Второй шанс 3

Глава 7

Звонок от Бушманова случился 1 ноября.

— Максим, поздравляю! — радостно крикнул в трубку ответсек издательства. — Твой роман вышел тиражом 50 тысяч экземпляров. Конечно, у нас не миллионные тиражи, как в «Юности», но, согласись, приятно подержать в руках своё сочинение отдельно изданной книгой.

И не менее приятно, как выяснилось, получить за него гонорар. 4500 рублей на дороге не валяются, на такие деньги можно было приобрести «Запорожец». Но, во-первых, он был нам на фиг не нужен, особенно мне, обладателю мотоцикла, а во-вторых, даже на это четырёхколёсное недоразумение надо было вставать в очередь. Нет уж, если и брать — то ВАЗ-2106, лучшее, что может предложить сегодня отечественный автопарк. «Волга» — разговор отдельный, лично меня эта жрущая десятками литров бензин «баржа» не прельщала. Пусть бензин сейчас и дешёвый, но мороки с этим монстром не оберёшься, то ли дело «Жигули».

Авторские экземпляры обещали прислать почтой в течение двух недель. От Бушманова я также узнал, что «В предгорьях Карпат» поставили в план на весну следующего года. И тоже запланирован тираж в 50 тысяч. Причём Валерий Николаевич выразил уверенность, что первый тираж «Остаться в живых» уж точно не залежится на полках книжных магазинов, и придётся печатать дополнительный. Та же судьба, по его мнению, могла ждать и вторую книгу, так что в плане материальной обеспеченности, похоже, в ближайшие годы можно было не волноваться.

В подтверждение тезиса, что жизнь полосатая, в тот же день мне принесли повестку, из которой следовало, что в сопровождении кого-то из родителей я должен послезавтра, 3-го ноября, явиться в ОБХСС Ленинского РОВД, к капитану Лещенко С. Н. в кабинет № 47.

Тут я впал в недоумение, если можно так выразиться. С какого перепуга я понадобился этой специфической структуре? Вроде бы в спекуляциях и хищении социалистической собственности замечен не был. Или меня в качестве свидетеля, может быть, вызывают? Как Пуговкина в киноальманахе «Не может быть!» Тот тоже поначалу перепугался, а потом оказалось, что его пригласили в качестве свидетеля. Правда, позже его всё равно посадили, но это уже другая история.

Я заявил родителям, что совершенно не представляю, по какой причине понадобился ОБХСС. Заволновавшаяся мама сказала, что пойдёт со мной. Пришлось звонит Бузову, объяснять, что завтра на занятия припоздаю, а может, и вообще не приду, если арестуют. Шутка не удалась, Николай Степанович явно нервничал.

— Ты как сходишь — позвони, расскажешь, если можно будет, чего тебя туда вызывали, — попросил он меня на прощание.

В общем, пришли, я показал повестку дежурному, тот окинул меня любопытным взглядом, наморщив лоб, видимо, пытаясь вспомнить, где слышал фамилию Варченко, потом кивнул в сторону лестницы:

— Второй этаж, направо по коридору.

Поддержка перил лестницы являла собой образчик дореволюционного чугунного литья. Ступени представляли более современный стальной, ребристый прокат, но уже были продавлены посередине и вытерты до блеска. Сколько по ним за эти десятилетия поднималось и спускалось милиционеров и задержанных ими преступников… А также таких, как я, не подозревающих, зачем их вызвали повесткой в отдел БХСС.

Я старался держаться невозмутимо, а мама по-прежнему не могла скрыть своего волнения. Ещё и пришлось посидеть на ободранных стульях в воняющем смесью табака и какой-то бомжатины коридоре, пол которого был застелен ободранным линолеумом. Какое-то время спустя мимо нас провели мужика в наручниках. На украшенной парой шрамов физиономии задержанного было написано, что у него за спиной как минимум пара сроков и вот уже корячится очередной. Тьфу-тьфу, да минует меня чаша сия…

Наконец из кабинета вышли милицейский лейтенант с каким-то понурым гражданским и, постучав в дверь, мы услышали приглашение войти.

Средних лет мужчина, чем-то похожий на актёра Юматова, курил, изучая какие-то лежавшие перед ним бумажки. Одет он был в гражданский костюм, пиджак расстёгнут. Кинул на нас взгляд, прищурился:

— Варченко? С матерью пришли? Садитесь.

И снова углубился в изучение материалов. Минуты две спустя соизволили всё же отложить документы в сторону, задавил в пепельнице окурок, встал, закрыл форточку и достал из сейфа тонкую картонную папку.

— Вот это, — он с усталым видом ткнул увенчанным желтоватым ногтём указательного пальца в папку, — не что иное, как ваш, Максим Борисович, срок в колонии для малолетних преступников, из которой вы через пару лет перейдёте на взрослую зону. Там и будете досиживать оставшийся срок.

Мама тихо охнула, а мне стало как-то не по себе. Невероятным усилием воли справившись с эмоциями, я как можно более спокойным голосом поинтересовался:

— Может быть, товарищ капитан, вы для начала всё же представитесь, а заодно объясните, в чём я обвиняюсь? А то как-то странно получается, ни с того ни с сего тычете мне в нос этой папкой, грозите сроком… А я и понятия не имею, что вы мне пытаетесь инкриминировать.

— Надо же, какой грамотный клиент попался, — прищурился Лещенко. — Ничего, мы и грамотных до суда доводили. Капитан Лещенко Сергей Николаевич, начальник ОБХСС Ленинского района. А зачем вас сюда пригласил — сейчас и объясню.

Он достал из папки один из листков и показал его мне, впрочем, не соизволив дать в руки.

— Вот здесь показания свидетелей, из которых следует, что вы, гражданин Варченко, вместе со своим вокально-инструментальным ансамблем под названием «Гудок» неоднократно осуществляли музыкальное сопровождение свадебных торжеств, получая за это денежное вознаграждение. В частности, в прошлом году, осенью, в селе Кучки вы выступили на свадьбе Кривко и Селихметьевой, за что получили сто рублей. У меня мать на фабрике Клары Цеткин столько в месяц зарабатывает.

Он поджал губы, продолжая сверлить меня взглядом, словно я эти сто рублей у его матери отжал в подворотне.

— Мало того, там же на свадьбе вы заодно сломали руку гражданину Кукину Василию Ивановичу, а это нанесение тяжких телесных повреждений, опасных для здоровья.

Что было, то было, но Вася тогда поделом получил, нечего было женщин бить и с ножом на людей кидаться. Что я и сообщил Лещенко, добавив, что гражданин Кукин ещё и рецидивист. А затем нагло заявил, что денег я и мои музыканты не брали, отработали по дружбе за еду, и попросил предъявить имена свидетелей.

