувство вины за того человека, что от горя перед смертью проклял надежду. И она невозможно скучала именно по нему, не по этим двум демонам, что изорвали его душу. Она две тысячи лет ждала их встречи, потому все остальные мужчины не существовали для нее в этой жизни. Она ошибалась в своей неспособности любить, она просто ждала.

Но он не желал возвращаться, даже когда взгляду предстала его истинная сущность, его неиссякаемая надежда, отголоски добрых снов о том месте, где цвели анемоны.

***

Валерия не помнила, как прошел день, словно в чаду, словно настоящая жизнь осталась там, во сне, где пепел засыпал древний город, где все пропиталось его невыразимой болью. Кажется, подходил учитель географии, извинялся за что-то, но не спрашивал, что на самом деле случилось в том переулке. Валерия кивала ему, улыбалась, но оба договорились остаться друзьями и хорошими коллегами. Но едва дверь за ним затворилась, как зашла знакомая девочка. Она снова благодарила, на этот раз принесла коробочку конфет. Но большим подарком для Валерии была счастливая улыбка на лице подростка. Травля в классе прекратилась, что-то нашло свое равновесие.

«А ведь это благодаря тебе. Мы вместе это сделали. Неужели ты не понимаешь?» — горестно обращалась в мыслях Валерия к Королю Кошмаров. Но он не появлялся. Лишь память о его самом страшном сне жгла каленым железом.

И он все забыл? Или не позволял себе помнить? Сердце терзала открывшаяся правда, стояла тяжкой горечью в горле, сочилась вязкой кровью по венам. Валерия нервно глядела на часы, раскачиваясь из стороны в сторону, замечая, как вокруг нее кружится ее собственный сизый песок. «А ведь это и не отчаяние вовсе. Это — скорбь», — догадалась неожиданно Валерия, взмахивая рукой, рассеивая его и вновь уплотняя. Но ее отвлекли на работе, загадочный иной мир рассеялся на время, ровно до вечера.

Раньше чудилось, будто до истины сто шагов, дальше, чем до неба, а она скрывалась за зыбким очертанием сна и поцелуя. Память скрывалась страхом, давилась, как виноград. Но сок исходил не отравой, не винтажным вином, а все свивалось обратно. Разбитое возвращалось целым. Лишь скорбь окутывая целиком серным песком, одновременно оберегая.

Валерия не ощущала присутствия Короля Кошмаров, он улетел куда-то очень и очень далеко, может, на другой конец мира, может, вообще в свои подземелья, что были его владениями и тюрьмой одновременно. Вероятно, он тоже что-то обдумывал. Валерия ждала его возвращения, не зная, что оно принесет. Если бы те две тени отцепились от него, если бы он осознал, как заблуждался, считая себя властелином мира.

Валерия шла по вечерним улицам, еще никогда не испытывая большего одиночества и тревоги, да не за себя. Черная завеса грядущего рассеивалась, но оставляла на краю пропасти, где два пути раскидывали едва уловимые ветви.

Съемная квартира еще никогда не чудилась такой холодной и пустой. Валерия зажгла везде свет, но взгляд тонул в тумане, предметы теряли яркость очертаний, и она погасила все источники искусственного света. Бессмысленно.

Ближе к ночи ей позвонила мама, сказала, что они с отцом разводятся в ближайшую неделю. Голос ее был спокоен, она делилась с дочерью совершившимся фактом, пусть ему не хватало юридического оформления. И в конце поинтересовалась, как у нее самой дела, заметила, что Валерия отвечает медленно, точно суть слов не сразу доходит до нее.

Дочь спокойно приняла этот факт, даже почудилось, будто скинула с души камень. Еще один. В эти странные дни казалось, что все цепи, что сковывали ее долгое время, лопаются, распадаются. Огромный клубок шипящих змей замолкал, и вместо него возвращалась музыка. Рояли на крыло легли и, не опасаясь бурь, неслись на север, вверх к зеленому свету.

Но оставался последний рывок. Валерия предчувствовала, ждала, сжимая и заламывая руки, отстраненно уставившись в стену. Вскоре тишина подернулась знакомым ароматом пепла и ржавчины, что во сне-яви накануне окутал ее всецело. Она старалась не думать о том поцелуе, ведь он не любовь символизировал, а извечное желание найти себе союзника для разрушения мира. Даже если не совсем, даже если не до конца… У иных берегов, у океанов незнакомых.

— Снова ночь, и снова я, — раздался голос посреди одиночества, взметнув противоречивые чувства, но тут же погасил робкую надежду: — Как я и обещал, я буду приходить до тех пор, пока не сломаю тебя.

