Я твой ужас и страх (СИ)

4. План побега

Бледно-лиловое небо клубилось снежными вихрями. Зима завладела правами на бесконечность хандры, выставляла счет редким минутам радости. Вместе с ней приходили неверные мысли, на душе селились слякоть и неспокойная канитель дум. Круг сансары продолжал вращаться — дом, работа, скандалы, сон.

Накануне отец и мать переругались из-за комнатных фиалок. Отец решил, что цветочный горшок пуст, не заметив ростков, и выбросил. Или что-то в этом роде. Сущая мелочь, которая переросла в ураган. Валерия даже не вникала, она лишь погромче подкрутила музыку, не надеясь заснуть ночью под аккомпанемент выяснения отношений. А раньше-то она всегда вылетала из комнаты, вставала между ними: «Мама, папа, не ссоритесь. Это же ерунда! Все можно решить».

Да, все. Если есть любовь, то все можно решить, все простить, а если ее нет, то малейшее неверное движение влечет взаимные подколки, недоверие, распри. Раньше дочь вмешивалась, в итоге еще и виноватой оказывалась. На нее то мать обижалась, углядев пособничество мужу, то отец, который бормотал, будто женщины в его доме сговорились. И никто не слышал ее, списывая все печали на подростковую депрессию. «Это проходит с возрастом, не нуди», — отмахивался то один, то другой, а уж посмей она лет в двенадцать рассказать о черном человеке, который неизменно мерещился в коридоре в самый глухой час ночи, нагоняя ужас, так и вовсе подняли бы на смех или пригрозили повести к психиатру.

Для них лекари душ считались какими-то мифическими животными, которые только вредят, поэтому выбор Валерии крайне возмутил их, а все ее заслуги на этом поприще сводились к нулю. Так что, о них девушка тоже редко рассказывала, хватало последнее время отговорки, что она зарабатывает деньги, значит, не так уж бесполезна. Жизнь шла куда-то, по инерции — кому-то этого достаточно. Валерия почти смирилась, каждое утро с трудом отрывая чугунно-тяжелую голову от подушки, потирая затекшую шею. Серость — и в кошмарных снах, и в настоящем. И за чертой видений, и наяву представал бесконечный город, обделенный вниманием солнца, всюду стены, только стены.

«Все еще разбираем дело о первой любви? А… Нет, уже разочарование в ней», — думала Валерия, глядя с дежурным выражением лица на знакомую девочку-подростка, которая заходила к ней уже, наверное, пятый раз. Она мало рассказывала, почему не получается поговорить о своих чувствах дома. Маме она сказать боялась, будто первое волнение на безбрежном море чувств воспринималось преступно и предвзято.

— Я ему записку написала. А он перед всем классом ее прочитал и высмеял меня… — Девочка закрыла руками лицо, то размазывая выступившие слезы, то дергая за туго стянутый светло-русый хвостик. Обычная, курносая в сизой форменной жилетке, мешковатом свитере, черных брюках, принятых в школе, полноватая и с первыми прыщиками. Конечно, ее сердце принадлежало красавцу класса. Он периодически мелькал в коридорах, Валерия смутно представляла этот насквозь фальшивый образ из дешевых комиксов. Почему-то от его поступка не получилось даже удивиться, зато захлестнул гнев.

«Подлец!» — Невольно сжались под столом кулаки Валерии. Здесь бы не слушать излияния глупого ребенка, а вмазать хорошенько по зубам тому уроду, который уже с ранних лет не знал ничего о чести; вот прямо так, как показывают в боях без правил. Но кодекс поведения не позволял ни в каком случае, и сердце Валерии дрогнуло от сострадания и бессильной ярости. Захотелось обнять собеседницу, подбодрить ее. Прежняя безучастность ко всем постепенно сменялась желанием борьбы, пожалуй, с момента заключения пари с Королем Кошмаров.

— Борись! Ни в коем случае не позволяй теперь одноклассникам насмехаться над тобой, — говорила решительно Валерия в числе прочего. — Отвечай, если начнут лезть. А его не замечай просто, пусть провоцирует. Главное, не забивайся в угол испуганной мышкой, не показывай им, что чувствуешь себя виноватой.

За время учебы и работы Валерия утвердилась в мысли, что школа — это одно из самых жестоких мест, плавильный котел, где человека бросают в искаженную малолетней глупостью модель всего общества, большого недружелюбного мира. Кто-то быстро учится плавать в этом мутном потоке, а кто-то тонет и уже после окончания не всегда всплывает, привыкнув к травле и невозможности изменить свое положение.

Валерия в школе научилась отбиваться, хотя не рассказывала родителям. Она всегда запоминала обидчиков, а потом находила случай поддеть, болезненно и метко. За это среди «королев класса» ее считали злюкой, но не приставали, ведь она ничего никому не забывала, собирала по крупицам из обрывков разговоров их страхи и чаяния. Она помнила, как одна из «королев» бросила ей, будто с таким характером ей никогда не найти парня, за что получила при всем классе громкое едкое напоминание, как ее саму недавно кинул один поклонник.

