Время увядающих лилий

Глава 7

Папская область, Палестрина, февраль 1494 года

Похоже, сегодня решится если и не всё, то очень многое. А как может быть иначе, если столкнутся две действительно большие армии, спорящие по поводу того, кто будет диктовать условия на большей части италийских земель. Пусть войско короля Франции и выползло из Неаполя, стремясь прорваться как минимум до Милана, где были союзники, собственно часть французской армии и спокойные, безопасные путиво Францию и оттуда, но в королевстве Неаполь остались сильные гарнизоны. Те самые, которые сейчас начали ломать высадившиеся на юге «сапога» испанские войска.

Те ещё поросята, к слову сказать! Это я про Изабеллу и Фердинанда, но особенно про первую. Хитрая бестия вроде и выполнила условия, предоставив почти десять тысяч войск плюс флот, но в то же время предоставила нам самим нести на себе основную тяжесть военных действий. Ведь что делали и собирались делать испанцы? По сути мотивировать Карла Французского как можно быстрее прорываться во Францию, дабы усилиться и вернуться. А первый удар что по пути туда — в непременном варианте — что при возвращении, королева Испании «милостиво позволяла» принять другим союзникам по антифранцузской коалиции. Уважаю до такой степени, что хочется нежно пожать сей знойной испанке… шею. Хотя что сделал бы я сам на её то месте? Мда, нечто подобное, чего самому себе врать то.

Впрочем, сейчас политика отступила на второй план, мысли как-то почти полностью сконцентрировались на предстоящем сражении. Карл VIII, хоть и вынужден был оставить большую часть артиллерии и немало солдат в захваченном Неаполе — гарнизоны во всех важных городах, ага — но и имеющихся сил было достаточно для оч-чень уважительного к нему отношения.

Собственно, что он имел? Семь тысяч наёмников-швейцарцев, которых не было никакого смысла оставлять там, в Неаполе. Вреда как бы не больше, чем пользы по причине склонности этих парней грабить всё, вся и всех, причём с такой замысловатостью, что таки ой. Плюс буйный нрав и чрезвычайно болезненное отношение к любой задержке выплат или к возможному давлению со стороны нанимателя. Зато как элитная пехота они могли подпортить жизнь кому угодно.

Более трёх тысяч тяжёлой конницы, в том числе гвардейцы короля. Разумеется, в атаку на наши пушки их никто не пошлёт, у маршала Ла Тремуйля была столь полезная штука как работающий мозг, он наверняка оценил как собственный опыт при Реджо-Эмилии, так и случившееся близ Перуджи. О последнем не могли не доложить его шпионы, чего уж.

Пара тысяч конницы лёгкой. Ничего особенного, но учитывать по любому надо, чай, не комариный чих. Зато практически вся французская пехота была распихана по гарнизонам Неаполя. Логично, конница там была бы… не совсем уместна, для сидения то в крепостях при выбранной оборонительно-выжидающей тактике.

Шотландская гвардия д’Обюссона. Это вообще отдельной графой, потому как будут оберегать собственно короля и при необходимости прикрывать хоть отступление, хоть лихой прорыв.

Двенадцать тысяч французов и к ним приравненных. Приятная новость по причине количества оных? Э, нет, всё не так просто, как могло бы показаться! Помимо собственно французов и крепко связанных с ними швейцарских наёмников имелись также неаполитанцы. Много неаполитанцев, поскольку чую нутром, что Луи де Ла Тремуйль приложил все усилия, дабы как следует потрясти и выжать из неаполитанских земель побольше пушечного мяса. Число… Мог бы и больше, если бы не опасался дезертирства и откровенного перехода на нашу сторону тех, кому за недолгое время своего владычества французы успели осточертеть по полной программе. Хотя и так семь тысяч было собрано, из них больше половины конница, тяжелая и лёгкая.

Вроде бы хорошая такая армия, с высокой маневренностью. Проклятье, да в худшем случае король Франции мог оставить прикрывать своё отступление швейцарцев и остатки откровенно расходного материала, то бишь неаполитанцев, сам же, сохраняя ядро своей армии, прорываться по тем дорогам, где мы просто не могли ему ничего противопоставить. Так? Не совсем.

Жадность! Вот то, что удерживало большую часть войска Карла VIII Валуа от сколь-либо высокого темпа передвижения даже при крайней необходимости. Помимо собственно войска присутствовал огромный обоз, в котором провиант и прочие полезные для войны вещи занимали ничтожный процент. Остальное… добыча. Та самая, которая была взята в королевстве Неаполь: золото, серебро, в том числе разного рода утварь из драгоценных металлов, ткани, вина, пряности, прочие ценные предметы. Армия была замедлена, отягощена этим самым барахлом. А оторвать от него тех же швейцарцев, награбившихся на несколько жизней вперёд… Мда, это примерно то же самое, что совершить двенадцать подвигов Геракла. Да и французы им мало в чём уступали, чего греха таить! Король обещал им великую добычу, они её получили. А вот попробуй он лишить их её, ограничить малой частью, той, которая поместится в заплечном мешке или у седла и, в лучшем случае, во вьюках на заводной лошади… Вряд ли разорвут — король как-никак, да и то к швейцарцам это не относилось — но не услышат точно.

Благодать да и только! Для нас, само собой разумеется. Обременённой громоздким обозом армии не суждено оторваться от армии более мобильной, которая, к тому же, воюет на своей земле. Поневоле приходило на ум сравнение с армией одного великого корсиканца, который тоже сунулся в ловушку, а затем, выбираясь из неё, сильно затормозил движение армии огромными неповоротливыми обозами. Эх, прямо карма такая у французов — тащить за собой кучу добычи, которая утягивает их армии на дно!

Ещё один немаловажный бонус нашей армии — можно было заранее подготовить позиции и не особо опасаться, что противник попробует пойти другим путём. Причина та же самая — тяжело груженые добычей повозки, которые, с учётом недавно пролившегося дождя, банальным образом завязли бы вне мощёных камнем старых, ещё имперских дорог. Так что мы имели преимущества заранее подготовленной позиции вдобавок к прочему. Прочее — это артиллерия, теперь превосходящая французскую заметно и неслабо, а ещё численность. Те самые четырнадцать тысяч венецианцев с небольшими вкраплениями солдат Мантуи, да наши войска, что под знамёнами Борджиа и Ордена Храма. Сколько? Шесть с половиной тысяч, учитывая вассальные отряды

Можно ли было сделать преимущество в численности не формальным, а куда более значимым? Теоретически — бесспорно. Практически… игра не стоила свеч. Немалая часть венецианцев вот-вот должна была ударить в направлении Милана, тем самым вызывая нехилую такую панику у старины Мавра и обоснованное беспокойство у Жильбера де Бурбон-Монпансье. Ну а кое-какие наши войска находились как по гарнизонам, так и в Перудже с Маджоне, и блокировали часть враждебных нам городов под властью Орсини, Колонна и прочих. Именно блокировали, потому как распылять силы сверх уже имеющегося… череповато. Что же до Медичи, то Пьеро и его родственники были всецело поглощены тем, чтобы не дать мятежу земель бывшей Пизанской республики набрать действительно серьёзную силу. Получалось… так себе, но герцог Флорентийский имел достаточно разума, чтобы не изводить нас, Борджиа, призывами о помощи. Понимал, что если не разбить армию короля Франции, то его нынешние проблемы покажутся откровенно мелкими и даже ничтожными.

Ах да, была ещё одна забавная деталь, а именно город под названием Палестрина, рядом с которым мы собственно и находились. И рядом, и в самом городе, использующемся как резервный опорный пункт. Дело в том, что Палестрина с давних пор принадлежала семейке Колонна. Ага, тем самым, которые наряду с Орсини были явными и открытыми врагами Борджиа. Черт побери, да они вообще постоянно грызлись с любыми понтификами, кто не хотел прогибаться под их интересы! А по причине слишком уж близкого расположения Палестрины к Риму… город два раза сносили чуть ли не до основания после яростных штурмов. Первый раз почти два века назад, а вот второе «помножение на ноль» случилось всего за полвека до сего времени.

Стоило ли удивляться, что когда к стенам Палестрины подошла армия в пару десятков тысяч человек, с мощной артиллерией, да к тому же один из командующих которой заимел специфическую привычку открывать даже не ворота, а стены города залпами мощных батарей… Комендант сдал не только крепость, но и приказал всему гарнизону сложить оружие во избежание третьей «капитальной перестройки» города и окрестностей.

И не мелочь и приятно! Борджиа получили ещё одну не самую плохонькую крепость, а у Колонна на один город убавилось. С какой стороны ни посмотришь, аж сердце радуется. Разумеется, если ты не Колонна и не их реальный союзник.

Энтузиазм и жажда битвы Франческо Гонзага — вот что могло доставить и уже доставляло определённые неудобства. Пользуясь тем, что в венецианской армии были столь полезные и интересные войска как конные арбалетчики в большом количестве, он хотел обрушиться на французов прямо во время их движения. Сначала пощипать их на марше а затем, после того как те вынуждены будут если и не остановиться, то должным образом среагировать — начать атаку при помощи тяжёлой конницы и затем ввести в дело пехоту.

