Всемирный следопыт, 1927 № 11

В БОЛОТАХ КАРЕЛИИ

Из эпохи гражданской войны в Карелии.

Рассказ В. Белоусова

От редакции

Беспримерная по отваге и геройству фронтовая борьба восставшего пролетариата за свободу отделяет нас от темного времени царизма. Не просто, не играючи достигло наше советское государство той силы и крепости, перед которыми вынуждены преклониться многие, сохранившие еще долю трезвости представители буржуазии. Много трудных минут пришлось пережить, прежде чем выйти победителем из всех тех невзгод и препятствий, которые стояли на пути нашего молодого государства.

Особенно много таких трудных минут пришлось выдержать нам в 1919 году.

Всевозможные белые банды наступали отовсюду. Мы знаем, что с юга их мутная волна докатывалась в то время почти до Орла, Юденич подходил к самому Ленинграду (тогда еще Петроград% с востока чехо-словаки и Колчак занимали Волгу, в Архангельске произошел английский десант.

Не миновала войны и маленькая, тогда еще полудикая Карелия. Две лавины белых войск сдавливали в то время ее: с севера — сербо-англо-русско-французский сброд под громким названием Северной армии ген. Миллера и с запада, от Финляндии, — Олонецкая добровольческая армия. Сравнительно большим силам белых были противопоставлены в Карелии незначительные кадры красных. Между тем, если бы поток белогвардейцев не был бы там задержан, белые прорвались бы по линии Свирь — Ладожское озеро — Нева, и Ленинград был бы взят с тылу. Отстоять Карелию было необходимо во что бы то ни стало.

Советские войска дрались в Карелии совершенно беспримерно. Достаточно упомянуть о следующих, полных героизма фактах, чтобы увидеть, как много отваги было проявлено красными бойцами, верившими в правоту своего дела.

Шестьдесят плохо вооруженных красноармейцев сдерживали на Мурманской ж. д., к северу от Онежского озера, в течение нескольких недель продвижение всей армии ген. Миллера.

9 ноября 1919 г. ночью в пургу и мороз батальон красных высадился на берегах Онежского озера, в самдм сердце неприятеля — у Медвежьей горы и внес в ряды белых полную дезорганизацию.

В одну ночь тайно был переброшен советский флот из Петрозаводска по Онежскому озеру и Свири в Ладожское озеро и, неожиданно появившись перед Видлицами, где находился главный штаб Добровольческой армии, после бомбардировки высадил десант и занял Видлицы в полчаса.

Следует прибавить еще, что природные условия Карелии делали борьбу крайне трудной. Дикие горы, покрытые таежными лесами, огромные болота, порожистые реки, обширные озера — все это создает картину хотя и очень красивую, но далеко не способствовавшую ведению войны.

Такая обстановка помогала действиям многочисленных белых групп, которые или действовали самостоятельно, или присоединялись на время к «регулярным» белым бандам и в ту эпоху совершенно наводняли Карелию. Борьба с такими шайками была еще более трудна, чем с войсками, в силу большой их подвижности, и могла вестись только партизанским путем…

Предлагаемый рассказ рисует нам один из тех эпизодов войны, которые могут быть названы одновременно и мелкими и великими, ими была наполнена отважная борьба красных отрядов в своеобразных карельских условиях.

Рассказ написан по результатам личных обследований, произведенных автором на месте, по заданию редакции «Всемирного Следопыта» снарядившей в летнем сезоне 1927 г. в Заонежье и Карелию специальную краеведческую экспедицию.

В Маркелицы, в штаб полка привели перебежчика. Он был в рваной шинели, без шапки, и на лице его застыл страх. Он еле шел, и конвоировавшие его два красноармейца то и дело подталкивали его и негромко предлагали:

— Иди, что ль. Некогда здесь с тобой…

Перебежчик боялся наказания и поэтому с изумительной быстротой, захлебываясь словами, выпалил перед командиром полка все, что знал о белофиннах. Большая часть сведений, которые он сообщил, были и раньше известны красным через разведчиков, но одно сообщение оказалось новостью.

Перебежчик передал, что сегодня ночью рота бело-финнов обходным движением пришла в Ним-озеро, в деревню в 20 верстах от Маркелиц, и в следующую ночь намерена перейти по гатям через Липочагское и Кутижское болота и внезапно напасть на Маркелицы с тыла.

Немедленно после того, как перебежчика увели, командир полка вызвал в штаб командира второй роты Алексеева. Алексеев только что собрался ехать на Сян-озеро, где пошаливала какая-то белая банда, и сидел уже на своем сером в яблоках коне, когда вестовой передал ему приказ командира, — и поэтому он явился в штаб полка в полной боевой готовности.

Командир полка вкратце сообщил ему сведения, полученные от перебежчика.

— По приказу начальника дивизии, — сказал командир полка, — мы должны запирать линию Сям-озера — Киндасова. Эта линия беспокойная, и людей брать оттуда мы не можем. Вы знаете болота к северу от Маркелиц?

Алексеев ответил утвердительно.

— Как можно перейти их?

— Только по гатям.

— Как идут гати и что они из себя представляют?

— Одна гать идет из Ним-озера прямо на юг до самых Маркелиц, другая— от озера Эльмит и соединяется с первой в версте к северу от Кутижского озера. Обе они представляют из себя всего лишь бревна и доски, проложенные вдоль болота, и по нивд можно пройти только гуськом.

— Значит, чтобы из Ним-озера подойти к Маркелицам, белые могут воспользоваться лишь одной гатью?

— Да, одной.

— Есть у вас в роте три ловких, сильных и верных человека, хорошо знающих местность?

— Да, есть.

— Сегодня вечером они должны в нескольких местах разобрать гать и спутать их так, чтобы белые заблудились в болоте. На вашу личную ответственность.

— Хорошо, товарищ, будет сделано.

Алексеев выбрал из своей роты трех красноармейцев. К вечеру, когда в лесу стало сумрачно и потянуло свежим и сырым воздухом с болот, они выбрались из Маркелиц налегке, без винтовок и шинелей, вооруженные наганами и длинными баграми, и пошли по верховой тропе в лес.

У выхода из деревни, часовой, накалывая их пропуска на штык винтовки, шутливо спросил:

— Что, товарищи, никак на медведя с рогатинами пошли?

— Факт! — ответил один из них.

Лес начинался у самой деревни. Был он здесь редким: высокие, прямые сосны росли отдельно, далеко друг от друга. Между ними повсюду лежали большие валуны, наполовину вдавившиеся в землю и сильно обросшие разноцветным мхом. Изредка из земли выпирали целые скалы, округло обточенные когда-то ледником, серые, покрытые, как морщинами, сотнями мелких трещинок.