Валерия как-то непроизвольно научилась защищаться и нападать, ведь иначе ей не удалось бы выжить дома, где она, правда, находилась в глухой обороне за свой «суверенитет». А вот ее несчастная собеседница в силу возраста и эмоциональности еще не догадывалась о жестокости мира, словно наивный младенец, лепеча:

— Но я… я все еще люблю его! Он изменится…

— Никого нельзя изменить, — отрезала беспощадно Валерия. — Он уже показал свой характер. Это не любовь и никогда ею не станет. Он ничего не знает о любви. Если бы хоть что-то знал, то не стал бы растаптывать твои чувства. Послушай, встретятся тебе другие, намного лучше. А этот… Он — бесчестный человек. Нормальные люди так не делают. Любят за поступки, а не за смазливую мордашку, — твердо и настойчиво убеждала Валерия. — И сказки о преображении чудовищ — это сказки.

— Какая подлость, — протянул насмешливо знакомый голос над ухом, заставив встрепенуться.

Рядом с ней на облачке черного песка лениво и вольготно расположился ухмылявшийся Бугимен. В целом, он не выходил за рамки приличия и не подглядывал за ней, когда не надлежало, однако считал своим долгом портить ей жизнь не только ночью, но еще и днем, возникая в самые неожиданные и неподходящие моменты. От его присутствия тут же скрутил страх, резанувший по сердцу и хлестнувший под коленями. Похоже, страх же ощущала и притихшая девочка, со стороны которой теперь доносились только всхлипы.

«Явился не запылился. Вспомнишь только о чудовищах…» — подумала с великой долей самоиронии Валерия, на миг незаметно закатывая глаза.

— Много же ты знаешь о любви, как я погляжу, — продолжал посмеиваться Король Кошмаров. Он издевался над неожиданными сюсюканьями жестокосердной девушки.

«Да, достаточно», — ответила мысленно Валерия, вспоминая весь свой небогатый опыт. Она ведь тоже однажды влюбилась, в тринадцать лет, раньше всех своих одноклассниц, но тоже безответно. Годы показали, что судьба уберегла ее от неверного выбора, но целый год она мучилась своими чувствами, словно чем-то преступным, неправильным. Слишком рано что-то открылось в сердце, кристально-чистое чувство без подтекста страстей и низменных желаний, как у некоторых. Душа ее наполнялась, точно прозрачный сосуд, но то оказалась не живительная влага, а гибельный нектар мучений.

Родителям она так и не осмелилась сказать, они на тот момент опять решительно разводились, тогда их ссоры приобретали как раз наибольший размах. Она перешла в другую школу, и больше ничего не ведала об объекте своей мучительной любви. А потом заметила его как-то раз в переулке с другой девушкой, одетой в безвкусные зеленые бриджи.

Они прилюдно обжимались и вешали друг на друга слюни, точно животные, точно две дворняги. Валерию тогда окатило отрезвляющим отвращением, кристальный сосуд разбился, и из него по юной душе растекся яд. Если кто-то считает, что подростки неспособны испытывать сильные чувства и их ведут лишь гормоны, то он ничего не понимает в жизни. Порывы большей силы она никогда больше не испытывала, только в течение того года.

Потом поглядывала на одноклассника еще в девятом-десятом классе, они даже дружили, но дальше ничего не зашло. И ей надоело ждать любви к одиннадцатому классу. На выпускном балу она дала себе четкую установку: «Вот уж сегодня я точно не останусь одна!»

И она открыла в себе недюжинную способность к беспорядочным движениям под музыку, она задыхалась и почти умирала в гомоне дискотеки. В мелькании теней ей все чудился черный человек с серой кожей и жесткими, точно оперение стрелы, волосами.

«А ведь ты видел мой первый поцелуй, поганый», — подумала Валерия, вспоминая, как из толпы выпускников положила глаз на высокого брюнета. Тогда она танцевала, глядя только на него. Знакомство без слов, в беспорядке нелепых движений. В тот вечер ей владела досада и злость, она задалась целью найти кого-то, точно соревновалась с собой.

Когда они устали от мелькания прожекторов и грохота музыки, то вышли на трассу арендованного школой неплохого кафе, познакомились, узнали имена. Валерия четко помнила, что к концу вечера, то есть, уже под утро, оставила где-то возле столика туфли, как и многие девчонки, а кафель приятно холодил раскаленные гудящие ступни, когда она позволила полакомиться сорванным с ее губ поцелуем. И он не вошел в память как сказка или прикосновение волшебства. Она даже не закрывала глаза, ей все мерещился черный силуэт, рассыпавшийся черным песком. Впрочем, она бы все равно не испытала внутреннего пожара или взрыва шаровой молнии, как об этом пишут в любовных романах. Глупые книжонки очень ценила одна из бабушек, которая, разговорившись, частенько пересказывала их сюжеты, все больше убеждая внучку, что на этих страницах нет и слова о настоящих чувствах. Да и где есть?

