Время московское

XI

Ночью подул северо-западный ветер и нагнал с Балтики целое стадо свинцово-серых, брюхатых туч, сплошной мягкой пеленой укутавших костромскую землю. В одну ночь лютый мороз сменился оттепелью. Снег сразу стал рыхлым, ноздреватым, а стены крестьянских изб и стволы деревьев в лесу — черными и влажными. С крыш то и дело съезжали вниз целые пласты снега, ненароком грозя придавить зазевавшегося прохожего.

Воинские игрища в честь Марса Децемврийского, затеянные князем Дмитрием по подсказке Некомата Сурожанина, должны были стать прологом к большому празднику, долженствующему, по мнению Некомата, побудить народ еще сильнее сплотиться вокруг своего князя. После циркового представления великий князь намеревался выставить народу бочки с дармовыми медами и пивом. По всей Костроме и окрестным слободам должны были быть накрыты столы с обильным угощением. К празднику готовились загодя. Как только установились морозы, в государевых вотчинах начали забивать скот и свозить его в столицу. Уже заготовили к празднику не менее пятисот бычков и тысячи свиней, а уж птицы всякой — несчитано.

Немного смущало великого князя то, что праздник приходился аккурат на предрождественский пост. Но Некомат успокаивал, говоря: «Оно и к лучшему, ваше величество. Лучше сразу брать быка за рога. Надо дать понять попам, что вы не нуждаетесь в посредниках, чтобы общаться со своим народом. А уж для общения с Создателем вам тем более посредники не нужны, ибо это вы Исусова рода, а не они. Сейчас самый подходящий момент. Митрополит Алексей помер, надо ставить своего митрополита. Поп Митяй — чем не кандидатура? Нельзя позволить, чтоб митрополита нам из Царьграда навязали. В конце концов, Михаил Тверской ваш холоп, а не вы его. Почему же он шлет вам митрополита? Поставим своего митрополита и веру подправим. Невыгодна вам эта апостольская православная вера, государь. Это церковь и вера подлого люда, простонародья. Вы же потомок богов. Почему вы должны стоять со смердами на одной ступени? Вон на Западе все правители — все холопы ваши, а народ их чтит, как богов. Ордынский царь тоже себя богом объявил. Чем же вы хуже?»

Понимал великий князь, что прав, ох прав Некоматка, да только боялся до дрожи в коленках, до желудочных колик того момента, когда новость сия известна станет преподобному Сергию. Ох, не избежать тогда неприятного разговора. Конечно, у него, у великого князя, сила физическая. Может взять любого и в бараний рог свернуть. Но как вспомнит о нечеловеческих глазищах преподобного, о его взгляде, в самую душу проникающем, самые сокровенные твои мысли и задумки, спрятанные в темные углы и лабиринты, читающем, так сразу не по себе делается. Недаром говорят, что Сергия даже медведи боятся. Да, тяжелый предстоит разговор. Но — неизбежный, ибо не ужиться двум медведям в одной берлоге, так же, как и двум хозяйкам у одной печи. Вот и получается, что прав Некомат. Ныне — самый подходящий момент.

Ристалище для цирка соорудили на широком заливном лугу, за городом. Утоптали снег, обнесли изгородью. С двух сторон соорудили леса с лавками для сидения: одну — для знати, другую — для людишек поплоше: купцов и мастеровых. С третьей стороны был крутой склон, на котором по задумке должен был собраться черный народишко. С четвертой стороны находились ворота, открывающие путь на ристалище. В дальнем углу установили шатры — для гладиаторов и коновязь — для лошадей.

О предстоящем празднике, и гладиаторских состязаниях в частности, объявлялось широко и заранее. Поэтому в назначенный день народ на ристалище собирался с самого утра. Сначала заполнилась трибуна для простонародья и склон холма, а вскоре начали прибывать и бояре с детьми боярскими и дворянами. Последним приехал великий князь в сопровождении своих ближних: Некомата и бояр Боброка, Бренко и Тютчева. С Тютчевым была и красавица-жена. Некомат уселся по правую руку от князя. Слева сидела Ольга Тютчева, исполнявшая сегодня формальные обязанности хозяйки турнира. Именно ей предстояло возложить лавровый венок на голову победителя. Бренко, Боброк и Тютчев сидели сзади. Публика, уже слегка подмерзшая, волновалась и требовала начала представления.

