КОГДА ЗЕМЛЯ ВСКРИКНУЛА


Новый научно-фантастический рассказ А. Конан-Дойля





Д-р Артур Конан-Дойль.

--------------

Довольно смутно я вспоминаю, что мой друг Эдвард Мэлон, сотрудник «Газеты», когда-то говорил мне о профессоре Челленджере, с которым вместе он пережил несколько замечательных приключений. Однако, я настолько был занят делами моей профессии, и моя фирма была настолько перегружена заказами, что я очень мало знаю о том, что творится на свете, вне моих узко-специальных интересов. Единственно, что удержалось у меня в памяти, это— что Челленджер представлялся мне каким-то сумасбродом, обладавшим неистовым и нетерпимым характером.

Поэтому я был очень удивлен, получив от него деловое письмо следующего содержания:


14-бис, Энмор-Гарденс.

Кенсингтон.

Сэр:

У меня явилась надобность воспользоваться услугами специалиста по артезианскому бурению. Не буду скрывать от вас, что мое мнение о специалистах вообще невысокое, и обычно я убеждался, что человек с хорошо развитыми мозгами, как я, например, может шире и глубже вникать в дело, чем другой, избравший узкую специальность (что, увы, очень часто называется профессией) и потому имеющий весьма ограниченный кругозор. Тем не менее, я склонен попытаться иметь с вами дело. При просмотре списка авторитетных специалистов по артезианскому бурению, некоторая странность— я чуть не написал — «нелепость» — в вашем имени привлекла мое внимание и, по наведенным справкам, обнаружилось, что мой молодой друг, мистер Эдвард Мэлон, знаком с вами.

Поэтому я пишу вам и заявляю, что буду рад побеседовать с вами и, если вы удовлетворите моим требованиям, — а они не маленькие, — я буду склонен передать в ваши руки чрезвычайно важное дело. В настоящее время большего сказать не могу, потому что дело носит совершенно секретный характер, и сообщить о нем можно только в устной форме. Поэтому прошу вас немедленно оставить все дела, если у вас таковые имеются, и притти ко мне по вышеуказанному адресу в следующую пятницу в 10.30 утра. У дверей вы найдете скребок для очистки грязи с подметок и циновку, ибо миссисс Челленджер любит опрятность.

Остаюсь, сэр, известный Вам Джордж Эдуард Челленджер.


Это письмо я передал своему секретарю для ответа, и он уведомил профессора, что «мистер Пирлесс Джонс имеет удовольствие принять его предложение».

Это было обычное вежливое деловое письмо, начинавшееся с трафаретного выражения: «Ваше письмо от (без даты) получено».

На это последовал следующий ответ профессора, имевший вид загородки из колючей проволки:


Сэр:

Я замечаю, что вы негодуете на то, что мое письмо было без даты. Смею ли я обратить ваше внимание на тот факт, что в качестве некоторой награды за чудовищные налоги, наше правительство имеет обыкновение ставить маленький круглый значек или штамп на внешней стороне конверта, пока-называя тем как раз нужную вам дату отправления. В случае отсутствия или неразборчивости этого штампа вам надлежит обращаться к содействию авторитетных лиц почтового ведомства. Тем не менее, предлагаю вам направить свои замечания лучше на детали того дела, о котором я хочу с вами посоветоваться, и прекратить обсуждение формы и стиля моих писем.


Мне стало ясно, что я имел дело с сумасшедшим, и я почел за благо, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги, пойти к моему другу Мзлону, которого я знал еще с тех пор, когда мы оба сражались в спортивной команде.

Он был все тот же — неунывающий ирландец и очень потешался над моим первым столкновением с Челленджерэм.

— Ничего, ничего, сын мой, — заявил он. — После пятиминутного разговора с ним вам покажется, что с вас живого содрали кожу. Оскорбить человека ему ничего не стоит.

— Так с какой же стати с ним так няньчатся?

— Никто с ним не няньчится. Если-бы собрать всю ругань, скандалы и полицейские протоколы…

— Протоколы?..

— Да, чорт возьми, он ничуть не задумается спустить вас с лестницы, если вы ему не понравитесь. Это — первобытный пещерный человек в пиджаке. Так и представляю себе его с дубиной в одной руке и кремневым «топором в другой. Бывает, что люди родятся не в том столетии, в каком им бы следовало, а он опоздал родиться лет на тысячу. Это — тип раннего неолита[70]) или что-то в этом роде.

— И такой тип — профессор?

— В том то и дело. Это самый могучий ум Европы, невероятной силы, которая умеет все его фантазии обращать в реальность. Его близкие делают все от них зависящее, чтобы сдержать его, коллеги яростно ненавидят его, но с таким же успехом, с каким два жалких тралера[71]) смогли бы померяться силами с трансатлантическим гигантом. Он просто их не замечает и идет своей дорогой.