— Ну и молодёжь пошла, — вздохнул Лещенко, качнув головой. — Нет что бы покаяться, дать обещание больше такого не делать…

В этот момент раздался стук в дверь, и тут же, не дожидаясь ответа, в кабинет протиснулась маленькая и толстая женщина в едва ли не трещавшей на ней по швам форме. Тоже капитан, механически отметил я про себя.

— Простите, Сергей Николаевич, что задержалась, совещание начальников ПДН в УВД затянулось, — прочирикала она неожиданно тонким голоском, по-хозяйски усаживаясь на свободный стул. — Это, я так понимаю, и есть Варченко?

— Здравствуйте, Алевтина Андреевна, — кивнул ей Лещенко. — Да, это и есть тот самый Варченко. Знакомьтесь, — это уже с иронией нам, — начальник комиссии по делам несовершеннолетних Ленинского РОВД Алевтина Андреевна Тарасова. А я вот тут, — это уже снова ей, — знакомлю маму нашего музыканта с нетрудовыми доходами её сына.

— Да уж, мамочке полезно будет узнать, чем занимается её сынок, — произнесла Тарасова не предвещавшим ничего хорошего голосом.

— Простите, вы что, правда хотите посадить моего сына за то, что он с ребятами играл на свадьбах?

В голосе маме прорезались истерические нотки, и я успокаивающе сжал её руку.

— Это уже как суд решит, если до него дойдёт, — пожал плечами Лещенко. — Кстати, ребята, как вы выразились, тоже своё получат, только позже.

Он взял из папки следующий лист и снова показал его мне на расстоянии.

— Та же осень 1977 года, свадьба в ресторане «Тернополь», и вновь гражданин Варченко кладёт себе в карман сто рублей, делая вид, что не догадывается о том, что в нашей стране любой доход облагается налогом. Идём дальше…

— Я извиняюсь, — тут я уже не выдержал, — а кто вообще свидетели? Кто присутствовал при факте передачи мне денежных средств? И какими купюрами? Знаете, и наговорить, и написать можно всякого, бумага всё стерпит. Я так думаю, кто-то решил меня оболгать из чувства личной неприязни, либо, я не знаю, по какой-то ещё причине.

— Почему же сразу оболгать? Я вот уверен, что у людей повышенное чувство гражданской ответственности, и их за это нужно не осуждать, а, напротив, благодарить. А что касается имён свидетелей, то они вам вряд ли что-то скажут, не думаю, что с кем-то из них вы лично знакомы. Достаточно того, что они знают вас. А я более чем уверен, что ваши подельники, все эти Гольцманы, Скопцевы и Кутузовы в обмен на сотрудничество сдадут вас с потрохами.

— Это мы ещё посмотрим, — пробормотал я без особой уверенности.

— Посмотрит он, — передразнила меня капитанша.

— Но, Максим Борисович, — не обращая на подельницу внимания, заговорщицким тоном добавил Лещенко, — у вас есть возможность пойти нам навстречу и тем значительно облегчить свою участь.

Мы встретились с ним взглядами, и я уловил в его глазах иезуитское выражение, которое мне очень не понравилось. Понятно, что хорошего в такой ситуации ждать не приходилось, и почему-то мне казалось, что сейчас будет предложено сдать кого-то из тех, кого я знал. Как в воду глядел!

— Максим Борисович, вам знаком этот человек?

И протягивает мне чёрно-белую фотокарточку, на которой я вижу не кого иного, как нашу тамаду.

— Узнаёте? — переспрашивает обэхээсэсник.

— Узнаю, это Виолетта Фёдоровна, фамилии её не помню, она тамадой на свадьбах работает.

— Виолетта Фёдоровна Добрякова, 47 лет, основное место деятельности — организатор массовых мероприятий при ДК имени 40 лет Октября. Официальная зарплата — 110 рублей. А в свободное время, как вы верно заметили, подрабатывает тамадой на свадьбах и юбилеях, и доход с этого имеет в несколько раз больше. А вы, молодой человек, и ваши музыканты являетесь её подельниками, так как принимаете непосредственное участие в получении нетрудовых доходов. Нетрудовых — это значит, не облагаемых налогом. Так вот, я могу вам помочь избежать серьёзной ответственности, если вы дадите письменные показания, что Добрякова получала за свои услуги деньги и часть их отдавала вам.

Похоже, собирал этот капитан на Виолетту компромат, ему нужно было во что бы то ни стало её посадить или как минимум довести дело до суда, то ли ради очередной звёздочки, то просто ради повышения раскрываемости к Новому году, до которого оставалось почти два месяца. Уверен, 99 из 100 моих ровесников, окажись в подобной ситуации, без зазрения совести, только с перепугу сдали бы эту Добрякову с потрохами. Но я-то только с виду 16-летний подросток, а потому решил — была не была, прикрою своим телом тётку.

— Ну, во-первых, я не видел, чтобы Виолетта Фёдоровна получала от кого-то деньги, а во-вторых, я от неё тоже ничего не получал. Мы работали за еду, разве что нам ещё с собой давали.

Капитан смерил меня тяжёлым взглядом, а Тарасова поджала и без того тонкие губы и прищурилась, отчего её поросячьи глазки почти окончательно скрылись за пухлыми валиками щёк.

— Значит, так? — негромко, но с угрозой в голосе произнёс Лещенко. — Это ваш окончательный ответ? Вы хорошо подумали? Или решили, что, появившись на страницах «Юности», имеете право плевать на всех и вся?

В этот момент дверь без всякого предупредительного стука распахнулась, и в кабинет ввалился товарищ лет пятидесяти, с погонами полковника. Лещенко тут же вскочил, Тарасова последовала его примеру, даже мама дёрнулась было встать, но я придержал её за руку. Мол, нечего, это не наше начальство, а о том, что это местный начальник, можно было судить по поведению обэхээсесника и толстухи из ПДН.

— А что это тут у нас происходит? — прогудел новоприбывший.

— Так вот, допрос веду, товарищ полковник, — кивнул в мою сторону капитан. — Играют на свадьбах, имеют, так сказать, нетрудовые доходы, налоги не платят. Покрывают главную преступницу, организатора всех этих мероприятий.

— Максим Варченко, если не ошибаюсь? — спросил у меня полковник, словно бы игнорируя Лещенко и тем более тётку из ПДН.

— Да, Максим Варченко, — сказал я с вызовом в голосе. — И ещё раз повторюсь, что ни на кого поклёп возводить не собираюсь. При передаче денег не присутствовал, сам денег не получал, играли за еду и… Ну и с собой кое-что давали. Не верите — спросите у директора моего училища, недавно на свадьбе у его дочери мы отыграли бесплатно.

— Но это…

— Лещенко, помолчи, — одёрнул его полковник, даже не соизволив обернуться в сторону капитана. — А я-то случайно от дежурного узнал, что у нас в РОВД гостит какой-то Максим Варченко, говорит, похож на того Максима Варченко, что на фотографии в «Юности», и журнал мне показывает. Решил сам посмотреть — и точно, похож.

