Вселенский расконвой

Глава 4

– Ну что, ассур, будем? – с чувством сказал мужик, громко чокнулся с Бродовым и лихо осушил стакан. – Ух ты, пошло. Хорошо. Фалернское[9] отдыхает. Кислятина. Вот, колбаски бери. Охотничья. Черкизовского комбината. Хотя по сравнению с теми, что я едал в Марене[10], это не колбаски, а дерьмо. Собачье. Охотники бы есть не стали. Собаки тоже.

Словоохотливый такой сотрапезник, жутко компанейский, только, как сразу понял Бродов, лишнего не болтающий. И очень четко выдерживающий свою генеральную линию. Интересно, и какого черта ему надо?

– А что это ты меня, Сима, все ассур да ассур? – отведал, как учили, охотничьей Бродов. – Нет бы по-человечески, по имени, по отчеству. Можно просто Данилой. Даном. А то как-то не по-людски…

В голове его вертелось из Александра Сергеевича и из Владимира Семеновича. Про шестикрылого серафима, явившегося классику на перепутье, и про лихого духа, гораздого и псалмы читать, и крылья распускать.[11]

А в глубине души Бродова мучило сомнение – может, он спит и видит не привычный, со Свалидором, сон, а вот этот странный, с амбалом-гуманоидом. С суперэлитным патентованным бойцом с милой кликухой такой Гвидалбархай, что в вольном переводе, блин, со стародорбийского примерно означает «потрошитель». М-да…

– Не по-человечьи, говоришь? Не по-людски? – рассмеялся Серафим, сунул в огурчик вилку, и в голосе его послышалось презрение. – Да я бы с тобой, Даня, и разговаривать не стал, если бы не был ты, Даня, ассуром. Люди, человеки, хомо сапиенсы. Алчные, тупые, амбициозные твари, возомнившие себя венцами эволюции. Не знающие ни кто они такие на самом деле, ни что у них в душе, ни что у них вокруг. Вернее, не желающие знать. Венцы мироздания, блин. Такую планету просрать!

Очень зло сказал, искренне и вроде бы даже с сожалением.

– Просрать? Планету? – Бродов перестал жевать, нахмурился, выразил вялый интерес. – Что-то я не понял. Вот же он, шарик. Крутится-вертится голубой. Все на той же орбите. А вот мы, алчные, тупые, амбициозные твари. Все на том же голубом шарике. Может, объясните, дяденька?

Хорошо сыграл, на уровне, ни на йоту не показал, что тема ему знакома. И сразу же вспомнил Дорну. Ее глаза, голос, губы. Где она сейчас, с кем, пересекутся ли снова их пути?

– Только вы на нем, Даня, уже давно не хозяева, – ухмыльнулся Серафим, крякнул и вилкой загарпунил сардинку. – Как там ваш этот кашевар-то поет? Кукол дергают за нитки, на лице у них улыбки? Это, Даня, про вас, про вас, вернее, про твое сраное человечество. Ну давай, что ли, наливай.

– А, вот ты про что, – улыбнулся Бродов, выпил и пальцами потащил из банки испанскую маслину. – Как же, как же, знаем, знаем. Летающие тарелки, узоры на полях, таинственные истязатели, терроризирующие парнокопытных. И еще люди в черном, про них еще кино сняли. Вернее, все прочее человечество конкретно в дерьме, а они, эти люди, все белые и пушистые. Фигня, провокация, ересь, полный бред. Эх, хорошо пошло. А у тебя?

Интересно, и к чему это потрошитель клонит? Черта ли ему собачьего в этих разговорах про пришельцев? О бабах было бы приятнее.

– Муру эту сняли по заказу, чтобы выпустить пар. Слишком много накопилось информации, показаний свидетелей, кино-, фото– и прочих материалов. А это уже наводит на мысли, это уже не шутка, – взял колбаску Серафим. – Вот и свели все дело к трепу, к веселухе, к наибанальнейшей комедии. Помню, как-то Мазарини во время ужина в Сен-Клу сказал: «Граф, если угодно вам остаться незамеченным на улице, смело вставайте под фонарь», а уж он-то был не дурак, далеко не идиот. Эх, если бы ты, Даня, только знал, как мы набрались тогда. – Потрошитель рассмеялся, приложился к кваску, и от веселого настроя его не осталось и следа. – Конечно же, просрали. Вчистую. Гуманоиды с Персея трахают ваших баб, инсектоиды с Центавра похищают детей, рептозоиды с Цереры прилетают на сафари. Отгадай с трех раз, на кого же они охотятся? Да у вас не планета, блин, а гадюшник, отстойник, клоака, помойка, межгалактический зоопарк. Венцы мирозданья, такую мать. Да вас же держат за уродов, за скотов, за дичь. Вернее, так вы сами себя держите. В коленно-локтевой позиции. Все чего-то делите, перетираете, выясняете, кроите. Войны, войны, войны. И добром это, чует мое сердце, явно не кончится. – Потрошитель замолчал, посмотрел на Бродова и улыбнулся вдруг очень добро, с детской непосредственностью. – А мне бы, блин, этого очень не хотелось. Ну что, может быть, уже пора кликнуть баб? Давай что ли, ассур, расслабимся, вдарим по рубцу[12], ну, ты как? Несмотря на выпитое, и выпитое изрядно, выглядел он молодцом, совершеннейшим огурчиком – чувствовалась большая практика. Да и потом «Абсолют», он и в Африке «Абсолют», а провисная белорыбица, она и в Арктике белорыбица. А уж в сочетании с чавычей, маринадами, балыками, языком…

– Э, брат, давай-ка сначала здесь закончим, – отвертелся Бродов. – Может, популярно объяснишь, зачем меня нашел? И как? А бабы никуда не денутся, только ласкучей будут. Знаешь, как в той песне поется – первым делом мы испортим самолеты, ну а девушек, а девушек потом.

– Ох, Даня, Даня, эта гнилая людская сущность так и прет из тебя, – огорчился Серафим, тяжело вздохнул и, чтобы, как видно, немного утешиться, начал дефлорировать бутылку. – Ну нельзя же так нечутко относиться к женщинам. Тем более к вашим. Знаешь, – он умело закончил с пробкой, приласкал посудину, водрузил на стол, – я трахал многих. За весьма солидный исторический период. Видывал и баядерок-девадасси[13], и египетских алмей, и афинских диктериад[14], и крутобедрых лакидемонянок, и амлетрид, и куртизанок, и гетер; Пигарету[15] драл, сношал Гнотену[16], Теодоту[17] брал, имел Таис[18]. И вот что я тебе, Даня, скажу, – Потрошитель замолчал, значительно оскалился и чем-то сделался похожим на дохлого бульдога. – Все они в подметки не годятся вашим бабам. Русские скважины самые лучшие, бурил бы и бурил, не вылезал. Это я тебе точно говорю.

– Ну вот, блин, елки-палки, опять ты за свое, – огорчился Бродов. – Сима, хорош про баб, давай по существу. Колись до жопы, зачем звал. Вещай, как на духу, не хитри.

– А я и не хитрю, – усмехнулся Серафим и начал разливать по стаканам, – а предлагаю крепкую мужскую дружбу. Боевую. Понимаешь ли, у меня, как у всякого гуманоида, появилась некоторая проблемка. И решать ее гораздо лучше, когда рядом верное плечо. Крепкое, широкое, испытанное. Да и у тебя, Даня, как я заметил, тоже все складывается не просто. Вернее, не у тебя, у парня одного, отправившегося в «жигулях» на небеса. Вот я и предлагаю работать в паре, в унисон, идти в одной упряжке. Другана-то твоего, судя по всему, ухлопали мои давние знакомые. От которых вся моя головная боль. Вот бы нам с тобой, Даня, двух зайцев одним ударом. Вернее, блин, не зайцев – этих моих давних знакомых…

– Так. – Бродов взял стакан, горестно вздохнул, залпом осушив до дна, помянул Женьку и Клару. – Ну теперь все, в принципе, ясно. Давай, освещай подробности.

