Я – Товарищ Сталин 5

Глава 13

Лондон. 29 апреля 1936 г.

Предрассветная дымка окутывала Даунинг-стрит, тусклые лучи солнца с трудом пробивались сквозь тяжёлые облака. В кабинете премьер-министра на Даунинг-стрит, 10, царила гнетущая тишина. Плотные бархатные шторы отгораживали комнату от внешнего мира, а бронзовая настольная лампа отбрасывала тусклый свет на полированный стол красного дерева. Этот кабинет, обычно предназначенный для встреч с иностранными лидерами или обсуждения государственных дел, сегодня стал ареной секретного совещания, от которого зависела судьба британской разведки. Тяжёлая дубовая дверь была заперта, а единственный охранник снаружи получил строгий приказ не пропускать никого без личного разрешения премьер-министра Стэнли Болдуина.

За столом собрались ключевые фигуры британской разведки и правительства: сам Болдуин, чьё лицо несло следы тяжёлого бремени решений; министр иностранных дел Энтони Иден, сжимавший тонкую папку с грифом «Совершенно секретно»; майор Уильям Кроуфорд из военной разведки, чьи глаза внимательно изучали карту Испании, разложенную на столе; полковник Джон Синклер, заместитель директора MI6; и сэр Вернон Келл, глава MI5. Ричард Пирс, молодой помощник Идена, сидел чуть в стороне, крепко держа блокнот, готовый записывать каждое слово.

Болдуин заговорил первым, его голос был размеренным, но полным напряжения:

— Господа, сегодня утром мы получили сообщение по закрытым каналам от ОГПУ. Они утверждают, что Мюллер, организатор убийства сэра Генри Кавендиша, ликвидирован. Наши источники подтверждают: Мюллер мёртв. Его нашли в Аддис-Абебе с поддельными документами, указывающими на операцию Абвера по дестабилизации Абиссинии. Это меняет расклад, но угроза остаётся. Мы собрались, чтобы обсудить, как ответить на планы Абвера и действия Германии против нас.

Иден открыл папку, его резкие черты лица казались ещё выразительнее в тусклом свете лампы.

— Информация ОГПУ точна, господин премьер-министр, но их мотивы вызывают вопросы. Они не делятся данными из доброты душевной. Возможно, они хотят отвлечь нас от их собственной роли, заставив сосредоточиться на Германии. Смерть Мюллера связана с отравлением Кавендиша и интригами в Абиссинии, но нет доказательств, что он координировал операции за пределами Африки. Мы должны действовать осторожно.

Кроуфорд подался вперёд, указывая на карту Испании.

— Сэр, смерть Мюллера — удар по Абверу, но их операции в других регионах продолжаются. Мы перехватили сигналы: в Кадисе готовится база, запуск намечен на 2 мая, через три дня. Они создают командный пункт в порту для координации действий в Средиземноморье. Это их плацдарм, и мы не можем позволить ему укрепиться. Надо нанести удар, пока они уязвимы.

Синклер, внимательно изучавший карту, кивнул.

— Кадис — стратегическая точка. Нейтральная Испания даёт им свободу манёвра. Их база в порту станет центром операций. Если мы сорвём её создание, мы покажем Берлину, что Британия не позволит собой манипулировать.

Келл заговорил, его голос был спокойным, но в нём чувствовалась срочность: — Абвер перешёл черту, отравив Кавендиша в самом сердце Уайтхолла. Их нейротоксин создан в секретных лабораториях — это провокация. Если мы не ответим, они ударят снова. Я предлагаю диверсию: нейтрализовать базу в Кадисе, пока она не заработала в полную силу.

Болдуин нахмурился, его пальцы сжали подлокотники кресла, взгляд остановился на карте.

— Какого рода диверсию вы имеете в виду, сэр Вернон? И каковы последствия? Мы не можем допустить открытого конфликта с Германией, особенно на нейтральной территории.