В тот вечер Валерия на всю жизнь разделила любовь и отношения, а поцелуй считала просто совершившимся фактом, подозревая, что такая же равнодушно-апатичная оценка последовала бы и за ночью страсти, если бы она позволила такому случиться.

Она возвращалась в автобусе уже в пиджаке того парня, ткань согревала плечи, отгоняя прохладу раннего утра. И еще три года она морочила им обоим голову, перепробовав в окрестных кафешках все виды пиццы, пересмотрев на одном диванчике кинозала все мусорные новинки Голливуда. Ночами же она частенько примерялась к подоконнику, порой воя, точно оборотень, от бессмысленности всего происходящего с ней. И однажды решила, что достаточно этого эксперимента на поприще отношений без любви. Расстались они без скандалов и сцен, через интернет-переписку. Вот так просто и без обязательств.

С тех пор календарь наматывал ниточки отпущенного срока, дни сменялись, кадры часов латали прорехи истории, не предоставляя никаких глобальных планов. Да она и не собиралась ничего строить, мысли о замужестве ей претили, стоило только вспомнить сцены между родителями. Где-то существовали иные поводы для печали, более важные, но она металась в своей ловушке для маленького зверька.

Может, поэтому боль девочки отозвалась в ней, всколыхнула что-то живое, сочувствующее. Но теперь рядом с ней парил Король Кошмаров, и дальнейшие уговоры под воздействием тени ужаса едва ли принесли бы целебный результат.

— Я не отвлекаю, не отвлекаю — усмехался он, картинно всплеснув руками. — Занятно слушать.

«Ну, точно полтергейст», — поморщилась Валерия, как будто передразнивая его. Девочка тем временем в достаточной мере успокоилась, лишь покачивалась, как в бреду, а потом ответила на звонок из дома охрипшим голосом, и спешно подхватила квадратную тяжелую сумку-портфель. Валерия закрыла за ней дверь, рассерженно прислоняясь к ней, с упреком восклицая:

— Ты же обещал! Приходить ночью!

Страх сочился по ее венам, но его перекрывало возмущение и растерянность: возможно, она именно в этот сеанс упустила возможность помочь ребенку. Возможно, удалось бы переубедить ее в глупом стремлении кого-то изменить или в намерении стать посмешившем класса. Хотя… Если человек не желает быть спасенным, то его никто не вытащит из болота.

— Ты веришь обещаниям Короля Кошмаров? — глумливо скривился Бугимен, перебирая длинными пальцами, перелетая через стол к окну и обратно.

— Я хотела бы считать, что ты — честное зло, — сдержанно процедила сквозь зубы собеседница, разочарованно отмахнувшись: — Хотя это бред по определению.

— Может, и не совсем бред, — сощурился мужчина, объясняя: — Ты изучаешь людей, я изучаю тебя, чтобы так же найти «болевые точки».

«Кто еще кого изучает», — подумала Валерия, замечая за собой странное стремление узнать лучше ее мучителя, это побежденное зло, которое в последнее время набиралось наглости заявляться в любое время.

— А если бы тебя увидели? — скорее подумала вслух, чем спросила, Валерия, кивнув куда-то в сторону двери, за нее.

— Разве не этого я добиваюсь? — рассмеялся Бугимен, почти деловым тоном добавляя: — Я, так сказать, проверяю, насколько восстановилась моя сила. Увидят ли они черную тень, ощутят ли страх.

— Ну-ну, прямо Эрос и Танатос, прости меня Фрейд, который в гробу вращается, — хохотнула Валерия.

— Забавные он кошмары видел, — тут же отметил Король Кошмаров, по всей видимости, вспоминая известного ученого. Что ж, это не удивляло, ведь счет возраста этого существа шел на сотни лет, если не тысячи. Но, кажется, он совершенно не помнил, где и когда появился на свет, обретался ли в ином качестве, кроме злого духа. Он вспоминал периодически непреходящую злобу на свет луны, и некого Луноликого, которого периодически между делом проклинал наряду с Песочником. И другими Хранителями Снов. Из обрывков фраз, обращенных скорее к себе, Валерия постепенно выуживала целостную картину запредельной части мира.

— Не сомневаюсь, — отозвалась она. — Все-таки, что тебе так на моем рабочем месте понравилось?

— М-м-м, например, в соседнем классе контрольная идет, пробный экзамен, — показалось, что Бугимен даже принюхался, точно к аромату свежей выпечки. — Я вижу, какой оттуда исходит страх. А какие кошмары я наслал накануне!

— И правильно! — махнула кулаком Валерия. — Хоть кто-то готовиться стал, наверное.

