Я твой ужас и страх (СИ)

3. Равновесие

По улице носились машины, медленно скапливаясь в немаленький затор между двух светофоров. Перекресток поймал район в тупик взаимного упрямства: никто не намеревался пропускать соседа по движению. Все копошились в дыму, переругивались в честь начала рабочего дня.

Валерия тихонько кляла последними словами каждого из водителей, пробираясь к метро, торопясь на работу. У отца тоже была машина, но дочь не желала зависеть от бензинового киселя медленно текущих автострад. Да и от отца… Последнее время она и вовсе подумывала о том, чтобы куда-то съехать, подсчитывала, сколько у нее выходит в месяц, хватит ли, чтобы снять квартиру или хотя бы комнату. Но мысли как-то вяло текли в этом направлении. Последнее время думать вообще удавалось с трудом.

От хронической усталости и недосыпа подташнивало, колотил лихорадочный озноб, а голова наливалась тяжестью, точно переспелый фрукт. Да, передержал себя на ветке, прикованный к ней цепями черенка, вот и устремлялся вниз, сгнивать среди травы и белесых червей, покрываться бурыми пятнами неизбежного исчезновения. И если упал, то либо сорван ветром, либо столь плох, что не нужен ни людям, ни птицам.

Лишь черви проделывают в нем ходы прозрачными призраками с черными бусинами глаз, прорывают туннели, как кроты в земле, выедают сладкую сердцевину. Казалось, она-то и истлела, ее-то и сожрали внутренние демоны, собственные страхи. Словно ее тоже преследовали черные лошади.

Валерия вновь вспомнила о Короле Кошмаров, о том, кто приходил с наступлением ночи. Чем она это заслужила? Но если бы он не приходил, то она бы по-прежнему мучилась от бессонницы в темноте смутных видений, бессильно думала снова и снова, что ей делать с этой жизнью, каковы ее предназначение и цель. Эти размышления прибывали долгими ночами, лишали сна, терзала конечность всего сущего и одновременно нежелание двигаться дальше. Раньше-то все просто казалось: учись, получай отметки. А ныне… каждый месяц приходили на карточку деньги, каждое утро она открывала глаза под вой будильника и плелась куда-то. Конца у этого уже не существовало, только повторение. Высшего смысла не находилось, не виделось во всем этом.

«Если у боли нет имени, то мы безымянные». — Мысли, случайные странники измученного сознания, путешествовали сквозь время в иные миры, пока тело занимало рабочее место. Школьный психолог — это не помощь людям, а скорее кипа документации и побочных обязанностей. Однако иногда приходили и те, кто наивно верил, будто их выслушают, найдут приют для одинокой души. И Валерия тогда принимала рассказы чужой скорби. Хранитель скорби, печали. А, как известно, к психологу от радости никто не пойдет, только когда уже больше совсем не к кому. Хоть работала в приличной школе, почти без неблагополучных семей среди учеников, а все же разное случалось. Знать бы им, что у самой нее вместо сердца разрастался куст дикой розы, почти без бутонов, зато с острыми шипами.

«Что же на этот раз? Дело о несчастной любви? Не ново… не ново. И так бессмысленно», — рассуждала сама с собой девушка, глядя на восьмиклассницу перед ней, это юное создание с круглыми широко открытыми глазами. Казалось бы, не так много лет их разделяло, но девочка еще верила в чудеса, еще считала сказки не до конца исчезнувшими.

Валерия же убедилась, что даже сказки жестоки, пусть все их персонажи обнаружились рядом с ней. Поверить в их существование оказалось завидно легко, но они не несли никакой радости или искупления. А уж рассказы о вечной любви и вовсе нагоняли скуку, хотелось вырвать их с корнем из метущейся юной души, да не позволяла этика.

Валерии чудилось, словно она паук, который наматывает нити историй, чужих эмоций, обманывает их сладкой ложью. Она, точно оракул, мысленно предсказывала, что ее собеседница не добьется взаимности, разочаруется, быть может, научится ненавидеть. Хотя… кто их разберет. Кто-то так и глядит на все широко отрытыми (закрытыми) глазами. Кто-то скитается во тьме, как она. Кому-то и вовсе неймется захватить мир.

«Ночью снова придет страх», — напомнил строгий ход часов, зацепившихся короткой стрелкой за цифру три. Еще оставалось время до наступления темноты, еще не сгустились тени, еще не показалось полное надменности узкое остроскулое лицо с горящими глазами и острыми клыками.

Валерия прикрыла глаза, задумчиво закусив изнутри губы. Она обещала ему свой секрет. Фактически сама приглашала, лишь бы снова не потянуло на подоконник, лишь бы кто-то остановил там, на краю бездны. Днем-то она себя контролировала, днем-то ее держали рамки приличия, а вот под покровом тьмы в ней пробуждалась иная душа, темная, ночная, открытая хаосу далеких еще не созданных миров.

— Ну, я пойду, — улыбнулась на прощание девочка.

— Конечно, приходи, если будет еще что-то тревожить. Все проблемы можно решить, — говорила ей «добрая психолог», тепло улыбаясь. Девочка приоткрыла дверь кабинета, обернувшись и поблагодарив коротким кивком.

«Да… Что же ты свои не решаешь, лицемерка? Все хранишь чужую боль. Теперь еще неосуществленные планы по захвату мира какого-то упыря», — подумала Валерия, вскоре стоя перед зеркалом в углу, лишь отстраненно замечая, как осунулось ее лицо, какие глубокие тени залегли под глазами. Кожа по оттенку уже мало чем отличалась от серого покрова Короля Кошмаров.

Валерия медленно расчесывала темные волосы в одиночестве возле зеркала, а за ней сгущались призраки. Они ползли из углов, точно ощупывали незнакомое помещение, формируя пучки дымных очертаний.

Девушка спиной ощутила холод, выпрямляясь, продолжая проводить гребнем по рассыпающимся волосам. Она уже догадывалась, кто придет; не оборачивалась, глядя на свое отражение. Но в зеркале уже показалось второе лицо, полупрозрачное.

По телу прошел электрически разряд первородного ужаса, но Валерия лишь решительнее сдавила край расчески. Восприятие днем и ночью странным образом отличалось, оставалось лишь не терять самообладания. После общения с людьми не хватало той отрешенности, что позволяла забывать, кто перед ней. Да еще этот растворяющийся портрет в зеркале, слишком ясный при закатных лучах короткого зимнего дня.

— Я думала, ты приходишь в этот мир только ночью, — прошептала девушка.

— Нет, — мотнул головой Бугимен с самодовольной ухмылкой. — Это мой мир. И я прихожу, когда пожелаю.

— С поправкой на Песочника, — не преминула напомнить Валерия, разворачиваясь, с удовольствием видя хмурую тень, которая пробежала по лицу Короля Кошмаров. — Решил стать моим личным полтергейстом?

