Возвращайся, сделав круг

Мне семнадцать, Фло. Я успела стать неплохим химиком, но только моя мутация позволила мне проводить синтез точнее и заранее предсказывать результат – любой выпускник Рэздона даст мне сто очков вперед по теории. Я недоучка.

Ты обучал меня быть Тайной, но даже если бы ты закончил мое обучение, даже если бы я не оказалось дурной ученицей – кто такой Тайный вне Флоры? Никто. На нашей планете нас спасала тайна личности и то, что мы знали каждую травинку нашего возможного поля боя. Все, что можно было использовать против врага – особенности ландшафта, свойства растений, – все, что знали мы и не знали они. Но когда «заморские демоны все-таки явились», это не помогло. И я до сих пор задаю себе этот вопрос – почему? Почему я не успела?..

Если я не справилась там, где знала все, что я могу в Империи, где провела четыре года, и тем более – на Ци-Шиме, где я всего десять дней. Кто я здесь, Фло? Какой из меня, к черту, шпион?

Он поднял все эти бумажки – черта с два я думала, что все так обернется, когда их подписывала. Он был свято уверен, что новая информация о принцессе, о внутренних делах Красного Мира, об их технологии – обо всем, что я только смогу узнать, – все это пойдет на пользу нашим взаимоотношениям. Крепкому миру. Обоюдовыгодному сотрудничеству. Обоюдовогнутому Гну и Взаимовыгнутому Ци. Всем-всем-всем. Черт…

Если я откажусь – обвинение в дезертирстве, угроза безопасности, депортация, трибунал, от, до, без права… Если я фальсифицирую или утаю данные – перекрестная проверка, обвинение, депортация, лишение звания, трибунал. Если я попытаюсь переметнуться – в розыск, военный преступник, требование выдачи, депортация, допрос первой степени, если выживу – трибунал. Если я попадусь – удаление имени из реестра, отрицание причастности Феникса, обвинение в подстрекательстве, государственный преступник, требование выдачи, депортация, верховный суд.

Если мне всего этого мало, то я должна учесть, что при срыве моего задания я так же ставлю под удар всех членов нашей комиссии, находившихся со мной на Ци-Шиме. И их так же может ожидать обвинения, лишения звания, допрос, трибунал. От, до, без права…

Я ведь не могла допустить, чтобы голова у Микки болела еще чаще…

Вот так, Фло. Они предложили мне шпионить за первым человеком, который отнесся ко мне тепло. Просто так, без причины. Они предложили воспользоваться доверием, которое я незаслуженно получила. Предложили вручить им ключи от тихого, таинственного мира, который хотел только одного – чтобы его оставили в покое. Но «заморские демоны все-таки явились».

Меньше всего я хотела быть первой из этих демонов. Но…

«Да, милорд. Слушаюсь, милорд».

– Сильветти, второй церемониальный. Три минуты.

Выключив планшетку, я подбежала к шкафу и торопливо напялила форму. Разумнее было бы носить ее постоянно, чтобы не бегать как ужаленная каждый раз, когда тебя вызывают, но я никак не привыкну к их одежде – полное ощущение, что запуталась в занавеске.

А телохранитель принцессы в имперском комбезе… Это было бы забавно.

– Расческу.

Тумбочка вложила жучка мне в руку, и я прилепила его себе на макушку. Паучьи лапки аккуратно распутывали волосы и укладывали их в подобие прически. Не успею.

– Хвост.

Расческа послушно съехала вниз, собрала волосы и замерла в нерешительности.

– Цвет?

Так, телохранители носят черное… Еще позволяется серый в сочетании с… К черту.

– Черный.

Расческа перевязала волосы черной лентой и отцепилась. Так, мечи на пояс, бластер… Заряда маловато… Так, Ванда, милая девочка, ты заигралась. Ты что, и впрямь думаешь, что на принцессу кто-то посмеет напасть? И если посмеет, ее игрушечный телохранитель в твоем наивном личике сыграет решающую роль? С нападением разберутся и без тебя, лучше думай о наилучшем выполнении своей настоящей роли – живой статуи слева от трона…

Покрутив свою голограмму по оси, я убедилась, что статуя получилась вполне приличная, и выбежала из комнаты. Второй церемониальный – это сюда. Или сюда? Черт, принцесса, если тебе нужен был шут – назвала бы все своими именами. Какой из меня телохранитель августейшей особы, если я путаюсь в коридорах дворца и никак не могу разобраться в ваших обычаях?

Когда я вошла, принцесса сидела в кресле и читала книгу. Похоже, она находила какое-то странное удовольствие в этом медленном чтении с пожелтевшей от времени бумаги.

– Опоздала.

Я подумала, не выдернуть ли этот короткий меч и не выразить ли желание смыть позор своей кровью. Принцесса произнесла, не поднимая глаз от книги:

– Ковер мне перепачкаешь.

Торопливо заняв свое место слева от кресла, я положила ладонь на рукоять меча и попыталась придать лицу каменное выражение.

– Поздравляю.

Вздрогнув, я начала выплетать в голове формулу уточняющего вопроса. Пока я расставляла все «нижайше» и выбирала между «презренной слугой» и «скудоумной рабой», Ки-Саоми уточнила:

– Одному из твоих родичей повезло отдать жизнь за своего господина? Лента черная, мечи сдвинуты к животу…

Наспех раздвинув мечи, я сорвала ленту и распустила волосы. На сорвавшееся с языка «никак нет, госпожа», Ки-Саоми только рассмеялась. Она отложила книгу и повернулась к Ци, валявшемуся на своей золотой подстилке.

– Они пересмотрели таможенные соглашения?

Тигр поднял кудлатую голову.

– Нет.

Принцесса вздохнула и встала с кресла.

– Тогда давай сюда стол.

Через секунду боковая дверь распахнулась, и в комнату влетел стол. Он приземлился прямо перед принцессой. Ее кресло поднялось в воздух и унеслось в ту же боковую дверь. Звероподобный робот управлял всеми перемещениями, не поднимая головы. Ки-Саоми пересела на пол и обернулась ко мне.

– Садись, Ванда… Нет, справа.

Глаза у нее чуть заметно поблескивали, а значит, она уже погрузилась в чтение утренних сводок. До сих пор не понимаю, зачем так мучить себя этими вживленными передатчиками, если можно нормально читать все с голографера… Я попыталась поудобнее расположиться на полу, потом взяла свою чашку и с удивлением обнаружила в ней нуар. Раньше принцесса никогда не давала спуску моим «имперским замашкам», поэтому сидели мы всегда на полу и пили этот их кошмарный чай. На радостях я сделала сразу большой глоток и обожгла горло – температуру оставили свою, ци-шиманскую… У них тут все, что не кипяток, вообще пить не будут…

– Ванда, не тушуйся с ним, ясно? Расслабленность и уверенность.

Я постаралась кивнуть как можно увереннее. И расслабленнее. Наверное, это бы далось мне легче, если бы я хоть немного понимала, что происходит. С кем «с ним»? Кто мог явиться на поклон с утра пораньше? Два торговых нарушения Натхеллы? Мимо. Очередной эксцесс на границе с Империей исчерпан, да и не посылаем мы послов в Красный Мир… Кто? Возможно, просто локальная рутина – наместник Итайуту посещает столицу… Только почему сейчас? Ни на Итайуту, ни на остальных подконтрольных планетах ничего особенного не происходило. Неужели я что-то упустила? Оставалось только кусать губы и жалеть, что вовремя не согласилась имплантировать терминал – сейчас было бы очень кстати пересмотреть сводки.

– Седьмой сегмент Шиторского Веера, оруно Ривельо.

Веер? Таможенные соглашения? Мне по-прежнему это ни о чем не говорило. Зато другое я уловила – посол уже подходил к нашему столу, а принцесса до сих пор не отключилась от сети. Две секунды, три…

– Госпожа Саоми, позвольте приветствовать вас от лица наших мирных земель. Благодарю вас за открытые двери.

Принцесса отключила терминал и теперь смотрела на посла снизу вверх. Она улыбалась тепло и радушно. Она даже не подумала встать.

– Приветствую тебя, Ривельо. Утро пусто без подобных тебе. Кто еще раскрасит мои секунды так, что я различу их даже через десяток лет.

Она не сказала «без тебя», она сказала «без подобных тебе». А последняя фраза… Да, она повторилась – то же самое она говорила и прошлому послу Веера. Интересно, сколько еще подобных пощечин она раздаст и чем Шиторский Веер заслужил подобное.

– Позволь представить тебе мою чаевницу, Ванду Сильветти…

Когда это я стала ее официальной чаевницей? Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы скрыть удивление, встать и согнуться в поклоне. Ривельо ловко поймал мою ладонь и прижался губами к мизинцу. Он чуть не плакал – он должен был по традиции целовать полы одежды принцессы, но она так и не встала.

Взгляд посла упал на мою чашку, и его брови на секунду взлетели вверх. Теперь мне стало ясно, почему принцесса приказала подать мне нуар, – напиток вкупе с нетипичной фамилией… В общем, она ясно давала понять, что ее новая чаевница из Империи. Заставить посла Веера раскланиваться с имперской безродной… Посол пытался сохранить лицо.

