Возвращение «Викинга»

— Были одна и две птицы. Пришли с холмов. Сначала пришла одна, потом еще две. Дофф-дофф никогда не убивают друг друга. Первую птицу убил другой зверь. А две дофф-дофф сожрали мертвую.

Ного, рассказывая, продолжал обследовать место гибели дофф-доффа. Потом, воскликнув, полез под куст и вытащил странный предмет:

— Ху-у! Что это? — Ного держал пальцами вытянутой руки рваный сапог от скафандра, Я бросил на него взгляд — и сердце едва не оборвалось. Ного сравнивал найденные ошметки с моими сапогами:

— Это нога другого Грегора? Его съела дофф-дофф? А где остальные Грегоры? — спрашивал Ного.

Немного позже я понял, что мы все-таки находились в лагуне «Викинга». Но где же сам «Викинг»? За коралловым рифом было пусто. Эта пустота мгновенно сжала мое сердце тисками безысходности. Я вдруг осознал, что у меня нет ни малейшей возможности бежать с чужой планеты. Неужели друзья оставили меня? В это не хотелось верить. Главное — не отчаиваться, успокаивал я себя. Не могли они улететь, не выяснив наших — моей и Амара — судеб…

Обрывки сапога, — как они могли здесь очутиться? Амар погиб далеко отсюда, ну, если быть точным, — достаточно далеко. Неужели кто-то еще погиб? Кто? На многих деталях скафандра отпечатан личный знак. Стоит посмотреть на подошву — я узнаю, кого из товарищей оплакивать. На подошве стоял знак Амара. Но ведь… как же так? Ничего не могу понять.

— Ного, должен быть еще один сапог! Вот это — сапог! Надо искать еще один.

Ного не нашел второго сапога. Нашел пустой кислородный баллон. Перчатки от скафандра с личным знаком Дэйва. Среди костей — ни единой человеческой.

— Ного, скажи, дофф-дофф кости глотает?

— Нет, дофф-дофф кости не ест. Мясо есть. Отрывает от костей и ест… А шакал ест мясо с костями.

Я прошел по берегу, вглядываясь в пустынный горизонт и пытаясь понять, что же здесь произошло и куда подевался «Викинг». Ного деликатно отстал от меня. Видел, что я очень удручен и, чтобы не мешать мне думать, занялся поисками моллюсков на мелководье. Временами он бросал на меня изучающие взгляды. Ему очень хочется уйти отсюда в свои заросли, подальше от большой горькой воды — но как оставить меня одного? Туземец чувствовал, что творится у меня на душе; а я не мог объяснить ему, куда девались люди, похожие на меня.

Уже прошумел над нами привычный послеполуденный ливень, а я все бродил взад-вперед по прибрежному песку. Мне казалось, что я близок к разгадке, к объяснению происшедшего здесь в мое отсутствие. Сапоги бедного Амара могли попасть на побережье, если только мои друзья ходили на холмы, нашли то, что осталось от погибшего, и все принесли сюда. Здесь, на берегу, моих друзей настиг птицеящер. Вероятно, это был тот самый экземпляр, что напал на Амара и преследовал меня. Ледяная струя из кислородного баллона прикончила его.

Два других монстра, очевидно, следовали за первым в некотором отдалении, и моим друзьям, которые опасались их нападения, пришлось поспешно удирать, и они бросили баллон, который на корабле можно было опять заполнить, перчатки Дэйва, который очень бережно следит за своими вещами…

Оставалось непонятным, почему астронавты не уничтожили двух этих птицеящеров, как и первого? Баллоны с кислородом у них были, а Марк после нашего исчезновения не позволил бы отправиться на берег группе меньшей, чем в четыре человека.

Не исключено, что в схватку астронавтов с птицеящерами вмешался еще кто-то, чьих следов не удалось обнаружить. Жаль, я об этом никогда не узнаю. Из оставленных на берегу предметов ясно, что астронавты не возвращались больше к месту схватки. Почему? Они могли спокойно вернуться на берег после того, как миновала опасность. Или не пожелали рисковать из-за пустого баллона и Дэйвовой перчатки? Горько думать, что они бежали на «Викинге». Можно ли их понять? Можно. Когда нас меня и Амара — долго не было, связь с нами потерялась, они направили на берег поисковую группу. Группа обнаружила следы трагедии, посчитала, что гибель Амара является доказательством и моей гибели. В таком случае теряется смысл в дальнейших поисках. Мои друзья, очевидно, сочли невозможным оставаться в этом районе и отправились дальше. Куда, в какую сторону — этого я не знаю. И где теперь их разыскивать?

Я сидел на песке, смотрел в океанские просторы с чувством безнадеги и думал о своих товарищах. Что они делали бы на моем месте? Что делал бы Марк? Что делал бы Дэйв? Не думаю, что Марку на моем месте помогло бы тонкое умение разбираться в человеческой душе. Дэйв, не сомневаюсь, мог бы с большим успехом выкрутиться из критической ситуации. Он крепок и находчив. А я слаб и беспомощен…

Что ждет меня впереди? Годы и годы скитаний на чужой планете. Годы страданий и тоски. К ним я, как видите, не очень готов. Ясно что Грегор Ман, как житель Земли, пропал. Если моим товарищам удастся на «Викинге» вернуться на Землю, они расскажут о нашей гибели. Наши имена занесут на мраморную доску во Дворце Космонавтики, где уже светится золотом имя Лены Так что ты умер, Грегор Ман, а человек, сидящий на пустынном берегу лагуны, — твоя тень, наделенная способностью вспоминать о своем человеческом прошлом. Мои печальные размышления прервал Ного. Он давно уже ходит вокруг да около, теперь, видимо, посчитал, что хватит отсиживаться:

— Дофф-дофф очень глупый и вонючий. Всегда голодный. Всегда бегает. Если ты прячешься на дереве от Большого Гривастого или гиен, они не уходят. Ждут, что ты спустишься на землю. Дофф-дофф не ждет. Он тебя на дереве не видит. Не чует твоего запаха, потому что сам вонючий. А ноги у него… у-у-у… сильные. Сильнее, чем у Большого Гривастого. Дофф-дофф не поймает Ного.

Туземец потянул шевелящимися ноздрями воздух, ударил себя в грудь и неожиданно заключил:

— Идем отсюда, Грегор!

Он развернулся и решительно направился в сторону леса, туда, где деревья были особенно мощными и зелеными. Нам повезло: не встретились дофф-дофф и другие опасные звери. Через три дня мы пересекли глубокую впадину и начали подъем в гору, где, по словам Ного, дофф-дофф не живет:

— Дофф-дофф сюда не приходит. Он живет в кустарнике недалеко от горькой воды. Он пьет горькую воду.

Не живет так не живет. Я знал, что Ного не выдумывает ничего, но еще оставались другие хищники! Впрочем, других я не боялся так, как этого страшного птицеящера, вынырнувшего словно из древних эпох.

Все последующие дни, а их было много, не могу даже сказать сколько, как-то снивелировались в моей памяти, стали похожи один на другой, хотя нельзя сказать, что ничего с нами не случалось — в джунглях так не бывает. Каждый новый день мы начинали с охоты, поскольку голод, как известно, не тетка. Чем раньше она удавалась, тем больше светлого времени уходило у нас на дорогу. Бывало, что охота не удавалась, и тогда на следующее утро мы становились более кровожадными, охотясь на мелких птиц и зверьков. Я многому научился у Ного, стал более ловким и осторожным. Мы уходили все дальше в глубь материка. Мне, собственно, теперь все равно было, куда идти, но мне любопытно было, чем руководствуется Ного, направляя наш путь.

Однажды я спросил Ного, куда и зачем мы идем? Ного посмотрел на меня так, будто я спросил невесть что:

— Там, за холмами — еще холмы. Высокие холмы. А за ними — скалы, где ничего не растет. Там тяжело идти и очень жарко. После этого мы снова спустимся вниз. Маленькие холмы. Много озер и луж. Много деревьев, кустов, травы и дичи. Там от скал до берега Большой Воды охотятся люди Ного.

Я вспомнил, что Тен определил ширину этого материка в 4600 километров. Получается, что мы столько должны пройти? Через весь материк до противоположного берега?

— Это очень далеко, — возразил я, — надо много идти.

— Нет, не далеко! Идти надо вот столько дней! — Ного показал на пальцы рук и ног и еще раз — рук.

— Тридцать дней? — если учитывать задержки на охоту и неторопливость Ного, мы за это время пройдем не больше 250 километров. Ного видит, что я сомневаюсь, поясняет дальше:

— Когда не идут дожди и вся трава высыхает, народ Ного идет к Большой Воде пить воду. Там живет много крокодилов, а дофф-дофф нет. Там вода не горькая.

Так я узнал о Большой Реке, куда отходило племя в сезон засухи. Но сухой период был еще впереди. Пока еще ливни и грозы заявляли о себе во всю свою силу. Однажды молния ударила в ствол дерева, под которым мы прятались от дождя. Оглохшие от грохота, мы отбежали в сторону. Пламя поползло по стволу, — дерево сгорело бы, если бы не сильный дождь. Он загасил пламя, остался обугленный след от удара. Я вздрогнул, представив, что было бы, если бы мы сидели у самого комля. Самое меньшее — контузило бы.

Когда кора еще дымилась, когда тлел в ней слабый жар, Ного попытался осторожно отделить кусочек тлеющей коры. Ему это удалось, но искорка жара погасла, к большой досаде туземца. Ного что-то сказал, чего я не понял. Позже я узнал, что Ного и его сородичи пользуются огнем, но добывать не умеют. Они отламывают тлеющие головешки от подожженных молниями деревьев и носят их, и хранят в обмазанных глиной корзинах. Их «переносной» огонь хранится от костра до костра.

Теперь я внимательнее смотрел под ноги. Внимательнее рассматривал наносы камней в устьях речушек и оврагов. И вскоре нашел то, что было нужно: обломки кремня. Высмотрев сухое дерево, я тяжелым камнем измочалил кусок коры, свернул ее в комок, приложил к острому краю осколка. Другим осколком стал бить по первому, чтобы высечь искру. Ного наблюдал за моими действиями с большим интересом:

— Что ты делаешь?

— Хочу сделать огонь.

— Вру-у самый большой колдун. Он не умеет делать огонь, — заявил Ного, подвергая сомнению мои способности.

— Не знаю, кто такой Вру-у, а я огонь добуду.

Моя уверенность покоилась на сугубо теоретических познаниях. Я никогда в жизни не добывал огня первобытным способом. Я бил кремнем о кремень, искры появлялись, но трут не зажигался. В чем же дело? У кремневых искорок не хватало силы зажечь волокна коры. Искры просто гасли в них. Тогда я наскреб с обугленного места на дереве немного угольного порошка и насыпал на трут таким образом, чтобы искры при ударе попадали на порошок. Но сначала пришлось дождаться, пока знойное солнце все хорошенько просушит. Охота в этот день была успешной, Ного терпеливо следил за моими попытками:

— Надо бить камень до тех пор, пока он не отдаст огонь, — советовал Ного наставительно.

— Глупый дикарь! — воскликнул я на незнакомом туземцу языке, — не воображай себя большим докой! Огонь будет!

Ного воспринял мои слова как заклинание кудесника, тем более, что вскоре трут начал дымиться — тонюсенькая ниточка дыма закурчавилась над искрой. Я легчайшим дуновением довел ее до кондиций и попросил Ного быстро собрать побольше сухой травы и веток…

Ного смотрел на меня с уважением. К нему примешивалась изрядная порция страха — как же, слабое, не виданное в здешних местах существо, которое не может одолеть даже охромевшую антилопу, сделало то, чего не смог даже могущественный Вру-у! До сих пор туземцы уверены, что огонь с неба посылает Великий Небесный Колдун. Теперь Ного увидел, что странный человек добыл огонь из камня. Значит, он тоже кудесник!

Протягивая руки к огню, я испытал смешанное чувство благоговения и внутренней неловкости, словно уличал себя в недомыслии. Слабое у тебя воображение, Грегор, укорял я себя, — столько времени ты болтаешься здесь, а не удосужился вспомнить о древнем способе добывания огня!

В оправдание могу сказать, что я только однажды в своей земной жизни разводил костер. Это было во время школьной экскурсии с ночевкой на опушке леса. И все. В земном цивилизованном мире огонь ушел в недра теплоэлектроцентралей. Я знал людей, которые не только ни разу в жизни не разводили костра, но и не видели его живого пламени…

И если я волей судьбы попал на первобытную планету, то должен был в первый же день вспомнить о древнейшем помощнике человека и вызвать его к жизни. Впрочем, я слишком придирчив к себе. Как же я мог добыть огонь, если с первых дней попал под непрекращающиеся ливни? Не мог. Но ты, осваиваясь понемногу с диким образом жизни, слишком уж копируешь Ного. Подумай, твои прапращуры еще полмиллиона лет тому назад имели примерно такой же уровень развития, как сегодня на этой планете сородичи Ного. Они еще не дошли и не скоро дойдут до уровня неандертальцев, разве что ты поможешь им, приобщая к современной цивилизации. Но это уж заведомая глупость, поскольку для этого надо бы Ного, например, увезти в Европу. Так что не о цивилизации речь. Пока что надо научить Ного добывать огонь. Пусть он почувствует себя хозяином огня. Помни, копируя образ жизни и поведение Ного, ты регрессируешь, дорогой Грегор, а надо вести себя так, чтобы Ного копировал тебя. Ты понимаешь, Грегор, что речь идет не о внедрении письменности или календаря среди дикарей, до этого им придется идти еще 300–400 тысяч лет, — речь об овладении первичной технологией. Здесь тебя сам Бог послал на эту планету. Помоги дикарям. И начни с Ного. Потихоньку, не торопись. Представь себе, как повели бы себя на твоем месте Дэйв или Андрей. Ты стал жителем этой дикой планеты. Продумай для себя линию поведения среди дикарей. Что они собой представляют, ты знаешь по Ного. Ты понимаешь, что Ного, наверное, далеко не худший экземпляр… С чего начинало человечество первый шаг на пути к вершинам современной цивилизации? С овладения огнем, с каменного топора… Дерзай, Грегор!

