Всемирный следопыт, 1926 № 05

VI.

Наконец, я выбрался из Магелланова пролива. Волны Тихого океана кивали «Спрей» и мне своими белыми головами. 14-го апреля все опасности остались у меня за спиною. Сзади вдали виднелись только вершины самых высоких гор. Я не мог сдержать своей радости и громко закричал тюленям, чайкам и пингвинам:

— Ура, мы одолели все препятствия пролива и остались целы сами. Мало того, мы спасли ценный груз!

В этот вечер огромная волна, гораздо больше прочих, обрушилась на судно, прокатилась по нем от носа, до кормы и окатила меня на моем посту у руля. Она как-будто смыла старые заботы. Ветер был ровный, и я мог закрепить руль, у которого простоял ровно тридцать часов. «Спрей» удалялась от холодных и бесприютных берегов. Впереди меня манила тропическая природа. Уже и тут около судна было больше жизни. Чайки летали вокруг «Спрей» и подбирали крошки. Потом появилась акула, какой я еще не видал за все плавание. Я убил ее гарпуном и вынул ее челюсти. 26-го апреля я благополучно прибыл на остров Хуан Фернандец, и «Спрей», пробыв на нем более недели, направилась оттуда на север.

Вскоре мы с ней попали в полосу пассатов. Я ожидал встретить их несколько раньше, но если они подхватили «Спрей» позже, чем я думал, они дули с особым усердием, и судно неслось птицей. Только сорок три дня понадобилось, чтобы дойти до Маркизских островов. Судно шло с укрепленным рулем, и я ежедневно отмечал на карте его положение, при чем больше руководствовался своими соображениями, чем сложными расчетами. Каждую ночь всходил Южный Крест, солнце всходило за кормой и садилось впереди носа: этот компас не мог обмануть.

На этом переходе я мало работал со снастями: пассат работал за меня. Я коротал время починкой одежды, не спеша варил себе кушанье и не спеша с'едал его, но больше всего отдавался чтению. Общество книг никогда не могло мне наскучить. Иногда я прислушивался к воде, журчавшей, казалось, у самого моего уха: и, действительно, только тонкая доска отделяла меня от бездны. Я плыл один в беспредельном просторе, как не плавало еще ни одно судно никогда на свете. Но все шло отлично. Журчание воды показывало, что судно идет хорошим ходом, и мне нечего было тревожиться, что экипаж судна сделает какое-нибудь упущение в управлении шлюпкой.

Когда прошло сорок три дня и, по моему расчету, я должен был находиться недалеко от Маркизских островов, я сделал наблюдение лунных расстояний и после долгой возни с лунными таблицами нашел, что вычисленная цифра только на пять миль отличается от той, которую я определил простым счетом. Этим результатом я, как один из самых бедных американских моряков, считаю себя вправе гордиться. Одно дело — стоять на палубе большого корабля с двумя помощниками и производить наблюдения, и совсем иное дело одному, на маленькой шлюпке, только по ходу судна узнавать свое место на карте океана.

Мимо Маркизских островов «Спрей» направилась без остановок к группе островов Самоа, что составило еще двадцать девять дней одиночества. Но я вовсе не страдал от отсутствия общества. Сами коралловые рифы не давали мне соскучиться, а их было много. На пути к Самоа был со мной и такой, почти невероятный случай: я едва избежал столкновения с сонным кашалотом. Он спокойно плыл по океану ночью и наткнулся на судно. От испуга он так громко фыркнул, и «Спрей» так колыхнуло, когда кашалот круто повернул в сторону, что я выскочил на палубу и успел еще получить душ от струи, которую он выбросил из ноздрей. Вскоре прошел следом за ним другой кашалот, вероятно, его спутник.

Когда судно приближалось к коралловым рифам, возле него часто показывались голодные акулы, и я стрелял их с таким же удовольствием, с каким застрелил бы тигра. Иногда птицы садились на мачту и так внимательно осматривали «Спрей», будто дивились ее новому парусу, который я сшил в Магеллановом проливе из разных лоскутов.

Дорогою я питался картофелем, соленой трескою и сухарями; кроме того, у меня был запас кофе, чая, сахара и муки. Правда, в моих картофельных запасах случилась беда. На острове Хуан Фернандец один житель выпросил у меня мешок картофеля, в обмен на собственный, чтобы переменить семена, по его словам. Через несколько дней после выхода в море, когда я попробовал сварить этот картофель, он оказался затхлым и невкусным, но я подумал, что он не нравится мне после хорошей пищи в гостях и что, наверно, я с'ем его с удовольствием, когда проголодаюсь. Когда же я развязал этот мешок в море, три недели спустя, из него вылетела туча бабочек, а от самого картофеля ничего не осталось. Пришлось опять завязать мешок и выкинуть все целиком в море. Отсутствие свежего мяса вознаграждалось рыбой. По ночам летучие рыбы ударялись о снасти и падали на палубу. Утром я подбирал то две-три штуки, то целую дюжину, — их не бывало только тогда, когда светила полная луна, так как рыбы хорошо различали «Спрей» во время своего полета.

