Все, что шевелится

ГЛАВА 2 Обустройство верхнего мира и сотворение нижнего

Эхе-бурхан очнулась в неопределённое время суток, когда в непрерывной борьбе Ухин Хары и Цаган Дар-эке царило неустойчивое равновесие и было неясно: день ли сменяется ночью или наоборот. Рядом не было ни Пересвета, ни Перетьмы. Родительница всего сущего поднялась с квадратной постели и ударилась головой о колокольно загудевший медный свод. Когда звон утих, сверху прогремел приказ:

– Давай сюда!

Воздев глаза, Эхе увидела откинутую крышку в днище небесного котла. Из дыры свешивался Дзаячи и призывно махал рукой. Мать-родительница подалась к нему, Дзаячи ухватил её за неизвестно откуда взявшиеся титьки и потянул на себя. Нижний, лишённый ног (но со ступнями) шар грязевой бабы прокатился под куполом, и к нему прилипли сцепившиеся Ухин и Дара. Создатель всего дёрнул, и все три шара, составляющие Тело Эхе, проскочили через небесную дыру.

– Здесь твоё место, – сказал Дзаячи, задвигая прозрачную крышку медного свода.

– В небесном дворце? – спросила Эхе-бурхан, хозяйским взором окидывая пространство от медного, страшно кривого пола до хрустальной оболочки, крыши цилиндрической формы чертогов. – Ты его для меня воздвиг?

Пустое пространство ей не понравилось. Она принялась мысленно заполнять его кроватями и диванами, столами и стульями, шкафами и полками, сундуками и комодами, без чего ни одна женщина не представляет себе уюта. Но не успела, к великому её сожалению, фантазия дойти до ярких ковров и кружевных занавесок, не хватило на то времени, прилипшего к грязевым бокам; безудержный полёт хозяйственной бабы прервал равнодушный ответ Дзаячи:

– Нет, мы пойдём дальше, наружу.

Эхе-бурхан поперхнулась, глаза её вылезли из орбит, и создатель всего спасительно хлопнул праматерь всех богов по спине, чтобы привести в чувство. Эхе открыла рот, и из него вылетел и шлёпнулся на пол Хухе Мунхе-тенгри («вечносинее небо»).

– А что мы станем делать снаружи? Там же ничего нет!

– Наше с тобой дело – творить иные миры, – объяснил муж и повелитель.

– Кто же тогда останется следить за тем, что творится под медным котлом?

– Вот он и станет, – сказал Дзаячи, поднимая с пола Хухе Мунхе и грозно глядя ему в глаза. – Станешь следить?

– Стану, отец, стану, – пропищал вечносиний тенгри.

– И за небесным дворцом присматривать?

– И за ним, отец.

– Вот и ладушки, – успокоился папаша, равнодушно отбросил сына в сторону и пинком проломил проход в хрустальной цилиндрической стене небесного дворца. – Поехали, Эхе, – схватил супругу за титьки и устремился в звёздное пространство.

Вылетая в открытый космос, Эхе зацепилась нижним шаром за неровный край прохода, оставив на нём шевелящийся грязный ком, залепивший выход в околоземное пространство. Мать-родительница не заметила потери. Они с супругом неслись к ближайшей звезде, чтобы и там создать пригодные для жизни миры. А поскольку звёзд бесчисленное множество, то на обустройство вселенной им требовалась вечность., И с тех пор на Земле никто не слышал ни о Дзаячи, ни о супруге его Эхе-бурхан.

Хухе Мунхе пообещал папаше следить за порядком под медным котлом и присматривать за небесным дворцом, но перепутал: за дворцом следил, поселившись в нём, а за порядком на Земле только присматривал. Да и то редко. Гораздо больше интересовал его грязный комок, шевелящийся на месте закрывшегося прохода в хрустальной сфере.

На разглядывание комка у Хухе ушло веков двадцать. Всё это время он неизвестно что ел и пил, поглощённый загадкой: а что там, собственно, шевелится? Наконец синий тенгри не выдержал, подпрыгнул и оторвал кусок таинственной грязи. Усевшись на пол, Мунхе разломил ком. Из него выкатились намертво сцепившиеся Ухин Хара и Цаган Дар-эке. Тенгри немедленно взял их себе в жёны.

