Всемирный следопыт, 1926 № 03

В УЩЕЛЬЯХ АЛАЯ

Приключения охотника на кииков
Рассказ Б. Рустам Бека

Алайские горы тянутся от горных систем Тянь-Шаня на запад, прорезывая Ферганскую область, частью вошедшую теперь в состав Таджи-Кистанской Автономной Республики.

Как некоторые долины Памира, так и ущелья Заалайских и Алайских гор, а также урочища Тянь-Шаня заселены кочевым народом тюркско-монгольского племени, известным под именем каракиргизов. В 1924 году эти кочевники образовали автономную область — Кара-Киргизию, вошедшую в состав СССР. Всего в настоящее время кара-киргизов насчитывается 600.000 человек.

В осенние и суровые зимние месяцы они со своими семьями, скотом и домашним скарбом удаляются в недоступные горные трущобы, ставят там свои складные кибитки-юрты в защищенных от ветра ущельях, загоняют стада в известные лишь им одним места, где зимой под снегом имеются сочные пастбища. С наступлением же весны их многочисленные караваны перекочевывают на летовку к берегам Кызиль-Су в Алайскую долину.

Здесь они находят все, о чем может лишь мечтать не избалованный своей суровой родиной, свободный, как птица, беззаботный мечтатель — кара-киргиз.

Дивная природа, необозримый простор, обилие воды, роскошные пастбища для скота, бесчисленное множество аулов (селенья кочевников), а, следовательно, и веселое общество, а с ним много, много новостей, привезенных со всех концов страны кочевниками. До новостей же кара-киргиз большой охотник.

Таких охотников, с таким тонким чутьем и поразительно острым зрением, до тонкости изучивших характер зверя и птицы, таких спокойных и выдержанных, какими являются кара-киргизы, трудно найти на земле.

Кара-киргизы охотятся без собаки. Природа снабдила их звериным чутьем Они такие искусные следопыты, которым могли бы позавидовать воспетые путешественниками краснокожие племена Америки.

Любимой охотой кара-киргиза является охота на алайского козла — киика. Один из курьезных эпизодов такой охоты, едва трагично не окончившийся для одного из ее участников, и составляет предмет настоящего рассказа.

С тех пор, как я вышел из душного вагона Средне-Азиатской железной дороги на станции Андижан, прошла всего лишь неделя, и вот я уже в городе Оше, исходном пункте нашего путешествия. Ош это последний уездный пункт Таджикистана, расположенный по обоим берегам горной реки Ак-Буры.

Мой спутник, Ананьев, старый турке-станец, родившийся и выросший среди туркестанской природы. Несмотря на то. что он постоянный житель Ташкента, бывшей столицы Узбекистана, теперь перенесенной в Самарканд, он чувствует себя здесь, как дома.

Ананьев — настоящий охотник, не из сорта искателей приключений. К охоте он относится серьезно, в ней заключается весь смысл его жизни.

О приезде Ананьева уже толкуют на ошском базаре, и с самого утра небольшая квартирка, отведенная нам благодаря любезности местных властей, осаждается кара-киргизами-охотниками, все старыми друзьями «узун-аяка» (длинноногого), как называют Ананьева на Алае за его высокий рост.

Я, хотя и владею узбекским языком, но мне с трудом дается улавливать быструю гортанную киргизскую речь моего товарища по путешествию.

Он беседует с пожилым алайским киргизом, одетым в ситцевый пестрый халат. Загорелое, лоснящееся лицо горца приветливо улыбается своими узкими прорезями глаз, сквозь щелки которых сверкают карие зрачки.

— Познакомьтесь, — обращается ко мне Ананьев, — это Тимур, тот самый, о котором я столько вам рассказывал. Представьте себе, чтобы встретить нас, он всего лишь с одной остановкой отмахал на своем горнячке семьдесят одну версту. Молодец ты, право, Тимур, — хлопнув своего приятеля по плечу, добавил Ананьев.

— Завтра на рассвете я буду здесь с керекешами[6]), — заявил Тимур, — да пошли человека в Ак-Басага к Касыму, пусть приготовится к охоте. Ну, прощайте, друзья, — сказал он и вышел.