На Самоа я зашел в Апию, столицу этой группы. После довольно трудного входа в гавань я не отправился сразу на берег, но натянул тент и просидел до позднего вечера, прислушиваясь к мелодичным голосам туземцев. Это счастливое племя не знает наших забот о пище и одежде. Им стоит только протянуть руку к соседнему дереву, чтобы насытиться. Растения, из которых они изготовляют свою несложную одежду, тоже растут сами собою, без всякого ухода. Если кому-нибудь случится посадить банан, нужно только присматривать, чтобы в этом месте не выросло больше бананов, чем желательно. Когда я попадал в их селения, вожди туземцев не спрашивали меня, сколько стоит то или другое или окупится ли мое путешествие. Один из них сказал мне: «У вас все доллар, да доллар, белый человек ничего другого не знает». Не удивительно, что они любят свою родину и боятся ига белого человека.

Гостеприимные жители приглашали меня в свои селения и угощали всем, что только имели лучшего. На их обедах соблюдается некоторая церемония. Все присутствующие садятся на пол, на цыновки, и чаша с таро идет вкруговую. Прежде чем пить, нужно брызнуть слегка из чаши назад через плечо со словами: «Пусть попьют и боги». Потом, отхлебнув из чаши, нельзя просто передать ее соседу, а следует пустить ее по цыновке ловким движением, чтобы она дошла, вертясь волчком, до очередного сотрапезника. По середине круга разложена рыба, куры, говядина, изжаренный целиком дикий кабан. Когда начальник племени Тонга с семьей явился на «Спрей» с ответным посещением, его юная дочь привезла мне в подарок бутылку кокосового масла для смазывания волос. Этот подарок несколько запоздал, так как мазать было почти нечего.

Я не имел возможности ответить у себя на судне таким же угощением, какое они предлагали мне у себя: я мог подать только солонину, но вечером я повел всех на новое для них развлечение — карусель, которую они называли ки-ки. что должно было значить театр. Содержатели карусели, два моих соотечественника, жадные и обладавшие огромными кулаками, с крайней бесцеремонностью сталкивали своих посетителей с деревянных коньков, едва карусель успевала разойтись. Мои спутники, считая себя обиженными, для восстановления справедливости повыдергивали коням хвосты, и, таким образом, увеселение вышло неудачным.

Посетителей на «Спрей» всегда бывало много. Туземцы достигали палубы упрощенным способом: они карабкались по якорной цепи и соскакивали к носовой части на палубу. Когда визит приходил к концу, они бросались через борт в море и вплавь отправлялись домой. Европейцы переправлялись иначе. Один мой старый товарищ приплыл на лодке, которую тащила плывшая по воде молодая туземка. Добравшись до «Спрей», он начал отсчитывать серебряные монеты за труды своему извозчику, а ее подруги, смотревшие на берегу, подняли крик от зависти. Один раз сам я, едучи в местной лодке, опрокинулся в море и не успел опомниться, как меня подхватила компания купавшихся вблизи местных жительниц. Они посадили меня обратно в лодку, шесть девиц ухватились за нее и с хохотом несколько раз обвезли кругом «Спрей».

VII.

Около месяца я отдыхал в Алии, а 20-го июля распустил паруса и отправился в давно привлекавшую меня

Австралию. Едва я отошел от берегов, как могучий пассат подхватил «Спрей» и промчал ее за одни сутки на 180 миль; правда, на этот раз мне помогало и течение. Так как море было бурно, я уклонился к северу и прошел с северной стороны архипелага Фиджи, а оттуда направился в Новый Южный Валлис, После сорока двух дней штормов и шквалов «Спрей» прибыла в Ньюкестль. Там я пробыл недолго и 10-го октября пришел в Сидней. Приближалось лето южного полушария, и сиднейский порт был полон парусных яхт. Спрей провела несколько дней в разных курортах обширного залива, и ее часто посещали друзья. Однажды большое общество прибыло на мое судно в проливной дождь, но, так как оно предприняло эту прогулку с целью весело провести время, погода не могла испортить их веселости. На беду один молодой человек из другой компании, разодетый в форму модного яхт-клуба и весь покрытый бесчисленными золочеными пуговицами и галунами, сделал, неосторожный шаг и свалился весь целиком в бочку, которая стояла у меня на палубе для починки и была наполнена водой. Благодаря своему небольшому росту, он мгновенно скрылся из нашего поля зрения и едва не захлебнулся, прежде чем мы его вытащили. Тот клуб, в котором состоял злополучный юноша, решил, что «Спрей» не может быть внесена в его списки, потому что я не привез рекомендательных писем из Америки; тем забавнее было, что я поймал одного из его членов в бочку в такую минуту, когда вовсе не был расположен на них охотиться.

Сиднейская гавань переполнена парусными судами всевозможных видов. Почти нет человека, который не имел бы лодки. Если у какого-нибудь мальчика в Австралии нет денег, чтобы купить себе лодку, он строит ее сам; и в такой лодке вовсе не стыдно бывает плавать, так хорошо она сделана.

Со «Спрей» нигде не взыскивали портовых платежей, но, когда я прибыл в Мельбурн, с меня стали требовать шесть с половиной шиллингов портовых сборов. Я вышел из затруднения, назначив за посещение «Спрей» шесть пенсов платы, когда же количество посетителей пошло на убыль, я поймал акулу, которая на мое счастье оказалась с детенышами. Когда я вспорол ей брюхо, из него вывалилось двадцать шесть молодых акул, не меньше аршина ростом каждая. А в самой акуле было двадцать футов длины. Акулят я выпустил в лодку, в которую налил воды и часто менял ее; они оставались живыми целый день. Большую же акулу я разложил на палубе, назначил шесть пенсов за осмотр и этим вполне поправил свои денежные дела. Кроме того, я продал сало, которое у меня оставалось после того, как немец-мыловар на Самоа купил у меня половину. Таким образом, у меня в кармане завелись деньги.