Оно, конечно, логики данная система была не лишена, вот только тогда мы де-факто исключали из боя свою артиллерию, слабо использовали терции и теряли возможность боя на заранее подготовленных позициях. Примерно это мне и пришлось высказать герцогу Мантуи, причём довольно неожиданно получив поддержку со стороны недавно прибывшей Катарины Сфорца. Герцогиня Форли хоть и не привела сколь-либо серьёзное количество солдат — просто физически не была в состоянии, учитывая, что оголять Имолу с Форли не собиралась — но в качестве символа и весьма авторитетной в Италии личности её слова имели определённый вес.

Так что венецианской лёгкой кавалерии пришлось, скажем так, заметно урезать задачи. Герцог Мантуи был не слишком доволен, но, скрипя зубами, согласился, что неразумно терять уже созданные преимущества ради других, которые могут сработать, а могут и нет. Зато если конные арбалетчики покружат рядом с движущейся французской армии, обстреляют подставившихся и попробуют раздёргать часть вражеской конницы… Уже хорошо.

Разговор на эту тему был вчера вечером, а раздергивание началось с раннего утра, благо лёгкая кавалерия венецианцев худо-бедно, но могла перемещаться и в тёмное время суток.

Успехи? Имелись, хотя ничего особо выдающегося вроде захвата одного из вражеских полководцев или убийства метким выстрелом кого-то из важных персон. Вот побеспокоить французов и их союзников удалось неплохо, заодно и провести разведку боем. Несколько же стычек с противником позволили венецианцам притащить и нескольких пленников, как французов, так и неаполитанцев, что было совсем уж неплохо. И как раз сейчас я вежливо спрашивал одного из последних, Стефано ди Альбертини, о том, какие настроения царят среди его собратьев-неаполитанцев. А тот… заливался соловьём уже по той причине, что был из числа тех, кто переметнулся на сторону французов в сражении при Реджо-Эмилии. Знал, собака страшная, что репутация у меня своеобразная, а уж приказать повесить предателя на первом же подходящем дереве могу без малейших колебаний. Собственно, именно поэтому лучше и легче всего было допросить именно этого пленника из числа имеющихся.

— Так что ты там говорил, Стефано, про настроения среди таких же как ты неаполитанцев? — вежливо поинтересовался я у пленника, который выглядел… бледно и печально. — И бодрее отвечай, как на исповеди, со всем старанием. Представь, что тут нет ни герцогини Сфорца, ни охранников, ни вот этой серьёзной синьорины с пером и чернилами… Есть только ты, я в ипостаси кардинала и твоё искреннее желание покаяться в многочисленных грехах. Ну, представил? Тогда начали… разборчивым голосом, а не шёпотом умирающего.

— Нам заплатили, Ваше Высокопреосвященство, в том наш грех, — говоривший старательно отводил глаза, ему очень не хотелось встречаться взглядом ни с кем из присутствующих. Репутация моя и Львицы Романии была хорошо известна, а Бьянка научилась нервировать окружающих одним своим видом и кривой такой, обещающей многие проблемы улыбочкой. — Король Карл избавил Неаполь не только от Альфонсо Трастамара, но и от всего ценного, что можно погрузить на повозки и подготовить к перевозу во Францию. И теперь он платит нам частью того, что было в Неаполе, очень малой частью. Швейцарцы получают намного больше!

— Я не собираюсь состязаться в щедрости с французским королём. К чему деньги тем, кто по причине мёртвости не сможет их потратить?

— В могилу деньги не унесёшь, — подтвердила Сфорца, от голоса которой ди Альбертини дёрнулся, словно через него ток пропустили. — Кардинал Борджиа спрашивает тебя другое. Готовы ли неаполитанцы отступиться от короля Франции? Вам не впервой переходить на другую сторону даже в разгар битвы.

— Они… мы боимся, Ваш-ша Светлость Всем известно, что Его Высокопреосвященство делает со своими врагами. Много таких как я, изменивших королю Альфонсо тогда, при первом сражении.

— Бывшему королю!

— Бывшему…

Эхом отозвавшись на мой комментарий, пленник снова замолк, но мне хватало и уже сказанного им. Страх! Если его разжечь в сердцах врагов, он часто помогает, но в некоторых случаях способен и помешать. Как теперь, когда один раз перешедшие на сторону французов неаполитанцы готовы были драться не столько из-за враждебности к Риму — её как раз мало у кого можно было найти… достаточно сильную, чтобы рисковать жизнью — сколько из-за реального страха перед виселицей или топором палача.

— Ты прав, поить выдержанными винами и кормить изысканными блюдами я таких как ты не собираюсь, — придавив Стефано взглядом, я выдержал небольшую паузу и продолжил. — Зато могу обещать, что не стану как-либо карать тех, кто в предстоящей битве не то что снова перейдёт на изначальную сторону, а даже просто… отойдет в сторону. Демонстративно, показательно, чтобы было ясно, что это сделано не под конец сражения, а в самом начале или до разгара битвы. И тебя… тоже отпущу.

— Ваше Высокопреосвященство!

Попытавшегося было бухнуться на колени пленника удержали стоящие по бокам охранники-конвоиры. Знали, что я подобное, мягко сказать, недолюбливаю.

— Удивлён? А зря, — хмыкнул я, наблюдая за лицом уже не такого и пленника, на котором причудливо смешались радость и неверие в происходящее, щедро приправленные глубочайшим удивлением. — Что Ферранте Трастамара, что его сын Альфонсо были… великими грешниками. Один полным безумцем, видевшим прекрасное лишь в пытках, трупах и смраде разлагающихся тел. Другой оказался просто жесток, а к тому же и неумён, раз не смог отойти в сторону от безумств своего папаши, который сейчас демонов на одном из последних кругов ада развлекает.

— Но вы же…

Заикнувшись было, ди Альбертини сразу заткнулся, чуть было язык не прикусил, поняв, что фортуна то может быть очень переменчива. Только вот захохотавшая Бьянка и ухмыляющиеся охранники совсем выносили мозг бедняге неаполитанцу. Спокойствие сумела сохранить разве что Катарина Сфорца, явно имеющая большую практику прикладного лицемерия и сдерживания истинных эмоций под маской ледяного безразличия.

— Мой враг — Франция, а точнее её король, лезущий в италийские земли. Я не питаю вражды к Неаполю и желаю правильного, доброго правителя. Но сперва надо выгнать оттуда тех, кто успел награбиться там так, что множество повозок с трудом вмещают в себя плоды этого безудержного грабежа. Можешь так и передать другим. И про обещание не карать тех, кто перестанет сражаться на стороне французов. И про то, что Борджиа желают Неаполю лишь блага с процветанием. А чтобы с тобой, Стефано, ничего не случилось по дороге, отправлю тебя со своими людьми, которые предложат корою Карлу поговорить перед сражением. Заодно у тебя появится время донести мои слова до других сынов Неаполя. Понял?

Кивает, соглашается, пытается потоком льстивых, пусть и довольно неуклюжих фраз выразить свою безграничную благодарность. Кажется, он только сейчас окончательно поверил, что его не только не повесят и не станут калёным железом взбадривать, но отпустят обратно. Мда, времена нынче… и репутация Борджиа в целом и моей персоны в частности.

— Четвёртый и последний, — фыркнула Бьянка сразу после того, как неаполитанца вывели за пределы помещения. — Но этот хоть не полный дурак!

— Да, на первых трёх надежд немного. Вроде и поняли, но мысли излагать толком не в состоянии. Голова… чтобы шлем носить и в неё есть.

Моя подруга то уже давно привыкла в подобным не шибко свойственным этому времени изречениям, а вот Катарина Сфорца в очередной раз вынуждена была призвать всю доступную ей после многолетних тренировок выдержку, чтобы не показывать истинных эмоций. Потому ограничилась нейтральными словами, хотя в глазах кое-что таки да отразилось.

— Они скажут, особенно ди Альбертини. Те трое, хоть простые солдаты, но тоже молчать не будут, Чезаре. Вы же потому и хотите «переговоров» с Карлом VIII, желаете получить немного времени, чтобы слова этих пленников донеслись до ушей других неаполитанских солдат и их командиров.

— Я и не думал скрывать очевидное от прекрасной и опасной Львицы Романии и будущей герцогини Милана, — подмигнул я Катарине. — Нет уж, обманывать союзника, в котором заинтересован на долгую перспективу, да ещё по мелочам… оставлю подобные ошибки своим врагам.

— У вас их много, Чезаре. И у меня теперь тоже, — не то реально опечалилась, не то сделала вид Катарина.

— Зато появились не только сильные союзники, но и буквально в паре шагов находится корона не самого слабого государства. Осталось лишь подойти и взять. Милан стоит риска, не так ли, Катарина?

Пристально сверлит меня взглядом и… коротко кивает, подтверждая уже ранее заключённую договорённость на эту тему. Хорошо. Теперь последний нюанс, без которого в теории можно обойтись, но лучше заранее уведомить.