— Слишком грубое слово для меня, — поморщился Бугимен, пока из воздуха формировались его призрачные лошади. — Но, может, вернемся к делу? Ты обещала рассказать какую-то тайну.

Валерия неподвижно стояла возле зеркала, заламывая тонкие короткие пальцы, лишь раздумывая, перенеслось ли ее помешательство из снов в реальность галлюцинациями или все происходило наяву. Пожалуй, отрицать последнее более не удавалось ни при каком раскладе.

— Тебе так нужна моя тайна?

— Разумеется, — заискивающе оскалился собеседник, уточняя: — Чтобы сломать тебя.

— Тогда дождись ночи. Днем у меня дела, — почти властно отозвалась Валерия. Но Король Кошмаров навис над ней, увеличился в размерах, приподнятый на облаке черного песка почти до потолка, голос его резонировал так, что стекла дрожали:

— Похоже, ты так и не поняла, что я устанавливаю время наших встреч! Ты в моей власти! Подчинена мне.

«Мне бы еще придумать, что он посчитает тайной, из того, что я не рассказала», — рассуждала Валерия, понимая, в какую опасную игру вовлечена. Сама призвала своим отчаянием, сама притянула магнитом, вероятно, позволила освободиться из плена темных казематов. Значит, ей и предстояло все это теперь расхлебывать.

Днем она слишком рационально осознавала, в какой опасности оказалась. Не то что тогда, на грани срыва, на грани самоубийства. К тому же сила незваного гостя определенно росла, он питался ее страхом. И чтобы не оказаться в его власти, оставался единственный выход: не бояться, преодолевать себя.

— Если будешь преследовать меня круглые сутки, то… это будет по меньшей мере неприлично, — пожала плечами девушка, отвечая первое, что пришло в голову. Врать и манипулировать удавалось в этот раз исключительно плохо, словно сломалось что-то, не хватало подпитки энергией ночи.

В этот момент в кабинет постучали, ее зачем-то вызвали к завучу, она что-то снова перепутала в документах. Вот уж теперь предстоял другой страх, Королю Кошмаров, наверное, и не снилось. Все ничтожно в масштабе мировых проблем, но все вместе фантастически изматывало.

— Что ж! Значит, каждую ночь ты будешь наслаждаться моими кошмарами, — проговорил Король Кошмаров. Похоже, ни его, ни теней остальные не видели. Однако Валерия не сомневалась в относительной реальности его существования, ибо запах древесного пепла и ржавого металла не сумел бы подделать никто.

К счастью, ругали не так сильно, как обычно. Она уже практически привыкла, лишь нервно сжимала зубы и кивала с учтивостью японца. Только в голове что-то болезненно стучало где-то над левой бровью. Иногда кровь прорывалась, и тогда в глазах растекались красные прожилки, целые пятна, жгли, точно запорошило пылью.

Но на работе все равно легче, там заслуженно за какие-то мелкие провинности бранят. Хотя если бы захотели устроить «кровавую баню», то нашли бы и несуществующие. Зато дома вечная лотерея, где прав, где виноват. Обычно все не так.

«Все заканчивается, все проходит», — такую установку давала себе Валерия каждый раз на работе, лишь приходя домой разубеждалась в ней, потому что там ничего не заканчивалось. Возможно, она сумела бы уйти от родителей, но их ссоры все равно приходили бы к ней так или иначе.

Не бежать же в другой город. Порой это равносильно полету на Луну, непонятно даже, с чего начинать. Валерия не причисляла себя к импульсивным особам, которые готовы броситься в неизвестность. Там слишком много опасностей… Если уж бросаться, то с кем-то. А у нее только личное привидение оказывалось неизменно рядом.

Он изматывал и выпивал. Он, наверное, ожидал, когда она бросится оземь, склонится перед ним, признает победу. Или растворится, отдавая себя на волю черного песка. Но Валерия вела игру со стороны своего собственного отчаяния и разочарованности в мире.

Когда пришла с работы, то не собиралась долго оставаться в своей комнате. Что-то давило… Этот несобранный диван, эти раскиданные листы. И правда: слишком много исписанной бумаги среди бледно-бежевых шкафов и ящиков. Она собрала ее всю и решительно вынесла на улицу, не разбирая толком, что там — физика, биология, литература. Кое-что еще со школы, но большая часть уже из университета.

На этот раз она устроила почти ритуальное аутодафе своим институтским конспектам. Все равно они не пригождались в жизни. А сколько времени ушло на их создание! Сколько книг пришлось перелопатить, чтобы перенести в тетрадь по требованию преподавателя множество очень мудрых истин от ученых мужей.

Теперь Валерия решила сжечь их, выйдя на пустырь теплотрассы, где соседи выгуливали собак. Зажигалки у нее не нашлось, так как она никогда не курила, даже не пробовала. По клубам-дискотекам не ходила, «идеальной» дочери такое не прощается, только один раз в институте осталась на Новый Год, но там ничего крепче энергетиков не подавали. Там еще парень бесился в костюме смерти, который у него остался с Хеллоуина. А потом другой предложил ей заняться кое-чем в любом укромном уголке, стоило только отойти от стайки сокурсниц, показаться потерянной и отстраненной. Вроде разговорились, но такая поспешность внушили только устойчивое отвращение. Такая уж ее судьба: любить тех, кто безответен и привлекать тех, кто безразличен ей. Похожие ситуации повторялись раза три, потом она просто научилась почти прятаться от людей. Какие уж тут дискотеки и зажигалки.

Так что она тайком взяла спички с кухни, складывая аккуратный костерок на снегу. Наверное, так она боролась со стрессом, в который раз вспоминая и анализируя, что, собственно, содержится столь пугающего в Короле Кошмаров. Ей нравилось разбирать по винтикам и мельчайшим деталям свой пронизывающий страх.

Вот его лицо — ничего необычного, просто серая кожа и клыки, но встречались образцы и покруче, особенно, на готик-металл сцене. Вот его слуги, как оказалось, почти безобидные для нее. Вот черный песок… Да, все дело в нем. Он окутывал их обоих. Значит, терзал не Бугимен, а собственный страх, пугала собственная темная сущность. Пожалуй, они оба боялись чего-то в себе.

«Это испытание. Его надо преодолеть. И я знаю, что есть ключ. Это загадка», — успокаивала себя Валерия, глядя на медленно разгоравшийся костерок. Казалось, языки пламени, отсвечивающие в серых сумерках, вновь сложились в разрастающуюся тень с острыми очертаниями волос, точно гребень древней рептилии, дилофозавра.