— Так, — сказал я, — но теперь одно для меня ясно, что я не желаю иметь с ним никакого дела. От его предложения я откажусь.

— Ничего подобного! Вы примете его целиком и без оговорок, — имейте в виду, — целиком, или потом вы очень пожалеете.

— Почему?

— Хорошо, я вам объясню. Раньше всего, не принимайте всерьез всего, что я вам наговорил о старике Челленджере. Всякий, кто с ним соприкоснется ближе, начинает любить его. Право же, этот старый медведь вовсе не так страшен. Я, например, вспоминаю, как он тащил на спине маленького индейца, заболевшего чумой, тащил сотни миль до реки Мадейра. Во всяком случае, он великодушен и никогда не причинит вам зла, если вы будете к нему честно относиться.

— У него вообще не будет случая так или иначе обращаться со мной.

— Ну, и сваляете дурака, если не пойдете к нему. Вы слышали когда-нибудь о «тайне Хенгист-Даун», о затопленных шахтах на Южном берегу?

— Да, какое-то таинственное исследование угольных шахт, насколько я понял…

Мэлон хитро подмигнул.

— Так поняли, ну и ладно. Видите ли, старик мне доверяет, и я не могу говорить много, пока не получу его разрешения. Но следующее я могу вам сообщить, потому что это уже было в газетах. Некий Беттертон, составивший себе состояние на каучуке, несколько лет назад оставил все свои средства Челленджеру, завещав расходовать их в интересах науки. Это была громадная сумма — несколько миллионов фунтов. Тогда Челленджер купил землю в Хенгист-Даун, в Суссексе.[72]) Это были никуда негодные земли на северной границе мелового района, и он, приобретя большой участок, окружил его колючей проволокой. В центре его владений была глубокая впадина. Здесь он затеял раскопки. Он объявил, — Мэлон подмигнул снова, — будто в Англии есть нефть, и он намерен это доказать. Он построил небольшой образцовый поселок с артелью хорошо оплачиваемых рабочих, которые поклялись держать язык за зубами. Сама впадина так же отгорожена, как и весь участок, и охраняется свирепыми собаками-овчарками. Много репортеров чуть не поплатились там своей жизнью, не говоря уже о задней части брюк, оставшейся в зубах овчарок. Словом, — дело серьезное и крупное, и ведет его фирма Томаса Мордена, но и она тоже связана словом и должна соблюдать тайну. Очевидно, теперь подошло время, когда потребовался специалист по артезианским колодцам. Неужели теперь вы будете так глупы, что откажетесь от подобной работы, обещающей такие интересные перспективы и чек на солидную сумму после их осуществления, — не говоря уже о сотрудничестве с самым поразительным человеком, какого вы когда-либо встречали и никогда больше не встретите…

* * *

Доводы Мэлона одержали верх, и в пятницу утром я направился в Энмор-Гарденс. Я так спешил, чтобы попасть к назначенному Бремени, что очутился у дверей на двадцать минут раньше. Я поджидал на улице, когда мне показалось, что я узнаю машину Роллс-Ройс с серебряной стрелкой на дверцах. Ну, конечно, это машина Джэка Девоншайра, младшего компаньона крупной фирмы Морден. Он мне был известен, как самый корректный человек, так что для меня было форменной неожиданностью увидеть, как он появился в дверях, поднял руки к небу и весьма экспрессивно воскликнул:

— Чорт его дери! Ах, чорт его дери!

— Что с вами, Джэк? На кого это вы так сердиты?

— Алло, Пирлесс! Вы также причастны к этой затее?

— Не совсем, но собираюсь.

— Ну, так вы увидите, что тут можно выйти из себя.

— И даже ваше самообладание, повидимому, лопается.

— Именно. Подумайте сами. Слуга мне говорит: «Профессор велел мне передать, сэр, что в настоящее время он весьма занят, — изволит кушать яйцо, и если вы зайдете в более удобное время в следующий раз, он охотно вас примет». Так он и велел слуге передать. Могу добавить, что я пришел получить сорок две тысячи фунтов[73]), которые он нам должен.

Я свистнул.

— Вы не можете получить денег?

— О, нет, в денежных делах он вполне корректен. Надо отдать справедливость старому горилле, он щедр и не мелочен. Но платит он, когда ему вздумается, и как ему нравится, и ни с кем не желает считаться. Однако, идите и попытайте счастья; посмотрим, как он вам понравится.

С этими словами он прыгнул в мотор и уехал.