– Экий же ты дотошный, брат. И хрена ли тебе в этих подробностях? – усмехнулся Серафим, тоже выпил, отдулся и обратил свое внимание на капустку. – Забыл, что ли, чем меньше знаешь, тем легче спишь. Жизнью проверено, причем неоднократно. И в полной мере. – Глянул на Бродова, перестал жевать и сразу же покладисто опустил глаза. – Ладно, ладно, не лезь в бутылку. В одной упряжке, так в одной упряжке, в унисон, так в унисон… Гм… У вас, как ты уже, наверное, понял, здесь свалка, клоака, проходной двор. Всякой твари по паре, заходи, кто хошь. И заходят, да еще как. Наши тоже прислали делегацию, давно еще, с исследовательской целью. Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Во имя президента, конституции и Вседорбийской национальной идеи. А мне на эту идею было насрать, и я подался в бега, то бишь в дезертиры. До сих пор ищут с легавыми собаками. Да только хрен им собачий – я оглядываюсь на бегу. Всегда настороже, всегда на стреме, знаешь, как в этой песне вашей: «Ни минуты покоя, ни секунды покоя… тра-та-та, что это такое…»

И, о господи, этот патентованный убийца, гуманоид из пробирки, бодро, на хорошем русском запел. Причем с драйвом, с интонацией, с напором, помогая себе ритмичными телодвижениями. Однако пел Серафим недолго – выкинув невиданное коленце, он замолк, выругался, сел и дружески улыбнулся Бродову.

– Икорки-то, вот, возьми, не стесняйся. Лососевая, небось, не от минтая. По сравнению с ней наша, добываемая из карпа Ре, – отрава, суррогат, скисшие помои. Пусть ее там хавают у нас на высшем уровне. – Он криво усмехнулся, раскатисто икнул и вилкой показал куда-то в потолок. – Так вот, к вопросу о наших. Я славно провел время у этих клоунов в подвале – не только мебель портил, но еще и разговоры разговаривал. А как услышал про отморозков из канареечного минивана, что корешу твоему пустили кровь, так стало, Даня, мне смешно. До слез. Мы ведь, поверь мне, не сами по себе, кто-то нас, как кукол тряпочных, дергает все время за нитки. И тебя, и меня, и человечество твое, и ваших, и наших, и чужих. Всех. Сейчас поймешь, к чему я это говорю, не потеряешь, надеюсь, ход моих мыслей. А крутятся они, мои мысли, вокруг торгового концерна «Альтаир», в распоряжении которого находятся такие точно канареечные миниваны. Знаешь, импорт-экспорт, банковская фигня, филиалы по всему этому вашему голубому шарику. И такие вот поносные микроавтобусы, с отмороженными, на все готовыми уродами. О, у моих бывших сослуживцев прямо-таки непреодолимая тяга к желтому. И еще горячее, прямо-таки пламенное желание загребать жар чужими руками. Потому они всегда и маскируются, и не высовываются, и косят под других, ищут, а вернее, лепят бессловесных исполнителей своей воли. Впрочем, ладно, разговор сейчас не об этом. И даже не о том, что я должен взять у них одну маленькую штучку, и не о том, что помочь мне можешь в этом деле только ты, и без колебания пойдешь навстречу, потому как мои бывшие однополчане ухайдакали твоего лучшего друга. А разговор у нас, Даня, о том, что не далее как сегодня утром мне позвонила какая-то баба и на чистейшем русском языке выдала конкретное ЦУ: что если, мол, интересует меня та маленькая штучка и, как следствие, ассурский Первый брат, то прямая мне дорога на Петроградскую, в подвал к двум мудакам с инициативой Мише и Паше. Такая вот, блин, общительная фемина – в курсе и про тебя, и про меня, и про соратничков моих, мать их за ногу. Вот бы поиметь такую. Только, боюсь, такая сама оттрахает кого угодно.

В голосе его слышались растерянность, испуг и тихое непротивление злу. Командных обертонов что-то в нем не наблюдалось.

– А что это за маленькая штучка, к которой ты имеешь такой огромный интерес? – Бродов развивать тему не стал, взялся, как учили, за зернистую. – Ну эта, маленькая и блестящая?

В голове его вертелись мысли, связанные с Великим Комбинатором: о батистовых портянках, о снежно-белых штанах, об аргентинском танго с интригующим названием: «У моей девочки есть одна маленькая штучка». Интересно, к чему бы это?

– Это лекарство, особая вакцина, – не сразу, после паузы ответил Серафим. – Профилактическое средство, чтоб не сдохнуть от старости. Если бы только знал, сколько мне лет. Столько не живут. Да еще с бабами.

Ну да, я старый, больной, и год не был в бане. Меня девушки не любят…

– А ты молодец, следишь за здоровьем, – веско похвалил его Бродов, кивнул и разом отбросил мысли о сыне турецкоподданного. – Слушай, а все же что этим твоим однополчанам здесь надо? Столько лет уже сидят, портят атмосферу, медом, что ли, здесь намазано?

– Давай на эту тему потом, – отмахнулся Серафим. – О ней надо с трезвой головой. Ты лучше точно мне скажи – пойдешь? Согласен или нет?

Добро так спросил, ласково, глядя, ухмыляясь, в глаза. А взгляд – пронизывающий, ищущий, опасный, словно острие меча.

– А что, разве и так не ясно? – возмутился Бродов. – Друга моего лучшего взорвали, меня пытались убить, ведут себя вызывающе, в нехорошей манере. И что ж, я им это спущу? Схожу, схожу, обязательно схожу, да еще друзей приведу, в коленках не слабых. Будет тебе, Сима, тот самый эликсир, всю жизнь на аптеку работать не будешь.

– Друзей? – хмыкнул Серафим, почесал скулу, и лицо его выразило вежливое презрение. – Если только они не ассуры, то не надо, останешься один. У Рхата там поставлен хрональный директатор.

– И что, хорошо стоит? – с хрустом раскусил огурчик Бродов. – А Рхат, он кто, блондин, брюнет? И одно яйцо у него левое, а другое правое?

Ему вдруг стало до омерзения тошно. Сидит он тут, водку под икорку, с балычком, а Женька с Кларой давно того… Да надо, блин, не разговоры разговаривать, а двигать резать тем супостатам глотки. Клинок есть, настрой тоже, наколку Сима сейчас даст. Конкретно будем посмотреть, какой там у Рхата директатор…

– Директатор, Даня, это форсированный хронокрут, – пояснил Потрошитель, – то есть пси-модулирующий генератор бета-корректирующий свойства континуума. У Рхата он обычно настроен на пи-режим. А это значит, что порох не горит, лазеры не активируются и бластеры не излучают. И все решает только звонкий, издающий песню смерти клинок. И уж поверь мне, Даня, Рхат им владеет весьма неплохо – он мега-лицензированный элитный супербоец тотально специализированного пятого класса. – Серафим замолк, пригорюнился, на лицо его набежала тень. – Мне с ним никак. Армированный скелет, гипертрофированные мышцы, раданиевый активатор, вживленный в мозжечок. Плюс качественно промытые, лишенные всего ануннакского мозги. Чудовище, зверюга, неистовый монстр, обкатанная машина для убийства. Имеет спецзвание обер-вивисектора, сто двадцать восемь полных доз и подчиняется лично Гвару, кураторщику экспедиции. Его боятся все, даже сам Гвар. А тот уж, Даня, далеко не трус, из касты Черных, Шкуродеров. Из тех самых жутких шкуродеров-кишкорезов, что делали Большой Погром, участвовали в Пятой Чистке и вырезали Второй Парламент. А потом и Третий, – закончил Серафим, потупился и тихо, очень значимо вздохнул. Видимо, и впрямь те шкуродеры-кишкорезы были очень серьезные ребята. А стало быть, Рхат – вообще вырви глаз.