Казалось, черный песок плотнее прежнего окутывает его, он убедил себя за время отсутствия в необходимости вершить только зло. И золотые бабочки практически не проступали возле сердца. Он испугался ее накануне, она помнила его голос, но ныне слова резонировали инфразвуком. Валерия сдерживала ненужные слезы. Неужели все зря? Неужели напрасно она дошла до самых глубин кошмара? Неужели напрасно не устрашилась показать ему золотых бабочек? Две черные тени сгустились над ним, плясали искрами в его ухмылке.

— Из-за тебя я только слегка не выспалась, — с озлобленным спокойствием отвечала Валерия. — Не лень же тебе?

— Король Кошмаров. Я властвую умами и сердцами людей, — развел он руками, оскаливаясь.

— Ты просто будишь в людях эгоистических страх. Иллюзорный. Страх за самих себя, беспричинный. Может быть, еще тревожность о несуществующих опасностей, — покачала головой Валерия, сдерживаясь, впиваясь ногтями в кожу, чтобы эта боль заглушила крик ее израненной души. — Но видел ли ты, что такое настоящий страх? Когда… убивают невиновных… Когда гибнут от катастроф.

Она видела в одновременность сотни выпусков новостей, тысячи заголовков, и тот гибнущий город, что засыпал пепел. На нее обрушивалась целая волна осознания, что вокруг страдали люди, что сотни жизней калечились сильнее, чем ее. И на крыльях оборванных струн парило иное страдание.

— Видел-видел, — глухо отозвался Бугимен, точно тоже созерцал эти картины, по лицу его пробежала волна смятения, он сжал кулаки, воскликнув: — Я все видел! Этим людям нужен настоящий правитель. Ты думаешь, я — смерть? Нет! Я закон их равновесия, я их тьма. Возможно, они сами меня создали, соткали из всех темных порывов.

Валерия все вспоминала, как обрушивалась каменная плита, как смотрела в собственные мертвые глаза. И все больше понимала, что жива. Но чужая боль врывалась в ее сердце, точно до этого она перелистывала календарь дней в плотном коконе эгоизма, а ныне прозрела. Ныне сердце пробралось через темные туннели бесконечных дорог, оно билось наружу, оно отдавало тепло. И трепетало за всех. И за него…

— Страх создали люди… Вполне вероятно, — отозвалась она. — Страх от бессилия тех, кто смотрит на все это через отчужденность экрана телевизора. Даже не страх, а ужас того, какое зло может быть сотворено людьми… Людьми ли вообще?

Валерия тяжело вздохнула, пока Король Кошмаров вился вокруг нее, и на его лице сменялись оттенки то гнетущих сомнений, то упрямой убежденности в своем могуществе.

— Но я манипулирую их страхами, — непреклонно отзывался он.

— Какими? Страхи из снов — ерунда, — отмахнулась Валерия, обращая к нему немо умоляющий взор, но внешне оставалась глуха и хладнокровна: — Я слышу неуверенность в твоем голосе. Да-да, страх сковывает… Страх смерти ведь тоже страх. Невозможно привыкнуть лишь к страху смерти. Но его создаешь не ты.

Валерия сжала кулаки, понимая, что ей осталось последнее средство, единственный способ достучаться до него, который сработал и в первый раз. Она встала и подошла к подоконнику, решительно открывая скрипящую деревянную раму, раздвигая ее, отчего на пол посыпалась ветхая белая краска и труха.

— Куда ты опять, сумасшедшая? — воскликнул Король Кошмаров, метнувшись к ней.

— А улица так прекрасна, так странно стоять на подоконнике, среди этого трансцендентного пространства за пределами и имманентного комнаты, — распевала Валерия, обращаясь к небу, прося у него защиты и поддержки. Она не собиралась бросаться, она обвиняла себя за те прошлые страшные мысли, глядя на темно-индиговое зимнее небо. Но таков оказался ее замысел, последний шанс вернуть его.

— Нет уж! Ты решила так победить меня? Показать, что я ни на что не способен? — решительно вскочил тем временем Бугимен.

— О! Снова твоя глупая магия. И это глупое постылое тело с помертвелым набором чувств. Ладно, ладно. Давай опять поговорим, милости прошу, присаживайся, — саркастично отвечала Валерия, но кто бы угадал, как тяжело ей давалась эта игра.

«Не вспомнил! Он не вспомнил…» — птицами с опаленными крыльями бились отчаянные мысли. И страх вновь заползал под кожу, гасил робких светлячков. Кружилась голова, и дрожащие слабеющие руки едва держались за края окна. Она боялась высоты, она не желала падения.