Цаган оказалась доброй и ласковой женой, но никудышной любовницей. Отнекивалась, когда Хухе Мунхе приставал с ласками: неудобно, мол, заниматься любовью днём, очень уж светло. Зато Ухин предавалась страсти так неистово, что готова была истязать мужа ночи напролёт. Жаль только, всё остальное время злилась и ворчала. И то ей не так, и это не эдак.

Ночная супруга сражалась с мужем на полу небесного дворца и других развлечений не признавала, а Дара полюбила наблюдать за действиями населяющих срединный мир существ, прильнув к прозрачному люку в днище котла. Её интересовало всё: во что одеваются мужчины и женщины, как обустраивают жилища, на чём спят, как и что едят. Насмотревшись, она потребовала от супруга, чтобы тот развёл ей костёр, изготовил ножи, котелки, сковородки и вертела, а также пригнал на выпас стада баранов и коров, табун лошадей и стаю собак. Хухе отмахивался от приставучей бабы, мол, как-нибудь погодя пригоню. Пришлось Цаганке объявлять сексуальную забастовку. Она наотрез отказалась вступать с мужем в интимные отношения до тех пор, пока не исполнит её немудрящую женскую прихоть.

Делать нечего. Мунхе переоделся до неузнаваемости – в шаровары, красную рубаху навыпуск, расшитую жилетку, сапоги, – подпоясался кушаком, вооружился кнутом и под покровом ночи спустился на землю. Угнал стадо коров и овец, а когда пытался украсть табун, забрехали собаки. На лай сбежались пастухи и принялись метелить конокрада. Хухе пытался объяснить, что лошади требуются ему не корысти ради, а дабы ублажить супругу Цаганку. Хочется ей поесть баранинки.

– Баран, баран, – повторял он, уворачиваясь от крепких кулаков и катаясь в пыли, сбитый удачными пинками.

Пастухи поняли так, что грабить их пришёл сам цыганский барон, и пустили в ход свои пастушьи кнуты. Но тут они погорячились: кнутом верховный тенгри владел куда лучше их всех, вместе взятых. Кнутовище в его руках плясало как живое, плеть косила направо и налево, путая ноги нападающих и валя их в траву рядами и колоннами. Казалось, что Мунхе вооружён не обычным кнутом, а японскими нунчаками, – никто из нападающих не мог пробить сферическую защиту, созданную вращением божественной плётки.

Тогда пастухи взяли своего повелителя в топоры. Получив пару тумаков обушком по затылку, тенгри понял в божественном озарении: плетью обуха не перешибёшь, – и бросился наутёк так быстро, что на лошади не догнать. Конная погоня поняла это и быстро догадалась швырять вслед Хухе подковы которые, устрашающе свистя, догоняли бегущего, хлопали по загривку, спине, рукам и ногам и возвращались назад в ловкие руки пастухов. Тенгри зауважал умных землян.

– Подков… (тут ещё один доисторический бумеранг ударил его по башке). – Бог потерял половину мысли…

– …ков бой! – подумал он, оглянувшись. Загляделся на рослого пастуха и получил подковой в лоб. Упал и был бы, наверное, забит насмерть за конокрадство, хорошо, что Ухин Хара, выручая мужа, погрузила землю в незапланированную тьму. Преследователи потеряли цыганского барона. Он же, продышавшись, подкрался к истекающей в течке кобыле, намочил рукав, а потом сунул его в ноздри вожаку табуна. Жеребец учуял запах и, свесив чуть ли не до земли орудие огула, бросился на конокрада. Хотел потоптать, но тенгри, спасая задницу, ринулся в небеса. Жеребец бросился следом, а за вожаком и весь табун поскакал прямо по воздуху в верхний мир.

От грохота копыт по медному своду под колпаком раздался трудновыносимый гром, а от искр из-под подков родились молнии. Так земляне впервые познакомились с грозой.

Они привыкали к новому страшному явлению природы, пока гроза не сменилась безопасными зарницами. Это Дар-эке по примеру срединных жителей развела на небе костёр пожарче, перерезала горло барану пожирней, а тушу насадила на вертел и принялась готовить ужин.

– Понюхай, как пахнет, – теребила она супруга, тыча мордой в густой дым.

Божку запах жареного мяса понравился, с тех пор стал он большим поклонником баранины на вертеле. Земляне быстро разгадали пристрастие верхнего владыки и принялись приносить ему в жертву овец да баранов. Им доставалось мясо, а тенгри – запах, и все были довольны. За каждого жертвенного барана племенам земным давались поблажки вроде хорошей погоды, богатого приплода и долгой счастливой судьбы.