– Ну вот и ладно, – обрадовался Бродов, погладил рукоять меча, однако дергаться не стал, взглянул на собеседника. – Давай-ка, Сима, мы устроим с тобой игру в вопросы и ответы, а потом двинем на прогулку, полюбоваться на реалии. Вернее, будем посмотреть, чем вся эта сволочь дышит. Пока. Идти-то далеко, Сусанин?

Вот так и никак иначе – поспешишь, людей насмешишь, да и не людей, залетных гуманоидов, у которых очень странное представление о юморе. А впрочем, ладно, это еще большой вопрос, кому придется скалить зубы последним. Если доживем, увидим…

– Ох, блин, и ты туда же. Да не было Сусанина, не было, поляки сами спьяну заблудились. Все это измышления историков, агитка, пропагандистский бред, фальшивка типа этого вашего Морозова, потом Матросова, – вяло оскорбился Серафим, сплюнул, выпил в одиночку и сменил гнев на милость – начал излагать. И чем больше он рассказывал, живописал, углублялся в подробности, тем более мрачнел Бродов, хмурился, двигал на скулах желваки.

История была еще та, не для слабонервных. Около четырех тысяч лет тому назад Серафим, а вернее, бравый обер-фельдфебель Гвидалбархай за отличие в боевой и политической подготовке был включен в состав особой спецсекретной экспедиции, курируемой лично президентом. Экспедиции к черту на рога. Но, как оказалось, сюда, на Землю, к Нилу, в Египет фараонов. Ответственным начальником был Гвар, тогда еще эрзац-полканин, за боевым настроем следил Пер, имперский прокламатор, командовал спецназом Стукодрон, майорус из Особой супергильдии. Всего было триста – батальон – ануннаков, не считая анунначек из хозроты. Дисциплина была теллуриевой, обеспечение превосходным, кадры насквозь проверенными, зато и задание – непростым. Требовалось найти что-то ценное, какой-то раритет, вроде бы древнюю книгу. Деталей и подробностей Потрошитель не знал, всю миссию, словно туманом, окутывала страшная тайна. Дело еще осложнялось тем, что недавно созданная Всегалактическая инспекция держала ушки на макушке, даром не курила триноплю и тянула свои загребущие щупальца к планетным колонизаторам, не купившим разрешения. Причем ломила такие цены за лицензии, какие Вседорбийский национальный бюджет никоим образом не мог себе позволить. Так что приходилось действовать с опаской, осторожно и по принципу ловли карпа Ре в мутной воде мутить эту воду до крайней невозможности – провоцировать бунты, волнения, восстания, разнообразнейшие войны и социальные катаклизмы. Благо, опыт имелся, и солидный весьма…

– Если бы ты только, Даня, знал, какое это было дерьмо, – сделал паузу Потрошитель, взял стакан, налил, и лицо его выразило отвращение. – Только плавал я в нем недолго. После смуты с Аменемхетом[19] слинял – только меня наши и видели. Причем, само собой, по полной боевой – меч, секира, праща, харчи; на все стреляющее, аннигилирующее и излучающее у нас, естественно, было полное табу. А то ведь эти гниды из галактической легавки имели повсюду толпы стукачей. И до сих пор имеют, да еще как. Я тебе потом предметно покажу, – Серафим прервался, опорожнил стакан, зажевал корейской маринованной капустой. – В общем, слинял я с концами, замел следы и пару десятков веков был в свободном полете. Бога гневить нечего – не бедствовал. Все свое брал сам, а чего брать, было в избытке. Знал бы только, Даня, какое это было славное время. А потом настала мне хана, вернее, начал активироваться ген старения – появились седина, меланхолия, лысина, неполадки с желудком и проблемы с потенцией. Не за горами были старость, болезни и мучительная смерть. А вокруг природа, красота, толпы лохов, океан возможностей, груды золота, доверчивые массы, чудо-девки, роскошнейшие бабы. Словом, кинулся я искать вакцину, а вернее, наших. Нашел в Палестине, в городке Цезария, – они как раз лезли в душу к римлянам и евреям, дабы легче было разобраться с чудиком одним, просветителем с Кассиопеи. У того все было на мази – и галакт-лицензия, и аудитория, и оккультный дар – ваш Кашпировский удавился бы. Дай такому волю – не Кашпировскому – Кассиопейцу – так какой там опиум для народа, какая мутная вода, какое что! Только всепрощение, любовь и кристальная, ни в одном глазу, ясность. А нашим оно надо? Словом, упирались они рогом в поте лица, мазали во все дыры и прокуратора, и синедрион[20], а я тем временем заангажировал недорого одного сикария[21] и с его помощью экспроприировал у Гвара шприц вакцины. Устроился у одной вдовы, ширнулся со всем нашим удовольствием, а как отлежался и полегчало мне, подался навстречу приключениям. И надо же – сразу встретил кореша, того самого заангажированного сикария.

– О, азохенвей, шолом, – говорит он мне, – поздорову ли, многоуважаемый Симон?

– Шолом, Иуда, – отвечаю я ему. – Отлично выглядишь. С таким счастьем – и на свободе.

– Не только на свободе, но и при больших делах, – улыбается он, ярко лучится счастьем и начинает мне толкать про Кассиопейца. Про того самого просветителя, у которого теперь ходит в кодле. Что, дескать, тот и праведник, и законник, и просто без понтов светильник разума. А в заключение говорит: – Пойдемте, многоуважаемый Симон, я справлю вам приватное знакомство. У нас сегодня намечается мероприятие одно, ответственное, учебно-просветительный междусобойчик. Будут все наши.

Нет бы отказаться мне, послать его подальше – что, блин, я кассиопейцев не видал? Да только то ли бес попутал, то ли еще кто, а может, просто вакцина на халяву ударила по мозгам. В общем, пошли мы с ним на то мероприятие учебно-просветительное. Так, ничего особенного – стол, харч, винище, десяток мужиков и ни намека на баб. И Кассиопеец тут сидит собственной персоной – тощий такой, патлатый, как и положено кассиопейцу. Глянул я с прищуром, улучил момент – а ведь действительно мозга, и впрямь просветленный…

– Шур-шур-шур-шур, – что-то зашептал ему Иуда, я, естественно, – психический барьер, и Кассиопеец не врубился, маху дал:

– Здравствуй, – говорит, – Симон-ханаанеянин. Давай, брат, к столу. Будем вечерять…

Приятный такой, радушный гуманоид, а уж на язык-то не прост, ох, мастак поговорить. Такие начал притчи загибать, такие принялся истории заверчивать, что стало всем нам за столом не до еды. А захотелось дружно, сплоченными рядами идти за ним в счастливое далеко. Только не дали. Раздался грохот, дверь упала, и в помещение ворвались римляне – нас брать, тепленькими, с поличным. Наши, само собой, за мечи, я, естественно, тоже, ща вам, думаю, устрою пятую пуническую войну. И сразу же затормозился – увидел Рхата, неслабо закосившего под легионера. Вернее, под опциона[22]. Шлем, панцирь, поножи, серебряные запястья[23]. Только вот меч – не гладиус, наш – из структурированного теллурия. И рожа – куда там римлянам. Против такого не попрешь. И я не стал – рванул с концами. Однако, блин, с концами не получилось. Что, Даня, про Симона-зелота не слыхал? Думаю, что неоднократно[24]. – Потрошитель замолчал, скупо улыбнулся и чересчур уж молодцевато выпятил грудь. – Словом, Даня, я не какой-нибудь там хрен с бугра. И мне приятнее идти на Гвара с тобой, чем с предателем человечества. Ты меня хорошо понял, ассур?