Я ждал, продолжая поглядывать на часы и ожидая точно назначенного времени. Я человек довольно сильный, хладнокровный, выступаю в Бельсайзском клубе бокса в среднем весе, но никогда еще я не испытывал подобного волнения перед деловым визитом. Волнение было не физического свойства. Я знал, что с умею постоять за себя, если бы этот взбесившийся сумасшедший бросился на меня; это было смешанное чувство, где боролись страх перед публичным скандалом и боязнь потерять многообещающую работу. Я щелкнул крышкой часов и подошел к двери. Дверь открыл слуга с деревянными чертами лица и с таким выражением — вернее, отсутствием выражения — точно он так привык ко всему, что ничто на свете не может его удивить.

— По приглашению, сэр? — спросил он.

— Конечно.

Он заглянул в список.

— Ваша фамилия, сэр… Так… совершенно верно, мистер Пирлесс Джонс… десять тридцать. Все в порядке. Мы должны быть осторожны, мистер Джонс, поскольку нас одолевают журналисты. Профессор, — как вам, вероятно, известно, — не одобряет прессы. Сюда, сэр. Профессор Челленджер вас принимает.

В следующий момент я очутился перед хозяином дома. За столом красного дерева сидел очень плотный человек с черной бородой и серыми большими глазами, полуприкрытыми густыми ресницами. Огромная голова была откинута назад, а борода торчала вперед; у профессора было выражение нетерпимости, раздражения и вопроса: «Ну, какого чорта вам надо»?



Профессор Д. Э. Чедденджер.

Я положил на стол визитную карточку.

— Ага, — сказал он, взял ее и отстранил, точно она скверно пахла. — Так… Конечно… Вы — так называемый специалист, мистер Джонс, мистер Пирлесс Джонс… Можете поблагодарить своего крестного отца, мистер Джонс, потому что ваше диковинное имя[74]) и привлекло впервые мое внимание.

— Я пришел сюда, профессор Челленджер, для делового разговора, а не для обсуждения моего имени, — ответил я с достоинством.

— О мой дорогой, да вы очень обидчивый человек, мистер Джонс! Ваши нервы находятся в легко возбудимом состоянии. Мне следует весьма осторожно вести дела с вами, мисстер Джонс. Прошу вас, садитесь и успокойтесь. Я читал вашу брошюрку о мелиорации Синайского полуострова. Вы сами ее писали?

— Разумеется, сэр.

Она же подписана моим именем.

— Вот именно. Вот именно. Впрочем, это не всегда совпадает, не так ли? Однако, я готов принять ваше утверждение. Брошюрка обладает кое-какими достоинствами. Среди общей скудости и ограниченности суждений, иногда мелькает что-то, похожее на здравую мысль. Тут и там разбросаны крупицы мысли… Вы женаты?

— Нет, сэр, не женат.

— Тогда есть шансы, что вы сумеете сохранить тайну.

— Если я обещаю что-либо сохранить в тайне, то держу слово.

— Так. Мой юный друг Мэлон (он говорил так, точно Тэду десять лет) — хорошего мнения о вас. Он говорит, что вам можно верить. Доверие для меня весьма важно, потому что ныне я приступаю к одному из величайших опытов, — могу сказать, — к величайшему эксперименту в мировой истории. Я предлагаю вам участвовать в нем.

— Буду считать за честь.

— Да, это в самом деле большая честь. Должен прибавить, что я не поделился бы своей работой ни с кем, если бы она не имела такого гигантского размаха и не потребовала такого количества высоких технических сил. Теперь, мистер Джонс, заручившись вашим обещанием сохранить полную тайну, мы подходим к самому существенному моменту. Дело в том, что Земля, на поверхности которой мы обитаем, сама по себе представляет живой организм, обладающий, как я полагаю, кровеносной системой, дыхательными путями и собственной нервной системой.

«Ясно, — он сумасшедший!» — подумал я.

— Я замечаю, что ваш мозг, — продолжал он, — еще не приспособлен к охвату идеи. Но постепенно он переварит ее. Вы не замечали, как степь напоминает шерсть гигантского животного? Подобная аналогия существует во всей природе. Потом вы заметите периодическое опускание и подъем суши, напоминающие медленное дыхание животного. Наконец, вы заметите, как природа волнуется и почесывается, что для нашего лилипутского состояния выражается в землетрясениях и конвульсиях.

— А вулканы? — спросил я.

— Те-те-те! Они соответствуют тепловым точкам нашего тела.

У меня голова закружилась, и я лихорадочно искал возражения на эту чудовищную гипотезу.

— Температура? — воскликнул я. — Разве не установлено, что она повышается по мере углубления в Землю, и что центр Земли представляет собой расплавленную жидкую массу?

Он отвел мое возражение:

— Вам, быть может, небезызвестно, сэр, — поскольку начальные школы сейчас кое-чему учат, — что Земля сплющена у полюсов. Это значит, что полюса расположены к центру Земли ближе, чем всякий другой пункт поверхности и, казалось бы, должны быть больше подвержены действию тепла, о котором вы говорите. Разумеется, вы не будете отрицать, что температура полюсов несколько ниже тропической?..