Распорядителем выступал Некомат. Спросив у великого князя разрешения начинать, он поднялся и взмахнул платочком, давая знак трубачам. Трубачи тут же вздели к небу длиннющие рога и затрубили, извлекая из своих инструментов жуткий рев, подобный зову матерого изюбря во время гона.

Из шатров появились гладиаторы, закованные в броню. Взобравшись на своих коней, они выстроились друг за другом, составив целую процессию. Перед каждым гладиатором шел оруженосец со штандартом, на котором был изображен родовой герб этого гладиатора. Оруженосцы были наряжены в разноцветные одежды, соответствующие цветам их господ. Процессия, приветствуемая зрителями, обошла кругом все ристалище, после чего гладиаторы спешились и разошлись по своим шатрам. Трубачи протрубили вновь, Некомат объявил первую пару сражающихся, глашатаи, равномерно расставленные вдоль всего ограждения, криками, один за другим, известили о том всех зрителей.

Простонародью забава понравилась, трибуны возбужденно гудели. Гладиаторы сражались один на один, пара на пару и даже пяток на пяток. Сражались и конными, и пешими. Ревели трубы, звенели мечи и боевые топоры, трещали разбиваемые щиты и сломанные копья. Бились не до смерти, а до первой крови или до тех пор, пока один из бойцов не попросит пощады. У публики уже появились любимцы, и их повторное появление на ристалище она встречала громовым ревом.

Великий князь, глядя на происходящее, думал о том, что Некомат вновь (уже в который раз!) оказался прав. Народу забава понравилась, хотя с воинской точки зрения в ней не было никакой пользы, скорее даже — вред, ибо боец, думающий о красоте своих действий — плохой боец. В настоящем бою, на настоящей войне он не жилец. Всего Некомат привез сорок гладиаторов, не считая оруженосцев, в основном из Англии, но были среди них и немцы, и франки, и брабантцы, и даже один венгр. «Хлеба и зрелищ, — не уставая, твердил великому князю Некомат. — Если ваш народ будет регулярно иметь бесплатные развлечения, благодаря попечительству вашего величества (а что может быть лучше гладиаторских боев?), и раза три-четыре в год бесплатное угощение, то он будет вас так обожать, что вам никакая Орда не страшна. По первому же зову под ваши знамена встанет двести, триста, нет, пятьсот тысяч человек. Вам только придется обеспечить их хоть каким-нибудь элементарным оружием и командирами. А с командирами как раз беда. Большинство ваших бояр и дворян либо выходцы из Орды, либо связаны с ней кровными узами. А вам нужны люди верные, как псы. Люди, которые будут обязаны вам всем, что они имеют».

Вот эту-то задачу и призваны решить привезенные Некоматом гладиаторы. Каждый из них получит поместье на личных землях великого князя, становясь таким образом его прямым холопом. А года через два-три, буде все пойдет нормально, можно и оруженосцам поместьица выделить. Это еще с полсотни верных людей. Каждый из них должен будет навербовать, вооружить, обучить и содержать не менее двадцати бойцов. А смогут более — пожалуйста. Хоть триста, хоть пятьсот. Вот вам и готовые командиры, да еще с собственными дружинами, которые станут ядром вновь формируемых подразделений. А строптивых, заносчивых бояр… Куда — в ссылку, на плаху? — там будет видно. «Да, Некомат — голова, — подумал великий князь. — Это ж надо такое придумать… И войско огромное не надо содержать, и в то же время щелкнул пальцами — и у тебя под окном уже стоит войско в несколько сот тысяч человек. И главное, что это войско будет послушно лишь одному человеку. Мне. Всех удельных князей — к ногтю, всех бояр — к ногтю. Никто мне не нужен. Буду единственный господин всея Руси, а следовательно, и всего мира. — Великий князь мечтательно улыбнулся. — Лучше Некомата никто цены деньгам не знает. Как сэкономить рубль да как из него два сделать, он умеет лучше всех. Именно деньги правят миром, а не грубая сила. Наверное, сам Бог послал мне такого советчика».