Недавно прошел дождь, — было сыро.

Тропинка шла то по лужам, то по трясине, то по камням. Иногда через лужи были перекинуты тонкие жерди, чаще же приходилось шагать прямо по воде. Сильно и пряно пахло сырой сосной. Обвалившиеся шишки лежали на земле — влипшие в грязь, намокшие, черные, они мягко раздавливались под сапогами.

Трое посланных шли быстро и молча. Это были: Семен Щукин, Аким Суворин и Николай Кутяпов. Все трое были большие друзья.

Семен Щукин всю германскую войну прослужил в армии. За четыре года дослужился до унтера, был ранен в ногу, поправился, только одна нога у него стала чуть короче другой. Когда он лежал в лазарете в забытьи от боли, он сильно бредил и в бреду все повторял: «ой, нога моя, нога». Так за ним и осталось прозвище Семен-Нога.

Был он среднего роста, рыжий, плотный, языком зря не трепал, но повеселиться — песню спеть или сплясать — был не прочь. В Красную армию он пришел добровольцем.

Аким Суворин, или как его в полку звали, Аким Николаич, за год, который он провел в Красной армии, из прежнего — жалкого, боящегося войны мужичка чудесным образом превратился в отважного красного воина, умного, всегда веселого и неунывающего.

На войну он смотрел, как на сложный и занимательный вид охоты, очень любил попадать в трудные переделки, потому что это казалось ему интересным, и шел на врага, как на крупного и хитрого зверя.

Третий — Николай Кутяпов — был человеком совсем другого покроя. По специальности математик, с высшим образованием, он имел возможность устроиться в тылу, но отказался. На войну он пошел главным образом из любопытства.

Он был высокий, сутулый, должно быть, не очень здоровый.

Первое время он вел себя тихо, очень скромно, но потом как будто что-то переломилось в нем — он стал бросаться в самые опасные и трудные дела, всегда, как казалось, нарочно подвергая себя наибольшей опасности, часто совершенно напрасно. Он сам придумал план запутывания гатей, который очень понравился Алексееву, и Кутяпов был назначен старшим в эту группу трех.

…Через четверть часа ходьбы, Щукин, Суворин и Кутяпов вышли на край леса. Опушка была обозначена канавой, и за канавой лежало покрытое плотным неподвижным слоем тумана болото. Поросшее низкой травой и очень редкими и жидкими елочками, которые все были одной общипанной формы, одного размера и стояли словно нарочно одинаково подрезанные, — болото это тянулось на север на десятки верст и ближайшее селение за ним было в двадцати верстах отсюда.

Там, где кончалась тропинка, упираясь в болото, от самого леса шел и исчезал в тумане ряд бревен, положенных на сырую землю. Бревна эти были полусгнившие, глубоко увязшие в трясину, все мокрые и скользкие. Это и была гать.

Туман на болоте был тяжело придавлен сверху начинавшей спускаться на землю темнотой, и болото дышало густой и липкой сыростью. Справа виднелись более темные, чем туман, пятна-это были холмы — последние отроги Олонецких гор, уходившие здесь на восток и постепенно терявшиеся в низине.

Аким Суворин, выйдя на опушку, посмотрел на небо, на туман, медленно вздохнул и немного задумчиво сказал:

— Никак, товарищи, дождь будет…

— Вот что, друзья, — заговорил Кутяпов, усаживаясь на большой камень и закуривая. Багор он положил на землю. — Знаете вы здешние гати?

— Ясно! — отозвался Семен, разглядывавший что-то интересное на земле и присевший для этого на корточки.

— Ну, вот-с, — продолжал Кутяпов, — план наш такой. Мы должны за Кутижским озером разобрать обе — Ним-озерскую и Эльмитовскую гати так, чтобы они широкой дугой соединились друг с другом. И когда, стало быть, белые пойдут из Ним-озера на Маркелицы…

— Они придут к себе же в Эльмит! — подхватил Аким, стоявший поодаль, оперевшись на багор. — Ловко!

Семен удовлетворенно гмыкнул.

— Вот это самое. Придут к себе же в Эльмит. Кроме того, мы вынем несколько бревен из Нимозерской гати так, для отвода глаз. В том же месте, где устроим большую дугу, мы, стало быть, тоже вынем столько бревен, сколько нужно, чтобы белые пошли обратно в Эльмит и не заметили гать, идущую на Маркелицы… Идет?

— Эх, и надуем же мы их, голубчиков! — с восторгом, от чистого сердца, воскликнул Аким! — Останутся они вот с таким носом! — И он показал рукой, с каким длинным носом останутся белые.

Когда Кутяпов неспеша докурил папиросу, все трое спустились на гать. Туман своей промозглой сыростью сразу охватил их. И сразу все очертания предметов сделались обманчивыми, необычными. Кусты казались какими-то животными, огромными и слизистыми, как студень, застрявшими в тумане. Идущий человек вырастал до чудовищных размеров и, казалось, как-то вприпрыжку плыл по воздуху. Бревна гати растворялись в тумане, и на расстоянии двух шагов их было трудно различить. Сильно темнело.

Сначала красноармейцы зашагали быстро, но скоро убедились, что придется сбавить прыти. Бревна лежали неровно, часто между ними было больше метра расстояния, были они все гнилые, частью превратившиеся в труху, — итти по ним скоро, да еще в темноте, было совершенно немыслимо.

Первым оступился Аким. Он споткнулся о сучок, другой ногой попал на скользкий край бревна, соскользнул и сразу провалился в трясину по колено.

— А, морж твой дедушка! — ругнулся он, с громким хлюпаньем вытягивая завязшую ногу, — давай», братцы, ходу сбавлять. Ничего не видно.

Немного погодя дошла очередь и до Кутяпова.

Он шел впереди и по близорукости более темную траву принял за бревно, шагнул туда и завяз подобно Акиму.

Ему помогли выбраться, потянув его за багор.

Семен шел сзади, шагал аккуратно, в сомнительных случаях щупал перед собой багром и только раз собирался было упасть, но удержался.

Минут через сорок слева от гати, между елками, что-то блеснуло в темноте.

— Кутиж-озеро, — сообщил Кутяпов, одним глазом поглядывая на озеро, а другим на бревно, на которое он метил попасть ногой.

— Я на нем летом мурду ставил, — начал рассказывать Аким. — Ну и рыбы же там, я вам доложу. Так и лезет. Поставил я мурду, ночью прихожу — на плоту подъезжаю — боже ты мой, все так и кипит в моей мурде рыбой! Сеть я, значит, запустил, потянул, так весь плот и утопил вместе с собой, до того рыбы много вытянул… Вот это ламбушка…

— Тише! Стой! — оборвал его Семен.