— Ваша идея настолько нова и неожиданна…

— Конечно, нова. Привилегия глубокого мыслителя состоит в продвигании идей, которые, в силу своей новизны, часто принимаются консервативной массой враждебно. Ну, сэр, что это такое?

Он взял со стола маленький предмет и помахал им перед носом.



— Ну, сэр, что это такое? — Профессор взял со стола маленький предмет и помахал им…

— Я бы сказал, что это морской еж.

— Именно, — воскликнул он с удивлением, точно услышал умное замечание от ребенка. — Совершенно верно, это морской еж, обыкновенный «эхинус». Природа повторяет себя во многих формах, невзирая на размеры. Этот эхинус — модель, прототип Земли. Вы замечаете, что он имеет грубо круглую форму и сплюснут у полюсов. Представим себе Землю в виде огромного морского ежа. Что вы можете на это заметить?

Главное мое замечание состояло бы в том, что вся его идея слишком абсурдна, но я не посмел сказать этого вслух и поэтому стал искать более вежливых аргументов.

— Живое существо нуждается в пище, — сказал я — А как может утолить свой голод Земля?

— Прекрасное возражение, превосходное, — весьма покровительственно ответил профессор. — Вы хорошо схватываете то, что само собой очевидно, хотя гораздо медленнее ориентируетесь в тонких намеках. Откуда Земля получает пищу? Тут мы снова обратимся к нашему маленькому приятелю — эхинусу.

Окружающая его вода проходит по каналам его тела и обеспечивает его питание.

— Значит, вы думаете, что вода…

— Нет, сэр, нет! Не вода, — эфир!.. Земля, несясь по своей орбите, пасется на пастбищах безконечности, и эфир проникает сквозь нее, и, проходя через ее поры, обеспечивает питание. Целое стадо других планет-эхинусов делают тоже самое: Венера, Марс и остальные, и у каждого есть свои собственные пастбища…

Он — сумасшедший, это ясно, но спорить с ним не следует. Мое молчание он понял, как знак согласия, и улыбнулся мне с самым благожелательным видом.

— Мы подвигаемся вперед, подвигаемся, — сказал он. — Начинает уже мерцать свет. Сперва он немного ослепляет, но мы к нему скоро привыкнем. Прошу еще вашего внимания, пока я сделаю несколько замечаний по поводу этого существа на моей ладони. Допустим, что на поверхности его твердой оболочки имеются некоторые бесконечно-малые насекомые, ползающие по этой самой оболочке. Как вы полагаете, будет ли эхинус знать об их присутствии?

— Думаю, что нет.

— В таком случае, вы легко себе можете представить, что Земля-планета не имеет ни малейшего представления о том, что люди эксплоатируют ее. Она не имеет никакого понятия ни о произрастании растений, ни об эволюции животных, прилипших к ней во время бесконечных блужданий вокруг солнца, — так ракушки облепляют дно старого корабля. Таково положение вещей в настоящее время, и его-то я и хочу изменить.

Я оторопел:

— To-есть как: «изменить»?

— Я хочу дать знать Земле, что имеется хоть один человек, Эдвард Челленджер, который нуждается в ее внимании, который требует ее внимания, настаивает на этом… Разумеется, — это первая попытка такого рода.

— А как, сэр, вы достигнете этого?

— А вот тут-то мы и подходим к деловой части. Вы попали в самую точку. Я снова позволю себе обратить ваше внимание на это интересное маленькое существо, которое я держу в руке. Под защитной оболочкой — это сплошные нервы, невероятная чувствительность. Разве не ясно, что если паразитирующее на нем животное желает привлечь его внимание, оно должно проколоть его кожу? Тогда оно возбудит нервную систему, чувствительный аппарат.

— Разумеется…

— Или возьмем другой пример: домашнюю муху или комара, эксплоатирующих поверхность человеческого тела. Мы можем и не знать, не быть уверены в их присутствии. Но вдруг, когда насекомое запускает свое жало, свой хоботок сквозь кожу, — нашу защитную кору — мыс неудовольствием вспоминаем, что ведь мы не совсем одни. Теперь мои намерения становятся для вас понятнее? Во тьме забрезжил свет, не так ли?

— Чорт возьми! Вы ходите проткнуть свое жало сквозь земную кору?

Он закрыл глаза от удовольствия:

— Вы видите перед собою того, — сказал он, — кто первый проникнет сквозь эту твердую защитную броню. Я даже могу говорить об этом в настоящем времени и сказать: который проникает!

— Вы уже сумели это сделать?

— С благосклонной помощью Мордена и Компании. Думаю, могу теперь сказать: да, я это сделал. Несколько лет неустанной работы, производившейся днем и ночью всеми существующими видами сверл, буров, землечерпалок и взрывчатых веществ, наконец, привели нас к цели.