Пытаюсь вспомнить, о чем шла речь на кафедре археологии в университете. Что запомнилось? До смешного немногое. Палеолит, мезолит, неолит… Особенности материальной культуры? Не помню. Зато хорошо знаю «камешки», как любил ехидничать Марк. С первого взгляда определяю любую руду по образцам. По геологическому строению поверхности определяю, что находится на глубине. Узнаю, что где искать. Смогу разыскивать материалы для изготовления каменных орудий; исследуя горные породы, могу находить металлические руды… Возможно, в этом будет смысл моей жизни на чужой планете. Научу Ного и его плоскоголовых выплавлять металлы. Открою перед ними возможности такого развития, что они за годы смогут проходить тысячелетние этапы земной цивилизации. Они не знают, что такое копье, дротик, что представляет собой лук… Я ко всему их приобщу. Эта планета бедна интеллектом и научными знаниями, бедна технологически. Я должен буду использовать свои знания на всю, как говорится, катушку!

— Только надо вооружиться настойчивостью — и тогда любой замысел будет нам по плечу, верно, Ного? — я протянул руки к пламени. — Как добыли огонь, так добудем и все остальное, что нужно для цивилизованной жизни!

Не знаю, как Ного истолковал непривычные для его слуха слова, только на меня он смотрел со страхом:

— Огонь хорошо горит, Ррегор, не надо больше колдовать! Не надо, Ррегор!

Туземец встревожен не на шутку. Он отскочил от костра и схватил дубинку. Мне показалось, что одно неосторожное движение с моей стороны — и Ного или обрушит ее на мою голову, или бросится бежать без оглядки. Ни то, ни другое меня не устраивало. Это урок. Может, мне и удастся помочь Ного и его сородичам, но если я буду вести себя без должного такта, без разумной осторожности, то скорее всего моя жизнь закончится бесславно.

— Кто ты, Ррегор? — спрашивал меня Ного, когда прошло напряжение. Он смотрел на меня новыми глазами. — Где охотится твой род? Зачем ты пришел сюда?

— Я тебе все расскажу. Не сейчас. Потом. — Я старался успокоить Ного, одновременно соображая, как рассказать ему о себе, о Земле, о «Титане» и «Викинге». Я располагал мизерным запасом туземных слов, но, думаю, туземный язык вообще был слишком беден для того, чтобы общаться на самом элементарном уровне многих современных понятий. Что поймет Ного, если я скажу ему, что в Солнечной системе на расстоянии трех или четырех парсеков отсюда есть планета Земля, что люди создали на ней космические корабли, на одном из которых мы и прилетели сюда, потерпев по пути достаточно серьезную аварию…

Все это я должен буду перевести на язык доступных Ного и его сородичам понятий. Наблюдая Ного, я получил кое-какие представления о круге этих понятий. Что ж, будем сочинять примитивные мифы и сказки.

На землю — допустим условность такого слова — спускались быстрые сумерки, а в небе начали громоздиться грозовые тучи. Мы выбрали место, где скальная глыба нависала козырьком, и перенесли туда огонь. К этому времени Ного уже довольно умело мог разводить костры. Мы расчистили от камней площадку и сносно устроились на ночь. Когда ночные тени, сгущаясь, постепенно скрыли от наших глаз окрестные скалы, а пламя костра устроило причудливый танец светотеней, я рассказал Ного историю своей одиссеи.

В последнее время Ного выглядел озабоченным. Его озабоченность росла по мере приближения встречи с единоплеменниками. Я так и не понял, каким образом Ного оторвался от сородичей и оказался там, где мы встретились, — не позволял запас слов. Иногда Ного начинал что-то рассказывать, но я только делал вид, что понимаю. Когда мы вышли из леса и впереди перед нами открылись холмы и скалы предгорий, я подумал, что нам надо обзавестись оружием. В безлесной зоне вооружиться будет труднее. Я сказал об этом своему спутнику, и он согласился. Ного нашел подходящее по крепости дерево, из которого мы вырезали себе дубинки. На тяжелые концы дубинок я натыкал кремневых острых осколков, так что один вид этого оружия устрашал. Мне удалось найти тонкое стройное деревце, из которого я смастерил пику длиной около двух метров. К ней я привязал с помощью лыковой веревки острое каменное лезвие, но веревка скоро разлезлась. Я попробовал прикрепить его жилами убитого животного. Крепление просто-напросто гнило в условиях постоянной влажности, а когда пересыхало на солнце, то крошилось. От пики пришлось отказаться. Оружие должно быть надежным, иначе это может стоить жизни.

Путь в гору становился все тяжелее. Позади остались известняковые скалы. Их сменили скалы вулканического происхождения, окруженные чахлыми засухоустойчивыми кустарниками и деревцами. Временами нагромождения скал становились труднопроходимыми. Дичи стало меньше. Мясо в нашем поход-меню уже не числилось, и мы перешли на растительность. Мой желудок легко смирился с похожими на кактус кочанчиками. Очищенные от колючек, сладковатые, они выручали нас в этом безмясном краю. Стало хуже с водой. Иногда встречались журчащие в расселинах скал ручейки, иногда — лужицы. Я спросил Ного, сколько дней уйдет у нас на такую дорогу? Он показал два пальца. Подумал — и показал три. Ну, три дня — это терпимо. Наш путь уперся в крутой обрывистый кряж, который казался непроходимым. Тучи проплывали над ним, едва не касаясь острых скальных выступов. Ного остановился перед кряжем и приветствовал, как старого знакомого. На его лице блуждала улыбка:

— Мы пойдем туда, — сказал Ного, указывая на гребень, — а завтра будем идти вниз. Там опять лес и много дичи. Там охотятся люди Ного. Там много-много дичи, — повторил туземец.

Пройдя немного вдоль отвесной стены, Ного начал втискивать свое массивное туловище в расселину, расколовшую кряж снизу доверху. Я посмотрел на нее и ахнул — по этой трещине разве что кошке карабкаться! Делать нечего — если Ного пролезет, то и мне не остается ничего другого, как следовать за ним. Ного полез, да еще как ловко! Впрочем, и мне показалось трудно лишь вначале. Так проползли мы по расселине метров пятьдесят. Потом мой спутник остановился и начал прислушиваться. Я тоже уловил какой-то шум: то ли схватка, то ли игры каких-то животных, судя по всему — довольно крупных. Ного колебался и я понял, что надо бы вернуться. Да разве по этой чертовой трещине можно спуститься! Подниматься — еще куда ни шло. Спускаться невозможно. Ного полез дальше, верно, решил: будь что будет. Расселина немного разошлась, мы остановились на небольшой площадке, откуда узкий карниз увел нас вдоль скалы с внутренней стороны. Через несколько десятков метров, завернув за угол, мы увидели внизу довольно просторную площадку, на которую можно было войти только по неширокому ущелью снизу. Но не это главное.

На площадке я увидел группу зверей. Один из них был весьма странного вида, ростом с быка. Верхняя челюсть у него заканчивалась примерно полуметровым мускулистым хоботом. Если быть точным, хобот это сильно вытянутая верхняя губа, а из нижней челюсти, странно отогнутой вниз, торчали два мощных клыка. Вокруг странного животного на расстоянии двух-трех метров расположились хищники из породы кошачьих, напоминающие рысей. Раны на плечах, шее, спине жертвы говорили об упорной схватке. Кошки казались усталыми, выбивающимися из сил, но и их жертва не выглядела бодрой. Кошки, передохнув, бросились в атаку. Их было пять или шесть, желтошкурых, с темными пятнами по бокам. Жертва отбивалась, прижимаясь к скале, не позволяя кошкам наброситься сзади. Она била коротким хоботом, копытами и клыками. Некоторые кошки тоже были ранены. Гибкие, пружинистые, они затеяли вокруг обреченного травоядного танец смерти.

Я осмотрелся. Получалось так, что звери перекрыли нам дорогу. Мы должны спуститься на площадку, занятую ими, и дальше снова идти, ползти, карабкаться в гору. Ного тоже осматривался. Карниз, на котором мы стояли, проходил в шести-семи метрах над площадкой. Звери, занятые схваткой, поначалу не обращали на нас внимания.

— Этот, большой, кушает корни и ветки. Убивал наших охотников. Эти, прыгающие, очень злые. Тоже убивают охотников. Они убьют сначала большого, потом нас. Надо уходить. — Ного, цепляясь руками и ногами за выступы камней, начал подниматься наискосок вверх по ущелью. Я понял его замысел: обойти площадку поверху до того места, где стены ущелья сближаются на расстояние около метра. Затем можно перебраться на противоположную стену и продолжать дальше наш путь.

Из-под ноги туземца сорвалась огромная глыба и с грохотом обрушилась на площадку. Хорошо, что Ного не перенес на нее всей тяжести своего тела, — он полетел бы вслед за глыбой. Между тем, глыба, упав на площадку, задела одну из кошек. Та издала яростный вой и начала грызть заднюю часть своего тела, куда пришелся удар. Кошки оторопели, и я подумал, что если бы «хобот» бросился на них, они, пожалуй, отступили бы, тем более что они задрали вверх головы и начали злобно завывать. Это уже по нашему адресу. «Хобот» упустил благоприятный момент. Уже в следующую минуту кошки усилили нападение с удвоенной яростью. Одной из них удалось вскочить «хоботу» на спину. Она вонзила в спину жертвы когти четырех лап, а в шею — клыки. Другая кошка взвилась перед животным и вцепилась клыками в горло. Остальные в это время тоже не бездействовали. Одна начала рвать жертве брюхо, другая силилась перегрызть сухожилия на задней ноге. После того, как травоядному раздробили позвонки шеи, оно упало и придавило кошку, которая рвала брюхо. С этой секунды схватка завершилась, и начался кровавый пир хищников, очевидно, совсем обезумевших от голода. Даже та кошка, у которой волочились задние лапы, подползла и стала яростно отрывать куски плоти…

Развернувшееся перед моими глазами зрелище потрясло меня. Насколько привычен к таким пиршествам Ного, но и он как-то сжался, подавленный свирепостью кровожадных кошек.

— Мы спрыгнем и побежим! — сказал Ного.

— Куда спрыгнем? — спросил я. Ного показал взглядом. Он предлагал спрыгнуть на площадку в нескольких метрах от хищников! А потом бежать вниз по ущелью, надеясь, наверное, что кошкам теперь не до нас.

— Нет, Ного, они догонят нас!

— Если будем сидеть здесь, они съедят толстокожего и доберутся до нас, — сказал Ного и, прежде чем я успел возразить, соскочил с карниза на площадку и помчался, оставив свою дубинку возле меня. Конечно, он был уверен, что кошки, занятые пожиранием толстокожего, просто проигнорируют его. Не тут-то было! Одна из кошек подняла голову. В ее пасти висел кусок мяса. Увидев дерзкий скачок Ного, она взвилась, в прыжке проглотила кусок и рванулась за туземцем. Заметив это, Ного, словно выброшенный из пращи, метнулся на выступ скалы, торчавший из противоположной стены. Кошкины мощные когти царапнули скалу в нескольких сантиметрах от ноги туземца.

Когда она прыгнула снова, Ного стоял на выступе, поднимая тяжелый камень. Мне показалось, что кошка скорее пугала, чем действительно пыталась достать туземца. Она угрожающе фыркнула и вернулась к пиршеству.

Ного выглядывал из-за скалы на площадку:

— Гррегор! Ты видел? Ного — молодец! — говорил он, потрясая кулаками.

— Молодец-то молодец, но что делать дальше? Ты там, а я здесь. Так и будем сидеть? Дубинку зачем оставил?

Кошки, раздирая мясо, с некоторым удивлением вслушивались в наш разговор; весь их вид словно говорил: болтайте, болтайте, скоро и до вас очередь дойдет.

И Ного, и я — мы оба понимали, что у нас одна дорога — вниз по ущелью. Пока кошки здесь, у нас вообще нет дороги. Ного допустил оплошность. Я прижимался спиной к скале и думал, как же выбраться из этого опасного положения. Разделившись, мы еще больше усугубили его… Не могу понять Ного. Допустим, он мог понадеяться на свою силу и ловкость. Но ведь надо было подумать и обо мне! Он знает, что я не так ловок и не очень силен. Последуй я за Ного, в самый раз угодил бы кошке в лапы. Это было легко предвидеть. А теперь сидим на камнях и жаримся на солнцепеке. До сумерек остается часа четыре. И ничего нельзя придумать…

Мои размышления прерывает яростное рычание, жалобное мяуканье. Кошки почти сожрали жертву и теперь дерутся из-за каждого куска. Обе покалеченные тоже дерутся, но они обречены. Я не знаю, как они дальше поведут себя, — одна тянет перебитые задние конечности; вторая, видно, переломанную переднюю лапу. Я всматривался в хищников, пытаясь в этом наблюдении предугадать и свою судьбу. Хоть Ного и силен, но мы оба против этих кошек бессильны. И если они настолько злобные и прожорливые, что не оставят нас в покое, сожрав такого крупного быка, то нам надо что-то придумать, притом немедленно, чтобы упредить их намерения. Наверное, нам можно было вернуться назад через расселину; можно было бы, не устрой Ного фортель с перебежкой.

Меня осенило! И я себя начинаю притормаживать, чтобы сгоряча на наделать глупостей. Итак, все идет как нельзя лучше! Оценим обстановку: одну кошку убил бык, две покалечены так что с ними можно не считаться. Остаются три здоровых зверя. У них перегружены брюха — и что бы ни говорили об их злобности, их агрессивность пригашена, их ловкости и прыгучести поубавится. Конечно, если они, желая прикончить нас, будут действовать согласованно, то нам несдобровать. Когда я говорю о согласованности, я имею в виду, что кошки разделаются с нами поодиночке, сначала со мной, затем и с Ного, или наоборот. По милости Ного, мы разделены пространством метров на тридцать, это очень устраивает кошек. Надо сделать так, чтобы кошки тоже разделились. Позиции у нас вроде удобные — мы «возвышаемся» над кошками метров на пять-шесть. Если сейчас мы одновременно с туземцем начнем швырять в кошек булыжники, да еще поднимем дикий шум, будем свистеть и кричать, возможны два исхода: кошки уйдут — это предпочтительный исход. В противном случае они нападут на нас, но для этого должны будут разделиться. Насчет Ного я спокоен — если две бросятся на него, уж одной-то он раскроит голову сразу же. Он даже камни приготовил. Вторая может его царапнуть, большего Ного, надо думать, не позволит кошке.