Летом, то-есть в декабре, январе и феврале, в Басовом проливе обыкновенно дует восточный ветер, которым я и думал воспользоваться для дальнейшего пути, но в этот год из Южного Ледовитого океана шло особенно много льда, вследствие чего нужно было ожидать дурной погоды. Из этих соображений я изменил свой план и решил выждать в Тасмании времени года, благоприятного для плавания через Торресов пролив.

Пока «Спрей» стояла в Мельбурне, мне случилось видеть так называемый «кровавый дождь». Кровь получалась от тончайшей пыли, приносимой ветрами из пустыни и похожей на мелко истолченный кирпич. Проливной дождь сбил эту пыль на землю в виде грязи. Она падала в таком изобилии, что я собрал целое ведро ее с тента, которым был покрыт «Спрей».

VIII.

Отправляясь в Тасманию, я взял с собою и упомянутую уже акулу, пойманную близ Мельбурна; я набил ее сеном и повез для музея в Лансенстоне. В этой столице Тасмании я оставил «Спрей» на попечение троих детей, а сам отправился бродить по холмам и лесам и набираться сил для предстоящего перехода. Судно оказалось в надежных руках. Возвращаясь, я всегда находил палубу выметенной. Маленькая девочка, жившая по соседству со «Спрей», принимала посетителей, а двое других показывали морские достопримечательности, имевшиеся на судне. У меня было еще много досуга до того времени года, когда можно было ожидать хорошей погоды на север от материка Австралии, и я успел побывать на тасманских золотых приисках. Я увидал серые, невзрачные камни, которые вытаскивали из рудников; сотни машин дробили их в порошок. Мне сказали, что в них содержится золото: пришлось поверить на слово, потому что сам я в них золота не видал.

Когда я приехал в Джорджтоун, его жители были настолько заинтересованы плаванием «Спрей», что я должен был рассказать о своем путешествии публично. В небольшом сарае, у проезжей дороги, состоялось мое первое публичное выступление. Слушатели собрались издалека. Владелица сарая отказалась от платы за помещение и, таким образом, я получил целых три фунта стерлингов. Дальше к западу, в Девонпорте, меня засыпали подарками. Один нес варенье, другой дичь, третий — сыр. И все-таки люди спрашивали меня: «Что же вы кушаете? Чем вы питаетесь дорогой?». Тут же в Девонпорте «Спрей» вновь подверглась подробному осмотру, но дно ее оказалось вполне свободным от корабельного червя (моллюск, который сверлит дерево и крайне вреден для судов). Но в виду предстоящего плавания через Индийский океан и море Арафура ее здесь опять выкрасили медянкой. Наконец, 22-го апреля я очутился вторично в Сиднее.

Здесь, на берегу, я схватил невралгию и лечил ее, сидя уже несколько дней в гостинице, когда вдруг ко мне прибежали с известием, что большой пароход наскочил на «Спрей» и потопил ее. Но, к счастью, беда была не так велика. Неуклюжий великан сбил со «Спрей» якорную цепь, которая пошла ко дну вместе с якорем. На следующий же день мне была возвращена стоимость утраченного, и я, пополнив этот пробел и запасшись отличными картами побережья и Барьерного рифа, отправился в путь.

26-го мая «Спрей» бросила якорь в порту, близ которого лежит прелестный городок Боуэн. Население, очевидно, располагавшее досужим вечерком, просило прочесть им лекцию о плавании «Спрей». В двух местных газетах появились соответствующие об'явления, в одной — накануне лекции, а в другой — на следующий день после нее. Впрочем, это не составило для меня никакого различия. Кроме того, «лучший звонарь Австралии», как его величали местные патриоты, возвещал о лекции, ходя по улицам. Мне сильно хотелось учинить над ним какое-нибудь насилие, когда он появился в той маленькой гостинице, где я и мои предполагаемые слушатели спокойно обедали, и оглушил всех неистовым звоном своего колокола и криками, которые могли бы разбудить мертвого. Как бы то ни было, лекция состоялась благополучно, а на следующее утро я отправился дальше.

Моя шлюпка бежала постоянным пассатом и не останавливалась до Куктоуна, на реке Эндевор, куда я прибыл 31-го мая. Опытные моряки советовали мне идти только днем, так как иначе, по их словам, «Спрей» подвергалась слишком большому риску в Коралловом море. Однако, мне нелегко было бы каждый вечер находить якорную стоянку, да и трудную работу с якорем мне вовсе не хотелось исполнять каждое утро: я рассчитывал, что покончил с нею, выйдя из Магелланова пролива. Но я, конечно, согласен, что рифов следует опасаться и не только ночью, но и днем. Утром после прибытия «Спрей» я прочел в газете: «Судно „Спрей“ влетело в гавань птицей. Странно сказать, что мы видели на судне только одного человека, который исполнял работу за целый экипаж». Еще бы «Спрей» было не лететь! Наступала ночь, и она торопилась найти себе надежный нашест.