Для прокорма небесных стад Хухе создал под хрустальным куполом тучные нивы, и через век-другой по навозу стало невозможно ходить не проваливаясь, а от запаха коровьих лепёшек перекашивало даже злую харю Ухин, равнодушной к прочим ароматам.

– Весь дворец засрали! – ругалась ночная жена, провалившись в дерьмо с головой и махая руками для демонстрации глубины.

– Так больше жить нельзя, – поддержала её Дара. – Вот что, супруг: или убирай говно сам, или я позову Херакла!

– А что это ещё за хер? – удивился Мунхе. – Бог, полубог?

– Не тенгри, а тень гри, – пошутила Цаганка. – ещё не родился, но поговаривают, что хрен станет иметь побольше твоего.

Тенгри позавидовал овощу будущего полубога и, чтобы не вводить в искушение супругу, вооружился совковой лопатой и принялся сбрасывать кизяки в открытый люк. Работа ему вскоре надоела, тем более что на непривычных к физическому труду ладонях появились кровавые мозоли. Тогда он божьей волей создал из отходов небесных пиршеств (скотских костей) новенький настил поверх дерьма. Его вновь пришлось засевать злаками, чтобы кормить живых пока коров да баранов. Хухе понял, что веками копить отходы, как в первый раз, не стоит, поэтому стал устраивать субботники: раз в неделю брался за лопату и швырял навоз вниз. Земля от небесного говна становилась весьма плодородной, и жители славили небесного дерьмовежца: «Во субботу, день ненастный, нельзя в поле работАть», – пели они гнусавыми голосами, жарили баранов, а Мунхе швырял вниз лопату за лопатой и радовался, вдыхая пропитанный мясным духом дым.

На этот раз ушло не два, а четыре века, пока настил покрылся слоем отходов выше божьего роста. А роста в тенгри было тридцать шесть метров! Отходы теперь состояли не из навоза, а из скотских костей, каковые он сам же и разбрасывал как попало во время божьих пиров. Хухе сплясал танец на чужих костях, утрамбовал их босыми пятками, тем самым сотворил новый ярус. Пришлось наращивать стенки наблюдательного колодца-мусоропровода.

Синий муж к тому времени увлёкся изготовлением мебели. Правда, поначалу – теоретически: «увлечение» было вызвано шантажом супруг. Дара подсмотрела у землян полки, шкафы и комоды, а когда рассказала Ухин о существовании места имения – кровати, то гневное воплощение пришло в ярость.

– Я, сколько себя помню, бьюсь задницей о медные и костяные полы, пачкаю её в навозе, царапаю о скотские хребты и зубы, она у меня вся в синяках и чирьяках, как звёздное небо, а ты до сих пор не мог сотворить спальный снаряд! – орала она.

Хухе поскорей спрыгнул на землю, вырубил всё доисторические леса, а древесину переправил на небо. На земле чуть не случилось оледенение, но сверху валился тёплый навоз, и оледенение закончилось, не начавшись. Перворожденным гигантам плохо пришлось без дров, и часть из них вымерла, но нашлись и ловчилы, которые дошли большими своими головами, что топить можно и… (Чуть не сказал – ассигнациями, но это сказано совсем по другому, хотя и схожему поводу!) Топить можно земляным маслом – нефтью, а ещё горючим камнем.

Деревья от изобилия плодородного дерьма вскорости наросли вновь, а в тёплой, хорошо унавоженной воде зародилась следующая раса разумных – лемурийцев (в переводе на современный язык – любвеобильных), существ без определённого роста. Растений по первости было мало, и верховный божок, озабоченный их приростом («вдруг да не хватит заготовленного припаса на домашние нужды?»), придал каждому по лешему – величиной с травинку или с высочайшее дерево. Леших он создал из щепок и стружек, и определённой формы они не имели: щепки из-под его рук выходили разные. Чтобы не ломать себе лишний раз голову, Хухе Мунхе повелел, чтобы вид и размеры хранителей лесов и лугов менялись по нужде, а какой – не уточнил. А те и рады стараться: превращались в скалы, тропинки либо друг в друга – для смеху, понятно. Были они весьма активны в сексе, но развратные лесунки плодились и размножались весьма плохо из-за пристрастия к извращённым формам любви.