– Позвольте преподнести вам то, что ваше по праву.

Ривельо вымученно улыбнулся и достал из-за спины шкатулку. Иссиня-черную – она не блестела драгоценностями, не сверкала и вообще была лишена всяческих дешевых изысков – она словно впитывала в себя свет, из-за чего казалось, что посол держит в руках кусочек тьмы…

Я сглотнула комок – Веер отдавал Красному Миру огромный кусок космоса. Как минимум одна звездная система отошла к Красным – одна из трех пограничных. Там были только наполовину выработанные ресурсные планеты, но все же… Теперь Оми обязана встать, чтобы принять шкатулку, – и посол успеет дотянуться до ее пояса… Но она не встала. Она просто коснулась мизинцем указательного пальца, и я повиновалась.

– Милорд Ривельо, ваша щедрость скрепляет историю.

Он побледнел, но передал мне шкатулку.

– Не смею больше беспокоить вас.

Принцесса коснулась стола большим пальцем. Я на секунду увела руку за спину и сосредоточилась, потом с улыбкой протянула Ривельо благоухающий автолик. По его лицу было видно, что с большей радостью он бы сейчас принял от меня бокал с ядом. Цветок он все-таки взял и, улыбаясь из последних сил, скрылся за дверью. Мне показалось, что он рухнет в обморок, как только скроется с наших глаз.

Автолик был цветком Иолы, столицы Империи. Я очень надеялась, что не переборщила. Похоже, новый Держатель Веера «предложил принцессе холодный чай». Нужно будет просмотреть их обновленную доктрину – вероятно, именно в ней кроется разгадка расположения Ки-Саоми…

Она подняла на меня глаза и улыбнулась.

– Ну и физиономия у тебя. Поставь ты эту дурацкую шкатулку!

Черт, и как такие становятся принцессами? Или, скорее, – как принцессы становятся такими? Казалось, только что была такой холодной, сосредоточенной, а через секунду она чуть меняет позу и снова становится малолетним ангелочком. Самое страшное – что она не притворяется и не играет ни в том, ни в другом случае. Она такая и есть – и это до сих пор пугает меня до дрожи в коленках.

– Пошли. Остальным займется тигренок…

Мы вышли из второго церемониального зала, долго шли по узким и невероятно высоким коридорам дворца до ее апартаментов, там она присела на пол перед своей «музыкальной шкатулкой» и включила какую-то старинную песенку. Я присела на кровать.

– Что звучит?

На этот случай я заранее готовила фразы.

– Скудоумная раба склоняет голову перед великой…

Принцесса оборвала меня резким взмахом руки. Я сжалась под ее взглядом. Когда она так смотрела, моя рука сама тянулась к рукояти правого меча. Хотелось раствориться вместе со своим скудоумием…

– Это Турангалила симфония… Чему вас вообще там учат в Империи?

Я опустила глаза, пытаясь придумать хоть какой-то ответ. Так ничего и не вышло. Когда я рискнула снова на нее посмотреть, Ки-Саоми уже улыбалась.

– А с автоликом – это ты в самую точку… Я тоже хочу цветочек.

Она скорчила капризную рожицу, вот только глаза у нее так и остались серьезными. Я торопливо кивнула. Оми потянулась к пустой вазе, потом набрала команду на синтезаторе и наполнила хрупкую посудину тягучей темной жижей. Смотрела она на меня по-прежнему очень внимательно, и я поняла, что играть не стоит. Я опустила палец в вазу и выпустила пару тонких корней. Состав смеси был простеньким, только повышенное содержание магния сбивало с толку. В конце концов я поняла, какому цветку такая среда полезна. Чуть согнула ладонь, синтезируя ткани стебля, потом поставила вазу на стол, и второй рукой принялась за бутон – у амурмортов много лепестков и сложное плетение листьев, поэтому пришлось опустить пару корней в вазу и черпать оттуда материал, чтобы не нарушить собственный баланс минералов. Принцесса смотрела на белые нити моих корней, как ребенок на руки фокусника, – напряженность из ее взгляда ушла. Я закончила и опустила цветок в вазу. Пара глотков чая смягчили сухость в горле – амурморты лепить гораздо сложнее простеньких автоликов или тюльпанов, зато теперь Ки-Саоми вся сияла.

– Хьячи Спасибо.

Я улыбнулась – она обставила все так, будто это и не проверка на вшивость, а так… забавы подружек-тинейджеров. Да, я всего лишь призналась, что я мутант, а она – что прекрасно об этом знала. Все довольны… Даже я, черт возьми, – я ведь улыбаюсь.

Вечером я пришла к Раучи. Дерево было все таким же сухим и древним. Я поклонилась ему и села на пол, поджав под себя ноги. В последнее время я часто приходила к нему – под его раскидистыми ветвями мне становилось немного лучше. Я надолго замирала в объятиях его тени, это позволяло мне немного забыться и не думать ни о чем. Когда рядом старший – тебе больше не нужно решать.

Только один раз я решилась протянуть к нему свой корень, коснуться узловатой сухой коры, провести по многовековым листьям, которые он не сбрасывал с того самого дня, когда первый человек встал на землю Ци-Шимы. Но я так и не осмелилась врасти, Фло. Не решилась заговорить с ним. Наверное, мне было страшно – что он мог сказать такой, как я? Умеют ли деревья плевать в лицо?

Три дня назад я отправила полковнику свой последний, семьдесят четвертый отчет. Два с половиной месяца я вымучивала эти ежедневные рапорты, бесконечно взвешивая каждое слово. Где-то врала, где-то умалчивала, где-то писала правду, пытаясь не предать ни «своих» де-юре, ни «своих» де-факто. Но в какой-то момент я сломалась. Не было никаких размышлений, взвешиваний и вычисление последствий, никаких хождений взад-вперед и попыток понять. Я просто не смогла его написать. До смерти устала от всего этого. Было пусто и как-то легко, словно все наконец решилось и я увидела свою дорогу из желтого кирпича. Осталось только идти вперед по этим кирпичикам: обвинение, дезертирство, депортация, трибунал… От, до, без права… Но ведь когда-нибудь это все равно кончится.

Феникс не отвечал. Ни по официальным каналам, ни по внутренним. Глухое молчание. Развязки нужно ждать со дня на день. Я и ждала – почти с нетерпением. Чертовски соскучилась по определенности.

Я отправилась к Рассветной Веранде. Оставшиеся до восхода пять часов я решила провести там. Присев на залитый водой пол, я уставилась в темное небо. Звезд не было.

Последнее время я стала мерзнуть. То и дело вздрагивать от холода. На горячей Ци-Шиме, во дворце, где нет сквозняков, на веранде, защищенной от ветра. Мои скрещенные ноги омывал кипяток, я ежилась от холода.

Спустя час, а может, больше, я услышала ее шаги за спиной. Она не пряталась, медленно шлепала по воде к краю. Потом легла в воду, свесив голову вниз, будто пытаясь разглядеть дно этого семисотметрового бокала с темнотой.

Оми поднялась, аккуратно отжала вымокший топ и присела рядом, так же внимательно вглядываясь в непроницаемую тьму. Она достала из кармана мундштук, включила и затянулась. Выпустила тяжелый золотистый дым, и он, словно облако пыльцы, полетел вперед, пока не коснулся воды и не растворился в ней без следа. Принцесса передала мундштук мне. Я так и не сообразила, как они уменьшили кальян до палочки размером с палец, – не то это миниатюрный синтезатор смеси, не то дело в микротелепортах, перебрасывающих дым откуда-нибудь еще, как обычно перебрасывают данные, пучки электронов или фотонов. Не знаю…

Дым был тяжелым и сильно сушил горло, и все же я сделала три глубоких затяжки, прежде чем вернуть Оми мундштук. Она отмахнулась и достала из кармана еще один.

– Не думала, что ты отправишься ночью на Рассветную Веранду.

Что поделаешь, Оми? У вас есть места для встречи нового дня, места для размышлений, для расслабленного отдохновения, для проникновенного созерцания, есть мосты озарений и галереи возвышенных воспоминаний, есть сады для поминания предков, есть высокие синие башни вдохновленного творчества, есть темные сырые казематы для закалки духа и разговоров с собой. Есть вознесенные в небо поляны для переполнения бесконечностью космоса и ледяные стены для напоминания о неизбежном – то, что было кипящей волной, когда-нибудь станет вечным льдом, который не тает даже над озером лавы. У вас есть вулканы для прощания с ушедшими есть дорожки твердого воздуха для избавления от лишних мыслей… Но у вас нет Балкона Предателей, Флигеля Лжецов Беседки Злоупотребивших Гостеприимством. Нет Залы Никчемных Самокопаний. Поэтому я здесь – жду рассвет, который наступит нескоро.

– Вы зря прекратили посылать рапорты, майор Сильветти… Не думаю, что они бы правильно это поняли.

Я вздрогнула. Глупо было верить, что Ци не сможет перехватить связь. Глупо верить, что принцесса не просчитала все дальнейшие действия Феникса, как только решила нанять меня на работу. Глупо, но я верила.