Тут мне случилось увидеть рудокопов из Новой Зеландии, которые возвращались с работы, нищие и полумертвые. Многие умерли в пути и были похоронены в море. Невозможно было видеть их и ничего для них не сделать. Так как жители Куктоуна желали послушать моих рассказов, я мог одновременно удовлетворить и их желанию и помочь рудокопам, так как лекция имела успех.

Затем «Спрей» пустилась вперед опасными местами и в первый же вечер чуть не разбилась о рифы; однако, дело обошлось благополучно и на этот раз. Без всяких приключений «Спрей» переходила от острова к острову. Все они очень низки, и поэтому подходить к ним особенно опасно: издали их не видно, а между тем они окружены коралловыми рифами. Раз утром я нашел на палубе убившуюся о снасти длинную рыбу. Она была толщиною не более селедки, но в три раза длиннее. В этот день кругом «Спрей» носилось множество птиц, которые ловили рыбу и очень меня развлекали.

На острове Четверг, расположенном в самом Торресовом проливе, я присутствовал на большом празднестве. Оно происходило ночью. Участники, его, туземцы, раскрашенные самыми яркими красками, плясали и скакали вокруг пылавшего костра. Некоторые были наряжены птицами и животными. Лучше всех были изображены эму и кенгуру. Другие нарисовали на своем теле человеческий скелет и прыгали с угрожающим видом, размахивая копьем, как бы готовясь поразить врага. Один туземец скакал лягушкой. Музыкальными инструментами служили палки и плоские кости, которыми они ударяли одна о другую.

IX.

24-го июля «Спрей», запасшись всем необходимым, пустилась в дальний путь по Индийскому океану. Судно к этому времени уже миновало опасности Кораллового моря и Торресова пролива, которых было немало. Пассат дул исправно, и я мог на него рассчитывать вплоть до самого Мадагаскара, если не дальше, потому что зима только начиналась. Мне незачем было торопиться к мысу Доброй Надежды, так как лучшее время для плавания у южной оконечности Африки — середина лета, то-есть январь. Итак, время позволяло мне заходить на острова, и я направил курс на Кокосовые острова (Килинг), до которых было 2.700 миль. На пути я прошел мимо острова Буби, который я один раз видел раньше. В то время суда, проходившие мимо него, привозили на берег и складывали в пещере запасы для моряков, потерпевших крушение или попавших в иную беду. Лодка, возвращаясь, привозила из той же пещеры, служившей также и почтовой конторой, несколько писем, оставленных, большею частью, китоловами, с просьбой к первому направляющемуся домой судну сдать письма при первой возможности на почту. Эта своеобразная почта существовала много лет. Теперь на острове Буби есть маяк и имеется правильное сношение с остальным миром, так, что поэтическая неизвестность судьбы отправляемых писем отошла в области преданий. Я не заходил на остров, но обменялся сигналами со сторожем маяка, и, миновав его, сразу очутился в море Арафура. Здесь я целыми днями шел по разноцветной воде: то молочно-белой, то зеленой, то пурпуровой. На мое счастье я попал в это море при последней четверти луны и в темные ночи мог любоваться свечением воды во всем его великолепии. Когда ход шлюпки нарушал водную гладь, море точно загоралось пламенем, и я мог различать на палубе мельчайшие предметы, а за судном оставалась огненная тропа.

Проходя мелкими местами, я видел морских змей, которые извивались и кувыркались в волнах: на более глубокой воде их не было. «Спрей» шла при ровном ветре по одной и той же параллели, не уклоняясь от нее ни на минуту, но вычислить долготу было довольно хитро. Мои жестяные часы за дорогу лишились минутной стрелки. Раз для починки мне вздумалось вскипятить их. Лечение пошло впрок: после него часы стали бить.

2-го июля я миновал обширный остров Тимор, который остался к северу. На следующий день я прошел мимо острова Дана, и ночью береговой ветерок донес до «Спрей» пряные ароматы земли. 11-го июля я на всех парусах пронесся около острова Рождества, который издали напоминает своею формою кита. Когда шлюпка проходила мимо того места, где должна быть голова, можно было рассмотреть и ноздри; в скалах был прорыв, и каждая волна, ударявшаяся о берег, взметывалась столбом воды, совершенно таким, какой выбрасывает кит из своих ноздрей.

Первым безошибочным признаком земли была белая ласточка, которая хлопотливо порхала около «Спрей», а потом унеслась на запад. Жители островов зовут ее лоцманом Килинга. Дальше мне встретилось множество птиц, которые ловили рыбу и дрались из-за добычи. По моему расчету, я уже прибыл на место, и, действительно, взобравшись до половины мачты, я увидал кокосовые пальмы, торчавшие, как бы прямо из воды. Хотя я именно этого и ожидал, однако, впечатление было так сильно, что, спустившись с мачты, я должен был сесть на палубу, чтобы опомниться. Тому, кто спокойно сидит в своей комнате на суше, это покажется слабостью, но я-то ведь плыл один среди океана!

17-го июля, на двадцать третий день плавания от острова Четверга, я бросил якорь в водах Килинга. Переход, который я совершил, уже сам по себе составил бы дальнее плавание. Он был замечательно удачен. За все двадцать три дня я провел у руля не более трех часов, считая и самый вход в гавань.