Когда-то в детстве Валерия увлекалась немного палеонтологией, но вновь ее предупредили: «Ты что, собираешься копаться в земле в поисках скелетов? Нет-нет, это не для тебя». От воспоминаний во рту появился неприятный привкус, притом то ли средства для мытья посуды, то ли вообще стирального порошка, точно ее отмывали и отбеливали, как тарелку или белье, на протяжении всей жизни, не оставляя ни одного пятнышка, никаких альтернативных путей. Теперь только эта роковая встреча с побежденным злом внесла свои коррективы. Да, пожалуй, на дилофозавра он был очень похож: волосы острые, как гребень; зубы тоже острые, ноздри узкие и хищно приподнятые, глаза почти рептилии, хоть более выразительные. И лапы загребущие, не как у тираннозавра.

«Договорились же, что ночью… Нельзя оставить всем меня в покое?» — зло подумала Валерия, уже не деля людей и не совсем людей, духов каких-то. Она не задумывалась, кто ей являлся. Она даже не удивлялась, что видит уже не только Бугимена. Потому что он только собирался проявиться из лепестков медленно угасающего костерка конспектов, как его что-то спугнуло. Кто-то…

Валерия подняла глаза и увидела, как по проводам, висящим над улицей, между фонарей, бесцеремонно шествует полупрозрачный не очень высокий тонкий паренек в синей толстовке и с деревянным крючковатым жезлом в руке. Девушка задумчиво уставилась на это создание, явно не человека, хотя от обычных людей его отличали только снежно-белые волосы.

— Ты видишь меня? — весело встрепенулся мальчишка, которому на вид было лет восемнадцать. Безбородое свежее лицо оживилось задорной улыбкой.

— Вполне ясно, — ответила сухо Валерия, вспоминая Песочника: — Еще один забавный человечек.

— Джек Фрост к вашим услугам, — поклонился полупрозрачный пришелец, легкой пушинкой слетая с проводов. — Новый Хранитель. Озорства и Веселья.

— Фрост? Ты гололед устроил? — окинула взглядом улицу девушка. Вокруг плохо убранный снег смешивался с бурыми комками грязи. Что ж, таков ее город, не знавший ярких красок, особенно зимой. А эта новая галлюцинация представлялась Хранителем Веселья. Вечный оксюморон ее мира.

Паренек замялся, заразительно улыбаясь, не скрываясь, лишь перебирая длинными пальцами по кривому жезлу-палке. Валерия отчего-то только раздраженно отвернулась:

— Веселья, значит. А то, что люди руки-ноги ломают, тебя не волнует. Хорошенькое у тебя веселье.

— Зато дети радуются. Снежные города строят, — беспечно развел руками новый знакомый. Впрочем, они все казались смутно знакомыми Валерии, точно она в детстве отчетливо их всех видела, слышала, даже разговаривала. Но под строгим и неусыпным надзором родителей научилась игнорировать, а вскоре и вовсе перестала замечать. Сначала они сделались полупрозрачными, а потом и вовсе исчезли, когда в них перестали верить.

— Радуются те, кому есть с чего радоваться. Вот этого порадуй что ли. — Девушка кивнула в сторону подъезда, где с легким щелчком двери скрылась мамаша с ребенком и собакой.

Соседи с третьего этажа, про них Валерия успела узнать четко четыре вещи: жена всегда заплаканная, муж всегда побитый, оба нетрезвые, а ребенок поцарапанный и худющий, да еще собаки менялись так часто, словно их на закуску к выпивке пускали. Глядя на эту семейку, девушка видела только какой-то черный туман… Дети без будущего. Радость на дне бутылки. Какие уж тут помогут добрые сказки? Что они по-настоящему меняют?

«Кое-кто заслужил видеть кошмары», — подумала Валерия, задумываясь о таких «милых родителях». Конечно, свои собственные по сравнению с такими казались замечательными людьми. Сладкая блестящая обертка благополучной жизни. По сравнению с чужими проблемами свои всегда можно выставить ничтожными, найти силы двигаться куда-то дальше, победить всепоглощающий страх этой реальности.

— Я попробую! — решительно сжал кулаки паренек, взмахивая своим жезлом. Его белые брови нахмурились, а круглое лицо подернулось не злобой, а скорее целеустремленностью. Похоже, он ответственно подходил к своему долгу. Он взлетел и устремился к окну дома.

«Что ты можешь? Дать минутную радость? Веселье на фоне катастрофы?» — вздохнула Валерия, но вскоре заметила в окне третьего этажа поцарапанное лицо тощего мальчишки. Он улыбался Джеку Фросту, который рисовал что-то морозными узорами на замызганном стекле.

Девушка невольно смахнула слезу, глядя на это секундное веселье. Она же хранила рассказы и информацию о многих таких семьях, о сотнях случаев. Но ничего не удавалось изменить. Кого-то невозможно отвернуть от неизбежного пути в бездну.

«Пусть они видят кошмары! Пусть мучаются! Те, кто обрекает своих детей на то, чтобы стать синюшными алкашами!» — зло погрозила пустоте Валерия, но оставалась неподвижна. Она лишь созерцала, как ветер разметал ее сожженное прошлое, множество умных мыслей, обрывки рассуждений о любви и боли, о расщеплении личности и депрессиях. И прочем, и прочем… Кое-что она уже забыла, многое вообще не пригождалось. И никакая наука не подсказывала, как сделать этот мир лучше, как по-настоящему помочь людям.

Вновь накатывали озноб и слабость, хотелось разрыдаться, громко и безрассудно, прямо посреди улицы. Никакой Джек Фрост не сумел бы разбудить в ней радость. Обмануть минутным весельем возможно только детей, как сладким леденцом. Но сахарные конфеты быстро тают, а шутки забываются. От того лишь больнее принять весь ужас и серость реальности, медленно тянущейся жвачки, поймавшей всех пряжи.

В это время к ней снова подлетел Джек Фрост со участливыми словами:

— Ты вступила в очень-очень опасную игру. Песочник видел тебя. Тебя изводит Бугимен. Он…

— Я знаю, кто это. Это мое дело, — отчеканила Валерия, выпрямляясь, наблюдая, как ветер разносил пепел. Глаза ее недобро мерцали, хотя она этого не видела сама, просто отчетливо помнила, как порой пугала людей. Потом научилась «держать лицо», прикидываться нормальной.

— Несколько лет назад мы победили его, загнали в подземелье, — объяснил Джек. — Теперь он, кажется, снова выбрался.

— Ну, так убили бы его, если так боитесь, — фыркнула девушка, представляя, как глупо она смотрится, разговаривая с пустотой. Впрочем, человек на пустыре в окружении вихря из сгоревших тетрадей и без того странное зрелище. Всегда существовал шанс сказать, будто это какой-нибудь арт-проект.

Фрост же выглядел озадаченным, лишь покрутил на пальцах созданную льдинку, отвечая:

— Мы никого не убиваем. Просто будь осторожна. Мы не можем вмешаться напрямую, если ты сама продолжишь подпитывать его своими негативными эмоциями. Оу, кажется, я научился говорить долгие речи.

— Спасибо, информативно. А теперь уходи.

— Ладно, — примирительно махнул рукой парень. — Кажется, придется приглядывать за тобой.