Сказал, и даже улыбнулся, вполне так дружелюбно. А затем представился:

— Начальник Ленинского РОВД полковник Любушкин Александр Викторович. Я так понимаю, с мамой пришли? Вы вот что, подождите меня в коридоре, мне тут с товарищем капитаном надо парой слов перекинуться.

Мы с мамой вышли в коридор и снова сели на уже знакомые стулья. О чём точно говорили полковник и капитан, дословно было не разобрать, но то, что Любушкин говорил с подчинённым на повышенных тонах — это безусловно. И меня данный факт весьма радовал, то, что полковник покрикивает на подчинённого, значило, что он недоволен его действиями. Может быть, и не придётся звонить Сергею Борисовичу, отвлекать его от своих дел.

Наконец дверь распахнулась, и нашим глазам предстал раскрасневшийся, как после бани, Любушкин. Вытирая толстую шею носовым платком, выдохнул:

— Поговорили мы с товарищем капитаном, он понял, что перегнул палку. Мало ли музыкантов на свадьбах играют… В общем, у него к вам больше претензий не имеется. Кстати, вы сильно торопитесь?

— Да не то что бы очень?

— Может, зайдём ко мне в кабинет на чаёк? Когда ещё представится случай пообщаться с настоящим писателем!

— Вы мне льстите, — скромно улыбнулся я, — я ещё не настоящий писатель, только учусь. Но от чая мы, пожалуй, не откажемся, да, мама?

— Да-да, — кивая, пролепетала та, всё ещё, видимо, не веря, что нам удалось так легко отделаться.

Кабинет полковника был раза в два побольше, нежели у капитана Лещенко. И выглядел поприличнее. На стене позади кресла начальника РОВД красовались портреты Брежнева и Дзержинского, массивный, светлой полировки стол, стулья с мягкой обивкой… Чай нам заваривал сам Любушкин. С лимоном, как я и люблю. Маме было всё равно, она до сих пор не могла отойти от пережитого. Да и меня, если честно, ещё потряхивало.

— Вижу, всё никак в себя не придёте, — обращаясь в основном к маме, сказал полковник. — Может, валерьянки накапать?

— Что вы, не стоит!

— Тогда будем пить чай. Сахар кладите, не стесняйтесь…. Печенье вот берите… А я ведь подписан на журнал «Юность», а дома жена бурчит, что всё своими газетами и журналами заполонил, вот я их и приношу на работу. Сам прочитаю — отдаю сотрудникам, журнал многим нравится, — отхлёбывая из стакана горячий чай, сообщил полковник. — Кстати, надо посмотреть, может, как раз с вашей повестью номер завалялся.

Он выдвинул ящик стола и выудил из него несколько номеров «Юности».

— Вот! Как знал!

Он шлёпнул перед нами на стол тот самый номер, в котором вышла первая часть моего романа. Раскрыл, добрался до нужной страницы, посмотрел на маленькое фото, на меня, довольно улыбнулся.

— На фотографии-то помоложе чутка. А давайте-ка, молодой человек, автограф что ли, оставьте, когда ещё возможность представится.

Мне что, трудно, тем более для начальника РОВД? Я даже пожелание написал, мол, желаю дорасти до начальника УВД, а в перспективе до министра МВД. Будет у человека теперь стимул служить ещё более добросовестно.

— Я вот знаю, вы ещё и песни сочиняете, Максим?

— Есть немного, — скромничаю я.

— Вот бы сочинили что-нибудь про милицию! Есть, конечно, неплохая песня из кинофильма «Следствие ведут ЗнаТоКи», помните? «Наша служба и опасна и труда…» Но у нас её на всех праздниках исполняют, а народу хочется чего-то нового.

— А у вас ведь скоро, если не ошибаюсь, профессиональный праздник? — закинул я удочку. уже предполагая, чем закончится разговор.

— Да, День милиции 10 ноября, в следующую пятницу, — подтвердил Любушкин. — Собираемся, как обычно, в Доме культуры Дзержинского на торжественный вечер, наградят лучших, потом будет праздничный концерт. Обещают даже кого-то из Москвы привезти.

— Товарищ полковник…

— Можно просто Александр Викторович.

— Хорошо… Александр Викторович, есть у меня песня про милицию, хорошая песня, уверен, вам понравится. И не только вам, всем сотрудникам органам правопорядка.

— Что, серьёзно? — оживился он.

Я изобразил мину, соответствующую выражению: «Да ты чё, начальник, зуб даю!»

— Так вы что, хотите на вечере выступить?

— А почему бы и нет? Для родной-то милиции!

Вот именно, почему бы и нет, когда есть шанс заиметь такие привлекательные связи? В местном КГБ уже есть знакомцы, свои люди в милиции тоже не помешают.

Короче говоря, договорились, что в следующий вторник (понедельник у полковника, как выяснилось, напряжённый день, планёрки в УВД и так далее) я заношу Любушкину аудиокассету с записью этой самой песни.

По возвращении домой я сразу набрал Бузова, в двух словах объяснил причину визита в РОВД, добавив, что волноваться ему не стоит. На следующий день, собравшись на репетицию, я объяснил своим ситуацию, напомнив, что мы все ещё находимся под ударом с этими свадьбами, а теперь придётся завоёвывать доверие у местного милицейского руководства через песни.

— А может, что-нибудь про ОБХСС ещё сочиним, для подстраховки? — предложил напрягшийся оборотом событий Валя.

— Не надо, обойдёмся милицией.

Тем более что песен про ОБХСС я не помнил, и вообще, наверное, вряд ли кто-то посвящал им песни. Разве что совсем уж малоизвестные исполнители. Так что всю репетицию мы посвятили одной песне, прозвучавшей когда-то в моём будущем в сериале «Улицы разбитых фонарей». У Вали голос был побрутальнее моего, хотя тоже не Расторгуев, его и я заставил солировать. Главным же было добиться от Валентина экспрессивного исполнения песни. Не то что бы носиться по сцене, размахивая бас-гитарой, но хотя бы вложить в неё какие-то эмоции. В конце концов решили, что на припеве я буду Вальке помогать, не только выступая в роли бэк-вокалиста, но и добавляя экспрессии.

В тот же день записали на плёнку наиболее идеальный вариант исполнения, и во вторник я принёс аудиокассету полковнику Любушкину. Чтобы я мог беспрепятственно пройти, он мне ещё в прошлый раз выписал повестку. Я и в училище ей козырнул, объясняя, почему завтра с утра меня не будет. Правда, всё равно пришлось подождать, пока у Любушкина закончится совещание с заместителями и начальниками отделов.

— Заходи, не стесняйся, — сразу перейдя на «ты», пригласил меня Александр Викторович. — Ну что там с песней, принёс?