Все остановились. Кутяпов сразу не удержался, шагнул вперед, под его сапогом, раскатываясь эхом в тумане, сильно затрещало полусгнившее бревно. Испугавшись, Кутяпов присел на корточки.

— Что? — прошептал Аким.

— Вон там словно кто шевелится… — тихо сказал Семен, показывая багром вперед в туман. — Слушай-ка… Ничего?

— Цыц! Шаги! — быстро шепнул Кутяпов.

На гати, где-то вдалеке действительно послышались вдруг шаги, быстро затихли и смолкли.

— Рыбак, — предположил Семен.

— Да! Заманишь теперь сюда рыбака, как бы не так! Лазутчик, белый!

— Ну, ладно. — Кутяпов поднялся и передернул плечами от сырости. — Кто бы то ни был, не останавливаться же нам здесь…

— Факт, — согласился Аким.

У него было несколько излюбленных словечек. «Факт» было одно из них.

Тронулись дальше. Как и предполагал Аким, скоро начался дождь. К счастью, он был не сильный и не заставлял красноармейцев вспоминать о шинелях. Отчасти этот дождь был даже им наруку, так как заглушал их шаги, и меньше было вероятия, что их услышат со стороны белых.

Зато бревна стали очень скоро тонуть в взбухшем болоте и проваливаться под ногами. Пришлось итти еще медленней.

Семен на этот раз шел впереди.

— А слыхали, братцы… — неспеша заговорил он, но сразу вдруг прервал самого себя:

— Фу, чорт!

— В чем дело? — спросил Кутяпов.

— Вроде как будто бревна нет… Еле удержался!

Все трое всмотрелись в темноту перед собой. Семен пошарил впереди багром.

— Нету ничего…

— Как апельсин, — снисходительно согласился Аким, тоже пошарив. — Что же теперь?.. А ну-ка, я попробую. Держи меня, друзья, коли что…

Осторожно уткнувшись в кочку багром, Аким спустился с бревна и шагнул вперед. Послышалось бульканье и такой звук, как будто кто-то, сильно выпуская воздух, сказал: «ппа». Потом все стихло. Силуэт Акима сделался недвижим.

— Ну? — произнес Кутяпов.

Аким повозился в темноте.

— Ппа, ппа, ппа! — зашумело болото.

— Увяз, — послышался спокойный голос Акима.

— Ну, и дура за это! — не сдержался Кутяпов. — Как тебя вытаскивать теперь? И нужно тебе было лезть! Вот тоже…

— Не лай — бревно вижу.

— Где?

— Вон к кусту, аршина два…

— Бревно — факт… — подтвердил он, помолчав.

Устроили совещание. Кутяпов и Семен стояли на бревне, Аким — по пояс в трясине. Решили, что перебраться можно только по баграм, при чем Аким, раз он уже увяз, будет служить мостом и поддерживать багры, чтобы они не утопли.

— Ты как, крепко стоишь? Под ногами-то что? — спросил его Семен.

— Есть что-то. Устою. Лезь, братва!

По переправе, сложенной из трех багров, Кутяпов ползком добрался до Акимова плеча и оттуда к бревну. Укрепившись там, он пощупал руками кругом себя.

— Ну, торопиться, товарищи, надо. Не опоздать бы! — встревоженно произнес он.

— А, что?

— Не спроста здесь два бревна рядом лежат — значит, вытянул кто-то до нас одно из них с того места, где Аким провалился. Потому и дыра получилась. Так-то.

— Вот беспокойство какое, прости, господи, — завозился Аким, и болото под ним забулькало и защелкало. — Это, значит, тот каналья, которого шаги слышали… У-у… Скупался я за него!

Семен быстро перебрался по баграм вслед за Кутяповым. Сложнее дело обстояло с Акимом, — болото не хотело отдавать то, что оно считало уже своим. Но соединенными усилиями Кутяпова-Семена и крепкого багра увязший красноармеец был вытащен.

Скоро подошли к тому месту, где гать разделялась надвое. Одна шла прямо— это была Нимозерская гать, другая— налево — Эльмитовская гать. Сделав несколько шагов по Нимозерской гати, Кутяпов остановился.

— Ну, за работу, друзья, — сказал он. — Некогда прохлаждаться.

…И изогнувшись своей длинной фигурой, он взмахнул багром, зацепил им первое бревно из Эльмитовской гати и изо всех сил потянул его:

— А, ну!

Крюк попал на трухлявое место, не удержался, и Кутяпов неожиданно оказался сидящим верхом на своем бревне.

— Так! — проговорил он. — Нужно осторожней. А ну, еще!

На этот раз он оказался счастливей. Багор зацепился, и бревно подалось. Работа закипела.

Зацепляя бревна баграми, красноармейцы оттягивали их в сторону и складывали так, чтобы Нимозерскую гать соединить постепенным поворотом с Эльмитовской. Необходимо было оставить возможность вернуться в Маркелицы, и поэтому бревна приходилось брать не на наобум, а с выбором. Скоро нашли правильную систему работы. Нимозерскую гать оставили в покое, а ближайшие бревна Эльмитовской гати постепенно, одно за другим, сдвигали со своих мест и загибали их полукругом к Нимозерской гати. Этот полукруг делался все шире и захватывал бревна, отстоящие от места прежнего соединения гатей все дальше и дальше.

Дождь не переставал. Гимнастерки красноармейцев стали совсем мокрыми и неприятно терли тело на шее и руках. К темноте глаза скоро привыкли, но она становилась все гуще, и несколько раз уже торопливо работавшие красноармейцы стукали друг друга баграми по голове. Почерневшие от дождя бревна тоже плохо выделялись в темноте, и часто приходилось останавливать работу, чтобы высмотреть и нащупать нужное бревно.

Вдруг Семен споткнулся, нелепо взмахнул в воздухе багром и, помянув Кузькину мать, во весь рост грохнулся в болото. Скоро такие падения стали повторяться все чаще и чаще, и на них перестали обращать внимание, как на мелкие неприятности…

Бегая по бревнам, красноармейцы попадали то в теплые, то в холодные полосы воздуха. Полосы были неподвижны и, казалось, что это порывы ветра увязли в тумане и так и не сумели выбраться. Елочек здесь было гораздо меньше, только в стороне чернело несколько штук. В болоте попадались окна — опасные провалы, но красноармейцы их во-время замечали и счастливо избегали.

Семен и Кутяпов работали молча, сосредоточенно, только Кутяпов все время энергично сопел, а Семен время от времени, когда ему становилось особенно трудно, натуженно крякал. По этому его кряканью Аким и Кутяпов знали, что что-то случилось, и спешили на выручку. Бывало частенько, что, желая помочь товарищу, кто-нибудь из них сам соскальзывал в трясину. Тогда получалось то, что Аким называл словом, вычитанным из какой-то книжки, — «ассамблея». Иногда он говорил: «ассамблея в болоте».