— Так-то лучше, — успокоено выдохнул Король Кошмаров, и тревогу в его голосе не подделали бы никакие призраки его проклятий.

Но в тот миг Валерия соскользнула с подоконника, не удержалась на краю. Улица развезла асфальтовую пасть.

«Засыпет пеплом… Больше никогда…» — только пронеслось у нее в голове, ударив ароматами гвоздик и анемонов. Но что оно означало, она и сама не могла понять. Больше никогда не встанет на подоконник — такое она дала себе обещание, если бы оставался шанс выжить. Но пятый этаж не предвещал счастливого исхода. Больше никогда — так обрывалась любая жизнь, больше никаких надежд, больше никаких планов. Больше никогда не суждено говорить с Королем Кошмаров.

Мысль пролетела за долю секунды, ужас падения обрушил бездну, в голове настала пустота. Однако внезапно кто-то мертвой хваткой стремительно обхватил ее тело, не позволяя провалиться в пропасть случайной гибели.

Бугимен затащил ее обратно в темноту комнаты, второпях непроизвольно прижав к себе спиной. И в замешательстве не отпускал, как самое дорогое сокровище. На этот раз он успел ее спасти!

— Вот он — настоящий страх, — бормотала она, откидывая голову назад, ощущая затылком острые ключицы мужчины. — Чувствуешь? Видишь? И ты над ним не властен.

Ее бил крупный озноб, руки дрожали и язык заплетался. Но она чувствовала, что именно так надо, именно так он, возможно, что-то вспомнит. В том страшном сне она узнала правду о нем, и стремилась так или иначе донести этот образ. Ее окутывало тепло его тела, его рук, такое человеческое, такое живое…

— Зачем тебе это каждый раз? — спрашивал он сдавленно, не отпуская, отрешенно гладя ее руки и плечи. С такой нежностью и упоением… Все же обратить ее в злого призрака велели те две тени, которые ныне шипели, точно угли под дождем. Они исчезали, но все еще хотели взять свое.

— Каждый раз, когда я вот так стою на подоконнике, ты останавливаешь меня, страх… Иначе, я бы уже давно была мертва. Спасибо, что ты есть.

Она развернулась к нему, приникая лбом к его груди. Веяло чем-то спокойным и глухим, пусть не радостью, но и не смертью, не этим ужасом исчезновения. Чем-то привычным, с чем вполне можно жить дальше, преодолевать, бороться с ним и — прежде всего — с собой, переступать через свои потаенные страхи, эгоистические фобии. На этот раз Валерия поняла, что избавилась от еще одной: она бы больше никогда не попыталась покончить с собой. Едва не сорвавшись вниз, она взглянула в глаза смерти, вот такой, неправильной и нелепой. И больше не желала, пока судьба позволяла жить. Валерия больше не боялась себя. Казалось, весь страх исчез, однако Король Кошмаров не растворялся для нее.

Она, наверное, слишком доверчиво закрывала глаза, тяжело дыша, чуть не падая. Цепкие руки, обтянутые серой кожей, все еще поддерживали ее. Она чувствовала, как бешено колотится собственное сердце и слышала размеренные удары его. Хотя… сердца ли? Или это взмахивали крыльями золотые бабочки? Что-то чуждое в этом средоточии черного песка, а, может, его истинная сущность, которую он все еще отрицал.

— И… Как мне это расценивать? — смутился Король Кошмаров. Кажется, он и сам запутался, почему так поступает.

— Не знаю, я не учитель, чтобы выставлять оценки, — отвечала Валерия, гладя его по спине, обнимая.

— Ты просто провоцируешь меня, — почти простонал он, вновь теряясь, как в бреду.

— На что?

— Не знаю…

Тепло… Все заполняло невыносимо сладостное тепло, почти незнакомое посреди долгих лет одиночества и непонимания. Теперь же все оттаяло, и весеннее солнце забыло, что на дворе зима, не напоминало, что открыто окно. Валерия любила в тот миг весь мир, простила все своим родителям, простила всех людей. И сама просила у них прощения за всю эту замкнутость на бессмысленных мелочах.

— Нет, не провоцирую. — Валерия подняла глаза. — Я хотела, чтобы ты понял: страх не должен властвовать. Но… и исчезать не стоит. Иногда ты даже нужен. Например, таким, как я. Тем, кто стоит на подоконнике или за перилами моста, держит у виска пистолет. Их уже не отрезвят счастливые сны. Они думают, что обретут их, если прыгнут. Их может отрезвить страх! Страх потерять эту жизнь, может, страх за тех, кого они оставляют. Пусть увидят кошмары о том, что они оставят миру, если так покинут его! Или кошмары о том, что их проблемы не так ужасны по сравнению с бедами других. Хотя бы так…

— Это не входило никогда в мои планы, — отвернулся Король Кошмаров, нахмурившись: — Так ты намеренно вставала на подоконник?