— Кто это такой Касым? — спросил я Ананьева.

— Касым, — отвечал он, — это племянник Тимура, молодой охотник за кииками. Он знает каждую тропу, каждый куст можжевельника, где проходят или скрываются горные козлы. Без него мы ничего не сделаем.

— Да, вы, Ананьев, прекрасный организатор, — заметил я. — Все у вас так налажено, не успели приехать, а к вам уже стекаются нужные вам люди. Каким образом вы все это подготовили?

— Я? — воскликнул мой спутник — Я здесь не при чем. Этой организации мы всецело обязаны базару.

— To-есть как это базару? — удивился я.

— А очень просто, — отвечал Ананьев, — дней за пять до нашего от’езда из Ташкента я встретил на базаре знакомых алайских охотников, с которыми и поделился нашим планом. Этого было вполне достаточно. Уж таковы эти каракиргизы: у них всякая новость разносится с невероятной быстротой. Однако, нам пора на базар. Необходимо купить вьючные сундуки, «ягтаны», да запастись с’естными припасами и подарками для жен наших хозяев: киргизки до смерти любят разные побрякушки.

На базаре царило большое оживление и шум.

Кустари-медники несмолкаемо стучали молотками. Разносчики громко выкрикивали свои товары. Степенные купцы гордо восседали в лавках, выжидая покупателя. Верблюды, арбы, с сидящими верхом на лошади арбакешами, маленькие длинноухие, семенящие ножками ишачки, всадники на прекрасных лошадях, — все это пестрело яркими тонами, все это двигалось и жило чуждою для европейского взора своеобразною жизнью Азии.

Закупив все необходимое, мы вернулись домой.

Уже было совершенно светло, когда я вышел на двор, чтобы умыться в арыке. У ворот я заметил стоявших вьючных лошадей с уродливыми чамами[7]) на спинах. Тут же стояли приведенные для нас Тимуром две горные алайские лошадки.

Не прошло и четверти часа, как наш маленький караван потянулся по улицам спящего города.

Переночевав в небольшом кишлаке Мады, мы снялись перед самым рассветом и постепенно стали втягиваться в чернеющее впереди Лянгарское ущелье. Это ущелье_; врезываясь в Алайский хребет, представляло собой величественную картину.

Над головой сияла прозрачная небесная лазурь. Справа высилась каменная мрачная стена, а слева зияла черная пропасть, на дне которой, ворочая камни, с ревом и громыханием рвали и метали пенившиеся, словно кипевшие, воды реки Талдыка. Впереди ущелье замыкалось снежными великанами, будто сделанными из чистого фарфора.

Над головой сияла небесная лазурь. Слева высилась каменная мрачная стена, а справа зияла пропасть, на дне которой, ворочая камни, рвали и метали воды реки Талдыка.

Керекеш наш следовал пешком, понукая своих лошадок. Иногда он взбирался на вьюк и затягивал свою заунывную песню.

Прислушавшись, я не мог удержать смеха. Наш керекеш импровизировал, глядя на снежные алайские вершины:

Окончив песню, он спрыгнул с вьючка. Его тщедушная фигурка исчезла в огромных кожаных штанах-чембарах, а из под серой войлочной шапки засверкала пара лукавых косых глаз.

Но вот мы спустились к реке. Откос был крут и опасен. Камни срывались из под ног лошадей и падали с шуршанием в вдду.

— Смотрите в оба, осторожней! — закричал мне Ананьев.

Я был на чеку. Моя лошадь осторожно переступала передними ногами, искусно тормозя задними. Вот ее ноги уже погрузились в пенившиеся воды реки. Я увидел, как вода достигла брюха коней Ананьева и Тимура, ехавших впереди. Голова кружилась от быстрого течения. Мне казалось, что меня относит в противоположную сторону. Я старался не смотреть на воду и предоставил полную свободу коню. Теперь уж берег медленно полз на меня. Еще несколько усилий моего горнячка, два-три порывистых движения его утомленного корпуса, — и я очутился на берегу.

