Время московское

X

Кострома стала первым городом, увиденным Сашкой в этой своей новой жизни, где кто-то зачем-то поменял ему не только имя и биографию, но даже и внешность. Если бы только это… Но сменилась и эпоха! По чьей-то злой (или доброй) воле ему пришлось срочно переквалифицироваться из рядового жителя постиндустриального мегаполиса в вельможу-феодала, втянутого в распри и интриги, кипящие на самом верху государственной власти. И как скверно все началось! Сквернее не бывает. С одной стороны, можно, конечно, сказать, что парень оказался просто не готов к столь ответственной миссии, а с другой… Ведь это ж надо — умудриться потерять важные документы! Но ведь любому горожанину известно (неважно, XXI это век или XIV) в дороге рот не разевай — чемоданы уведут.

Размышляя подобным невеселым образом, Сашка входил в столицу великого князя Дмитрия Ивановича. Город был окружен широким рвом, за которым высился высокий земляной вал, ощетинившийся в несколько рядов частоколом. Улицы были широки и просторны (береглись пожаров), дома велики, добротны и в то же время изысканны. Видно было, что простого народишку среди жителей столицы нет. Те, кто победней да поплоше, селились в слободах, за крепостным рвом. Сашка и Адаш наугад сунулись в какой-то переулок, из него попали на оживленную улицу, приведшую их на большую площадь, заставленную торговыми рядами. За площадью высились могучие белокаменные стены великокняжеского кремля.

— Одного не пойму, — сказал Сашка, любуясь величественными кремлевскими укреплениями, — если он великий князь Владимирский, то какого черта столица его в Костроме, а не во Владимире?

— Ваш вопрос, юноша, тешит мое самолюбие. — Адаш снял шапку и погладил себя по бритой голове, как бы стараясь пригладить всклокоченный оселедец. — Я нахожу там, где никогда не искал. Оказывается, я, в смысле знаний и образованности, могу дать сто очков вперед ученому монаху, имеющему наглость выступать в роли учителя. Владимирский, юноша, он не потому, что сидит во Владимире, а потому, что владеет миром. Понятно? Влади-мир. Владеть миром то есть.

— Спасибо, что объяснил. Я действительно не знал, — поблагодарил Сашка. — Ну что, двинули во дворец к Дмитрию?

— Окстись, государь, — урезонил его Адаш. — Незнамо какие люди, без поручителей, без грамот… Да охрана нас в бердыши возьмет.

«Что ж это я? — удивился сам себе Сашка. — Боярыня Тютчева, что ли, так на меня подействовала? Совсем башкой поплохел. И то верно, какая ж охрана на режимный объект пропустит двух никому не известных людей, да еще без документов? Здесь хоть и не XXI век, но доверчивых идиотов, кроме нас с Адашем, похоже, не наблюдается».

— Постой, хлопчик. — Адаш ухватил за воротник потасканного кожушка пробегавшего мимо мальчишку. — Дом боярина Федора Вельяминова знаешь где?

— Это который Воронец, что ли? — шмыгнул носом мальчишка.

— Он самый.

— Дашь копейку, провожу. Да воротник отпусти, деревня. Я тебе не смерд какой-нибудь…

Сашка одной рукой перехватил руку Адаша, уже вознамерившегося отвесить подзатыльник свободолюбивому столичному жителю, а второй бросил пацану медную монету:

— На! Веди.

Мальчишка мгновенно вывернулся из Адашевых лапищ и, с ловкостью цирковой обезьяны поймав монетку, сунул ее за щеку.

— Давай, дядьки, не отставай! — и дунул во всю прыть.

Остановился он минут через десять напротив богатого дома, размерами не намного уступавшего родному дому Тимофея Вельяминова.