— Неужели вы хотите сказать, что вы пробили кору?

— Если ваше замечание выражает удивление, — это ничего, удивление пройдет. Если же оно обозначает недоверие?..

— Нет, сэр, ничего подобного!

— В таком случае примите мое утверждение, отбросив комментарии. Мы пробили кору. Толщина ее оказалась около 14422 ярдов[75]) или, в круглых цифрах, — восемь миль. Вам будет небезъинтересно узнать, что в периоде работы мы имели счастье натолкнуться на мощный пласт угля, который, вероятно, со временем сможет окупить все расходы нашего предприятия. Главным нашим затруднением были подземные источники в нижне-меловых слоях и пески Гастингса, но мы их преодолели. Теперь мы достигли нижнего этажа, а в нижнем этаже будет работать никто иной, как мистер Пирлесс Джонс. Вы, сэр, представляете собою комара, а ваш артезианский бур будет комариным жалом. Мозг сделал свое дело, мыслитель может отойти в сторону. Теперь очередь механика, «несравненного» механика с его металлическим жалом. Вам теперь ясно?

— Но вы упомянули цифру: восемь миль! — воскликнул я. — Известно ли вам, сэр, что пять тысяч футов[76]) считается пределом возможности артезианского бурения? Я лично знаком с одним колодцем в Верхней Силезии глубиной в 6200 футов, но это исключительная вещь, своего рода чудо техники.

— Вы меня не поняли, мистер Несравненный. Либо мои объяснения, либо ваш мозг — недостаточно ясны, и я не буду настаивать, что именно. Я прекрасно осведомлен о пределах артезианского бурения. Я не истратил бы миллионов фунтов стерлингов на колоссальный туннель, если бы мог обойтись грошовым буреньем в шесть тысяч футов. Все, что я от вас требую, — это приготовить бур, обладающий наивысшей остротой, но не более ста футов в длину и приводимый в действие электрическим мотором. Совершенно достаточно обыкновенного ударного бура, поднимающегося обратно силой собственного веса.

— Но почему с электромотором?

— Я здесь для того, чтобы давать приказы, а не разъяснения, м-р Джонс! Слушайте! Прежде чем вы окончите свою работу, может случиться, — повторяю: может случиться, — что ваша жизнь будет зависеть от того, что бур можно будет приводить в действие электричеством на расстоянии. Я надеюсь, это возможно будет сделать?

— Конечно, это можно сделать.

— Тогда приготовьтесь. Не все еще готово для вашего активного выступления, но вы теперь же приступите к его подготовке. Больше мне нечего вам сказать.

— Но мне необходимо, — возразил я, — знать, через какого рода почву будет проходить бурав: песок, или глину, или мел, — каждый вид почвы потребует особого обращения.

— Тогда, скажем, — слизь, желе, — ответил Челленджер. — Да, теперь мы будем предполагать, что вашему буру предстоит пробить слой слизи. А теперь, м-р Джонс, я должен сосредоточиться на довольно серьезных вопросах и поэтому пожелаю вам доброго утра. Формальный контракт, с упоминанием суммы ваших расходов и всего прочего, вы можете подписать с главным руководителем работ.

Я поклонился и повернулся, чтобы итти, но, не дойдя до двери, остановился. Любопытство одолело. Он яростно писал, тупым пером царапая бумагу, и сердито посмотрел на меня.

— Ну, сэр, чего еще? Я надеялся, что вы ушли?

— Я только хотел спросить вас, сэр, какова может быть цель этого невероятного эксперимента?

— Прочь, сэр, прочь! — сердито крикнул он. — Старайтесь возвыситься над меркантильными и утилитарными коммерческими соображениями. Пошлите к чертям ваши испытанные деловые стандарты. Наука ищет знания. Узнать раз навсегда, кто мы, почему и где мы находимся — разве это не величайшее дело? Идите, сэр, идите!

И опять его огромная косматая голова склонилась над бумагами, и борода разметалась по столу. Тупое перо заскрипело еще пронзительнее прежнего.

Я ушел от этого необыкновенного человека, а в голове моей вихрем кружились мысли о странном предприятии, участником которого я только что стал.

Придя в свою контору, я застал широко улыбавшегося Тэда Мэлона, который ждал результатов моего визита к Челленджеру.

— Ну? — воскликнул он. — Не стало хуже? Ни драки, ни покушения на вашу жизнь? Наверно, вы были с ним очень тактичны. Что вы думаете о старике?

— Самый тяжелый, наглый, нетерпимый, самовлюбленный человек из всех, кого я встречал, но…

— Вот, вот! — перебил Мэлон. — Все мы доходим до этого «но». Верно: он именно таков, как вы говорите, и даже много неприятнее, но чувствуешь, что такого большого человека нельзя измерять нашей обычной меркой, и от него можно вынести то, чего не позволишь никому на свете. Не так-ли?