Ещё в воде из опилок появились двоякодышащие бабы – берегини. Своих мужиков амфибии не имели и трахались всё с теми же лешими, а с редкими гигантами не могли из-за разницы в размерах: были где-то раз в двадцать мельче. От таких связей рождались опять же только девочки-берегини, которым приходилось прилагать всё больше и больше усилий для сохранения вида. Амфибии научились петь так зазывно, что самцам других видов (пусть и неразумных) редко удавалось устоять перед песнями-заманихами.

Куда ж делись водяные мужики? Не исчезли, не пропали пропадом, а просто не зародились с самого начала. И виной тут божок-дерьмовержец, невольный создатель. Плохо разбираясь в биологии, Хухе Мунхе спутал берегинь с рыбами. Подумал: «Ежели внутри карася вона сколько тысяч икринок, то сколько же их окажется внутри бабы? Да они же лет за сто расплодятся так, что ни в ручье, ни в озере, ни в море ложкой не провернёшь, увязнет она в берегинях». Чтобы ограничить воображаемую перенаселённость, божок и придумал лишить водяных женщин сожителей мужского пола. Взял да уничтожил нерождённых водяников особым порошком, щедрой рукой рассыпая его с неба. Снадобье попало в воду, после чего как берегини ни тужились, а рожали только дочурок. Тут невольно запоёшь, чтобы подманить песнями сомнительного содержания хоть какого-нибудь плюгавого кобелька. Чаще всего усилия пропадали втуне, редко какой из них удавалось хоть маленечко поразвратничать и чуток размножиться.

Третьими представителями лемурийцев были горынычи – трёхглавые ящеры-мутанты, которые напугались неслучившегося оледенения и решили сохранить себя от вымерзания под землёй, греясь вблизи действующих и полупогасших вулканов. И эти лемурийцы размножались плохо, имея дефектные гены. Чаще всего змеевны приносили мертворожденных ящеров – шести – и девятиглавых.

Надо заметить, что к драконам Хухе Мунхе отношения не имел. Произошли они сами по себе и по недогляду родительницы всего из летающих ящеров. Предки этих плохо летающих существ по неопытности и недомыслию отложили яйца в радиоактивном песке, вот и родились потомки с тремя головами. Правда, по сравнению с безмозглыми динозаврами чуды-юды были куда как смышлёны, имели собственный язык, слыли знатоками рудных дел, алхимии и кузнечного мастерства. Но племя их было весьма незначительным, и численность популяции неуклонно снижалась.

По этим причинам три вида лемурийцев так и не смогли широко распространиться по планете. Свободное пространство принялась заполнять третья раса землян – атлантов, рост которых был наиболее приспособлен к размерам и гравитации планеты – от полутора до двух метров. Прародителем этих недомерков был Хухе Мунхе, любивший во время вырубки лесов поразвлечься под кустом с первородными землянками. Его двуликая супруга следила за ним днём и ночью и прокляла развратниц. От бабьего проклятия божественные ублюдки и получились такими крошечными, хотя и обладали немалыми магическими способностями (ублюдки – да, но от небожителя). Гиганты подобную мелюзгу даже не замечали: мало ли кто ползает там под ногами. Случалось, что рождались совсем уж карлики – мальчики-с-пальчики. Но голова с грецкий орех вмещала слишком мало мозга. Карлики вымерли от непроходимой тупости: проносили ложку мимо рта.

А дела на небе катились своим чередом. Хухе завалил верхний мир древесиной, и пришлось создавать следующий ярус, чтобы иметь жизненное пространство для разведения скота, пастбищ, очага и места имения.

Очередной ярус Мунхе забил щепой, сучками и опилками, пока сумел изготовить нечто хотя бы отдалённо напоминающее кровать. Дар-эке требовала шкафов и комодов, зато Ухин была на седьмом небе от счастья совокупляться в мягкой постели. Так что именно седьмой ярус стал считаться спальным. А полы с тех пор настилались из дерева, потому что древесину обрабатывать куда проще костей.

На восьмом этаже верховный тенгри разместил срубленную из-под топора мебель, и здесь было царство белой тары – Цаганки. Она была до того довольна колченогими табуретами и столами, что возжелала устроить праздник.