Группа островов Килинга состоит из северных и южных островов. Северные не имеют гавани, и их редко посещают. Их составляют семь-восемь островов, и они являются основой будущего непрерывного острова, если судить по истории роста коралловых рифов. Южный Килинг — своеобразный мир. Сюда часто приносятся то остатки разбитого судна, то дерево с материка Австралии, то целый остов погибшего корабля. Один раз принесло большой обломок скалы, защемленный в корнях дерева.

Когда я высадился, меня поразило количество детей на острове. Их собралось несколько сот, всех возрастов. Население довольно робкое, но все жители, и старые и молодые, не пропускают прохожего мимо своего жилища без приветствия. «Вы гуляете?» — спросит он, и на это надо отвечать: «Хотите, пойдем вместе?». Довольно долго после моего приезда дети смотрели с боязнью и подозрением на одинокого моряка. Дело в том, что несколькими годами раньше бурей унесло в море туземца, и дети рассуждали между собой, что он мог побелеть и теперь вернуться в шлюпке. Некоторое время они внимательно следили за каждым моим движением; особенно их интересовало, что я ем. Раз я смолил шлюпку смесью смолы с другими снадобьями, а потом сел обедать, при чем захотел с'есть варенья из ежевики. Едва я взялся за банку, среди детей произошло движение, и затем они разбежались с громкими криками: «Капитан ест смолу, капитан ест смолу!». Но мне нетрудно было убедить их, что эта самая «смола» очень вкусна: к счастью, у меня ее было много. Раз, когда я намазывал сухарь этой «смолой» для одного малыша, дети обратили внимание на мою поврежденную руку и стали шептаться, что ее повредила акула. Таким образом, я попал у них в герои, и легенда о возвратившемся туземце заглохла.

Однажды, я захотел спустить «Спрей» на воду, но, оказалось, что она крепко засела в песке. Увидав мои бесплодные усилия, дети захлопали в ладоши и закричали, что в киль вцепился краб и держит судно. Потом они выпросили у меня банку варенья и отнесли ее своему жрецу, чтобы он попросил соответствующее божество заставить краба выпустить судно. Так или иначе, но «Спрей», действительно, стала на воду, хотя и не так скоро, как мне хотелось.

Многое делается на Килинге не так, как мы привыкли. Крабы едят кокосовые орехи, рыбы едят кораллы, собаки ловят рыбу, на черепахах можно ездить верхом, а раковины некоторых моллюсков опасны для человека, как капканы. Морские птицы ночуют на деревьях; некоторые крысы делают себе гнезда на верхушках пальмы.

Раз при мне были устроены туземные танцы, на которые собралось чуть ли не все островное население. Все пустилось в пляс: и молодежь, и старики. Не плясали только грудные дети, которых сложили в большие кучи по углам, откуда они с удивлением таращили глазенки на происходившее.

На этом благословенном острове никогда не бывает ссор и драк между жителями, и, если где-нибудь существует легендарный рай, то он находится именно на Килинге.

Приведя судно в порядок, я решил нагрузить его раковинами гигантского моллюска — тридакны; они живут на рифах по соседству. И вот в этом месте, в виду туземного поселка, экипаж «Спрей», переплывший через океан, едва не погиб.

Произошло это потому, что я положился на другого человека, а он положился на меня. В обществе беспечного африканского негра я очутился в ветхой лодке, под прогнившим парусом, который тотчас же сорвало порывом ветра, и нас, совершенно беспомощных, понесло в море. В лодке не было весла; правда, был якорь, но веревка не могла достать дна: мы были уже в глубокой воде. К нашему счастию, на дне лодки лежал шест. Я стал усердно грести им, как веслом, и, благодаря случайному попутному ветру, мы выбрались на более мелкую воду, где уже могли достать дно, и на шесте добрались до берега. Нечего и говорить, что я не стал повторять таких прогулок. Тридакн я достал после, в надежной лодке. Тридцать штук раковин заменили собою три тонны балласта в виде цемента, который я выбросил за борт.

X.

22-го августа «Спрей» распростилась с Килингом. Море было бурно, судно заливало волнами, и погода не улучшалась. Меня, конечно, утомляло нескончаемое движение волн, а также надоедало, что я оказывался мокрым, как только показывался из каюты. При непогоде «Спрей», казалось, замедляла ход; я приписывал бурному морю то, что мои соображения и счет расстояний по лагу сильно отличались друг от друга. Через две недели после моего выхода из Килинга разница достигла 150 миль. В этот день при заходе солнца я увидал группу облаков, стоявших на одном месте прямо передо мною, тогда как прочие облака плыли по небу: это было признаком земли, и ночью на том месте, где я видел облака, появился темный силуэт земли. Тогда я вытащил лаг, потому что, как и выходило по моему расчету, передо мною был остров Родригец. Причина неправильных показаний лага заключалась в том, что его повредила большая рыба; это бывает довольно часто. Две лопасти из четырех были смяты и погнуты, — вероятно, дело зубов акулы. Утром остров возвышался передо мною всего в трех милях. Любопытно, что жители этого острова ждали пришествия антихриста, и, когда, «Спрей», несомая бурным ветром, примчалась в гавань, покрытую белой пеной, при чем на судне виднелся только один человек, они закричали: «Вот он, вот он! Он приехал в лодке!». Как это ни было невероятно, новость в одну минуту облетела все местечко. Усилиями коменданта волнение городка постепенно улеглось, но одна старуха заперлась у себя в доме и не выходила из него все время, пока я был на острове, — целых восемь дней.