– Плевать.

Из меня и впрямь получился никчемный шпион – даже хуже чем хранительница рода или телохранитель принцессы. Наверное, чаевница, которая на дух не переносит чай, – самое удачное мое амплуа.

– Мы решили дать вам время подумать, майор. Эти три дня рапорты за вас отправлял Ци.

Я усмехнулась. Сделала очередную затяжку, потом наклонилась к самой воде и выдохнула дым. Он поплыл над ней густым туманом, устремляясь к краю, и, влекомый потоком, сорвался вниз вместе с ним.

– Как вам будет угодно, принцесса.

– Я же просила…

– А зачем ты швыряешься в меня этим нелепым «майором»? Думаешь, мне…

– Чтобы ты не забывала, кто ты.

– Тогда зови меня Вандой.

Подул прохладный ветер, неизвестно как прорвавшийся через поле.

– Зачем тебе все это было нужно, Оми? Ты ведь и взяла меня сюда, чтобы Феникс получил эти отчеты. Сколько в них моего вранья – сколько вашего?

– Как грубо… Если думаешь, что нам с тигренком больше нечем заняться, кроме как разыгрывать спектакли перед собственными шпиками и кормить дезой огненных птичек… Вот же чушь.

– Тогда зачем это? Зачем вам утечка информации?

Она рассмеялась.

– Да какой информации – сколько раз в день я мою руки? Что надеваю к бирюзовым туфлям? Кто подбирает по дворцу шерсть нашей старой кошки? Что? Нам не жалко, а Фениксу так спокойнее. А чем спокойнее птички, тем спокойнее нам. Мысль о том, что их шпион свободно разгуливает по цитадели врага, греет им душу, а теплые они не так опасны.

– Думаешь, они долго будут кормиться моей чепухой? Пока они не принуждали меня к рискованным вылазкам, но их терпение может закончиться.

– И что? Ванда, не думай, что за твоей спиной мы проводим заседания какого-нибудь Серого Совета, плетем паутину интриг, закусив язык, рисуем планы вторжения, запивая тягучую ненависть кровью имперских младенцев. Все два грамма наших Страшных Секретов спрятаны где-то на кончике кошачьего хвоста – и я знаю о них не больше, чем ты. Я и не стремлюсь дергать тигра за хвост, мне это не интересно.

Оми легла на спину, положив голову мне на колени. Белые волосы свесились в воду, и поток играл ими, словно колышущимися на ветру колосками. Она повернула голову, выдыхая в сторону очередное облако золотой пыльцы, потом заворочалась, пуская круги по бегущей воде. Ее ровное дыхание щекотало мне живот.

– Ванда, не думай, что я позвала тебя сюда только для того, чтобы дать Фениксу поклевать успокоительного.

Я попыталась выпустить кольцо, но ничего не вышло – дым выплыл изо рта расплывающимся ворохом грязного белья. Сколько всего ты не сказала мне, Оми? Сколько мы обе не говорили друг другу?

– Ты думала, что будет с твоей планетой, если мутация обнаружится?

Я пожала плечами.

– Феникс давно в курсе. Но только высшие чины знают, что это правда. Остальные слышали об этом на уровне неподтвержденных слухов. Они не верят. Разведка не допустит утечки информации, но если кто-то решит улететь с Флоры, пройдет генный анализ, делу дадут ход раньше, чем это заметит Феникс… Если информация дойдет до открытых источников, а официальное опровержение запоздает или не даст результатов… Толпа не любит мутантов, благородные граждане Империи не захотят иметь под боком планету непонятных существ, способных убить их прикосновением белого корешка. И им плевать, что человек и без всяких мутаций способен на то же самое, их испугает то, что их убьют не «нормально» – металлом, плазмой, сверхгравитацией, а так «ужасно» – коснувшись какой-то непонятной дрянью, вырастающей прямо из тела. Геноцид, митинги, открытые письма Совету… Гадко будет.

– Если я предложу протекторат, ты сможешь договориться с остальными?

– Им плевать – что они будут в составе Империи, что примкнут к Красному Миру. У нас люди не рвутся к звездам и не интересуются тем, что происходит не на Флоре.

– Так ты сможешь?

– Да. Зачем тебе это, Оми?

– Ты прекрасно показала, что дети сангре – отличные ребята. Почему не принять в семью целую планету отличных ребят?

– Хочешь пополнить оранжерею?

– Ванда, чем я дала тебе повод?..

Я замолчала. Нечаянно дохнула дымом ей в лицо, и принцесса зажмурилась.

– Ты дашь протекторат Флоре?

– Как только появится возможность – да. До коронации еще восемь лет – вряд ли что-то получится сделать раньше.

Она затянулась последний раз и выбросила мундштук вниз.

– Все лишнее – вон…

Я всматривалась в темноту. До боли. Притворно пытаясь что-то разглядеть. Или наоборот – изо всех сил стараясь не видеть чего-то.

– Оми, если бы я не бросила писать рапорты, ты бы так ни черта бы мне и не рассказала? Я два с половиной месяца схожу с ума…

Она села, обернулась ко мне, потом придвинулась вплотную. Я смотрела на миниатюрные волны, натыкающиеся на ее тонкие пальцы. Ее лицо было совсем близко.

– Прости… Вот за это – прости.

Я всхлипнула.

– Ты…

Она молчала, а меня трясло все больше. Сорвалась. От простенькой мысли сорвалась – что больше не надо врать. Что нет никакого Балкона Предателей, не было никогда, и меня там не будет. Я так и твердила это про себя: «Не дождетесь меня там», раскачивалась взад-вперед, как мелкий маятник…

– Простишь?

Куда я денусь? Пальцы дрожали, мундштук упал в воду и его поволокло к краю. Я губы кусала – все пыталась сдержаться, но знаешь, Фло, ничего не вышло. Захлестнуло и поволокло к краю… В общем, не буду врать, что решилась, – черта с два я решилась. Просто как-то качнуло меня вперед… Думала, она выскользнет, но она только отшатнулась немного, задержала дыхание. И глаза… словно витражи разбились – перестали в них мелькать эти кадры следующих секунд. Наверное, единственное мгновение во всей ее жизни, когда она растерялась, упала в «здесь и сейчас». И я попыталась снова – не спрашивай, как мне хватило наглости. Просто сделала и все. Она не шелохнулась. Секунда, две, три… они лопались прямо на языке. А потом она ответила. Робко, поначалу – робко. Я нашла в воде ее ладонь, сжала, будто боялась потерять ее в темноте.

Все вышло так скомканно, сорванная одежда, поцелуи, лопающиеся, как хрустальные вазы, звонко и влажно. Помню мелкие волны, разбегающиеся от пальцев. Помню, как вдруг перестала дрожать, считала ожоги от ее губ на своих плечах. И когда вспоминаю сейчас – кожа вспыхивает снова, словно на плечи падают мягкие угольки.

Знаешь, каково это, когда вся ты – только кончик языка и горячие подушечки пальцев, но на них можно удержать весь мир, одним нежным касанием, как подтолкнуть в небо воздушный шарик или отпустить птиц – они срываются с кончиков пальцев сотнями, каждое мгновение, а ты слышишь шепот их крыльев…

Я выпустила корни прямо в ее ладонь, опрокинула ее, потянулась под кожей, пробираясь все дальше и дальше, пока не услышала, как бьется ее сердце – так явно, будто оно билось в моей груди. Чувствовать, как пульсирует ее кровь, как напрягаются мышцы, от тех волн, что ты пускаешь по ее телу, – каково это, Фло, ты знаешь? А потом… словно вода рывком затопляет веранду, поднимается все выше – живот, потом грудь и вот уже обжигает шею и мочки ушей, потом вспыхивают щеки, и ты никак не можешь надышаться, понимая, что через мгновенье эта волна захлестнет тебя с головой.

Наверное, Фло, я пропала, когда впервые посмотрела в эти глаза. Весь океан Ци-Шимы – он там. Поэтому всегда чуточку страшно – смотреться в этот ультрамарин. Вся бесконечная вселенная выглядит фальшивой абстракцией, ярмарочной мишурой по сравнению с ними, с настоящей бесконечностью. Становится не по себе и хочется поскорее забраться в скафандр, а лучше взять парусник и нырнуть туда, в эти глаза, ведь там не меньше сотни галактик, мириады миров, главное – набраться терпения и долететь до них. Там живут люди, за тонкой блестящей пленкой, за занавесом радужки, за отражением твоего собственного испуганного лица – они там. Миллиарды похожих и непохожих на нас, но все они неизменно прекрасны и мудры, и в это тоже безоговорочно веришь, смотришь в ее глаза, дрожишь на пороге синей бесконечности, плачешь, да, похоже, плачешь… И это почему-то хорошо. Главное зажмуриться посильнее и прижаться к ее плечу.

Кажется, я наконец доплела тот венок, Наставник. Четыре года. Такой огромный, что его можно надеть на солнце. И, пожалуй, я не буду начинать новый.

> Resume playback from the last scene

Яхту повел Эммади. Аарх так и не пришел в сознание, поэтому мы просто перенесли его на корабль и уложили в одной из кают.