— Ну, я не настолько близко его знаю пока, чтобы уверенно ответить, но должен признаться, что если он не просто буйно-помешанный, и если то, что он утверждает — правда, тогда он действительно выдающаяся личность. Но правда ли?

— Разумеется, правда, — Челленджер всегда прав. Ну, до чего же вы договорились? Говорил он вам о Хенгист-Даун?

— Да, мельком…

— Ну, так поверьте мне, что это предприятие колоссально, — колоссально по замыслу и по выполнению. Он ненавидит всех журналистов, но доверяет мне, зная, что я не сообщу больше того, на что он меня уполномочит. Поэтому мне известны его планы, по крайне мере, многие из них. Это такая хитрая старая птица, что никогда не знаешь, что у него творится там, на донышке. Как бы то ни было, я знаю достаточно, и могу уверить вас, что Хенгист-Даун — совершенно конкретное предложение, почти окончательное. Мой вам совет: пока просто ждите событий, но подготовляйтесь к ним, приводите в порядок свои материалы. Вы довольно скоро получите известия или от него, или от меня.

* * *

Известия пришли от самого Мэлона. Через несколько недель рано утром он явился ко мне в контору:

— Я к вам от Челленджера, — заявил он.

— Вы вроде рыбы-пилота при акуле.

— Я горжусь тем, что для него я что-то значу. Он в самом деле удивительный человек. Все готово, и все его рассчеты подтвердились. Теперь ваша очередь, а затем он даст сигнал к поднятию занавеса.

— Не поверю, пока не увижу собственными глазами, но у меня все уже готово, упаковано, и остается только уложить на грузовик. Я могу приступить в любой момент.

— Тогда приступайте теперь же. Я отрекомендовал вас, как на редкость энергичного и пунктуального человека; смотрите, не подведите меня. Итак, отправимся по железной дороге, и по пути я сообщу, что вам предстоит делать.

Было ясное весеннее утро (для точности — 22 мая), когда мы пустились в это фатальное путешествие, приведшее меня к событиям, отныне ставшим историческими. По дороге Мэлон передал мне письмо от Челленджера, являвшееся для меня инструкцией.


Сэр:

По приезде в Хэнгист-Даун благоволите явиться в распоряжение мистера Барфорт, главного инженера, посвященного в мои планы. Мой молодой друг Мэлон, податель сего, также имеет к этому отношение и может избавить меня от непосредственных переговоров. В настоящее время мы закончили обследование некоторых феноменов шахты на уровне 14000 футов и ниже, которое всецело подтвердило мои гипотезы о природе массы планеты. Но требуются еще более веские доказательства, прежде чем я смогу произвести должное впечатление на ограниченные взгляды современного научного мира. Эти доказательства надлежит добыть вам, а они будут свидетелями. Спускаясь в лифте, вы заметите, что проходите постепенно: залежи вторичного мела, угольные пласты, девонские и кембрийские отложения и, наконец, гранит, через слой которого проходит большая часть нашего туннеля. Дно его в настоящее время покрыто тарполином[77]), и я запрещаю вам снимать его слой, поскольку всякое грубое прикосновение к чувствительной внутренней пленке земного ядра может привести к чудовищным результатам. По моему распоряжению, поперек шахты укреплены две крепких балки, с настилом в двадцати футах над ее дном, и между ними оставлено небольшое пространство. Оно будет играть роль зажима для ваших приборов артезианского бурения, в частности, — для трубы. Бура в пятьдесят футов длиной вполне достаточно: на двадцать футов он будет опущен под настил, так что коснется непосредственно слоя тарполина. Если вы дорожите своей жизнью, не опускайте его ни на дюйм ниже. Тридцатифутовая часть бура будет высовываться над настилом и, когда вы установите его, мы определим, что в почву он войдет не меньше, чем на сорок футов. Поскольку субстанция почвы здесь чрезвычайно мягкая, я полагаю, что вам даже не понадобится двигательной силы, и труба собственной тяжестью проникнет в те слои которые мы еще не вскрыли. Этих инструкций совершенно достаточно для нормально-развитого человека, но я несколько опасаюсь, что вам потребуются дополнительные разъяснения, о которых сообщит мне наш юный друг Мэлон. 

Джордж Эдвард Челленджер.


Легко представить себе, что к моменту прибытия на станцию Торрингтон, близ северной границы Саут-Даун, я был чрезвычайно взволнован. Поношенная каретка старенького Воксхолла ждала нас, и потащила за шесть-семь миль по проселкам и кочкам, глубоко взрытым колеями, доказывавшим, что здесь происходило оживленное движение. Сломанное колесо автомобиля лежало в стороне в траве, и, повидимому, не нам одним путь казался тяжелым. В одном месте, в стороне от дороги, лежал разбитый остов крупной машины, и мне показалось, что я различаю клапаны и пистоны гидравлического насоса.