— Это повышенное внимание со стороны духов начинает меня беспокоить, — высокопарно отозвалась собеседница.

— Что поделать. Такая работа.

«И правда, что поделать, если мое отчаяние притянуло из недр заточения Бугимена?» — подумала Валерия, стоя на поднявшемся ветру, который сопровождал полет Джека Фроста.

Она вернулась в квартиру совершенно вымотанной, вновь ее сковывал озноб. Да такой, что хоть вешайся на ближайшем дубе. Вот снова дурные мысли, вот снова ее ночная душа пробуждала к темным порывам. Если бы этот наивный беловолосый мальчишка сумел как-то развеять их, если бы отринул своими шутками или морозными узорами. Но нет, ее останавливал только страх. Впрочем, он же в той или иной форме вел ее всю жизнь.

Страх получить плохие оценки в школе, страх недобрать баллов на экзаменах, страх оказаться в чем-то неидеальной. Однако жизнь доказала, что нереально стать лучшей во всем, невозможно доказать родителям, что она тоже способна на успехи и достижения. И она привыкла к вечной тревоге.

Дома она бездумно пялилась в недра холодильника, вытаскивая переперченные котлеты — мамина стряпня, естественно, качественная и безупречная. Валерия тоже умела готовить, но ее практически не допускали до этого, оттесняли и утверждали, что она только все портит. И все от нее что-то требовали.

— Достали! — наконец, закричала она в пустоте квартиры, намеренно взлохматив волосы, потрясая руками. Затем она на полную громкость врубила металл, пока родители не вернулись с работы. Но легче от этого не стало ни на каплю, только голова взорвалась новой болью. Выросла она и из такой глупой формы бунтарства. Она резко выключила грубые завывания, падая лбом на стол, незаметно для самой себя выключая компьютер.

Усталость свалила ее с ног прямо в одежде, в строгом офисном платье песочного цвета с бежевыми квадратными вставками. Ей нравились такие, ничего лишнего, ничего вызывающего. Теперь же она его беспощадно сминала, ворочаясь на неизменном диване.

Она пришла к выводу, что все-таки сколько-то часов спала, потому что ей успел присниться очень занятый кошмар: будто она обязана куда-то ехать, а на схеме метро нет нужной станции, она не слышала четко название, водила бессмысленно пальцем. А время исходило, она куда-то опаздывала.

Снилось, что она снова в университете, но почему-то живет в общежитии, хочет поехать домой, но опять не может найти, где же нужная станция. Затем кто-то преследовал ее, даже конвоировал куда-то, она вновь скрывалась между вагонов и переходов метро. Бежала-бежала-бежала! Вязла в переплетениях мраморных плит.

Потом сон перекинулся в иную форму: она плыла в море, ее несло течение, все дальше и дальше в открытый океан.

Проснувшись ближе к ночи, уже в кромешной темноте, она записала оба видения, придумав недостающие детали, получилось два рассказа для группы страшных историй. Каждый черпает вдохновение где-то, для нее подходящим полем оказались и дурные сны. Хотя она сознавала, что это ненормально, но менять уже ничего не хотелось, не сейчас.

«Хотя бы сегодня тишина», — вздохнула облегченно Валерия, когда заметила, что родители уже вернулись. И решили, что вечер пятницы — хорошее время, чтобы просто отдохнуть, а не ссориться. Отец читал свежую газету, отдавая дань умирающему типографскому делу. Мать что-то готовила, даже напевая. На кухне телевизор бормотал о политике и творящемся в мире. Снова кого-то убили, снова где-то страдали люди. Куда сильнее, чем весь их дом вместе взятый. А ее страхи и ее боль — разве только материал для групп крипипасты.

— Валерия, ты на что похожа? Кто же спит в платье? — смерила ее взглядом мать.

— Поглажу. Что-то замоталась на работе совсем, упала просто, — слегка хрипло отозвалась Валерия, приникая к бутылке с холодной водой. В горле пекло, точно прошлась по пустыне.

— Не такая уж тяжелая у тебя работа, чтобы вещи портить.

— Что ночью-то теперь делать будешь? — усмехнулся вполне благодушно отец, отчего мать зло поджала губы. Отец всегда поощрял дочь назло матери. И Валерии показалось, что она — вечная причина их последних ссор. Они делили ее, точно переходящий приз, завоевывали ее симпатии, хотя она не желала выбирать между ними. Как же она хотела любить их одинаково! Просто любить и просто счастливо жить в одном доме с ними. Или навещать их по разным домам, уж разошлись бы, создали новые семьи. Обоим ведь пятидесяти не исполнилось.

— Болтать, — почти честно отозвалась девушка, плетясь в душ. Не солгала, ночью все снова повторялось.

Лишь в квартире настала тишина, как тени в ее комнате обрели материальные очертания, вновь показался оскал дилафозавра. А аромат древесного пепла отличался от запаха сожженной бумаги. Валерия после неправильного дневного сна ощущала отрешенность и почти безразличие.

Страх пронизывал ее тонкими нитями, но почти не причинял боли, не как днем. Она замечала, как черный песок уплотняется, как красные глаза лошадей горят все ярче. Но теперь ее вела иная цель… Эта загадка. Казалось, так ей суждено лучше разобраться в самой себе, лишь бы пережить все это.

— Проклятый мальчишка Джек Фрост нас, кажется, отвлек днем. Но раз уж договорились ночью, то я прихожу ночью.

«По-моему, ты просто скрываешься от них», — отметила про себя Валерия, инстинктивно поправляя смятое платье, которое она не пожелала сменить.

— О, пришел все-таки. Опять не высплюсь, — ответила она с напускной безмятежностью.

— Так что там за тайна? — скрещивая пальцы, продолжал пытливо Король Кошмаров, зависая под потолком.

— Да так, нестоящая, — отвернулась Валерия, понимая, что так ничего и не придумала, возможно, лишь обрекая себя на более долгую пытку, однако с остекленевшим взглядом она уставилась в стену, осознавая, что является ее настоящей сокровенной тайной, болью: — Просто… Тебе не страшно все говорить, ты не предашь, потому что враги не предают. Предают только друзья и родственники. — Она помолчала с минуту. — Им доверяешь сокровенные тайны, открываешь свои больные места, свежие рубцы. А потом в какой-то момент они без причины уходят, обвиняют тебя и, главное, уходят, давя на эти самые больные места, специально, потому что ты о них рассказал. Вот это больно. Они просто уходят, потому что что-то в них перевернулось. Они могут вернуться. Но ты уже ничего не будешь ощущать к ним. Чувства умерли от боли. Ничего не чувствовать — выход, чтобы не сойти с ума. Чувства умирают, потому что ты тщетно ищешь ответ: в чем виновен ты? Но ответа нет, ты виновен только в факте своего существования.