Я вздохнул полной грудью от пережитых волнений. Животное отряхивалось. Обернулся, чтобы взглянуть на вьючки, и… о, ужас! Одна из вьючных лошадей барахталось по горло в воде. Я видел, как переваливались и кувыркались уносившиеся водой ягтаны Ананьева. Выбравшийся на берег с уцелевшимся вьючном керекеш беспомощно глядел на утопавшее животное, что-то крича на своем гортанном наречии.

Я поспешил к Ананьеву. Тот был совершенно спокоен.

— Ничего не поделаешь, хуже бывает. Хорошо еще, не все потеряли, — сказал он.

Тимуру удалось таки вытащить один из ягтанов, выброшенный на отмель, куда также выплыла и тонувшая лошадь и, отряхнувшись, стояла, как ни в чем не бывало. Другого ягтана так и не отыскали, потеряв, таким образом, половину наших огнестрельных запасов.

— Еще два дня мученья, а там всласть отдохнем у Касыма, — ободрял меня мой неунывающий спутник.

Уже солнце зашло за снеговые алайские вершины, и вся долина внезапно окуталась сумерками, когда мы на рысях под’езжали к четырем юртам, ярко озаренным пламенем пылавшего неподалеку от них костра.

Здесь мы были встречены самим хозяином.

Одет он был в белый чекмень. При свете костра я мог разглядеть его полное, молодое, скуластое лицо, обрамленное жиденькой бородкой. На его гладко выбритой голове красовалась нарядная тю бетейка.

Он бросился навстречу Ананьеву и схватил его руки обоими руками. Лицо Касыма сияло неподдельной радостью.

В один миг мы были окружены всем населением аула обоего пола. Когда я вошел в юрту, то не мог не восхищаться убранством этого жилища алайского охотника.

Каркас складного ее корпуса был убран роскошными киргизскими коврами, на которых висело самое разнообразное оружие. Здесь были и старые киргизские мултуки с сошками, заряжавшиеся с дула и стрелявшие разжеванным свинцом вместо пули, а рядом с ними я заметил армейские берданки и один кавалерийский карабин нового образца. По углам были расставлены черепа памирского барана — архара, открытого в век знаменитых путешествий Марко Поло.

Несколько пар киичьих рогов, небрежно сложенных в кучу, напоминали вязанку дров для костра. На стене был привешен череп тянь-шаньской козули — марала, которой, повидимому, хозяин гордился больше других своих трофеев.

Когда мы, поджав под себя ноги, уселись на ковре вокруг поставленного перед нами подноса со сластями, называемых дастарханом, то две молодые жены нашего хозяина, начали подносить нам чашки с кумысом, а юрта понемногу стала наполняться гостями. Здесь были и члены аульного совета, и старый Кази (судья), и местные охотники, и просто праздные аульные гуляки.

— Мало нынче стало кииков, — жаловался один, — илииков (горных козуль), сколько хочешь, а вот кииков нет. За ними приходится лазить чуть ли не на самые верхушки. Заберется он туда, да и бродит по краям страшных снежных карнизов.

— Трудно брать киика летом, — подтвердил другой.

— Ну, а зимой спускается киик в долину? — спросил я.

— В долину — никогда, — отвечал Касым. — Ниже снежной границы не сходен, в том-то и беда. Архар, так тот хоть спускается в долину, когда чует приближение смерти, почему на Памирах столько разбросано архарьих черепов. Киик же гибнет на вершинах и воду-то он пьет лишь на истоках горных ручьев в ледниках, — закончил Касым свои пояснения.

Весь следующий день мы провели в полном отдыхе и к вечеру лишь стали подготовляться к походу на кииков.

Кроме Тимура и молодого охотника Аслана, Касым не брал с собой никого.

— Только мешать будут, — заявил он.

Не прошли мы и версты, как пришлось уже подниматься на крутую, почти отвесную гору, сначала пролезая через густые заросли арчи[8]), а затем карабкаясь по почти отвесному каменистому скату.