Адаш только собрался обрушить свой кулачище на воронцовскую калитку, как Сашка остановил его. Над калиткой он заметил висящее на шнурке кольцо. Сашка трижды дернул его, и где-то вдалеке ему заливисто ответил колокольчик. Адаш с удивлением поглядел на Сашку. С подобным нововведением он сталкивался впервые. Раздался шум хлопнувшей двери и хрусткий звук шагов по утоптанному снегу.

— Кто таков? По какому делу?

— Самко, ты, что ли? — обрадовался Адаш, узнавший голос старого сослуживца.

— Адаш?..

— Я. И младший боярин Вельяминов — Тимофей — со мной.

Калитка распахнулась, два усача крепко обнялись.

— А это — господин мой, боярин Тимофей, — представил Сашку Адаш. — А то — сотник Самко.

— Здравствуйте, государь, — поклонился Сашке Самко. — Пожалуйте в дом. Боярин дома и братец ваш тоже… — И добавил как бы между прочим: — Сотник-то сотник, да только без сотни.

— Почему? — удивился Сашка.

— Великий князь запретил боярам держать в городе больше десяти воинов.

— Как же так? — Тут уж настал черед удивляться Адашу. — А если враг к городу приступит?

— Ну на то у него и свои люди есть… Да и не боится великий князь внешних врагов. Милости просим! — Самко широко отворил перед гостями входную дверь и негромко добавил: — Он нас боится.

Встреча родственников была бурной и шумной; с объятиями, поцелуями и радостными восклицаниями. Боярин Федор хоть и давно не видел Тимофея, но племянника признал сразу. Всеобщий же восторг вызывало то, что убогий Тимофей наконец-таки заговорил. И не просто заговорил, а научился излагать свои мысли столь четко и правильно, что не то что образованному боярину, но и не каждому ученому монаху по силам с ним тягаться. А уж когда Сашка поведал, что прислан матушкой для переговоров с великим князем, то все тут окончательно его зауважали. Только дядька сразу стал задумчивым и печальным.

— Ох… — тяжело вздохнул он. — Давай-ка, дорогой племянничек, сядем рядком да поговорим ладком.

Сели рядком за обеденный стол, за которым могли бы насытиться, наверное, с полсотни человек. Но сели за стол лишь пятеро: Сашка, дядька Федор, его сын, стало быть, Тимофеев двоюродный брат Иван (Сашка в очередной раз мучительно напрягал свою память, но вспомнить не смог ни того, ни другого), Адаш и Самко. Ели мало, пили того меньше, так что это застолье более походило не на пир, не на торжественный обед, а на военный совет.

— То, что письмо ко мне утеряно, — невелика беда, — подытожил боярин Федор, выслушав Сашкин рассказ. — О чем писала-то матушка, знаешь?

— Ну да… Чтоб любил да жаловал. И помогал, чем можешь.

— Это и без письма ясно. Да и утрата письма самой боярыни Марьи к великому князю хоть и неприятна, но не смертельна. Все равно вести переговоры с великим князем тебе. Ты ею уполномочен. А возникнет какой-нибудь вопрос, будем думать и решать вместе. На это тебя матушка тоже уполномочила. Ну а представить тебя великому князю — так я представлю. Главное — чтоб он принять нас согласился.

— А что? Может и не принять? — быстро переспросил Сашка.

— Может.

— Ну и порядки здесь завелись… — покачал бритой головой Адаш. — Не по-ордынски это.

— У нас сейчас многое не по ордынским обычаям, — подтвердил Иван. — А после того как Мамай себя в Орде царем объявил, мы с отцом не очень-то желанные гости в великокняжеском дворце. Попадаем туда только по особым случаям, когда Дмитрий всех бояр собирает.

— И скоро ль такой случай предвидится? — поинтересовался Сашка.