Аким вообще не был похож в работе на своих товарищей. Он вел все время оживленную, хотя и тихую (Кутяпов запретил говорить громко) беседу с бревнами, называл их по именам, часто задавал им вопросы и был, повидимому, вполне удовлетворен их ответами.

— Ну, как думаешь: вытяну я тебя или нет? — обращался он, например, к какому-нибудь бревну, темневшему поодаль.

Бревно, очевидно, отвечало, потому что Аким сосредоточенно слушал.

— Факт, — вытяну. Я тоже самое говорю. Как апельсин!

Последние слова он произносил с придыханием и несколько шепелявя, потому что уже замахивался багром, старательно закусив при этом язык.

Крюк багра метко впивался в мясо бревна.

— Ну, какое ты есть? — спрашивал тут Аким, слегка потягивая багор. — У, крепкое какое, да и тяжелое! Имя тебе, брат, дядя Пуд, вполне ясно!

Зажав на минуту конец багра между коленями, он смачно плевал на руки и, схватившись опять за багор, мощным рывком тянул к себе бревно. Делал он это всегда как-то слету, неожиданно, как будто хотел невзначай напасть на бревно и не дать тому времени подготовиться к защите.

Чувствовал он себя в этом липком тумане, на скользких бревнах прекрасно.

Семену, как он сам признался, мешала его короткая нога. Аким посоветывал ему подвязать к ней чурочку, чтобы она сравнялась с другой, но из этого ничего не вышло.

Кутяпов время от времени глухо кашлял и большими сгустками сплевывал мокроту.

Несмотря на то, что красноармейцы работали быстро и ловко, скоро стало ясным, что к назначенному сроку — к полночи— они работу кончить не успеют. Еще далеко не было кончено соединение между двумя гатями, а нужно было еще в трех местах, отстоящих друг от друга довольно далеко, вытянуть по нескольку бревен, — на обоих гатях до и после той дуги бревен, которою они укладывали здесь, и затем еще на том месте, где от дуги пока еще отходила гать на Маркелицы.

Кутяпов несколько раз зажигал спичку и смотрел на часы, и всегда при этом недовольно щелкал языком. Наконец, он остановился и с размаху воткнул свой багор в трясину.

— Предложение есть, товарищи, — воскликнул он. — Передохните одну минуточку, слушайте. Если мы будем здесь работать все так же, то не успеем к сроку кончить дело. Я предлагаю остаться здесь двоим, потому что работы здесь осталось немного, а один пусть идет по Нимозерской гати и в трех верстах отсюда вытянет бревна два — три. Это необходимо для отвода глаз. Пусть они думают, что мы только и сделали, что кое-где прервали гать. Двое же оставшихся кончат, во-первых, работу здесь, во-вторых, прервут недалеко отсюда Эльмитовскую гать с той же целью, и уйдут в Маркелицы. Тот, кто пойдет на Нимозерскую, на обратном пути должен вытянуть бревна здесь, где, стало быть, он повернет на Маркелицы так, чтобы здесь прошла только дуга, соединяющая Ним-озеро с Эльмитом, а никакого поворота на Маркелицы не было. Так вот, товарищи! Что скажете? Как ваше мнение?

Семен и Аким подумали.

— Оно, конечно, хорошо, — неуверенно начал Аким, — но только вот как тот один, не случилось бы с ним чего… Увязнет, а помочь некому.

— Ну, и что же мы должны делать? — спросил Кутяпов.

— Да… — вздохнул Аким, — провозились мы здесь долго, что и говорить. Кто пойдет?

— Я! — ответил Семен так поспешно, как будто боялся, что кто-нибудь вызовется раньше его.

— Так, значит, решено. — Кутяпов снова взглянул на часы и, кстати, от той же спички закурил. — Семен пойдет. Имейте в виду, что нам некогда долго рассуждать.

— Факт! — подтвердил Аким. — Пусть идет.

И, повернувшись к Семену, веселым голосом сказал:

— Валяй, Семен-Нога, крой!

Семен повернул.

— Прощайте, товарищи!

— Всего наилучшего!

— Счастливо!

Семен исчез в темноте. Некоторое время слышны были его быстрые шаги, раздававшиеся в тумане, как в пустой комнате, но скоро и они стихли…

Оставшиеся опять принялись за работу. После того, как они послали своего товарища на это очень рискованное и опасное дело, неприятное чувство наполнило их. Кутяпову даже показалось, что его мучает совесть, хотя Семен сам вызвался итти. Аким, вероятно, чувствовал тоже что-нибудь подобное, потому что больше уже не разговаривал с бревнами, а только изредка коротко восклицал:

— А ну, иди!

— Чего застряла!

— Нечего важничать — ползи!

И сама работа пошла сразу как-то медленней, менее уверенно…

…Семен прошел три версты благополучно. Гать все время была хорошая, широкая, Семен ступал осторожно и ни разу не оступился. Сначала он наметил одно место, где собирался вытянуть бревна, но там они оказались такими здоровенными, что одному человеку были не под силу. Тогда он прошел немного дальше и там нашел несколько легких бревен, лежавших по соседству, и вытянул их из гати целых пять штук. Вытащенные бревна он далеко оттянул на свою сторону.

Немного посидев и прислушавшись, нет ли белых, довольный тем, что удачно выполнил поручение, он двинулся в обратный путь. Дождь шел теперь порывами: иногда совсем переставал, иногда лил довольно сильно, но Семен уже привык к нему и не замечал его. Привык он и к темноте и ориентировался в ней.

И пока он так шел, осторожно ставя ноги, то и дело останавливаясь и вглядываясь в темноту, чтобы не ошибиться, куда шагнуть, ему в первый раз за все время пребывания его в Красной армии почему-то вдруг вспомнилась его семья, вспомнились и крестьянские работы, вспомнилась земля. Не та земля, которую он видит каждый день, обагренная по необходимости кровью, смятая, скомканная тысячами солдатских сапог, а земля крестьянская, родящая, мягкая и сыпучая на ощупь, сочно пахнущая силой и жизнью — мать-сыра-земля. Семену стало грустно…

Тем временем, Кутяпов и Аким тоже не зевали. Стряхнув с себя то тяжелое чувство, которое напало на них после ухода Семена, они скоро довели до успешного конца свою дугу, потом почти бегом прошли шагов триста по Эльмитовской гати и вытянули там несколько бревен. Вдвоем на узком бревне работать было неудобно, и поэтому, пока Кутяпов возился с багром, Аким отдыхал.