Я считал остров Родригец конечным пунктом последнего большого перехода. Здесь я мог запастись отличной водой, купил мешок пататов и за два шиллинга получил столько гранат, сколько мог увезти на себе осел.

После трехдневного перехода «Спрей» очутилась на острове Маврикия, куда я привез и казенную почту с Родригеца. Здесь мне пришлось читать лекцию о плавании «Спрей» в театре, который жители убрали для такого случая на манер судна. Не умею сказать, хороша ли была лекция, знаю только, что я чуть не задохся в жарком помещении, так как на мне было надето городское платье.

Радушные жители наперерыв звали меня к себе и всячески развлекали. Один ботаник, только что нашедший новое растение, назвал его в честь меня «Слокум». Раз я был приглашен в семью, где было семь молодых девиц. Прощаясь с ними, я сказал, что могу отплатить им за гостеприимство только тем, что прокачу их на «Спрей». Они очень обрадовались и просили меня устроить эту прогулку завтра же. Я согласился, только потом вспомнив, что завтра приглашен обедать к начальнику гавани. Однако, я рассудил так: «Спрей» скоро выйдет в открытое море, молодые особы захворают морской болезнью, придется повернуть обратно, и я поспею на обед. Но вышло совсем иначе. Мы ушли так далеко в море, что почти потеряли остров из вида. Волны катились через борт, а девицы только радовались, глядя на них. Потом они принялись с большим аппетитом уничтожать содержимое большой корзины, которую принесли с собою. Чем больше «Спрей» хлопотала, чтобы девицы заболели, тем больше они веселились и все просили: «Дальше, дальше!». Наконец, когда мы отошли миль на пятнадцать, я повернул назад, все еще надеясь вернуться во-время. «Спрей» быстро приближалась к острову, но тут я немного ошибся, и мы поравнялись с другой бухтой, а не с той, куда нам нужно было попасть. «Давайте бросим якорь здесь!» — заявили девицы. Конечно, ни один моряк не мог бы ответить отказом таким пассажирам. Как только якорь был брошен, девицы занялись купаньем. Тем временем наступил вечер, и уже было поздно входить в гавань. Пока происходило купанье, я огораживал палубу на ночь от ветра парусами. На следущее утро сам начальник порта явился спасать «Спрей». Надо было правду сказать, не часто приходится видеть такой веселый экипаж, притом они умели управляться с парусами не хуже любого матроса.

26-го октября я вышел в море. Не заходя на остров Реюньон, я взял курс на мыс Марии на Мадагаскаре. Я теперь приближался к пределу пассатных ветров, которые несли «Спрей» столько тысячь миль от Австралии. Ветер слабел день ото дня, и 30-го октября наступило полное затишье. Вечером я свернул паруса и сидел на палубе, любуясь совершенно неподвижным морем и безграничной тишиной кругом. На другой день потянул ветерок, и «Спрей» миновала мыс Марии. После того в Мозамбикском проливе шлюпку кидало в разные стороны по капризу шквалов. Вплоть до 17-го ноября «Спрей» трепала буря, и хуже этого ей приходилось только в Магеллановом проливе. Но 17-го ноября «Спрей» все-таки была в виду Порта Наталя, лежащего рядом с Дурбаном.

Когда я приближался к берегу, сигнальщик на маяке сообщил, что «Спрей» находится в пятнадцати милях. Ветер свежел, и, когда я был в восьми милях, он сообщил: «„Спрей“ убирает паруса. Грот зарифлен и убран в десять минут. Всю работу исполняет один человек». Через три минуты эти сведения были напечатаны в дурбанской утренней газете, которую мне подали, когда я причалил в порту. Но я не мог проверить сведения относительно скорости уборки парусов, потому что, как я уже говорил, минутная стрелка на моих часах отломилась. Соглашаюсь, впрочем, что я старался убрать их по возможности скорее.

В Дурбане я провел для отдыха несколько недель. 14-го декабря «Спрей» подняла лодку на борт и опять отправилась в одиночку дальше.

XI.

Оставалось еще пройти мыс Доброй Надежды. Даже и в это благоприятное время года в этом море часто бывают предательские шквалы. Они повторяются приблизительно через каждые тридцать шесть часов, при чем то налетают с кормы, то дуют с носа. В конце декабря, в тот день, когда я огибал самый мыс, «Спрей» непременно хотела стать на голову, и я бы не удивился, если бы это, действительно, случилось. Судно билось и металось самым необыкновенным образом. Когда я стал на конец бушприта, чтобы зарифить кливер, «Спрей» три раза сряду окунула меня в воду с головою. В это время мимо меня прошел большой пароход, и на нем появился сигнал: «Желаю вам веселого Рождества». Наверно, капитан его был большим шутником: его собственное судно то-и-дело поднимало винт из воды.

Как бы то ни было, я добрался до Каптоуна, и «Спрей», попав там в док, простояла в нем три месяца, а я получил в подарок от местного правительства бесплатный проезд по всем железным дорогам и мог осматривать страну, сколько хотел. Я побывал в Кимберлее, Иоганнесбурге, Претории. Во многих местах население интересовалось узнать, как можно одному плыть вокруг света. Успех моих лекций снабдил меня деньгами в количестве, достаточном для текущих расходов и для обратного пути.