— И на переговорах, если таковые состоятся, ваше присутствие необходимо наряду с моим и герцога Мантуи. Вы Сфорца…

— Ещё противовес Лодовико. Я понимаю. И помолюсь Господу, чтобы он простил всех нас, дав одержать победу в сражении.

Хочет молиться — да на здоровье, мешать и отговаривать не собираюсь. Вообще же, после допросов удалось не только подготовить людей для передачи предложения неаполитанцам — кстати, в бодром темпе надо и бумагой с печатью озаботиться, по всем правилам. Но без какой-либо торжественности, без парадного варианта, то есть незаметным листом, который тот же ди Альбертини вполне может пронести под одеждой, дабы показать друзья, товарищам и прочим. К слову сказать, там будет ещё одна небольшая, но очень интересная приписка. Получится разыграть ещё и эту карту? Просто замечательно. Нет… я ничего не потеряю.

Что ещё удалось? Конечно же, удостовериться в численности противника, в боевом духе всех частей его войска, да и степень усталости я тоже учитывал как весьма важный параметр.

Дальше… Пора из собственно Палестрины за пределы городских стен, к армии. Пусть там и Мигель, и Раталли, но всегда стоит самому пройтись по расположению частей, дополнительный раз проверить, не случилось ли чего. И для боевого духа собранных под знамёнами Борджиа головорезов это тоже лишним не окажется.

Троянский конь был заслан и даже принят. Это я про отправку в сторону подошедшей к нам французской армии одного из венецианских кондотьеров с небольшим сопровождением. «Посол доброй воли», мать его! Он должен был передать королю Франции или, на крайний случай, одному из его полководцев подписанное мной, Франческо Гонзаго и Катариной Сфорца письмо с предложением предварительных переговоров. А в качестве красивого жеста возвращались захваченные недавно венецианской конницей пленники. ВСЕ пленники, а не только неаполитанцы. Иначе нельзя, могли возникнуть подозрения. Зато так… красивые жесты никто не отменял, как ни крути.

Пока суд да дело, войска были полностью готовы к началу сражения. Авангард, центр, правый и левый фланги, резерв… И должным образом расставленные батареи, то есть на холмах, да к тому же худо-бедно, но составившие «карты стрельб». Примитивные, конечно, по причине крайней архаичности самих орудий, но за неимением лучшего и это заметно повышало эффективность ведения огня.

— Беспокоюсь я, — признался стоящий рядом и только что оторвавшийся от рассматривания противника в подзорную трубу Корелья. — И даже не за успех тех неаполитанцев, которым ты поручил кое-что передать своим… Гонзага!

— А что с ним, то есть с ними не так? Предавать нас и переходить на сторону французов они точно не станут. Я человек очень осторожный и стараюсь как можно меньше оставлять на волю случая. Мои люди внимательно отслеживают происходящее у венецианцев, там всё спокойно.

— Другое беспокоит. Гонзага хороший военачальник, но не любит прислушиватьсяк другим. Исключение — его дядя Ридольфо, но он не большой сторонник слишком новых и необычных ходов. Оба предпочитают действовать как им привычнее, а это способно доставить неудобства. Венецианцев больше, с ними приходится считаться, даже уступать.

— Всё учтено, Мигель, — успокоил я друга. — Даже если герцог Мантуи станет воевать по тем канонам, которым его обучал Ридольфо, он не нанесёт нашим планам особого вреда, разве что увеличит собственные потери, только и всего. Какое самое слабое место противника?

— Обоз с добычей!

Быстрый ответ. Абсолютно правильный ответ.

— Сюда же стоит прибавить малое число орудий, но в целом ты прав. У властителя Мантуи слюнки текут на французскую добычу, а значит он ни за что не откажется от предложения послать часть своей лёгкой кавалерии в обход, чтобы та ударила с тыла, по охране этого самого обоза. Но ведь и французы, и швейцарские наёмники очень не хотят лишиться даже части добычи. За неё они готовы драться жестоко!

— Всем нужно золото… — усмехнулась Бьянка, доселе молчавшая. — Но и нам тоже, да?

— У нас хватает выдержки и понимания, что после победы трофеи никуда не денутся. И что золото — это не самая важная часть. Куда важнее сам Неаполь, раздел которого ещё предстоит сделать наиболее выгодным для нас. И не только Неаполь. Пока же просто ждём… Для нас лучшим исходом будет прибытие кого-то из французов на переговоры. Время, оно работает отнюдь не на наших врагов и не на временных союзников. Но даже если король Франции решит атаковать сразу — мы к этому уже приготовились.

— И снова мы на фланге, — покривился Корелья. — Только теперь левом.

— Главное не где находиться, а как грамотно использовать местоположение, — возразил я. — Вот и постараемся использовать положение на фланге таким образом, чтобы противник резко расхотел нас атаковать. Батареи уже сгруппированы должным образом, осталось лишь напомнить командирам о правильных обороне и атаке. Наши то ладно, а вот вассалы Святого Престола… Эти могут позабыть, поддаться жажде славы, трофеев и понести чрезмерно высокие потери.

— Они — это не совсем мы, — испытующе этак посмотрела на меня Бьянка, ожидая реакции.

— А венецианцы — это совсем не мы. Пусть союзники, но такие, за которыми надо очень внимательно следить, чтобы потом горько не пожалеть. Слишком уж переменчива политика любой республики, особенно торговой. Сочтут, что выгоднее будет поддерживать Рим не так сильно, вот тогда и усложнят нам жизнь. А уж если взбредёт в голову с Османской империей заново договариваться… тогда будет совсем печально для наших планов.

— Планов? Каких именно?

— Позже, Мигель. Сейчас в двух словах сказать не получится, а обрывать разговор на самом интересном месте я сам не хочу. И вообще, лишнее сейчас — забивать разум тем, что даже косвенно не относится к этой войне.

Чувствовалось, что Корелья хочет сказать нечто вроде: «Сам то постоянно думаешь и о сиюминутном и о только начинающем приближаться». Однако молчит и правильно делает. Вот когда сможет одновременно гонять в голове несколько потоков мыслей, не сбиваясь и не теряя эффективности — тогда другое дело. А пока не вывел мышление на более высокий уровень, лучше воздержаться и не гоняться сразу за двумя зайцами со всем известным результатом.

Ждать пришлось недолго. Результат? Как раз тот, что доктор прописал — французы согласились на переговоры, причём даже уговаривать не пришлось. Интересно, однако! Неужто Карл VIII и его приближённые реально надеются, что им удастся договориться о безопасном проходе с учётом имеющегося на сей день расклада? Или просто хотят посредством отправленных на переговоры хоть частично, да получить представление о противостоящей им армии? Не столько о численности — это им и так известно — сколько составить личное впечатление, что часто бывает фактором не из последних. Такого я бы не исключал, учитывая наличие столь опытного и опасного человека как маршал Луи де Ла Тремуйль.

Мда… Собственно, именно он к нам и пожаловал с полагающимся сопровождением и явно снабжённый всеми возможными и невозможными полномочиями. Оставалось лишь пригласить его в спешно раскинутый шатёр чуть в стороне, дабы не любопытствовал сверх меры в глубине нашей армии, особенно касаемо расположения и численного состава батарей.

Самый минимум высокопоставленных персон, дабы не огорчать Франческо Гонзага. Он как командующий венецианской армией, я в качестве командира остальных войск… и Катарина Сфорца, чьё присутствие было важным с политической точки зрения и за ради психологического давления на маршала Франции. Корелья и Раталли были при войсках, дабы не случилось чего-нибудь неожиданного; Бьянка тоже, тяжко вздыхая, смирилась с тем, что тут ей не судьба побывать. Гонзаго, однако! Присутствие девушки, скажем так, не шибко знатного происхождения пусть даже в качестве секретаря, записывающего сказанное, ему явно встала бы поперёк горла. А конфликтовать по даже не второ-, а третьестепенным поводам я лично смысла не видел.

Но вот та самая знатность, из-за которой он хоть и косился на Львицу Романии, но вслух своего истинного отношения не высказывал — это заставило меня по иному посмотреть на некоторые намёки Родриго Борджиа относительно Бьянки. Сейчас она всего лишь Бьянка де Медельяччи, странная фаворитка папского сына и великого магистра Ордена Храма. Это немало, но в то же время не много для того уровня, куда я стремлюсь её вывести. Пусть она очень успешно учится, но набрать вес в глазах окружающих может только двумя путями, один из которых ей явно не подходит.

Выходить замуж за знатную, влиятельную и непременно зависимую от Борджиа персону… Учитывая определённые пристрастия моей подруги, подобное даже в теории очень сложно допустить. Даже если заморочиться с чисто фиктивным браком, слишком хлопотно, а это не есть хорошо. Остаётся второй путь, при котором она, как личный вассал семейства Борджиа, получит какое-нибудь герцогство, которое по тем или иным причинам будет не слишком удобным удерживать за собой лично. А потом уже трансформировать связку сюзерен-вассалы таким образом, чтобы последним стало на порядок сложнее проявлять попытки отколоться или играть в местечковый сепаратизм. Опыт веков грядущих тут сыграет на моей стороне.