— А есть на чём послушать? Или я могу вам отдать кассету, дома послушаете.

— Хм… Идём к заму, у него, кажется, стоял в кабинете магнитофон.

Майора Левова визит начальника с каким-то юнцом удивил, правда, узнав причину, без проблем согласился предоставить в прокат «Электронику-302». Я торжественно — хотя на самом деле меня ещё как колбасило — вставил кассету в кассетоприёмник и нажал клавишу воспроизведения записи. И понеслась…

Я покосился на слушателей, их лица изображали заинтересованность и как бы одобрение. Посмотрим, как примут припев.

Я больше всего волновался насчёт слова «опера́», а ну как посчитают слишком уж панибратским по отношению к сотрудникам органов внутренних дел. Но ничего, прокатило вроде бы. А фразу «сейчас бы просто по сто грамм» пришлось заменить на «сейчас бы к жёнам, матерям». Ничего более подходящего я к субботней репетиции придумать не смог.

Когда на следующем припеве полковник даже начал дирижировать сжатой в кулак рукой, я понял, что песня, что называется, зашла, и потому вердикт выслушивал с лёгким сердцем.

— Ну брат, удружил!

Любушкин долго тряс мне руку, я уже начал опасаться, что он выдернет мне плечевой сустав, но наконец грозящее инвалидностью рукопожатие закончилось, и дальше я выслушивал только устные поздравления с тем, какой я гениальный не только писатель, но и автор песен.

— Если что, мы можем в пятницу выступить с этой песней на Дне милиции, — прервал я этот поток славословий.

— Отличная идея! Грех упускать такую возможность, верно, Иван Андреевич? — обратился он к майору.

— Полностью согласен, Александр Викторович, — подскочил тот со стула. — Песня замечательная, аж прямо за живое берёт.

Спасибо Игорю Матвиенко за мелодию и какому-то поэту, увы, не помню его имени, за текст[15]. Ну и мне за то, что когда-то чисто для себя выучил слова и аккорды. Хорошо ещё, что память не подвела, в эти свои 16 лет я на неё пока не жаловался.

61-я годовщина Великого Октября отмечалась традиционной демонстрацией, в которой мне вновь пришлось поучаствовать. На этот раз нёс портрет Брежнева. Когда проходил мимо трибуны, где выстроились руководители города и области, встретился взглядом с Мясниковым, и тот неожиданно мне подмигнул. Я в ответ улыбнулся, не подмигивать же второму секретарю обкома партии.

Потом были посиделки за праздничным столом. Среди прочего стол украшали «Оливье» и любимая мамина «Рыба под шубой». А вечером — просмотр по телевизору вечернего концерта, посвящённого очередной годовщине революции. Либо октябрьского переворота, это уж кому как больше нравится. Но это уже без меня, я в это время гулял с Ингой.

С мамой в Москву мы поехали ставшим уже родным поездом вечером 8-го ноября. Нас даже проводница узнала, задержавшись в нашем купе на «поболтать». Интересовалась, чего это нас вновь в Москву потянуло, когда я сказал, что везу Пугачёвой новую песню, та вцепилась в меня, словно клещ, всё выспрашивала, что за песня, насилу отделался.

По прибытии в столицу первым мы с мамой делом направили наши стопы во «Внешторгбанк», создавать валютный счёт. Потратив на это дело почти полтора часа, покинули здание на улице Чернышевского, которой в моём времени после распада СССР вернули название Покровка.

Теперь я планировал навестить «Молодую гвардию» и Пугачёву, с которой созвонились накануне днём. Маме явно не хотелось мотаться со мной просто так, однако я предполагал, что визит к Пугачёвой может закончиться последующей поездкой к нотариусу, и ей всё же пришлось покататься со мной по Москве.

В Вешняки к Пугачёвой я решил ехать после того, как Бушманов, с которым мы так же заранее созвонились, пребывал на низком старте — сказавшийся приболевшим главред издательства неожиданно отправил его вместо себя на совещание в Госкомитет по делам издательств, полиграфии и книжной торговли СССР. Хорошо хоть успел из рук в руки вручить ему рукопись «Ладожского викинга», которой тот пообещал по возвращении в редакцию сразу же заняться. Успел спросить про авторские экземпляры, тот сказал, что я могу их забрать прямо сейчас, но охота ли мне таскать с собой эту связку? Я согласился, что неохота, и решил потерпеть, пока книги придут почтой.

Далее наш путь пролегал на улицу Вешняковскую-11. Здесь в двенадцатиэтажном блочном доме, в 1-м корпусе в однокомнатной квартире обитали Пугачёва и Стефанович. Вот не думал, что Стефанович переберётся в скромную однушку новоиспечённой жены, почему-то предполагал, что у него должна быть и своя неплохая квартира. Но это, в конце концов, их личные проблемы, которые меня мало касаются.

Пугачёва нас ждала. Но и Александр Борисович случайно либо преднамеренно оказался дома. Может, боялся, что мы тут с Алкой в его отсутствие… того… это самое? Хе, вот уж напрасно, Примадонна явно не в моём вкусе. Вот Ротару… С той бы я, пожалуй, замутил… Если бы, конечно, появилась такая возможность, и если бы я ещё не давал клятву Инге. Блин, приходится держать слово.

Рояля ввиду стеснённости жилищных условий не наблюдалось, зато имелось фортепиано. И гитара акустическая оказалась весьма кстати, так как с клавишными я, честно говоря, всю жизнь был на «вы».

Нам с мамой для начала было предложено по чашечке кофе, пока пили, я поинтересовался, что там с музыкальным фильмом, в котором Алла играет главную роль. Оказалось, он уже смонтирован, идёт озвучка, а премьера намечена ориентировочно на февраль следующего года.

Я видел, что Алле не терпится услышать, что же я ей привёз. Решив долго её не мучить, взял гитару и начал петь, уже не опасаясь, что после фарингита могу сфальшивить — связки вроде бы пришли в норму.

Ну а что, песенка вполне себе нейтральная, без какой-то пошлости. Авторов её не помню, а Пугачёва впервые исполнила эту вещь в конце 80-х, так что, надеюсь, каких-то претензий от настоящих авторов не последует. Приходится ходить по тонкому льду, но я сам сделал этот выбор, и нечего теперь нюни пускать.

— А что, вполне неплохо, — высказал первым своё мнение Стефанович.

— Неплохо-то неплохо, но эта песня больше подходит исполнительнице в возрасте, когда, как говорится, баба ягодка опять. А мне, извините, только тридцать в следующем году исполнится.

Вот же вредина! Да и я балда, мог бы и сам догадаться, какую реакцию может вызвать эта песня у Алки. Выглядит она, кстати, явно постарше своих лет, на пяток годков минимум, но это меня не прощает. Может, стоит просо что-то поменять в тексте?