Я лихорадочно собрал все крупные камни и соорудил нечто вроде барьера по краю карниза. Расчет: если кошки прыгнут на меня, они вместе с барьером рухнут вниз, при этом, поскольку камни увесистые, могут и серьезно пострадать. Конечно, все может обернуться и по-другому, но не изнывать же на солнцепеке до потери сознания! Я крикнул туземцу, чтобы он тоже готовился; я видел, что мои хлопоты его заинтриговали, и он, кажется, понял их смысл. Во всяком случае, несколько увесистых глыб Ного около себя пристроил.

Не знаю, как туземца, а меня начала донимать жажда. Этот подъем по расселине, это сидение на скале выпарили из меня всю влагу. Облизываю шершавые губы и мечтаю о глотке воды, которого лишен из-за подлых кровожадных тварей. Бросаю на них ненавидящие взгляды и отмечаю, что одной кошки не хватает. Неужели ушла? Может, и остальные последуют за ней? Э-э, не тут-то было — одна из тварей забралась в выеденное брюхо быка, только хвост наружу торчит. У кошек грузно отвисают животы, а они все рвут и рвут куски. Покалеченные повизгивают, — им, бедным, больно, особенно той, что не может распоряжаться задними лапами. Ей можно посочувствовать. При первом же удобном случае она может рассчитывать на меня. Я пристраиваю под руку тяжелую дубину туземца. Пожалуй, надо начинать:

— Ного, давай бросать в них камни!

— Зачем? — спрашивает Ного, — они же на нас не бросаются!

А я-то думал, что Ного все понял! Я могу и сам начать, только не хочется все внимание кошек на себе сосредоточивать. Одно дело, когда камни и крики полетят со всех сторон, и совсем другое, когда с одной стороны.

— Ного, если мы вдвоем будем бросать камни, пятнистые не будут знать, что делать, испугаются. Ного сильный, он бросит большой камень — и попадет пятнистой по голове.

Ного, выслушав меня, тут же вдохновился и стукнул кулаком по своей гулкой груди. Глядя на кошек, он начал плеваться и громко ругать их. Одна из пятнистых сразу же оскорбилась, наверное, та, что загнала туземца на скалу. Она, моргая, несколько мгновений смотрела на него, потом лениво и сыто потянулась и только после этого направилась к туземцу. Шла и думала, наверное, что за нахал дерзнул вторично отвлечь ее от серьезного дела. Ного подождал, пока она подойдет поближе, и швырнул в нее несколько камней. Один или два камня попали в цель, кошка подпрыгнула на месте. Ее ленивое любопытство сменилось неистовой яростью, и она взвилась вверх с решительным намерением растерзать Ного. Ее решительность напоролась на меткость туземца, который ударил ее прицельно. Кошка тяжело упала к подножию скалы и замотала головой. Если бы Ного в этот момент бросил в нее камень потяжелее, мы бы сейчас прыгали от радости. Туземец почему-то выжидал. Кошка пришла в себя, вскочила на ноги и увернулась от камня, запоздало брошенного туземцем. Похоже, кошка поняла, что лихим наскоком туземца не возьмешь, необходимы осторожность и увертливость. Ее поведение заинтересовало вторую здоровую кошку, которая до сих пор основное внимание уделяла мясу.

Я не спускал с нее глаз. Вижу, с какой неохотой она поднимается с места и злобно посматривает на туземца, мешающего ей насыщаться. Кажется, пора начинать. Я взял в руку камень, высунулся над барьером и закричал. Все кошки, как по команде, повернули ко мне запачканные кровью морды. Я швырнул камень — и попал. Кошка, которая до сих пор не изъявляла особого желания вмешиваться в изменившуюся ситуацию, буквально взорвалась. Она в два прыжка преодолела расстояние между местом пиршества зверей и моей скалой. Третьим прыжком она бросила свое гибкое тело в мою сторону. Я сделал шаг назад и поднял дубину. В тот миг, когда разъяренная морда зверя показалась над барьером, я вложил в удар всю свою силу. Сползая, зверь увлек за собой камни. Грохот, визг, пыль… Прижимаясь спиной к скале, замечаю, что кошка, забравшаяся в брюхо толстокожего, мчится на меня. Ногой сталкиваю с карниза оставшиеся камни — они летят навстречу кошке. Я не видел, угодил ли хоть один камень в эту кошку, но она на какое-то мгновенье помедлила с прыжком. А когда прыгнула, я уже был готов встретить ее дубиной. Удар был такой, что я сорвался со скалы вниз. Сила удара передалась через дубину в руку. Я услышал хруст и вой. Какой-то камень, сорвавшись вслед за мной, ударил меня в голову. Пылью запорошило мне глаза. Я в страхе обхватил голову руками, ожидая самого худшего. Я понял, что обречен, — сейчас, в следующую секунду все кошки набросятся на меня… И тут раздался торжествующий крик Ного:

— Мы их убили! Гррегор, мы их убили!

Поднимаю глаза. В метре от меня агонизирует одна из кошек с раскроенной головой. Огромные когти судорожно рвут собственную шкуру, конвульсивно отшвыривают камни, которыми завалена площадка.

— Мы убили их! — ревел Ного. — Мы великие охотники!

Я считал его восторги преждевременными, потому что, оглядевшись, не увидел кошку, которая нападала на Ного. Я поднял дубину, полузаваленную камнями, готовый к любым неожиданностям:

— Ного, а где та пятнистая, что нападала на тебя?

— Убежала! — орал Ного, приплясывая среди камней. — Убежала! Испугалась силы Ного и убежала!

— А где та, что первая напала на меня?

— Вот здесь, под камнями! — вопил Ного, — ее придавили камни! Мы их убили! Теперь уйдем отсюда!

Агонизирующая кошка загораживала мне выход из ущелья. Перешагнуть через нее? А если она в это время взмахнет своей когтистой лапой? Видя мои колебания, Ного подошел к ней, взялся за мелко дергающийся хвост и с силой отбросил ее в дальний угол площадки. Полумертвая кошка взмахнула лапой. Ного мгновенно отшатнулся. Когти прошли в нескольких сантиметрах от его лица. Две покалеченные в самом начале кошки молча лежали у трупа травоядного, прижимаясь к земле, словно боялись, что мы увидим их. Ного продолжал прыгать и махать руками, вопя на весь мир о том, какие мы великие охотники. Вдруг одна из кошек, та, у которой перебита передняя лапа, поднялась и, хромая, пошла на туземца.

— Ного, смотри!

Ного оглянулся, в мгновение ока подхватил камень и ударил глупого зверя по голове. Еще одна агонизирующая кошка! Вторая, с перебитым задом, не шевелилась, только следила за нами желтыми злыми глазами. Туземец опять взялся за камень, но передумал и повернулся ко мне:

— Пойдем, Гррегор!

Ного опять был деятелен и решителен. Я заметил, что смена настроения у него не занимала много времени. Торопя меня, он подошел к растерзанному травоядному и оторвал от кровавых останков кусок. Вопросительно посмотрел на меня. Я мотнул головой, показывая, что брезгую недоедками.

Мы торопились уйти от этого места. Времени потеряно много. До сумерек надо было подыскать место для ночлега, желательно — с водопоем. Надо было уйти подальше еще и на тот случай, если запах крови привлечет сюда других хищников. Мы, там, где позволяло ущелье, пытались бежать, потому что солнце клонилось к закату. Ного снова смотрел на меня другими глазами. Что бы он ни напевал о великих охотниках, но теперь он причислял к ним и меня. Теперь ему следовало бы извещать окрестности о том, что Ного и Гррегор — великие охотники. Мы управились с крупными хищниками. С тех пор я никогда больше не встречался с такими кошками. Они хоть и похожи на рысей, но были крупнее и наглее, так что не встречался больше я с ними к моему искреннему удовольствию.

Ного ошибся, когда сказал, что на следующий день мы спустимся к подножию гряды. До полудня следующего дня мы блуждали среди крутых и глубоких ущелий, прыгали по камням. Казалось, что дикому нагромождению скал нет конца и края. А когда вышли на открытое место, валились от усталости. До сумерек можно было еще пройти какое-то расстояние, но здесь, в небольшой котловине, мы увидели небольшое озеро. Его окружал зеленый пояс, из-за которого при нашем приближении поднялись белые птицы. В зарослях мы набрели на открытые гнезда. В одних шевелились крупные птенцы, в других лежали яйца. После четырехдневного кактусового рациона лично меня обрадовала высококалорийная пища. По следам вокруг озера и протоптанным тропинкам было видно, что к водопою приходит немало крупных животных. Можно было поохотиться из засады. Но перспектива удачной охоты не привлекала даже неутомимого Ного, настолько тяжелым был день.

Для ночлега мы выбрали узкое ущелье, которое разрезало стену хребта, примыкавшую к озеру. Вход в ущелье, когда начало темнеть, мы завалили камнями. У водопоев, особенно немногочисленных в этом каменистом краю, всегда бродит немало хищников.

Ночь прошла спокойно. Правда, на заре мы продрогли. Насколько все здесь было накалено днем, настолько посвежело к исходу ночи. Озеро тонуло в довольно густом тумане.

Мы поднимались по широкому склону соседней гряды. Солнце с утра приятно грело нам спины. К середине дня мы уже не радовались ему. Наш путь часто преграждали каменные осыпи, через которые очень тяжело было перебираться. Но, несмотря на это, я намного лучше чувствовал себя среди скал, чем в зарослях, если там впереди шел Ного, то здесь дорогу выбирал я, — Ного заявил, что очень не любит горы. Не любит, я ему верю, но продвигается, как ящерица, ловко и быстро. Мы взошли на вершину гряды — и я прямо ахнул от красоты, развернувшейся перед моими глазами.

Сзади высились горы. Справа и слева к ним примыкали холмистые предгорья, поросшие кустарниками и лесами. Еще дальше в солнечных лучах сверкали меловые скалы. Перед нами расстилались невысокие холмы, поросшие редким лесом и островами кустарника. Горизонт был затянут тучами и грозовым фронтом. По левую руку и чуть впереди высились отроги горной гряды — она, видно, была ответвлением той, которую мы преодолели. Но самое поразительное зрелище открывалось за этой грядой. Высокие, иссиня-черные пики гор сверкали снежной белизной, которая залегала длинными языками по ущельям. Думаю, высота гор достигала не меньше 6–7 километров. Еще более мощные, сверкающие ледниками пики возвышались над фронтом грозовых туч…

— Нгали, Великий Отец Гор, — тихо сказал Ного, старавшийся почему-то казаться маленьким и незаметным перед этой грандиозной панорамой. — Там живут Духи — хорошие Духи и плохие Духи. Туда нельзя ходить… Люди Ного их не видят. Там всегда тучи. Большие тучи.

При виде высоких гор меня охватила грусть. С каким удовольствием я отдал бы остаток своей жизни на изучение этого великолепного объекта для геологической науки! Я хотел бы умереть геологом, а не членом племени плоскоголовых. Передо мной лежала волшебная книга, которая могла бы раскрыть перед специалистом тайны геологического строения планеты, возможно — сходные, а может быть, и отличные от земных. Разгадка тайн происхождения чужой планеты могла бы стать смыслом моей жизни, а я вместо этого вынужден буду вести жизнь обитателя каменного века в неизвестном районе неизвестной планеты.

Я часами мог бы рассматривать развернутую передо мной картину горного ландшафта, мысленно моделировать процессы горообразования, вулканической деятельности и все, что связано с непрерывной эволюцией планеты, но меня начало беспокоить то, что происходило с тучами в непосредственной близости от нас. Небо напоминало гигантский котел. Атмосферная неразбериха стала проявлять себя весьма недвусмысленно: резкие порывы ветра, всплески огня в самых глубоких недрах туч, темная стена грозы, накатывающаяся на нас с равнинной стороны — все это обещало нам не минуты сладкого отдыха, а новые испытания.

Характер нашей местности говорил о том, что во время бури оставаться здесь опасно. Нас если не сбросит в ущелья или овраги шквалом, то непременно смоет лавиной воды. Ного в явной растерянности поглядывал то на меня, то на приближающееся буйство. В нескольких сотнях метров ниже я увидел группу громоздящихся друг на друга скал. Если в окрестностях и можно найти убежище, так только там. Мы побежали, падая и спотыкаясь о камни. А над нами уже погромыхивало. Вокруг нас начали шлепаться первые крупные капли дождя. Когда мы приблизились к скалам, небеса словно прорвало. Мы заметались, отыскивая укрытие. Нашли какой-то выступ и втиснулись под него, прижимаясь друг к другу спиной. Похоже, мы оказались под водопадом. А наша скала, видно, ничего так не любила, как притягивать молнии. Она, должно быть, исполняла роль громоотвода, единственного на десятки миль в окрестностях.

Гроза длилась больше двух часов, но и после ее окончания мы не могли двинуться в путь. Вокруг нас шумела вода, которая катила вниз камни и камешки.

Солнечные лучи сверкали в тысячах ручьев и ручейков, которые бежали по склону, радуясь — чему? — окончанию грозы. Далеко над клубящимися тучами я снова увидел сияющую вершину Отца Гор. Мы снова пустились в путь. Дорога, пока не подсохла была скользкой. Часа через три у подножья в зарослях полузаиленного кустарника мы наткнулись на горного козла, сброшенного, как видно, со скалы и принесенного сюда потоком. В нем еще чувствовалось тепло уходящей жизни. Ного обрадовался. Он хоть и прирожденный охотник, но охотиться не любил, а находка избавила нас от необходимости терять время на выслеживание дичи. Долины выглядели здесь буйно-зелеными. Вода, собирающаяся на склонах гор во время дождей, орошала их обильно и регулярно. Здесь был рай для животных. Многочисленные стада буйволов, антилоп и еще каких-то парнокопытных паслись на открытых местах.

Ного сказал, что здесь очень много дичи, но его сородичи не любят охотиться в этих местах, потому что очень много хищников. В тех местах, где я впервые увидел Ного, я всего три раза видел Большого Гривастого, многие дни мы даже не слышали рева могучих зверей. Здесь же, едва ступив на эту землю, с вершины холма оглядывая окрестности, мы увидели четырех Гривастых. Кроме того, рев Гривастого мы услышали в небольшой рощице, в полумиле от нас. Я чувствовал, что мы прямо-таки гуляем в пасти Большого Гривастого. Может, они специально собрались, чтобы поприветствовать нас? Ного беззаботно отмахнулся рукой:

— Здесь их никто не боится! Здесь много буйволов, антилоп! Дичи хватает всем Гривастым. Но если ты подойдешь к нему близко, он может убить.