Потом, всё потом и даже не на близкую перспективу. Сейчас «улыбаемся и машем» мрачному маршалу Франции, который наконец появляется в шатре и окидывает собравшихся тяжёлым таким, недовольным взором. Вот слова наоборот, более чем вежливые. Понимает, как умный человек, что ситуация сейчас для его стороны далеко не самая приятная, учитывая тот факт, что французская армия уже получала от нас по голове, а вот в иную сторону… как-то не случалось в этой войне.

— Вы пропустили нас через свои земли, Ваше Высокопреосвященство, ваш отец, Папа Александр VI, возложил на моего короля корону Неаполя, — вкрадчиво так, с показным недоумением начал де Ла Тремуйль. — Чем же вызвано то, что теперь знамя Борджиа развевается среди прочих над армией, которая преградила нам путь во Францию?

Умные слова, Ваша Светлость, — кивнул я, признавая умение маршала играть словами. — Только у всех трёх людей, сидящих перед вами, есть свои претензии к Франции. И, как я полагаю, правильно будет дать Его Светлости Франческо Гонзага, герцогу Мантуи, сказать о претензиях республики Венеция к Франции.

— Венеция и Мантуя не признают власть французской короны над Неаполем, — сверкнул глазами герцог. — Республика требует, чтобы Трастамара вернули себе власть над королевством, а король Карл VIII перестал примерять на свою голову не принадлежащие ему короны. Мы думали, что Бретань была исключением, но она стала началом.

— Вот видите. Ваша Светлость, Венеция недовольна, — улыбнулся я, разводя руками. — Тут и торговые интересы и опасения излишнего усиления вашего королевства. Уж простите, но пример Модены, Асти, Монферрата. Салуццо и той же Савойи показывает, что если французская армия куда-то вошла, то выпроводить её без очень веских доводов крайне затруднительно. А там как знать… Вдруг ваш король захотел бы прогуляться и по землям Венеции.

Гонзага пробурчал что-то подтверждающее, а маршал только и мог, что скрипнуть зубами и сохранять вежливое выражение лица Знал, хитрая его душа, что Карл VIII не остановился бы, пока не «положил в карман» короны и знаки власти ВСЕХ италийских земель, даже тех, которые изначально сказались нейтральными и даже союзными. И понимал, что я это понимаю, точнее догадываюсь, исходя из знания нутра его сюзерена.

— Его Величество поручил мне спросить, что вы хотите получить в обмен на свободный проход его армии?

Торг? Сомнительно, хотя обещать то французы могут многое, только исполнение обещанного у Карла VIII не в чести. Пример Бретани тому явное доказательство!

— Вы слышали сказанное герцогом. Впрочем, это претензии со стороны Венеции и Мантуи, маршал. У меня они совсем другие, причём совершенно не связанные с неапольскими делами.

— Тогда с чем, Ваше Высокопреосвященство? — прозвучала нотка удивления в голосе де Ла Тремуйля. Между Святым Престолом и Францией нет ни земельных споров, ни даже денежных! Вместе с тем мой король готов пойти навстречу пожеланиям Его Святейшества Александра VI.

— Вы правы, только претензии к Франции не у Святого Престола, а со стороны Ордена Храма, великим магистром которого я являюсь. Они же и денежные, и земельные. Вот, ознакомьтесь со всем списком, я же, если вам что-то покажется непонятным, поясню.

Протягивая маршалу лист бумаги, исписанный мелким, но более чем разборчивым почерком, я сохранял внешнее спокойствие… Однако до чего же хотелось даже не ухмыльнуться, а расхохотаться от души, когда маршал Франции Луи де Ла Тремуйль нехило так фалломорфировал у всех на глазах! Ведь он сейчас смотрел насписок отжатых Филиппом Красивым принадлежавших тамплиерам земель на территории нынешнего королевства, а также на суммы, которые корона была должна Ордену Храма, и те, что выгребла из орденских сокровищниц. А они впечатляли при любом раскладе.

Филипп Красивый поживился от души! Двести тысяч полноценных золотых ливров — а турский ливр весил немногим более восьми грамм — было изъято лишь из главной резиденции Ордена Храма во Франции — крепости Тампль. Почти на такую же сумму потянуло имущество из Тампля — что поделать, рыцари знали толк в красоте и ценностях.

Естественно, имущество других французских владений тамплиеров тоже перешло к Филиппу, но вот деньги почуявшие неладное рыцари успели припрятать, да так, что наложить на них лапы загребущие просто не получилось. По обрывочным сведениям они просто ушли за пределы страны… вроде даже к дружественным Ордену Храма Иоаннитам. Так что досталось Филиппу Красивому лишь то, что хоть и было ценным, но не слишком компактным.

Всё? О нет! Король Франции подгрёб под себя векселя, выданные тамплиерами многим знатным персонам, занимавшим у храмовников деньги. Немалые суммы, к слову сказать! И, само собой разумеется, переключил выплаты по ним на себя. Суммы там измерялись тысячами и десятками тысяч ливров в каждом векселе, а в целом счёт шёл на сотни тысяч. Плюс «вишенка на торте» — долги самого Филиппа Красивого и его родственников. Более миллиона ливров золотом! В общем, король был в долгах как в шелках, вот и решил разом избавиться не только от своих финансовых проблем, но и поживиться за счёт чужих — нагло так, по беспределу, даже фиговым листом не прикрывшись. Ведь абсурдность предъявленных тамплиерам обвинений была очевидна всем.

Золото… очень много золота. Двести тысяч золотых турских ливров звонкой монетой из сокровищницы Тампля, почти столько же от продажи ценностей из того же места, сто с чем то тысяч с «периферии», векселей на сумму около шестиста тысяч и миллион с гаком долга короля Филиппа и его семейки. Банальная арифметика и в результате получаем очень приблизительную сумму более трёх миллионов золотых ливров. Ливров, а не дукатов! При переводе в последние стало бы совсем грустно маршалу. Поэтому я и не стал этого делать. Захочет — сам проведёт нехитрые вычисления, чай человек грамотный.

Ну и претензии возрождённого Ордена Храма на все замки и земли, изъятые в результате судебного процесса, с недавних пор объявленного потерявшим силу, юридически ничтожным. Шах и маг, месье, шах и мат! Издевательские требования по сути, но по форме практически безупречны, сложно подкопаться. И это если не считать унизительного такого щелчка по носу у всех на виду, который при предъявлении сего документа получала Франция, король которой считал себя чуть ли не самым могущественным человеком в Европе.

Ага! Противный звук наискось разрываемого листа бумаги, и вот обрывки, уже скомканные, летят на пол. А сам Луи де Ла Тремуйль, пылающий от искренней злобы, цедит сквозь зубы:

— Мой король ни секунды не станет сомневаться, что ответить на… это. Франция готова терпеть то, что Папа Римский решил подарить сыну новую игрушку, назначив его главой уничтоженного ордена, главные из которых сгорели в очищающем пламени с божьего благословения! Или кто-то хочет, чтобы история повторилась заново?

Жестом останавливаю явно что-то пожелавшую сказать Львицу Романии. Знаю её острый язык, но вряд ли она осмелится сказать то, о чём принято молчать. Совсем молчать в присутствии кого-либо из сначала Капетингов, а затем сменивших их на троне Валуа, тоже самых что ни на есть родственников.

— Зачем повторять то, что ещё не закончилось? Ведь ваш Карл VIII Валуа такой же «проклятый король» как и Филипп Красивый Капетинг, что не пережил и на год великого магистра Жака де Моле. И трое его сыновей, смерти которых на протяжении чуть более десятка лет никто не назвал бы естественными, как и кончину их грешного отца.

Отшатнувшийся де Ла Тремуйль, полнейшая тишина… Побледневший Франческо Гонзага, серьёзная Катарина Сфорца. Я же, криво усмехаясь, продолжаю говорить то, что многие, слишком многие пытались забыть, вычеркнуть из памяти и не вспоминать, несмотря даже на происходящее.

— Беда Валуа в том, что они очень уж родственны Капетингам. Уж не потому ли при первом же из новой династии разразилась война, которую позже назовут Столетней? Страшная война, принесшая с собой неисчислимые бедствия всей Франции, не говоря уж о тех, кто ей правил в те времена. Не потому ли сменивший Филиппа VI, первого Валуа на французском троне, Иоанн Добрый проиграл самую важную для себя и Франции битву, после чего умер в плену? Карлу V не то повезло, не то мудрость позволила избежать беды… А вот следующий, Карл VI, тот и вовсе сошёл с ума. Да, именно безумие его настигло, скрывать это было невозможно, не так ли, маршал?

— Прекратите!

— Неужто? Нет уж, прекратить должны были те, кто носил корону! Только один из них, кому сильно помогла Орлеанская Дева, не то позабыл, не то посчитал лишним передать потомкам, что проклятье не умерло, а всего лишь задремало. Что оно ждёт, когда на троне окажется монарх… схожий с теми, которые навлекли на себя гнев за уничтожение Ордена Храма. Кажется, отец вашего короля кое о чём догадался в последние годы своей жизни. Интересно, предупредил ли он своего сына? Если и да, то «в одно ухо влетело, а в другое вылетело». А сейчас… Уговорили, я прекращаю. Зато проклятие так просто не уговорить. Идите, маршал, и передайте это своему королю. А лучше и другим, кто захочет слушать и будет иметь достаточно ума для того, чтобы услышать. Жак де Моле передаёт привет из могилы устами сменившего его великого магистра.