Смотри-ка ты, Потрошитель, а не чужд эмоций. Да, видимо, здорово недоглядели тогда при его кодировании в спеццентре.

– Понял я тебя, апостол, отлично понял, – в тон ему отозвался Бродов. – И к Гвару твоему с Рхатом заглянем непременно, ох и заглянем. – А сам всем сердцем пожалел, что не встретился с Рхатом раньше. Тогда, в Земле обетованной, когда брали Кассиопейца. Быть может, все сейчас в этом мире проистекало бы по-другому.

Ветер дул с запада, со стороны Зоны смерти. Он нес зловонное дыхание земли, стену радиоактивной пыли, мрачные, набухшие кислотными дождями тучи. Жители Столицы не вылезали из домов, наземный транспорт резко сбавил скорость, воинские патрули надели капюшоны, однако же по-прежнему крепили шаг по мостовым. Да, что-то нынче рано пожаловала зима, время низкой, навевающей тоску кислотно-радиоактивной облачности. Впрочем, в низкой этой кислотно-радиоактивной плеве имелись и разрывы – над Дворцом президента стараниями метеорологов розовело по-праздничному небо. Причем не только розовело, внушая оптимизм, но еще и радовало глаз сиянием двойного солнца. Синие, негреющие лучи освещали сад, бассейн, газоны и, заглядывая в амбразуры окон, как бы говорили: «Не все так плохо, ануннаки. У природы нет плохой погоды». Бодрые такие лучики, оптимистичные, ужас как поднимающие настроение.

Однако в Малом кабинете президента, невзирая на раздвинутые жалюзи, настроение у большинства присутствующих, мягко говоря, было не очень. Воздух явственно отдавал грозой, порохом, бедой и далеко идущими неприятными последствиями – шло экстренное внеплановое заседание Старейшин Державного Совета. Собственно, как заседание – гарант полулежал в кресле, Соратники почтительно стояли, Попутчики застыли в большом респекте, кибермеханический, настроенный на ритм гаранта гад свернулся кольцами у ног хозяина и тихо так шипел в ожидании приказа. Кого на время придушить армированным хвостом, кого ударить в пах бронированным носом, а кого, боже упаси, взять на острый, от души отравленный зуб. Однако команды к действию пока не поступало – президент вещал. В том скорбном плане, что дело плохо: казна пустеет, инфляция растет, экология ни к черту, рождаемость снижается. А главное, достали эти сволочи с Плеяд, гниды с Альдебарана и сучьи дети с Веги. Ну, еще, конечно, эти чертовы печены. С другой же стороны, без них никак нельзя – ну как в Отечестве без супостата, на которого все спишешь? В общем, хана, засада, писец, трындец. Еще немного, еще чуть-чуть, и нечем будет платить за членство в Галактсовете. А это значит: введут эмбарго, подрежут крылья, включат счетчик и доведут в конце концов до совершенного расстройства. Со всеми вытекающими гнусными последствиями вроде Галактнаезда, Галактпредъявы и, очень даже может быть, Галактразбора. А это кое для кого может кончиться скверно. Конвертером…

– Что, господа хорошие, не хотите на протоплазму? – стал переходить на личности президент, и маленькие, в выцветших ресницах глазки его сузились от ярости. – А может, вас лучше на органы? Впрочем, мозги ваши никому не нужны, ну разве что на корм полицейским акулам. Что, довыкаблучивались, блин? Довыпендривались, дотрясли мудями? Так вашу этак и не так, и не вашу, и не растак, и не этак…

В резком голосе его было столько экспрессии, что биомеханический карательный гад выразил беспокойство, звякнул чешуей и с тайной надеждой посмотрел на хозяина, однако приказа не дождался, сник и ткнулся в досаде бронированным носом в пол. Что-то давненько он никого не брал на свой отточенный, прямо-таки истекающий ядом зуб. А еще говорят, что демократия уступила место диктатуре. Врут. И самым-самым наглым, наипостыднейшим образом. Во, отравы сколько, девать просто некуда…

Впрочем, врали не только враги отечества – президент тоже был весьма неискренен. Лихо он изображал кипение страстей, а в душе же был убийственно спокоен. Война, деградация, болезни, радиация? Проблемы экологии, вырождения нации? Насрать. Все пути отхода давно уже продуманы, мысли воплощены в жизнь, деньги переведены. Есть и куда рвать когти, и на чем, и с чем. Главное – точно чувствовать момент, а уж с чувством-то момента у президента было все в порядке – три Тотальных чистки пересидел, не считая Средних. А уж мелких-то катаклизмов…

– Ну что, господа долбоебы, – вроде бы подобрел он, – какие будут предложения? Как думаете выводить свою нацию из беды? А? Или вы патриоты только на словах?

Черт бы подрал эту нацию! Дьявол побери патриотов! Скоро время первого обеда… А ну как объявится сейчас какой-нибудь клоун и примется нести ахинею, возводить воздушные замки, строить сумасшедшие прожекты? Боже спаси и сохрани…

– Внимание и повиновение, – проблеяли почтительно, прокашлялись надрывно, поперхали горлом и, словно воплощение гарантовых тревог, с натужным кряхтеньем поднялись.

– Ваше Истинное Достоинство, дозволяемо ли мне?

Тощий такой, плюгавый ануннак, по носу сразу видно – из Соплежопых Интеллигентов. Из тех паршивых интеллигентов, что не попали в Топку во время Третьей чистки. И, видит бог, зря.

Гм, и кто это такой? А, вроде бы мудак, курирующий культуру. Или, может, искусство. А впрочем, какая, на хрен, разница, один хрен лососячий. И черта ли ему надо.

– Дозволяемо, дозволяемо, – горестно вздохнул гарант. – Ну давай, что ли, вещай, его Достоинство с вниманием внимает.

А богатое воображение зримо нарисовало ему стол в Розовой гостиной: бланшированный пенис тигра У, фаршированные по-хербейски ребра карпа Ре, малосольные, с молоками и икрой провисные ястыки от все того же карпа. И все это – в благоуханной, вызывающей сладостное головокружение завесе тринопли. Эх, блин, и почему же всю эту интеллигенцию не вывели тогда под корень, когда была возможность? Кто знает? Кто виноват?

– Внимание и повиновение, – пискнул интеллигент, трудно проглотил слюну и, сделав вдруг многозначительное лицо, расправил свою тощую грудь. – Страшный секрет, государственная тайна! Слово ануннакское за мной.

Ого, это уже не шутки – такое-то при народе. Вот ведь блин, до чего занудный интеллигент, и въедливый такой, не боящийся ответственности. Спрашивается, блин, чего ему не хватает? Личный планетоид, модуль, рабы, баба и, это уж как пить дать, с натуральным влагалищем. Нет бы сидел себе, наслаждался реалиями. А то ведь слово-то ануннакское, оно как палка о двух концах. И в результате можно остаться без своего единственного…

– Так, – помрачнел гарант, не торопясь поднялся, глянул пристально на объявителя. – Слово твое, ануннак, да будет услышано, – и сделал резкое движение рукой, отчего Попутчики, Эрзац-Соратники и прочая шелупонь мгновенно пришли в движение. Миг – и в кабинете остался только цвет нации – Истинные Соратники, Закадычный Зам и, конечно же, сам гарант, надежа и опора. Еще – карательный биомеханический гад и, естественно, сам заявитель, возмутитель спокойствия. У него из этого кабинета было два пути – наверх, на повышение, поближе к президенту, или же вниз, на опускание, поближе к Членовредителям. Ну а затем, естественно, в никуда, то есть на органы или в жерло конвертера…

– Что же, давай толкай, раз напросился, – глянул с усмешечкой на него президент. – Надеюсь услышать что-то важное. Ну, а если нет…

– Да, да, – заторопился ануннак, – внимание и повиновение. Повиновение и внимание.