Кружением волны захватывала неприязнь к школьникам, к этим жестоким детям, которые порой мучают своих сверстников. Мелькнула мысль, а не попросить ли наслать персональные кошмары тому подлецу, который при всем классе высмеял первое любовное послание романтичной дурехи. Валерия отметила эту мысль как удачную, занесла в блокнотик возможных стратегий разговора, но сочла, что не стоит в этот раз. Еще рано.

— Опять строишь из себя непробиваемую. Я же чувствую твой страх, — развел руками Король Кошмаров, подлетая к ней, нависая. Его лицо оказалось непростительно близко, отчего Валерия невольно отшатнулась, осклабившись, но с неуверенной простотой отвечая вполне искренне:

— Да ведь… вечно так: не сдадут что-нибудь, от родителей попадет, а потом ко мне бегут жаловаться некоторые, — но вновь на нее накатывали горькая ирония и озлобленность: — Как же, все такие «непонятые» и «необычные». А мой страх останется со мной, спасибо, чужого не надо.

Король Кошмаров снова навис над ней, окутывал пологом своего песка, насмехался, упиваясь мнимой властью над ее телом и душой. Подчинена всецело и не помышляет о побеге — таков его вердикт, таков его замысел. Она, конечно, боялась. Как и положено, покрывалась холодной испариной, подкашивались ноги, колотилось сердце, стучало в висках, сдавливало желудок — вот и все признаки страха, паники и прочего, но со временем к ним можно и привыкнуть, отделить тело от состояния духа и продолжать здраво мыслить. Тело неизменно боялось, но Валерия постепенно училась контролировать его, бороться с этой вечной тревогой. Она концентрировала внимание… на самом Короле Кошмаров.

И он-то как раз сам по себе не слишком пугал. Мужчина как мужчина, разве только с серой кожей. Вся власть в его песке, в том негативе, который скрывался в ней самой, видимо, очень крепкой выдержки, раз она призвала самого Бугимена, раз ему удалось выбраться из недр подземелий, уцепившись за ее отчаяние. Но ей надо было двигаться дальше, завершать дела, работать, в конце концов. Так что Валерия решительно протянула руку, чтобы сдвинуть со своего пути нависавшего полтергейста или духа, или еще как ни назови. Но только кончики ее пальцев легонько и вежливо коснулась его груди, как Бугимен спешно отпрянул, отскочил на другой конец кабинета к окну. И завис там, скрещивая руки, точно закрываясь, напуская на себя вид мирового зла, глухо рыча. Видимо, он слишком отчетливо еще помнил, как она чуть не вырвала золотых бабочек… Сердце? Надежду? Их едва уловимое сияние заставляло терпеть каждый раз приступы страха.

Больше Король Кошмаров в тот день не появлялся, растворился, пройдя сквозь стену, ничего не говоря.

«Неужели боишься? Это загадка, и я должна ее разгадать, а ты… останови меня на краю, еще раз, еще сотни раз избавь от страха самой себя, — подумала Валерия. — Если ты страшная сказка, то я — серая реальность. Если ты кромешная ночь, то я — долгие сумерки. В этом мире возможно равновесие».

Небо наливалось сочным индиго морозной ночи. Валерия даже сочла, что эта ночь красива для очередного разговора с Королем Кошмаров. В страшных снах для нее содержалась своя эстетика экспрессионизма, который отвечал изорванным нервам. Так или иначе, но прошло уже около месяца, в течение которого она не помыслила ни разу об избавлении посредством прыжка с тринадцатого этажа. Страх сдерживал ее цепкими нитями каждую ночь, не позволяя встать на путь самоуничтожения. Валерия подозревала, что она для чего-то понадобилась ему и временное отсутствие происшествий — лишь затишье перед бурей. Не составляло труда догадаться о коварстве вечного пришельца.

Но в любом случае безупречно подобранная палитра сумерек предвещала невероятно красивую ночь, успокоенную серебристыми огнями последствий метели, что милостиво скрыла уродство асфальта и всю грязь зимнего города. Впрочем, утром такое сочетание показалось слишком бледным: выбеленный желтый свет солнца слабо расцвечивал тусклое голубое небо, точно закрашенное дешевым карандашом. Темнота же придавала оттенкам насыщенность, а сочетаниям контрастность. В ней таилось неуловимое, ее венчала тишина спящего мегаполиса, когда случайные прохожие и машины — лишь гости этого непознанного мира, где сложно судить о границах и времени. Впрочем, Валерию предупреждали, что ее игра делается все более опасной. Приходил все тот же забавный седой паренек — Джек Фрост.

Пару дней назад он вновь встретил ее на фонарном столбе возле подъезда. Он выглядел нахмуренным и обеспокоенным, начал без приветствий, слетев навстречу:

— Что же ты делаешь?

— А что? — вскинула брови Валерия.

