Вверх по линии

14

И мы сразу же очутились в 1935 году.

Мы даже не заметили каких-либо изменений в полусумраке комнаты, в которой находились, но тем не менее прекрасно понимали, что находимся вверху по линии.

На нас была тесная обувь и смешные наряды, а в карманах настоящие наличные деньги, доллары Соединенных Штатов, ибо здесь при расчетах отпечатками пальцев не пользовались. Отправленный раньше специальный агент забронировал нам места в одной из наиболее респектабельных гостиниц, расположенной на набережной на периферии французского квартала, где нам предстояло провести первую часть нашего путешествия. Затем Джеф Монро в последний раз предупредил нас о том, чтобы мы как можно более осмотрительно себя вели, и мы вышли наружу, обогнули угол и направились к гостинице.

Поток автомобилей на улицах был просто фантастическим для этой, как ее считали у нас, «депрессии». Так же, как и издаваемый ими грохот. Мы осторожно стали продвигаться вперед по двое, впереди всех шел Джеф. Мы подолгу задерживали свои взгляды на многом из того, что нас окружало, но это не вызывало каких-либо подозрений у окружающих. Местные жители просто считали нас туристами из какого-нибудь другого штата, ну хотя бы Индианы.

Наше любопытство ничуть не выдавало, что мы родом из 2059 года.

Тибо, крупному энергетическому боссу, стало не по себе от одного вида силовых электрических проводов, проложенных открыто и висевших между поддерживавшими их столбами.

– Я читал о таком способе передачи электроэнергии, – несколько раз повторил он, – но никогда у меня и в мыслях не было, что такое возможно на самом деле!

Женщины болтали без умолку о здешних модах. Был жаркий и душный сентябрьский день, однако одежда на всех встречных была наглухо застегнута. Женщины никак не могли понять этого.

Определенные неприятности доставила нам погода. Наши тела были совершенно непривычны к такой высокой влажности воздуха; здесь, разумеется, не было никаких нижних уровней, а ведь у нас только совсем рехнувшиеся поднимаются на уровень поверхности, если в данной местности влажный климат. Поэтому нам пришлось попотеть и попыхтеть.

В гостинице также не оказалось никаких установок для кондиционирования воздуха. Когда мы завершили процедуру регистрации, портье, который, разумеется, был человеком, а не одним из терминалов компьютера, потряс колокольчиком и завопил «Сюда!» – и целая бригада улыбающихся чернокожих коридорных, как коршуны, набросилась на наш багаж.

Я подслушал слова миссис Бьенвеню, жены адвоката, с которыми она обратилась к своему мужу:

– Как ты думаешь, это – рабы?

– Откуда? – свирепо огрызнулся тот. – Рабы были освобождены за семьдесят лет до этого!

Портье, должно быть, тоже слышал этот разговор. Интересно, какие мысли при этом у него промелькнули.

Курьер поместил меня и Флору Чамберс в одном номере. Он пояснил, что зарегистрировал нас как мистера и миссис Эллиот, потому что не разрешалось, чтобы неженатые пары селились в одном и том же номере гостиницы, даже если они и принадлежали к одной и той же группе туристов.

Флора одарила меня обнадеживающей улыбкой, хотя и побледнела при этом, и произнесла:

– Мы будем изображать из себя пару, находящуюся во временном браке.

Монро строго поглядел на нее.

– Нечего здесь болтать о нравах, царящих внизу по линии!

– У них здесь, в 1935 году, нет временных браков?

– Заткнись! – прошипел он сквозь зубы.

Мы распаковались, выкупались и вышли из гостиницы полюбоваться городом. На Бэзин-стрит послушали какой-то весьма приличный примитивный джаз. Затем прошли несколько кварталов и вышли на Бурбон-стрит, где были расположены питейные заведения и можно было насладиться стриптизом. Место, в которое мы заглянули, было заполнено народом, но больше всего нас поразило то, что взрослые мужчины и женщины способны были высидеть целый час, изнывая от унылой музыки и прокуренной атмосферы, только для того, чтобы наконец дождаться, когда на сцену выйдет всего одна девчонка и снимет кое-что из своей одежды.

А когда она все же разделась, то на ней все равно еще остались небольшие блестящие накрывашки на сосках и треугольный лоскут материи в районе промежности. Всякий, кто питает серьезный интерес к обнаженному телу, может увидеть куда больше в любой общественной купальне. Но ведь это была, разумеется, эпоха подавления сексуальности, напомнили мы самим себе.