И начал занудливо, издалека, в какой-то отвратительной менторской манере. Он, оказывается, действительно имел отношение к прекрасному, правда, поверхностное, весьма – курировал Дорбийский Субнациональный Библиофонд. И вот не далее как третьего дня в руки ему попалась очень древняя голограмма – надо полагать, неотправленный чрезвычайный донос старшего помощника обер-маршала Алалу. Тот, если кто-то помнит, возглавлял безопасность во времена отца Его Истинного Достоинства, дай бог ему здоровья, процветания и очень долгой половой жизни. Не отцу Его Истинного Достоинства – самому Его Истинному Достоинству.

– Э-э, давайте без словоблудия, давайте по существу, – резко перебил гарант. – Так что, бишь, этот самый Алалу? Ну тот, который обер-маршал?

Разговоров о своем покойном папе президент не любил. Тот был тоже когда-то президентом, очень любил власть и совершенно не понимал, что у него уже взрослый половозрелый сын. А потому умер быстро, легко, не издав ни крика, правда, не по своей воле…

– Да, да, Алалу, маршал Алалу, – сконцентрировался библиотекарь. – Гм… Так вот, как это явствует из доноса, Алалу завладел какой-то страшной тайной и собирался дезертировать на гиперонном звездолете. А тайна эта касалась могущества ассуров.

– Ассуров? – забеспокоились Соратники, Закадычный Зам сбледнул с лица, а президент поймал себя на мысли, что хочет последовать примеру Алалу. Да, да, сесть на гиперонный сублинкор, нацелиться в Туннель да и махнуть на давно уже купленную, томящуюся в ожидании планетку. Хороший дом, ядреный ханумак, умелые ласковые жены – что еще нужно ануннаку, чтобы достойно встретить старость? Впрочем, какая еще там на хрен старость – вакцины для профилактики море, пруд пруди, хоть залейся. Живи себе тихо, в мире и гармонии, радуйся течению бытия. Подальше от этих умников-ассуров с их ужасающими секретами. Впрочем, было неплохо и здесь. И вот ведь, блин, нелегкая принесла урода…

– Так ты говоришь, ассуры? – недобро оскалился гарант. – Знаешь, тебе бы не библиотекарем – сказочником. Ишь какую байку задвинул. Надеюсь, у нее будет хороший конец.

– Да, да, ваше Истинное Достоинство, да, да, очень хороший, – заторопился библиотекарь. – Я позволил себе навести некоторые справки. Касательно Алалу. Так вот, он действительно исчез, примерно за год до кончины вашего папы. Гм… То есть я хочу сказать, был объявлен национальный траур… Гм… Ваш папа выступал с прощальной речью…

– Я же по-ануннакски сказал, ясно, доходчиво, для безголовых мудаков: не надо трогать моего папу, – рассвирепел гарант. – Или меня здесь кто-то совсем не понимает? Или же, сука, бля, вообще не хочет понять? – Он задышал, нахмурился, наморщил толстый нос и посмотрел на заявителя, мгновенно сделавшего Большой Респект. – Что, в конвертер захотел? На протоплазму, блин? На органы? Желаешь послужить дорбийской науке? Что, совсем не хочешь? Не горишь желанием? И категорически против? То-то у меня, сучий потрох. Смотри фильтруй базар, придержи ботало и излагай по существу, как велят старшие. Ну, так что там Алалу?

– Внимание и повиновение, Ваше Истинное Достоинство, – всхлипнул библиотекарь, вздрогнул, дернул острым кадыком и, не подымаясь с корточек, продолжил: – Так вот, Алалу исчез не просто так, а действительно на гиперонном звездолете. Боевом сублинкоре класса 8 Z. Но это, Ваше Истинное Достоинство, не все. И не главное. Главное, Ваше Истинное Достоинство, в другом. У меня есть друг детства, Старший Вычислитель, специалист по пси-пространственным переходам. Так вот, он по моей просьбе активировал архив, распечатал анналы и рассчитал субмегаматрицу напряженности тензора поля. А следовательно, и вектор перемещения Алалу в модально-детерминируемый момент. С вероятностью, близкой к единице. Вот, у меня здесь все записано, красным по черному. – И он вытащил дешевый, для начальной школы, голоблокнот. – Внимание и повиновение, Ваше Истинное Достоинство.

– Значит, говоришь, с вероятностью, близкой к единице? И красным по черному? – отреагировал гарант, на мгновение задумался и резко снизошел: – Ладно, иди сюда, давай. – Взял из задрожавших пальцев кубик голоблокнота, хмыкнул, повертел, взвесил в руке. – М-да, ладно, молодец. Слово твое нами услышано. Двигай пока что, подожди-ка в приемной. И вы тоже, – глянул он быстро на Истинных Соратников. – А вас, дорогой коллега, я очень попрошу остаться.

И маленькие, глубоко посаженные глаза его твердо посмотрели на Зама. Они словно бы сказали ясно и без всяких слов: корешок, а ведь дело-то стоящее. В натуре.

Зам был ануннаком тертым, многоопытным, лихим, прошедшим Свару и Глобальную Чистку. Он выдержал тяжелый президентский взгляд, золотозубо оскалился и всем своим видом показал: голимо ясно, что в натуре стоящее, давай, пахан, расклад, и будем мозговать…

А собственно, чего тут мозговать – шевелить грудями надо. Ну не полный же кретин этот самый Алалу, чтобы вот так, с поста обер-маршала рвануть с концами сквозь Туннель. Стало быть, имел козырный, к гадалке не ходи, интерес, а значит, не хрен разговоры разговаривать и надо попу рвать на сто лимонных долек…

Президент, впрочем, полагал совершенно аналогично.

– Вот что, милый, – сказал он Заму, когда они остались в кабинете одни, – впрягайся в пахоту. Бери-ка этого библиотекаря вместе с его корешем вычислителем, выворачивай их наизнанку, делай с ними, что хочешь, но чтобы завтра уже к обеду был положительный конкретный результат. Ты меня понял? Положительный и конкретный, – повторился президент. – Завтра к первому обеду. – И неожиданно он проглотил слюну – вспомнил о столе в Розовой гостиной. На котором пенис тигра У и молоки карпа Ре – горой.

– Ну-с, пожалуй, начнем. – Зам посмотрел на заместителей. – Давайте излагайте в темпе вальса. Однако попрошу без суеты. Итак?

Помощников у Зама было трое: Бывалый Вивисектор, Блюститель от Юстиции и Главсекреткорректор Безопасности, все ануннаки тертые, проверенные, являющие собой команду. Сборную. Ох, и славно же поиграли во время Четвертой и Пятой Тотальных Терок. С мокрым счетом в одни ворота…

– Внимание и повиновение, Генерал, – слово взял Главный Вивисектор, встал, мигом активировал голографический проектор. – Докладываю.

И принялся вещать, складно, внятно, браво, с чувством, с интонацией, с расстановкой. Точнее говоря, это был не доклад – рассказ в картинках. Все было строго задокументировано, тщательно запротоколировано, на веки вечные занесено в решетку голокристалла. Да, работа была проделана адова. Замовы помощники поговорили крепко с выскочкой библиотекарем и умником вычислителем, так что первый пошел на органы, а второй на протоплазму. Однако же не зря – впереди забрезжил свет истины. Правда, мутно и далеко. Только Первый Вивисектор, Блюститель от Юстиции и Главсекреткорректор не боялись трудностей – они принялись рыть дальше и причем всеми четырьмя конечностями. И раскопали факты прелюбопытнейшие, от коих крепко захватывало дух, будь Закадычный Зам в ладах с Пегасом, такой роман бы написал. Впрочем, какой там жеребец, какой роман – государственная тайна.