— Я, конечно, готова взять эту вещь, но про запас, — сказала будущая Примадонна. — И договор мы можем подписать прямо сегодня. Вот исполнится лет тридцать пять, думаю, уже можно будет её петь. Максим, может быть, ещё что-то есть?

И смотрит на меня взглядом хищницы. В моей памяти стали лихорадочно мелькать песни, которые она исполняла, и я не придумал ничего лучше, как предложить «Позови меня с собой». Хотя бы текст помнил и музыку когда-то к ней подбирал в конце 90-х, когда Пугачёва её только начала исполнять. В общем, что-то напел под бренчание гитары, исподволь наблюдая за реакцией Пугачёвой. А ведь ей понравилось, и ещё как, тут не нужно быть большим физиономистом. Однако, когда я закончил, певица лишь благосклонно кивнула:

— Вот это уже интереснее.

Ха, я же вижу, что ты с трудом сдерживаешь радость, дорогая моя, но играешь тут своей невозмутимостью на публику. Стефанович вон аж чуть не приплясывает в своём кресле от возбуждения, но тоже держит марку.

— Надеюсь, текст и ноты у тебя с собой?

— Пока только в голове, я вроде не собирался её отдавать…

— А для кого же берёг? — с подозрением спросила Алла.

— Ну-у-у… Думал, может наша клавишница её петь будет, вот, хотели на плёнку записать.

— Максим, — мягко сказала поп-звезда, — не в обиду будь сказано, но, поверь, будет лучше, если эту вещь буду исполнять я, а не какая-то никому не известная клавишница из Пензы. Короче говоря, я сажусь за фортепиано и мы прямо сейчас записываем текст и ноты. И первой песни тоже, пусть будет.

А я подумал, что, возможно, тем самым избавил настоящего автора от больших проблем. Видел когда-то передачу с Малаховым, на которую была приглашена жительница Новосибирска Ирина Орешко. По её словам выходило, что настоящий автор песни «Позови меня с собой» именно она, а не трагически погибшая в ДТП Татьяна Снежина. Мол, эту песню она написала еще в 1990-м году и посвятила своей первой школьной любви. Снежину она лично не знала, а вот с её продюсером, вместе с которым та разбилась в аварии, была знакома более чем близко, жила у него в новосибирской квартире довольно продолжительное время. Там Ирина якобы и забыла свою тетрадь со словами и нотами песен, которая, как она уверяет, через этого продюсера и попала впоследствии к Снежиной.

Когда песня «всплыла» в исполнении Пугачёвой, Снежина уже два года как пребывала в лучшем из миров. Ирина ввязалась в борьбу за настоящее авторство, и попала, можно сказать, под каток, не учтя, что папа Снежиной занимал пост замдиректора ФСБ России. А помимо прочего дружил с Дерипаской, но это уже другая история. В адрес новосибирской певицы начали поступать предупреждения, что ей лучше отказаться от своих претензий. Но она не унималась, пытаясь отстоять истину. Вскоре убивают мать Ирины, которая вышла из дома в её лыжном костюме и вообще была похожа на дочь. Убийцу, конечно, не нашли. А через некоторое время на саму Ирину было совершено нападение. Это произошло в узком тёмном коридоре на квартире её знакомой. Орешко схватили за волосы, потащили в кухню, стали наносить удары руками и ногами. Защищаясь, она схватила со стола нож и нанесла одному из нападавших смертельную рану. На суде ей дали 8 лет строгого режима «за умышленное убийство». Пока отбывала срок — лишили родительских прав, сына ей так и не вернули. В общем, доказать своё авторство Орешко так и не удалось, а неприятностей нажила выше крыши. Благодаря же моему вмешательству в эту историю с песней и в историю вообще Орешко удастся избежать будущих страданий, да и судьба Снежиной сложится по-другому. Вряд ли она теперь погибнет со своим женихом-продюсером в страшной автокатастрофе. Жизнь дороже одной песни, которая, очень может быть, написана и впрямь другим человеком.

На запись нот и текста обеих песен у нас ушло около часа, Пугачёва тщательно перепроверяла каждую ноту, в итоге всё перенесла на чистовик в нотную тетрадь. На часах было уже без четверти пять. Стефанович при нас позвонил сначала в ВААП, затем своему нотариусу и велел всем нам быстро одеваться и садиться в его «Волгу».

Хорошо, конечно, иметь связи, а Стефанович, как я уже знал, был ещё тем пронырой. В ВААП, где мне предстояло зарегистрировать песню на себя, мы задержались не более чем на сорок минут, оттуда сразу же поехали уже знакомой дорогой к нотариусу. И вновь, как и в прошлый раз, я дотошно прочитал документ, прежде чем мама поставила свою подпись. Не зря я её вытащил в Москву, благодаря этой подписи на мамину сберкнижку будут капать проценты от исполнения Пугачёвой двух песен. Да-да, договор составили на две песни, но «Пригласите танцевать» Алка снова пообещала исполнять не раньше, чем ей исполнится тридцать пять. Застолбила, так сказать. А до того времени я не имею права отдавать песню кому-либо ещё.

На Казанский вокзал нас отвёз Стефанович, благо что от нотариальной конторы ехать было не так далеко. В поезде я поделился с мамой мыслями относительно своего будущего. Сказал, что после училища хочу поступать в литературный институт. Хоть и считал, что вся эта показуха с дипломом литинститута и членством в Союзе писателей выглядит смешно, но на сегодняшний день реалии были таковы, что в эпоху советского бюрократизма лишние корочки с печатью не помешают.

На следующий день из дома позвонил Полевому, решив у него выяснить, что нужно для поступления в литературный институт.

— А ты знаешь, что в литинститут попасть труднее, чем на журфак МГУ? — спросил он. — Ты парень смышлёный, думаю, догадываешься, чьим отпрыском надо быть, чтобы поступить без проблем. Или быть представителем малой народности, но ты у нас вроде на чукчу или бурята похож мало. Однако сдаваться раньше времени мы не будем! У тебя хотя бы за плечами уже имеются публикации, а это, поверь мне, солидный плюс, не говоря уже о том, что по твоей книге снимают фильм. Да и я за тебя, если что, словечко замолвлю.

Дальше выяснилось, что при поступлении придётся пройти творческий конкурс, но работу почтой можно отправить, а после уже, получив одобрение, приехать в Москву для сдачи экзаменов. А среди экзаменационных билетов может попасться что угодно: лирика Некрасова (хотя, казалось бы, откуда у него лирика, у этого обличителя царского режима), воспевание революционных завоеваний в творчестве Маяковского, образ Григория Мелехова в романе Шолохова «Тихий Дон» и так далее по списку. Затем предстоит письменный экзамен по литературе. После чего придётся сдавать историю и иностранный язык. А на десерт придётся выдержать собеседование с комиссией.