Валерия замолчала, наконец, высказав все, что ее так давно терзало, прокусывало сознание, точно жадный клещ-кровопийца. Однажды ее родители просто ушли, оставив ее в бездне одиночества. Однажды она проиграла в борьбе за их признание и гармонию. Уж больно силы оказались неравны, а в играх человеческих чувств не количеством вооружения все мерится.

— Разве это тайна? — небрежно пожал плечами Бугимен, задумавшись: — Зачем мне вообще все эти разговоры…

— Ты пришел зачем-то… Искушать меня, испытывать? Чего ты добьешься, что получишь взамен? — негромко начала Валерия, но голос ее набирал силу. — Ты ведь сам панически боишься, себя, мира, людей. И поэтому хочешь власти и подчинения, чтобы заглушить этот страх, а теперь еще и боль неудачи.

От возмущения Король Кошмаров щелкнул зубами, точно и правда динозавр какой-то. Глаза его расшились так, что Валерия увидела в них отражение собственного лица. Или просто Бугимен слишком близко подлетел к ней, приказывая:

— Замолчи!

— Это и есть твоя власть надо мной? — усмехнулась Валерия, поняв, что нашла то самое «больное место», в свою очередь отзываясь: — Заставить молчать… Уходи, если не хочешь слушать.

— Нет, я останусь. Останусь до тех пор, пока ты не признаешь мое превосходство, — процедил сквозь зубы Бугимен, опускаясь на пол, скрываясь за темным облаком черного песка.

— «Ты превосходен», так я должна сказать? — сощурились глаза Валерии.

Темная субстанция постепенно целиком окутывала девушку, она даже не созерцала больше свою комнату. Все потонуло: и компьютер, и шкафы, и диван, и маячивший мутным пятном красный диплом. Она оказалась в настоящем коконе ужаса, видимо, Короля Кошмаров по-настоящему задели ее слова. Он желал компенсировать ложным могуществом свой проигрыш. Ничто так не сокрушает разум, как поражения, а он их терпел, кажется, уже не единожды в своей вечной борьбе с Хранителями Снов. Валерии сделалось даже как-то обидно, как слепо и недальновидно это древнее существо. А черный песок… Он просачивался в легкие, проникал под веки, но не терзал, наставал предел измученности. Валерия раздвигала его, точно шторы, глядя на незваного гостя. Кто кого — медные глаза против сизых.

— Издеваешься? Думаешь, долго сможешь терпеть тот ужас, который охватывает тебя? — наступал Король Кошмаров.

— А что будет, когда не смогу терпеть ужас? Что-то изменится? — вопросительно приподняла брови девушка. — Ты ведь убиваешь веселье? — она опустила голову, негромко подытожив: — Но во мне нет веселья или надежды, больше не осталось, только серость, суета, алгоритмы. Поэтому я и вижу тебя, страх. Ведь ты никогда не увидишь то, во что не веришь. И чем меньше в тебя веры, тем меньше ты существуешь, ты исчезаешь, когда никто в тебя не верит, — она почти с сочувствием обратилась к нему. — Может, ты просто не хочешь исчезать?

Его оскорбляло и сбивало с толку такое нежданное милосердие. Он констатировал злобно и с великим пафосом:

— Исчезать не хочет никто. — Но кокон черного песка распадался, и на обычно самодовольном лице проступала непривычная грусть. — Ты права, сейчас людям нет дела до ночных кошмаров, до каких-то «иррациональных страхов», они поглощены ужасом реальности. И большего им не надо, — он опустил голову, с ностальгией старика упоенно вспоминая: — А раньше шаманы кружились в ритуальных танцах, пытаясь, наивные, отпугнуть меня или подчинить, я властвовал их умами, я приходил по ночам, я сеял тревогу.

— И тебе нравилось такое существование? Не одиноко, когда тебя пытаются гнать?

Валерия примерно представляла ответ. Встреча с Джеком Фростом многое объяснила ей насчет природы ее полтергейста. И все же поражало, с каким упрямством они все боролись за свое существование. Кто-то добрыми делами, кто-то злыми. Теперь мучил вопрос: а перестали ли люди видеть кошмары в те годы, когда Короля заточили в подземелья? Кажется, нисколько. Людей пожирали их внутренние демоны, а внешние силы лишь питались верхушкой этого айсберга.

— Одиночество помноженное на преклонение перед тобой дрожащих тварей — власть, — воздел к потолку руки Бугимен.

— Но это все-таки одиночество, — вздохнула Валерия, задумываясь, не желала ли она сама власти. — Впрочем, оно не так уж печально. К одиночеству легко привыкнуть.

Он все перемещался по ее комнате, кажется, вновь вознамерившись мучить ее до самого утра. На этот раз время текло не медленно и не быстро. Оно вязло среди черного песка, закручивавшего его своими темными циферблатами, неправильным количеством цифр. Казалось, рассвет никогда не наступит, никогда не преломит кровавую кромку горизонта израненное солнце. Может, там вовсе не кружение звезд и планет, а острое лезвие, которое царапает спелый золотой бок солнца, и каждое утро все видят сначала боль светила, а потом его несмелое восхождение из царства вечной борьбы с древним змеем. Его боевые раны… Странные сравнения и видения. Как будто древнеегипетские Ра и Апоп встретились в тесном пространстве закутка комнаты. Но, помилуйте, обретался ли в ней хоть лучик ушедшей зари? Ни единого, лишь средоточие чужой глубокой скорби. И история Короля Кошмаров не шокировала, вплетаясь в одну из многих.

— А что будет, когда ты сломаешь меня? Было бы куда дальше ломать птицу с оторванными крыльями… Что ты получишь, силу, власть? — обратилась к нему Валерия.

— Думаю, удовлетворение, — отвечал Бугимен, но усталость надламывала и его: — Надежду на то, что я еще на что-то способен, что я не потерял свою силу.

— Значит, тебе так же больно, — стряхнула с себя лишний черный песок Валерия, добровольно приближаясь, но на ее губах играла злая ухмылка. — Ха-ха, надежда у страха, у отчаяния. Какой оксюморон! Думаешь, невозможно жить без надежды? Ты все надеешься вернуть самоуверенность, коварность. Зачем?

«Зачем» — она задавала такой вопрос почти каждому, кому-то мысленно, кому-то открыто. И никто не отвечал, все терялись в бесконечном умножении этой ловушки, точно в отражениях темного зеркала, поставленного напротив другого такого же. Оно уводило куда-то в бесконечность разрозненных мыслей. В конце концов, все терялись. Да и сама Валерия всегда ощущала, словно падает в огромный бездонный колодец, где ждала не Страна Чудес, а что-то хуже, бесконечная бессмысленность. Сначала и Король Кошмаров удивился, точно впервые кто-то говорил с ним об этом.