Кроуфорд взял слово:

— Мы отправим капитана Джеймса Харроу, одного из лучших агентов MI6. Он уже в Лиссабоне, следит за Абвером. Мы можем перебросить его в Кадис под видом подрядчика в порту. Он заложит пластид с таймером и уничтожит склад и командный пункт. Цель: максимальный ущерб — оборудование, радиостанции, шифровальные машины и значительные потери среди персонала. Это покажет Абверу, что их действия имеют цену.

Пирс поднял взгляд от блокнота, его голос дрожал от осознания масштаба предложения:

— Господин премьер-министр, это почти бойня. Мы говорим о десятках, возможно, сотне жертв — немецких офицеров, техников, может, местных рабочих. Если Франко или Берлин заподозрят нас, это спровоцирует дипломатический кризис. Испания нейтральна, но Франко симпатизирует Германии. Это может обернуться против нас.

Синклер посмотрел на него холодно, его тон был резким:

— Франко не станет поднимать шум. Его режим слаб, и он не захочет ссориться с нами, пока балансирует между Берлином и нейтралитетом. Другой путь — ждать, пока Абвер ударит снова. Они отравили Кавендиша в нашем министерстве. Это война, Пирс, пусть и тайная. Ограниченный саботаж не даст эффекта. Они должны почувствовать последствия.

Иден кивнул, поддерживая Синклера:

— Абвер перешёл черту, и смерть Мюллера не меняет их намерений. Кадис — их плацдарм, и мы должны его ликвидировать. Но операция должна быть безупречной. Никаких следов, никаких ошибок. Мы не можем дать Берлину повод для обвинений.

Болдуин глубоко вдохнул, его взгляд остановился на карте.

— Это тяжёлое решение. Мы рискуем жизнями, репутацией и стабильностью. Кто такой этот Харроу, и почему вы в нём уверены?

Кроуфорд ответил:

— Капитан Джеймс Харроу — один из лучших в MI6. Он говорит по-немецки и по-испански без акцента, обучен работе со взрывчаткой и имеет опыт внедрения в операции противника. Его легенда готова, документы безупречны, и он знает, как работать под давлением. Мы можем перебросить его в Кадис завтра.

Синклер добавил:

— Взрывчатка будет доставлена через нашу сеть в Гибралтаре. Контрабандисты перевозят грузы через границу, замаскированные под промышленные материалы. Пластид компактный, его легко спрятать. Харроу заложит три заряда: один в складе с оборудованием, второй у радиостанций, третий у генератора. Химический таймер даст ему время уйти.

Келл уточнил:

— Мы подготовим дезинформацию. Если взрыв произойдёт, испанская пресса получит историю о несчастном случае. Наши контакты в Мадриде уже готовы. Франко не станет копать глубже, чтобы не портить отношения с нами. Мы также используем немецкие таймеры, добытые через агентов в Берлине, чтобы всё выглядело как их ошибка.

Пирс, всё ещё сжимая блокнот, спросил:

— А если Харроу поймают? Или если Абвер заподозрит нас? Мы не сможем отрицать причастность, если найдутся улики.

Кроуфорд ответил:

— Харроу знает, что в случае провала он один. Он обучен действовать без следов. Взрывчатка не имеет британских маркировок, а таймер — стандартная немецкая модель. Если что-то пойдёт не так, всё укажет на внутреннюю ошибку Абвера.

Иден добавил:

— Мы подготовим дипломатический ответ. Если Берлин поднимет шум, мы обвиним их в некомпетентности. История о несчастном случае будет подкреплена свидетелями, которых мы подкупили в Кадисе. Мы также усилим наблюдение за Абвером в Лиссабоне, чтобы знать их следующий шаг.

Болдуин кивнул, его взгляд был тяжёлым.

— Советская роль в этом беспокоит меня. Их сообщение о Мюллере может быть частью более крупной игры. Если мы ударим по Кадису, не сыграем ли мы им на руку?

Кроуфорд пожал плечами:

— Мы не можем знать их игру, сэр. Но мы знаем, что Абвер готовится к операции в Кадисе. Если мы не ударим, они укрепят позиции, и следующее убийство будет не последним.

