Встречники. Повесть

VII. Возвращение

15.00. Я над обрывом у той излучины Оскола. Облака стали пышнее за эти два часа, да ветер их гонит побыстрее… В настоящее из прошлого вернуться по своей памяти легче, так сказать, по течению; камера необязательна. Но все равно пришлось нырять в самые глубины отвлечения и общности, туда, где подстерегает опасность превратиться в хихикающего идиота, а то и похуже. Суровая штука - дальний заброс, особенно впервой.

Здесь все в порядке: ничего нет. Как и не было… да ведь и не было. Прекрасный вид на долину Оскола, на луга, рощи осин и осокорей. Стоп - есть изменение: старица в том месте, где лежал самолет! Или она была? Нет, не было, по сухому туда поисковики ходили. А теперь выгнулась там дуга с блеском заросшей кувшинками воды, обрамленной кустами и мелкими деревцами. По идее здесь и должна быть старица: не всегда же Оскол выгибался петлей, тек, наверно, и под самым обрывом.

Ишь… зарубка на память. За то я, наверно, и люблю реки, что они похожи на человеческую жизнь; а старицы - как варианты. Река, изменив русло, течет дальше, а варианты-старицы зарастают, высыхают… забываются.

А здесь, наверху, следы еще есть: овальная вмятина в траве, где я лежал, протоптанные тропинки, дыры от колышек двух палаток, окурки около. Но это уже ни о чем не говорит: мало ли зачем могли сюда приехать люди, установить палатки! Эти следы - до первого дождя.

Нет, как и не было. И немного жаль, что «как и не было», - ведь было. И Бекасову ничего не мог сказать… Обидная это специфика у нашей работы, что нельзя открываться. С одной стороны, верно, ни к чему объявлять, что многие несчастья можно исправить забросами в прошлое, - так начнут все резвиться и лихачить, что не управишься. А с другой - получается, будто и нет результатов нашей работы. Самолет пролетел благополучно? Ну и, что? Странно, если бы было иначе. Действительно странно.

Вот если б был какой-нибудь такой вариантный киноаппарат или видеомаг - с наложением вариантов. Скажем, летит самолет, набирает высоту - и разделяется на два: один падает, другой летит дальше. Или пацан заплывает за фарватер - и там разделяется: один тонет, рассеченный крылом «кометы», а другого Рындичевич выгоняет на берег и порет ремнем; тогда бы и мамаша была не в претензии… Наверно, будут и такие аппараты, раз оказались возможными наши дела. Неплохо бы их иметь, чтобы доводить до общего сведения, что наша реальность - умная ноосферная реальность людей - тем и отлична от реальности кошек или коров, что не целиком однозначна, допускает переход как возможного в действительное, так и наоборот.

Кстати, о Рындичевиче - а его-то почему нет? Нарушение обычая. Пиво с таранькой - это бог с ними, про них я сказал, чтобы полюбоваться выражением лица Артурыча, но сам Рындя должен быть здесь, как штык. Не встретить после такого заброса!… Ему прежде всех должно быть интересно, как там и что, самому придется не раз идти. Неужели не управился со своим академиком? Подождем еще.

Спускаюсь вниз, прохожу мимо новой старицы лугом до конца излучины, нахожу тот родничок и - ввиду отсутствия пива - пью воду из ладоней. Хороша и эта вода, да не та, глиной отдает. И вода не та, и река не та - да и я вернулся малость не таким. Обеднил свою жизнь…

Возвращаюсь наверх: нету моего Святослава свет-Ивановича! По меже между кукурузой и подсолнухами иду к шоссе, а по нему к автобусной остановке.

…У автовокзала мой автобус останавливается как раз возле газетного киоска на перроне. Замечаю там местную газету с портретным некрологом на первой странице. Беру: мать честная, - академик Е.И.Мискин скоропостижно скончался вчера от… кровоизлияния в мозг! Выходит, оплошал Рындя?

Влетаю в кабинет Багрия. Артур Викторович ждет меня - и видно по нему, что ждет давно и с тревогой. Вскакивает, сжимает в объятьях:

- Ну, хоть с тобой-то все хорошо! Молодчина, отлично справился.

- А что со Славиком? - я высвобождаюсь, вижу на столе шефа ту же газету с некрологом. - Где он?

- Сидит.

- Как сидит?

- Так сидит. В камере предварительного заключения, под следствием. Выяснение личности, побудительных причин и прочего… Говорил же ему, говорил не раз: тоньше надо работать, деликатней! Ну, что это: взял и выключил энергию…

Багрий усаживается на край стола, закуривает, рассказывает.

Рындичевич совершил 15-часовой заброс и появился в Институте нейрологии перед концом рабочего дня - в амплуа профсоюзного инспектора по технике безопасности и охране труда. В лабораторию Мискина на четвертом этаже он поднялся за час до взрыва баллона, в самый разгар подготовки опыта. Момент был не из самых удачных - и Мискин (низкорослый, лысый, бородатый, с высоким голосом и пронзительным взглядом… не из симпатяг был покойный) сразу принялся его выпроваживать: у нас здесь-де все в порядке, я директор института и за все отвечаю. На это Рындя резонно, хотя и не совсем тактично заметил, что одно из другого не вытекает (то есть, что раз здесь директор, то непременно и порядок) и он желал бы все-таки осмотреть. Академик и директор сразу несколько подзавелся, взял тоном выше: такие осмотры надо проводить в рабочее время, а сейчас день окончен, и нечего посторонним в такую пору шляться по лабораториям.