Когда 26-го марта я покинул эту гостеприимную страну и вышел в море, казалось бы, что после нескольких месяцев жизни с другими людьми меня должно было охватить чувство одиночества. Как бы для того, чтобы этого не случилось, весь первый день вокруг судна играли тюлени и смотрели на меня своими большими круглыми глазами. Когда ветер засвежел и «Спрей» стала быстрее удаляться от берегов, тюленей сменили дельфины и рыбы, которые могли проходить по 150 миль в день.

При попутном ветре «Спрей» шла хорошо и не требовала от меня больших забот. Я погрузился целиком в чтение новых книг, которых мне надарили в Африке. Раз я так зачитался, что целый день ничего не ел и забыл даже о существовании волн, пока волна, налетевшая с кормы, не плеснула мне в каюту и не залила книгу, которую я читал. Скоро меня навестили старые друзья — летучие рыбы. Стрелою вылетая из воды с распростертыми плавниками, они летели по ветру красивыми дугами, потом опускались, пока гребень волны не смачивал их нежных плавников, и затем возобновляли полет.

Так «Спрей» шла до 11-го апреля. В этот день ранним утром меня разбудил резкий крик морской птицы — баклана, который я тотчас истолковал, как приглашение выйти на палубу. Птица как-будто кричала: «Шкипер, земля в виду!». Действительно, в двадцати милях уже виднелся силуэт острова Елены. Здесь я также сдал и принял почту для следующего на моем пути острова — Вознесения. И здесь тоже я читал публично о плавании «Спрей».

Дальнейший мой путь был усложнен новым спутником. На острове Елены одному американцу пришла в голову несчастная мысль поместить ко мне в шлюпку козу. Он уверял, что коза будет мне не только полезна, но что она такая же приятная спутница, как собака. Однако, вскоре оказалось, что этого рогатого пса надо привязывать покрепче. Только в первый день плавания, пока коза не освоилась с морем, я мог быть спокоен. Уже на второй день эта злодейка угрожала с'есть все, не исключая самих рей. Худшего пирата мне не пришлось встретить за все путешествие. Опустошение началось с того, что она с'ела у меня в каюте карту Вест-Индии, пока я был занят на носу и думал, что она привязана у насоса. Увы, на судне не было такой веревки, которая могла бы устоять против зубов этой твари.

С самого начала выяснилось, что мне не было удачи в животных, которых я брал с собою. С Килинга я взял с собою древесного краба. Как только ему удалось высунуть клешню из ящика, в котором сидел, он дотянулся до моей куртки, висевшей по соседству, и разорвал ее в клочки. Довольный таким успехом, он разломал ящик и отправился гулять по каюте, разрывая все по пути, а ночью угрожал даже моей жизни. Я надеялся довести его домой живым, но это оказалось невозможным. Коза же вскоре с'ела мою соломенную шляпу, так что мне нечего было надеть на берегу; этим поступком она решила свою участь. Когда «Спрей» подошла к острову Вознесения, ко мне на шлюпку прибыл лоцман с острова. Как только он поднялся ко мне, коза сама прыгнула в его лодку. Я заплатил сопровождавшим его матросам, чтобы мне никогда больше ее не видать.

Я не хотел ни убивать животных для того, чтобы есть их, ни возить с собою ручных. Для большой собаки на «Спрей» было бы тесно, для кошки нечего было делать на «Спрей», да она и не особенно общительна. Правда, на Килинге на шлюпку попала крыса, а на Родригеце другая, но одну я выгнал, а другую поймал. Вот, как это произошло. Я стал с большим старанием мастерить ловушку, но хитрый грызун, как только капкан был готов, убежал обратно на берег. По известному суеверию моряков, считается утешительным признаком, когда крысы приходят на корабль, и я был непрочь дать приют той, которая появилась на Родригеце: но раз ночью, когда я спал, она пошла гулять по мне и начала с моего темени, которое у меня особенно чувствительно. Такой дерзости я не мог стерпеть, схватил ее за хвост и выбросил через люк в море. Кроме этой крысы, в трюме жила многоножка. Я не подозревал ее присутствия, пока она однажды не разбудила меня очень болезненным укусом в самую середину моего скальпа: пришлось и ей разделить участь крысы. После этого никакие живые существа не нарушали моего одиночества. Только паук и его супруга, ехавшие с самого Бостона, окружили себя многочисленным потомством.

Раз, в Индийском океане, после того, как на палубе постоял боченок с дождевой водой, раздался знакомый хоровой концерт: в воде вывелись тысячи комаров. В Каптоуне одному знакомому вздумалось подарить мне пару сверчков. Их принесли на судно в коробке. Я посадил их в просторный ящик и не занимался ими больше, пока не вышел в море, то-есть два-три дня. Я никогда не слыхал, чтобы сверчков нужно было кормить, однако, когда я открыл крышку их ящика, оказалось, что один с'ел другого (от него остались только крылья), а потом и сам околел.

XII.