Мы с Вандой уселись за деактивированные до поры до времени боевые пульты рубки, я бестолково покрутил отключенный рычажок наводки, потом активировал свой пульт, подключился к левому пульсару и стал выстраивать траектории выстрела. Взял на «мушку» удаляющуюся Итту и сказал: «Кх-х-х».

Пульсары, правда, стреляют бесшумно, но меня все это до дикости раздражало. Куда делась вся романтика? Кораблики идеальной геометрической формы, цивилизованные и скучные пираты, «паруса» из силовых полей, ветер, который нельзя почувствовать, пушки, которые стреляют бесшумно, мечи, которые тушат звезды, – для меня и моего сказочного происхождения все это было перчаткой в лицо… Дуэлей тут, кстати, тоже нет. Совсем люди красиво жить разучились.

Ванда коснулась моего плеча, мотнула головой в сторону кают-компании. Я встал и поплелся за ней.

– Что будешь пить, Тим?

Она уже стояла за стойкой и разглядывала пульт синтезатора. Я постучал по столу, и из прозрачной столешницы выплавился тонкий бокал.

– Есть что-нибудь новое твоего сочинения?

– Есть. Можешь попробовать Тим-7, он…

Ванда осеклась, увидев мою ехидную улыбку.

– Значит, Тим-7… У Рами музой была Лия, а у тебя, значит…

Она усмехнулась.

– Просто когда я думаю о тебе, мне постоянно хочется напиться – вот и все…

Я «понимающе» закивал, так и не стерев ухмылку с лица.

– Конечно-конечно…

Она тяжело вздохнула, топнула ножкой рядом с моим столиком, и одно из кресел с разгона ткнулось ей под колени. Пока она пыталась устроиться поудобнее, столик наполнял мой бокал Тимом Седьмым. Напиток проходил по прозрачной ножке стола, растекался красивой лужей внутри столешницы, а потом бил ключом сквозь образовавшееся в дне бокала отверстие. Когда фонтан угомонился, я поднял бокал и провозгласил:

– За нелогичные поступки!

Ванда в конце концов устроилась в кресле полулежа, закинув ноги на подлокотник, – чтобы с ней чокнуться, мне пришлось сесть ближе.

– Итак, есть ли у позднорожденного шанс вызвать у тебя что-нибудь еще, кроме желания напиться?

Ванда петляла взглядом по цветастой картине на стене.

– Есть. Стойкое отвращение подойдет?

Я покорно кивнул.

– Для начала – почему нет? Многие начинали с меньшего.

Она так и не улыбнулась.

– Тебя не волнует, что мы понятия не имеем, куда летим? Нет, хуже – мы вполне отдаем себе отчет в том, что летим на неприступную военную базу, чтобы встретиться там с одним из лидеров враждебного Империи государства…

Я тоже выдержал паузу, потом уверенно произнес.

– Тебе не нравится мой нос.

– Что?

– Ты никак в меня не влюбишься, потому что тебе не нравится мой нос. Возможно, он кажется тебе слишком длинным или слишком широким. Или же все дело в том, что это нос Ти-Монсора, который не уделял тебе внимания и ранил твою детскую психику. Еще вариант – нос ни при чем, потому что все остальное тоже Ти-Монсоровское, и тебе неприятна даже мысль…

Пока я нес эту чушь, она прожигала меня взглядом, потом не выдержала и швырнула в меня бокал. Тот угодил в переносицу и разлетелся на осколки. Я прижал пальцы к «ране» и гундосо захохотал.

– Значит, все-таки нос…

Ванда подошла и осмотрела плоды своих трудов. Ощупав ранку, я обнаружил, что она затянулась. Когда Ванда успела до нее дотронуться?

– Ты не боишься, что мы умрем, даже не успев ничего понять?

Я аккуратно собирал осколки бокала.

– Если бояться смерти, Аарх начинает приставать с расспросами. Это слишком накладно…

– То есть ты отдаешь себе отчет в том, что мы живем последние часы?

Я стер с лица улыбку и кивнул.

– Да. И именно поэтому я не хочу тратить их на такую чушь, как мандраж по поводу приближающейся смерти.

Из-за спины раздался бодрый голос Эммади:

– Кто «мы»? И что «все»? Вы тут так громко «милобеседовали», что я решил отвлечься от управления и присоединиться к вам.

Дройд стоял в дверях кают-компании, прислонившись к косяку. Имитация веселого, но строгого папы… Закрытая поза, веселый, но со скрытой напряженностью голос. Дальше – переключение нашего внимания, исключение «точки фокуса» негативных эмоций из ситуации, снятие напряжения, расслабление, нейтрализация конфликта… Психолог чертов.

– Извини, что разбудили, папа. Мы будем потише.

– Так чем вы тут занимаетесь?

Я непринужденно подхватил со стола бокал, отсалютовал Ванде.

– Мы пьем за… За праздник чуй-чаев. За то, как они великолепны в своей нелогичности, пусть и нелогичны в своем великолепии…

– До выхода в систему Турана осталось двадцать семь часов.

Эммади стоял к нам спиной, заложив руки за спину и вперив взгляд невидимых глаз в бесконечную тьму космоса за окном кают-компании. Имитация храброго, опытного капитана, которому стоит доверять уже только из-за этой позы.

– Нам нужно обсудить план действий…

Я вздохнул и пробормотал:

– «Существует множество копий. И у них есть план».

– Что?

– Ничего…

«Капитан» повернулся ко мне. Степенно и величественно. Волны вакуума разбегались от бортов его корабля, нейтронные звезды подмигивали ему, как старому знакомому, а вселенский ветер касался его парусов с нежностью дыхания возлюбленной… Капитан, улыбнитесь.

– Милорд Тим, объясните мне причину вашего спокойствия. Возможно, вы знаете что-то, чего не знаем мы.

– Конечно…

Я сделал загадочное лицо и пригубил Тима Седьмого. Степенно и величественно.

– То, не знаете чего вы, поведаю вам я. В тридевятом Царстве, в триодиннадцатом Государстве, жил да был Царь Три Десятых. Жил он, жил, а потом помер. И было у него три сына… Они тоже все потом померли… Давно дело было… Грустная сказка.

Кают-компания погрузилась в кают-молчание.

– Так вот – о плане. Стоит в этом Царстве Башня. Самая Высокая, спица такая, от земли до неба. И в самой верхней комнате этой Самой Высокой Башни – самое низкое атмосферное давление. И Красная Шапочка. Сидит в башне, в жару, в шапке, как дура. И спрашивает она у атмосферного давления: «А зачем тебе такие большие уши?» «Наверное, чтобы слышать твои идиотские вопросы», – подумало низкое атмосферное давление, но ничего не ответило, потому что не было у него ни Такого Большого Языка, ни Таких Больших Голосовых Связок, ни такого уж большого желания отвечать на такие идиотские вопросы. Зато был большой скверный характер оттого, что оно было низким, а все остальное – высоким. Характер был такой скверный, что оно тоже вскоре умерло.

– Тим!

– Да, простите – я о Шапочке. Сидит она, значит, в башне… М-да… Сиднем сидит тридцать три года, и вырастает у нее Синяя Борода-пролежень. И говорит ей Борода человеческим голосом: «Что-то ты пригорюнился, Иванушка, никак из-за того, что сестрицу твою, Козленушку, из лужи выпили?» Отвечает Иван, тоже почему-то человеческим голосом: «Кому она в луже мешала-то?» Тем временем Серый Волк сидел в разбитом корыте и отчаянно пытался грести перебитым хвостом, а Мальчик-с-пальчик вовсю крутился у его виска… Потом все равно все умерли, но добрый волшебник Гулюлюн всех отомстил.

Я потянулся к бокалу, промочил горло и откинулся на спинку кресла. Кажется, сейчас меня будут негодовать. Вопреки, во избежание последствий…

Рискнув приоткрыть глаза, я обнаружил, что Ванда еле заметно улыбается. Эммади подошел к столу и упал в сноровисто подскочившее кресло. Он обхватил руками свою большую голову и затаил в ней глухую печаль.

– Эммади, мы уже все решили. Мы летим. Составлять план на основе тех мизерных сведений, что у нас есть – все равно что пытаться вычислить удельный вес разума во вселенной.

Ванда мрачно произнесла:

– Сорок два.

– Что «сорок два»?

– Вес. Удельный. Разума. В этой, как ее…

Она отчаянно пыталась придать лицу каменное выражение, но потом не выдержала и расхохоталась. Я продолжил:

– Прости, Эммади, но все эти переливания из пустого в порожнее… Когда мы телепортируемся к Турану, нас либо сразу сожгут, либо нет. И вот если нет – тогда мы внимательно оглядимся, осмыслим увиденное и решим, что нам со всем этим делать. Такой план тебе подходит?

Эммади молчал.

– А сейчас все, что мы можем, – это «милобеседовать».

– Тим, когда мы выйдем к Турану, ты пожалеешь о том, что терял время на чушь, когда нужно было продумывать…

– Ты прав!

Я подмигнул Ванде, которая тихо хихикала в кулачок.