— Так что какой-нибудь рассказ на конкурс можешь садиться писать хоть сейчас, — подытожил Полевой. — А что касается остальных предметов — это уже придётся читать, запоминать, прикидывать, как формулировать свои ответы… Ну, до этого ещё дожить надо. Да даже если и не поступишь в институт, думаю, немного потеряешь. Уверен, что уж членом СП ты к этому моменту станешь точно и сможешь спокойно продолжать публиковаться в журналах и отдельными изданиями. Главное — не опускать заданную планку. Ты меня понял?

— Понял, Борис Николаевич, как не понять, — с наигранным оптимизмом сказал я.

А ближе к вечеру пятницы мы с моими ребятами отправились в ДК имени Дзержинского, чтобы исполнить одну-единственную песню. Об этом меня предупредили заранее, я особо и не протестовал. Одна так одна, меньше геморроя. Инструменты от училища сами донесли, включая синтезатор, а местная ударная установка на сцене уже стояла. Юрец успел перед началом концерта по-быстрому кое-что настроить под себя.

Заезжей знаменитостью оказался Юрий Богатиков. Что он пел — я совершенно не помнил, а если честно, и не знал, хотя фамилию исполнителя слышал. Выступать с тремя песнями он должен был на закрытии праздничного вечера, а мы — через одного перед ним. Больше всего я волновался за Валю, что он вдруг забудет слова, хотя там текст всего ничего — два коротких куплета и такой же короткий припев, который после инструментального проигрыша в финале повторяется ещё раз. Басовая партия у Вальки тоже была серьёзная, она держала всю композицию, но на репетиции он вроде бы справился. Надеюсь, справится и сейчас.

За торжественной частью я немного понаблюдал из-за кулис. Любушкин, с которым мы пересеклись в фойе перед началом торжеств, тоже получил почётную грамоту из рук начальника УВД Пензенского облисполкома. Как было озвучено, за успешные показатели райотдела в деле раскрываемости преступлений.

Когда всем сёстрам раздали по серьгам, а начальник УВД Уланов занял место в зале, сцена оказалась в распоряжении творческих коллективов. С кем-то мы уже пересекались здесь же год с лишним назад на юбилее Пензенского отделения Куйбышевской железной дороги, кого-то увидел впервые. Октябрь Васильевич Гришин был очень рад меня увидеть, живо интересовался успехами, мы с ним проболтали минут пятнадцать, пока его коллектив вместе с руководителем не пригласили на сцену.

Ведущими вечера были актёры пензенского драмтеатра Виктор Смирнов и Лидия Шапоренко. Шапоренко в прошлое десятилетие успела сняться в нескольких фильмах, сыграв даже главную роль в какой-то картине с молодым Юматовым, правда, после переезда в Пензу её кинокарьера как-то сошла на нет. Я помнил, что Лидия Фёдоровна любила приложиться к бутылке, по причине чего была уволена из театра в 90-е годы. Пока же она выглядела вполне ничего. А кино в жизнь Смирнова придёт после его переезда через несколько лет в Ленинград. Мне он больше запомнился по ролям начальника шахты из фильма «Зеркало для героя» и ещё одного начальника — одесского УГРО в сериале «Ликвидация».

Наконец и до нас дошёл черёд. Ведущие объявили нас как молодой, но уже известный в Пензе коллектив, который исполнит песню «Прорвёмся!». Глядя на Вальку, я всё ещё переживал, не дрогнет ли парень в такой ответственный момент? Может, стило ему для расслабона налить соточку? Но теперь уже поздно об этом думать.

Наше появление на сцене было встречено настороженно. Если бы объявили меня одного, наверняка случилось бы оживление, всё-таки я успел стать в Пензе местной знаменитостью. Впрочем, не успели мы воткнуть в гитарные разъёмы «джеки», как кто-то довольно громко заявил:

— А ведь это Максим Варченко! Тот самый, писатель и музыкант, его по нашему телевидению показывали, а потом интервью с ним в центральных газетах было. Ну вон он, с красной гитарой, в джинсах.

Тут же по залу пошли перешёптывания, и пресечь их удалось, только сказав в микрофон слова приветствия и поздравив сотрудников органов правопорядка с их профессиональным праздником. Дальше пошёл играть бодрый проигрыш. Через три минуты по итогам нашего выступления можно было смело сказать, что мы произвели фурор. Честно сказать, я не ожидал, что люди в погонах будут нам аплодировать стоя. Больше всех старался счастливый донельзя полковник Любушкин, не забывая коситься на непосредственное руководство. Генерал-майор Иван Дмитриевич Уланов тоже аплодировал стоя, не жалея ладоней. Кто-то закричал: «Ещё!», следом раздалось: «Бис! Бис!», и стало понятно, что народ требует от нас повторить песню. Я посмотрел на ведущих, те мне с улыбками одобрительно закивали, и я объявил, что, идя навстречу пожеланиям собравшихся, мы сейчас ещё раз исполним песню «Прорвёмся!» Что мы и сделали, заработав очередную порцию аплодисментов. Ну всё, пора валить, подумал я и, закончив с поклонами, первым отправился за кулисы, а мои музыканты, будто цыплята за курицей, заковыляли следом. Правда, Юрцу пришлось потом возвращаться за синтезатором, так как Лене утащить такую бандуру было не под силу. Он и в ДК его корячил на себе, и обратно потащит. Ну а что, ему же не пришлось нести ударную установку, а у нас с Валькой в руках были гитары.

— Молодец, Валентин, не подкачал, — похвалил я нашего басиста-вокалиста. — А уж на повторном исполнении ты вообще зажигал покруче меня.

На самом деле, конечно, круче меня на сцене никого не было, а Валька как стоял столбом, так и стоял, расщедрившись лишь на притопывание в такт песне. Хотя ему, конечно, было сложнее других, как я уже упоминал, там и партия басовая ведёт, а ещё и петь приходилось.

Тем временем на сцену прошествовал Юрий Богатиков, который был тепло встречен публикой. Ему предстояло исполнить три песни, это я подсмотрел в висевшем на стене за кулисами распечатанном на машинке листочке. Первая — «На безымянной высоте», затем «С чего начинается Родина», и под занавес — любимую милицейскую «Наша служба и опасна, и трудна…». Её тоже принимали неплохо, но наше исполнение, уверен, встречали более горячо.

Итогом нашего выступления стала полученная на следующей неделе благодарность лично из рук Уланова. Для этого весь наш коллектив пригласили в УВД, и мне как неофициальному руководителю ансамбля Иван Дмитриевич вручил оформленную в золотистую рамочку «Благодарность». Лучше бы, конечно, денег дали, я-то ладно, не бедствую, а вот ребятам премия пришлась бы кстати, особенно Юрке, но и на этом спасибо. Такая грамотка из рук самого начальника УВД по-своему бесценна в плане появления связей в руководстве пензенской милиции.