Стоимость выпивки и всех наших остальных расходов в ночных клубах включалась в один счет, по которому всегда платил Джеф Монро. Службе Времени совсем не хочется, чтобы мы, невежественные туристы, возились с незнакомыми для нас валютами, кроме тех случаев, когда это абсолютно необходимо. Курьер также искусно оберегал нас от то и дело пристававших к нашей группе пьянчужек, попрошаек, назойливых проституток и других опасностей, которым мы могли подвергнуться в ситуациях, возникавших в 1935 году в сфере общественной жизни.

– Нелегкая это работа, – заметила Флора Чамберс, – быть курьером.

– Зато подумайте о той свободе передвижения, которую она вам предоставит, – сказал я.

Нас до глубины души ужасало уродство людей, живших вверху по линии.

Мы понимали, что нет здесь салонов красоты, еще не открыта косметическая микрохирургия, и даже эстетическая генетика, если бы о ней услышали в 1935 году, почиталась бы одним из проявлений фашистского или коммунистического заговора против права свободных людей обзаводиться уродливыми детьми. Но все равно, мы не могли не выказывать удивления или страха при виде неправильной формы ушей, изрытой оспинами кожи, искривленных зубов, деформированных носов – всех этих заранее незапрограммированных и не прошедших косметическую коррекцию, людей. Самая невзрачная замухрышка из состава нашей группы сошла бы за театральную красавицу в сравнении со стандартом 1935 года.

Мы жалели этих людей за то, что довелось им жить в такую темную, вызывающую дрожь омерзения, эпоху.

Когда мы вернулись к себе в номер гостиницы, Флора тотчас же сбросила с себя все, что на ней было, и повалилась на кровать, исступленно разбросав в стороны ноги.

– Давай, и побыстрее! – пронзительно закричала она. – Я такая пьяная!

Я тоже был чуточку пьян, и поэтому сделал то, что она просила.

Мэдисон Джефферсон тщательно следил за тем, чтобы каждому из нас досталось не более одной порции алкогольных напитков. Каким бы ни был соблазн, вторая рюмка была нам строго воспрещена, и все остальное время приходилось ограничиваться соками и лимонадом. Он не имел права рисковать из опасения, что мы можем сболтнуть что-нибудь такое, что могло бы показаться подозрительным, под влиянием алкоголя – вещества, к которому фактически мы были непривычны. Ведь даже этой одной порции оказалось вполне достаточно, чтобы развязались наши языки и размягчились мозги до такой степени, что те несколько замечаний, которые кое-кто из нас неосторожно сделал, будь они подслушаны, могли навлечь на нас серьезные неприятности.

Меня просто поразило, как много алкоголя могут выпить люди из двадцатого столетия, не валясь при этом с ног.

«У них выработалась привычка к алкоголю», – разъяснил мне Сэм. – Это самая любимая отрава для ума в большинстве мест, расположенных вверху линии. Научись и сам терпеть ее, иначе хлопот не оберешься". «А наркотики?» – спросил я. – "Ну, кое-где травку и можно раздобыть, но ничего на самом деле психоделического. И там нигде нет Дворцов Грез.

Научись пить спиртные напитки, Джад. Научись непременно".

Этим же вечером, только гораздо позже, к нам в номер заглянул Джеф Монро. Флора валялась на постели бесформенной массой в полном изнеможении, ничего не понимая, а мы с Джефом долго обсуждали проблемы, возникающие у курьеров. Мне он даже начал слегка нравиться, несмотря на всю его прилизанность и внешнее легкомыслие.

Ему, казалось, очень нравилась его работа. Его специальностью были Соединенные Штаты двадцатого столетия, и единственное, о чем он горевал, была удручающая скука, которую вызывали у него многочисленные убийства, к месту которых ему приходилось приводить сопровождаемые им группы.

– Никого совершенно не интересует что-либо иное, – пожаловался он. – Даллас, Лос-Анджелес, Мемфис, Нью-Йорк, Чикаго, Батон-Руж, Кливленд, непрерывное повторение все одного и того же. Я не в состоянии передать, как мне тошно проталкиваться в толпу, проходящую по той памятной эстакаде, и показывать на то злополучное окно на шестом этаже, а самому видеть, как та несчастная женщина корчится на заднем сиденье автомобиля. К нынешнему времени в Далласе собралось уже добрых два десятка моих двойников. Неужели людям совсем не хочется посмотреть на счастливые эпизоды двадцатого столетия?

– А таковые бывали? – спросил я.