Во всяком случае, племя Ного не охотится здесь. Большой Гривастый при таком обилии дичи не станет пачкаться о плоскоголового, который одинаково ловко и быстро движется как по земле, так и по деревьям. Но нельзя чувствовать себя спокойно там, где на территории в квадратный километр подстерегают добычу, рычат, дерутся, спят и греют бока на солнце полдюжины Больших Гривастых.

Мы подтащили козла под ближайшее высокое дерево, чтобы в случае опасности далеко не бежать. Развели костер. Вскоре запах поджариваемого мяса заставил, наверное, всех хищников этого района шевелить ноздрями.

— Мы пойдем туда! — Ного ткнул куском поджаренного мяса в сторону северо-запада, где между горными отрогами пролегала широкая долина. Мы будем идти много!

Скова зачастили дожди. Снова небо целыми днями было затянуто тучами. По мне, так лучше грозы и ливни, чем серое, унылое, беспросветное моросящее пространство. О разведении костров нечего было и думать. Рев Больших Гривастых заставлял нас вжимать голову в плечи и посматривать на ветви высоких деревьев. Ночью этот рев наполнял нас таким ужасом, что утром мы боялись спускаться с деревьев. Я снова почувствовал себя беспомощным, как в самые жалкие дни моих одиноких блужданий.

Ного свободно ориентировался в выборе пути. Это была его родина, он знал здесь каждое приметное дерево, каждую речку. Он, как вепрь, вонзался в заросли и не считал нужным обходить их. Так мы шли два или три дня. Поведение Ного все более казалось мне странным. Он часто останавливался и нюхал воздух; приставив ладони к ушам, ловил звуки. Мы почти не разговаривали.

Бывало, он неожиданно поворачивал, словно хотел бежать обратно. Наш путь стал зигзагообразным. Туземца что-то тревожило. Я почувствовал, что близкая встреча Ного со своими сородичами начала нас отдалять друг от друга; вернее, Ного от меня, словно многочисленные нити, связывающие нас, начали одна за другой обрываться. В мою душу закрадывались смутные подозрения. Не собирается ли блудный сын вернуться к своим сородичам с «трофеем»? Я раздумывал над тем, как прощупать Ного, выяснить его намерения, но события неожиданно понеслись, как потерявший управление авиалайнер.

Идущий передо мною Ного вдруг остановился, втянул ноздрями воздух и молниеносно повернул влево. Я бежал за ним, боясь отстать. Ветки кустов хлестали меня по лицу. Туземца ничуть не беспокоило, успеваю за ним или отстаю. Что именно его встревожило, я тоже не мог понять. Через несколько минут быстрой ходьбы через кустарниковые заросли Ного остановился так неожиданно, что я налетел на него.

— Тихо! — прошипел он, как мне показалось, раздраженно.

Перед нами стояло высокое дерево с широкой и густой кроной. Крона служила неплохой крышей — под нею земля была почти сухая. Недалеко от комля находилось кострище, вокруг валялись кости. В середине кострища лежала окровавленная голова с расколотым теменем. На мгновенье оторопев, Ного в следующую секунду метнулся в кусты. Он бежал так быстро, как не бежал от Большого Гривастого. Когда я отставал от него, он поджидал и все время торопил:

— Надо быстрее! Они убьют!

Мы сначала бежали вверх по склону холма. Я видел только, как туземец, не снижая скорости, перевалил через вершину и скрылся на противоположной стороне в кустах. Я бежал за ним, сколько мог. Не видя его, остановился и прислушался. До моего слуха долетел шум схватки, вскрик, глухие удары. Я побежал на шум, мне было страшно потерять Ного, но вскоре все стихло. Я стоял, не зная, что делать. А что, если Ного погиб? И с кем это он мог схватиться? Почему больше никаких звуков?

— Гррегор, иди сюда! — голос туземца был неузнаваем, какой-то надорванный. Бегу на голос, ничего не видя в густом кустарнике. Ного стоял на небольшой полянке, опираясь на дубинку. По его левой руке текла кровь. В разных концах поляны лежали два поверженных волосатых обезьяноподобных существа с разбитыми головами. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Ного схватился здесь с представителями своей породы. Я опять в тупике: зачем Ного проделал со мною такой длинный путь от морского побережья? Чтобы уложить двух попавших под его дубину сородичей? Зачем он их убил? Каковы будут последствия? Чья голова валялась там, на кострище? И почему мы не бежим сейчас, не спасаемся бегством?

Пока я испытывал свое неведенье безответными вопросами, послышался неясный говор. Ного прислушивался, не трогаясь с места. Говор приближался. На некотором расстоянии от нас в разных местах шевельнулись ветки, нас окружили шорох и потрескивание веточек на земле. Мне показалось, что сотни невидимок сжимают вокруг нас кольцо окружения. Ного напряженным взглядом смотрел в одну точку — он, кажется, видел тех, кто нас окружал. Я тронул его за руку, он только сказал: — Стой здесь! Возле меня!

У меня было такое впечатление, что густой кустарник, стоявший стеной вокруг лужайки, вдруг превратился в бесшумную толпу дикарей. От непреодолимого страха у меня застучали зубы. Это были, видимо, сородичи Ного. Но тогда почему они приближались к нам с враждебной сосредоточенностью? Некоторые держали в волосатых руках камни, у других были дубинки. И все были готовы немедля пустить свое оружие в ход. Почти все они были мельче моего Ного. Разве что один, идущий в центре полукруга, мог сравниться с Ного ростом и массивностью. Рядом с великаном семенил худой безбровый старик с тонкими, сухими ногами и острым недобрым взглядом.

Ного выдохнул из себя какое-то хриплое слово, и в ответ из нескольких десятков глоток вырвались точно такие же слова. Раньше такого слова в устах Ного я не слышал. Туземцы приближались, словно подкрадываясь, их движения приобрели ритмическую стройность, палки и камни покачивались в их руках над плоскими головами, напряженные глаза сверкали огнем. Так смотрят на добычу, которой уготована участь жертвы языческого обряда. Меня одолевало безрассудное желание броситься на дикарей с криком, разорвать их кольцо и бежать. Удерживало невозмутимое спокойствие моего спутника. В ритмических движениях и тягостном молчании дикарей было что-то магическое. Концы их палок уже касались наших плеч… Незнакомый с обрядами и обычаями дикарей, я неверно истолковал процедуру встречи. Но пока я понял это, страх чуть не доконал меня.

Во время нашего возвращения домой — странно звучит слово «домой», верно? — сородичи Ного находились, как и всегда, в состоянии войны с соседним племенем. Я не знаю, чего они не поделили, — места под здешним солнцем хватало всем, и дичи в этих угодьях для всех было достаточно. Их войны, в сущности, были обыкновенными облавами, в результате которых несколько представителей враждебного рода, охотников и собирателей, отлучившихся от основной массы сородичей, попадали в плен и пожирались. Плоскоголовые высоко ценили мясо своих противников, а случалось, что и соплеменников.

Ного, должно быть, знал, что наш путь пролегал через охотничьи угодья соседнего племени. Костер с головой рассказал моему спутнику о трапезе, которую устроили извечные враги рода Ного, заполучив пленника. Понятно теперь, почему Ного так торопился уйти из опасной зоны. Он, видно, учуял и соглядатаев, которым вражеская сторона поручила следить за соседями.

Ного быстро разделался с наблюдателями, это не укрылось от глаз сородичей Ного, которые тоже не спускали глаз с лазутчиков. Я также заподозрил, что отношения Ного с сородичами, точнее, с вождем, с шаманом и их прилипалами нельзя назвать идеальными. Правда, реальной опасности пока не было.

Позже я узнал, почему Ного оказался в изгнании. Он слишком удачно использовал дубинку, когда вождь Крири поручил своим телохранителям отправить Ного к Матери Крокодилов, то есть в мир иной.

Со временем изгнаннику надоело скитаться вдали от сородичей. Зов рода оказался сильнее страха перед местью вождя. Вдобавок, как я заметил, сородичи не отличались злопамятством. Ного отдавал себе отчет именно в этом плане, когда решил возвращаться домой. Наблюдая за Ного, я видел его неуверенность, которая охватывала его временами, и теперь я толкую это как тревогу изгнанника, не слишком уверенного в благополучном исходе задуманного. Думаю, что быстрая расправа возвращенца с лазутчиками оказала нам немалую услугу в смысле милостивого прощения Ного. Оценив мясные качества убитых врагов, Крири и шаман, а, значит, и остальные соплеменники, простили Ного его прошлый грех и даже то, что он, вернувшись домой, привел с собой странное безволосое существо с тонкой белой кожей, то есть меня.

Напугавший меня обряд, которым племя отмечало факт нашей встречи и который я считал приготовлением к принесению меня в жертву, на самом деле означал признание героической заслуги Ного, приравненной к военной победе.

Впоследствии мне пришлось часто наблюдать дикарские танцы. Они все похожи друг на друга за исключением концовки. Пожирание жертвы начиналось с удара дубинками по голове, а чествование героя — с легких прикосновений дубинками к плечам.

Иногда я задумываюсь над ранней историей человечества. Когда то, что мне известно, накладывается на мой опыт, приобретенный в диком племени Ного, многое становится понятным. По неписаным законам первобытных твое только то, что ты можешь удержать. Для дикарей это само собой разумелось, меня это повергало в недоумение. Когда волосатые руки во время ритуального танца сорвали с меня те немногие вещи, которые были оставлены джунглями, я был уверен, что это игра, потом их вернут. Не вернули. Они перебирали грубыми пальцами мои длинные волосы, щупали мою голую кожу и при этом недвусмысленно чавкали. Объектом их основного внимания оставался Ного, который хвастался своими подвигами. Интересно, он расскажет им, как влип в асфальт?

Четверо плоскоголовых ловко связали запястья и лодыжки убитых лазутчиков, продели между их конечностями длинные шесты и, сопровождаемые плотоядными восклицаниями, куда-то понесли. Для плоскоголовых — это добыча. Добыча — это пиршество. Ни о чем другом дикари не помышляли. Они дружно отправились вслед за носильщиками в глубь своей территории, в собственные заросли, где можно было пировать без помех со стороны врагов.

Все дружно ринулись в заросли — я, ошеломленный увиденным, остался на месте. Через минуту кусты раздвинулись. Ко мне подошел Ного, вспомнил.

— Пойдем, Гррегор, мы дома! — по руке туземца из раненого плеча все еще сочилась кровь. Рана его не занимала. Он не скрывал радости, что все обернулось так хорошо. С широкой оскальной улыбкой он схватил меня за руку и потащил в заросли.

Я долго не мог прийти в себя от психологического шока после встречи с племенем Ного, и это наложило отпечаток на всю мою жизнь среди дикарей. Она прошла под знаком вечного, неизбывного страха. В их глазах я был слабым и безропотным. Второстепенный персонаж на сцене безжалостной жизни, где будничным фоном, психологической декорацией служит насилие.

Нас проглотил кустарник. Так морские волны проглатывают камешек, брошенный с берега. Я теперь думаю, чего бы не отдали современные историки за возможность изучать в естественных условиях жизнь племени раннего неолита! Впрочем, ранний неолит — это уже довольно развитая цивилизация. Точнее будет — поздний период нижнего палеолита. Ведь плоскоголовым было еще ох как далеко до первых неандертальцев!

А я отдал бы многое, чтобы приключившееся со мной не повторилось. Четыре года — слишком большая цена за сомнительную честь познания жизни дикарей…

И вот — новый этап моей жизни. Впереди — абсолютная неизвестность. Нетрудно было предвидеть, что на каждом шагу будут подстерегать все те же опасности, в окружении которых проходит повседневная жизнь дикарей. Но я сознательно выбрал неизвестность и просто счастлив, что Ного согласился разделить мою судьбу. Теперь мы могли полагаться друг на друга. Только друг на друга и на удачу. Ни от кого больше мы не зависели. Ни Ного, ни кто-либо другой из его племени здесь никогда не бывал. Я задумал этот побег, руководствуясь не до конца обдуманными соображениями. Может быть, все это — одни иллюзии?

Сейчас я все больше убеждаюсь, что руководился иллюзиями. Не может быть, чтобы он упустил это озеро, по которому мы плывем шестой день. Оно такое огромное, что горные кряжи на его берегах с трудом просматриваются в дымке большого пространства. Плывем почти неделю и, судя по всему, будем плыть еще столько же, пока не найдем то место, где река, вытекая из озера, прорывается через горы к морю.

Дни заполнены однообразием и скукой. Мы рыбачим, но потреблять рыбу, к сожалению, можем только сырой. Дрова у нас кончились.

Как я обрадовался, когда берега реки вдруг раздвинулись и вскоре скрылись в дымке как справа, так и слева! Я подумал, что мы вышли в открытое море. А когда понял свою ошибку, было поздно — течение отнесло нас далеко от берегов. О том, чтобы причалить куда-нибудь, и думать нечего. Мы валяемся на плоту, солнце сверкает в мелкой озерной ряби. Купаемся, чтобы хоть немного охладиться. О крокодилах не думаем — так далеко от берега они не заплывают. Другие какие-нибудь чудовища тоже не беспокоят, не возмущают мирную водную гладь.

Здесь, на середине озера, течение еле обозначается. Мы почти стоим на месте. Знать бы, что река впадает в него, можно было бы заготовить дровишек побольше. Теперь за свою непредусмотрительность приходится расплачиваться сыроедством. Зато есть в нашем положении и плюс: Ного стал неплохим пловцом. Он перестал бояться глубины и теперь при каждом удобном случае норовит сигануть в воду.

Я сосчитал зарубки на подпорке хижины. Выходит, что со дня спуска на воду нашего «корабля» прошло сорок пять дней. По приблизительным подсчетам наш плот подходит к зоне пустынь, располагающихся по обе стороны экватора. Нас уже долгое время не беспокоят дожди. Небо над нами чистое, и только изредка проплывают по нему белоснежные громады мирных облаков.

А в южной стороне погромыхивает. Ночами там полыхают молнии. Во второй половине дня на краю горизонта начинают собираться тучи и где-то там проливаются на землю, до нас не доходят. Мы, понятное дело, не огорчаемся.

Сорок пять дней! То, что я делю время на короткие отрезки, — земная привычка. Деление времени на отрезки длительностью от секунд и до года — излишество цивилизованного общества. Оно очень ценит время, а для Ного оно делится на два периода — дождливый и засушливый. И это его устраивает вполне. Как бы мы ни измеряли время, но эти полтора месяца стали знаменательными в жизни моего плоскоголового спутника, хотя он и не догадывается, что время делится на месяцы.