– Ты прав, мой железный друг, – нам непозволительно просто терять время. Мы должны терять его с пользой! Если нам осталось жить всего двадцать семь часов – нужно подготовиться. Скоро мы упадем в смерть…

Через несколько секунд нам с Вандой удалось добиться каменного выражения лиц. Друг на друга мы старались не смотреть…

– Эммади, ты знаешь какие-нибудь ритуалы прощания? «И пойду долиною смертной тени и не убоюсь зла, ибо Ты со мной…» Нет, это поминальная… Может, ты нас исповедуешь? Только не сразу – хотелось бы напоследок погрешить… Ванда?

Я ею восхищаюсь – кивнула с серьезным видом. Только глаза смеялись…

– А еще, Эммади, нужно написать завещание… Записывай: «Я – Тим, и это все, что я о себе знаю…» Нет, это не то. Вот: «Я, милорд Тим, в нетрезвом уме и без какой-либо памяти, завещаю всем, кого я, возможно, знал, все, что у меня, возможно, есть. И пижаму». Записал? Дай поставлю отпечаток.

Привстав с кресла, я дотянулся до своего яйцеголового нотариуса и прижал палец к его лбу. Лоб, как ни странно, был холодным. Злоба кипела глубоко внутри.

– Ванда, ты можешь перевести Тима Седьмого в цифровой вариант? Чувствую, пока дройд с нами не выпьет, он так и будет сидеть, как призрак отца Гамлета. Что не есть хьячи.

Наклонившись к столешнице, Ванда вывела меню, запустила редактор и приступила к работе. Или притворилась – я в этом не разбираюсь… Дройд вздохнул.

– Хотите устроить пир во время чумы? Поплясать на собственных гробах – валяйте. Смеяться в лицо опасности вам всегда нравилось больше, чем думать, как ее избежать.

Ванда пожала плечами и выключила редактор. Откинулась в кресле, выразительно посмотрела на меня, водя пальцем по краю бокала. Я закивал.

– Придумал. Знаешь, что мы сделаем с этой депрессивно-маниакальной консервной банкой? Мы привяжем ее кому-нибудь на хвост.

Ванда как раз делала глоток – не выдержала, прыснула напитком обратно в бокал, вытерла губы, откашлялась.

– Я даже знаю подходящий хвост. Белый, трехметровый, линяющий платиной. Пойдет?

– Самое то.

– Ты слышал? Либо ты сейчас вырубаешь свою пессимистическую тарахтелку, пьешь с нами и играешь на клавесине, виляя задницей… Либо – хвост.

Дройд подпер «щеку» ладонью и «посмотрел» на меня.

– Тим, я бы никогда не отправился с вами, если бы знал, что детишки всего лишь хотели пошалить перед самоубийством. Я-то думал, у нас другие цели.

Я вздохнул.

– Тут ты прав, дройд. Цель у нас совсем другая…

Быстро пробежавшись по меню, я ввел пару команд, и на столешнице начали появляться небольшие прозрачные шарики – чуть меньше глазного яблока. Тот же Тим-7, только замороженный. Я побросал шарики в свой бокал. Ванда на всякий случай отправила партию шариков в свой. Эммади не шелохнулся.

– Другая у нас цель… И эта цель – ты!

Я прыгнул назад, сделал неуклюжее сальто и приземлился за спинкой своего кресла. Молниеносно выхватив два ледяных шарика из бокала, я швырнул их в блестящую голову дройда. Надеялся, что он покажет чудеса акробатики или сожжет шар своим разрядником, – черта с два. Он так и не пошевелился. Шар угодил ему точно в лоб и разлетелся льдинками по столу. На лбу красовался отсвечивающий прозрачный подтек. Ванда спряталась за своим креслом и метнула свой снаряд. Промазала. Второй ее шарик задел плечо робота по касательной, отскочил в сторону и укатился в угол. Эммади не шевелился.

– Ну и черт с этой Кварензимой! Каждый за себя.

Не успел я договорить, как шарик Ванды врезался мне в висок. Больно… Надо было делать их поменьше. Мой шар угодил в спинку кресла. Ванда скрылась за ней, потом ее кресло стало медленно и тревожно двигаться в мою сторону. Когда этот желтый танк поравнялся со столом, из-за него высунулась рука и забегала по столешнице, отбивая команды. Я высунулся из укрытия и, прицелившись, метнул шар в ее порхающие пальчики. Попал. Ванда ойкнула и отдернула руку, но уже через секунду возобновила свои «порхания». Что она задумала?

Когда я понял, было уже поздно. Кубарем пролетев три метра я распластался на потолке. На бывшем потолке, а ныне – полу. Попытался встать, прижимая ладонь к пояснице. Грохнулся я порядочно.

Пока я оглядывался, Ванда швырнула еще пару снарядов – один пролетел мимо, второй разбился о мой затылок. Черт, больно. Я резко обернулся – я стоял на потолке в полном одиночестве. Все остальное, несмотря на сменившийся вектор гравитации, осталось на своих местах. В том числе и Эммади, по-прежнему сидящий в позе «проникающего в суть». Было бы хуже, если бы он свалился на меня вместе со всеми креслами.

Ванда висела, зацепившись одной рукой за подлокотник, потом мягко спрыгнула на «наш» пол, умудрившись не расплескать свой напиток. Мой бокал и все его содержимое разлетелось по потолку – я остался безоружным. Ванда улыбнулась, выудила из бокала очередной ледяной шар, картинно облизала пальцы и отвела руку для броска. Я улыбнулся в ответ, выхватил из кармана соник и подключился к гравитационной системе корабля. Она успела метнуть свой снаряд, но промахнулась – я переключил вектор гравитации на перпендикулярный, и Ванду унесло в стену. На этот раз была моя очередь приземляться с достоинством и без последствий. Ванда приземлилась не так удачно – распласталась на стекле огромной картины и теперь пыталась подняться. Бокал, правда, она снова сумела удержать. Я испустил боевой клич и побежал к ней – добить поверженного противника. Противник притворялся до последнего момента, потом вскочил и пустил струю Тима Седьмого мне в лицо. Потом вырвал у бедного, дезориентированного меня соник, и мое несчастное тело отправилось в очередной полет – на этот раз в противоположную стену. Насладившись звуком шлепка и моими воплями, Ванда вернула вектор на место, и я скатился вниз по стенке, приложившись плечом о барную стойку. Мягкий пушистый ковер показался уютнейшей из постелей. Хотелось замереть и не вставать, пока тело не перестанет ныть. Скуфа, похоже, тоже чуть задело – он спрыгнул с моего предплечья и испустил протестующий вопль. Какое-то поющее «лу-лу-лу», похожее на полуночный вой гибрида койота и канарейки. Зверь бросился на Ванду мстить за поверженного хозяина – вцепился зубами в полу ее синего платья, продолжая выть-щебетать во всю глотку. Храбрый мохнатый убивец не зря проходил по классу «Б» – подол он победил. Длинное вечернее платье разделилось по интересам – на симпатичный топик с рваными краями в стиле «Джейн на пикнике», и на половую тряпку, которой зверь тут же принялся вытирать полы. Ошарашенная Ванда осталась в трусиках и вышеупомянутом топе. На трусиках резвился нарисованный скуф, изображенный в стиле позднего Ёсиику Утагавы… Он же Отиай Икудзиро… Я все пытался отвести взгляд… Он же Отиай Есиику, он же Кейсай Отиику, он же Сокаро и Саракусэй. Гр-х-х-хм… Не путать с Куниеси Утагавой (его учитель), Ёсикадзу Утагавой (другой ученик мастера)… Творчество Ёсиику поражает своей…

Скуф пронесся между нами, уткнувшись носом в тряпку. Трудолюбивый зверь вытирал с пола липкие пятна пролитого коктейля. Я оглянулся на застывшего в кресле дройда и начал хищно подкрадываться к Ванде. Та обольстительно улыбнулась и многозначительно поднесла пальцы к бокалу. Похоже, она еще не заметила, что снаряды у нее кончились, а соник она выронила во время боя со скуфом – он лежал на полу между нами. Я сделал кувырок вперед и, пока Ванда тщетно пыталась выудить из бокала очередной шар, схватил соно и переключил вектор гравитации, одновременно снижая ее до одной пятой «же»…

Ванду уносит из кают-компании, я отталкиваюсь от кресла, врезаюсь в нее, и мы несемся по коридору, все увеличивая скорость. Она молотит меня кулаками по груди – мягко, по-девичьи. Потом я выключаю гравитацию и отбрасываю соник в сторону. Ванда пытается вырваться из моих объятий, но я держу ее крепко. Тогда она влепляет мне крепкую оплеуху уже с нормальной силой. Я отлетаю к стене, трясу головой, потом беру короткий разбег и прыгаю на нее снова. Ванда дотягивается кончиками ног до пола и прыгает вверх. Промахиваюсь, не успеваю даже схватить ее за ноги. Отталкиваюсь сначала от пола, потом от стены, разворачиваюсь в полете и перехватываю Ванду у самого потолка. Нас закручивает и уносит вниз, на первый этаж. Ванда отпихивает меня ногой, и я улетаю в любезно распахнувшуюся дверь одной из кают, цепляюсь за спинку кровати. Ванда влетает следом, касается пульта на стене и через секунду гравитация возвращается. Я падаю на кровать, Ванда кричит в закрывающуюся дверь: «Железкам не беспокоить!» – и с криком бросается на меня сверху. Я пытаюсь отбиться, но она прижимает мои руки к кровати и наклоняется ко мне. Ее волосы падают мне на лицо, щекочут, я растворяюсь в ее запахе, закрываю глаза и оставляю попытки сопротивляться.