Как проходят праздники у землян, она видела неоднократно, но до сих пор не понимала, какое отношение к веселью имеют перебродившие молоко или сок ягод и фруктов. Сгоняла вниз супруга, тот припёр в подоле рубахи сорок бочек вина и кумыса. На новоселье Хухе до того перепился, что потом год блевал в разинутый люк. Дожди из огненной воды залили землю, и расплодившиеся к тому времени атланты перепились, едва не утонули и были вынуждены рассеяться по миру, чтобы хоть чуть-чуть протрезветь, Божку же пьянство весьма понравилось, на девятом небе он разбил сад радостей земных[2], где запил раз навсегда и пьёт до сих пор.

Тем временем у Ухин и Дар-эке, насмотревшихся на неверность супруга, от ревности родился сын Эсеге Малан («отец плешивое небо»).

Рожали его по очереди – Хара ночью, а эке днём, и раздельно: ночная богиня созидала нижнюю половину по имени Малан, а дневная свою окрестила Эсеге. Папаша брезгливо осмотрел белого выше пояса и чёрного – ниже, а в целом – красного, беззубого первенца, посадил на лопату да и скинул в мусоропровод.

– Пускай набирается на земле ума-разума, – рассудил он.

Младенец упал в Африке и от удара лопнул на две части. Нижняя, чёрная, половина осталась на месте, а белая подпрыгнула, как на батуте, и улетела в Азию на территорию будущего Китая. Пока мальчик достиг половой зрелости, его светлая половина отошла от удара и пожелтела до цвета старого, сходящего на нет синяка. От семени Малана и местного колена атлантов пошла чёрная раса, а от Эсеге – жёлтая. И это хорошо, ибо будь Эсеге сразу же готов к детопроизводству, то Китай населяли бы сейчас синекожие китайчата.

Малан ничему доброму африканцев не научил, все его подвиги свелись к тому, что он так отделал лошадь, что та со страху поседела и покрылась черными полосами в местах, где пришлись удары божественной палки. Зебра – единственное напоминание о пребывании сынка Хухе в Африке.

Зато Эсеге научил землян надевать ярмо на быков, придумал упряжь для лошадей и научил невесту во время свадебной церемонии переходить на половину жениха, а не наоборот. Такой обычай божок придумал потому, что ему было трудно каждый день, а то и три-пять раз на дню таскаться по отдалённым поселениям. Тем более что ног-то у него не было (остались в Африке), и походил тенгри на бронзовый бюст, установленный на родине героя. Поэтому-то невест и свозили со всей Азии к богу в пещеру. Как и чем жил он с ними – непонятно, но известно, что жён у него скопилось видимо-невидимо, едва помещались в каменных гротах. К семидесяти годам жёны превращались в старых, разбитых баб, и Эсеге ввел новую интересную традицию: научил землян умерщвлять стариков в семьдесят лет. (Странно, но такая же мысль одновременно пришла в задницу Малана.)

Люди тех времён были слабы в арифметике, но Эсеге придумал мнемоническое упражнение для запоминания предельного возраста:

– Жить нужно столько, сколько имеется дыр на голове, умноженное на количество пальцев.

Имел ли он в виду только пальцы на руках или и на ногах тоже, земляне не поняли. Возникла большая путаница. Некоторые племена не понимали, что такое «умножить», и уничтожали всех, кто достиг семи лет. Другие умножали правильно, но для продления жизни долбили в черепе дополнительные дыры. Большая часть людей с дырявой башкой сразу умирала, зато выжившие жили по двести и триста лет. Прочие им шибко завидовали и, склоняя глупые головы, просили родственников нанести как можно больше дырок. Те и рады стараться: брали острые камни и дробили черепа так, что после скоропостижной смерти родни использовали их макушки вместо дуршлагов.

Особо старались продлить жизнь перворожденные по божескому образу и подобию люди, и через парочку-другую веков тридцатишестиметровые гиганты практически вымерли. Остались лишь жалкие единицы тех, кто приспособился жить с дуршлагообразными головами. Потомкам же атлантов жить стало привольней, магии они разучились (чего возиться, коли нет грозных великанов?), и изо всех былых искусств осталась одна способность к досужему чтению чужих мыслей. Вещуны-телепаты правителям не понравились: всё норовят проникнуть в божественные замыслы, а толкового фокуса показать не могут, – скукота…

Эсеге заскучал и двинулся навстречу Малану. Задница встретилась с головой, с поцелуйным чмоканьем они слились в единое существо и вернулись в верхний мир. А там уже родился; брат – Хормуста, что означает «вечное небо», если кто понимает.