— Это все работа Челленджера, — ухмыльнулся Мэлон. — Говорят, будто машина оказалось неточной на одну десятую дюйма, и он попросту вышвырнул ее вон.

— И, конечно, возникло судебное дело?

— Судебное дело? Дорогой мой, да, тут следует открыть постоянное отделение суда. У нас дел в суде хватит на целый год, да и правительству тоже. Старый чорт никого не боится. Это наше нормальное состояние — таскаться по судам. Ну, приехали. Дженкинс, вы можете нас пропустить.

Высокий человек с изуродованным ухом заглянул в автомобиль и подозрительно осмотрел нас. Узнав Мэлона, он приветствовал его:

— Ладно, мистер Мэлон. А я думал, что это от американского «Ассосиейшед Пресс»[78]).

— Они тоже пытались попасть сюда?

— Сегодня они, а вчера молодцы из «Таймса[79]). О, они тут рыщут, как охотничьи собаки. Вот посмотрите-ка. — Он указал на далекую темную точку на горизонте. — Не угодно ли: это телескоп чикагской газеты «Дэйли Ньюс». Да, они здорово охотятся за нами. Я видел, как они там, у маяка, галдели, как стая ворон.

— Бедная газетная братия, — сказал Мэлон, ведя меня через калитку чудовищно спутанной колючей проволокой изгороди. — Я сам из их сословия, и знаю, каково им приходится.

В эту минуту мы услышали позади жалобный стон:

— Мэлон, Тед Мэлон!

Стонал маленький толстенький человечек, только что подкативший на мотоциклетке и теперь барахтавшийся в объятиях геркулеса-сторожа.

— Эй, пустите меня! — кричал он. — Уберите лапы! Мэлон, отзовите вашу гориллу!



— Пустите меня — кричал журналист, барахтаясь в объятиях геркулеса-сторожа.

— Отпустите его, Дженкинс. Это мой приятель, — крикнул Мэлон. — Ну, старый боб, в чем дело? Чего вам надо в этих краях? Ваше место на Флит-Стрит[80]), а не в диких оврагах Суссекса.

— Вы прекрасно знаете, что мне нужно, — ответил посетитель. — Я получил приказ написать статью насчет Хенгист-Даун, и не могу явиться обратно без матерьяла.

Очень жаль, Рой, но здесь вы ничего не получите. Вам придется остаться по эту сторону проволочной изгороди. Если это вам не улыбается, придется вам пойти к профессору Челленджеру и взять у него пропуск.

— Был уже, — мрачно сказал журналист. — Сегодня утром.

— Ну, что же он сказал?

— Он пообещал выкинуть меня в окно.

Мэлон засмеялся.

— А вы что?

— Я сказал: «а почему не через дверь?» и вышел через нее, чтобы доказать, что и это не плохой путь. Спорить было некогда, и я просто ушел.

— Ничем не могу помочь вам, Рой. Возвращайтесь в свою редакцию и, если подождете несколько дней, я, как только старик позволит, дам вам информацию.

— И никак нельзя туда проникнуть?

— Никак.

— Деньги?

— Вы сами знаете, что нет.

— Говорят, что здесь прокладывают прямой путь в Новую Зеландию?

— Для вас это будет прямой путь в больницу, Рой, если вы здесь будете мешаться. Пока прощайте. Нам надо заняться своими делами.

— Это Рой Перкинс, военный корреспондент, — говорил мне Мэлон, пока мы шли через огороженный участок. — Мы ему натянули нос; а он считался непобедимым и вездесущим репортером. Ему помогает проникать всюду его толстая невинная рожа. Ну, мы подходим к главному штабу. Вот, — он указал на группу бараков с красными крышами, — это рабочие бараки. Тут живет множество рабочих, оплачиваемых значительно выше обычного. Но они обязаны быть холостяками или вдовцами и дают клятву хранить служебную тайну. Не думаю, чтобы кто-нибудь из них пожелал уйти с работ. Вот их футбольная площадка, а этот дом — библиотекам клуб. Смею вас уверить, — старик не плохой организатор. А вот м-р Барфорт, главный инженер и производитель работ.

К нам приближался высокий, худой, меланхоличный человек; его морщинистое лицо было озабочено.

— Очевидно, вы инженер-артезианец? — мрачно сказал он. — Мне передали, что вы должны приехать. Чрезвычайно рад вашему приезду, потому что, скажу откровенно, эта ответственность начинает мне действовать на нервы. Мы работаем на ура, и я не знаю, что нам попадется дальше: источник-ли меловой воды, пласт-ли угля, фонтан нефти или, может быть, язык адского пламени. Мы вытащили оттуда все, что можно, но насколько мне известно, последняя часть работы за вами.