Нокаутирующий удар. Луи де Ла Тремуйль, сопровождаемый парочкой уже знакомых мне советников вышел из шатра, даже забыв про правила приличия. Хорошо хоть его сопровождающие оказались не столь впечатлены прозвучавшими словами… Но «не столь» и «не впечатлены» — это всё ж большая разница. Просто выдержки побольше оказалось, как я полагаю. Выдавили из себя подобающие слова и тихонько так удалились, потупив глазки. А вот де Ла Тремуйля пробрало до печёнок. Никак вспомнил о том, что канцлер Гийом де Ногаре, верный пёс короля, умер не самой лёгкой смертью во время процесса, а Папа Климент V спустя месяц с небольшим после сожжения Жака де Моле помер во время охоты по неизвестной причины. Более того, в церковь, где находилось уже мёртвое тело понтифика, ударила молния, вызвав такой пожар, что и хоронить нечего было.

Хм, уж не примерил ли на себя вернейший сторонник короля Карла VIII участь Ги де Ногаре? Возможно, ой как возможно! Про это я, каюсь, как-то даже не подумал. Более того, почему то в голову пришла мысль о том, что и сам Карл VIII умер донельзя дурацкой смертью — ударился головой о дверной косяк в одном из своих замков. Вроде даже в том самом Амбуазе, где сейчас находится ненавидящая его жена, Анна Бретонская. Мля-я… Тут и сам начнёшь верить в проклятье тамплиеров, особенно учитывая то, что в существовании высших сил мне так точно сомневаться не получится.

В любом случае, удалось даже больше того, на что я рассчитывал. Выигранный час времени для того, чтобы моё предложение неаполитанской части вражеской армии дошло до как можно большего числа адресатов — это само собой. Приятный же бонус заключался в том, что лучший военачальник короля пребывает сейчас в таком шоке и душевном раздрае, что руководить сражением, выкладываясь на все сто… не факт, что в состоянии. Мне же предстоит объясняться, пусть и по-быстрому, с Гонзаго и Сфорца. В основном, конечно, с герцогом Мантуи. Пофиг, прорвёмся! С учётом моего положения кардинала, сына понтифика и великого магистра Ордена Храма есть варианты. В конце то концов, не одному же Савонароле корчить из себя Глас Господень!

Папская область, Палестрина, расположение французской армии, февраль 1494 года

Карл VIII давно, очень давно не видел маршала де Ла Тремуйля в таком удручающем состоянии. По одному виду полководца становилось понятно — переговоры прошли не просто плохо, а отвратительно. Но что именно привело его в такой вид? Король хотел было спросить своего верного сподвижника, но тут сам де Ла Тремуйль открыл наконец рот, изрекая слова, которые король хотел…. А может и не хотел из-за дурного предчувствия услышать.

— Нашу армию не пропустят, да, Луи?

— Хуже, Ваше Величество, — выдохнул маршал, с трудом удерживающий себя в подобии обычного состояния. — Борджиа предъявил требования не как кардинал и «рука Святого Престола», а как великий магистр тамплиеров. Он претендует на ВСЁ, что было имуществом Ордена Храма. И он…

— Сошёл с ума, — рыкнул король. — Придётся напомнить ему, как завершился путь этого ордена! Заодно… Что-то не так, маршал?

— Простите, мой король, я сказал почти то же самое и… получил ответ, который мне хочется забыть.

Эти слова заставили Карла VIII внимательно так посмотреть на одного из самых верных своих людей. Он знал, что Луи де Ла Тремуйля сложно смутить, но ещё сложнее напугать. А именно страх сейчас витал в воздухе, стремясь добраться даже до него. Поэтому король повёл рукой, разрешая, а точнее приказывая маршалу продолжить.

— Чезаре Борджиа, как новый магистр Ордена Храма потребовал от меня сказать Вашему Величеству, что: «Жак де Моле передаёт привет из могилы устами сменившего его великого магистра». И подробно напомнил о «проклятии тамплиеров», которое висит дамокловым мечом над королями Франции.

— Ублюдок! — прошипел король Франции, сжав руку в кулак и с трудом удержавшись от желания ударить этим самым кулаком по чему-нибудь… или кому-нибудь. — Ядовитая ехидна знает, в какое место ударить… и ужалить. Про «проклятие» он сказал не только тебе, но и другим. Неаполитанцы, среди них волнения. Вместе с отпущенными пленниками он «подарил» им слова и письмо.

— И в нём…

— Самого письма нет, его не удалось найти. И даже повесить тех, кто его доставил, нельзя.

— Это помогло бы внушить страх неаполитанцам, Ваше Величество.

— Помолчите, Бернар, — отмахнулся от командира гвардии Карл VIII. — Повесим хотя бы одного, ещё сильнее убедим остальных в том, что надо бежать. Они уже привыкли это делать. Послушайте, маршал, что придумал этот Борджиа!

Тут король вкратце изложил ситуацию, которая заметно изменилась за то недолгое время, пока шли переговоры с участием де Ла Тремуйля. И услышанное маршалу сильно не понравилось. Оказалось, Чезаре Борджиа предлагал неаполитанской части войска даже не перейти на его сторону, а просто отойти и «постоять в сторонке», обещая за это позабыть про случившееся ранее и никоим образом не наказывать впоследствии. Не награждать, но и не карать. Учитывая же известность младшего Борджиа как человека, который старается исполнять данные им обещания… Одно это могло сильно воздействовать на неаполитанцев. А вдобавок и напоминание про «проклятье тамплиеров», которое поражает всех французских королей, отступающих от «праведной жизни». В послании неаполитанцам Чезаре Борджиа припомнил Карлу VIII и коварно захваченную Бретань, и нарушение священного таинства уже заключённого Анной Бретонской брака, и вторжение в италийские земли. А как начало действия «проклятия» припомнил весьма символическое и чувствительное поражение в первой же битве этой войны. Заодно напоминал, что проклятью не прикажешь, оно порой не особенно разбирает, кто виноват больше, кто меньше. И лучший способ избежать его действия — отойти в сторону от того, кто является его главной целью.

— Напиши это кто-нибудь другой — его бы не стали и слушать, — бушевал Карл Валуа. — Но он же не просто «великий магистр» вынырнувшего из зловонного болота «ордена тамплиеров», а кардинал, причём уже известный своими достижениями. Лекарство от оспы, оно действует! Вот и относятся к его словам гораздо внимательнее, чем они того заслуживают. Хорошо ещё, что этот Борджиа не уподобился Савонароле и не утверждает, что и с ним Господь говорит!

— И что с неаполитанцами, Ваше Величество?

Карл VIII, прервавшись, лишь махнул рукой в сторону д’Обиньи, приказывая говорить капитану гвардии. Тот, не скрывая своего недовольства происходящим, проворчал:

— Неапольские войска ненадёжны, они боятся Борджиа больше, чем нас. Как только почувствуют слабость — воспользуются его предложением, сохраняя жизнь и надеясь, что мы не сможем их наказать. И легенды о тамплиерах, они очень мешают. Опасно!

— То есть у нас семь тысяч, больше трети армии, может покинуть поле битвы в любое мгновение, да?

— К сожалению, мне нечем вас утешить, Луи, — покривился командир гвардии от печальных перспектив. — Разве что не обязательно все, кто-то может и остаться. Но кто… этого я не знаю. Неаполитанцы!

— И как тогда мы можем надеяться выиграть битву при меньшей численности, слабой в сравнении с противником артиллерии да ещё со сковывающим движение громоздким обозом?

Де Ла Тремуйль задал этот вопрос, только вот к кому он был обращён, маршал и сам толком не понимал. Слишком уж недавние события выбили его из привычного спокойного, сосредоточенного состояния. Полученный же ответ заставил его глаза округлиться, чуть ли не вылезти из орбит, особенно учитывая то, что ответ был получен от самого Карла VIII.

— У нас мало шансов выиграть сражение, Луи. И нам нельзя отступать в Неаполь, ожидая подкреплений. Тогда нас раздавят с двух сторон, испанцы уже высадились на юге и движутся к северу, занимая одну крепость за другой.

— Вы хотите прорываться сквозь вражескую армию, мой король? Под огнём артиллерии Борджиа, отягощёнными даже не пехотой, а обозом? Прорвутся немногие, если вообще прорвутся. Неаполитанцы… останься они верны, не опасайся мы их измены в любой момент…

— Я это понимаю! Потому заранее говорю, что нам вряд ли удастся прорваться всем, тем более со всем, что везём в обозе. Луи, Бернар, слушайте внимательно, от этого многое будет зависеть!