Только к вечеру мы добрались до снеговой линии.

Здесь нестерпимый жар сменила приятная бодрящая прохлада. Пришлось одеть даже полушубки.

Около небольшого горного потока мы увидели стадо горных козуль. При первом же выстреле они шарахнулись во все стороны, а одну меткая пуля Ананьева уложила на месте.

Аслан пошел за добычей, которую притащил на плечах и, натаскав арчевых веток, мы полакомились вкусной, жареной на вертеле козлятиной.

Ночь пролетела без сновидений. Никогда еще не приходилось мне спать таким мертвецким сном.

С рассветом мы снова стали карабкаться в гору.

Теперь с каждым шагом становилось труднее и труднее дышать.

— Где же вершина? — спрашивал я Ананьева, а он лишь кивком головы указывал мне вперед.

Я напрягал все силы, чтобы скорее добраться до видневшейся вышки. Но только забирался на нее, как перед моими глазами выростала новая, еще более высокая и отдаленная.

В полдень сделали привал. Надо было выждать, чтобы к сумеркам подойти к намеченному Касымом пункту.

В этот день закат солнца был необыкновенно величественным.

Все окружавшие нас горы вдруг сразу порозовели, затем, как бы налившись расплавленным металлом, сделались ярко красными, раскаленными и, остывая, стали принимать сначала лиловый, а потом чугунно-бурый опенок.

Внезапно спустившиеся сумерки застали нас под нависшим сугробом ледника. Здесь царила горная зима.

Одна за другой зажглись на небе звездочки; луна огромным желтым диском выплыла из-за соседнего хребта. Снег скрипел под нашими ногами, а уши начинало изрядно пощипывать.

Касым ушел на разведку, и мы ждали его возвращения. Вернулся он неслышно, с серьезным озабоченным лицом.

— Киики неподалеку отсюда, — тихо заявил он Ананьеву. — Я напал на следы целого стада. Штук двадцать их бродит неподалеку. По следам заметно, что они ночевали тут в прошлую ночь. Нынче вернутся на то же место. Киики всегда по нескольку ночей проводят на том же самом месте, — прибавил он.

— Да есть ли со стадом козлы? — спросил Ананьев.

— Есть, есть, — отвечал Касым… и не договорил. Глаза его вдруг засверкали.

Не отдавая себе отчета, я схватился за ружье. Что-то огромное, серое выросло передо мной, мне показалось, что на меня мчится на всех парах шипящий локомотив… Я приложился и выстрелил. Я видел, как серая масса взвилась кверху и рухнула на землю. Мы бросились к ней. Сердце сильно стучало у меня в груди, я задыхался от волнения и бега. «Убил киика — я, на глазах у лучшего алайского охотника», думал я.

Вдруг что-то поднялось над белой снежной пеленой. Раздались сухие удары об обледеневшую поверхность, какая-то странная тень мелькнула передо мной. Сзади прогремели два выстрела, и все стихло.

Я был в полном недоумении.

— Ушел, — услышал я роковое заявление Ананьева.

Я готов был плакать от досады, рыданья подступили к моему горлу.

— Как же это так? — недоумевающе спрашивал я.

— Это ничего, — успокаивал меня Касым, — киик очень хитер. Ты немного рано стрелял, и он успел отскочить, затем грохнулся в снег, а когда ты к нему подошел, он дал тягу. Он от нас не уйдет. Вернется к стаду. Ну, а теперь нечего терять времени, — прибавил охотник. — Ты, Ананьев, и ты, приятель, ступайте за мной, а Тимур с Асланом останутся здесь, под карнизом, и зажгут костер, как только услышат наши выстрелы, для того, чтобы мы не сбились с дороги и могли отыскать место нашей стоянки, — пояснил Касым.

Мы молча последовали за Касымом. Не более версты отошли мы от нашего бивуака, как Касым вдруг остановился.

— Видишь следы? — спросил он.

— Да, — отвечал Ананьев.