— Чтобы получить власть, победить врагов, завладеть умами… — не совсем уверенно завел он свою старую шарманку, лишь распаляя азарт и гнев Валерии:

— Зачем все эти иллюзорные тающие цели? Они так бессмысленны. В них нет смысла, они не принесут ни боли, ни радости.

— Но ведь ты не знаешь меня. Для меня это важные цели, — почти рычал Король Кошмаров, но сдерживал себя, точно пес на цепи. Похоже, угрожать силой ему не позволяла самооценка, он считал, что способен сломить и одним своим авторитетом.

— Зря ты надеешься, — глухо прозвучал голос собеседницы. — Надежды нет…

Она сидела на диване, обхватив колени руками, поправляя складки бледного платья, затем устало вытянула ноги, посмотрела на замерзшие ступни с костлявыми ровными пальцами. Тело — о, эта внешняя оболочка — воспринималась чем-то отдельным по сравнению с душой, дополнением к разуму. Затем она поднялась, пересекая комнату, не замечая леденящие прикосновения уплотнявшихся черных лошадей. Кажется, с каждым днем она все больше уходила в мир призраков, все отчетливее видела их. Но на этот раз ее зацепило нечто иное.

Надежда. Надежда Короля Кошмаров.

Она плескалась золотыми свечением за завесой черного песка. Прямо там, где и живет душа — возле сердца, по центру. Валерия с интересом и одновременно скрытой завистью приближалась к этой находке, которая раньше была для нее незрима. Теперь же она отодвигала мутные завесы, точно мясистые листья в джунглях.

Король Кошмаров попятился, когда девушка вплотную приблизилась к нему и с ловкостью пантеры впилась в черный песок, из которого он сам состоял.

— Что ты делаешь? Эй! Руки убери! Не смей трогать черный песок! — голос его взвился пронзительным восклицанием, испуганным, обиженным. — Нет!!! — он поспешно отлетел к окну, хватаясь за то место, где еще недавно было слабое сияние, хрипя: — Кх-х… Больно!

— Я пытаюсь вырвать твою надежду, — яростно проскрежетала Валерия. — Ты не имеешь на нее право так же, как и я. Надежда — не для тебя! — Глаза девушки ненормально горели, на лице застыла гримаса не то боли, не то торжества. Она почти разгадала загадку. Но еще больше ее охватывало ненормальное веселье: все на что-то надеялись, даже тот, кто эту надежду обычно убивает! Только она не замечала в себе ни единого светлого всполоха.

В тот миг Бугимен схватил ее за горло, оказавшись вполне материальным, сдавил стальной хваткой нежную кожу.

— Ну, хватит! Может, так ты поймешь, что говоришь с Королем Кошмаров? Ты не имеешь права!

В голове у Валерии все смешалось какой-то несуразицей, вся жизнь пронеслась, возопила вмиг диким хором и обрушилась в дальние глубины сознания. Пожалуй, и дорожить нечем. А если наутро родители обнаружат ее хладный труп в спальне? Да они убьют друг друга от самообвинений!

И только этот страх возвращал желание жить. Только он делал по-настоящему больно, когда перепуганный внезапной выходной Король Кошмаров намеревался задушить ее, выкачать свою долю ужаса, бросить тряпичной куклой. Бились они, точно два змея, а солнце утонуло в стране сумерек.

— Ты просто маньяк, хоть и нежить. А что, если убьешь? Не исчезнешь ли совсем? Кто тебя тогда будет видеть? — находила в себе небывалые силы отвечать Валерия, скалясь в ответ, обхватывая душащую руку. Она не растворялась черным песком, для нее, уходящей в мир духов, они все постепенно обретали плоть.

Он тянул нервно воздух, уже совершенно неотличимый от древних рептилий, но спустя где-то минуту бесконечного напряжения отпустил, отшвырнул, извиняющееся говоря:

— Не маньяк.

Он отошел к стене, устало прислоняясь к ней лбом, все еще хватаясь за то место, где плескалось слабое свечение надежды. Валерия упала на диван, вдруг ощущая себя виноватой. В конце концов, кто ей давал право лишать кого-то надежды? Хоть в переносном, хоть в прямом смысле. Лишь ее зависть, что даже у такого темного существа где-то отдаленно существовало нечто, в чем он видел смысл своей жизни. А она только подсчитывала, сколько еще примерно лет коротать в этом безвоздушном пространстве, где у мечты лишь сломанные крылья осыпаются годами, точно вырванными перьями.

— Я — настоящий правитель этого мира. Я — Страх! — развернулся вновь Бугимен, раскидывая руки.

— Страх… Да, есть такое. В этом гнилом мире только все на нем и держится, — поморщилась Валерия, вспоминая последний выпуск новостей, но вновь буравила взглядом Короля Кошмаров. — Только за мой счет обретаешь свою материальность? Что же тогда не правишь?

В это время мимо окна вновь протянулись сотни золотых нитей, напоминая, что в ком-то еще теплится свет. Хотелось верить, что достигли они и мальчика с третьего этажа, может, хоть во снах ему даровали утешение и желание как-то изменить свою жизнь в будущем, стать лучше тех, кто его воспитывал. Лишь в ее окно никто уже давно не протягивал эту нить.

«Даже добрые сны меня не видят, обходят стороной. Выходит, не такие уж сильные эти Хранители. Меня не видят, наверное, потому что в меня не верят. Когда в тебя не верят, ты становишься невидимкой», — пронеслись осколки мыслей. Валерия хватала ртом воздух, а Король Кошмаров все еще злился, черный песок бугрился и нарастал, окутывал его то пиками, то волнами. Кажется, он подумывал о том, чтобы атаковать.

Валерия же ежилась то ли от ужаса, который следовал за ней неизменным параличом тела, не касаясь души, то ли от сквозняка из приоткрытого окна.

Внезапно одна из длинных нитей, как чувствительный щуп космонавтов-исследователей просочилась, перевешиваясь через раму. Король Кошмаров стоял к нему спиной, просчитался, ослепленный своим былым величием.

«Берегись…» — только успела подумать Валерия, но вслух отчего-то не произнесла. Наверное, злилась на него или же не хватило времени, чтобы полет мыслей сложился в слова. Она лишь разомкнула пересохшие губы в коротком вздохе ужаса, когда золотое сияние разрубило оковы черного песка в ее комнате и хлестнуло, словно кнутом, Короля Кошмаров.

Черные Лошади рассыпались. Он сам споткнулся, зашипев от боли, отлетел в дальний угол комнаты, выставив щит какой-то мощной магии, который тут же распался. Но сияние исчезло, отступило.

— Почему не правлю… Вот поэтому… — выдохнул он, кривясь от боли. — Проклятье… Нет!

Тогда Валерия вновь увидела, как он делается полупрозрачным, растворяется. Вот так же исчезала она, каждый день… Невидимка, неидеальная кукла-марионетка, зависимая от одобрения других. Если в человека не верить, то он исчезает или превращается в чудовище.