Кутяпов в пылу работы не слыхал ничего подозрительного, но Аким вполне ясно в течение нескольких минут различал чьи-то шаги, доносившееся издалека с Эльмитовской гати… Акиму даже показалось, что он слышит голоса, но в этом он не был уверен. Кутяиову он не сказал об этом ни слова.

Не теряя ни минуты, пошли обратно.

Подойдя к тому месту, где был поворот на Маркелицы, красноармейцы остановились, — не слышно ли Семена? Все было тихо. Только булькало и лопалось где-то далеко в темноте болото, да монотонно шуршал по траве дождь.

— Нету… Куды ему поспеть, — сказал Аким. — Шутка ли — три версты туда, да три обратно! Подождем его, что ль?

— Нельзя! — решительно заявил Кутяпов. — Ротный будет ждать нас в час. Должны вернуться и рассказать, что сделали, а то там в штабе не будут знать, что делать. Семен может еще долго не вернуться.

— Ладно, идем, — согласился Аким.

У него шевельнулась мысль, что они могут ведь разделиться — один останется ждать, а другой пойдет в Маркелицы, но перспектива сидеть одному под дождем или шагать тоже в одиночестве и в темноте верст пять по болоту, ему совсем не улыбалась, и он эту коварную мысль поспешил прогнать, утешив себя рассуждением о том, что Кутяпов — главный, и ему надо подчиняться.

Однако, пройдя несколько бревен, Аким остановился.

— Слушай-ка, — обратился он к Кутяпову, — а ведь Семену много здесь придется вытаскивать бревен?

— Не очень, только до этих кустов. За кустами продолжения гати больше уже не увидят.

Аким хлопнул у себя на шее какого-то шалого комара, неизвестно какими судьбами попавшего сюда под дождь.

— Первое бревно больно здорово, — сказал он, — одному ему не вытащить, пожалуй.

— Ну!

— Сам посмотри.

Кутяпов вернулся обратно. Первое бревно оказалось, действительно, очень толстым и тяжелым, в особенности теперь, когда оно намокло под дождем и набухло.

— Так вытащим его! — предложил Кутяпов.

— А Семен как?

— Переберется по багру… Что же нам делать? Война, брат, так война, как говорится.

— Это — факт, но только Семену нужно знак оставить, чтобы знал, мимо чтобы не прошел.

— Оставим.

Кутяпов отщепил перочинным ножом от бревна длинную лучину, воткнул ее около гати в землю и привязал на ней свой носовой платок. Знак этот издалека был виден в темноте.

— Хватит?

— А крепко?

— Крепко.

— Ну, ладно.

Вытащить первое бревно даже вдвоем оказалось делом не простым, но в конце концов, после трех неудачных попыток, оно сдвинулось. Оттащив его в сторону, Аким вскинул свой багор на плечо и сразу быстро зашагал по гати. В душе он признался сам себе, что ему порядком надоело околачиваться на этом невеселом болоте. Кутяпов же задержался, чтобы закурить.

Он слышал, как быстро удалялись Акимовы шаги, торопился зажечь спичку, но коробка сильно отсырела, и спички как на грех не хотели загораться. Курить же Кутяпову очень хотелось. Чтобы удобней было закуривать, багор свой Кутяпов положил рядом с бревном на трясину.

— Не потонет, — подумал он.

Чем больше чиркал спичками Кутяпов, тем больше злился. Он ударял по коробке спичками слишком сильно, спички ломались, фосфор на них стирался, спичечная коробка тоже разваливалась. Наконец, Кутяпов бросил и спички и коробку в болото, решив итти так и потерпеть с курением до Маркелиц. Но, нагнувшись за багром, он вдруг вспомнил, что у него должна быть вторая коробка, и стал ее искать. Оказалось, что она провалилась через дыру в кармане и застряла под подкладкой, недалеко от колена.

Желание курить было так сильно, что Кутяпов принялся эту коробку доставать. Для этого ему пришлось присесть на корточки, одну руку засунуть глубоко в карман, а другой рукой через штанину двигать потихоньку коробку кверху. Операция была нелегкая.

И вот, когда он уже ощутил сладость победы, когда коробка подползла уже к его руке, — случилось то, о чем Кутяпов, увлеченный своим занятием, забыл и думать.

От резкого и неудобного движения, одна нога его скользнула с бревна — и Кутяпов потерял равновесие…

Падая в болото, он вмиг сообразил, что угрожает ему, и сделал отчаянное усилие удержаться, но это ему не удалось. Чтобы не упасть в трясину вниз головой, он сильно оттолкнулся от бревна ногами и прыгнул вперед. Он упал в болото аршинах в двух от бревна и сразу провалился по пояс…

Первым движением его было — рвануться назад к бревну. Но бревно оказалось дальше, чем думал Кутяпов, и дотянуться до него было невозможно. Кроме того, трясина взбудоражилась, под ногами что-то лопнуло, выпустив большой пузырь воздуха, потянуло вниз, и он на поларшина погрузился еще. Кутяпов понял, что его дело — кончено.

— Аким, а Аким! — негромко позвал он.

— Аким!

Все было тихо.

— Как это глупо! И в этом-то и заключается все… Какая чушь…

Кутяпов сорвал с себя фуражку и бросил ее на бревно. Фуражка сначала зацепилась за что-то, но потом соскользнула. Кутяпов пошарил кругом себя руками: ничего не оказалось, за что можно было бы удержаться. Багор остался по ту сторону бревна.

Опять позвал Акима и опять не получил ответа.

— Как все-таки далеко он успел уйти, — подумал он.

В кармане Кутяпов почувствовал спичечную коробку и болезненно сморщился. Потом попробовал улыбнуться. Ничего не вышло…

— Каюк, значит, — произнес он.

Он хотел сказать эту фразу спокойно, почти весело, хотел убедить себя ею, что он не боится смерти, но получилось наоборот. Собственный голос, хриплый, пересохший, напугал Кутяпова. Он стал кричать.

Сначала он звал Акима, потом Семена, потом начал кричать просто:

— А-а-а! Помоги-ите!.. А-а-а!

И чем больше он кричал, тем сильней охватывал его дикий ужас перед смертью, тем больше плясала и крутилась перед его глазами огромными фиолетовыми кругами окружавшая его темнота.