Оба приближённых короля Франции слушали и с каждым новым королевским словом становились всё мрачнее. По сути им предстояло придумать, как не выиграть сражение, а проиграть его с меньшими для себя потерями. Как ни странно, но второй после ненадежности неаполитанцев проблемой стала наёмная швейцарская пехота. О нет, они не собирались даже думать о сдаче или бегстве, получив столь большую по любым меркам добычу. Только в этом, в объёме и ценности добычи, и была проблема. Наёмников почти невозможно было заставить бросить тот самый обоз! На такое «псы войны» не пойдут, прежде чем не встанет вопрос о выживании.

Сказать им прямо? О, вот тогда возможно всякое, но неизменно печальное для Франции. Поставленные перед печальным выбором наёмники могли склониться к тому варианту, при котором обратят оружие против нанимателя, предварительно договорившись с изначальным противником. И ведь Борджиа вполне мог пойти на такую сделку. Что Карл VIII, что его маршал и командир гвардии успели в должной мере изучить своего, пожалуй, главного врага в этой неудачно складывающейся войне.

Поэтому то король и предложил де Ла Тремуйлю начать основную стадию сражения атакой швейцарской пехоты той части войска Борджиа, которая покажется более уязвимой. И уж точно не атаковать собственно войска этого «великого магистра», учитывая грустный опыт противостояния его новому пехотному построению с большим числом аркебузиров и массовой поддержкой артиллерии.

Втянуть врага в битву, заставить его сосредоточить немалую часть сил на швейцарцах и возможно неаполитанцах — если те сразу не увильнут от боя, чего все трое совещающихся не исключали — после чего… Атаковать кавалерией? О нет, как Карл VIII, так и его маршал помнили, что такое венецианские конные арбалетчики и как они опасны что для пехоты, что для конницы. Зато подставить как выгодную цель слабо охраняемый обоз и, с не менее глубокой печалью, артиллерию — вот это могло подействовать.

— Венецианским кондотьерам и самому Франческо Гонзага прежде всего нужны деньги и ценности из обоза, — невесело усмехаясь, выдавливал из себя Карл Валуа. — Чезаре Борджиа не обманется этим и будет призывать преследовать нас, только…

— У Борджиа мало кавалерии, — понятливо откликнулся де Ла Тремуйль. — А оторвать венецианцев от разграбления обоза у него не хватит сил. И ещё швейцарцы.

— Всё вместе, маршал. И прорвавшись, уходить через Сиену, охваченный мятежом против Медичи Ливорно, возможно даже Пизу… В Лукке уже наши войска.

— А затем Милан?

В ответ на этот вопрос командира своей гвардии король невесело так ухмыльнулся, заявив:

— После того как Катарина Сфорца стала союзницей Борджиа, я не знаю, куда метнётся Мавр! Лучше из Лукки, соединившись с отрядами Жильбера де Бурбон-Монпансье мы через Геную отступим в Савойю. Там же, приведя войско в порядок и дождавшись подкрепления из Франции, продолжим. Нельзя дать нашим врагам достаточно времени, чтобы они лишили нас большей части завоёванного.

Может Луи де Ла Тремуйль и хотел возразить по отдельным моментам, но сейчас предпочёл промолчать, выждать. Тут и напоминание о «проклятии тамплиеров» и понимание, что вот-вот начнётся сражение… И вообще неуверенность, что в этой войне хоть что-то может пойти по заранее разработанным и продуманным планам. Вырваться из ловушки, пусть даже потеряв обоз, артиллерию, даже наёмников — вот то, что заботило маршала, в этом он был полностью солидарен с королём. Остальное… подождёт.

Франция, Амбуаз, февраль 1494 года

Голубиная почта — вот то средство, которым пользовался как Диего де Фуэнтес, так и все люди, нуждающиеся в получении сведений как можно быстрее и при этом имевшие достаточно средств для подобного. Ведь хорошие почтовые голуби стоили немалых денег. Более того, их отправляли сразу двух-трёх, дабы исключить утерю послания от неизбежных печальных случайностей.

Фуэнтес располагал должными средствами. Не своими, конечно, а предоставленными ему Родриго Борджиа, Папой Римским. Хотя служил он не понтифику, а именно Борджиа и были на то сразу несколько причин. Во-первых, Диего родился и вырос в Каталонии, примерно в тех местах, откуда были родом и Борджиа. И как многие другие, когда их земляк возвысился в Риме — даже в бытность не Папой, а «всего лишь» вице-канцлером — представители многих семей сочли хорошей мыслью отправить кое-кого из своих туда, в Папскую область. Не прогадали, ведь Родриго де Борха стал хозяином Святого Престола, обойдя всех соперников.

Но не только это сделало каталонца абсолютно верным семье Борджиа человеком. Диего, по его глубокому убеждению, боялся в этом мире всего двух вещей: оспы и за жизнь членов своей семьи, то есть матери, брата и двух сестёр. Отец и старший брат погибли… не от клинка, хотя немало успели повоевать, а от «бича божьего», той самой оспы. Теперь же, после того, как именно Борджиа — чтобы ни говорили некоторые о «божественном ниспослании» — сумели найти средство, защищающее от страшной болезни, один страх исчез полностью, второй же значительно ослабел.

Отсюда и преданность, и готовность служить под знамёнами хоть самих Борджиа, хоть Ордена тамплиеров, который был восстановлен исключительно во имя интересов этих самых Борджиа.

Приказ отправиться во Францию, скрыв истинную суть под маской лекаря? Не представляло сложностей. Трудности были лишь во время обучения, когда Диего с заметными усилиями изучал хотя бы основы лекарского дела. Нужного дела, полезного, но всё же не совсем того, к чему лежала душа. Гораздо легче ему давались шпионские премудрости, в коих его просвещал сам Чезаре Борджиа. Шифрованные послания, умения заметить следящих за ним людей и самому оставаться незаметным, знания о том, что даже другая одежда способна изменить человека, не говоря уж об искусственной хромоте или поддельном шраме. Происходящий из знатного рода более чем в десяти поколениях Диего де Фуэнтес и не думал, что ему придётся почерпнуть знания у… бродячих актёров. А вот пришлось!

И пригодилось. Уже с того дня, как он въехал во Францию, прикидываясь учеником довольно известного врача Генриха фон Шлоссберга. Врач действительно существовал и, более того, был обязан тем же Борджиа, избавившим его от серьёзных неприятностей, связанных с вниманием инквизиции на землях Священной Римской империи. Алхимия… ей с давних пор занимались почти все врачи из числа тех, которые хоть что-то из себя представляли.

Сперва к королевскому двору, а точнее в Амбуаз, для лечения слабого и болезненного дофина проник сам Генрих фон Шлоссберг, обязанный Борджиа избавлением от пыток и, вполне вероятно, костра инквизиции. Затем протащил и «помощника» среди других, часто и постоянно меняющихся. А дальше… всё было так, как и планировал великий магистр Ордена Храма. Ненавидящая своего мужа Анна Бретонская охотно приняла помощь Борджиа, сулящую ей свободу для себя и восстановление независимости для своей Родины.

За то время, которое прошло со дня «союзного договора», пусть и не оформленного на бумаге, прошло не так много времени. Только и его оказалось вполне достаточно для подготовки. Жан де Риё, бывший командующий армией Бретани, прикидываясь больным, сумел собрать верных герцогине вассалов, не объясняя суть. Да и не мог объяснить, ибо сам её толком не знал. Анна Бретонская сказала верному воину лишь то, что от этого зависит независимость Бретани, у которой теперь есть действительно серьёзная поддержка. От тех людей, которые её окажут, а не отделаются лишь символической подачкой, как было во время той печальной для герцогства войны.

Поддержка действительно ожидалась серьёзная. В портах Испании уже собирались корабли, которые должны были высадить в портах Бретани из числа находящихся поближе к Ренну, её столице, часть нанятых отрядов, а также орудия и припасы. И корабли были не торговыми, а способными за себя постоять, что было особенно важно в свете событий в Неаполитанском королевстве.

Только что толку в тех приготовлениях, когда знамя и сам символ власти герцогства находится в Амбуазе, на положении птицы в золотой клетке? Маловато! Требовалось совместить Бретань и герцогиню, а для этого доставить Анну Бретонскую в Ренн. План был составлен, герцогиня его приняла, оставалось лишь тщательным образом подготовиться.

Как? Наёмники родом из Швейцарии, самые настоящие, выдаваемые за отряд, направляемый в Италию, как одно из подкреплений. Подложные бумаги, способные выдержать какую-никакую, но проверку, были готовы заранее и находились при Фуэнтесе. А вслед за бумагами притопали и сами наёмники, ранее якобы находившиеся на службе у короля Англии. И они действительно прибыли со стороны Англии, те самым подтверждая свою «легенду», как некоторое время назад, усмехаясь, поименовал подобное Чезаре Борджиа.

Большой отряд в три сотни человек под командованием Марка Штайгера, опытного и многое успевшего повидать вояки. Не сам по себе, а сопровождаемый настоящими французскими шевалье. Французы знали лишь малый элемент мозаики, в их задачи входило всего лишь сопроводить отряд, не представляя, какую цель он будет исполнять. Проклятье, да они не знали даже то, кому на самом деле служат эти три сотни швейцарцев! Имеющие глаза, способны были лишь бессмысленно смотреть, но не видеть истину.