Интересно бы услышать, что он сам думает о своем прогрессе? С первых дней, с той минуты, как я увидел его в асфальтовой ловушке, я смотрел на него глазами антрополога, а не зоолога. Конечно, по многим признакам его можно было бы отнести к приматам, ну да ладно. Пусть будет человеком, ведь он уже умеет разводить костер, удить рыбу, строить хижину и еще кучу мелочей из области цивилизации.

Конечно, у меня не хватило ни сил, ни мужества, чтобы приобщить к азам цивилизации племя. Но то, что рядом со мною постиг Ного, подняло его над уровнем соплеменников на две головы. Я сравнивал его с дикарями и видел, что в духовном плане он уже ушел от них. Перемены в нем накапливались исподволь. Он начинал с подражания, а сегодня он активен сознательно. Он начал думать.

От прежнего Ного в нем сохранилось неистощимое любопытство. Он осознал, что мир — это не только район холмов и зарослей, где начинают и оканчивают свою жизнь поколения дикарей. Он часто спрашивает меня о Земле, о людях, о их жизни. И воспринимает мои рассказы не как мифы и сказки, а как реальность, которой он разве что только не потрогал.

Я испытываю проблемы с ответами и объяснениями. Но в этом виноват бедный язык понятий, на котором общаются люди племени Ного. Теперь он, похоже, догадывается, что кроме языка Ного есть еще язык Гррегора. Но для туземца этот язык непостижим. Если бы у меня была возможность записать наши разговоры на плоту! Это были бы бесценные свидетельства о контактах первобытного невежества с цивилизацией.

Течение, хоть и медленное, приближает нас к высоким серо-голубым скалам северного берега. Если вчера они едва просматривались, то сегодня прорисовываются их детали — выступы, карнизы, осыпи… Если будем и дальше двигаться с этой скоростью, то завтра во второй половине дня сможем причалить у берега вытекающей из озера реки.

После того, как мы наловили рыбы на ужин, я говорю Ного:

— Давай разломаем кровлю хижины и разведем костер.

Ного смотрит на меня с удивлением. Как так?

— Разведем костер, пожарим рыбу, а завтра сделаем новую крышу… Пристанем к берегу и сделаем новую.

До Ного, наконец, доходит смысл моего предложения. И он кивает головой, растягивая губы в улыбке. Ему тоже нравится жареная рыба. И жареное мясо нравится больше, чем сырое.

— Потом будем купаться! — говорит Ного мечтательно. — А завтра сделаем другую крышу. Эта старая.

Крышу надо было бы сменить не только ради костра. С потолка на наши головы, в лицо, в глаза все время сыплется труха. Это раздражает. Приятно будет хоть на несколько дней, помимо всего остального, запастись и запахом свежей зелени.

Ужин был обильным. Поджаренная на вертеле рыба была настолько вкусна, что мы, пожирая ее, не могли остановиться. Кости тут же выбрасывали в воду. Я долго приучал Ного к чистоте и гигиене, теперь он сам удивляется, как это он мог раньше бросать кости под ноги. Я смотрю на ноги туземца. Грубые, мозолистые, с толстыми наростами, они за полтора месяца безделья и купаний преобразились, так что я уже не знаю, как он будет ступать по камешкам да по колючкам. Благодаря обилию рыбы в реке мы не знали, что такое голод. Обильная еда, отсутствие физических нагрузок привели к тому, что мы здорово растолстели. Однажды я сказал Ного, что нам следовало бы утром и вечером заниматься гимнастикой. Он посмотрел на меня очень серьезно и сказал, что не знает, что это такое, но лучше не надо. Ему было так хорошо, что любая перемена, в чем бы она ни состояла, нарушала привычный распорядок, а это уже плохо, даже если хорошо.

Нет прекраснее зрелища, как наблюдать наступление сумерек в хорошую погоду. Солнце уже спряталось за вершинами западных гор, зеркало воды потемнело. Закат окрасил полнеба в багровые тона. Я сижу на краю плота, любуюсь закатом, совершенно забыв о том, что я не на Земле.

Ного внимательно смотрит на ближние берега:

— Завтра мы будем кушать птиц и яйца! — низко над водою у берега пролетают стаи птиц.

Между тем в небе, как по волшебству, происходит смешение красок. По мере того, как тускнеют алые краски заката, с востока надвигаются сумерки, в которых господствуют цвета от зеленовато-голубого до темно-синего. Тьма сгущается в ущельях, заполняя их чернотой. На восточной, темной стороне неба появляются крупные звезды. Постепенно гаснут и угли нашего костра; иногда вдруг вспыхивает запоздалым огоньком тоненькая веточка и тут же гаснет. Мы укладываемся спать.

Во сне я чувствую, что должен проснуться. Кто-то сильно трясет меня за плечо, то ли Дэйв, то ли Ного. Но я никак не могу разорвать паутину сна:

— Оставь, Дэйв, — бормочу я сквозь сон, — не мешай спать!

Затем сон оставляет меня в одно мгновение. Душа учуяла опасность. То, что во сне представлялось мне болтанкой «Викинга», приводняющегося на чужой планете, в действительности было болтанкой плота на озере, которое вдруг взбеленилось. Я резко сажусь. Нас окружает ночной мрак. В небе светятся крупные звезды. Что же происходит? Плот вздрагивает подо мною. Если с вечера мы не ощущали его движения, то сейчас он несется с сумасшедшей скоростью. Очнувшись от сна, отмечаю, что наш плот стремительно проносится по реке, зажатой узкими берегами. Белая пена светится на глыбах обрывистых берегов. В уши лезет всепоглощающий шум падающей воды. После неподвижной озерной тишины мы попали, что называется, в ад. Как это могло произойти? Понимаю, что наш удел в такой обстановке — бессилие и надежда на удачу. Перед нами выпрыгивает скала, громадина наплывает на нас из темноты ущелья. С падающим сердцем слышу и чувствую, как плот врезается с треском в глыбу, его разворачивает и несет дальше, а меня бросает с одного конца плота в другой. На четвереньках ползу на середину бревен и думаю, что густая тьма впереди готовит нам новые удары, несет нас на следующую скалу. Трещат бревна, трещат связки, нас обдает потоками бурлящей воды. Я обеими руками цепляюсь за опоры хижины.

— Ного, ты где? — кричу, пытаясь хоть что-нибудь различить в темноте.

— Я здесь! — голос Ного доносится откуда-то сзади. Он подползает ко мне. Удар следует за ударом. Сколько таких ударов может выдержать наше утлое сооружение? Бревна под нами вздрагивают, как живые, и стараются расползтись в разные стороны. Слышен треск обрывающейся лозы. Крайнее бревно встает на дыбы и ускользает во тьму. Вскоре такая же участь постигает второе бревно, третье… Это, наверное, конец.

Плот под нашими распластанными телами катастрофически уменьшается в размерах. Во мне нарастает страх неминуемой смерти. Быстрее бы наступал рассвет! Это невыносимо; как медленно движется время! Небо кажется более светлым. И звезды бледнеют. Продержаться хотя бы еще час, а там хоть будет видно, что с нами происходит. Темные стены ущелья раздвигаются. Течение воды становится не таким бешеным. Она словно пытается отдышаться после дикой схватки со скалами. Шум ущелья еще отдается в ушах, а где-то впереди появляется новый звук. Странный звук — ровный, трепетный, стеснительный. Непонятно, где он рождается: в воздухе, в воде, среди скал? Ного тоже прислушивается. Слух у него, надо полагать, получше моего:

— Что это?

Ного мотает головой. Не знает. Плот покачивается на воде. Ну и тряску мы пережили, черт бы ее подрал! Думаю, еще одно-два столкновения — и наш плот рассыпался бы на отдельные бревна. Неизвестный звук доносится издалека. Он напоминает мне что-то знакомое… Точно! Так гудят дюзы ракетных двигателей! Наш плот тихо движется по успокоенной реке, а то, что осталось позади, кажется дурным сном.

Что же это за звук! Такое впечатление, что дрожит воздух, и река, и плот на реке, и наши тела на плоту… Все дрожит, как линия высоковольтной передачи. Влажные скалы, громоздящиеся на берегу, с достоинством слушают таинственный звук, и ни один камень не срывается по их крутым стенам.

Плот еле заметно начинает поворачивать влево. С левой стороны открывается вид на широкую долину. Туда же заворачивает и наша река. Течение снова убыстряется. Мои мышцы непроизвольно напрягаются. Я жду подвоха, только не знаю, от чего. Хорошо бы пристать к берегу. Я прошу Ного, чтобы он вытаскивал жердь, на которой держалась кровля. Я берусь за другую… Быстрее, Ного! Река опять набирает скорость. Наш плот не выдержит еще один такой участок, в котором каждая скала на берегу норовит встретить суденышко лоб в лоб. Жерди коротковаты, до дна не достают. Пытаюсь грести жердью, как веслом. Глядя на меня, Ного делает то же. За излучиной течение относит нас к противоположному берегу, и мы проплываем в шести-семи метрах от скал. Скорость течения переваливает за пределы разумного, но кому это, кроме нас, несчастных путников, доставляет страдания!

Я не оставляю попыток направить плот к берегу. Лежа на бревнах, пытаюсь дотянуться до дна. В одном месте жердь застряла в трещине скалы, и мне чуть не вывернуло руки в плечевых суставах. Плот приблизился к берегу еще немного. Волны заплескивают нас, словно хотят ослепить, но я всего себя подчинил единственной задаче — пристать к берегу, прижаться к мокрым скалам, оставить реку, которая за одну ночь превратилась из доброго друга в смертельного врага…

Ного, вытаращив глаза, что-то кричит. Его крик тонет в шуме и грохоте. Могучая сила выдергивает из-под меня бревно, грохот врывается в уши, рвет барабанные перепонки. Ного успевает схватить меня за ногу и вытащить на сооружение, которое все еще можно называть плотом. Звук, что беспокоил нас своей монотонной назойливостью, превратился в мощный гул, и я знаю что это такое. Жердь я выпустил из рук, да и что в ней толку! Туземец смотрит вперед и балансирует на бревнах, стараясь удержать равновесие. Из его рассеченной губы сочится кровь. Красная, между прочим.

— Смотри! — кричит он, показывая рукой вперед.

Водопад отсюда, с зеркала реки, не увидишь. Мы видим только ущелье, похожее на гигантский коридор с фантастическим перепадом по высоте, тонкую завесу водяной пыли, висящую между берегами, а далеко за ними зубчатые вершины гор утопают в солнечном свете. Я смотрю туда с равнодушием обреченного, не могу ни бояться, ни отчаиваться. Мы плывем с головокружительной скоростью. Устремляемся под завесу из водяной пыли, сверкающей всеми цветами радуги. Срываемся в утробу черных скал, изрыгающих из себя тяжкий грохот падающей воды. Мне хочется сказать туземцу несколько успокоительных слов, но какие слова могут родиться в таком грохоте! Мы держимся за руки. Мелькнула мысль о напрасности всего. И туземца я зря увлек за собой. Пусть бы жил со своими сородичами…

Последние десятки метров. Время останавливается, словно дает нам возможность лишний раз вдохнуть живительного воздуха. В такие секунды человек способен заново пережить все свое прошлое, вспоминает какие-то полузабытые лица, предметы с четко вырисованными деталями… Все это проносится в памяти, пока передний край бревен вдруг зависает в пустоте, в то время как огромная масса воды проваливается в бездну. Долю секунды мы летим по крутой дуге; плот переворачивается, но мы уже летим сами по себе, летим в клубящуюся, клокочущую пропасть…

После этого моя память сохранила не то, что было со мной, а то, что происходило во мне.

Наверно, был грохот, удушье. Но я их не помню. Я отмечаю, что так уже бывало. Например, когда стартовал с Земли на транспортной ракете. Грохот. Тряска. Хочется, чтобы поскорее все кончилось. Удушье в пещере, куда набилось все племя плоскоголовых, прячась от сильнейшей грозы. Удушье в пропасти после гибели Амара… Картины прошлого мелькнули в непостижимой последовательности. Я мучаюсь от того, что какой-то твердый предмет давит в мою грудь. Обломок скалы? Или дубина Ного? В глаза врываются скалы, деревья, небо, шум воды… Выше моей головы торчат мои ноги. Звенят литавры. Головная боль. И этот слепящий свет, куда все проваливается. Все — в никуда. Ного! Ного! Туземец остается единственной реальностью в самом дальнем уголке сознания. Я знаю, что он есть, и это важнее всего. Ного! Ного! Я кричу, или только хочу крикнуть? На меня опрокидывается грохот. Он затихает, удаляется…

Грудь окована обручем боли. Болит каждое ребро в отдельности. Бесконечное падение сопровождается разноцветными всплесками световых сигналов. В сумеречном сознании вспыхивает мысль: надо проснуться, провентилировать легкие, пошевелить конечностями, как требует методика выхода из гибернации. Тишина нарушается эпизодическими щелканьями приборов и тоненьким, как паутина, писком комара. Факел удаляющейся ракеты растворяется в бесконечном пространстве. Командир, пристегнутый к пилотскому креслу, машет мне рукой, не принимай, мол, всерьез, операторы геовидео всегда пользуются дешевыми трюками, калейдоскопической сменой кадров… Кружится голова. У ракеты разладилась система стабилизации, — она беспорядочно вертится. Стараюсь включить дублирующую систему и, как муха в паутине, запутываюсь в проводах, пытаюсь выбраться и убрать их… Нет, это не то, о чем я думаю. На шее появилось прикосновение волосистых лап. Скалится морщинистая рожа Вру — шаман тянется к моему горлу. С ним-то я справлюсь. Бью ногой в живот и отталкиваю, снова бью — кулаки молотят воздух…

В нос ударяет привычный запах жареной рыбы. Ного приподнимает мне голову, его рука вздрагивает под моим затылком. Чувство голода возникает в горле, рот наполняется рассыпчатым мясом. Оно никогда еще не было таким вкусным. Я голоден, как во второй день голодания. Но кружится голова, и аппетит сменяется отвращением. Лучше бы вместо рыбы глоток холодной родниковой воды…

Лена сидит возле меня и поддерживает мою голову своими мягкими, теплыми руками, пытается заговорить боль. Я вижу ее расширенные зрачки, бледное лицо. Моя боль становится ее болью. Но я не хочу этого! Я знаю, что Лена умерла! Она улыбается и отрицательно покачивает головой. При этом щурится, будто смотрит на солнце.