— Ты его практически в наш мир приглашаешь! Снова! — сжал плотнее свой морозный посох парень. В прозрачных честных глазах отражалась печаль, отнюдь не детская, не стража озорства и веселья. Похоже, он в полной мере ощущал груз ответственности, который нес за этот мир. Валерия устыдилась того, что из-за ее странных сплетений восприятия, возможно, расшатывается сама ткань мироздания. Но она вела свою борьбу, еще надеясь не проиграть, счет велся не на количество выученных приемов самообороны и не боевые единицы в армиях. Поединки в ином измерении реальности. И не только за себя…

— Вы ведь Хранители. Придумайте что-нибудь, — слегка цинично отозвалась хладнокровная девушка, одергивая сползавшую на глаза сизую шапку с узором из оленей. Она уже не представляла, как выглядит, говоря с невидимкой — странная девушка в синем пуховике и почти детской шапке с помпоном. Впрочем, зимой бабушки-соседки у подъезда не сидели, а когда одна из них вышла неспешно, вероятно, в магазин или поликлинику, то собеседники понимающе помолчали несколько минут, проводили ее взглядами. И тогда Джек Фрост всплеснул руками, слишком эмоционально для ледяного мальчишки:

— Знаешь, последняя битва с Бугименом доказала, что наша истинная сила в том, верят ли в нас люди. Пусть мы для них только сказка. Но и этого достаточно. Если верить кошмарам, то они станут сильнее!

— Но в любой сказке должно быть зло, разве не так? Без него нет морали, — склонила по-птичьи голову Валерия, хотя сама не до конца верила своим словам.

— В сказке — да. Но в реальности — нет. Ты же все понимаешь! — воскликнул парень, разгадав ее неприкрытую игру. — Я вижу по тебе. Да, я тоже когда-то был слишком гордым и самодовольным. Но сейчас так нельзя.

— Так вытащи из меня тьму! — шикнула неожиданно для обоих Валерия.

— Не могу… В этом-то и беда. Спасти можно только тех, кто хочет быть спасенным, — будто повторив ее мысли, опустил белую голову Джек, вертя в руках посох. Добрые вестники не уберегли бы ее от самой себя, озорство и веселье не подсказали бы, где искать верный путь. Страх, впрочем, тоже, но от минутного веселья едва ли кто-то делался счастливее по-настоящему. Валерия скрестила руки, почти ласково прося:

— Тогда… Спасай, кого можешь спасти. А тех, кого не можешь — прости.

Джек поднял на нее полные печали добрые глаза, в них читалась сказочная вьюга, и поблескивали искры неутомимого веселья, но ныне отдаленно, точно сам он, даря радость другим, не слишком-то веселился последнее время. Может быть, каждый раз его сердце пронзала грусть, когда Хранитель понимал, что его крупицы радости тонут в океане скорби. Они лишь скрашивали временно жизнь, как мимолетный праздник, что промчится и вновь ввергает в пучину бесцветной реальности, которую надлежит жевать день за днем, как отсыревшее сено. Иного выбора нет, кто-то и в этом находил радостные события, кто-то просто был счастлив и умел любить. Но не она, потому отправляла к тем, кто нуждался в выходках неутомимого мальчишки с ледяным посохом. Она же оставалась хранителем чужих невеселых историй. Почти хранитель скорби.

— Только не позволяй Бугимену захватить тебя в свою власть! — предупреждал ее Джек, сжимая крючковатую палку, точно опытный воин верный меч. Похоже, не в одном сражении он столкнулся с Королем Кошмаров.

— Мной никто не имеет права управлять! — вскинула гордо голову Валерия.

Но как же она соврала… Ей управляли все, направляли, точно реку строители каналов и водохранилищ в эпоху индустриализации, она покорно поддавалась, коллекционируя разбившихся «икаров» — оплавленные остатки то одной, то другой мечты. И вот от нее остался только пепел, запах которого возвещал каждый раз о новом прибытии Бугимена.

— Все зависит от того, что в твоем сердце, — пытался подбодрить ее Джек.

— Сердце? Пусто там, пусто, — покачала головой Валерия. — Вот он и вцепился в эту пустоту, как клещ. И вряд ли тебе удастся чем-то заполнить этот вакуум.

— Подумай о других людях, — напутствовал Джек Фрост, точно заученными фразами, с неприязнью вспоминая: — Знаешь какой он, на самом деле, когда у него власть была? Он сродни катастрофе, стихийному бедствию! Я помню, как целый город едва не затопила волна кошмаров.

— Что если затопила бы? Люди видели бы дурные сны? Благополучный же был город, если в нем не было кошмаров. Интересно, что видят жители трущоб… Порочен наш мир, если с него так легко собрать столько кошмаров, — задумчиво отозвалась Валерия, но выпрямилась примерной ученицей. — Обещаю, это не повторится. Если дело во мне.