Пирс спросил:

— А если взрыв не сработает? Или если Харроу не успеет уйти? Мы рискуем потерять агента и спровоцировать Берлин.

Синклер ответил:

— Харроу — профессионал. Он знает, как минимизировать риски. Если что-то пойдёт не так, взрыв всё равно нанесёт ущерб. Абвер будет вынужден перегруппироваться, что даст нам время.

Келл добавил:

— Мы также можем усилить дезинформацию. Если операция сорвётся, мы распространим слухи о внутренней борьбе в Абвере. У них достаточно врагов внутри, чтобы это выглядело правдоподобно.

Болдуин сделал паузу, его пальцы постукивали по столу.

— Это опасная игра. Мы рискуем жизнями, репутацией и стабильностью. Но Абвер показал, что готов на всё. Мы не можем позволить им думать, что Британия слаба.

Он посмотрел на каждого из присутствующих.

— Операция одобрена. Но я требую абсолютной неподсудности. Никаких следов. Харроу должен быть безупречен, и, если его поймают, мы не сможем его вытащить.

Кроуфорд кивнул:

— Харроу знает правила, сэр. Он готов.

Иден добавил:

— Я подготовлю телеграмму для наших людей в Мадриде. Мы должны быть готовы к любым последствиям. Если операция пройдёт успешно, мы восстановим контроль. Если нет, нам придётся объясняться.

Синклер сказал:

— Мы также усилим наблюдение за Абвером в Лиссабоне. Если они заподозрят нас после взрыва, мы должны знать их следующий шаг.

Келл согласился:

— И мы будем следить за ОГПУ. Их сообщение о Мюллере может быть частью сложной игры. Мы не можем позволить им манипулировать нами.

Болдуин завершил совещание:

— Действуйте. Я жду ежедневных отчётов. И помните: одна ошибка — и мы окажемся в центре международного кризиса.

Мужчины поднялись, их шаги эхом отдавались в тишине кабинета. Болдуин остался один, его взгляд упал на карту Испании. Туман за окном начал рассеиваться, но ощущение надвигающейся бури только усиливалось. Игра Абвера была далека от завершения, но Британия готовилась к своему ходу.

30 апреля 1936 года, Берлин

Утро 30 апреля в Берлине выдалось неожиданно ясным. Низкие тучи, долго нависавшие над городом, рассеялись, и слабое весеннее солнце пробивалось сквозь дымку, отражаясь в лужах на мостовых Тиргартена. Ханс фон Зейдлиц шёл к штаб-квартире Абвера, его шаги были размеренными, но внутри всё кипело от напряжения. Дни после взрыва, унёсшего жизнь Райнхарда Гейдриха, превратили Абвер в гудящий улей, где каждый взгляд и каждое слово казались проверкой. Гестапо рыло землю, выискивая виновных, и их тень нависала над каждым офицером. Ханс чувствовал, как его маска спокойствия истончается с каждым днём, но отступать было некуда.

В своём кабинете Ханс попытался сосредоточиться на отчётах по Литве, которые требовал полковник Хансен. Бумаги, аккуратно сложенные на столе, были покрыты пометками, но мысли постоянно возвращались к последней шифровке от ОГПУ. Москва требовала новых данных — схемы операций Абвера в Польше, — но доступ к архивам стал сложнее. После смерти Гейдриха контроль усилился, и Фридрих Мюллер, ответственный за архивы, стал подозрительнее. Ханс знал, что любой неверный шаг может стать последним.

Он взглянул на потрёпанное издание «Фауста» на полке. Книга, служившая ключом для шифров, была его связью с Москвой, но теперь её присутствие казалось опасным. Он вспомнил слова из последней шифровки: «Твоя работа бесценна. Продолжай, но будь осторожен». Лёгкость этих слов контрастировала с тяжестью реальности. Ханс ощущал себя акробатом, балансирующим на канате над пропастью, где любой порыв ветра мог сбросить его вниз. Он закрыл глаза, пытаясь отогнать образ подвала на Принц-Альбрехт-штрассе, где гестапо развязывает языки даже самым стойким.