День спустя пришлось идти на почту — прибыли авторские экземпляры «Остаться в живых». Распаковывал книги с каким-то священным трепетом. В той жизни я тоже, помнится, вот так же брал в руки свою первую книгу чуть ли не как святой образ, да прости мне матушка-церковь такое сравнение. Следующий день посвятил дарению книг людям, которым не мог не подарить, естественно, с дарственной надписью. Инга, само собой, тоже стала обладательницей экземпляра романа, написал ей, мол, моя муза, если бы не ты и т. д. и т. п. В общем, сделал девчонке приятно.

В тот же день раздался звонок от Бушманова. Тот с ходу, даже ещё не дав мне рассказать, что я получил от его издательства книги, выдал про то, как на ночь глядя взялся читать мою рукопись о похождениях Задора и так и не смог оторваться до самого утра, пока не отложил в сторону последнюю страницу. Он уже успел сходить с моей рукописью к главреду, и так расписать роман, что тот решил тоже с ним ознакомиться. И он, Бушманов, очень надеется, что следом за книгой «В предгорьях Карпат» свет увидит и «Ладожский викинг», причём он будет хлопотать сразу о 100-тысячном тираже, не меньше. Я в этот момент, довольно ухмыляясь, подумал, что и 100 тысяч будет мало.

Назавтра позвонила Корн. Напомнила, что я звонил, когда трубку брала её мама, а теперь она готова отчитаться, что на следующей неделе они переезжают в Можайский район снимать сцены из первых двух глав романа. Там уже выпал снежок, который в лесу и на полях таял не очень охотно, таким образом, сцена выхода Виктора Фомина из леса на боевые позиции Красной армии уже готова к съёмкам.

Распоряжением Генерального штаба Вооруженных сил СССР для съёмок картины сформирован сводный полк, в который входят рота пехоты, танковая и саперная части, а также взвод артиллерии. Привлечены лучшие пиротехники киностудии Горького. В общем, Ростоцкий к съёмкам относился очень серьёзно, и меня этот факт только радовал. Эх, как хотелось хоть одним глазком поглядеть, как идёт процесс, но я не был уверен, что после недавнего скандала с Коромысло моей просьбе отпустить на недельку будут рады.

Пенза находится восточнее и малость южнее Москвы, и снег у нас в этом году лёг в конце ноября. Глядя как-то в окно на тихо падающие снежинки, под настроение у меня родилась вещица, которую я назвал «Моя любовь»[16]. Нашим зашла, особенно Лене, но я сразу заявил, что песня посвящена моей девушке. И когда мы записали на мой кассетник демоверсию, тут же кассету с надписью «Посвящаю моей И…» отнёс Инге. Вручил вечером на свидании, а через час после того, как мы расстались, Инга перезвонила с криком, что она по возвращении домой тут же прослушала запись и пребывает в полном восторге. Песня проняла её до глубины души, и она, если я не против, сейчас же поставит её родителям. Я, усмехнувшись про себя, заверил, что не против. Любопытно, что на следующий день наше свидание завершилось таким страстным с её стороны сексом, что я реально чувствовал себя загнанной лошадью. Вот что значит посвящённая своей девушке песня!

Тут ещё заказное письмо пришло из Москвы. Почтальонша позвонила в дверь и торжественно вручила маме. Оказалось, в большом конверте лежала посылка от мистера Стоуна — номер «USA Today» за 27 ноября с очерком обо мне любимом. Конечно, набранного за три дня материала хватило бы и на разворот, но газетчики ограничились отданным мне подвалом на 1/3 полосы. В материал вошли три фотографии: я с родителями на кухне чаёвничаю, сижу за пишущей машинкой и основная фотография — на репетиции изображаю поющую звезду с электрогитарой. С английским я не то что на «ты», но в целом понимаю, о чём речь, и в окружении отца и матери мне пришлось заняться переводом.

Стоун преподносил меня прежде всего как вундеркинда от музыки, автора покорившей американские хит-парады песни «Heart-Shaped Box». К чести «акулы пера», особо в своём тесте он ничего не приврал, разве что с юмором описал встречу со вторым секретарём обкома партии, застолье в трактире «Золотой петушок», не забыв упомянуть инцидент с попугаем. К газете прилагалось письмо на русском от Стоуна, в котором тот вкратце обрисовал суть очерка и выразил надежду, что статья мне понравится. Ответное письмо, что ли, написать? Почему бы и нет, тем более что адрес отправителя на конверте указан. Взял конверт и написал, мол, благодарю за публикацию, очень понравилось, в том числе и маме с папой.

Батя, кстати, всё-таки устроился в ВОХР, и в начале декабря, посидев с нами 3-го числа мамин день рождения, отправился в свой первый рейс с товарняком. И вот как раз за время его отсутствия и случилось событие, в результате которого я почувствовал себя немного Володей Шараповым. Лучше бы, конечно, обошлось без этого, но кто же знал, что у возвращавшейся вечером с работы мамы какой-то подонок вырвет сумочку, в которой находились паспорт и восемьдесят с чем-то рублей денег — как специально полученная в этот день зарплата.

Потерю денег мы бы, пожалуй, пережили, но паспорт… Это ж мороки сколько — новый получать. А вот сумочку действительно жалко. Я её в предпоследнюю поездку в Москву купил, удачно попав на «выброс» в ЦУМе и отстояв чуть ли не часовую очередь. А позавчера вот подарил маме на день рождения. Для неё итальянская сумочка ценна не сама по себе — а как подарок от сына. Да ещё и руку ушибла, падая, когда грабитель, вырывая сумочку, её сильно оттолкнул.

Понятно, что первым делом, даже не заходя домой, мама рванула в Ленинский РОВД, находившийся практически по пути её движения к дому. Я же о случившемся с ней узнал только по возвращении с тренировки.

Меня сразу насторожили мамины покрасневшие глаза, я спросил, что случилось, и услышал сбивчивый рассказ о том, как её ограбили, после чего она побежала в РОВД, написала у дежурного заявление, тот передал кому-то по телефону описание преступника, которого мама толком и не запомнила, составил опись похищенного и отправил восвояси, предварительно записав данные пострадавшей, включая адрес и домашний телефон.

К моему приходу мама успела принять успокоительное, правда, вместо валерьянки предпочла налить сто граммов из початой бутылки коньяка, стоявшей в холодильнике чуть ли не с весны и каким-то чудом ещё не опустошённой батей.

— Та-а-ак, — протянул я, наморщив лоб, когда выслушал эту печальную историю.

Что мне в этой ситуации предпринять, я не имел ни малейшего понятия. В общем-то, разве что напроситься лично на приём к Любушкину — не к Уланову же идти — и попросить подойти к вопросу поиска гопника более ответственно. Но это будет выглядеть не очень этично, со стороны можно подумать, будто наша милиция работает из рук вон плохо, и только по блату может проявить рвение.