«Это загадка. Я не люблю загадки, но они заставляют мозг работать. Загадка парадокса и… двух душ», — отметила про себя Валерия.

— Мы будем следить за тобой. Я постараюсь тебя защитить, — обещал Джек, легко и невесомо отрываясь от земли. Валерия провожала его долгим тягучим взглядом, точно завидовала, как тоскует по полету птица с перебитым крылом.

Вечер уже сомкнул кобальтовый занавес, начиная закулисное представление ночи, однако его актеры неторопливо готовились, а на сцене расставляли последние декорации потаенного мира, так как зимой темнота далеко не всегда означает наступление ночи. Люди только возвращались с работы. С привычной тревогой на сердце Валерия вдавила кнопку лифта, надеясь, что родители еще не вернулись, но последнее время именно она задерживалась. Исчерканные белые двери разъехались в стороны, привычно отразилось свое лицо в треснутом зеркале, и палец лег на кнопку с номером тринадцать. Довольно новый дом, не больше тридцати лет, но лифты кто-то уже испоганил, и кнопку с ее этажом поджарили зажигалкой, закоптили несчастливое число. Всего их было двадцать. Но именно тринадцатая мерцала красным глазом зажегшейся лампочки из черноты несмываемой сажи, точно медные светящиеся глаза Короля Кошмаров.

Валерия размышляла, к чему ее призывали Хранители, что так прямо пытался доказать Джек Фрост. Она и без него догадывалась, чем опасен пришелец. Но ведь кошмары он собрал не просто так. Может, призвал на благополучный городок всю боль людей в других частях света? Об этом не рассказали, об этом не ведали. Боли всем хватало, кому-то мало, кому-то много, а у кого-то нелепый фарс каждый вечер.

Валерия зашла домой, вновь заставая семейную ссору, застывая в дверях, разматывая шарф. На этот раз мимо нее в отца полетела трубка от телефона, ударилась о стену и замерла с выпотрошенными батарейками. Как ни странно, мать кидалась предметами почти молча, только шипя какие-то упреки. Они вообще редко вопили на весь дом, отчего соседи считали их образцовой семьей, не то что алкашей с третьего этажа.

Интеллигентные, они даже на мат никогда не срывались. Но сколько же негатива витало в воздухе, он буквально концентрировался ядовитыми парами.

— Это из-за тебя я карьеру оставила! Сижу бухгалтером уже сколько лет! Ты-то у нас развиваешься! — сыпала однотипными упреками мать, уже охрипла.

— Так добивайся! Кто тебе сейчас мешает? Ребенок? Ребенку уже двадцать пятый идет! — громыхал отец, ударяя руками по столешнице, настойчиво выкидывая из холодильника ужин, перенося его в микроволновку. Он никогда не отказывался от еды после работы, мать же в последнее время исхудала, все грызла себя. Как бы хотелось ее защитить… но от кого? Всех их оградить бы от самих себя.

«Вот и забирай их кошмары, вот и лепи свою армию. Ну, Джек, где же ты со своим весельем?» — скептически обозревала крайне обыденную картину Валерия, прислонясь к косяку. И сколько еще таких же с виду благополучных квартир могли бы послужить материалом для армии кошмаров? Огромное число людей, что бросают резкие слова, миллионы тех, кто не дорожит друг другом. Хватит, чтобы затопить целый мир. Куда уж верить в сказочных существ.

Валерия, негромко выругавшись, удалилась в ванную, внезапно обнаружив, что у нее на плече прорвался небольшой нарыв, запачкав кровью синюю офисную кофточку. Она намеренно давила уже вышедший гной, причиняя себе боль, чтобы заглушить разъедающую досаду от увиденного дома. Снова они сорвались, не лучше каких-нибудь алкоголиков, только не на выпивку, а на выяснение, кто прав, а кто правее.

Когда она вышла, прилепив пластырь, мать сидела в прострации на диване, едва слышно скуля. Кажется, не нашлось бы более грустного человека. Валерия, будто прозрев, прониклась к ней невыразимым сочувствием, поняв, что у нее больше нет сил запираться в комнате, фактически игнорировать существование самых родных людей. Такие скандалы — это как болезнь, а от больных ведь не отворачиваются. Поэтому Валерия опустилась на колени подле дивана, растирая замерзшие руки матери, точно прося у нее благословения.

— Чего тебе? — встрепенулась женщина, всхлипнув. — Ужин в холодильнике.

Отец тем временем в родительской спальне что-то уже выяснял по «скайпу» с одним из коллег, кажется, у него на работе тоже не все гладко шло. Он срывался и на жене, упрекал ее в том, что он их содержит, хотя вскоре вспоминал, что это старая песня, что они и сами уже зарабатывают.

— Да не нужен мне ужин, — едва не заплакала Валерия, приникая лбом к коленям матери. — Мне на тебя смотреть больно. Мам, давай уйдем от него. А? Ну если тебе так будет лучше.