— Лена, как ты меня нашла? — спазмы сжимают мне горло, невозможно сдерживать рыдание, в котором прорывается бессилие вперемешку с жалостью. Взгляд у Лены становится строгим, янтарное платье полощется на ветру, обрисовывая стройную фигуру, а за ее спиной, на скале, из-за камня выглядывает ласка…

— Лена, зачем ты пришла?

Ей не нравится мой вопрос. Она смотрит на нечто за моей спиной, на ее лице одно выражение сменяется другим.

— Лена, это Ного, человек из палеолита, мой верный товарищ, великолепный зверь. Он любит рыбачить. Мы строим плот.

— Зачем? — губы у Лены даже не пошевельнулись, но вопрос возник, словно шелест веточки.

— Как зачем?.. Это такая длинная история…

Но Лена меня не слушает. Улыбаясь, она смотрит на туземца, который подходит к ней, спотыкаясь на слабо закрепленных бревнах плота. Они пожимают друг другу руки. Я потрясен — плоскоголовые не знают рукопожатий! И мы с Ного никогда не обменивались рукопожатиями. Где он мог их видеть?

— Славный парень Ного, правда, Лена? Он очень привязан ко мне, внешность у него, правда, несколько страшновата, но только внешность. Он тоже человек. Правда, на лестнице цивилизации он одолел лишь первую ступеньку, но он будет подниматься выше. Я помогу ему. Я вытащу его.

— Я все знаю, — говорит Лена шелестящим голосом. Она сердится на меня, что ли? Нет у нее оснований сердиться на меня.

— Что ты можешь знать? — меня охватывает раздражение, и я готов казнить себя за это… Не надо спорить с Леной, ведь она разыскала меня, наверное, это нелегко было сделать. Надо ей все объяснить. С нею всегда трудно было спорить — она упряма и независима:

— Лена, что ты знаешь? Я научил туземца высекать огонь. Он умеет, благодаря мне, пользоваться луком, он боялся воды, не умел удить рыбу, он боится злых духов…

Лена не слушает меня. Рассматривает волосатую лапу Ного, будто хочет предсказать ему его судьбу. Она никогда не интересовалась хиромантией!

— Он человек? — недоверчиво спрашивает Лена.

— Конечно! Почти человек! А его потомки будут людьми несомненно. Они не будут заниматься каннибализмом — это ужасно, когда они пожирают друг друга. Наши пращуры не были каннибалами, верно? Я научу их выплавлять металлы. Они не будут спать кучей вокруг костра. Я научу их строить каменные дома… Заводы… Из металла они сконструируют машины… Нам очень нужен титановый прокат…

— Какой еще прокат? — удивляется Лена. Я уже не сержусь.

— Мы должны отремонтировать «Викинг». Мы попали в метеоритный пояс. Наш корабль получил большую дыру в боку… Лена! Лена! Ты где? Она же умерла и не понимает этого!

— Я здесь! — Лена стоит в полный рост на ветру, словно высеченная из янтаря, теплая, золотистая. Ее смех отзывается эхом в скалах, на лесной опушке, над рекой. Это уже было. Однажды было в круговороте бытия. Меня, как молния, поражает пронзительное чувство реальности. Лена умерла — как она оказалась на этой планете? Она хочет уйти. Я хватаю девушку за руки и удерживаю:

— Лена, ты помнишь «Электру»? Ты же умерла!

— Да, умерла, — смеется Лена, — ну и что?

— Как ты оказалась на этой планете?

— Не знаю, — говорит она безразличным голосом, и я с трудом сдерживаю исподволь закипающую во мне ярость:

— Лена, мне очень важно узнать, как ты меня нашла. Я летел сюда множество лет. Это самый глухой угол Вселенной. Мы высадились на эту чуждую землю, которая совсем не земля. Нас встретили динозавры и птицеящеры…

Жуткая голова птицеящера покачивается над зарослями. Ее пронзительный взгляд парализует жертву.

— Лена!!!

— Не кричи, я здесь, — говорит Лена; взмахивает рукой — птицеящер исчезает.

Я прячу в ее теплые ладони свое лицо. Мне хорошо. Не надо ничего говорить. Не надо ничего объяснять.

— Зачем вы плывете по этой реке? — спрашивает Лена.

Не отвечаю. Меня охватывает расслабляющее чувство умиротворенности. Я с трудом выталкиваю из себя слова.

— Мы плывем к «Викингу». Там остались мои товарищи. Марк, Дэйв, Феликс… Недалеко от устья Большой Реки. В море. Так объяснил мне гладкокожий…

— Кто это — гладкокожий? — спрашивает Лена.

— Гладкокожий? Какой гладкокожий? — я не понимаю, о чем речь.

Меня охватывает чувство опасности: где-то здесь, недалеко, я знаю, бродит птицеящер. А там, за холмами — плоскоголовые. Я не хочу туда возвращаться… Не хочу!..

Зумби гордо вышел из зарослей. Смешно, как можно быть гордым при таком тщедушном сложении! Да нет, Зумби вовсе не тщедушен! Он лишь немногим уступает Ного. Он тащит за руку какое-то безволосое худощавое тело.

Это его добыча. Ноги у добычи подворачиваются. Зумби поддерживает ее за предплечья. Дикари, столпившиеся на лужайке, изумлены. Добычу принято убивать немедленно, а она еще жива! Дикари возмущены. Шаман спрашивает, почему Зумби не убил жертву?

Зумби тоже возмущен. Не убил и все! Он с вызовом смотрит на своих сородичей. Он тщеславен и честолюбив, — при всей условности этих понятий в применении к дикарям. Почему он должен был убить свою жертву? Ного же не убил своего безволосого! И никто не спрашивал, почему Ного не убил.

Зумби — давний соперник Ного. Зумби не может отстать от Ного. Зумби не понимает, для чего Ного понадобилось это слабое безволосое существо с белой тоненькой кожей; любой, даже самый слабый дикарь придушил бы его одной рукой, если бы Ного не охранял его так ревностно. Не зря белый пришелец все время держится за Ного, боится даже на шаг отойти, понимает, что его сразу же прикончат. Никто не знает, почему Ного не хочет убить своего белокожего. Зумби тоже хочет иметь такую игрушку. Вот он и добыл ее. Окруженный толпой сородичей, Зумби объявляет табу на свою собственность. Это мое! Это мое! И если кто-нибудь позарится на собственность Зумби, тому несдобровать. Кулак у Зумби тяжелый. Правда и то, что вначале Ного объявил, что Гррего — его товарищ, вызыватель огня. Но когда голодные соплеменники однажды решили все-таки съесть «товарища», то Ного объявил Гррего своей собственностью и наложил табу.

Гррего никак не мог согласиться с тем, что он — чья-то собственность. Он воздевал руки к небу и на пугающе непонятном языке молил богов и духов о своем освобождении.

Безволосый человек говорил на непонятном языке, был страшно худ. Он не умел добывать себе пищу, а Зумби хоть и считал его своей собственностью, но кормить не собирался. Его страдания прекратила смерть.

— Почему ты не спас его? — спрашивает Лена.

— Я все делал, чтобы он не умер. Я давал ему мяса из того, что доставалось мне. Я пытался изучить его язык, а так как это было возможно при посредстве скудного языка плоскоголовых, то мои успехи были слабыми. Я учил его языку плоскоголовых, чтобы изучить его собственный язык.

— Я знаю, зачем тебе нужен был его язык: ты хотел от него побольше узнать об этой планете, чтобы знать, куда направиться после побега.

— Ты не можешь этого знать, Лена! Может быть, моя беда в том, что я не уверен, правильно ли я понял безволосого…

Безволосый с удивлением рассматривал мою бороду; не с презрением, как плоскоголовые, а с интересом, словно уже видел нечто подобное. В его глазах я видел преклонение. А какое возмущение горело в них, когда кто-нибудь из плоскоголовых обходился со мною грубо, неуважительно! Он подолгу мне что-то втолковывал. На его лице было страдание от того, что я не могу его понять. Однажды на песке он стал рисовать какие-то фигуры. И тут до меня дошло! То, чего я не понимал в его словах, я понял в рисунках! В бесхитростных линиях на песке я узнал корпус нашей ракеты, наполовину погруженной в волны. Я был потрясен. Как и он сам. Потому, что я тыкал себя в грудь и затем показывал на рисунок и рыдал… Он был безволосый, у него была гладкая кожа, он был намного ближе к землянам, чем к плоскоголовым. Он многое хотел мне рассказать рисунками, но я и в рисунках не все понимал. Но я понял про Большую воду, то есть реку — и мы с Ного вышли к ней. Возможно, были рисунки и про большое озеро, и про водопад… Если бы я все понял!

Мне тяжело говорить. Мне хорошо лежать, уткнувшись лицом в Ленины мягкие ладони. Сразу утихают все мои боли. Я хочу, чтобы Лена не исчезала и чтобы я мог чувствовать на своем лице ее ладони долго-долго.

— А потом? — продолжает спрашивать Лена.

— Потом он умер… Его унесла лихорадка во время эпидемии. Тогда и Зумби был болен. Гладкокожий остался без защиты и пристал к нам, поближе к Ного. Почти половина племени болела лихорадкой. Больные лежали в кустарнике. Многие умерли.

— Надо было взять гладкокожего с собой, — говорила Лена.

— Надо… Но он умер. Я не мог ему помочь. Он тихо лежал под кустом. Я приносил ему воду и жареное мясо. Воду пил, а мяса не хотел. Так и умер…

Запах мяса щекочет мне ноздри. Я нахожусь в полуобморочном состоянии и осознаю это. Бред и прояснение накладываются друг на друга, как два изображения на одном кадре фотопленки. Лена была со мною, сейчас ее нет. Ного сует мне в рот кусочки мяса, и я торопливо проглатываю их, пока мое нутро принимает еду… Стоит мне открыть глаза — начинается головокружение. Закрою глаза — вижу Лену, ее платье цвета янтаря. Мне хорошо с нею, но она требует, чтобы я все ей рассказывал: как мы бежали от плоскоголовых, как строили плот… Потом она исчезла навсегда.

Однажды я открыл глаза и увидел густую крону дерева, грохот водопада, тучи брызг, в которых играла радуга, мокрые скалы, торчащие из воды. В нескольких метрах потрескивал костер, у костра сидел Ного… Я вернулся в реальный мир, чтобы подумать, как он мне чужд и насколько мне лучше в другом мире, где есть Лена в шелковистом солнечном платье, есть ее глаза, смеющиеся или строгие, с равнодушными или заинтересованными вопросами.

Меня спас Ного. Он выловил мое безжизненное тело в бурлящем котле водопада, вытащил на берег и уложил под этим большим деревом. Он добыл огонь и поддерживал его все дни моего долгого беспамятства. Он ловил в заводи крупную рыбу. У него было время смастерить лук и стрелы, получившие у меня высокую оценку. Я радовался, когда понял, что Ного научился плавать тогда, когда мы строили плот. Теперь радуюсь вдвойне: я научил Ного плавать, чтобы Ного спас мне жизнь… Я, что ни говори, порядочный эгоист.

Прошло еще несколько недель, пока я почувствовал себя достаточно здоровым. Головокружения исчезли, перестала болеть нога, хотя я по-прежнему ступал ею осторожно.

По ночам вокруг нас, за деревьями и кустами, шастают смутные тени. Ного швыряет в них камни, заготовленные с вечера. Часто думаю о Лене, навещавшей меня, когда я находился в раздвоенном мире. Интересно, вопросы, которые она мне задавала, это были ее или мои вопросы? Наверное, все-таки мои.

Лежа в тени широкой кроны, занимаюсь самоанализом. Мне не нравится мое поведение, особенно в стане плоскоголовых. Я был слаб и запуган. Я выжидал, когда мог наступать. Мне часто недостает решительности. Я часто бывал мягок и покладист из элементарного страха. Но и это не все…

Ночью мне снился яркий сон. Во сне я был с Леной. Она говорила, что Феликс был прав. (В чем? Ума не приложу!) Она доказывала, что нельзя было ждать этого случая. (Какого этого?)

— Марк говорил, что это тоже Земля, — доказывала мне Лена, — даже для нас это — Земля! Мы можем дать ей какое угодно имя на нашем языке. Но потомки здешних жителей будут называть ее так, как сочтут нужным, и правы будут они, а не мы.

— К чему ты говоришь это, Лена?

— К тому, что мы здесь — пришельцы. У этой «Земли» есть свой народ, у народа — своя история. Вернее, будет своя история.

— Так что же, нам не следовало появляться здесь? Напрасны наши жертвы, наши усилия?

— Ты меня неверно понимаешь, — говорит Лена. — Я клоню к тому, что, возможно, и мы попадем в эту историю. И от нас зависит, какой она будет, эта история. Мы, конечно, не можем дать им очень много — это другой мир, другие люди, но кое-чему мы можем научить их, кое-что сумеем им передать…

— Я думаю о плоскоголовых. Они не готовы даже к первым шагам в цивилизацию. Я учил их, как делать лук и стрелы, как добывать огонь. Я доказывал им, что нельзя пить затхлую воду и жрать трупы павших животных, нельзя жрать друг друга. Но ничего не добился.

— Ты хочешь быстрого результата, Грегор? Значит, хочешь слишком многого. Кое-что из твоей науки осталось. Вру ненавидел тебя, боялся за свой шаманский авторитет. Но теперь он, уединясь в кустах, будет стучать камнем о камень, пока не добудет огонь. Но это будет уже результат его колдовства. Он сделает лук, стрелы, копье — и тогда это будет служить его славе, он не скажет, что эти предметы — злое колдовство. А потом не забывай Ного!

— Ного другой. Может быть, даже мутант.

— Если среди плоскоголовых появился один Ного, то почему не может появиться еще много таких? Вспомни, как ты возился с их малышами, как они тянулись к тебе! Если Вру слишком подл и коварен, чтобы помнить добро, то малыши многое запомнят. Ты заронил в их девственные мозги мечту. Была бы мечта, идеи сами появятся…

Они многое не поймут. Для начала хватит того, что ты дал. К большему не готова их психика…

Но есть еще люди города, о котором ты мог бы узнать по рисункам гладкокожего, или безволосого, как его называли плоскоголовые. Да, да, здесь, на этой планете есть город, и есть жители с более высоким уровнем цивилизации. Твои товарищи теперь в этом городе… А ты останешься здесь.