В 10 утра в кабинет вошёл посыльный, молодой лейтенант с бледным лицом. — Герр оберст-лейтенант, вас вызывает полковник Хансен. Немедленно.

Ханс кивнул, аккуратно сложил бумаги и поправил мундир. Его сердце забилось быстрее, но он заставил себя дышать ровно. Хансен редко вызывал его без повода, и каждый такой вызов теперь казался ловушкой. Он прошёл по коридору, где офицеры перешёптывались, избегая встречаться глазами. Атмосфера в Абвере была пропитана страхом, и Ханс ощущал, как этот страх проникает в него.

Кабинет Хансена находился на втором этаже с видом на Тиргартен. Полковник сидел за столом, заваленным папками, его лицо было усталым, но глаза — острыми, как у ястреба. Он жестом указал Хансу на стул.

— Зейдлиц, садитесь, — сказал Хансен, откидываясь в кресле. Его голос был спокойным, но в нём чувствовалась едва уловимая напряжённость. — Я просмотрел ваши отчёты по Литве. Неплохо, но есть пробелы. Вы указали, что агентурная сеть в Вильнюсе требует усиления, но не уточнили, как именно.

Ханс кивнул, стараясь выглядеть уверенно.

— Да, герр полковник. Я работаю над этим.

Хансен внимательно посмотрел на него, словно пытаясь разглядеть что-то за маской профессионализма.

— Хорошо. Но я не об этом хотел говорить. — Он сделал паузу, постукивая пальцами по столу. — Сегодня вечером, после работы, не хотите ли выпить пива? Есть пара мест неподалёку, где можно расслабиться.

Ханс замер. Хансен никогда не предлагал ничего подобного. Их отношения всегда оставались строго профессиональными — отчёты, приказы, редкие обсуждения операций. Приглашение выпить пива было настолько неожиданным, что Ханс почувствовал, как внутри всё сжалось. Это не было дружеским жестом. Это была проверка.

— С удовольствием, герр полковник, — ответил Ханс, заставляя себя улыбнуться. — После рабочего дня это было бы кстати.

Хансен кивнул, его лицо не выражало ничего, кроме лёгкой усталости. — Отлично. Тогда в семь, у «Золотого орла» на углу. И не забудьте про отчёты. Канарис требует, чтобы всё было безупречно.

Ханс поднялся и вышел. В коридоре он остановился, прислонившись к стене, чтобы собраться с мыслями. Приглашение Хансена не было случайным. Полковник был лоялен Канарису, но его лояльность фюреру была не менее очевидной. Ханс знал, что гестапо усилило давление на Абвер после смерти Гейдриха, и Хансен, возможно, получил задание выискивать слабые звенья. Вопрос был в том, насколько глубоко он подозревает Ханса.

Вернувшись в кабинет, Ханс попытался сосредоточиться на работе, но мысли метались. Он перебирал отчёты, делая заметки, но каждый скрип половицы за дверью заставлял его вздрагивать. Он представлял, как гестапо входит в его кабинет, как их холодные глаза изучают его, как их вопросы становятся всё острее. Он знал, что должен подготовиться к возможному допросу, но как? Каждый отчёт, каждый разговор с коллегами казался проверкой, и Ханс чувствовал, как его нервы натянуты до предела.

К полудню он решил проверить архив. Ему нужно было добыть документы, которые требовала Москва, но каждый визит туда был риском. Мюллер с его педантичностью фиксировал каждое движение, и Ханс знал, что повторный визит так скоро после последнего может привлечь внимание. Он взял папку с отчётами, чтобы иметь повод, и направился на третий этаж.

Архив был холодным, с запахом старой бумаги и пыли. Мюллер сидел за столом, его очки поблёскивали в тусклом свете лампы.