Крича, он дергался из стороны в сторону, и кругом него громко ухало, лопалось и вздыхало болото, затягивая свою жертву все глубже и глубже…

Крик Кутяпова перешел в хрип, потом в быстро смолкавшее бульканье, и через несколько минут над болотом все стихло…

…Аким успел уйти далеко, но крик Кутяпова услыхал. Сначала он подумал, что Кутяпов его догоняет и кричит, чтобы Аким Подождал, но потом понял, что что-то случилось и, перехватив багор в руку, помчался обратно. Не разбирая в темноте, куда он ставит ноги, оступаясь, проваливаясь, он мчался на выручку и все время слышал перед собой крик. Этот крик был до того неестественным и нечеловеческим, что Акиму много раз хотелось остановиться и как следует прислушаться. Ему не верилось, что Кутяпов может так кричать.

Этот крик смолк, когда Аким был уже недалеко от места несчастья. Как ни быстро бежал Аким, как ни было темно, он успел заметить багор, лежавший на траве и фуражку.

Аким понял, что это произошло здесь.

Быстро осмотревшись, он заметался по бревну, всматриваясь в туман, звал, шарил багром по болоту, снова звал, снова метался, но Кутяпова уже не было. Было только темное ровное болото, придавленное тяжелым туманом.

Через полчаса отчаянных поисков, в страшной усталости Аким опустился на гать. Его лихорадило. Перед глазами плыли красные и зеленые петли, голова гудела, сердце билось с невероятной быстротой, все время передавая тупые удары куда-то в горло, руки и ноги.

Акиму стало казаться, что кругом него не действительность, а скверный, тяжелый сон, который скоро рассеется. В изнеможении он закрыл глаза.

Но когда сердце его немного успокоилось и петли перед глазами исчезли, Аким понял, что это все не сон, а явь. Он понял, что произошло громадное, непоправимое несчастье. С трудом собрав мысли, Аким обдумал свое положение и решил, что будет здесь ждать Семена, который теперь-то уж наверное скоро должен притти. Возможно, что и он слышал крики Кутяпова, и тогда, конечно, поспешит.

Не успел Аким подумать этого, как на гати раздались шаги… Аким облегченно вздохнул. Правда, не было в этих шагах характерного Семенова прихрамывания, но Аким не обратил на это внимания.

Шаги приближались. И тут Аким понял, что случилась какая-то несообразность: шаги приближались не с той стороны, в какую ушел Семен. Он ушел по Нимозерской гати, а шаги шли с Эльмита. Аким прижался к бревну.

Темная фигура показалась в тумане и быстро приближалась.

«Может быть, Семен прошел нечаянно дальше, а потом заметил свою ошибку и возвращается» — подумал Акгм и негромко спросил:

— Семен, это ты?

Фигура разом остановилась. Аким увидел, что это не Семен.

— Кто здесь? — спросил незнакомый и неуверенный голос.

Аким совсем прилип к бревну и не отвечал.

— Кто здесь? — значительно тверже повторила свой вопрос фигура. — Стрелять буду! Кто здесь?

Аким медленно, не спуская глаз с темной фигуры, стоявшей от него в каких-нибудь четырех шагах, расстегнул кобуру на поясе и неспеша потянул оттуда наган. В это время незнакомая фигура как-то вскинулась, и вслед за этим что-то громко и тупо щелкнуло. Аким почувствовал, как где-то внутри у него сразу полыхнуло огромное ярко-красное пламя, охватило все, весь мир, и сразу погасло.

Пуля пробила мозг. Смерть Акима была мгновенная..

…Звук распространялся в тумане неправильно, отдаваясь глухими и бесчисленными эхо во всех углах болота — сила его была обманчива, и Семен никах не мог сообразить, с какой стороны шел тот выстрел, какой он услыхал, пройдя уже половину обратного пути до поворота на Маркелицы.

Встревоженный, он остановился и долго слушал. Выстрелов больше не было. Тут ему в голову пришло предположение, что это его товарищи ждут его на гати и дают ему знак, чтобы он поторопился. Поколебавшись с минуту, Семен вынул наган и один раз выстрелил в воздух. Потом он прибавил шагу.

Дождь перестал. Начинался слабый рассвет. Верхние слои тумана слегка побелели, но здесь, на болоте, было еще темно и сыро. Промозглость воздуха Семен ощущал во рту и носу, ощущал ее и в груди. Он кашлял и часто плевался. Дыхание в тумане было затруднено, у Семена появилась одышка, и он шел все еще быстрей и быстрей, желая поскорее выбраться из этого бесконечного болота.

Гать чуть заметно повернула вправо.

«Ну, теперь скоро», — подумал Семен.

В стороне зачернела группа кустов. Они показались Семену знакомыми. Где-то недалеко должен быть поворот на Маркелицы. Каждую минуту Семен ждал увидеть своих товарищей, сидящих на бревнах и поджидающих его. Им на- доело, конечно, сидеть на одном месте в тумане, и они набросятся на него с руганью за то, что долго пропадал.

В особенности Аким. А Кутяпов, поругав немного, скажет:

— Шагаем, шагаем — некогда, — и начнет впереди отмахивать шажищи своими ногами.

Хороший парень Кутяпов!

Придя домой, они все втроем завалятся спать. Ух, как здорово заснут они после такой беспокойной ночи! Заснуть в сухой, теплой постели, под крышей, не пропускающей дождя, и за хорошими стенами, спасающими от тумана.

Гать повернула еще вправо. Ответвления на Маркелицы все еще не было.

Семен удивился. По его расчетам выходило, что он уже подошел к тому месту, где был поворот. Но кругом лежало все такое же пустынное болото, только было оно здесь очень темным. Часто попадались кучи высокой болотной травы, и в ней совсем скрывались бревна.

Семен припомнил, как в какой-то книжке он читал, что человек, идущий по пустыне или степи, где нет дорог и каких-нибудь приметных точек, обыкновенно все время заворачивает незаметно для себя в одну сторону, (в какую— Семен не помнил) и, в конце концов, приходит в то же место, откуда ушел.

Вспомнив это, Семен подумал, что, может быть, гать идет все время прямо, а ему только кажется, что она заворачивает вправо. Но думал он так недолго. На глаз было заметно, как быстро поворачивает гать. У Семена было хорошо развито чувство направления, и теперь он был убежден, что идет не к Маркелицам, а от них.

Он остановился.

— Что я рехнулся, что ли? — подумал он. — Не прошел же я мимо поворота на Маркелицы. Он должен быть влево, а гать все время вертает вправо, Что за притча?

Поразмыслив, он вернулся на несколько десятков шагов назад. Ничего не было. Одна гать, никаких ответвлений и никаких знаков. Кутяпова и Акима тоже не было. Семен хотел было покричать, но ему стало стыдно перед самим собой за свое волнение — и, повернув, пошел дальше, думая, что, может быть, ошибся в расстоянии и, в конце концов, куда-нибудь да выйдет.

Где-то очень далеко зашумела крыльями крупная птица.