– Сдаешься?

– Только если ты обещаешь больше никогда с меня не слезать… Так и сиди, ладно?

– Ты точно не хочешь, чтобы я двигалась?

Она захихикала и плавно повела бедрами. Я попытался выскользнуть.

– Эй-эй, без глупостей.

Ванда посмотрела на меня с деланым недоумением. Ей бы сейчас для полноты картины еще скромно закусить пальчик, но тогда бы ей пришлось отпустить мои руки и я бы смог… Что смог? Интересный вопрос…

– Ты же любишь глупости.

– Обожаю. Но невинные глупости. Детские такие…

Пришлось прочистить горло – от треволнений голос сорвался на писк. Ванда хищно улыбнулась.

– Значит, мне нельзя вот это…

Она сжала мои запястья, потом отпустила и плавно пробежалась пальчиками по предплечью.

– И вот это…

Она заерзала на моем животе и постепенно сползла вниз, ложась на меня полностью. Ее волосы отрезали нас от мира, падая шелковым занавесом.

– И вот это.

Зарывшись рукой мне в волосы, она прижалась к моим губам, и я поддался на провокацию, жадно вдохнул, ловя ее ускользающие мягкие губы. Она отстранилась.

– Ванда, что ты творишь?

Она пожала плечами.

– Нелогичный поступок. Праздник же… Так что еще мне нельзя делать?

Я попытался дышать ровнее.

– Тебе нельзя… Нельзя здесь оставаться. Оставаться на всю ночь. Нельзя быть нежной и ласковой, нельзя раздеваться, нельзя думать обо мне и нельзя еще… Да – вот так делать тоже нельзя. И ни в коем случае нельзя это повторять… Вот черт… И ни при каких обстоятельствах ты не должна снимать вот это… И, пожалуйста, – ни в коем случае меня не слушайся.

Она расстегнула мою пижаму и провела ногтями по груди.

– Упс… Логический парадокс – если ты приказываешь тебя не слушаться, я попадаю в ловушку. Если я тебя не слушаюсь – я одновременно и выполняю указание, а если…

– Запрещаю молчать и целовать меня. Запре…

Думать после ее поцелуев было тяжело. Все казалось невыносимым и бессмысленным, кроме того, чтобы поцеловать ее снова.

– Если что не понравится, Ванда, – все жалобы Ти-Монсору.

– А если понравится?

– Тогда ты пообещаешь мне… Пообещаешь не останавливаться ни на Тиме-8, ни на Тиме-34. Ты пообещаешь не останавливаться…

Она кивнула.

– Начнем?

Я смотрел на картину, занимавшую почти всю стену. Вроде не на что было смотреть – цветастое изображение последней секунды перед боем, две армии, стоявшие друг напротив друга. Обездвиженный, запертый в двух измерениях миг. Глупое занятие перед решающим боем – придирчиво и скрупулезно ползать взглядом по старой картине. Но именно этим я и занимался уже второй час.

Зашла Ванда, сделала себе коктейль, присела рядом, попыталась завязать разговор, ушла, оставив полный бокал на столе. Я разглядывал картину.

Пришел Эммади, снова замер в дверях, что-то долго и уверенно говорил, потом встал позади меня и положил холодные стальные пальцы мне на плечи. Потом вышел. Я вглядывался в затейливое полотно.

Спустя еще час они вошли вместе. Ванда уселась у моих ног, а Эммади снова застыл за моей спиной. Мы смотрели на огромный холст, на аккуратные штрихи, четкие контуры воинов, сложенные будто из мелких значков.

Каждый контур, каждая линия, складывающаяся в солдата или его тень, оружие или облака, в лес вдалеке, в знамена и горны, – были затейливо изогнутой строчкой, незаметными, стилизованными под небрежный росчерк буквами. Мы выдергивали слова из холста.

«Добро, мечты, привязанность, зло, страх, отчаяние, вера, ненависть, преданность, надежда, искренность, подлость, мудрость, доверие, честь, гордость, алчность, одиночество, любовь…»

Самые простые слова. Самые глупые. Несуществующие ничего не значащие понятия…

Мы читали как завороженные. На двух языках по очереди, перекидывая взгляд из одной точки картины в другую. Мерный сухой шепот, сливающийся в шелестящий гул. Мы поняли давным-давно, но уже не могли остановиться, зная, что повторяем одно и то же, но почему-то…

Каждый воин был сложен из никчемных понятий, каждое облако и травинка – сотканы из бесполезных категорий, оружие и знамена – обрисованы штрихами пустых звуков. Две армии, состоящие из одних и тех же слов. Высоких, пафосных, всеобъемлющих, выпотрошенных, точных и бесформенных, туманных и чистых… Одних и тех же слов. Различался только язык. Они стояли друг против друга, каждый со своей любовью, честью и преданностью, своей ненавистью и отчаянием. Я знал – слова совпадают. И на обеих сторонах они одни и те же, вот только смысл в них каждый вложил свой и произнес их на своем языке. А две любви в одном мире также невыносимо много, как и две ненависти. Поэтому они стояли друг напротив друга, а через секунду – рядом, а через секунду…

До выхода к Турану оставалось две минуты.

Эскадра Лерца была еле видна. Отражавшийся от армады крупных кораблей свет делал огромного Императорского Орла похожим не то на тусклую звездочку, не то на пылинку на стекле рубки, не то на один из многочисленных астероидов Туранской системы. Эммади дал приближение, добавил к изображению данные сканеров. Орел был практически в полном составе – Ванда не досчиталась разве что Хвоста, предназначенного для планетарных бомбардировок, да Когтей, которые занимались всякими спецоперациями. Крылья, на ее взгляд, были несколько ощипанными – часть кораблей должна была остаться на орбите Иолы охранять столицу, императора и Совет.

Я не понимал, как Ванда разбиралась во всех этих анатомических тонкостях, – Орел выстраивался в птицу только на парадах, а сейчас это была просто мешанина из кораблей, в которой абсолютно невозможно было понять, кто к какому корпусу относится. По крайней мере, мне – Эммади с Вандой, похоже, затруднений не испытывали.

Огромный диск флагмана парил в середине этого роя – значит, адмирал флота Нейл Льюис Лерц командует операцией самостоятельно… Интересно только, что это за операция и какого черта Ти-Монсор затащил нас сюда? Чтобы мы болтались между укрепленной планетарной базой Турана-3 и практически всем флотом Империи, висящим на границе системы, чувствуя себя хуже, чем незваная мысль в кристально чистом разуме пси-хоттунца?

– Интересно…

– Что, Ванда?

– Эммади, экстраполируй мне линию звезда-флот.

– Система Лотоса лежит на этом векторе, если ты на это намекаешь. Вот только, как ты видишь, флот не разгонялся.

– Паруса отключены… То есть ты хочешь сказать, они абсолютно случайно висят в той точке, как если бы хотели прыгнуть к Лотосу, восьмой системе Красных, в которой, к тому же, сейчас находится принцесса Ки-Саоми… Висят с нулевой относительной скоростью. Что все это значит?

Я нерешительно вставил:

– Значит, они не собираются телепортироваться…

Ванда ехидно проворчала:

– Спасибо, Тим… Эммади, необходимая скорость для телепортации к Лотосу?

– Шестьдесят три сотых световой.

– Время разгона для одновременного прыжка всех кораблей?

– Оптимальное от Турана или из той точки, где они находятся?

– Оптимальное.

– Получается с орбиты Турана-1, ближе к звезде не смогут подлететь десантные корабли, они послабее. Оттуда – семь часов.

– А с их текущей позиции?

– Так как нейтринной светимости звезды Турана на текущий момент датчики еще не выявили, считаю по средней… Трое суток – они слишком далеко, поток рассеивается.

Ванда взлохматила волосы и шумно выдохнула.

– Ну и какого дьявола они там торчат? Никто не хочет заявить, что это совпадение?

Мы молчали. Я нерешительно поинтересовался:

– Они нас засекли?

– Тим, видишь вот этот небольшой кораблик?

Робот вывел изображение какой-то сложной конструкции с далеко вынесенными антеннами.

– Это Глаз, он сканирует пространство в радиусе парсека. Уверен, они узнали о нашем появлении за десять минут до того, как мы здесь оказались, – когда я отправил маяк, чтобы проверить точку выхода из прыжка и уточнить координаты.

– Они могут дать по нам залп?

– Мы успеем десять раз исчезнуть. Они слишком далеко.

– К нам уже летят?

– Ты думаешь, я бы об этом не упомянул? Нет, они не отреагировали… И это меня настораживает.

– Еще скажи, что ты не рад.

– Не рад. Ситуация и без того была неясна. Сейчас она превысила мой лимит неизвестных. Я сбит с толку.