— Зейдлиц, опять вы? — сказал он, не поднимая глаз от бумаг. — Что на этот раз?

Ханс улыбнулся, стараясь выглядеть непринуждённо.

— Нужно уточнить данные по Вильнюсу, герр капитан. Хансен требует деталей.

Мюллер кивнул, но его взгляд был цепким.

— Уточняйте быстрее. У меня и без того дел полно.

Ханс прошёл к стеллажам, чувствуя, как спина покрывается потом. Он нашёл нужную папку, но его цель была в соседнем шкафу — документы по польским операциям. Он сделал вид, что перебирает бумаги, и, убедившись, что Мюллер занят, быстро вытащил тонкую папку. Его пальцы дрожали, когда он прятал её под пиджак. Он знал, что камера, спрятанная в его кабинете, ждёт, но каждый шаг с этой папкой был как шаг по минному полю.

Вернувшись в кабинет, Ханс запер дверь и достал камеру. Он сфотографировал документы, стараясь не думать о том, что будет, если его поймают. Закончив, он спрятал плёнку в тайник под половицей и вернул папку в архив, молясь, чтобы Мюллер не заметил её отсутствия.

Остаток дня прошёл в напряжённой рутине. Ханс переписывал отчёты, проверял каждое слово, каждую цифру, чтобы не дать повода для подозрений. Но мысли о встрече с Хансеном не отпускали. Он представлял, как полковник будет задавать вопросы, как его взгляд будет искать слабые места. Ханс знал, что должен быть готов ко всему, но страх разоблачения был сильнее.

К семи вечера Берлин окрасился золотистыми оттенками заката. Улицы наполнились людьми, спешившими домой или в пивные. Ханс шёл к «Золотому орлу», небольшому бару в двух кварталах от Тирпицуфер. Его мундир сменила штатская одежда — тёмный костюм и пальто, — но напряжение не отпускало. Он мысленно прокручивал возможные сценарии разговора, пытаясь предугадать, что хочет Хансен.

Бар был уютным, с деревянными панелями и тусклым светом ламп, висевших над стойкой. Внутри пахло пивом и сигаретами, а за столами сидели клерки, рабочие и несколько офицеров в штатском. Хансен уже был там, в углу, за столиком у окна. Он поднял руку, заметив Ханса, и тот направился к нему, стараясь выглядеть непринуждённо.

— Рад, что пришли, Зейдлиц, — сказал Хансен, когда Ханс сел напротив. Полковник был в тёмном пиджаке, его лицо казалось менее суровым, чем в кабинете, но глаза оставались насторожёнными. — Что будете пить?

— Пильзнер, — ответил Ханс, улыбнувшись. — После такого дня это то, что нужно.

Хансен заказал два пива, и вскоре перед ними появились запотевшие кружки. Полковник сделал глоток, откинулся на спинку стула и посмотрел на Ханса. — Тяжёлые времена, не так ли? — начал он, его голос был лёгким, почти дружеским. — После этого взрыва с Гейдрихом все как на иголках. Гестапо роет, Канарис требует отчётов, а фюрер… — он сделал паузу, словно подбирая слова, — фюрер ждёт результатов.

Ханс кивнул, осторожно подбирая слова.

— Да, герр полковник. Атмосфера в Абвере напряжённая. Все чувствуют давление.

Хансен усмехнулся, но в его улыбке не было тепла.

— Давление — это часть нашей работы. Но скажите, Зейдлиц, как вы справляетесь? Вы всегда такой спокойный, даже когда всё вокруг кипит.

Ханс почувствовал, как его сердце пропустило удар. Это был первый намёк на проверку. Он сделал глоток пива, чтобы выиграть время.

— Стараюсь сосредоточиться на задании, герр полковник. Если думать о давлении, можно потерять голову.

Хансен кивнул, но его взгляд стал острее.

— Верно. Но знаете, в такие времена важно понимать, кому ты лоялен. Абвер, фюрер, Германия… Иногда эти вещи могут расходиться.