Давным-давно, оказывается, еще в эпоху деда гаранта, случился социальный катаклизм, причем случился, гад, на самом верхнем уровне – группа лицензированных высокопоставленных кураторов попыталась было захватить власть. Однако, слава богу, безрезультатно. Одним из предводителей восстания был некто Бессмертный Ан, его, как полагается, судили по всей строгости и дали пожизненный срок. Послали кайлить раданий. Естественно, в мобильной, известной на всю галактику зоне на старой, но недоброй Нибиру. Так вот, этот Ан бежал, причем не в одиночку, а с компанией. Как – черт его знает. Правда, примерно в это же время пропал суперкруизный лайнер, однако прямо привязать Ана к его пропаже не представляется возможным. Зону, естественно, расформировали, режим усилили, начальство большей частью отправили на органы, однако дело совсем не в этом. Дело в том, что обер-маршал Алалу был в это время зэком на Нибиру и, как видно, очень не любил того самого беглого Ана. Настолько, что, дорвавшись до власти, устроил грандиозное расследование, да только даром тратил время и деньги – не поймал никого. Немного вроде бы угомонился, толково втер начальству очки и принялся с размахом копать под ассуров, масштабно выяснять причину их могущества. Еще как масштабно – вытряхивали музеи, переворачивали архивы, устраивали этнографические экспедиции на Альдебаранщину и Кассиопейщину. И все это с легкой благословляющей руки тогдашнего президента. Понять гаранта было несложно – казна пустеет, инфляция растет, замучили свары с Туманностью Персея. А тут такое. Тайное могущество. А ну как повезет. Подвалит. Подфартит… Но, как известно, деду президента повезло не очень, он вскоре умер тихо и скоропостижно. А вот Алалу, видимо, что-то раскопал, причем настолько значимое, что захотел слинять. Что именно – не ясно, можно только догадываться. Конкретики не знал даже его Старший Помощник, решивший на прощание заложить своего шефа. Однако до Алалу ему было далеко – обер-маршал исчез, а имя незадачливого фискала бесследно затерялось в веках. Единственное, что осталось, – это голограмма с доносом. Но это так, навскидку, не ухватывая суть, не заглядывая в корень, не понимая всех нюансов. А по большому счету, глобально – еще, конечно, тензоры полей, сводные данные анналов, векторы хрональных флуктуаций. Как говорится, тайное когда-нибудь да становится явным. И теперь с достаточной гарантией ясно, куда держал свой путь негодник Алалу. Неясно только зачем. Вернее, в чем был его конкретный интерес. Можно только приблизительно догадываться, что он нашел нечто очень важное…

– Ну конечно же, что-то весьма существенное, иначе бы ни за что не слинял, – мастерски подвел итог вводной части Зам, милостиво кивнул и обрадовал заместителей: – Ну что, молодцы. Я сегодня же вечером буду во дворце и со всей возможной тщательностью отрапортую президенту. И хотя не одобряю скоропалительных прогнозов, но уверен всеми фибрами своей души, что его Истинное Достоинство даст добро. Гм… То есть зеленый свет. А это значит: не расслабляться. Боже упаси вас сидеть на жопах ровно – в темпе заготавливайте план, уточняйте детали, думайте, и со всей ответственностью, о кадрах, черт бы их драл. Они, эти кадры, в натуре решают все. Так показывает практика, так говорит президент.

– Ваше Правдолюбие, так точно, – мастерски, вперед других, согласился с Замом Секреткорректор, а сам подумал о чудо-молодце, ухаре-виртуозе с килбольного поля. Не ударившим в грязь лицом, ни на йоту не оплошавшим, не давшим себя объехать на кривой, а давшим возможность заработать денег. И не малых. Ох, верно говорит этот президентствующий мудак, что кадры решают все…

– Итак, ануннаки, попрошу тишины, – властно, с неожиданной твердостью, негромко скомандовал Тот. – Постараюсь быть краток.

События последних дней резко переменили его, мягкий интеллигентный эрудит вспомнил свое зэковское прошлое. И вспомнил донельзя отчетливо – сейчас требовалась предельная жесткость. Без нее ни порядка, ни дисциплины, ни субординации, а значит, анархия, шатания, разброд и беспредел. И как результат, как логическое следствие – неизбежная, стопроцентная гибель всего. Крушение дела, начатого Аном. Великим учителем, бессмертным ануннаком. Даром что ушедшим – живейшим среди живых.

– Давай, давай, корешок, вещай, – сразу и с уважением отозвался Красноглаз. Мочегон шмыгнул носом, Нинурта кивнул, Шамаш оскалил зубы с полнейшим дружелюбием. – Давай, Тот, братуха, мы все слухаем тебя.

Энки, Нинти, Энлиль и Исимуд не отреагировали никак, сидели тихо, молчали себе в тряпочку. Последний находился в каком-то отупении, страдал от безысходности, убивался по деньгам, а первый, вторая и, особенно, третий старались не высовываться и были тише воды и ниже травы. Ведь раньше-то они были кем – наследниками Ана, плотью от плоти его, любимыми детьми. А сейчас, когда Ана не стало… Ни реальной власти, ни авторитета, ни соратников, ни проверенных друзей, только куча косяков, гора ошибок и толпы затаившихся врагов. Так что лучше пока сидеть молча. Еще в Дуранки[25], что в Ниппуре, где нынче собрался Совет, присутствовали Адонай и Анту. Тоже на удивление тихие, смирные и молчаливые. Впрочем, что тут особо удивляться – бедная вдова пребывала не в себе, часто-часто кивала и странно, с блаженным видом, улыбалась. Гнусный же изменник скорчился в углу и, будучи с заботой обихожен Мочегоном, не имел возможности ни шевелиться, ни говорить. Номер его был даже не шестнадцатый – семьсот сороковой.

– Ну-с, приступим. – Тот достал свой любимый вычислитель, привычно активировал голографический режим и принялся делиться живыми впечатлениями – он только что вернулся из полета над Антарктидой. Ничего особо нового не рассказал, просто уточнил подробности, конкретизировал детали и в красках расписал ближайшую перспективу. Она не радовала. Совсем. Стрельба из бластеров линкора даром не прошла, лед действительно тронулся. Миллиарды и миллиарды его тонн поползли в холодные объятия океана, обещая породить огромнейшую волну цунами, которая, естественно, устремится по направлению к Северному полушарию. Со всеми вытекающими метеорологическими прелестями – резким изменением температур, жуткими ураганными ветрами, мощными ливневыми дождями. Бури, мгла, наводнения, беда – вот она, безрадостная перспектива. И, судя по динамике процессов, перспектива очень и очень близкая…

– Так, а кстати, как там у нас дела с топливом? – сразу поинтересовался Мочегон. – Вернее, здесь? В Ниппуре, как я слышал, центральный склад НЗ.

Вот ведь, блин, и уркаган, и мокрушник, и на редкость тонкий интриган.

– Все верно, склад есть, а НЗ нет, – мрачно отозвался Шамаш, вяло выругался и зверем посмотрел на Энлиля. – Если на Луну летать с бабами, то никакого топлива не хватит. На Земле ебстись у нас некоторые не могут. Гравитация, блин, им не позволяет. А может, половая функция…

– Причем тут, к богу на хрен, моя половая функция? – не выдержал, вскочил, обиделся Энлиль. – Я, что ли, один развлекаюсь с бабами? Всего-то пару раз слетал, да и то без посадки, а разговоров, такую мать, разговоров. И потом, черта ли собачьего нам теперь в этом топливе, звездолета-то нет. Непогоду переждем на гравиподушках, а лулу пусть сами думают о своей эвакуации. Все одно – их столько расплодилось, столько развелось, что отволочь всех в горы на наших планетоидах ну никакого топлива не хватит. И потом, спасение утопающих – дело рук самих утопающих, забыли, что ли, ануннаки?