Хормусту папаша Мунхе приспособил убирать навоз вместо себя. Тот оказался парнем аккуратным; не просто выгребал дерьмо, а мыл ярус тёплой водой и считался у землян повелителем тёплых дождей. Ещё он любил слесарить и ковать. Особенно обожал серебро: выковал из него серебряный колчан и футляр для лука. Правда, ни стрел, ни самого лука у него не было – папаша и близко не подпускал уборщика навоза к драгоценным небесным штабелям, а собственных деревьев в небесных чертогах в те времена ещё не водилось, их никто не догадался посадить. Так и ходил Хормуста с пустыми футлярами.

Папаша беспробудно пил, и пришлось бразды правления брать Эсеге Малану. Теперь уже сам он настилал ярусы, создавая этажи. На земле после его посещения возникла четвёртая раса землян – обычные люди, даже без паранормальных способностей, которыми славились лемурийцы или атланты, а на небе родился третий брат – Ата Улан. Хухе Мунхе созидал его под мухой, когда в глазах его троилось, и сынуля родился един в трёх лицах: в виде африканского Эрликхана, Эджен-хана (китайского императора) и запасного хана Оруса, который мог бы возглавить русских, кабы те, паче чаяния, вдруг да появились на свет.

Улан твёрдо заявил брату Хормусте, что он воин, улан, и намерен завоевать Восток. Объявив себя восточным тенгри, Ата, имея троекратный перевес, крепко побил среднего, и тот пошёл вооружаться. Уволок-таки из папашиных поленниц чёрного дерева и сделал копьё с серебряным наконечником, стрелы и лук из жёлтого дерева. На себя Хормуста надел три слоя доспехов на девяносто девяти пуговицах, вооружился кнутом с восьмьюдесятью восьмью узлами (хотел навязать девяносто девять, но сбился со счёту), нанизал тринадцать узлов на петлю-аркан. Возомнивши, что отныне непобедим, сунулся к Улану, но тот так навернул по башке, что Хормуста признал себя главой западных тенгри, чтобы быть как можно дальше от трижды драчливого братца. В страхе бежал он в закатном направлении, но внезапно замер как вкопанный. В голову битого божка пришла новаторская идея защитить её шапкой.

Осенённый спасительной мыслью, занял он среднюю часть неба и стал непоколебимым центристом, потому что не двигался ни взад ни вперёд. Все время улучшал свойства белой шапки, придавая ей невиданную прочность, изобретая пружины и мягчайшие прокладки из птичьего пуха, чтобы в следующий раз было не так больно получать по башке. Ни на что остальное времени у него просто не оставалось. За Запад пришлось отвечать старшему сыну – черножопому Эсеге Малану.

Между тем дед прочих богов Хухе Мунхе продолжал пить и даже не заметил, что у него родился четвёртый сын, Саган Себдек. Жертва пьяного зачатия, он оказался любвеобилен почище лемурийцев, причём не только трахал всё, что шевелится, но сразу же отдавался любому самцу без различия рода, вида, отряда и царства. Спускался на землю и насиловал баобабы, насаживался на макушку кипариса или устраивал групповухи с медведями и лешими. Из-за обладания Саган Себдеком Хормуста и Улан окончательно рассорились и больше не разговаривали. Ревниво следили друг за другом, стараясь загубить любые начинания противника. Когда Хормуста вызывал потепление, Ата тут же губил его морозом. Специально для этого родил тёмного восточного Гужир-тенгри и Будургу Сагана, бога зимнего снежного неба, имя которого переводится как «белая изморозь». По имени можно судить, что в создании Будурги принимал участие Саган Себдек, с которым супруга Улана изменяла в многочисленных покоях направо и налево.