Ванда кусала губы.

– Какого черта они здесь делают?

Эммади вывел на экраны с десяток страниц из МИСС.

– Официально у них демонстрационный облет планет третьего круга.

– Зачем?

Я глупо засмеялся.

– Ибо…

Ванда презрительно на меня посмотрела и вернулась к созерцанию экранов. Меня вдруг осенило:

– С чего мы взяли, что, если они на линии Туран – Лотос, они куда-то летят? Просчитай точку выхода корабля, летящего от Лотоса к Турану.

– Какого корабля, Тим?

– Не знаю, к примеру – крейсера.

– У меня нет сведений о телепортаторах Красных.

– Считай для имперского корабля. Примерно…

– С учетом торможения и выхода на орбиту Турана-3, стандартный крейсер выйдет примерно в ста километрах от флота.

– Между флотом и звездой, как я понимаю…

– Да.

– Ну вот и ответ – они ждут кого-то, кто прыгает от Лотоса к Турану.

– Кого?

Я пожал плечами. Кого они вообще могут ждать в таком составе?

– Не важно – летим к базе, там спросим у Ти-Монсора. Уверен, он в курсе.

Эммади соблаговолил повернуть голову в мою сторону.

– Тим, ты не понял? Мы никуда не летим.

– Но Ти-Монсор…

– Возможно, он там. Ему удалось проникнуть туда незаметно – возможно, удалось, и поэтому мы не видим никаких повреждений базы. Но, Тим, тонари в режиме «просветки» они еще могли не заметить – мы же торчим здесь, как овца в волчьем вольере. Пока нас можно принять за дурачков-туристов, которые перепутали координаты или поленились проверить барахлящий телепортатор перед прыжком – по этой версии мы набираем энергию и собираемся прыгать вторично. Но как только мы подойдем к базе – у нас два варианта. Если боевые пульты все еще под контролем имперцев, они нас сожгут, как только мы войдем в зону поражения. Без предупреждения – зона в радиомолчании, они генерируют помехи и не станут их отключать только из-за заблудших туристов. Они имеют право нас сжечь, и они это сделают. Второй вариант: если Ти-Монсору каким-то образом удалось в одиночку проникнуть туда на своем тонари, остаться незамеченным эскадрой и перехватить контроль базой с двумя тысячами солдат – в этом случае он нас пропустит, чем наглядно покажет Лерцу, что с базой что-то не в порядке. Иначе каким образом на нее беспрепятственно садится гражданская яхта? Мы его выдадим.

Я кусал губы.

– Наркотики, девочки, доставка пиццы – любая контрабанда. Мы можем притвориться дураком, который не первый год возит сюда всякие развлечения бедным солдатикам. Настолько тупого, что он осмелился нанести свой очередной визит на глазах у всего флота Империи.

– В таком случае, Тим, командованию базы проще сбить идиота и избежать крупных неприятностей с начальством. Что бы он там ни вез. Тим, ты серьезно собираешься садиться туда, надеясь на свои «может» и «вероятно»? Это же сотые доли процента! Кончай свои детские капризы, расслабься и отдохни. Они не сожгут дурачков-туристов на глазах у всего флота, поэтому мы мирно пасемся здесь, набираем энергию и прыгаем куда-нибудь еще.

– Нет.

– Тим, я тебя и не спрашиваю. Яхту ты в любом случае вести не сможешь. Мемо-пакет, Тим…

Я сжал зубы.

– Если, конечно, этот таинственный инцидент действительно имел место. Если ты не соврал, чтобы я не совершал ненужных тебе действий.

Эммади резко поднялся и широким жестом пригласил меня сесть в пилотское кресло. К штурвалу.

– Вот и проверишь… Когда начнешь петь гимн и орать о своей верности императору, уж прости – я тебя вырублю. Потом прочищу тебе мозг от этой дряни – оклемаешься через неделю-две. Тут, знаешь ли, неважная аппаратура.

Отшатнувшись от штурвала, я посмотрел на Ванду. Она покачала головой.

– Нет, Тим. Я не поведу. Дройд прав – шансы слишком малы. Ты сам говорил, что мы прилетим и проанализируем ситуацию на месте, а потом решим, что делать. Вот тебе результаты анализа – нет никаких признаков принца и дружественных сил. Есть только нетронутая база и черт знает что здесь забывший Императорский Орел.

– Но мы получили приглашение, Ванда. Мы должны…

Она натянуто улыбнулась.

– Приглашение, а не приказ. И, к сожалению, похоже, вечеринка срывается.

Я по-прежнему не мог поверить.

– Ванда, вы так стремились сохранить мне жизнь, помочь найти Ти-Монсора – он ведь тоже вам нужен… Зачем тогда мы прыгали, как блохи, по всей галактике, по крохам собирая его дурацкие знаки? Чтобы развернуться и улететь, когда мы почти у цели?

Она взорвалась:

– Какой цели? Твоя цель – слепо нестись вперед, не разбирая дороги? Или цель – сдохнуть побыстрее? Когда до тебя дойдет, что ни черта не вышло? Единственный шанс – это убраться отсюда, пока за нас не взялись. Если они и решат нас не сжигать, то им вполне может прийти в голову отбуксировать нас на флагман. Посмотреть, кто мы вообще? А кто мы, Тим? Какого черта делают вместе робот, майор Феникса и принц Красных?

Ванда отдышалась, присела на боевой пульт и с деланым спокойствием поправила челку. Я опустил голову.

– Вы ему не доверяете, вот что. А я верю. Он не мог разослать эти приглашения, если бы не был уверен, что все пройдет, как надо. Неужели вы думаете, что он мог не предусмотреть появления здесь Имперского флота? Или ему нужно было сто раз написать в приглашении: «Да, я уверен, вам стоит это делать». Или: «Там, у дверей птичка такая сидит – не пугайтесь, проходите мимо». Или приписать словечко «cito», чтобы вы не торчали тут?

Ванда уперлась в меня взглядом и прошипела:

– Почему бы нет?

– Потому что это все – априори. Вся игра строилась на доверии: если вы действительно хотите меня найти – следуйте указаниям. И мы следовали – какими бы странными они ни казались. До этого момента.

Ванда продолжала сверлить меня взглядом. Эммади присел рядом с ней и скрестил руки на груди.

– А если нет, Тим?

– Что нет?

– Если ты ошибаешься, если он не предусмотрел чего-то, и его взяли? Тогда что?

– Тогда я должен попытаться его вытащить.

Они не шелохнулись. Я судорожно перебирал варианты – как нам посадить этот корабль?

– Ванда, воспользуйся удостоверением.

Она горько усмехнулась.

– Если они еще и не поняли, что случилось на Тирдо-Я, если я еще не в розыске, если мое удостоверение не аннулировано – вряд ли они заметят его с такого расстояния… Пойми, наконец, мы не можем их обмануть, наплести чепухи, отвлечь их – они в радиомолчании. Глухого невозможно заговорить.

– Мы можем отправить им зонд с посланием?

– Собьют. По уставу. Кто тебя знает, что ты там скинул?

– Стойте… Там генератор помех, который не позволяет передатчику обнаружить точные координаты приемника, так?

– И наоборот – отправлять сообщения они тоже не могут.

– Ну так черт с ней, с микротелепортационной, – есть же радио, они разве его не глушат?

Эммади покачал головой.

– Зачем глушить? Никто не будет пользоваться этим антиквариатом.

– Я не говорю, что они используют радио для межзвездной связи – понятно, что радиоволны будут идти годами. Но для связи с орбитой, в пределах системы?

– Тим, у нас нет передатчика.

– Разве аварийный сигнал не включает в себя рассылку радиосообщений?

– Да, но он просто передает СОС – никаких посланий.

– Это нам только на руку. Мы включаем аварийку и идем на посадку – сигнал они услышат, но связаться с нами будут не способны. Отказать в помощи без объяснений они не могут по Галактическому кодексу. Соблюдение последнего обеспечит присутствующая здесь эскадра.

Я наконец улыбнулся. Но Эммади так и не сел за пульт.

– Что еще?

– Как тебе выразить вероятность того, что у них есть приемник, что он включен, что наше послание услышат вовремя и не предпочтут сделать вид, что не услышали – к примеру, потому что приемник проходил профилактику? Могу выразить ее в долях процента, могу в эмоциональных выражениях – выбирай.

Ванда на секунду прекратила грызть ногти, бросила на меня усталый взгляд.

– Тим, угомонись. Пойдем, я угощу тебя чем-нибудь, или сядем за синтезатор и вместе сочиним Тима-8… Пока корабль наберет энергию и вытащит нас из этой западни. Тим, пожалуйста, хватит…

Я посмотрел ей в глаза и сказал как можно спокойнее.

– Мы. Садимся. На базу.

Ванда устало опустила руки и тихо рассмеялась.

– Благородный дон, рыцарь без страха и упрека… Тебе на утренниках выступать. Детишки будут в восторге. Будешь спасать кукольную принцессу на картонном скакуне от злого дракона из папье-маше. Фурор. И гонорар конфетами.

Грохнув кулаком по лобовому стеклу, я рванулся к штурвалу.