Турнир продолжался уже несколько часов. Великий князь слегка замерз, проголодался, да и от доброй чарки не отказался бы. Возня, происходящая на ристалище, несколько утомила его. Он чуть склонился в сторону Некомата:

— Долго еще?

— Последний бой, ваше величество, — с почтением ответил Некомат. — Обратите ваше внимание на рыцаря с розовым плюмажем на шлеме. Он будет победителем. Барон Монморанси. Весьма доблестный воин. Отличный воевода из него получится.

— Монмо… Кто?

— Монморанси.

В этот момент бойцы вновь скрестили мечи в могучем ударе, от чего клинки разлетелись и у того, и у другого. Гладиаторы схватились за боевые топоры. «Оружие у них дрянь, надо будет их нашим вооружить, — подумал великий князь. — И тут же из какого-то темного уголка сознания выскользнула мерзкая мыслишка: ведь сегодня какая-нибудь сволочь обязательно донесет Сергию». Настроение у великого князя мгновенно испортилось.

Боец с розовым плюмажем наседал. Он уже выбил щит из рук противника. Тот, беспорядочно и неловко отражая удары, отступал. Наконец, сделав неверный шаг, упал на спину. Противник занес топор для решающего удара. Публика в восторге заревела: «Бей!» Поверженный заколотил рукой по земле, подавая знак: «Сдаюсь».

Некомат встал и, подняв обе руки, призвал публику к тишине.

— Победил барон Монморанси! — объявил он, дождавшись относительной тишины. — Но прежде чем на голову победителя будет возложен лавровый венок, в согласии с древней традицией турниров великий князь повелел мне спросить вас: нет ли желающего сразиться с победителем?

Глашатаи, повторяя, понесли эту весть дальше, по всем трибунам.

— Некомат, ты же сказал: последний бой, — дернул советника за одежду великий князь. — Хватит, надоело…

— Так положено, ваше величество, это традиция, — слегка понизив голос, ответил Некомат. — Да увидите, не будет желающих. Сейчас пригласим сюда Монморанси, боярыня Тютчева наденет ему на голову венок, а вы вручите кошель с наградой. И все. Можно будет ехать отсюда.

Некомат был прав, как всегда. Желающих не находилось. Глашатаи уже заканчивали выкликать победителя, практически замкнув круг, и великий князь поднялся, уже готовый сделать приглашающий жест Монморанси, когда на дальнем конце ристалища из-за ворот раздался требовательный зов боевого рожка. Служки открыли ворота, и на ристалище въехали два всадника.

Один из них, в полном боевом облачении, послал коня легким аллюром к великокняжеской ложе. Второй же, в простой одежде, остался ждать у ворот.

— Рыцарь, ты принимаешь вызов барона Монморанси? — спросил Некомат у подъехавшего к ложе всадника.

— Не я. Мой господин.

— Как его имя?

— Зачем тебе сейчас его имя? Если он проиграет, его имя никому будет не интересно. Если же выиграет, то он назовет свое имя великому князю.

— Но достаточно ли он знатен, чтобы сражаться с бароном Монморанси? — засомневался Некомат.

— Достаточно.

— Кто за это может поручиться?

— Я. Слово ордынского мурзы.[9]

При этих словах незнакомца великий князь, ткнув Некомата кулаком в бок, даже зубами заскрипел. «Занесла сюда нелегкая ордынскую сволочь». Растерянность Некомата длилась не более секунды:

— Вам отведут шатер. Готовьтесь к бою.

Подняв коня на дыбы и заставив его сделать прыжок, сотник Адаш, ибо это был конечно же он, галопом направился к ожидавшему его Сашке.

Сидя в отведенном им шатре, Адаш и Сашка ожидали посредника для согласования условий поединка и вяло препирались:

— А если он не согласится на смертный бой? — сомневался Сашка.