— Нет! Я не хочу здесь оставаться! Не хочу!!! Нет!

Просыпаюсь от того, что Ного похлопывает меня по плечу. Что-то бормочет успокоительное. Я весь покрыт потом, хотя от реки тянет прохладой. Над водопадом, на фоне темных скал и лесов, клубятся волны тумана.

— Нет, нет, не хочу… — мои губы шепчут слова, перелетевшие с другой стороны моего сознания.

— Не бойся, — говорит Ного, — я всех прогнал! Здесь огонь! Они боятся огня!

Далеко в глубине леса я слышу вой. Вой бессильных, но яростных существ.

— Трусливые шакалы! — кричит Ного. — Ного убьет вас!

Потом он встает и уходит за сухими ветками для костра. Во мне звенит странное напряжение, этакая смесь тревоги, нетерпения и неведенья. Боюсь, как бы это не явилось следствием травмы головы. Почему я так думаю? Раньше я никогда не бывал в таком состоянии. Бывал в тревоге, бывал нетерпелив, но — в нормальной степени, что ли. Теперь появилось нечто глубоко болезненное. И никто ничем не может мне помочь. Никто, кроме себя самого…

Крупные звезды светятся в темном небе, свидетели и вместе с тем дети вечности. Разделенные пространствами в миллионы световых лет, все они сестры, рожденные единой Матерью, триедино воплотившей в себе Материю, Время и Пространство. Где-то среди них плывет в бесконечности и мое Солнце, а вокруг Солнца кружится маленькая родная планета Земля. Сколько на ней родного: люди, города, дороги, аэродромы, автомобили, поля, заводы, лаборатории, больницы… Посидеть бы мне две-три недели в библиотеке — и все мои недуги как рукой волшебника были бы сняты.

Ного принес охапку валежника. Огонь, получив добавку, весело попросил меня слегка отодвинуться; ему, видите ли, стало тесновато. Меня его нахальство не возмутило, я склонен был в его теплом дыхании почувствовать извинение за беспокойство. Смотрю на огонь и решаю силою воли сжечь все свои недужности с таким же упорством, с каким огонь пожирает ветки. Надо быстрее войти в нормальную форму, построить новый плот, добраться до устья реки, которые чертил на песке несчастный гладкокожий, найти «Викинг» и таинственный город, о которых мне пытался рассказывать он же…

Я разыщу своих земных братьев, мы отремонтируем наш корабль и вернемся домой. Эта мысль кажется мне излишне оптимистичной, однако она — хорошее средство против отчаяния.

Слабость — коварная стерва, особенно если она хорошо питается такой обильной пищей, как физические травмы и глубокий психической дискомфорт. Каждое утро я начинаю с решительной схватки с этой мерзопакостной дамой. Отогнав ее на известное расстояние, спускаюсь к водопаду, где в тумане растут мощные бамбуковые заросли. Бамбук оккупировал все пространство на берегу, орошаемое брызгами водопада. Здесь растут деревья толщиной с человеческое бедро — прекрасный материал для нашего плота. Мы целыми днями орудуем каменными топориками. Строптивые стволы поддаются с большой неохотой, с влажным шелестом погружая в воду кисточки своих верхушек.

После каждого сваленного дерева я по десять — пятнадцать минут валялся на мягкой траве, приходя в себя, затем снова поднимался, берясь за топорик. Пока я отдыхал, Ного успевал свалить еще одно дерево. Туземец не признавал передышек. Что бы я делал без него! Я заметил, что бывало, свалив дерево, не мог припомнить кое-каких подробностей. Однажды с удивлением установил, что, устроив передышку, растянул ее на несколько часов, — солнце не обманывало, оно себе не позволяет передышек. Я заключил: у меня случаются обмороки. Теряю сознание на несколько минут, но бывает, что и на часы. Прошу Ного: если я упаду в воде, чтобы он оттаскивал меня на траву. Такое проявление моей болезни ставило его в тупик, но, думал он, с колдунами, наверное, еще и не то случается. Любопытно, что наше спасение из пучины водопада он целиком приписал мне, а мои травмы и слабость — цена этого спасения.

Все время моего общения с Ного, — а это ни много ни мало, а четыре года, — я подбрасывал в разговоре земные слова. Теперь он свободно употреблял их: мясо, вода, лук, плот, рыба… Произносил без акцента. Общаться нам стало проще. В дни моего беспамятства Ного вслушивался в мои «бредовые» монологи и считал, что таким способом я общаюсь с добрыми духами. С добрыми потому, что не допускал и мысли, что я пойду на общение с духами злыми. В его глазах я был могучим добрым кудесником, а что мое могущество нередко оборачивалось поражениями и слабостью, так виной этому было множество злых духов, которые нас окружали.

И пока мой спутник укреплялся в мистических представлениях о моей персоне, я метался по «нейтральной полосе» между двумя враждующими реалиями: первая — это мои собственные представления, воспитанные земной цивилизацией; вторая — чужой мир неведомой планеты, нечто из запредельности, близкое к фантастике. В этих немыслимых условиях я пытался осознать себя, свою роль среди существ доисторического уровня (если рассуждать земными понятиями) или внеисторического (если исходить из того, что у этой планеты есть своя история, никак не связанная с земной).

Впрочем, наше земное присутствие на ней и есть эта самая связь, несмотря на то, что омрачена она тенью катастрофы и жертвенности. Да и мое пребывание здесь никак не назовешь миссионерским. Обыкновенный, затравленный страхами человек, который волею обстоятельств оторван от лабораторного стола и заброшен в иной мир. Жалею, что слова «иной мир» не несут и маленькой доли того смысла, который я вкладываю в него своей судьбой. Иногда я думаю: слушай, Грегор, что ты так тревожишься о собственной судьбе? Ну умрешь ты не на Земле, а на неведомой планете. Ты думаешь — это трагедия? Но зайди с другой стороны — кто еще может похвастаться такой перспективой? Тебе просто повезло! Так-то, приятель!

Воды маленького залива, когда-то возникшего в соседстве с водопадом, не тревожило основное течение реки после падения с огромной крутизны. Тихая, спокойная заводь. Я часто всматривался в собственное отражение в воде, боясь увидеть в нем какие-то нежелательные черты. Я имею в виду не волосатость, не морщины, не седину, а те черточки, которые свидетельствуют о перерождении личности. Этого я боялся даже больше, чем новой встречи с птицеящером. Туземцу не нравилось, когда я пялился в неподвижную воду:

— Не смотри так! Не зли плохих духов!

Ему казалось, что, глядя в воду, я общаюсь со своими духами, а поскольку добрые духи не живут обособленно, а обязательно в окружении злых духов, то последние могут устраивать нам всякие каверзы. Если перевести язык мистики на язык действительности, то Ного прав.

Думаю о том, что мое тело осталось живым, но душа раздрызгана настолько, что я никогда уже не смогу почувствовать ее целой. Неужели тот, кто сумеет добраться до «Викинга», предстанет перед своими товарищами не Грегором Маном, а совершенно другим человеком?

Я пришел к выводу, что, если хочу остаться самим собой, надо прекратить душевные терзания, проникнуться настроениями исследователя. Это отвлечет от эгоистических переживаний, которые, безусловно, вредны:

— Я не колдун, Ного! Я болен! Но я выздоровлю, дай только срок!

То, что Ного понял из моего ответа, вызвало в нем приступ жалости:

— Гррего, сиди у костра! Ного сам будет валить дерево!

— Нет, Ного, я должен тоже работать… Не надрываясь, конечно… Это поможет выздороветь! — говорил я туземцу, и он успокаивался. А я брался за топорик, чтобы рубить, измочаливая, неуступчивую древесину бамбука.

Я не считаю дни. Замечаю, что напор водопада несколько ослабел. Дожди стали реже. Наступает период засухи, может, и не засухи в привычном смысле, а просто сухой сезон.

Платформа из бамбуковых стволов покачивается под нашими ногами. Мы строим каркас для хижины. Еще несколько дней — и мы скажем «прощай!» водопаду. Он причинил нам много зла, но и утешил немного. Здесь я выздоровел, по меньшей мере телесно, здесь немало рыбы и дичи, здесь покой, здесь мы соорудили новый плот. Чего еще надо!

Я решил приспособить на плоту парус. Вдруг нас вынесет в открытое море и мы не сможем пристать к берегу? Я выбрал хороший бамбуковый шест для мачты и укрепил его посреди плота. Попросил Ного помочь мне нарезать тонкой, тоньше мизинца, бамбуковой поросли. Из нее я связал нечто, напоминающее дерюгу. Были проблемы с веревками. Я спустился по берегу и набрел на кусты лозняка. Вместе с Ного я мочалил их на каменной плите, отмачивал в воде и очищал волокна от древесины…

Когда мы возвращались с охапками лозы, я обратил внимание на довольно крупные листья невысоких деревьев. Показал на них туземцу, добавив, что они пойдут нам на кровлю. Ного кивнул.

Теперь, когда каркас хижины почти готов, я попросил Ного принести побольше крупных листьев. Он взял нож и пошел, Я крикнул ему вслед, чтобы взял дубину, но он отмахнулся. Я не настаивал. До сих пор нам не досаждали звери, если не считать ночных визитов шакалов. Днем, правда, появлялись, и то не всегда, довольного крупные обезьяны хищного вида с хорьковыми мордами. Они поглядывали на нас издали, иногда вопили с угрозой и бесшумно исчезали.

Ного очень беспечен. Как и все туземцы. В этом, я думаю, скрывалось осознание собственной силы. Известную роль играла и вульгарная лень зачем таскать еще и дубину? Обойдусь! Туземец, конечно, достаточно силен, чтобы придушить шакала или молодую гиену. Главное, по мысли Ного, чтобы не было Больших Гривастых и дофф-дофф. Остальные — тьфу! Не о чем беспокоиться. Может, он и прав. Но меня охватило чувство тревоги. Я заметил, что предчувствия меня не обманывали. Подумал было взять лук и стрелы и отправиться вслед за туземцем. Но я в это время прилаживал реи — так что позволил себе отмахнуться от тревоги. В кронах деревьев пронзительно вскрикивали большие черные птицы с длинными, веером, хвостами. Где-то вдалеке вскрикнула обезьяна. Обычный для этих мест набор звуков. Да еще неумолчный шум водопада, который, как постоянный звуковой фон, не брался в расчет…

Я привязал к нашей «дерюге» реи, приладил веревки. Теперь нужен помощник, чтобы пристроить довольно тяжелый парус на мачте. А Ного все нет и нет. Думаю, загулял парень. Набрел, наверное, на какую-нибудь смазливую обезьянку и забыл, что уже и обедать пора. Я выудил две крупных рыбины, разомлевших от зноя — вода в заливе прогревалась основательно, — и тут из лесу появился Ного. Он возвращался непривычно быстрым шагом, а главное — без охапки листьев. В правой руке короткая, наспех выломанная палка. Он часто оборачивается и заметно встревожен. Что-то случилось, притом серьезное. Туземец на мелкие опасности никогда не обращает внимания. Опасность, судя по его поведению, так сказать, средней тяжести. Будь опасность посерьезнее, Ного уже давно был бы возле меня и сжимал в руках свою массивную дубину. Теперь он умерил шаги и даже останавливается, чтобы рассмотреть нечто в глубине леса. Я теряюсь в догадках, — что же там такое объявилось и напугало Ного настолько, что он не набрал листьев? Допускаю, что туземец мог испугаться злых духов, если решил, что они охраняют деревья с крупными листьями. Тогда мне придется идти самому, если даже он откажется. Там, где появляются злые духи, Ного превращается в ягненка. Когда он подошел поближе, я увидел, что он растерян и удивлен одновременно. Кроме палки Ного держал в руке, — не верю глазам своим! — стрелу с костяным наконечником явно не нашего производства, говоря по-земному. Наконечник в крови… Гляжу на Ного с его предплечья стекает тоненькая струйка крови.

— Кто пустил стрелу? — спрашиваю, лихорадочно теряясь в предположениях. Звери, как известно, к такому оружию не прибегают.

— Не знаю, — озабоченно отвечает Ного, — я его не видел. Там много колючих кустов. Думал — большая колючка. Вижу — стрела. Не наша стрела. Чужой запах. Я такой запах никогда не слышал.

Нюх у туземца, я уже говорил, отменный. Он по запаху в лесу определяет, какое животное прошло здесь ночью.

— Запах такой, как у гладкокожего?

— Нет!

— У Зумби?

— Нет!

— У меня?

— Нет, нет!

— И ты не знаешь, чей запах? — допрашиваю Ного. Его односложные ответы начинают раздражать. Мне не хотелось бы стать пленником таинственных обладателей стрелы.

— Как ты думаешь, какой он?

— Пахнет дымом. Кушает обезьян. Меня не испугался, но убежал. Послал стрелу и убежал. В кустах не было видно.

Рассматриваю древко стрелы. Глядите-ка, отшлифовано! Пропитано жиром. Использовалось многократно. Это тоже насторожило. Если невидимый лучник всякий раз подбирал стрелу, то почему оставил ее сейчас? Побоялся выйти против Ного? Решил позвать на помощь своих?

— Почему ты не догнал его, чтобы убить?

Ного хмыкает и морщит лоб. Ответ ясен: соплеменники лучника начнут его искать. Никто не знает, сколько их там. Если толпа, как от них отбиваться? Луки — опасное оружие. Стреляющий некто встретил бы безоружного Ного столькими стрелами, оставаясь недосягаемым, что о преследовании нечего было и думать. Потому Ного и поспешил предупредить Гррегора.

И правильно поступил. Стрела небольшая, легкая, но смертоносная, если посылать с близкого расстояния. При удачном выстреле невидимого врага Ного мог бы погибнуть. Потом пришла бы и моя очередь, когда я сидел на плоту и ничего не подозревал.

Эта маленькая стрелка с костяным наконечником в наших руках — не просто доказательство неудачного нападения из засады. Это предостережение. До сих пор мы опасались одних только хищников, теперь у нас появился новый, куда более опасный враг — человек. Но жаль, нам об этом человеке, или этих людях ничего не известно. И потому они еще опаснее. Я не знаю, как далеко устье реки и город, где находится «Викинг». Ясно, что мы вступили на территорию, заселенную дикарями; и их надо остерегаться, поскольку это люди, а, значит, и непредсказуемы. И поскольку эти люди вооружены луками, от них надо держаться подальше, где-нибудь посередине реки, чтобы оставаться недосягаемыми с берега. Опасность может притаиться за каждой излучиной, за любой скалой, за кустом. Словом, прощай, спокойная жизнь!