Эсеге Малан спорить за обладание младшим братом не собирался, потому что с упорством, достойным лучшего применения, возводил ярус за ярусом. Увлёкся, с кем не бывает? Когда же завершил девяносто девятый, последний, ярус верхнего мира, упёрся башкой в потолок. Дальше строить небесный дворец оказалось некуда, и, чтобы чем-то занять себя, главный тенгри женился на Эхе Юрен. Та обожала маленькие комнатушки, будуарчики, туалетные комнатки и спаленки. Малан, потворствуя супруге, понастроил на верхнем этаже таких лабиринтов, что сам запутался и навсегда обосновался в центральном зале с троном, накрытым богатыми тканями, и люком-мусоропроводом. Развлекался тем, что пил вино, спускаясь за ним на девятый этаж к папаше Хухе, и швырял через люк вниз пустые деревянные девятисотлитровые бочонки-стаканы. Ему нравилось попадать в какую-либо цель на земле, для чего на прозрачной крышке он нацарапал крест с делениями, получилось нечто вроде артиллерийского прицела. Юрен снайперские его забавы были неинтересны. Она бродила по этажам, и лишь три самые нижние были недоступны исследовательнице. Впрочем, и оставшихся ей хватало за глаза.

Эхе отыскивала всё новые и новые комнатки, удивляясь их бесконечному количеству. В спаленках она предавалась неистовой страсти с Саганом Себдеком, в туалетах красилась и румянилась, уговаривала Эсеге пожить с ней в будуарчиках век-другой для получения маленького, но свежего чувства радости, но тот не желал выходить из тронного зала никуда, кроме как на девятое небо. Приходилось супруге спускаться вслед за ним в сад радостей земных, где Эсеге Малан, чтобы упокоить папашу, создал нечто вроде дендрария – насадил плодоносящих растений всех земных видов. Юрен отдавалась среди цветов и плодов. Плоды вроде бананов напоминали ей что-то хорошее. Что именно, она не догадывалась…

В саду родились Шаргай и Хухедей (Хохосо). Хохосо родился с очиром в руках. Очир из скалы имел форму диска, сто углов и тысячу зубцов. Свет, отразившийся от него, рождал молнии. Запущенный под медный свод, очир вызывал дождь.

В спаленке Юрен, не эхнув, родила Яшил Сагана, метающего не молнии, а метеориты. Хухедей женился на Хултей-хатан, и та родила ему сыновей от Себдека – Хурсай Сагана и Сарь Сагана-тенгри Сахилгату Будала, «сияюще-белого молниевого» помощника.

Будурга Саган женился на Сахале, она разродилась тройней. Родились Сахядай-нойон, Буха-нойон и тенгри Венеры Солбон, всадник с арканом.

Солбона тут же приспособили пасти небесные стада. Но какое же это скучное занятие – пасти да пасти, и он придумал путешествовать в будущее. Познакомился там с женой Хан-Баты – Хултей Малган. Соблазнил её семиметровым хреном, от которого родился заян (дух-повелитель) Хитаран-Зарин (табун, заман). Хитаран был до того хитёр и ядовит на язык, что мигом свёл своего неродного папашу Бату в могилу. Пока Солбон развлекался на земле, в небесах стада пас табунщик Добёдой, Солбонов пащенок от землянки. Табунщик довёл-таки до беды небесный скот, заразив его ящуром, который подхватил на земле от змеевны-лемурийки.

Гужир-тенгри прижил Эрлен-хана, который женился на Эхе Нур-хатун («госпожа мать озера»). Нура была такой плаксивой, ревнивой и занудной, что Эрлейу пришлось создать нижний мир, лишь бы только укрыться от постылой супруги. Но она его и под землёй достала. Ещё в срединном мире ночью отрезала голову и бросила в озеро. Эрлен приставил себе бычью рогатую башку с тремя глазами, чтобы видеть прошлое, настоящее и будущее, и в синем ореоле языков пламени ушёл в нижний мир, который был симметричен верхнему. Это был котелок во всем подобный верхнему, только не медный, а оловянный. Как курва в котелке, Эрлен украсил себя ожерельем из черепов, взял в разные руки жезл с рукоятью-черепом, аркан для ловли душ (заянов), меч и драгоценный талисман, дающий власть над подземными сокровищами, весы, Книгу судеб, зеркало, показывающее прегрешения. Уловленные души Эрлен судил страшным судом, взвешивал, после чего лупил жезлом и порол арканом, колол мечом и держал поочерёдно в девяноста девяти темницах, что казалось наказанным заянам особенно обидным. Ещё он создал в нижнем мире девять присутственных мест (сугланов), главным сугланом и темницей управлял сам, на остальные кинул выдвиженца, чёрного Хурман-эжина, назначив его главным помощником. Сугланы представляли собой чугунный куб, опять же симметричный небесному дворцу, каменными перегородками делился он на восемь частей, а девятая, лепёшкообразная, располагалась в самом-самом низу. Попадать в эту «кнопку» приходилось через нарочито выбитую дыру в днище котелка.