Валерия непроизвольно бросилась к окну, захлопнула его, грозя кулаком:

— Уходи! Убирайся! Все твои добрые сны — обман! Все обман!

Она видела зависшего в воздухе кругленького человечка, того, который приносил людям добрые сны. Но как же Валерия его ненавидела!

В каждом добром сне она видела их счастливую семью, без ссор и недопонимания. Без этой треклятой плазмы во всю стену. Они смеялись и говорили о каких-то пустяках, они не цеплялись к мелочам, не устраивали ссоры из-за пустого. И ничто им не мешало радоваться.

Но каким же ужасом оборачивалась реальность, когда сон исчезал, когда вместо веселья и радости все угрюмо посматривали друг на друга за завтраком и плелись на работу, когда вечером не могли выбрать один фильм и от этого припоминали все обиды, всех родственников до седьмой воды на киселе, кто и кому испортил жизнь. А сны вновь показывали чудесную идеальную жизнь, не подсказывая, как ее построить, где в них тот червь, что отравляет сочные целебные плоды счастья. Поэтому однажды она прокляла добрые сны.

— Ты точно ненормальная… — выдохнул тем временем Король Кошмаров, держась за руку. Там от золотого песка разлезлась непроницаемая ткань, а на серой коже пузырился как будто химический ожог от плеча до запястья. Выглядело страшновато, пусть даже не красная, а черная кровь запеклась над обугленным мясом и пленкой.

Валерия едва подавила тошноту, когда пригляделась, лишь пробормотав по наитию:

— Полярная магия, значит.

Ей самой делалось невольно больно, руки покрывались пупырышками, она как будто чувствовала чужую боль. Вероятно, он заслужил, потому что поплатился как раз той рукой, которая душила ее. Похоже, Хранители уже вышли на его след, как и обещал Джек Фрост. Но просто смотрели, чем все это закончится. Они все-таки выполнили ее просьбу.

— Это только сейчас так стало, раньше… Раньше я его сумел поглотить в черном песке снов. Но он восстановился, — отвечал сдавленно Бугимен, все еще скрываясь в темноте дальнего от окна угла. Странно, вроде бы дух, а боль-то его терзала вполне человеческая.

— Правильно. Все, что сверх — опасно, сулит последствия. Ты сам виноват, — кратко кивнула Валерия, одновременно соображая, что ей делать. Может, оставить, как есть. Пусть мучается, пусть его терзает вечная боль. И душевная, и физическая. Впрочем, большим чудовищем его бы уже не сделали, а стать лучше — тоже монстрам не дано. Наверное. Что если и она какой-нибудь монстр, если в ней не осталось ни капли надежды? Только метроном дней, только воля серого города.

— Я хотел, чтобы меня видели, все, весь мир! — воскликнул Бугимен раненым зверем.

— И что же в итоге? — наступала Валерия, сознавая, что под прессом всего этого ужаса окончательно потеряла страх.

— Меня не видит никто, — он отрешенно уставился в потолок, лишь судорожно вздрагивая, когда проводил по ожогам, стремясь засыпать их черным песком. Но его не хватало, он весь иссяк, благодаря яркому сиянию. Побежденное зло обязано оставаться побежденным, иначе дрогнет мировой порядок. Жаль только, что мир раскачивали сами люди, и не стоило перекладывать ответственность на каких-то мрачных упырей.

— Ну… я-то вижу.

Валерия подошла вплотную, отчего Бугимен превратился в тень на стене и переместился в другой угол комнаты, но девушка последовала за ним.

— Да куда ты… — почти рассмеялась она. «Страх, сотканный из собственных страхов и недоверия», — поразилась Валерия. Стоило только скинуть оковы его иллюзий, как Король Кошмаров оказался сам бессилен. На этот раз он не попытался сбежать, только рвано вдыхал и выдыхал, мотая головой, явно, чтобы не заскулить, что было бы ниже его достоинства.

Валерия еще раз внимательно глянула на ожог, который покрывался обугленной корочкой, от него исходил запах паленой плоти, не древесины, а того самого противного, что витает в ожоговых отделениях. Как минимум, не хотелось терпеть такое в своей комнате. Валерия размышляла, что может и что должна сделать. Да ничего она не должна этому упырю!

Оставить его на заточение, пусть вечно терзается от световых ожогов. Но она еще не до конца разгадала его. Она нашла на короткое время свой смысл жизни, какое-то занятие, кроме слабого перебирания сумрачных дней календаря.

Бугимен все пытался засыпать рану, лишь шипя и заунывно вздыхая. Валерия поглядела на себя, осознавая, что сама состоит отчасти из черного песка, который вился над ее головой. Да вот же! Вот же ее дурные сны, только ее, созданные ею. Она поддела песок своих кошмаров на пальцы, засыпая рану. И та заросла, серая кожа вновь сделалась гладкой, вновь покрыла жилистые мышцы. Король Кошмаров с удивлением уставился на Валерию. Оба ощущали явную неловкость, точно нарушили протокол субординации или правила этикета.

— Ну вот, теперь у меня, кажется, не будет никаких снов, — заключила отстраненно девушка.

— В древности все боялись меня… — так же, как будто, не по теме разговора начал собеседник. — А потом я перестал для них существовать. Когда в тебя не верят, ты постепенно исчезаешь. Таков удел духов.

— Да и людей… — эхом отозвалась Валерия. — Значит, ты выбрал меня, чтобы не перестать существовать? Чтобы тебя не пожрали собственные кошмары. Да уж, глуповато быть съеденными лошадьми.

— Выбрал, — сознался Бугимен, отворачиваясь, лохматя жесткие волосы, заглаживая их назад.

— Вовремя. Я тоже почти не существовала, потому что в меня перестали верить, — подавила ненужные слезы Валерия, голосом матери упрекая себя в эгоизме. «Ты эгоистка, у тебя все есть. Смартфон, квартира, машина. Что тебе еще надо?» А лучше бы без смартфона и машины, без всех этих излишеств, наполненных пустотой отмирающих чувств, когда с Королем Кошмаров нашлось больше тем для разговоров.

— Но я не растворяюсь, я сгниваю, — почти с отвращением к себе заключила Валерия, скрещивая руки. — Значит, мой страх делает тебя материальным. И ты думаешь, так ты обретешь достаточно силы, чтобы захватить мир?

— С тебя одной мало, — бросил Бугимен, придирчиво рассматривая восстановленную руку, сгибая и разгибая пальцы. Черный песок призвать обратно не удавалось. И судя по тому, как злой дух косился на окно, в любой миг Песочник мог отправить его обратно в заточение одним метким ударом.

— Печально это слышать. Но я не мнила о себе слишком многое, — усмехнулась Валерия. — И что случится, если ты захватишь мир? Все будут видеть кошмары?

— И поклоняться мне! Дрожать от ужаса! — воодушевился неуравновешенный собеседник.