Повисла нехорошая пауза. Энки внутренне радовался, Шамаш сжимал кулаки, Нинти подавленно вздыхала – не дура, понимала отчетливо, что дело принимает скверный оборот. Начнут-то, если начнут, с Энлиля, а кончат-то уж точно на ней…

Однако ничего такого страшного не произошло, Тот не дал молчанию развиться.

– Э, батенька, а вот здесь вы не правы, – добро сказал он, дружески оскалился и посмотрел на Энлиля. – Совершенно. Парение на пси-подушке – это не выход. Турбулентность воздуха будет очень высока, разразится буря невиданных масштабов, и говорить о нашей безопасности в таких условиях может только полный идиот. А вы ведь, дорогой Энлиль, не полный идиот, это каждый подзаборный пес в Ниппуре знает. К тому же в плане топлива вы совершенно правы, его теперь следует всенепременнейше беречь. А, многоуважаемый Пернатый? – И он всем телом повернулся к угрюмо слушающему Шамашу. – Наши профи как, не против?

– Ваши профи, Светильник Разума, не против, – ухмыльнулся тот. – Никакой больше эвакуации, одна сплошная экономия. Чтобы хватило самим…

Ну конечно же, не высшая математика – звездолета с его креагенераторами больше нет, Временной Канал заблокирован намертво, в кустарных условиях, на коленке топливо не синтезируешь. А значит, надо беречь то, что есть. Вернее, то, что благополучно осталось. Беречь как зеницу ока…

– Ну вот, я как всегда прав, – сразу просиял Энлиль, сел, сделал небрежную гримаску. – Ну, что там у вас дальше, Тот? Давайте, давайте, продолжайте.

Однако Тот продолжил не сразу, он был занят мыслями. Вернее, одной. Только что возникшей, о двусмысленности мироздания. Господи, и почему же это у великих ануннаков появляются на свет такие дети? Ох, верно говорят, что все хорошие качества передаются генами во втором поколении. Гм… Судя по Гибилу и Мардуку, врут, и врут самым наглым образом. Чешут языками. Брешут. Да еще как. Ох…

Наконец Тот сделал волевое усилие, бросил думать думу о кознях бытия и перешел к конкретным злободневным темам, о том о сем, об этом, о другом, о планах и перспективах на выживание. Собственно, план был один, донельзя немудреный – брать вертикальный старт. Не ждать милостей от матери-природы, дружно садиться в планетоиды и тупо кантоваться на орбите, пока стихия не выдохнется. Ну а уж потом, как ляжет карта. Один черт, другой – выхода-то нету…

Потом были прения, детали, уточнения, и наконец остался последний вопрос – как быть с Хурдонаем. С этим ядовитым хербейским змеегадом, пригревшимся на ануннакской груди.

– Кончать его, гада, – сказал Мочегон и цыкнул теллуриевым зубом, – он всех нас подставил и глазом не моргнул, а значит, подставит еще раз.

– Кончать потом, вначале пидорасить, – с напором откликнулся Красноглаз. – Естественно, хором, само собой, злостно, как водится, на четырех костях, конечно же, двойной тягой. А то ведь кругом одни пидорасы, но тронуть их никак нельзя. Правда, ваше Маршальское Степенство? – И он свирепо глянул на Энлиля, тихонько радующегося развитию событий. – Вы как, одобряете вход моей мысли?

– Ну-с, пожалуй, мы пойдем, – с гневом отреагировала Нинти. – Этими своими гнусными мужскими игрищами развлекайтесь без нас. Собирайтесь, мамо, подымайтесь. Здесь сейчас будет непотребство. – И она напористо повернулась к Анту, так все и улыбающейся улыбкой добродетели. – Пойдемте, мамо, пойдемте.

– Э, стойте, стойте, остановитесь. – Исимуд вдруг вышел из ступора, вскочил и превратился в пламенного трибуна. – Никто отсюда никуда не пойдет… Пока не выслушает меня… Меня, старого больного хербея. Хербея, в оба глаза видевшего жизнь, отлично знающего, что есть хорошо и что есть таки в этой жизни очень плохо. Послушайте меня все, послушайте внимательно, от вас таки, я вам всем это говорю, ничего не убудет. Вот вы говорите здесь: мочить его, кончать его, делать пидорастом его. Ну да, приятнее всего убить хербея, отнять у него жизнь, порвать ему на сто лимонных долек его прямую кишку. Такое это большое удовольствие. И никто не отказывал себе в нем ни в Великую Чистку, ни в Тотальный Погром, ни в Третью, ни в Четвертую, ни в Пятую революции. А потому нас, хербеев, сейчас с гулькин хрен, совсем ничего, раз-два и обчелся. Но даже в этой жалкой горстке через одного – физик, математик, гинеколог, астроном. А сколько наш народ таки дал композиторов, поэтов, служителей прекрасного, наездников Пегаса. Да наши люди…

– Куда ни плюнь – барыги, торгаши, уроды, психи и извращенцы, – резко перебил его Шамаш, сплюнул и разом перешел на личности. – Не бери в голову, братуха Исимуд, бывают и среди ваших большие исключения. Ты вот, например, словно белая ворона. То есть ворон. То есть, я хотел сказать, орел…

– Ладно, – в корне зарубил пернатую тему Тот, тяжело вздохнул, пожевал губами. – Думаю, дело здесь не в крови, думаю, дело здесь в самом ануннаке. В общем-то неважно, кто ты, важно, и это главное, какой ты. А психов, извращенцев, сволочей и гнид куда как достаточно в любом народе. И кстати, о крови. – Он кашлянул негромко, весомо замолчал и выдержал рассчитанную паузу. – Ее, я думаю, еще прольется немало. Всякой. И ануннакской, и хербейской, и человеческой тоже. А на цвет совершенно одинаковой – красной… В общем, предлагаю Хурдоная отпустить. Пусть катится с концами с глаз долой. Все одно, бог не фраер и правду видит, так что каждый получает то, что заслужил. Я сказал. Дополнения? Возражения? Вопросы?

В его маленькой фигуре было столько силы, в тихом голосе столько твердости, а в короткой речи столько мудрости, что вопросов и возражений не нашлось.

– Ладно, хрен с ним, простим гада, – через губу, как сплюнул, изрек Мочегон. – Руки будут чище. И болт тоже.

– Лады, нехай канает, – ощерился Красноглаз. – Все одно, пидораст, даром что не пробитый. Такой еще напорет косяков, наделает форшмаков. Надеюсь, мы не увидим.

– Кто-нибудь, развяжите его, – закончил прения Тот, – покажите ему, где выход, и поставим точку.

– Лучше бы показать ему, где вход, – хмыкнул Мочегон, поднялся и направился в угол, к корчащемуся Хурдонаю. – И поставить не точку, а палку. – Мастерски развязал ремни, вытащил размякший кляп и одним движением поднял пленника на ноги. – Ну, ты все понял, маленький? Будешь хорошо себя вести? Шалить, бля, не будешь? Ну, давай, катись, чтоб я не видел тебя. Пшел!

И не удержавшись, Мочегон отвесил пендель, от чего Хурдонай взял старт, максимально ускорился и пробкой из бутылки пронесся к двери. Миг – и он исчез, словно испарился, только мелькнула борода, выкаченные глаза и оскаленные зубы. Ясно чувствовалось по всему, что с пониманием у него в полном порядке.

– А мальчонку того у параши барачной поимели все хором, загнали в петлю, – промурлыкал Красноглаз. Нинурта поморщился, Шамаш буркнул что-то, и заседание закончилось.