Ханс напрягся, но постарался сохранить расслабленную позу. Хансен говорил ненавязчиво, но его слова были как мины, замаскированные под обычную беседу.

— Я служу Германии, герр полковник, — сказал Ханс, глядя ему в глаза. — И выполняю приказы, которые мне дают.

Хансен улыбнулся, но его глаза не отрывались от Ханса.

— Хорошо сказано. Но Канарис, он… сложный человек, не так ли? У него свои методы, свои взгляды. Иногда кажется, что он играет в свою игру, а не в ту, которую ждёт фюрер.

Ханс почувствовал, как холод пробежал по спине. Хансен явно пытался прощупать его, понять, где его лояльность. Он сделал ещё один глоток пива, стараясь выглядеть непринуждённо.

— Адмирал Канарис — гениальный стратег, — ответил Ханс осторожно. — Его методы могут казаться необычными, но он всегда действует в интересах Рейха.

Хансен кивнул, но его улыбка стала чуть шире, словно он уловил что-то в тоне Ханса.

— Возможно. Но знаете, Зейдлиц, в Абвере много глаз. Гестапо, СС, даже наши собственные коллеги. Все наблюдают. И если кто-то оступится… — он сделал паузу, глядя на Ханса, — это будет конец.

Ханс выдержал взгляд, хотя внутри всё кипело. Хансен явно намекал на что-то, но не переходил черту. Это была игра, и Ханс знал, что должен быть осторожен.

— Я понимаю, герр полковник. Поэтому я стараюсь делать свою работу безупречно.

Разговор перешёл на более нейтральные темы — операции в Литве, слухи о новых назначениях в Абвере, — но Ханс чувствовал, что Хансен продолжает наблюдать за ним. Полковник рассказывал истории о старых операциях, о том, как Абвер работал до прихода Канариса, но каждый его вопрос возвращался к лояльности.

— Скажите, Зейдлиц, — начал Хансен, когда вторая кружка пива опустела, — вы когда-нибудь задумывались, что будет, если Абвер начнёт отклоняться от курса? Фюрер требует абсолютной преданности, а Канарис… он иногда слишком независим.

Ханс почувствовал, как его горло сжимается. Хансен явно пытался вывести его на откровенность. Он сделал паузу, глядя на кружку, словно обдумывая ответ.

— Я верю, что адмирал действует в интересах Германии, — сказал он наконец. — Но если кто-то отклоняется от курса, это их выбор. Я выполняю приказы и служу Рейху.

Хансен кивнул, но его взгляд стал ещё острее.

— Хорошо сказано. Но знаете, Зейдлиц, в нашей работе нет места для сомнений. Гестапо не любит тех, кто колеблется. Они видят предательство в каждом шаге.

Ханс заставил себя улыбнуться.

— Я не даю повода для сомнений, герр полковник.

Хансен заказал ещё пива, и разговор продолжился. Полковник стал говорить о своей карьере, о том, как он начинал в военной разведке ещё до прихода национал-социалистов. Но каждый его рассказ казался Хансу частью проверки. Хансен упомянул несколько случаев, когда офицеры Абвера попадали под подозрение гестапо, и каждый раз его взгляд задерживался на Хансе, словно ожидая реакции.

— Помню одного майора, — сказал Хансен, потягивая пиво. — Хороший офицер, но слишком много вопросов задавал. Гестапо решило, что он ненадёжен. Его отправили на восток, в какую-то глушь. Семья осталась без него. Жалко, конечно, но долг есть долг.

Ханс кивнул, чувствуя, как его сердце колотится. Упоминание семьи было не случайным. Хансен знал, как бить по слабым местам.

— Жалко, — согласился Ханс, стараясь говорить нейтрально. — Но если человек выполняет свой долг, ему нечего бояться.

Хансен улыбнулся, но его улыбка была холодной.

— Именно так, Зейдлиц. Именно так.