В тот миг Валерия ощущала себя снова маленькой девочкой, которая ищет защиты у мамы на руках, точно там не достанут ни кошмары, ни беспощадных хлад всех внешних жестоких миров.

— Куда уйдем? Квартира-то наша общая, — вздохнула мать, покачиваясь из стороны в сторону.

— К бабушке, — наивно сказала первое, что пришло в голову, Валерия. Для нее ответ был очевиден. К бабушке другой, не той, которая обожала любовные романы, а волевой матери мамы, прошлой спортсменке с наградами за лыжные соревнования. Хотя обе бабушки были очень добрыми и между собой неплохо ладили, поэтому от них старательно скрывались все семейные ссоры. Но все-таки кое-что просачивалось. В последнее время даже их все-таки поссорили друг с другом. И Валерия металась уже не между двух огней, а между четырех. Повод-то оказался совершенно пустяковый, как и всегда. Да и к войнам, как показывает история, поводы всегда крайне нелепые и случайные, хотя обычно кем-то подобранные, подброшенные. Зато всегда стелется за ним ворох причин, подводных камней.

— Нет, — вдруг отстранилась мать, аристократически выпрямляясь: — Если я разведусь, то докажу ей, что вообще ничего не стою, даже не могу сохранить брак.

— Да что за бред ты несешь? — нахмурилась Валерия, вставая, испытывая накатывавшее отчуждение. — Что тут уже сохранять? Вы же ненавидите друг друга!

— Мне лучше знать, — с привычной обезоруживающей строгостью отрезала мать, точно она являлась непреложным законом и хранителем всех прописных истин.

Валерия отошла, потерянно окидывая взглядом синие цветы на дорогих обоях гостиной, как те выброшенные фиалки. И казалось, что в воздухе повисли облачка вулканического пепла от бесконечных «извержений» «везувиев».

Да у них тут все пропиталось черным песком!

То ли Валерия от хронической бессонницы уже видела то, что не следовало простому смертному, то ли окончательно сходила с ума, но ее охватила паника от того, как плотно на предметах отпечатался этот дух разложения, этот накопленный негатив. Буквально во всем! К примеру, тот самый знаменитый телевизор — да вокруг него целый смерч черных частиц вился, потому что когда его выбирали они успели перессориться раз сто. Сошлись в итоге на наиболее приемлемом варианте. Или вот теперь разбирая трубка телефона, которая сиротливо съежилась у разделочного стола в кухне, точно тушка курицы. Каждая вещь напоминала не о совместно нажитом имуществе, а о совместно «наруганном». Хотя вот вроде почти три недели изображали счастливую семью, даже съездили вместе в музей, посмотрели задумчиво импрессионистов, стараясь не навязывать друг другу восприятие полотен.

— Ну что тебе лучше знать? Ты на себя посмотри! Ты же сгораешь! — всплеснула руками Валерия.

— Так, иди в свою комнату. Хочешь, чтобы отец тебя услышал? — зло прошипела мать, властно кивнув на спальню, откуда доносились звуки разговора. В больших закрытых наушниках с микрофоном отец вряд ли услышал бы хоть слово, они хорошо изолировали звуки.

— В свою комнату… в свою комнату… я это слышу лет с пяти, — пробормотала Валерия, и, не выдержав, взорвалась: — Ну, раз не хочешь слушать, тогда позволь уже мне снять квартиру. И разбирайтесь сами.

— Будто ты одна проживешь без нас, — напряглась мать, точно испуганная орлица, сверкнув глубокими проницательными глазами. О да, ей бы управлять, править кем-то, но на работе не получилось уже выбиться в начальники, а дома не позволял отец. Так они и бились, два короля без подданных.

— По деньгам проживу, я считала, — решила довести игру до конца Валерия, глухо продолжая: — А без ваших скандалов тоже проживу как-нибудь. Может, без меня вы определитесь, что вам надо.

— Валерия, ты никуда не съедешь, ты поняла? — поднялась с места мать, но дочь уже не слушала ее, закрывая дверь своей комнаты. Отправили ее туда? Отправили! Вот она и послушалась, только высунувшись:

— Надоело мне быть заложником! Надоело!

Она захлопнула дверь, съезжая по ее обратной стороне на пол, вздрагивая от измученности. Она терпела все, что творилось с ней в последнее время: терпела работу, даже всю эту мистическую кутерьму пережила бы. Но то, что случалось каждый раз дома медленно убивало ее.

План побега на съемную квартиру все отчетливее формировался, оставалось лишь узнать детали, преодолеть свою детскую беспомощность. Но над ней распростерло темные крылья гнетущее чувство безысходности, даже не страха, а именно невозможности выбраться. В исступлении она дернула ворот испачканной кофточки, спуская рукав, срывая пластырь. И вновь напала на несчастный нарыв, сдавливая кожу, ковыряя его зазубренным ногтем, лишь бы заглушить звучавшие в голове упреки матери.