— Бог знает. Может, послы какие-нибудь приедут или Большую Думу князь надумает собрать… Да… А вот то, что ты письмо преподобного Сергия потерял — вот то беда настоящая. — Федор Васильевич пригубил вина из кубка, погонял его во рту, почмокал губами, после чего, сокрушаясь, покачал головой. — Поганый купчишка… — Пояснил остальным: — Ивашка Саркисов в дар бочку кахетинского вина прислал. Врал, что лучше византийского да фряжского… Дрянь! — заключил он и тут же вновь вернулся к обсуждавшейся теме: — Князь Дмитрий остался сиротой, будучи еще совсем мальцом. Нам бы взять его в Орду да воспитать его в наших стародавних воинских обычаях, да как-то… не сообразили мы. Вот он и рос боярами своими да купчишками, в том числе и иноземными, окруженный. В Орде не бывал, она для него что-то малопонятное и чужое. Вот пока мы в Орде государственный интерес блюли, пасли покоренные страны и народы, Дмитрий тут взрослел и опыта набирался в драках с родственничками-князьями. Дождался смерти нашего царя, брата моего старшего Василия Васильевича, и… Если бы он объявил себя царем, поехал в Орду и возглавил ее, я бы его понял. И все бы поняли. Но он решил иначе. Он решил, что ему Орда не нужна, что Руси она не нужна. Нет, мол, у Руси врагов. Все народы покорены до самого последнего моря. Сам император ромейский у великого князя Владимирского в холопах числится, и никто его иначе, как Мишка Тверской, и не называет. А если так, то зачем тратить деньги на такое огромное войско? Зачем столько орд содержать? Достаточно того войска, что тут у великого князя имеется в непосредственном подчинении. А раз так, то… Десятину теперь Дмитрий в Орду не отсылает, оставляет себе. Да весь мытный налог,[6] что иноземные купцы, приехавшие на ярославское торжище, платят, тоже себе берет. Еще немного, и в Орде голодать начнут.

— Не начнут, — буркнул Самко. — В прежние времена тоже такие умники иногда объявлялись, да очень скоро их на место ставили.

— Не совсем так, — поправил его Адаш. — То были удельные князья, великому князю платить отказавшиеся. А ныне великий князь выступает против своего же войска.

— Вот теперь я все понял. Князь Дмитрий решил государство реформировать. Ох уж эти мне реформаторы… — не удержался от тяжкого вздоха Сашка. У людей его поколения слово «реформы» устойчиво ассоциировалось с нищетой, лишениями, войной на Северном Кавказе, терроризмом и прочими большими и малыми бедами и неприятностями.

— Это что еще за реформы такие? — прищурившись, с подозрением спросил боярин Федор.

— Это… — Сашка наморщил лоб, соображая, как бы покороче и почетче сформулировать свою мысль. — Это все равно что все государство перелопатить, все с ног на голову перевернуть так, чтобы кучка нечистых на руку людей, пробравшаяся к государственному кормилу, стала безмерно богата, а все остальные — нищими.

— И что… Было такое когда-нибудь? — с недоверием поинтересовался Иван.

— Было, — уверенно ответил Сашка. — Можете не сомневаться.

— Откуда ж ты про такое слышал, государь? — это уже Адаш. Настал и его черед усомниться в жизнеспособности подобного сценария.

— Ученый монах из Симонова монастыря рассказывал, — быстро нашелся с ответом Сашка. — Тот самый, который меня истории учил. Такое в Византии случилось, еще в стародавние времена.

— Ну раз в Византии такое случалось, то может быть и у нас, — согласился Самко. — Все Некоматка, бесов сын, да немцы его басурманские воду мутят. Они и лапы нагреют, а русаков-дураков по миру пустят. Не сумели силой противостоять, так они теперь хитростью…

— Не бывать этому! — взревел боярин Федор и хлопнул кулаком по столу так, что посуда жалостно звякнула. — Не допущу! Не будь я Федор Воронец…

Над столом повисла гнетущая тишина.

— Дядя Федор, а откуда у нас прозвище такое — Воронец? — поинтересовался Сашка лишь для того, чтобы несколько разрядить непонятную ситуацию, возникшую после вспышки боярского гнева.