— Вот сейчас, второй раз — да, — призналась Валерия, виновато улыбнувшись.

— Я-то повелся…

— Сорвалась я случайно, — дрогнул голос Валерии, отчего она крепче прижалась к Королю Кошмаров, точно искала защиты и оправдания своему поступку: — Честно.

— Глупость какая! К чему ты призываешь? — отстранился он. Вновь ярче проступили черные тени, вновь они нашептывали ему неверные решения.

— Жить! — воскликнула Валерия с надрывом, будто он падал в бездну, а она не имела сил удержать. — Ты бы мог быть по-настоящему полезен, и не исчезать. Твоя власть убивает тебя вместе с «подданными».

— Это все… сказки. Против своей природы не пойдешь, — отмахнулся он, но лицо его исказилось, точно у маски трагедии. Тени тянули за невидимые нити, тени мучили его образами кошмарных лошадей, не давая ответов.

— Природы? У всех есть выбор! А как же золотые бабочки? Что это тогда в твоей душе? Ты не смерть, ну, а природа… она у всего двойственная. Можно и выбирать, — взывала Валерия, подходя к нему, точно рассчитывая тягаться с этими жадными монстрами.

— Выбирать… А ты ведь… Не боишься, — удивился Король Кошмаров, оживляясь: — Ты же совершенно не боишься меня! Как ты меня все еще видишь, если ты не боишься меня?

— Может, я просто не хочу, чтобы ты исчезал? — вздрогнула Валерия, уже не скрывая слез, прижимая руки к груди, чтобы унять штормящее сердце. — Хранителей Снов тоже никто не боится. Вспомни! Вспомни то, что мы оба видели прошлой ночью! Ты же помнишь это! Я не хочу, чтобы ты исчезал! Вернись! Пожалуйста, вернись! Вернись из-под пепла!

И она в исступлении покрывала поцелуями его лицо, губы, щеки, горячими прикосновениями, живыми, словно бы желала доказать: они не умерли тогда, и пепел не засыпал их навеки. Он же стоял в ступоре, точно ему открылось нечто, точно обрушился целый водопад видений. Губы его неуверенно шевельнулись, как в трансе:

— Помню… Я… я умер однажды. И проклял надежду…

— Да, твое проклятье — это черный песок. Но надежда осталась. Ты ее видел! — почти навзрыд твердила Валерия, цепляясь за яркие нити, что протянулись от сердца Короля Кошмаров, проросли из золотых бабочек, отогревая и ее. И черные тени исчезали навек, распадались иллюзиями.

— Что ты со мной делаешь! Больно! Жжется! Я таю! — он вновь попытался отпрянуть привычным жестом, однако она не позволила, обнимая его, точно согревая своим человеческим теплом. О, как мало его! Как много страха вне этого тепла, которое порой способно отвернуть от жадных когтей тьмы. И эти два постылых силуэта ныне растворялись, а бешеная квадрига убиралась прочь, тени коней обретали покой. Растворялся неразгаданный для него собственный страх, потому что он вспомнил тот день во всех деталях. Это читалось в его широко раскрытых глазах.

Он тоже видел гибель города, память причиняла нестерпимую боль, но от нее золотые бабочки взметнулись и засияли ярче прежнего. И черный песок боли больше не гасил их. Его сон, его воспоминание… Его светлые сны о временах, где цвели анемоны их любви. И где они погибли.

— Нет… Это просто надежда в тебе становится другой. Живой… — Валерия успокоено гладила его волосы, едва не падая от обессиливающей безмятежности, но грустно вздыхала: — Только мой путь — остаться в этой темноте… Этой мой метод, я не рассказала: сначала сделать больно, довести до самого дна, до самого дна тебя самого, изучить до мелочей. А потом вытащить на свет. И отпустить. Он сработал уже несколько раз. Мне же суждено оставаться в этой темноте, потому что никто не способен вытащить меня.

— Раз тебя не вытащит никакой свет… — улыбнулся он, обнимая ее. — Этим займусь я.

— Попробуй, придумай. Я буду рада, страх, — прошептала Валерия. — И вот опять утро.