Чтобы живые земляне не лезли в нижний мир и не толкались с глупыми расспросами, Эрлен камнем привалил вход, расположенный точно напротив Алтын-гадаса, золотого кола, на котором висел небесный медный котелок. Камень тот возвышается точно посредине квадратной земли и скрывает сквозную дыру, ведущую в оловянное царство. Племенам земным Эрлен объявил, что сдвигать камень нельзя, иначе снизу хлынут воды, слёзы его супруги Эхе Нуры, и зальют землю. Племена поверили его басням и обходили камень далеко стороной. И уж каких только метких, страшных или смешных прозвищ тому камню не давали! (Бел-горюч камень, Алатырь-камень… Остальные прозвища придумайте сами или поищите в словарях фразеологизмов разных народов!)

А вот про Улгеня, золотую лягушку Алтан мэлхэй, он ничего не рассказывал. Зато, сидя в суглане, любил наблюдать, как на оси Улгеня вращается земля Улген эхе. Знал, что если на ось подсыпать песка, то вращение остановится и наступит конец света. Свою тайну Эрлен хранил на всякий непредвиденный случай: вдруг да понадобится шантажировать небожителей – дедушек, дядюшек и тётушек?

Сахядай-нойон (владыка огня старец Сахядай), сын Будурги Сагана, внук Ата Улана, родился совсем старым, красным и стал прародителем краснокожих. Утверждал, что изобрёл огонь, хотя его ещё Хухе украл у землян задолго до рождения правнука. За красную, как у новорожденного, рожу земляне приняли Сахядая за божество огня, деторождения и домашнего очага. А он и рад стараться: нарожал духов огня, эжинов, для каждого костра, да ещё и в запас настругал.

Сахядая небожители отправили на землю, чтобы защитить четвёртую расу от зимних холодов восточных тенгри, из которых сам он был родом, уберегать от ночных хищников и кровососущих насекомых – комаров, блох и клопов. Пацан решил поджениться на дочери Герен-нойона, духа воды, но против брака восстал его двоюродный брат Сарь Саган Сахилгата Будал, укоряя в кровосмешении. От свадьбы пришлось отказаться, но невинность невесте было уже не вернуть. Герен-нойон рассердился на растлителя дочери, и с тех пор вода с огнём в ссоре. Тогда Сахядай женился на дочери хозяина тайги Баян-Хангая («богатый, обширный»). Баян потребовал от духа огня невиданный калым. – Луну и Солнце. Сахядай к огню имел какое-то отношение, поэтому без труда заманил братьев Пересвета и Перетьму на пир к певцу зелёных просторов. Подвыпивших прародителей два дурачка-потомка упрятали в нижнем мире у Эрлена. Пришлось вмешаться Эсеге, чтобы вызволить светила из неволи. Ему без света неудобно было озирать земные просторы. Не зря ещё Эхе-бурхан говорила, что «без догляду тамошние жители начнут творить беспредел». Эти золотые слова не раз слыхивал он от Хухе Мунхе и слепо верил в мудрость ни разу не виданной бабки.

Строительство миров под названием Земля было закончено. Миры представляли собой шар, разрезанный пополам квадратной плитой. Сверху (но не точно, потому что – вспомните! – Золотой Кол висел чуть сбоку) над медной половинкой шара был присобачен хрустальный цилиндр с пузырём купола, а снизу симметрично под половину оловянную подложен чугунный куб на конусообразной лепёшке главного суглана. Такая вот кубо-футуристическая конструкция, как говорили в начале XX века. К концу его же такое на первый взгляд бессмысленное сочетание фигур стали называть инсталляцией.

Я же полагаю: если взять ножницы и обрезать лишние углы плиты, то любой просвещённый житель XIX века сказал бы, что хотя кубо-футуристического конструирования он и не знает, и про инсталляции не слыхал, но ту фигуру, которую вы ему в нос тычете, он видал, и не раз, на уроках географии. И называется она незамысловато – глобус.

Получается, что люди жили в экваториальной зоне, но не снаружи, а изнутри. То-то у них Солнце и Месяц в темницах сиживали!