Нет, это не вариант. Тут-то я и вспомнил про моего поездного попутчика — Лёню Резаного. Тот что-то говорил про Заводской район… Точно, если, мол, какие-то проблемы будет, понадобится помощь — в Заводском районе все знают Лёню Резаного. Может быть, попробовать его поискать? Тут, конечно, не его вотчина, тут центровые рулят, но всё же, не исключено, по своим каналам ему удастся выяснить, кто гоп-стопнул мою маму.

Но сразу кидаться на его поиски я н стал, решив подождать пару дней, может быть, милиции всё же удастся выловить негодяя. Не удалось… На следующий день маму вызвал к себе следователь, который взял её дело, показал фотографии каких-то уголовников, но она, естественно, никого не опознала.

— Может и залётные какие, будем искать дальше, — без особого энтузиазма в голосе сообщил следователь.

Когда мама передала мне разговор со следаком, я понял, что это «висяк», и мне всё же придётся наведаться в Заводской район. Честно сказать, не очень-то хотелось это делать, ведь мог влипнуть в какую-нибудь неприятную историю, но тут уж вроде сам себе дал слово сделать всё возможное по возращению маме хотя бы сумочки. Прежний Максим Варченко никогда бы в жизни не решился на подобную авантюру, а нынешний почти и не раздумывал.

Так что на следующий день после репетиции я направил свои стопы в Заводской район.

Для поисков старого знакомца решил одеться попроще, словно предчувствуя, что придётся побывать в местах, где парни в лётных куртках и джинсах могут привлечь ненужное внимание. Где именно искать концы Лёни Резаного — я не имел ни малейшего понятия, однако, побродив в районе между ЗиФом и часовым заводом, выяснил, где находится самая популярная пивная, и вскоре уже переступал порог прокуренного помещения под игривым названием «Василёк».

Высокие круглые столики на неустойчивых ножках и прилавок у дальней стены, за которым дородная тётка в давно нестиранном халате разливала из краника «Жигулёвское» в толстостенные полулитровые кружки. На улице около нуля градусов, но всё равно, на мой взгляд, употреблять пенное зимой, да ещё и в таких не совсем комфортных условиях — реально моветон.

У каждого столика стояли по трое-четверо мужиков, по виду простые работяги, лет от тридцати и старше, видно, зашли после смены пропустить по кружечке-другой. Из закуси — классическая сушёная вобла. Под потолком — клубы сизого дыма, и мерный гул от множества прокуренных голосов.

И к кому из них ткнуться с вопросом про Лёню Резаного? М-да, дилемма…

Хотя… Приглядевшись, я разглядел за самым дальним столиком троих мужичков лет от тридцати до сорока, они по виду не очень напоминали рабочих. Развязные манеры, у одного во рту блестит золотая фикса, пальцы с наколотыми перстнями… Можно попытать счастья, всё равно ничем не рискую.

Натянув шапку на самые глаза, утопив нижнюю часть лица в мохеровом шарфе, я подошёл к стойке и, дождавшись, когда от неё отчалит мужик сразу стремя кружками в руках, нарочито сиплым голом небрежно бросил тётке в халате:

— Барышня, ливани-ка пару кружечек, чтобы пены поменьше, и четыре воблы мне там выбери посимпатичнее.

Та смерила меня оценивающим взглядом, и в этот момент я малость струхнул. Вроде габаритами иного мужика превосхожу, и держаться стараюсь уверенно, но, может, отсутствие намёка на морщинки вокруг глаз или ещё что-то всё же выдаёт во мне подростка?

— Всем вам пены поменьше и воблу побольше, — проворчала она, подставляя кружку под жёлтую струю. — Рупь шестьдесят с тебя.

Сунув рыбу в карман старой куртки, подхватив кружки, я неторопясь, старясь не расплескать, двинулся в сторону дальнего столика.

— Народ, можно к вам? — уже нормальным голосом спрашиваю я.

При этом как бы ненавязчиво поглядывая на мужика с наколотыми перстнями, его интуитивно я выбрал старшим в этой компании.

— Не рано тебе пиво-то пить? — спрашивает тот, сверкнув фиксой.

— В охоточку можно, — говорю я.

И сам по-хозяйски выставляю кружки на освободившийся для меня на столе пятачок, рядом шлёпаю четыре воблы.

— Угощайтесь, — киваю на рыбу.

Мужики не заставляют себя просить дважды, без всяких «спасибо», словно бы и ждали чего-то подобного, начинают чистить воблу, сдирая чешуйчатую шкурку. Я тем временем делаю небольшой глоток, едва сдержавшись, чтобы не сморщиться. Никогда не любил пиво, чисто по вкусовым ощущениям, да и опьянеть с него — нужно сильно постараться. Но ради дела на какие только жертвы не пойдёшь.

— Ты кто по жизни-то? — интересуется старшой.

— Учусь в железнодорожном училище, — отвечаю я без лишних подробностей.

— Рогач, значит?

— Угу.

— Что-то я тебя раньше в этой тошниловке не встречал.

— Да я, если честно, и не большой любитель. Нужда заставила.

— Что за нужда? — явно заинтересованно спрашивает средний по возрасту.

— Человечка одного ищу, Лёней Резаным зовут. Может, слыхали?

Мужики исподволь обмениваются взглядами, а я внутренне замираю. Похоже, Лёню Резаного они знают, как минимум слышали. Клюнут?

— Не, не слыхали, — говорит старшой, с равнодушными видом отщипывая от воблы кусочек просоленной плоти.

Вот те раз… А я уж было настроился на продуктивный разговор.

— Жаль, — говорю и натурально так вздыхаю. — Мы с ним в поезде познакомились, когда он с отсидки откинулся и в Пензу возвращался. Заварушка там случилась у него в вагоне с одной пьяной компанией, а я ему малость помог отмахаться. Когда на перроне прощались, сказал, мол, если что — в Заводском районе Лёню Резаного все знают. Похоже, что не все.

Тут во взгляде старшого что-то изменилось, и он посмотрел на меня с выражением, с каким смотрят на встреченного через двадцать лет одноклассника.

— Погодь-погодь… Так ты этот… Максим, что ли?

— Ну да, Максим, — кивая я, сдерживая готовую появиться на лице улыбку.

— Так чего же сразу не сказал?! — шлёпнул тот недоеденной воблой по столешнице, аж кружки подпрыгнули. — Резаный про тебя рассказывал, когда отмечали его откидку.

И тут же, понизив голос, добавил:

— Очень надо или как?

— Вообще-то, дело срочное.

— Понял… Короче, давай завтра здесь в это же время. Сможешь подойти?

— Думаю, смогу.

Мы ещё немного поболтали, я допил кружку, вторую оставил мужикам, а остатки своей воблы решил догрызть по пути — рыбка оказалась на удивление вкусной. Что ж, лёд тронулся, господа присяжные заседатели. Надеюсь, тронулся в нужном направлении.