И вновь по их договору наставала пора прощаться. Пусть он вспомнил, кем являлся, но он не воскрес, не сделался снова человеком. Ведь умирают все только один раз. Валерия лишь удивлялась, кого же видела тогда в его сне, почему та несчастная девушка так напоминала ее саму. Но загадка терялась в веках, в сплетениях нитей мироздания.

— Я… Я тебе это никогда не забуду! — на прощание не находил подходящих слов Бугимен.

— Вроде благодарность, а в твоем исполнении звучит, как угроза, — рассмеялась Валерия, как обычно. Как в те дни, когда они спасали друг друга от отчаяния.

— Ночью я вернусь. И буду возвращаться постоянно. И днем тоже.

— Так возвращайся… Я снова буду ждать!

***

И он возвращался, каждую ночь они говорили, возражали друг другу. Но постепенно догадывались, что это уже не слишком похоже на вражду, вернее, совсем не похоже. Что-то в этом мире пришло к своему равновесию, что-то нашло иной путь, хотя бы среди Хранителей Снов. Добрые сны с тех пор лечили истерзанные души и стояли на страже мирного покоя детей. Кошмары же видели те, кто их заслужил.

Видел кошмары бритый маньяк, заключенный под замок лечебницы-тюрьмы. Он наносил на кожу отметки о каждой своей жертве, и эти короткие шрамы покрывали всю его бледную кожу.

Последними словами клял в карцере тюрьмы тревожные сны одноглазый бандит, который почти без причин убил своего старшего брата. (В кошмарах последний являлся слишком живо).

Видел кошмары жестокий пират на далеком тропическом острове, обрекая на казнь и страдания несчастных пленников. Ему являлась скорая смерть от ножа и образы прогнившего прошлого. «Это безумие! Я тебе уже говорил, что такое безумие?» — твердил он, но Король Кошмаров лишь усмехался. Он-то знал. И знал, что круг безумия реально разомкнуть, отныне знал. Благодаря Валерии две черные тени больше не преследовали его. Пусть черный песок и оставался его верным оружием, но и оно нашло свое применение в качестве заслуженной кары.

И так почти каждому являлся он, чья совесть была чернее дегтя в этой жестокой реальности. Для них сны делались наказанием, ловушкой за деяния. А все их замученные жертвы уже в ином мире созерцали чудесные видения вечного покоя.

Лишь Валерия с тех пор не видела никаких снов, только тень Короля Кошмаров, не всегда догадываясь, что наяву, что в видениях. Сам по себе он не казался пугающим, особенно, в ореоле пепла, истинную природу которого ведала только она. Такую цену она заплатила за победу в этой игре. Хотя, наверное, они оба не выиграли, зато заставили друг друга смотреть иначе на вещи. Валерия отчетливо понимала: она хочет жить. Она любила, и нашла покой в своей душе, помирилась с родителями, которые вскоре встретили тех, с кем оказались по-настоящему счастливы.

И у матери, и у отца вскоре образовалось по новой семье, где родившиеся дети не слышали ссор и криков, где царил мир. Валерия искреннее радовалась, созерцая, как их маленький мир приходит в свое равновесие. Пусть и такой ценой. Жаль, что не вся планета, иссеченная новостями о страшных событиях.

Но приходилось мириться со скорбью. Валерия несла ее, впитывала, и оттого ее окутывал серый песок, которому вскоре дивились и Хранители Снов, предрекая, что после смерти она станет одной из них. Хранителем Скорби, духом, что приходит на помощь тем, кому уже не помогут радостные сны, тем, кто утешает, даря покой.

А Король Кошмаров, в целом, отложил планы по захвату мира до иных времен. Он больше не желал власти, а болезненно стремление быть для кого-то видимым и осязаемым успокаивалось каждый раз, когда он приходил к Валерии. В его душе тоже настал покой.

— Ночью я вернусь. И буду возвращаться.

— Так возвращайся… Я снова буду ждать!

Так заканчивались их диалоги раз от раза, их встречи. Шли годы. И однажды настал тот день, когда он бы вновь вернулся. А вот она — нет, она уже не сумела, потому что жизнь человека, словно анемон, хрупка и недолговечна.

С тех пор ее не хватало, сделалось пусто. И он вскоре признался себе, что, вопреки своей сущности, видит светлые сны, где она представала снова живой, как совсем недавно, как тысячи лет назад. Счастливые сны Короля Кошмаров — абсурдно, но невыносимо горько.

— Больше никогда?..

— Мы скоро встретимся… — шумом ветра доносился ее голос.

И различался силуэтом средь туч, прозревших лучами солнца, новый добрый дух в сером оперении и с золотой розой в руках, символом их новой надежды.