На острове Вознесения, в благодарность за доставку казенной почты, комендант острова пригласил меня к себе в гости. В назначенный час на пристани появился присланный за мной экипаж и, когда я сел в него, сопровождавший его матрос взял лошадь под уздцы и осторожно повел ее вверх по холму, до самого комендантского дома. На следующий день мне было предложено посетить вершину горы. Прислали ту же лошадь, и тот же матрос повел ее. Наверно, в это время на всем острове не было человека, более меня расположенного ходить пешком. Поэтому я предложил матросу поменяться местами. «Давайте, я поведу ее, она у меня не понесет», сказал я матросу. Он расхохотался: «Не понесет… Скорее черепаха понесет, чем эта лошадь. Если бы я ее не тащил изо всей мочи, мы бы никуда и не приехали». После этого разговора я пошел рядом с матросом.

На вершине я познакомился с двумя выходцами из Канады, которые выстроили себе домик в скалах и занялись хозяйством. Фермер показал мне свои поля, при чем водил меня с одного поля на другое через туннели, проделанные в недоступных гребнях скал. По его словам, коровы и овцы часто разбиваются, скатываются в пропасти. Иногда корова зацепляется рогами за рога другой коровы у самого края обрыва, и обе продолжают спокойно пастись, пока не сорвутся вниз.

Через десять дней после выхода с последней остановки я пересек, направляясь домой, тот путь, который я прошел за два с половиной года до этого. Итак, в этот день я опоясал земной шар и закончил кольцо плавания, которому раньше не бывало примеров.

10-го мая странные мелкие волны заплескали о борта «Спрей». Я с удовольствием слушал эту позабытую музыку: «Спрей» вошла в течение, которое проходит мимо мыса Рока. 18-го же мая, впервые за три года, я увидел полярную звезду.

Приближаясь к Вест-Индии, я более, чем когда-либо, проклинал козу, с'евшую мою карту. С большим трудом и риском шел я от острова к острову, всюду безуспешно пытаясь достать карту: почему-то их нигде не оказывалось. В Гренаде, на Доминго и в других местах жители со вниманием слушали мои рассказы, и мои лекции посещались охотно.

4-го мая «Спрей» в последний раз отчалила от чужой пристани и пустилась домой. Но после всех опасностей моря, пыльной бури в Африке и кровавого дождя в Австралии ей оставалось еще испытать штиль. Я совсем забыл о безветренной полосе, но должен был убедиться на опыте, что рассказы о ней не выдумка. День за днем «Спрей» стояла на гладкой, как озеро, воде. Вечер за вечером я сидел на палубе с зажженной свечкой и читал. Так дело тянулось более недели. Вдали на горизонте виднелось другое заштилевшее судно. Водоросли, которыми так богато Саргассово море, то были разбросаны по морю пучками, то тянулись так, как их расположил последний ветер, длинными прядями или дорогами, а иногда растения сбивались в обширные поля. Странные животные, большие и малые, плавали в чаще водорослей. Мне показался любопытней всех крошечный морской конек, которого я посадил в бутылку и довез до дома.

18-го июня налетел шквал, и сразу стало больше ветра, чем нужно. Также и море могло бы быть спокойнее. «Спрей» попала в самую середину стремительного Гольфштрема и запрыгала, как дельфин, по неправильным волнам, как бы торопясь наверстать потерянное время. Казалось, «Спрей» задевала только верхушки волн. Здесь, всего в нескольких сотнях миль от дома, непогода хотела в последний раз натешиться надо мною. Шквал сменялся шквалом. Бурные валы неслись как-будто со всех сторон сразу, и к 23-му июля я выбился из сил в борьбе с ними. В этот день была гроза с градом. Молнии уже не вспыхивали, а лились с неба непрерывной струей огня. И день и ночь я несся, постепенно приближаясь к берегам. 25-го числа я попал в тот самый ураган, который часом раньше пронесся над Нью-Йорком, снося здания и ломая деревья в щепы. Даже суда в доках сорвались с причалов и стали налетать друг на друга, причиняя большие разрушения. Мне посчастливилось во-время заметить приближение урагана: я успел убрать паруса и все приготовить к его встрече. До этой бури я держал курс на Нью-Йорк, но, когда ураган стих, я направился в ближайший порт, чтобы там опомниться и передохнуть. На рассвете я вошел в Нью-Порт.

Здесь кончилось мое странствие: я был уже на родине. Но мы со «Спрей» не могли успокоиться, пока не вернулись к месту рождения моего судна, в Ферхавн. Там, причалив к тому же кедровому столбу, к которому я причаливал перед отправлением, я мог, наконец, сказать, что полный круг завершился. Экипаж «Спрей» находился в наилучшем здравии. Я чувствовал себя на десять лет моложе, чем при от'езде. Трехлетнее плавание не отозвалось и на моей «Спрей»: она была безукоризненно крепка и ни разу не дала ни малейшей течи. 46.000 миль не оказали никакого влияния на прочное суденышко. Мы со «Спрей» не открыли новых материков: кажется, открывать вообще уже нечего, все открыто прежде нас. Но и проходить между уже открытыми странами во всякую погоду не плохо, и эти три года были похожи на непрерывное чтение увлекательной книги. Но, чтобы рассчитывать прочесть ее до конца, нужно быть готовым ко всяким случайностям и уметь взяться за то дело, около которого находишься. Важнее всего для меня оказалась та школа, которую я прошел за всю свою долголетнюю морскую практику.