— А-а… Это прозвище старше нашей фамилии. Расскажи Иван. — Похоже, боярин Федор начал уже успокаиваться.

— Было это очень давно, — начал Иван, — еще до Исуса, лет четыреста, а может, и пятьсот назад. Поехал наш предок в Царьград, его тогда еще Еросалимом и Троей называли. А иные говорили: Ром или Византия, как и ныне. Как звали нашего предка до той поездки, бог весть. Предание не сохранило его прежнего имени. А поехал он наниматься к ромейскому императору на воинскую службу. Тогда много русаков в Роме служило. Сошел на пристани с корабля — видит стены пред собой высокие и град велик. — Иван, видимо, не первый раз рассказывал эту историю, любил это дело и, рассказывая, начинал подражать профессиональным сказителям, поющим свои древние песни под гусли на площадях, в трактирах и иных людных местах. — Подходит к страже у ворот и говорит: я, мол, с Руси, прибыл на службу к вашему императору наниматься. «Проходи», — говорят. Идет он по городу и дивится. Улицы камнем мощенные, а дома вокруг каменные тож, да по три, по четыре, а то и по шесть и семь этажей. А самое чудное — нигде ни одной живой души. Заходи в любой дом, бери, что тебе по нраву и иди себе с богом. Но не таков наш предок был. Да тогда и в заводе у русских людей такого не было. Что такое воровство, татьба или разбой — слыхом не слыхивали. Ну вот, идет он по улице, ведет коня в поводу, и даже дорогу к императорскому дворцу не у кого спросить. И тут слышит рев страшен, как от тысячеголового зверя. «Эге-ге, — решил он, — понятно теперь, куда народ подевался. Непонятно только, почему стража у ворот ничего не знает. Что ж, делать нечего — надо со зверем бой принимать». Снимает со своего боевого коня поклажу, достает оттуда броню, облачается сам, облачает доспехом и коня своего. Оружие — на изготовку, и тронулся в ту сторону, откуда страшный рев раздается. С каждым шагом рев все сильнее, и ясно уже добру молодцу, что у зверя не одна тысяча голов. Хоть и страшно ему, но едет. И подъехал к самому логову зверя. Домище огромный, такого он еще в городе не видел. И стены у него не прямые, а бегут криво, как бы по кругу. А тут рев как раз замолк, и стало тихо-тихо. Муха за квартал отсюда пролетит — и то услышишь. И вдруг голос человеческий кричит что-то не по-нашему, потом еще один и еще, и снова страшный рык тысячеголового зверя. Поехал наш предок крутом, вдоль стены чудного дома. Глядь, ворота. Он только хотел толкнуть копьем створку, а она перед ним сама отворилась. Проехал он ворота, не оглядываясь, только услышал, как они за ним со стуком закрылись. Едет по узкому темному проходу, а впереди свет брезжит. И снова тишина установилась. Выезжает он из узкого прохода, а свет такой яркий, что ослепило его на миг, чувствует лишь, что вокруг него широко, просторно стало. И тут вновь такой рев раздался, что он на мгновение не только ослеп, но и оглох. Только к нему зрение вернулось, глядь — а уж зверь перед ним. Обрадовался казак. Он-то думал, что зверь величиной с дом, а тот всего лишь раза в четыре больше нашего волка обычного. Да с гривой густой вокруг морды. Кинулся зверь на предка, тот и вонзил ему копье прямо в пасть. Только успел копье освободить, как второй зверь подоспел. Пронзил он его копьем, да не увидел, что сзади на коня запрыгнул еще один. Когти зверя — как ножи острые. Но не пробили они толстую кояру,[7] коня покрывавшую, да и предка доспех защитил. Но присел конь со страху на задние ноги, спрыгнул зверь на землю, тут и предок с седла соскользнул, правда, копье, во втором звере застрявшее, ему бросить пришлось. Глядит, а вокруг него семь таких зверей расположились полукругом. «Не дай бог, — думает, — коня задерут. Где ж я тут такого боевого коня раздобуду?» Только успел коня по крупу хлопнуть, чтоб тот обратно в проход убегал, да меч с боевым топором обнажить, как кинулись на него сразу три зверя. Только с ними расправился, как бросились на него еще четыре зверя. Со всех четырех сторон. Будь, конечно, на казаке доспех похуже, не устоять бы ему. Но броня у него была добрая, из вороненой стали, в масле, то есть закаленная. А сталь от такой закалки становится черной как вороново крыло. И конь у него был вороной, и кояра на коне черного цвета.