Вспоминалось буквально все… «Иди в свою комнату», — так ее отправляли после нотаций, когда она приносила редкие плохие оценки в школе, так ее удаляли из поля своего внимания, когда она отказалась сознательно идти на экономиста. «Иди в свою комнату», — эта фраза означала, что мать будто отрезает ее от себя, возводит стену. Кто из них еще придумал это постылое пространство «ее комнаты»? Валерия и сама терялась в догадках. Ее обожгло сильнее каленого железа неоправданное ожидание. Ее отшвырнули, когда она просила понимания и любви, прощала и просила прощения за все. Теперь в сердце вновь оставалась только пустота.

Потому она ничуть не удивилась, когда на ее плечо легла ледяная, но совершенно осязаемая рука, послышался знакомый голос, на этот раз насмешка в нем звучала как-то иначе, без издевки, спокойно как констатация факта:

— Смерть от сепсиса куда более мучительна, чем смерть во сне.

Валерия только тогда заметила, что по плечу у нее уже струится новая кровь, стряхнула с себя эту жажду причинения самой себе боли, приклеила обратно пластырь. Голос Бугимена ее отрезвил, напомнил о страхе заражения. Вот такая нелепость уж точно не входила в ее планы.

— Почему люди такие дураки? — прошептала девушка, сглотнув ком в горле, глядя снизу вверх на пришельца. Что там говорил Джек Фрост? Просил его гнать? Или бороться со страхом в своем сердце? Да она боялась каждый раз возвращаться домой! Тягучий кошмар, не ужас, не страх смерти, а именно дурной сон реальности.

— Такова их природа, поэтому ими и должен кто-то управлять. Иначе они разрушат себя от выдуманных бед, — развел руками Король Кошмаров.

— Да это был риторический вопрос, — отвернулась Валерия. Уж ее матерью точно никто не сумел бы управлять, что не понимал отец.

— А я ответил, — улыбнулся Бугимен, и она с надеждой спросила совета, наверное, зря, совершенно зря:

— Может, съехать от них?

— Это снова риторический, полагаю?

— Да мне бы самой понять, — съежилась девушка.

— Иногда бегство — это лучшая тактика, — заискивающе, но невероятно убедительно кивнул вдруг Король Кошмаров.

Больше в ту ночь он не приходил, только поправил воротник ее окровавленной одежды, да мимолетно провел тыльной стороной ладони вдоль щеки, словно в предвкушении осуществления какого-то плана. От прикосновения сковал холод, но Валерия была слишком измучена, чтобы оценивать коварство. Ей всецело завладело желание сбежать. Бугимен же прошел сквозь стену, уводя за собой шлейф из кошмаров, крайне загадочно ухмыляясь.

«Нет, Джек, я в этом доме не смогу победить. Здесь никакой радости нет, пока они не разберутся. И я еще имею глупость верить, будто они разберутся», — зло рассуждала Валерия, уже окидывая комнату взглядом в поисках нужных вещей, подсчитывая, сколько у нее сбережений, сколько наличных. С того дня в течение месяца она составляла список необходимого, тайно, ничего не говоря матери, которая вообще объявила им с отцом бойкот молчания после опять-таки какой-то пустяковой ссоры, провокатором в которой был снова отец.

— А она съехать решила! Как же! Очень удобно! А обо мне ты подумала? — восклицала мать тогда, ставя в упрек, беспощадно насмехаясь. Она не верила, что дочь способна на такую дерзость. Почти идеальная марионетка вынашивала свои темные планы — непростительно.

— Лучше бы подумала, как мужа себе найти, — почему-то в тот день поддакивал отец, как будто не понимал, что, в целом, замужество и другая квартира — события взаимосвязанные.

«Такого, как ты? И жить, как вы? Нет уж, нет уж!» — Буквально все протестовало в Валерии. В этом отношении она ставила на себе жирный крест, так как понятия не имела, как вообще уживаются нормальные семьи, что скрашивает их дни, о чем они говорят. Их же редкие тихие вечера напоминали прогулки по минному полю — главное не задевать двусмысленных тем или воспоминаний.

После бойкота мать наоборот долго рассказывала дочери, как познакомилась с отцом в институте, как они поженились, почти изливала душу, но Валерия так и не поняла, когда система дала такой жестокий сбой, чего им не хватало и что мешало разойтись, ведь вряд ли только квартира.

Нет ничего загадочнее таких семей. К тому же, они никогда не расскажут правду о своем не-счастье, если вообще до конца понимают причины.

В тот вечер Валерия слушала и слушала, но когда вновь попыталась предложить им развестись, то ей преподнесли старую песню: «иди в свою комнату» и «мне лучше знать».

Тогда-то она приняла окончательное решение, непредусмотрительно забыв, что мысль эту подкинул ей Король Кошмаров…