Если что, истину, помимо Анны Бретонской и самого Фуэнтеса, знали лишь сам Штайгер и два его лейтенанта, которым дали неплохой аванс и обещали по выполнению заплатить столько, что не только детям, но и внукам останется. Равно как пообещали всем троим по замку с землями в италийских землях, да и простых солдат не обделить приятными подарками. Слово Борджиа, которому привыкали верить. А кого именно убивать… этим швейцарских наёмников смутить и тем более испугать было сложно. Они привыкли участвовать в самых разных боях, меняя сторону, оставляя после себя то кровь, то крики, то пепел пожарищ. К тому же именно отряд Штайгера успел наследить-напакостить слишком во многих местах, отчего нуждался в тихом и безопасном месте. Для кого-то шанс осесть, для других — переждать пару лет, пока всё хоть частично не успокоится. Потому и подбирали таких… замаранных и ненавидимых в слишком многих местах. Тех, кому, по большому счёту, нечего терять, но кто действительно мастер своего дела.

Был обычный день, довольно прохладный, февральский, но именно он должен был стать решающим. Ещё пару дней назад Фуэнтер предупредил Анну Бретонскую о том, что всё готово, подходящий момент настал и вот-вот подойдёт отряд тех, кто должен будет проникнуть при помощи королевы Франции в Амбуаз и… вырезать там всех, кто поддерживает её мужа и готов обнажить клинок в знак этого. Тогда Анна Бретонская сказала лишь: «Он не оставил мне выбора. Кровь не на моих руках… на его!»

Самому рыцарю Ордена Храма не было дела до того, кого хочет обвинить в предстоящих смертях герцогиня Бретани, так и не ставшая по сути своей — но не по положению — королевой Франции. Рыцарь выполнял порученную ему миссию и стремился сделать это так, чтобы у обоих Борджиа, кому он клялся в верности, не было ни малейшей возможности остаться недовольными проделанным. Уже исчез Генрих фон Шлоссберг, которому он сам недвусмысленно намекнул, что со дня на день тут станет очень опасно. Врач, мало что знавший, но кое о чём догадывающийся, послушался доброго совета и отбыл… наверняка в Испанию, чтобы или осесть там или, что более вероятно, вернуться в Папскую область.

А вот Анне Бретонской для поправления здоровья по совету врача следовало почаще совершать прогулки на свежем воздухе, на природе, в ближайшем к Амбуазу лесу. Начались эти самые прогулки давно, чтобы не вызывать удивления и тем более подозрения о приставленной де-юре стражи, а де-факто охраны из числа королевских гвардейцев. Подействовало. Теперь выезд королевы Франции на конную прогулку, без дам свиты, но в сопровождении личного врача стал донельзя привычным. Как раз то, чего и добивался Фуэнтес.

Погода… можно сказать благоприятствовала. Никакой слякоти, даже лёгкий снег выпал. Отсутствие ветра, гололёда также не наблюдалось, что было весьма важно для лошадей. И Анна Бретонская, в это утро высказавшая пожелание прогуляться чуть подальше обычного.

Повод для беспокойства охраны? Отнюдь! Такое тоже случалось. Только на сей раз это была не подготовка к действию, а первая стадия оного. Диего де Фуэнтес понимал, что чем дальше от стен крепости произойдёт нападение первого отряда наёмников и чем тише оно окажется, тем больше шансов на успех полный, а не частичный. Полный — это доставка в Ренн не только Анны Бретонской, но и её сына, дофина Франции. Хотя если вдруг что-то пойдёт не так — рыцарь ордена Храма был готов усыпить герцогиню и пусть даже против воли, но доставить в Ренн символ Бретани. Ну а если доставляемая станет совсем упрямиться… Лучше мёртвый символ «убитый слугами подлого короля Карла VIII при попытке насильно выданной замуж бежать от мужа-тирана».

Полтора десятка охраны — меньшего количества Анне Бретонской добиться так и не удалось, что было довольно неприятно, но всё же решаемо. Фуэнтес не зря тщательно создавал образ именно врача, причём далёкого от любых военных дел. Это должно было помочь, особенно с учётом тех приказов, которые получил Марк Штайгер и которым должен был строго следовать. Осталось совсем немного времени до тех пор, пока… Уже не осталось.

— Я вижу каких-то людей! — воскликнул Шарль де Грассе, один из сопровождающих королеву стражей. — Может нам вернуться? Королева…

— Спокойно, Шарль, — едва заметно поморщился д’Ассанж, командир охраны, не одобряющий чрезмерную осторожность и считающий, что тут, близ Амбуаза, мало чего стоит остерегаться. — Возьми с собой де Бриссака, д’Олонэ и де Виллама, проверь, кто это там и зачем.

Осторожному де Грассе не слишком понравился приказ, но и отказаться он выполнения он не мог. Фуэнтес, глядя на это, привычно сдерживал улыбку. Не зря же он постарался узнать как можно больше обо всех охранниках королевы Франции, дабы знать, чего и от кого стоит ожидать. Касаемо же появившихся вдали людей сомнений как раз не было — те самые наёмники-швейцарцы. Малая их часть, чтобы не вызвать чрезмерных опасений у стражи. Только в этом случае д’Ассанж приказал бы нескольким из своих людей проверить, а не скомандовал возвращаться в Амбуаз. Точный и оправдавшийся расчёт.

Было пятнадцать, осталось всего одиннадцать. Уже лучше, но недостаточно. Было бы изначально десять… Диего де Фуэнтес мигом отбросил бесполезные мечтания, сосредоточившись на имеющемся, благо знал, что вот-вот должно произойти. Пусть отряд Штайгера успешно прошёл через большую часть Франции, пользуясь поддельными бумагами и сопровождением по большому счету верных подданных короны, не знающих истинной сути происходящего, но тут… Амбуаз — это особое место, вплотную к нему не подобраться. Так что…

Подпустить вплотную, усыпить бдительность вежливостью и вроде бы верными словами, после чего — убить. Это было не ошибкой, а верным действием со стороны швейцарцев Штайгера, одним из тех, о которых было договорено. Уменьшить число охраны таким вот образом и… пришпорить коней, сокращая дистанцию до оставшихся охранников.

И вот что должен был подумать д’Ассанж, едва только он увидел, что отправленных им на разведку людей стали убивать? Естественно, что цель — убийство или захват королевы Франции, которую он обязать защищать. Отсюда и крик-приказ, чтобы четверо стражей гнали лошадей обратно к стенам Амбуаза, сопровождая королеву, в то время как он сам с оставшимися должен был задержать врага. Ведь и было то их менее двух десятков — не то число, которое смогло бы быстро и без потери времени проскочить мимо королевских гвардейцев, обученных конному и пешему бою, да и стрельба тоже не была им чужда.

Фуэнтес… радовался. Д’Ассанж поступил именно так, как был должен, то есть предсказуемо. Анна Бретонская, сопровождение из четырёх стражей и он, подготовившийся как следует. Нужно было лишь отъехать на достаточное расстояние от д’Ассанжа и тех, кто оставался с ним, готовясь задержать приближающихся с каждым мгновением наёмников, уже разделавшихся с де Грассе и тремя другими. Герцогиня Бретани предупреждена, она знает, что нужно будет сделать.

Пора! Фуэнтес мысленно возблагодарил не то силы небесные, не то своего учителя в подобных делах, да и плащ скрывающий под собой броню и… пистолеты пришёлся кстати. Новые пистолеты, римской выделки, которые было почти невозможно купить даже за большие деньги. Недавно появившиеся, они позволяли многое. Для него и вовсе создали особенные, двуствольные, специально проверенные, чтобы не давали осечек. Оставалось лишь извлечь их, что — даже обрати четверо французов внимание на сие обстоятельство — могло вызвать лёгкое удивление, но не опасения, взвести курки отработанным движением и… выстрелить. А потом снова, снова, снова. Сложно промахнуться с нескольких шагов, да к тому же в спину, да к тому же когда стреляешь в тех, кто этого от тебя совсем не ожидает. Но даже если бы Диего и промахнулся, у него за поясом имелось ещё два пистолета, правда уже обычных, одноствольных, но столь же надёжных, пристрелянных.

Пригодился запас! Убито — ну или ранено настолько тяжело, что находились без сознания — оказалось лишь трое из чётверки охранников. Последний, шевалье де Прилло, в которого пуля хоть и попала, но не оказалась смертельной, взвыл от боли, но сумел и остановить лошадь, и развернуть её в сторону совершенно неожиданного врага. Понимал, что если не прикончить Фуэнтеса, то королеву ему никак не защитить, что ни д’Ассанж, ни его люди просто не успеют. Они пока только-только обернулись в сторону столь внезапной стрельбы, ещё только начали осознавать происходящее… Только де Прилло ошибался, он не мог принять и понять, что сама королева Франции является устроителем происходящего, что все это с её полного согласия и одобрении. А потом пуля из запасного пистолета рыцаря-тамплиера, попавшая в левый глаз и вошедшая глубоко в мозг, поставила окончательную точку в его жизни.