- Так я именно и прибыл для проверки ваших работ в вечернее время, - снова резонно ответил «инспектор», - поскольку именно на такое время у вас приходится наибольшее число нарушений ТБ… - И он перешел к делу. - Вот первое нарушение я имею перед глазами, - он указал на баллон возле камеры-операционной, - так работать нельзя. Надо упрятать его за прочную решетку, а лучше вынести в коридор, там закрыть и провести в лабораторию сквозь стену трубу.

- Послушайте, да катитесь вы!… - Мискин все более терял терпение; настроенный вести опыт, он и думать не хотел, чтобы откладывать да переделывать. - Мы всегда так работали, все так работают - и ничего.

- И незаряженное ружье стреляет раз в год, товарищ директор, - парировал Рындичевич. - Сатураторщики и то место зарядки сифонов газводой не забывают обрешетить, а там давления не те, что в этом баллоне. Так что я вынужден настаивать на ограждении. Иначе работать не разрешаю.

- Вы - мне?! - поразился академик.

Так, словом по слову, и разыгралась та безобразная сцена, в которой низенький Мискин, распаленный и багровый, наступал на Рындичевича, орал противным голосом: «Да как вы смеете препятствовать моим исследованиям?! Вас самого надо упрятать за решетку… в зоопарке! И откуда вас такого выкопали: обрешетить… газвода… Тэ-Бэ… я тебе покажу Тэ-Бэ!» И его сотрудники подавали реплики, и даже собака в камере, привязанная на столе, но еще не оперированная, разразилась возбужденным лаем.

- А, да што я буду с вами разговаривать! - и «инспектор» подошел к лабораторному электрощиту, повернул пакетные выключатели (индикаторные лампочки приборов погасли), стал под щитом в непреклонной позе. - Не будете работать, пока не переделаете!…

Я слушаю, и мне становится не по себе. С одной стороны, чувства Славика- можно понять: прибыл спасать человека - и нарвался на такое. А с другой… вот ведь как подвела его простоватость, та простота, которая действительно хуже воровства. «Имею право» - и попер. В самый разгар подготовки эксперимента. Надо же хоть немного читать в душах! В такой ситуации не то что академик, привыкший чувствовать себя в своем институте царем и богом, - рядовой экспериментатор и то может броситься с кулаками.

- Подите во-он! - орал, подступая к «инспектору», Емельян Иванович, у которого побагровела даже лысина. - По какому праву?! Вы хулиган, бандит! Сейчас же вызвать сюда охрану, милицию… а… а!…

И он вдруг дернулся, опрокинулся на спину.

- Глубокий инсульт с поражением жизненно важных центров мозга, - закончил рассказ Багрий. - Он ведь гипертоник был, Емельян-то Иванович, да еще с импульсивным, холерическим темпераментом… От такой напасти если кто и мог его спасти, то только он сам. Смерть наступила через полчаса. Ну, а далее… прибежала охрана, прибыла милиция. Никаких документов у Святослава Ивановича, подтверждающих, что он инспектор, естественно, не оказалось, ничего объяснить он не мог. Вот и…

- Но взрыва-то не было?

Артур Викторович смотрит на меня с иронией, отвечает фразами из анекдота:

- «Но больной перед смертью пропотел?» «О, да!» «Вот видите»… Какое имеет значение, что не взорвался баллон, если академик помер!

- Самое прямое: вы же дали Рындичевичу невыполнимое задание. Смерть наступила через полчаса, то есть примерно в то же время, в какое Мискин погиб и от взрыва?

- Да.

- Так то, что моменты смерти от разных причин совпали в обоих вариантах, и говорит, что эти разные причины - внешний вздор, а глубинная одна - в характере и стиле работы покойного Мискина. И правильно вы хотели обойти ее на самых малых вариациях: чтобы взрыв баллона, не убив Мискина, хотя бы вразумил его. А то задали: никаких взрывов в лаборатории. Чтоб было тихо. Не могло быть тихо - уберегли голову Емельяна Ивановича от внешнего взрыва, так ее разнес взрыв изнутри!

Багрий смотрит на меня с одобрением:

- Да, и именно «разнес», ведь вскрывали череп-то… Растете, Саша, хорошо мотивируете. До этого заброса вы так еще не вникали… Все правильно, я в таком духе и объяснил Воротилину: его-де приказ, его и вина, пусть вызволяет Святослава Ивановича из каталажки. Но тому… тому тоже пусть это послужит хорошим уроком! Так нельзя… - шеф снова светло смотрит на меня. - А по-настоящему, Саша, выручили своего друга Рындю вы - вашим сверхзабросом и его результатами. Без этого Глеб А. и пальцем бы более не шевельнул. Нет, молодец, герой, требуйте теперь, что угодно!

О, момент упускать нельзя. Я настолько вырос в глазах Артурыча, что он со мной даже на «вы».

- Отпуск на неделю с завтрашнего дня.

- На неделю?! - тот соскакивает со стола. - И это сейчас, когда ты остался один! Ты в своем уме?… Два дня - и не с завтрашнего, а после возвращения Рындичевича.

- Четыре, Артурыч. Надо!

- Трое суток - и ни часа больше.

Вот, пожалуйста, проси у него!… Тогда было три дня - и теперь. Смотаюсь в Горки. Сейчас май, в сельхозакадемии экзаменационная сессия - Клава должна быть там. Помнит ли она голубоглазого блондина, с которым разминулась прошлым летом у Прони? Ничего, увидит - вспомнит. Не может такого быть, чтобы у нас с ней ничего не было - не в прошлом, так в будущем.