Встретил одного зверя топором прямо в череп, да так, что засел там топор — не выдернуть. Второму вонзил меч в грудь по самую рукоять. Но двое других сбили его с ног, катают по земле. Не выдержали ремни. Уж шлем слетел с него, нагрудник на одном честном слове держался. Один зверь предка за руку прихватил и тянет в сторону. Сверху ему наручник мешает, а снизу зверь уже плоть разорвал и вот-вот кость сломает. А казак не может от него отбиться, ибо второй рукой мечом машет, от другого зверя отбивается. Изловчился он и отсек зверю лапу. Тот взвыл, отбежал в сторону. Тут уж он и вонзил меч прямо в шею, в гриву густую тому зверю, что руку его терзал. Пал тот замертво, кровью истекая. Высвободил предок руку из пасти и подошел к трехлапому зверю. Тот не убегал, словно желая смерти. Пожалел его казак: все одно без лапы не жилец — и ударил его точнехонько в сердце. Повалился зверь наземь, и раздался тут такой рев, что понял предок — вот теперь-то и начнется настоящая битва. А то, что было, — это так, разминка. Поднял он голову, чтобы наконец-то осмотреться. Батюшки-светы! До самого неба поднимаются крутые склоны! А на склонах — скамейки рядами, и на них — люди. И все орут, руками машут… — Тут Иван сделал паузу, переводя дух. Все, без всякого сомнения, кроме Сашки, слышали эту историю уже не один раз. В этой паузе, видимо, всем полагалось рассмеяться. И Адаш с Самко очень даже натурально изобразили короткий смешок. Даже боярин Федор Васильевич улыбнулся. — Это был Колизеум, — торжественно провозгласил Иван и для Сашки пояснил: — Это ристалище такое каменное с местами для многих зрителей. Все жители Царьграда могут в нем уместиться. Представляешь? — Сашка очень даже представлял, поэтому спокойно кивнул головой. Иван, судя по всему, ожидал от него несколько иной реакции, но, в конце концов сделав скидку на эмоциональную недоразвитость младшего брата, продолжил: — Огляделся предок вокруг. Нет никакого зверя. Все звери побитые на ристалище лежат, а еще — трупы людей, зверьми разорванных. А народ на скамейках кричит, победителя славит. Как я уже говорил, наших в те времена немало в Царьграде было. И все они в тот день вместе со всеми жителями были в Колизеуме. Кто-то крикнул: «Молодец, воронец!» Другие подхватили, и скоро уже все кричали в лад: «Молодец, воронец!» Воронец — в смысле черный весь, вороной то есть. Бегут тут к предку служки, ведут его под руки к императору. А император, оказывается, объявил, что, если сыщется такой храбрец, который львов победит, получит от него большую награду. Львы к тому времени уже много бойцов разорвали, а тут предок наш ненароком в Колизеум забрел.

Ну вот… Подводят предка к императору, тот и спрашивает: как, мол, зовут храбреца. А тот по-гречески не понимает, молчит. А охрана у императора была сплошь из наших. Вот они и кричат за него: «Молодец, Воронец!» Получил казак свою награду, записался в императорскую гвардию. А записали его так: имя — Молодец, прозвище — Воронец. Вот с тех самых пор наш род и носит это славное прозвище в память о своем доблестном родоначальнике.

— Славная история! — с восхищением сказал Сашка.