— По дуге, герцогиня, по дуге! — заорал Фуэнтес, видя, что Анна Бретонская немного подрастерялась, не представляя, что делать дальше. — Влево и скачите по дуге!

Эти слова не оставили и тени сомнений у д’Ассанжа, вот только что он мог сделать? Уж точно не застрелить королеву Франции, такого приказа ему не было отдано. Пресекать как нападения на королеву, так и попытки самой королевы покинуть Амбуаз — это да. Но причинять вред… за такое самой вероятной расплатой было бы колесование или разрывание четвёркой лошадей на одной из площадей Парижа!

Вот поэтому глава охраны промедлил ещё несколько мгновений, а после этого стало поздно. Швейцарцы наконец то добрались до намеченных целей, а при явно численном превосходстве и выучке наёмников, не слишком уступающей гвардейской, всё было кончено очень скоро. Первая часть, пусть и самая лёгкая, подошла к концу. Однако…

— Быстро, поторапливайтесь! — покрикивал на наёмников Фуэнтес, пока те стаскивали с мёртвых гвардейцев плащи, броню, ловили брыкающихся лошадей. — Выстрелы наверняка слышали с крепостных стен. А нам нужно туда. Штайгер!

— Я здесь. Слушаю…

Немногословный швейцарец на вид был не столь уж опасен. Добродушное лицо, фигура деревенского увальня, вот только в глазах светился разум, а в моменты боя кажущаяся неповоротливость сменялась отточенными движениями хищного зверя.

— Где остальные твои солдаты?

— Близко. Услышали выстрелы — а они хорошо слушали, старательно — и теперь на рысях сюда скачут.

— Хорошо. Тогда ты остаёшься, со мной только те, кто переоделся в гвардейцев.

— Не все, — возразил наёмник. — Кровь… Не поверят, что только раненые, без убитых. Дюжина!

— Согласен, — признал тамплиер резонность замечания. — И быстро, быстро…

— Они уже готовы. Смотри.

Да, если не слишком сильно присматриваться, то швейцарцев в новых одеждах можно было принять за охрану королевы. Конечно же, если особенно не присматриваться, но тут было и ещё кое-что. Сама Анна Бретонская и он, королевский врач де Фуэнтес, что ни говори, были настоящими, а значит способными привлечь внимание именно к себе, оттянуть его от других членов изменившегося отряда. Им всего то и нужно было, что проскочить в ворота. А там уж… Фуэнтес надеялся, что умение этих швейцарцев обращаться с оружием не перехвалили, что один наёмник и впрямь был как минимум равен французскому гвардейцу в условиях неправильного боя, где допустимо всё и нет даже подобия строя. Впрочем, ему по любому предстояло это выяснить в самом скором времени…

На стенах Амбуаза и впрямь услышали выстрелы, что не могло не вызвать определённого беспокойства. Уже готов был конный отряд для проверки, что же там такое случилось, но тут… Скачущий во весь опор отряд, охраняющий королеву был замечен и опознан, равно как и присутствие самой королевы Франции, вроде бы целой и невредимой. Разве что число её охраны несколько уменьшилось, а это означало одно — произошло нападение. Более того, раз так мчатся, значит есть вероятность, что за отрядом гонятся или могут гнаться. Звуки труб, играющих тревогу, заставили гарнизон Амбуаза зашевелиться, занимать позиции на стенах, готовить орудия. Всё как и полагалось в таких случаях, как было заведено комендантом, не желающим расплатиться за небрежность собственной головой. Все знали, что Карл VIII в гневе весьма опасен.

Стоящие на стенах вскоре заметили и тех, кто преследовал. Большое количество всадников, гораздо больше сотни, может даже двух. Это значило одно — на крепость напали, причём не случайная разбойничья шайка, а кто-то гораздо более опасный, кому хватило смелости и даже наглости атаковать место, где находится дофин Франции и его мать… королева. Но вот в открытые ворота проносятся уцелевшие охранники отряда д’Ассанжа, которые явно сумели защитить королеву от…

От кого? И они ли это? Выстрелы из нескольких аркебуз, которых не имелось у людей д’Ассанжа. Свистят арбалетные болты, ещё сильнее прореживая тех солдат гарнизона, которые оказались около ворот, приблизились к переодетому, как оказалось, врагу. А те уже спешиваются, пытаясь занять наиболее выгодную позицию у открытых ворот. Зачем? Понятно всем — оставить их открытыми до того мига, когда те, другие, приближающиеся к стенам Амбуаза всадники смогут проскочить в «гостеприимно» открытую для них дверь. И королева… При взгляде на неё, укрывающуюся за прикрывшимися щитами воинами, не возникало ощущения, будто её пленили или она там против воли. Нет, она явно считала своими врагами не этих чужаков, а французов… королевой которых стала. Это также сбивало гарнизонных вояк с толку. Вроде бы и надо атаковать, но ранить или убить королеву… значило навлечь на себя почти неминуемую смерть. Вот и медлили. И даже приказ атаковать вроде и выполняли, но без подобающего рвения.

Рявкнули установленные на стенах орудия, изрыгая картечь по рассыпному конному строю атакующих. Результативно? В какой-то мере, ведь далеко не каждая картечина может пробить качественный доспех, если выстрел не с сильно близкого расстояния. А у наёмников из отряда Штайгера доспехи были даже не хорошие, а великолепные. Швейцарские наёмные отряды всегда предпочитали брать не числом, а мастерством, к тому же очень не любили, когда их убивают. Вот и заботились об оружии, доспехах, прочей амуниции.

Открытые ворота — это как отвалившаяся часть доспеха, открывающая беззащитную против острой стали человеческую плоть. Вот туда и был нацелен основной и по сути единственный удар. Штайгер ЗНАЛ, что ему приоткроют эту дыру в защите, оттого и поставил всё на единственный бросок.

Правильно поставил! И с торжествующим даже не криком, а звериным воем проскакивающие в так и оставшиеся открытыми ворота всадники-швейцарцы знаменовали собой то, что у гарнизона Амбуаза большие, очень большие проблемы. Конница внутри, которая быстро и без проблем разметала собравшихся было на привратной площади французских солдат. Другие, уже спешившиеся наёмники, уподобившиеся библейской саранче — пусть не столь многочисленной, но злобной и кусачей — поднимающиеся на стены, очищающие их от защитников. А тут ещё и крики той, которая по положению своему могла приказывать, пусть даже её редко когда слушали, повинуясь лишь самому Королю Франции и — во время отсутствия — регентше королевства. Анне де Боже:

— Я, королева Франции, приказываю! Сложите оружие и кровь не прольётся!

Пусть мало кто готов был вот так вот бросить мечи, но слова какой-никакой, а королевы, они снижали боевой дух, вносили сумятицу, заставляли хоть немного, но засомневаться в том, стоит ли так рьяно выполнять приказы отсутствующего короля при присутствующей королеве. Уже не просто бессильной затворницы, а той, на стороне которой бьётся не одна сотня умелых солдат, ничуть не уступающих защитникам Амбуаза.

Разве что королевским гвардейцам было плевать и на окрики Анны Бретонской, и на то, что атакующие их швейцарские наёмники — а их быстро познали по ругательствам, возгласам командиров и манере боя — являлись очень опасным противником. Гвардия на то и гвардия, чтобы драться даже в самых сложных условиях. Только вот далеко не весь гарнизон был гвардейским… это в конечном итоге и решило исход противостояния. Час. Именно столько времени потребовалось, чтобы остатки швейцарцев полностью завладели Амбуазом. Оставалось лишь покинуть это место. И пока Марк Штайгер носился туда-сюда, злобно рыча на истово разграбляющих замок своих солдат, Диего де Фуэнтес вошёл в спальню дофина, где Анна Бретонская пыталась хоть как-то успокоить перепуганного донельзя сына.

— Ваша Светлость, времени почти нет, — поклонившись, напомнил тамплиер. — Скоро беглецы доберутся до ближайших замков, а там верные вассалы вашего мужа. Им не понадобится много времени, чтобы, собравшись вместе, примчаться сюда, в Амбуаз.

— Я послала Манон, кормилицу моего мальчика, собрать его одежду и немногие любимые вещи… Вот и она, — Анна Бретонская бегло взглянула на запыхавшуюся от быстрой ходьбы и веса груды вещей женщину. — Манон! Одень дофина, мы уезжаем в Ренн.

— Я пришлю сюда пару швейцарцев, они помогут с вещами. И вновь скажу, чтобы вы поторопились, Ваша Светлость. Каждый миг промедления — усиливающаяся возможность для слуг Карла Валуа поймать вас и вашего сына.

Убедившись, что слова пошли и до ума и до сердца герцогини, Фуэнтес покинул комнату, чтобы решить ещё несколько важных дел. Но меньше чем через полчаса за ворота Амбуаза выехали первые наёмники. Им предстоял изматывающий путь до Ренна, во время которого нельзя было жалеть даже людей, не то что каких-то лошадей. Впрочем, последних было запланировано сменить далеко не единожды. Диего де Фуэнтес позаботился и об этом тоже.