— Там очень жарко, внизу?

— Н-да, жарковато, этого отрицать не приходится. И все же, пожалуй, там не жарче, чем полагается при таком громадном атмосферном давлении на столь ограниченную площадь. Разумеется, вентиляция отвратительна. Мы накачиваем воздух вниз, но все равно больше двух часов человеку выдержать трудно, а они все работают с большой охотой. Вчера профессор спускался вниз сам, и остался очень доволен всем. Пойдемте-ка позавтракать вместе с нами, а потом вы все увидите сами.

* * *

После скромной и быстрой закуски главный инженер любезно и основательно ознакомил нас со своим управлением и повел через ряд свалок использованных машин и орудий, сквозь которые уже пробивалась трава. В одном месте мы увидели огромную гидравлическую землечерпалку Арроля, освобожденную от чехла, которая одна из первых начала раскопки в этом месте. Около нее находилась крупная машина, выпускавшая бесконечный стальной канат, к которому был прикреплен ряд черпаков; эти черпаки непрерывно поднимали на поверхность земли обломки камня и мусор из шахты, по мере ее углубления. В здании силовой станции работало несколько большой мощности турбин Эшер-Висса, делая до сто сорока оборотов в минуту. Они приводили в действие гидравлические аккумуляторы[81]), нагнетавшие воздух под давлением до 1400 фунтов[82]) на квадратный дюйм, передававшийся в шахту по трехдюймовым трубам и приводивший в движение четыре сверла алмазной стали с полными наконечниками типа Брандта.

К турбинному зданию прилегала электрическая станция, дававшая ток для огромных осветительных установок. Тут же находилась дополнительная турбина в 200 лошадиных сил, приводившая в движение десятифутовый вентилятор, нагнетавший воздух по двенадцатидюймовым трубам на самое дно шахты.

Демонстрирование всех этих чудес сопровождалось техническими пояснениями гордых своими результатами инженеров, донимавших меня техническими терминами, что я, в свою очередь, делаю по отношению к читателю, К счастью, вскоре объяснения были прерваны. Я услышал шум колес и увидел, что мой трехтонный Лейланд, подпрыгивая и покачиваясь, катит по траве, нагруженный сверлами и разборными частями труб. На грузовике восседал десятник Питерс и, рядом с шофером, рабочий мрачного вида. Оба тотчас же соскочили и принялись разгружать машину, а мы с главным инженером и Мэлоном направились к шахте.

Это было гораздо более удивительное место, чем я себе представлял. Массы земли — тысячи тонн, вынутые из шахты, — были нагромождены в форме гигантской подковы и образовали весьма солидный холм. Внутри этой подковы, состоявшей из мела, глины, угля и гранита, поднимался остов из крепких железных балок и колес, откуда исходило управление насосами и лифтами. Они были соединены с кирпичным зданием силовой станции, замыкавшей концы подковы. Под железным остовом чернела открытая пасть шахты — огромный зияющий колодец футов 30–40 в диаметре, выложенный внутри кирпичом и цементом.

Нагнувшись над краем колодца, я заглянул в ужасающую бездну, которая, как мне говорили, имела около восьми миль в глубину, и у меня закружилась голова при одной мысли о том, что она в себе таит. Солнечный свет по диагонали проникал в отверстие, и я мог различить всего какую-нибудь сотню ярдов стены из грязного мела, тут и там, в слабых местах, подкрепленного кирпичной кладкой и цементом.



Нагнувшись над краем колодца, я заглянул в ужасающую бездну…

И вот, смотря вниз, я увидел далеко-далеко, в беспросветной глубине, легкий лучик света, мельчайшую световую точку, но не мигающую и ясную в этой черной бездне.

— Что это за свет? — спросил я.

Мэлон склонился над парапетом рядом со мной.

— Это поднимается один из лифтов. Не правда ли, чудесное зрелище? Он от нас на расстоянии мили или того больше, а этот слабый свет — мощный дуговой фонарь. Лифт поднимается быстро, и будет здесь через несколько минут.

И верно, световая точка все росла и росла, пока не заполнила колодец серебристым сиянием, и я должен был отвернуться от невыносимо сильного ослепительного блеска. А через мгновение клетка лифта остановилась наверху среди железных переплетов, четверо людей вышли из нее и направились к выходу.

— Почти все сейчас находятся внизу, — сказал Мэлон. — Это не шутка — проработать два часа на такой глубине. Ну, кое-что из ваших инструментов готово к работе. Самое лучшее, по-моему, что нам следовало бы предпринять, — это спуститься вниз. Там вы будете иметь возможность сами определить положение.

(Окончание следует)
Загрузка...