— Славная, — охотно согласился с ним Иван. — А нам бы надо сделать так, чтобы и ныне не оплошать.

— Может быть, надо начинать с великой княгини? — предположил Сашка.

— То есть? — не понял Федор Васильевич.

— Письмо к великой княгине от ее сестры у меня-то сохранилось, — пояснил он. — Обратиться к ней, передать письмо, а через нее и на Дмитрия попробовать воздействовать.

— Что ж, мысль неплохая, — поддержал Федор Васильевич. — Упросить Дмитрия, чтоб принял нас, она сможет, но помощи он нее не жди. Женщина она неглупая, но в политику не лезет.

— Вот и отлично, — обрадовался Сашка. — Пусть только устроит встречу с Дмитрием, а дальше мы сами разберемся. Вот сейчас и пойдем к ней…

— Не получится сейчас. Великая княгиня еще вчера на богомолье в Ростов уехала, — урезонил его Иван. — Это я точно знаю.

— То-то она боярыню Тютчеву домой отпустила, — сообразил Адаш.

— А вы что, и с Тютчевой Ольгой успели познакомиться? — удивился Иван.

— А как же. Не дале как вчера вечером Тимофей Васильевич ее собственноручно из полыньи выловил. Кабы не он, померла б боярыня лютой смертью.

При упоминании Тютчевой Сашка почувствовал, что кровь вновь прилила к его щекам. Хорошо еще, что собеседники, занятые разговором, не обратили на это никакого внимания.

— Великая княгиня уехала дня на три-четыре. Это она специально, чтобы в завтрашнем цирке не участвовать, — пояснил Иван. — Не любит она эти жестокие забавы.

— В каком еще цирке? — не понял Адаш.

— Некоматка гладиаторов иноземных привез. Те сражаются друг с другом, публика смотрит. Великий князь, видать, и у нас хочет этот обычай завести.

— Тьфу, срам какой… — не удержался Федор Васильевич. — Разве война — это забава? А воины — разве обезьяны?

Но его риторические вопросы остались без ответа.

— Стало быть, игрище[8] завтра будет… — Адаш, усиленно размышляя, поскреб пальцами затылок. — И великий князь обязательно будет там. А кто же будет хозяйкой турнира, если великая княгиня отсутствует?

— Это самое интересное. Похоже, ею будет боярыня Тютчева. — На лице Ивана появилась кривая ухмылка.

— То-то я гляжу, — воскликнул Адаш, — великой княгини в столице еще несколько дней не будет, а Тютчева дома побыла денек и уж вечером обратно в Кострому надумала возвращаться. Хм… Но с чего это ей честь такая? Хоть и понарошку, хоть на несколько часов, но место великой княгини занять?

— Слушок ходит… Поговаривают, что князь Дмитрий к ней неравнодушен. — Ухмылка Ивана стала еще скабрезнее.

— Я знаю, как надо действовать! — громко заявил Сашка, прерывая этот диалог. — Перед тем как наградить победителя, великий князь должен предложить сразиться с ним любому желающему. Нет? Ведь так же наш предок Воронец на ристалище попал?

— Ну, есть такое правило, — согласился с ним Иван. — Только никто не выйдет. Нет в том чести для русского человека — гладиатора в цирке победить.

— Зато победитель сможет говорить с великим князем, — возразил Сашка. — Я побью гладиатора, и Дмитрий будет вынужден выслушать меня.

— Позорно это для боярина Вельяминова, — покачал головой Федор Васильевич.

— А как же наш предок Воронец? Для него не позорно было биться в Колизеуме? Ведь мы же гордимся таким славным предком.

— Не забывай, племянник, что это было пятьсот лет назад. К тому же Воронец был простым казаком, а не сыном ордынского царя.

— Времена меняются. И мы их не выбираем. Мы лишь можем постараться честно прожить свою жизнь и умереть во славу отчизны. А в том, что может быть полезным для Руси, позора нет и быть не может.