– Ну-с, прошу ко мне, стол, знаете ли, накрыт. Пообедаем, как водится, по-товарищески, со вкусом, чем бог послал, – встрепенулся Энлиль, заспешил, засуетился, впрочем, как-то неискренне, безо всякого радушия. – Икорки малосольной, ханумака, тринопли…

– Благодарствую, дела, – отказался Нинурта.

– С пидорастами не пьем, – тихо буркнул Мочегон.

– Жрите сами с волосами, – цыкнул зубом Красноглаз.

– Зур рахмат, я на диете, – двинул к выходу Шамаш.

Так что столоваться по-товарищески, да еще со вкусом, пошла к Энлилю лишь проголодавшаяся Нинти – по-родственному, без церемоний, в компании с веселой Анту. Энки, хоть и родственник, и не подумал поддержать их, метнулся к двери. Видимо, на Шахте в Арали у него были важные дела.

– Спасибо, голубчик, некогда, – так же откланялся Тот, коротко кивнул, выбрался на воздух и пошагал к своему гравикару. У теллуриевого борта его ждал верный Имхотеп, суровый, сосредоточенный, в костюме обер-майора.

– Салют, учитель! Заводить?

– Нет, пока не надо, – улыбнулся Тот, – хочу пройтись пешком. Не составишь мне компанию?

– Слушаю и повинуюсь, учитель, – вытянулся Имхотеп, радостно оскалился и, вытащив дистанционный торсионный блокиратор, активировал защиту гравикара. – Я готов.

И они не спеша двинулись по тенистым улицам Ниппура – шли и не переставали удивляться. Ах, как же он изменился за эти дни, город мудрости, храмов и веселья. Старый, добрый Ниппур. Улицы и площади его были пусты, в храмах не справляли службу, лодки у причалов на Большом Канале покачивались на волнах без охраны. Садись в любую и плыви. Только куда? К морю? К гибели? Навстречу смерти? Ниппур обезлюдел в одночасье, точнее говоря, за одни сутки: жрецы на аппаратах ануннаков подались на Тибет крепить веру, зажиточные, богатые и власть имущие впрягли в повозки быков, люди же простые, богобоязненные понадеялись на крепость своих ног. Дочь, ночь – сутки прочь, и Ниппур опустел, вымер, превратился в настоящую пустыню. Над городом висела тишина, только скорбно перешептывались кроны, ревели недоеные коровы да истошно блеяли овцы. Птиц, как это сразу заметил Тот, в парках Ниппура не было. Зато то там, то тут группами и поодиночке взору представали люди. Амелу, лулу, авилумы, потомки человекообразных обезьян. Они жарили мясо на кострах, жрали, пили, дрались, предавались блуду и вообще вели себя хуже хомо эректусов, от которых, собственно говоря, и произошли. Это была пена, отбросы, гниль, наихудшие из человеческого стада. Бродяги, дезертиры, вероотступники, проститутки, преступники, беглые рабы.

– После нас хоть потоп! – выкрикивали они и вызывали гнев, гадливость, ярость и мысли о медленном убийстве.

«М-да, что-то где-то я недоглядел, – подумал Тот, горестно вздохнул и повернул с Канала налево, по направлению к Центральной площади. – А впрочем, и среди ануннаков, соплеменничков, уродов хватает. Ведь сказано же истинно: по образу и подобию».

На пару с Имхотепом он прошел Кирпичный город, Змеиное кладбище, Казармы, Пруды и остановился у ограды очень древнего, построенного в честь лучезарнейшего Ана храма. Здесь, сидя по-походному под сенью сикомор, их ждали с нетерпением четверо мужчин.

– О, отец, – прошептал один, могучий и широкоплечий, бросился вперед и с чувством заключил в объятия улыбающегося Тота. – О, мудрейший!

Это был его любимый сын от женщины лулу, властитель Шуруппака Зиусурда. Зачатый экспериментально, опытным путем, умом он пошел в отца, гениальнейшего ануннака, а статью и красотой попер в мать, служительницу культа. А прибыл Зиусурда в Ниппур по делу. По делу важному, секретному, весьма безотлагательному, требующему полной концентрации. Прибыл, естественно, инкогнито.

– Царь!

– Архитектор!

– Почет! И уважение!

Крепкие объятия наконец распались, властитель и строитель обменялись приветствиями, и Тот в сопровождении сына отошел в сторонку:

– Ну, как там двигаются дела с плавсредством? Надеюсь, сын мой, по экспоненте?

Речь шла о гениальном, разработанным еще покойным Аном проекте под рабочим названием «Ковчег». Это была самоходная, неограниченного района плавания баржа, предназначенная для выживания в непростых условиях будущего катаклизма. Причем баржа не только самоходная, но еще и полуподводная, способная укрыться в глубине от ярости бушующего океана. М-да, иди-ка ты такую построй…

– Дела, отец, идут, полным ходом, – ответил Зиусурда. – Мачтовый кедр, густейшая смола, лучшая, распушистейшая пакля. Забиваю без счета быков и овец, морем разливаю брагу, масло и вино. Думаю, дней через десять будет все готово…

– Неделя, сын мой, максимум неделя, – перебил его Тот, – и каждый вечер пристально смотри в сторону Сиппара[26]. Когда Шамаш в ночи прикажет грому грянуть и дождь камней и искр с небес обрушит, взойди на свой корабль и плотно вход закрой[27]. Буря, значит, скоро грянет, буря…

– Понял тебя, о отец, – сконцентрировался Зиусурда, – о мудрейший…

– И вот еще что, – сказал Тот, быстро посмотрел по сторонам и вытащил неброский, но массивный теллуриевый нагрудный медальон. – Надень и носи, не снимая. Эта вещь должна быть всегда с тобой, где бы ты ни был. В молельне, в опочивальне, в объятиях любимых женщин. Ты меня понял, о сын?

Он не стал говорить Зиусурде, что в медальон был вмонтирован гипермаяк – пусть будет ануннаком с большой буквы, надеется только на себя и в минуту, а может, и в час испытаний сделает все возможное и невозможное. Ну, а уж если настанет край, хана, амба, то старшие, как могут, помогут…

– Понял тебя, о отец, – выдохнул с почтением Зиусурда, – о великий…

– Ну вот и хорошо, вот и ладно. – Тот активировал гипермаяк, повесил Зиусурде на шею и глянул на трио мужиков, мощно подпирающих деревья. – А кто это с тобой? Они не похожи ни на придворных, ни на охрану.

– О, отец, ты, как всегда, прав. Это не придворные и не охрана, – с почтением Зиусурда кивнул. – Это дальняя родня уважаемого Исимуда, к слову сказать, не такая уж и дальняя – лоцман-виртуоз по прозвищу Хой и два его сына боцманы Зам и Калафет. Третий сын, Пим, остался в Шуруппаке и сейчас крепит пиллерс в районе третьего шпангоута. О, отец, это настоящие морские волки, дьяволы, баловни волны, корифеи румпеля, кормила и киля, мастаки форштевня и двойного дна. Я их взял сюда с собой для ясности, если у тебя вдруг возникнут вопросы.

– Да нет, вопросов больше не имею. – Тот хмуро посмотрел на Зама, двухметрового, зверообразного, очень не похожего на мореплавателя, с отвращением вздохнул и подумал вдруг, словно поднял завесу, что Исимуд-то, оказывается, совсем не прост. Теперь, куда ни плюнь, везде его народ. И в море, и на суше, и в небе, и под землей. Потоп не потоп, катаклизм не катаклизм… Впрочем, долго рассуждать на темы популяций Тот не стал, принялся прощаться. Сердечно с Зиусурдой и дистанционно с мореходами. Его ждала куча, гора, фантастическая прорва работы. Километры и километры километрового же льда, неотвратимо надвигающиеся на беззащитный океан. Готовые под корень извести дело всей жизни Ана, великого ануннака, достойнейшего из достойных. А этого допустить было никак нельзя.