— В кутижской роще, — предположил Семен, но определить направление шума опять не смог.

Вдруг, совсем близко от Семена, немного впереди, разорвав слежавшийся сырой воздух, внезапно взвизгнул и сумасшедше забился на высоких нотах истошный человеческий крик:

— По-мо-ги-ите!!

Волосы стали дыбом у Семена от этого крика. От испугу и неожиданности, он чуть не свалился в болото и спасся только тем, что быстро присел на корточки.

Крик оборвался. Семен не дышал. Он слышал, как бурно стучат у него виски.

Опять завизжал крик:

— По-мо-ги-ите!

И снова оборвался.

Семен вобрал в себя очень много воздуху и медленно его выпустил.

— Ух, разве можно так! — отдышался он.

В темноту громко спросил, таким тоном, как будто хотел навести порядок:

— Кто это кричит здесь?

Где-то низко, в самом болоте, кто-то завозился, засопел, захлюпал водой. — Голубчик, родимый, спаси, — всхлипнул жалкий голос.

Семен кинулся вперед. Неожиданно под его ногами бревно кончилось и дальше впереди бревен не было. Гать обрывалась здесь, уперевшись в трясину. Семен еле успел остановиться.

— Где же гать-то? Бревна-то нет!

— Нету, родимый, нету. Вынуты здесь бревна. Ой, спаси, сейчас утону!

— Да как же я тебя спасу. Где ты есть?

— Тут, тут, вот он я!

— Ну, держи багор, достанет! Присмотревшись сквозь туман к голове и плечам, торчавшим из болота, Семен кинул в ту сторону конец багра.

— Ну!

Увязший человек пошевелился.

— Нет, не могу достать. Ближе немного протяни…

Голос его все еще продолжал дрожать и всхлипывать.

Семен встал на самый край бревна, рискуя соскользнуть, и еще раз кинул багор.

— Достал?

— Чуть-чуть, голубчик, совсем чуть-чуть. Сейчас достану.

Семен нагнулся вперед.

— Вот, вот, сейчас достану, — снова послышалось из темноты.

Багор в руках Семена пошевелился.

— Не тяни сильно, я держу за самый конец, — предупредил Семен, — дай мне перехватиться лучше.

— Ладно! — ответил человек из болота.

Семен вздрогнул.

Это «ладно» было произнесено голосом, который удивительно не был похож на тот стонущий и умоляющий голос, которым этот же человек просил о помощи. Семен почувствовал что-то недоброе. Но не успел он как следует сообразить, в чем дело, как вдруг сильный рывок за багор вперед заставил его потерять равновесие. Удивленно вскрикнув, Семен плашмя упал вперед— в болото. И, падая, он почувствовал, как выскользнул из его рук конец багра.

Отплевываясь, Семен забарахтался в трясине, пытаясь выбраться. Но болото раздалось под ним, и он погрузился в липкую затхло пахнущую тину по грудь.

Завязший человек, которого Семен собирался спасать, возился в темноте. На белесом фоне тумана Семен видел, как он высоко вскидывал багром и снова опускал его на трясину. Очевидно, он пытался зацепить багром за следующее бревно.

Семен молчал. Убедившись, что ему держаться не за что, а до бревна дотянуться немыслимо, он остался стоять в болоте без движений, зная, что малейшее движение может его погубить. Он только тяжело и быстро дышал. Вода медленно проникала под его гимнасте ку и холодные струйки бежали по спине.

Багор вскидывался в воздухе очень долго и во всевозможных направлениях, но на бревно попасть все никак не мог.

Потом он стал подниматься все реже и реже и, наконец, совсем остался лежать на траве. В эту же минуту Семен услыхал опять всхлипывания.

— Друг, — слезливо произнес снова такой же, как прежде, жалкий голос, — прости, ведь бревна-то нет близко…

— Тебя как зовут? — строго спросил Семен.

— Кузьмой… прости, друг…

— Сволочь ты, зачем багор выдернул? Давай его обратно!

— Прости, друг, — все также стонал Кузьма, — я думал, что ты не вытянешь меня, хотел сам зацепиться и вылезти.

— Давай, говорю, багор! Слышишь ты?

Кузьма помолчал.

— Не дам, друг, — застонал он, — боязно мне. Оставишь ш меня здесь, а сам уйдешь…

Семен крепко выругался:

— Балда! Что же я не начал тебя вытаскивать, а? Что же ты хочешь, чтобы я с тобой тоже потонул? Дудки, давай багор!

— Не дам, не сумеешь ты меня вытянуть. Не дам… прости, друг, не могу дать: боязно мне…

— Сволочь!

— Как хошь…

Поведение Кузьмы было настолько несуразным, что Семен даже рассердиться как следует не сумел. Ему не верилось, что этот человек серьезно думает то, что говорит. Он подумал, что Кузьма немного рехнулся от страха и решил ему все объяснить.

— Пойми, — начал Семен. — Ведь багор тебя не сдержит: вместе с тобой потонет.

— Знаю, друг…

— Ну, а знаешь, так чего же? Давай его мне, от меня бревно недалеко, я зацеплюсь, вылезу, а потом и тебя вытяну. А не дашь — оба потонем.

— Знаю, друг, да страшно мне, не могу багор отпустить — уйдешь ты…

Семен плюнул с досады.

— Ну, и чорт с тобой, тони… — И замолчал.

Над болотом медленно двигались в тумане странные звуки. Что-то гудело, неожиданно ухало, как будто проваливаясь куда-то в глубину, щелкало и, словно бичом, разрывно лопалось целыми каскадами пузырьков воздуха, поднимающимися с глубины на поверхность. И каждый звук повторялся и множился бесчисленными эхо. Туман редел. Уже тонким облаком поднялся его верхний слой, оторвавшись от основной массы. Солнце взошло, и его скудные лучи, проникавшие сквозь туман, заставляли там и сям дымиться болото. Густые клубы пара поднимались кругом.

Семен разглядел, наконец, виновника своей беды На Кузьме была солдатская фуражка с кокардой и кожаная куртка. Лицо его было опущено. Он продолжал всхлипывать.

— Ты как сюда попал? — спросил Семен.

Тот всхлипнул громче.

— Не сердись, брат… Человека я убил… испугался, побежал и завяз с испугу…

Семен вздрогнул:

— Какого человека убил? Да говори же, чорт тебя возьми, не тяни!..

Семен весь дрожал. В ожидании ответа, он подался вперед и почувствовал, что болото стало сильнее втягивать его…

— Не знаю, — плаксиво ответил Кузьма, — был там, на гати… на Маркелицкой человек. Убил я его…

Семен стиснул зубы так сильно, что больно стало скулам.

— Так, значит… Кто же ты есть?