К девяти вечера пиво закончилось, и Хансен предложил заказать ещё. Ханс согласился, хотя хотел уйти. Он знал, что уход слишком рано может показаться подозрительным. Хансен, казалось, расслабился, но его вопросы становились всё более личными.

— Скажите, Зейдлиц, у вас ведь есть семья? — спросил он, крутя кружку в руках. — Жена, дети?

Ханс кивнул, чувствуя, как горло сжимается.

— Да, герр полковник. Жена и трое детей.

Хансен улыбнулся, но в его улыбке было что-то хищное.

— Это хорошо. Семья — это то, ради чего мы работаем, не так ли? Ради их будущего, ради Германии. Но иногда приходится делать трудный выбор. Ради них.

Ханс почувствовал, как его рука невольно сжала кружку. Хансен знал, как бить по слабым местам. Упоминание семьи было не случайным — это был намёк, что Хансен может копать глубже, если захочет.

— Я всегда ставлю долг превыше всего, — сказал Ханс, стараясь говорить твёрдо. — Но семья… да, они дают силы.

Хансен кивнул, его взгляд стал чуть мягче, но Ханс знал, что это лишь маска. — Хорошо сказано, Зейдлиц. Долг — это то, что нас держит. Но иногда долг перед одним человеком может противоречить долгу перед другим. Например, перед фюрером.

Ханс почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Хансен явно пытался вывести его на откровенность, но делал это так тонко, что любой неверный ответ мог стать роковым.

— Мой долг — служить Германии и выполнять приказы, — сказал Ханс, стараясь говорить ровно. — Фюрер и адмирал Канарис оба работают ради этой цели. Я следую их указаниям.

Хансен рассмеялся, но его смех был холодным.

— Вы дипломат, Зейдлиц. Это хорошо. Но помните: гестапо не любит дипломатов. Они любят ясность.

Разговор продолжался ещё около часа, но напряжение не спадало. Хансен задавал вопросы о работе, о коллегах, о том, что Ханс думает о последних событиях в Абвере. Ханс отвечал осторожно, стараясь не дать повода для подозрений, но каждый его ответ казался ему недостаточно убедительным.

Когда они наконец вышли из бара, ночь окутала Берлин. Улицы были пустынными, лишь редкие фонари отбрасывали тусклый свет. Хансен хлопнул Ханса по плечу, его жест казался дружеским, но Ханс чувствовал скрытую угрозу.

— Хороший вечер, Зейдлиц, — сказал Хансен. — Надо будет повторить. И не забудьте про отчёты.

Ханс кивнул, улыбнувшись.

— Конечно, герр полковник. Спокойной ночи.

Он смотрел, как Хансен уходит, его фигура растворялась в темноте. Ханс повернулся и пошёл к своей машине, чувствуя, как холодный воздух проникает под пальто. Разговор с Хансеном был как танец на минном поле. Он не знал, насколько глубоко полковник подозревает его, но одно было ясно: Хансен что-то ищет.

Вернувшись домой, Ханс тихо вошёл в квартиру. Клара спала, её дыхание было едва слышным. Он заглянул в детскую, где спали дети, их лица были спокойными, невинными. Ханс стоял в темноте, глядя на них, и чувствовал, как страх сжимает сердце. Он делал это ради них, ради их будущего, но с каждым днём эта цель казалась всё дальше.

Он прошёл в кабинет, закрыл дверь и достал из тайника под половицей маленький передатчик. Связаться с Москвой было рискованно, но он должен был сообщить о разговоре с Хансеном. Он знал, что ОГПУ ждёт от него данных, но теперь каждый шаг был под ещё большим контролем. Он написал короткую шифровку, используя код из «Фауста», и отправил её, молясь, чтобы сигнал не перехватили.

Закончив, он спрятал передатчик и лёг в постель рядом с Кларой. Её присутствие успокаивало, но сон не шёл. Ханс лежал, глядя в потолок, и думал о Хансене, о гестапо. Он знал, что должен продолжать, но с каждым днём это становилось тяжелее, а пропасть под ногами — всё ближе.