— Согласится, государь, не сомневайся. Еще сам предложит. Я ему сейчас такое послание передам… Я ведь первейший мастер по матерной ругани. В их варварском языке и слов-то таких нету, чтобы описать все, что я думаю про его родню. Бывало, ваш батюшка меня всегда вперед посылал, за боевые порядки, когда надо было специально раздразнить врага…

Тут в шатре появился посредник и, не теряя времени, деловито принялся излагать условия:

— Барон Монморанси предлагает биться на конях копьями без боевых наконечников. Съезжаться до тех пор, пока один из соперников не будет выбит из седла. Победителем считается тот, кто останется на коне.

— Да кто он, вообще, такой, этот твой барон Мон… — грозно начал Адаш, вращая, как бы для забавы, обнаженный меч. — Это надо еще проверить, что он за барон. Эдак любой может приехать черт знает откуда и назваться бароном. А самого голодранца, который небось и не ел никогда досыта, пьяная подзаборная потаскуха-мать родила в сточной канаве…

— Простите, господин, — засуетился посредник, — может быть, вы сами согласуете условия поединка? А я помогу вам перевести.

— Что ж, давай, — охотно согласился Адаш и, вложив меч в ножны, вышел из шатра. Посредник поспешил за ним следом.

Адаш отсутствовал недолго, минут пять, по крайней мере так показалось Сашке. Вернувшись, он с удовлетворением объявил:

— Драться будете до смерти любым оружием. Надеется тебя убить, чтобы потом драться еще и со мной.

— Отлично. Готовь коня, еще раз проверь — хорошо ли приторочен колчан со стрелами да легко ли выхватывается лук из саадака.[10] А то вчера пришлось пару раз его буквально выдергивать оттуда. А это — время…

— Это волнение, государь. Все проверено сто раз, все нормально, но… Может быть, будешь биться обычно, без выкрутасов?

— Нет, сделаем, как задумали. Раз попали в цирк, то будем давать цирковое представление.

— Хорошо, только шлем надень и хотя бы кольчугу.

— Лишних двенадцать кило.

— Что? — не понял Адаш.

— Вес, говорю, прибавляется, прыгать будет тяжело.

— Ничего, ты малый крепкий, выпрыгнешь. Но шлем и кольчугу надень. Прямым ударом он тебя, конечно, не достанет, но царапнуть случайно может. И на старуху бывает проруха. Нехорошо это, да и некрасиво. Хорош будет победитель… Весь в окровавленном тряпье…

— Ладно, ладно, не ворчи. Надену… — успокоил его Сашка.

Появление соперников на ристалище публика встретила ревом восторга. Разъехавшись от шатров, они двинулись вдоль ограждения и остановились друг против друга в самом широком месте ристалища. Сашка оказался рядом со склоном, на котором расположилось простонародье. Он повернулся к зрителям и, подняв вверх руки, поприветствовал их. Всем стало видно, что у молодца нет с собой ни копья, ни щита, да и из защиты на нем только шлем без забрала да легкая кольчужка. Противостоял же ему полностью закованный в броню рыцарь, вдобавок прикрытый еще и мощным щитом. Публика разом смолкла. Заметили это несоответствие в вооружении противников и в великокняжеской ложе.

— Сумасшедший какой-то, — недоуменно пожал плечами Некомат. — Сейчас барон нанижет его на копье, как букашку на иголку.

— Нет, не сумасшедший, — покачал головой воевода великокняжеской дружины Бренко. — Это старые ордынские штучки, только далеко не каждому под силу такое проделать.

Некомат подал знак, трубачи затрубили, и разъяренный, как носорог, барон галопом рванулся навстречу сопернику. Сашка же, послав коня шагом, выхватил из саадака лук и одну задругой послал в барона шесть стрел. Все они застряли в его щите. Последняя стрела сошла с Сашкиного лука, когда острие копья барона было всего лишь в нескольких метрах от незащищенной Сашкиной груди. Сашка спрыгнул с седла, пробежал десяток шагов, держась за седельную луку и, вновь запрыгнув на коня, галопом доскакал до противоположной стороны ристалища. Копье барона просвистело в метре над его головой. Их с Адашем расчет оказался верен. Тяжелый рыцарь, когда цель внезапно исчезла из поля его зрения, не смог ни моментально остановиться, ни развернуться. Остановился он только у самой изгороди, развернул коня и теперь давал ему отдышаться перед новым броском.