Кузьма долго молчал.

— Белый я… — пролепетал он, наконец.

И сейчас же испуганно и торопливо закричал:

— Прости, брат, не хотел я убивать, испугался я очень! Вижу — человек ползет по бревну, думал на меня хочет напасть. А как убил его, еще пуще испугался. Сюда-то я прошел, уже разобрана была гать, а обратно — ноги, руки дрожали — испугался я очень. И провалился… Прости, брат, не сердись…

— Давай багор! — коротко и сурово прервал его Семен.

Кузьма вздрогнул и немного повозился.

— Не могу, родимый, боюсь, — каким-то удивленным голосом ответил он.

Болото, вздыхая и пузырясь, медленно, но неумолимо делало свое дело. Изредка оно произносило так же, как тогда, когда провалился Аким по дороге сюда: «Ппа!» И Семен чувствовал, как трясинная затхлость все ближе и ближе подступает к его лицу. Сапоги промокли, ногам было холодно.

Семен не боялся. Страха не было совсем. Было только неловкое ощущение глупой ошибки.

Семен помнил, как он с Акимом и Кутяповым вышел из Маркелиц, помнил как шли они по гати, и вот здесь получался провал. Дальше он не помнил ничего. Иногда вспыхивали два-три слова, сказанные кем-нибудь, маленькая сценка, появлялись какие-то проблески, какие-то намеки на картину. Семен делал усилие и… все пропадало.

Утомленный, он перестал пытаться что-либо уразуметь и кончил совсем думать.

Из посветлевшего тумана недалеко выступил куст.

Всхлипывания Кузьмы перешли в плач. Семен вспомнил, как он раз когда-то давно высек маленького племянника Андрейку за шалость. Мальчик залез на сеновал и там в углу долго плакал. Семен подходил к сеновалу и слушал. Ему хотелось залезть туда на сено и утешить Андрейку, попросить у него прощения, но было стыдно. Много раз подходил Семен и все не решался войти. Так и проплакал Андрейка до вечера и, утомленный, там и заснул…

Кузьма плакал точь в точь, как Андрейка тогда на сеновале. Семен беспокойно пошевельнулся.

— Кузьма, а Кузьма, — тихо позвал он. — Кузьма!

Плач продолжался.

— Слышь, что ль?.. Не плачь. Брось! Скажи лучше — ты откуда сам?

— Из Тверской губернии… — с трудом проговорил Кузьма.

— Знаю, проезжал… — голос Семена был спокойный, утешающий. — Река там есть большая. Через нее мост построен ба-альшущий.

— Волга, — чуть слышно сказал Кузьма.

— Верно! Хорошая река! Рыбы много?

— Е-есть…

Еще новый слой тумана оторвался вверху и, быстро растаивая, поднялся к небу. Стало светлей. Семен увидел лицо Кузьмы. Было оно молодое, еще безусое, но страшно худое, землистого цвета. Глаза его глубоко и темно ввалились. Рот Кузьмы был болезненно перекошен. Казалось, что Кузьма только что перенес какую-то страшную болезнь.

Как и Семен, Кузьма был погружен в трясину по горло. Багор лежал в стороне. Кузьма за него не держался. Дальше виднелось бревно и там продолжалась гать.

— Это что же? Какая гать — за тобой? — спросил Семен.

— На Эльмит…

Семен как будто не удивился.

— Так ты, значит, белый! — задумчиво заговорил он снова, помолчав. — Выходит, враги мы с тобой… Ты что же здесь делал?

— Смотрел… Поглядеть меня послали, не разобрали ли вы… красные… гать.

— Увидел?

Кузьма громко всхлипнул.

— Прости, брат, человека я убил вашего.

Семен рассердился.

— Ладно, молчи! Ты разбирал гать?

— Нет, брат, не разбирал.

— А кто здесь разобрал?

— Ваши, родимый, красные разобрали.

Семен испуганно дернулся. Задыхающимся, срывным голосом спросил:

— А поворот… на Маркелицы… где?

— Видел, родимый, видел! — торопливо и неестественно закричал Кузьма. — Там поворот был на Маркелицы, только разобранный весь, бревна были вынуты. Ползком там можно было пробраться. И аккурат против этого места палка стояла с платком…

Резким усилием Семен выдернул из болота увязшую руку. Сжал кулак и со злостью ударил им по трясине, разбрызгивая грязную воду.

— Палка с платком! — закричал он. — И ты выдернул ее, да?!

— Выдернул, брат, прости…

И, помолчав, упавшим голосом Кузьма продолжал:

— Понял я теперь — для тебя эта палка была. Знаком, где сворачивать тебе на Маркелицы, а я выдернул… Ты прошел мимо и попал на Эльмитовскую гать. К нам пошел. В свою ловушку попался… И здесь ваши разобрали… Все теперь понял… Прости, брат!.. Не хотел я у белых служить. Заставили. Что ж поделаешь…

Оба замолчали. Кузьма не плакал больше.

Болото под ними глухо шлепало и лопалось. Семен и Кузьма быстро погружались в трясинную муть. Чтобы дышать, им приходилось теперь, до боли сгибая шею, закидывать голову назад.

Солнце поднималось все выше и выше. Туман беспокойно двигался под ним, дергался и дымился. В нем ползли тонкие серые струи и быстро уносились вверх.

— Я кричать буду, — сказал Кузьма.

— Кричи. Никто не услышит. А если услышит, не пойдет. Время беспокойное…

Разорвав туман, лучи солнца вдруг упали на соседний куст, и верхушка его зазолотилась. Кузьма повернул голову.

— Солнышко, брат, смотри, — сказал он. — И какое веселое! Погляди…

Семен ничего не ответил.

— Слышишь, брат? — повторил Кузьма.

Со стороны Семена послышалось задавленное булькание. Кузьма хотел посмотреть, но, как только он повернул голову, рот и нос его сразу погрузились в трясину.

Кузьма дернул головой обратно. Только в этом положении он мог еще дышать.

Булькание прекратилось. Страшный, задушенный, совсем не Семенов голос, прерываясь, прохрипел:

— Прощай, Андрейка… Не сердись… ужо… гостинцу из города… привезу… семечек…

Хрип прервался. В болоте лопнул большой пузырь воздуха, один, другой…

Верхушка куста золотилась все больше и больше. По стебелькам, по веткам и чахлым листьям поползли вниз оранжевые змейки, карабкаясь с сучка на сучок. Кузьма не спускал с них глаз. Смрадная, жидкая муть натекла ему на лицо. Кузьма стал задыхаться. Конвульсивно дернувшись, он широко раскрыл рот, и темная, дурно пахнущая грязь хлынула ему в легкие.