Валерия низко опустила голову, точно ворон перед бурей. Перед глазами стояла рябь телевизора, сотен выпусков новостей, звучали заголовки о количестве жертв то в одной, то в другой точке мира, далеко и близко. То пьяный водитель сбивал пешеходов, то очередной властолюбец чужими руками развязывал перевороты и войны. И тогда счет уже шел на тысячи. Разве какие-то внешние силы заставляли людей озлобляться до крайности и идти друг против друга? Почему же тогда не настал мир во всем мире, пока Бугимен торчал в заточении? Что, кроме снов, защищали эти Хранители?

Валерия не находила ответа, зато на восклицание собеседника резко осадила:

— А потом устроят ядерную войну, потому что будут ее видеть в кошмарах каждый день. И однажды не выдержат, у кого-то рука опустится на ту самую кнопку. Зато ты останешься «самым умным человеком на куске шлака». Комедия…

Она вспоминала очень неплохую антиутопическую графическую новеллу «Хранители», где прозвучала эта фраза. Мир казался ей такой же ловушкой, как и там. А сказочные персонажи — не для ее истории.

Бугимен замолчал, как будто впервые задумался, что случится после его победы, хмурился, растирая виски.

— Человечество перешло на ту стадию, когда оно боится самоуничтожения, а не апокалипсиса от высших сил, — продолжала Валерия. — И оно способно само себе устроить апокалипсис. Ты мог властвовать умами во время чумы или во время неурожая. А теперь… — Она горько усмехнулась. — Люди боятся людей. Достаточно слегка подтолкнуть их страхи кошмарами — они уничтожат друг друга. Но кто же тогда будет поклоняться тебе? Не ты ли перестанешь существовать, когда не найдется больше никого, кто будет бояться?

— Ты подала неплохую идею. Они разрушат мир, а я буду править горсткой выживших, — ухмыльнулся Бугимен, точно зацепился за новую нить размышлений и коварных планов.

— «Да уж»! — всплеснула руками Валерия, почти смеясь: — Радиоактивными новыми варварами, которые обречены на вымирание. Что ж… Тебя хватит еще лет на сто-двести. Потом… вы все исчезнете, — она спокойно вздохнула. — Мне-то уже окажется все равно, в этом районе убежищ нет, метро неглубокое. Нас сметет быстро.

Она давно медитировала о конце всего сущего, о том, что все имеет свое завершение. А дальше — либо делается пеплом, либо покоится в земле. И нет возврата, не стоит оно того, чтобы мотать пленку еще тысячи жизней. Что за гранью — неведомо. Если еще большие страдания, то и вовсе не ясен смысл.

— Раз такая умная, что же не дала Песочнику меня уничтожить окончательно? — язвительно обратился Бугимен.

— Ты этого хотел? — не отставала девушка.

— Конечно, нет.

— Если мир отдать только Песочнику… — она жестоко бросила: — То мы станем стадом тупых идиотов, которые в реальности жрут свою планету, лишь стремясь в счастливые сны, как в «Матрице». О, сколько будет чудесных намерений! Сколько великих начинаний в сладких иллюзиях. Но ничего из этого не может считаться настоящими действиями. Нет уж, вы оба нужны миру, Страх и Радость, как день и ночь, как два полюса мотивации.

— Оба… Нет, это бред! — скривил мину отвращения Бугимен.

Однако в это время Песочник снова подлетел к окну, засветился, проникая беспрепятственно через стекло. Король Кошмаров непроизвольно отбросил от себя Валерию, точно испугавшись, что Хранитель Добрых Снов способен и ей причинить боль.

Черная магия пронеслась темной стрелой, ударяя в непроницаемый щит, растворяясь в искрящемся золотом песке.

Валерия поднялась с пола, потерев ушибленную руку, и поняла, что в ее комнате разгорается самая настоящая битва, поединок, бессмысленный и бесконечный, как смена дня и ночи. Девушка проворно вскочила и встала между ними, бессильно всхлипнув:

— Убивайте… Оба… если такие умные. Разрывайте надвое.

С одной стороны, глядя на Песочника, она видела счастливую семью, все, что так пленяло ее в добрых снах, все, что тянуло за ошметки реальности. Может, ее желание умереть таилось как раз в этих снах, казалось, что сладкая иллюзия ждет ее там, за гранью подоконника. Где-то там, в другой стране грез. Мама улыбалась, папа смеялся. Все то светлое, что она запомнила из детства, все, что украли годы. Или взросление и понимание истинной сути вещей.

Она оборачивалась на Короля Кошмаров и созерцала картину реальности, те негативные исходы, которые она сулила. И печальная картина требовала осмысления, необходимости действовать. Зато иллюзии манили и успокаивали, но стоило лишь вспомнить, что на самом деле — и сердце пронзала невыразимая боль. Страх отрезвлял.

— Уходи, — ласково обратилась она к Песочнику, он вопросительно склонил голову набок, удивленно округлив большие добрые глаза. — Иди к тем, кому ты нужнее. Не мучай меня.

Сердиться по-настоящему на этого забавного круглого человечка не получалось, он ведь честно и с самоотдачей делал свою работу. Кто же виноват, что люди порой оказываются хуже всех злых духов?

Показалось, что по мягкой выпуклой щеке Песочника скатилась золотая слеза, по ней, по душе, которая боялась добрых снов. Но он послушался и покинул комнату, улетев, озаряя собой сумерки. Светлячок во мраке человеческого равнодушия.

— Что ты делаешь? Ты же сознательно обрекаешь себя на кошмары! — Бугимен застыл в полном изумлении. Немая сцена посреди вьющегося темного песка, едва мерцавшего.

— А и пусть. Ты хотя бы не обманываешь, — улыбнулась Валерия, пошатываясь от усталости. — Мы боимся не кошмаров, а того, что они предвещают, негативные исходы событий или нашу неуверенность в чем-то. Добрые сны порой могут сделать куда больнее…

— Песочник и Хранители на этот счет другого мнения, — недоверчиво нахмурился Бугимен.

— Да, пожалуй. Наверное, все это неправильно… — говорила Валерия, едва не теряя сознания от пережитого, но слова сами складывались в резкие фразы: — Все мы — короли на куске шлака. Пока не обрушивается что-то по-настоящему жуткое. Пусть добрые сны видят те, кто завтра уже не проснется. Им нужнее. А нам еще грызть эту жизнь, еще зубами впиваться в свое право на существование.

— Утро, — отстраненно констатировал Бугимен, не глядя на Валерию.

— Утро, — кивнула она. Ее пронизывал мелкий озноб, глаза слипались, но адреналин не позволил бы заснуть.

— Не думай, что все закончено! — с угрозой растворился Король Кошмаров, впрочем, уже почти не испугал.

Оставалось ждать наступления следующей ночи. Но Валерия сама выбрала такой путь, нелегкий и испещренный терниями, зато теперь она ощущала непередаваемую тягу к жизни.