— Здесь поблизости есть ручеек, — снег что-то уж очень мокрый, — они непременно придут сюда на водопой. Ты, — обратился ко мне Касым, — оставайся здесь и; смотри, не сходи с места, кто его знает, что за местность вокруг, а как увидишь стадо, стреляй. А мы с тобой, — обратился он к Ананьеву, — зайдем в тыл козлам и спугнем их сюда, я знаю теперь, где они, — прибавил он.

Возражать мне уже не приходилось. Я видел, как потонули в ночном мраке силуэты моих спутников. Еще в течение нескольких мгновений до моего слуха долетал удалявшийся скрип снега.

Прошли томительные два часа. Луна лила с вышины свой тихий, холодный свет. Я сильно промерз и начинал уже терять терпение…

Вдруг до моего уха долетел звук отдаленного выстрела, вслед за ним раздался другой, подхваченный перекатистым эхом в ущельях, и все стихло.

Прошло несколько томительных минут ожидания, и мне показалось, что где-то слева пронеслись какие — то тени.

Не отдавая себе отчета, я бросился к ним наперерез…

Вдруг треск и звон раздался в моих ушах, что-то царапнуло меня по рукам и по лицу, и мне показалось, что какая-го сила поволокла меня вниз.

Очнулся я от сильного холода и никак не мог дать себе отчет, где я и что такое случилось со мною.

«Неужели я ранен криками», промелькнуло в моем возбужденном мозгу. Какой позор! Я хотел протянуть руку, но опа уперлась о что-то твердое, холодное. Что это такое? Я с беспокойством сделал поворот всем своим телом. Оно повернулось, словно форма с мороженым в кадке со льдом.

— Да где же это я на самом деле? — вырвалось из моих уст.

Закинув назад голову, я взглянул на верх. Надо мной виднелся кружок темного неба, усеянного яркими звездами. Лунный свет освещал верхушку моей темницы.

Теперь для меня стало совершенно ясно, что я провалился в сугроб талого снега сквозь покрывавшую его тонкую ледяную кору. Все мои усилия выбраться из этой западни не приводили ни к чему. Я безрезультатно скреб снежные стены моей темницы, старался устроить нечто вроде лесенки. Как только моя нога упиралась на устроенный мною лаз, он не выдерживал и скатывался вниз. Яма была узка, и стенки ее быстро стали подмерзать от притока морозного воздуха.

Все мои усилия выбраться из снежного колодца не приводили ни к чему.

В отчаянии я начал кричать, призывая на помощь товарищей. Свистка при мне не было, а ружье настолько увязло в снег, что я никак не мог его высвободить.

«Пропал», подумал я и с остервенением начал карабкаться руками и ногами, стараясь вылезти из проклятой ямы. Эти безумные движения согревали мои коченевшие члены. В изнеможении я машинально схватился за трубку, зажег спичку и закурил. Луна, невидимому, уже скрылась, так как сделалось очень темно, а звезды стали и больше и ярче.

Найдя в кармане кусок бумаги, я зажег ее с мыслью, что товарищи могут заметить этот сигнал. Я сжег все, что было со мною бумажного. Но вот и последние две спички. Одной я закурил снова трубку, а другой зажег спичечный коробок…

Я чувствовал, что кровь начинает остывать в моих жилах, и теперь все мое существо постепенно охватывалось чувством безразличия…

Вдруг сверху раздался какой-то неописуемый шум, напоминавший пыхтенье паровоза. Что-то защелкало над моей головой, затем раздался выстрел, и я отчетливо услышал падение тяжелого тела. Я напряг все свои усилия, закричал и лишился сознания…

Когда я открыл глаза, то увидел склонившееся надо мной озабоченное лито Ананьева.

— Ну, так вот лучше, — сказал он улыбнувшись.

Я крепко пожал ему руку.

— Благодарите его, — указал он на тушу огромного киика. — За ваше спасение он заплатил своей жизнью. Мы долго преследовали его по пятам, и он шел вслед за стадом прямо к тому месту, где оставил вас Касым. Не сойди вы с него, в ваших руках была бы и добыча. Ну, что же, хорошо все, что хорошо кончается, а могло бы все это кончиться очень печально, — закончил он.