Мы лихорадочно достраивали свой плот, не спуская глаз с лесных зарослей, откуда в любую минуту могли вылететь стрелы. Хижину решили не заканчивать. Парус тоже можно приспособить на ходу.

Вскоре Большая Река уносила нас дальше. Мы старались не приближаться к берегу, неотрывно всматривались в прибрежные заросли. Я очень полагался на зрение Ного. Очень совершенный человек Ного — нюх собачий, глаза кошачьи, — я так ему и заявил.

По обеим берегам — ничего подозрительного. Может быть, Ного напоролся на одинокого, забредшего к реке охотника? Если это так, то я все равно не жалею, что мы отчалили в спешном порядке. Иначе могли бы волыниться еще целую неделю.

Жаль, что хижину не довершили. Теперь от солнца прятались под нашей «дерюгой». Костер зажигали, только когда готовили рыбу. Более-менее спокойно чувствовали себя, когда река расступалась и плот медленно плыл посередине. Светлые песчаные берега производили впечатление пустынных. К самой границе песка подступали темные заросли. Склоны долины — царство джунглей. Местами холмы, окружающие долину, отступали на несколько километров. Затем снова сжимали реку так, что она чуть не вдвое ускоряла свой бег, стремясь поскорее освободился от тесных объятий. В отдельных местах над лесом поднимались столбы дыма, всегда локальные, аккуратные, что свидетельствовало об их искусственном происхождении. Иные поднимались тоненькой струйкой. На таких кострах туземцы, вероятно, готовили пищу, не требующую большого огня…

Дымы давали нам полезную информацию о заселенности края по обе стороны реки. Значит, не пустынное это место, и здесь живут племена, о которых пока ничего нельзя сказать. Одно удивляет: почему они не показываются на берегу? На Земле люди всегда тянулись к рекам. Если они есть в лесу рядом с рекой, то почему не появляются на берегу? Может, это добрые, миролюбивые люди, и с ними можно было наладить какие-то отношения… Мы могли бы рискнуть и пристать к берегу. Ну а если люди вовсе не мирные? Если все те же каннибалы? Или просто дикари, которые принесут нас в жертву своим лесным духам или божествам? Нет, в таких случаях, в таких условиях что-то неохота рисковать.

Мы держимся настороже и по-прежнему внимательно рассматриваем берега. Рядом с нами на плоту лежат луки и стрелы. Я не сомневаюсь если у здешних туземцев есть хорошие луки, то есть у них и многое другое. Лодки, например…

Я думаю: что бы мы делали, если бы, получив информацию о «Викинге», нам пришлось бы пробираться к нему пешком? Это просто счастье, что нашему предприятию помогает сама география. Река нас несет на плоту, река снабжает нас рыбой. Правда, эта же река чуть не стала нашим убийцей, но не будем злопамятны — о плохом не вспомним, а за хорошее скажем спасибо.

Рана у моего спутника нагнаивается. Чего доброго, стрела могла быть и отравленной. Если и не отравленной, то возбудителей инфекции на костяном наконечнике хоть отбавляй. Я не знаю, что в этом случае делать? Были бы мы на берегу, можно воспользоваться травами, — любая чистая трава была бы полезной… Мы не можем считать жителей леса друзьями. Друг не пустил бы стрелу, не выяснив наших намерений. Леса населены нашими вероятными врагами, и от этого факта никуда не уйдешь.

Когда у меня созрело решение бежать от плоскоголовых и добираться до некоего «города» (не могу употреблять это слово без кавычек), то я слишком упрощенно представлял себе путь: самое трудное — оторваться от преследования, а потом долго-долго шагать по чуждым пределам, предвкушая радость встречи с друзьями. На деле оказалось, что между станом плоскоголовых и местом, где пребывает «Викинг», огромные пространства, заселенные племенами. Вот этого я и не предвидел. Все допускал: и динозавров, и Больших Гривастых, и птицеящеров… А дикарей забыл. Выходит, что пристать к берегу мы можем лишь у цели нашего путешествия, там, где мои товарищи завоевали прочный авторитет у аборигенов, где их боготворят. А в любом другом месте на берегу нас могут только съесть. Хорошо, если без чавканья…

Однажды утром мы проснулись в тридцати метрах от берега. Первое побуждение — хватать весла и отвести плот на середину реки. Но вокруг было столько покоя, что мы и не подумали это сделать. Если уж плот принесло сюда, то воспользуемся случаем и покроем нашу хижину листьями. За ними не надо идти далеко. Густые ветки склоняются к самой воде. Мы плавно, без рывков, подгребаем к берегу, плывем вдоль него на расстоянии вытянутой руки от зарослей.

Нигде ни дымка, ни следа. Ного стоит на краю плота и тянется к ветке, чтобы, ухватившись за нее, притянуть плот к берегу. Его рука повисает в воздухе. Он на секунду замер, затем опустился на четвереньки и подполз ко мне:

— Надо бежать! — шепчет он, вытаращив глаза. — Назад!

За густой зеленой завесой не видно ничего, но моего слуха вдруг касаются негромкие звуки членораздельной человеческой речи. По тону беззаботная болтовня. Несколько человек. Мы с Ного беремся за весла и начинаем отгребать на середину реки. Вот тебе и тишина! Только бы не услыхали нас, пока мы будем удаляться! Плот — не лодка. Весел слушается плохо. Отходим слишком медленно. Берег отодвигается от нас со скоростью улитки. Пять метров… Десять… Пятнадцать… Чуть ниже по течению берег открывается, заросли освободили место для песчаного пляжа. Пока не видно никого, даже голоса стихли. Может, наблюдают за нами? Плот отошел уже метров на сорок. Ного внюхивается в запахи и показывает рукой на заросли, которые вклинились между рекой и пляжем. Плот вытащился на середину реки, и его подхватило на стрежне, понесло быстрее. Нам открылась внутренняя часть пляжа. Мы их увидели. Четверо туземцев хлопотали возле вытащенной на песок лодки. Их темная кожа блестела в лучах солнца.

— Ложимся на живот! — шепчу я.

Мы вжимаемся в бамбуковые стволы и лежим неподвижно, прикованные взглядами к людям у лодки. Пока они нас не заметили, суетятся вокруг своей посудины. Не могу определить, что они там делают. Еще немного, и нависающие над водой заросли скроют нас от глаз туземцев… Надо же! В последний момент один из дикарей бросил взгляд на реку и что-то крикнул. Все остальные вскинули головы и уставились на наш плот. Мы медленно уходим из поля их зрения.

— Ного, беремся за весла!

Мы гребем изо всех сил. Были бы на лодке — мчались бы со скоростью стрелы. А так… гребем. Я с одной стороны, Ного — с другой. «Может, пронесет?» — пискнул во мне слабый голосок надежды. Минуты проходили в безмолвии, нарушаемом всплесками весел. Мы ушли, наверное, метров на триста-четыреста. Голосок надежды крепнет. Я уже готов поверить, что пронесло — туземцев не заинтересовало наше появление. Пляж с туземцами скрылся за поворотом реки. Ного хотел отставить весло посчитал что опасность миновала. Я продолжал грести…

Лодка с преследователями появилась из-за поворота, когда и я решил, что нас оставили в покое. Не оставили, черт бы их побрал! Ного снова схватил весло. Я махнул рукой — бесполезно от лодки не уйти. Лучше взяться за луки и стрелы, да положить возле себя дубинки, пусть под рукой будут на случай абордажа.

Я видел, как лодка туземцев выскочила из-за поворота реки. Разум отказывался верить увиденному, но глаза уже различали там человеческие фигурки. Они ритмично наклонялись в такт гребкам, и на их веслах вспенивалась вода. Они нажимали на весла изо всех сил, значит, пустились они не на прогулку, а в погоню.

Тешу себя иллюзорными допущениями: может, им надоест нас преследовать; может, удовлетворятся тем, что прогнали нас со своей территории… Некоторое время я старался не смотреть на них, упорно двигал веслом, а когда обернулся, то расстояние между нами сократилось уже вдвое. Туземцы согласованно взмахивали веслами, и на их лицах можно было различить выражение превосходства и торжества.

Нам нет смысла надрываться на веслах. Надо приготовиться к схватке, о чем я и сказал Ного. Мой спутник не обнаруживает какого-либо страха. И прекрасно! Туземцы очень умело управляют лодкой. Они не погнались за нами кратчайшим путем, а вырвались на самый стрежень — и лодка полетела коршуном.

— Давай, Ного, приготовим наши луки, — сказал я, прилаживая стрелу к тетиве. Ного спокойно, деловито повторил мои действия. Оглянулся на врагов и оскалился.

Вот где пригодилась нам «дерюга», наш несостоявшийся парус. Используя каркас хижины, я поставил парус на ребро, и мы укрылись за ним, как за стеной. У Ного горят глаза. Он готов убивать. Моим спутником овладевает ярость, и он потрясает в воздухе огромным кулаком. Его буквально затопил праведный гнев. Он никого не трогал, он мирно проплывал мимо, а на его жизнь посягают! У Ного лук мощный — я безуспешно пытался его натянуть. И стрелы под стать луку, длинные, с массивными каменными наконечниками. Я тоже разозлен. Не нужна эта схватка! Дали бы возможность спокойно проследовать своей дорогой, так нет же, хотят показать, что они здесь хозяева и могут задать жару каким-то пришельцам. Они тычут в нас пальцами и хохочут. Их смешит, наверное, средство нашего передвижения. У них, видите ли, лодка, а у нас куча бревен. Потеха, да и только!.. Идиоты, им смешно. Посмотрим, кто будет смеяться последним. Обидно, конечно… Такая хорошая погода. Тихо. По небу плывут большие белые облака, а этим болванам подавай крови. Они приблизились уже метров на пятьдесят, что-то горланят, жаль — на непонятном языке, а то я с ними объяснился бы.

— Ного, что они кричат?

— Ного не понимает, — отвечает мой товарищ, держа наготове лук.

Теперь внимание. Враги на расстоянии двух десятков метров. Их луки натянуты, стрелы нацелены в нас. Три стрелы. Четвертый туземец сидит на веслах. Теперь они молчат. Ни одного лишнего движения. Луки у них отполированы. Легкие, изящные… По короткому возгласу трое одновременно спускают тетиву. Две стрелы застряли в дерюге, третья скользнула по моей шее. Чувствую, поползла струйка крови. Туземцы тянут руки за новыми стрелами. Тут уж нам больше нечего выжидать…

Передний туземец роняет оружие в реку и хватается за живот. Это моя стрела его достала. Стрела Ного с шумным ударом вонзается в борт лодки. Тот, что сидел на веслах, тоже хватается за лук. Всем им мешает прицеливаться раненый. Он шатается и раскачивает лодку. Я целюсь в того, который оставил весла. Моя стрела застряла у него в плече. Но и мы получаем: Ного — в раненую руку, я в бедро. Я падаю и быстро выдергиваю стрелу из раны. Лежа прицеливаюсь. Лодка ударяется в плот. Слышится треск. Посылаю стрелу в жилистое коричневое тело. Кто-то из преследователей прыгает из лодки и падает на меня. Я стараюсь схватить его за шею, кожа врага смазана жиром. Выскальзывает из рук. Тогда я захватываю его голову локтевым сгибом — известный борцовский прием, и мы катаемся по плоту. Темное, искаженное гримасой лицо, разрисованное синими полосами, приблизилось к моему лицу. Он выскальзывает из моих рук, вскакивает и пинает меня ногой в живот. Хватаю врага за ноги и опрокидываю навзничь. Теперь он меня хватает за шею, я напрягаю мышцы, бью его по рукам снизу вверх и тут же снова сцепляю свои пальцы на тонкой шее разъяренного туземца. Нащупываю пятками опору и рывком перебрасываю туземца через себя, но сразу получаю такой удар ногой в грудь, что темнеет в глазах. Мой враг снова схватил меня за горло — и тут бы мне и конец. Почти теряя сознание, слышу тяжелый, с хрустом удар. Туземец слетает с меня… Ного высится надо мною с покаянными глазами:

— Гррего, я не хотел!

— Не хотел, не хотел… Знаю, что не хотел.

У меня, кажется, все ребра переломаны. Ного слишком долго примерялся своей бревнообразной ногой и в конце концов угодил в меня, а мог ведь просто взять его за волосы, приподнять и дать щелчок по лбу. Нет, не умеет Ного драться ногами. Надо будет потренировать. Представляю себе, как он топтался на качающемся плоту вокруг противников, сцепившихся в смертельном поединке, боялся задеть меня и получилось, чего боялся. Поэтому и приложился, можно сказать, слегка, иначе бы мне солнышка не видать.

На краю плота, свесив одну руку в воду, лежит разрисованный туземец. Левая сторона лба у него вдавлена — только кулак Ного способен на такое. Дубина моего приятеля раздробила позвоночник и второму туземцу, тому, который оседлал меня. А где же еще двое? Один, вижу, подплывает к берегу. Четвертый, видно, упал в воду. Туземная лодка покачивается у нашего борта. Беглец уже выкарабкался на берег и скоро поднимет всех сородичей. Правда, лодок мы не видели, кроме нашего трофея, но туземцы могли прятать их под нависающими у берега ветвями. Если их стойбище расположено неподалеку, то они могут настичь нас еще до сумерек. На душе у меня препаскудно — бок побаливает, время потеряно, да еще эти трупы на плоту. Мне их жаль. Пошли по шерсть, а вернулись стрижеными. Бедняги — потерпели полное разочарование. Сами виноваты. Мы не хотели схватки, старались проскочить незамеченными. Видно, не всякая зоркость к добру. А если бы они победили? Наверное, волокли бы сейчас через заросли к своим старикам, женщинам и деткам наши бездыханные тела. Телосложением наши враги не вышли. Тщедушные. А туда же, в герои полезли! Надо сказать Ного, пусть сбросит их в воду. Мне не нравится его плотоядный взгляд. А рыбки не хочешь, дружище? Разрешаю отрезать у наших врагов уши и наживить их на крючок, — пусть знают, как связываться с нами.