Публика не то что ревела — она стонала от восхищения удалым молодцом, объегорившим барона.

— Бренко, это что еще за сукин сын смеет из почтенного воина скомороха делать? — недовольно морщась, спросил великий князь. — Ты его знаешь?

— Нет, государь.

Единственным человеком в великокняжеской ложе, узнавшим дерзкого храбреца, была боярыня Тютчева. Но она сидела молча, обомлев, потеряв дар речи от страха за глупого мальчишку, устроившего рискованную игру в прятки со смертью.

Барон вновь пустил коня в галоп. Выставив вперед длинное копье, он склонился к самой шее своего коня и закрылся щитом, постаравшись не оставить никаких шансов противнику. Держа лук с наложенной на него стрелой в руках, Сашка одним движением, как разжавшаяся пружина, взметнулся вверх и встал ногами на седло. Конь его стоял на месте, не шевелясь. Публика замерла в абсолютном молчании. Сашка тщательно и неспешно прицелился, натянув лук, и, когда между соперниками оставалось чуть более пары десятков метров, спустил тетиву.

В детстве он обожал ходить в никулинский цирк на Цветном. И больше всего ему там нравились гимнасты-наездники. Ой, что выделывали эти бесшабашные ребята! Как оказалось, все эти цирковые трюки не выдуманы на пустом месте, не взяты из воздуха. За ними — многовековая традиция казачества, традиция, укрепившаяся в бесчисленных битвах, традиция совместной боевой работы наездника и коня. И теперь на глазах тысяч зрителей Сашка с изяществом и легкостью демонстрировал то, чему его обучил Адаш. Конечно, риск был огромен. Сашка понимал, что второй попытки у него не будет. Колчан со стрелами остался там, внизу, притороченным к седлу. Нагнуться и достать оттуда стрелу он уже не успеет.

Сашка спрыгнул с седла в одну сторону, конь прянул в другую, а между ними промчался заваливающийся назад барон. Стрела с булатным игольчатым наконечником вошла прямо в прорезь его забрала и, пробив шлем вместе с черепом, засела в нем. Проломив изгородь, конь барона вылетел в чистое поле, а его мертвый хозяин, выброшенный из седла, свалился на ристалище. Сашка поднял руки и низко поклонился публике, после чего подошел к поверженному противнику и поднял его щит. Подозвав свистом коня, он вскочил в седло и поскакал вдоль трибун, демонстрируя щит барона Монморанси. Стрелы, пущенные Сашкиной рукой, засели в щите, образовав букву «Д», первую букву имени великого князя. Такого рева многих тысяч глоток костромская земля еще не слышала.

Сашка остановился у великокняжеской ложи и, не дожидаясь, когда будет объявлен победителем, смело пошел наверх. Напрасно Некомат, размахивая руками, пытался утихомирить публику. Рев не стихал.

Великий князь поднялся на ноги, вслед за ним и его приближенные. Только теперь Некомат разглядел, что же за соперник был сегодня у барона Монморанси. Не теряя времени, он тут же спрятался за спинами Бренко и Боброка.

— В твою честь, государь, — произнес Сашка, подойдя к барьеру и протягивая ему щит Монморанси с торчащими в нем шестью стрелами. Только слепой мог не увидеть образовавшуюся букву «Д».

— Ты как посмел убить моего человека?! — гневно спросил Дмитрий.

— Таковы были условия поединка, — спокойно ответствовал Сашка. — А я и не знал, что ты иноземцев уже своими считаешь, братец.

Никогда Сашка не отличался особой кичливостью или заносчивостью. Рос обычным московским мальчишкой в обычной средней московской семье, в обычном московском спальнике. Ну, был его отец офицером ФСБ. И что? Да мало ли в Москве народу повыше да покруче его отца… А тут… Горячей волной кровь кинулась ему в голову, будто он действительно потомок ордынских царей, а не сын среднего московского служащего. Умом Сашка понимал, что не стоит ему переть в дурь, не стоит называть великого князя братцем, да еще и прилюдно, но поделать с собой уже ничего не мог. Что называется, закусил удила…

— Кто таков?! — взревел Дмитрий, хватаясь за меч. — Имя!

— Тимофей Васильевич Вельяминов! Что, не признал, брат? — Бренко, Боброк и Тютчев тоже ухватились за рукояти своих мечей, Некомат забился в дальний угол ложи, а Ольга окаменела, как изваяние, держа в протянутых руках венок, приготовленный для победителя. — Я, брат, прислан к тебе теткой твоей, моей матушкой Марьей Ивановной, да преподобным Сергием — о важных вещах говорить, о судьбах родины нашей. Говорю не сам по себе, а от имени и по поручению матушки моей и преподобного. Вез тебе, брат, от них письма, да в дороге у меня их похитили. А похитил вот он! — Сашка вытянул руку и пальцем указал на Некомата. — Змею ты пригрел на своей груди, брат. Я его видел вместе с Мамаем. Вместе они в Орду уезжали. Он же твоему брату Мамаю и деньги дал, он же в Царьград ездил — Михаилу ярлык на великое княжение отвозил.

— Не верьте, ваше величество! — раздался из дальнего угла ложи голос Некомата. — Все врет! Где доказательства? Преподобный Сергий не посылал его сюда! Это ложь! Хитрая выдумка бунтовщиков! Он брат главного бунтовщика, ваше величество, и сам бунтовщик! Обмануть вас хотят, в ловушку заманить.

Ближние к ложе зрители уже повскакивали с мест и во все глаза глядели на происходящее, почуяв, что что-то пошло не так — вместо награждения возникла какая-то ссора. И с кем! С самим великим князем! Остальные, не понимая, что происходит, недовольно свистели.

В глубине души Сашка чувствовал, что надо бы сбавить тон, но то ли сам вид Дмитрия, крупного, грузного мужика с уже обозначившимся, несмотря на молодость, пузом, был ему неприятен, то ли его задела сплетня об особых отношениях князя с боярыней Тютчевой, то ли он за последние несколько месяцев действительно напитался феодальной спесью и гонором Вельяминовых, но вместо того, чтобы дипломатично повернуть беседу в более спокойное русло (видела бы боярыня Вельяминова, как справляется ее любимый сынок с дипломатической миссией), Сашка вдруг гаркнул:

— Уйми свою шавку, брат! Не то…

У Тютчева отвисла челюсть, руки безвольно обвисли, как плети. Дмитрий же, Бренко и Боброк потянули мечи из ножен. Время, как обычно бывало у спецназовца Ремизова перед смертельной рукопашной схваткой, потекло, как при замедленной съемке, чтобы потом свернуться и спрессоваться в самой схватке. «Перелетаю через барьер, крайнему — ногой в горло, Дмитрия — в сонную, тому, что в середине, — в глаза. В ложе тесно. Мечи выхватить не успеют. Потом воспользоваться чужим оружием — добить еще живых», — со скоростью компьютера диктовал ему мозг. Что будет дальше? Так далеко в тот момент он не заглядывал. Еще доля секунды — и замедленный фильм превратился бы в ускоренный.

Но тут Ольга Тютчева, словно выйдя из летаргического сна, потянулась к Сашке и надела ему на голову венок победителя, после чего трижды по-русскому обычаю расцеловала. Сашка опешил. Судя по всему, для всех остальных участников этой сцены поступок боярыни тоже стал неожиданностью. Той приятной неожиданностью, которая дала возможность всем не переступить роковой черты. Публика же возликовала, видя столь счастливое разрешение непонятной ей ситуации. Руки отпустили рукояти мечей, тела расслабились.

— Государь, я прошу у тебя встречи с глазу на глаз, — как можно мягче попытался сказать Сашка. — Мне есть что рассказать. Это действительно важно.

— Ты где остановился?

— У дядьки Федора.

— Жди. Пришлю за тобой. — Дмитрий развернулся и вышел из ложи.