– Идите к черту! По дороге можете посчитать вероятность его существования… Где спасательные боты – вы знаете. И захватите Аарха.

Как только я коснулся штурвала, все экраны погасли. Последним моргнул индикатор-радиодиала. Я резко повернулся к роботу. Он сделал мне пальцем «ни-ни». Мне даже привиделась гнусная ухмылка на пустом лице.

– Если помнишь, Тим, я пообещал, что не дам никому убить тебя под влиянием глупых эмоций. Даже тебе. Ведь если так – мне придется оторвать этот палец. И прослыть клятвопреступником.

– Я доверяю ему. Если ты – нет – не доверяй ему в спасательном боте.

Эммади встал с пульта и картинно потянулся.

– Мы никуда не идем. Ты никуда не летишь. Все живы и впоследствии – очень довольны.

Хочешь так, Эммади? Будь по-твоему, отче. Я осклабился.

– У царя было три сына, и в тот период, когда он умер, а они – еще нет, они немножко пожили. Старшему, который был дочерью, царь завещал трон, так он извинился перед ней за округление до «трех сыновей», ибо двух сыновей и дочь ему было лень выговаривать, да и в сказку не помещалось… Среднему сыну он жаловал мудрость, царский сыск и младшего сына. Младшему же сыну достался волшебный кукиш и отсутствие воспоминаний. Но после смерти папы добрый средний сын поделился с младшим хвостатым котом и каменными сапогами-скороходами, они же шапка-невидимка. Сапоги, правда, потом забрал. А вот кота…

Я улыбнулся еще шире и отвел в сторону левую руку, которую до этого прятал за спиной. Светящийся кнут потянулся к отпрянувшей Ванде, к замершему Эммади.

– Выходите!

Ванда пыталась оставаться спокойной.

– Ты бредишь.

– Выходите.

Ванда отошла, опасливо огибая извивающийся кнут, и растеряно присела на кожух энергоблока. Она выглядела абсолютно сбитой с толку… Вот только под тонкой материей платья заметно напряглись мускулы… Эммади принял такую же обманчиво беззащитную позу – отвернулся к стеклу. Но техноиду не обязательно стоять лицом, чтобы контролировать ситуацию. Они прыгнут одновременно. Ванда – вперед, Эммади оттолкнется для разгона и пережжет мне руку с мечом своим «слабеньким разрядником». Они не собираются меня убивать, но и не позволят мне угробить нас всех. Со скуфом я и впрямь могу справиться с любым из них. Но вот с обоими сразу… Стоит мне отвлечься на Ванду – Эммади сожжет мне руку. Стоит повернуться к роботу, в меня тут же войдет ее белый корешок, и я отключусь. Взаимный пат… Сейчас им надоест ждать, они выгадают момент и прыгнут одновременно. Я не успею. Никак.

…Аарх появился в рубке неожиданно. Вот медленно уплыла в бок дверца, вот голубокожий мальчик стоит и сонно потягивается, трет глаза кулачками, причмокивает спросонья, а вот он уже стоит перед Вандой, а она смотрит на него сверху вниз, и теперь у нее слипаются глаза, она пошатывается и падает в кресло, засыпая. А мальчик уже стоит рядом с Эммади и касается хрупкими пальцами гладкой холодной головы техноида. И тот замирает на середине движения.

Все действия сонного мальчишки уместились в одной секунде. Аарх поворачивается ко мне, ошарашенному, прижимающему к груди оживающего скуфа.

– Прилетели?

– Да.

– Твой родич здесь?

– Да.

– Почему мы еще не сели?

– Мы… спорили.

– Вы меня разбудили.

– Прости.

Аарх завалился в соседнее с пилотским кресло.

– Да будет так.

Я вздохнул с облегчением. Похоже, мне сегодня все-таки позволят умереть.

– Что ты с ними сделал?

– Я спал и размышлял, проснулся, пришел сюда и стал действовать. Они хотели размышлять, поэтому я отправил их в сон – размышлениям место там. А здесь действие, аарх?

– Аарх.

– Летим?

– Летим.

Я рухнул в кресло, как будто это была захлопывающаяся пасть чудовища, положил взмокшие ладони на рычаги. Сглотнул поднявшийся к горлу комок. А что если Эммади не врал и сейчас мемо-пакет промоет мне мозги?

Как будто у меня есть выбор…

– Летим…

Повернув кисть, я оживил направляющие. Потом включил основные двигатели, задал первую готовность маневровым… И почувствовал тошноту – голова взорвалась изнутри. Мемо-пакет раскрывался.

Я закричал и бросил корабль вперед. Дрянь, вшитая в пакет навыка, пыталась перехватить контроль. Руки становились ватными, глаза слезились… Что-то внутри меня, скользкое и противное, пожирало сознание изнутри. Мне стало наплевать. Плевать на Ти-Монсора и Красный Мир, на Империю, на то выстрелят по нам или нет… Я испугался этого равнодушия, меня снова затрясло, но психокод тут же сожрал и мой страх. Снова стало пусто. Пока я боролся и корабль шел вниз. Но сколько я еще продержусь?

Словно в приступе эпилепсии я отстукивал напряженными пальцами по экрану, задавал команды автопилоту. Скуф метался у меня на коленях, заглядывал в глаза, скулил. Потом он прыгнул мне на плечо, и дикая боль налетела справа. Я отключился.

Аарх держал меня за подбородок и неодобрительно качал головой. Я потянулся к правому уху – по шее текла кровь.

– Что… Что произошло?

– Твой друг коснулся мозга и стер врага.

Судя по невыносимой боли, скуф «касался» напрямую. Пролез в ухо хвостом и стер мемо-пакет. Прямо с нейронов… или прямо с нейронами. Я погладил зверька, спокойно свернувшегося пушистым клубком на моих коленях.

– Мы все еще на орбите?

Аарх по-детски пожал плечами. Я обернулся к пульту – оказалось, мы практически не сдвинулись с места. Корабль летел к базе на «самом малом вперед». Я медленно потянул рычаг на себя, корректируя глиссаду. Потом повернулся к мальчику.

– Слушай… Если они правы, есть большая вероятность, что нас собьют.

Аарх облокотился на холодную спину Эммади и принялся грызть ноготь.

– Хочешь в сон?

– Нет…

– Хочешь порассуждать?

– Нет, но…

– Тогда летим.

– Я говорил это к тому, что тебе лучше забрать их и залезть в десантный бот. Останетесь на стабильной орбите, и через пару часов вас подберут.

Аарх наклонил голову к плечу.

– Они не верили твоим чувствам, я верю. Почему мне с ними?

– Потому что это опасно!

– Я не боюсь упасть в смерть. Хотя ты хорошо объяснял.

И снова я вздыхаю…

– Я тоже не боюсь, но мне не хочется, чтобы ты погиб из-за того, что я ошибся.

Он был искренне удивлен.

– Ты веришь своим чувствам?

– Да.

– Тогда чего ты боишься?

Еще одна моя попытка объяснить, и он отправит меня в сон.

– Ты прав, размышления отравляют суть. Идти туда одному – самоубийственно и глупо. Но это то, чего требует моя суть. Вы остаетесь. Если меня не собьют – тогда приземляйтесь.

– Я иду не с тобой. Я сам по себе.

Снова игра в слова.

– Как хочешь.

– Так хочу.

Кто бы сомневался… Повернувшись к штурвалу, я проверил системы связи – вдруг они прекратили радиомолчание?.. Нет, все по-прежнему было глухо. Я пролистал данные по связи.

Какого черта? Компьютер утверждал, что на яхте установлен полноценный радиопередатчик. Эммади соврал? Я поборол желание немедленно приступить к отрыванию его пальца. Подождет… Я включил передатчик.

– База, разрешите посадку, у нас экстренная ситуация четвертой ступени. Частичная разгерметизация жилых отсеков.

Никто не отвечал, я поставил послание на повтор и забил им все частоты. Тщетно прождав пару минут, я плюнул и начал снижение. Сканеры показывали, что турели базы повернулись в мою сторону… Я улыбнулся трясущимися губами, положил взмокшие ладони на рукояти и увеличил скорость. Турели прилежно поворачивались вслед. Верю ли я собственным чувствам? И да и нет, Аарх…

– База, разрешите посадку…

Турели следили за мной, я за ними…

– База…

Не стреляйте, я везу вам долгожданную контрабанду, море девочек, экстренную ситуацию, раненых… хуже – раненых животных, истекающих кровью, мольбами и молитвами…

– База, разрешите посадку, у нас экстренная ситуация четвертой ступени. Разгерметизация продолжается, через двадцать минут переборка не выдержит.

Еще – пси-хоттунца, ему плохо, потому что плохо мне, а он вынужден сопереживать. Это слишком много для него, он истекает мольбами, молитвами, раненными животными… Орел – я синица, как вам это нравится? Синица – дуплу: дорогой, а почему мы живет в дупле, когда все нормальные люди живут в гнездах?

– База… Это уже третья ступень. До полной разгерметизации – семнадцать минут.

Не стреляйте – я хороший, просто глупый. Не стреляйте. Я лечу в голубом вертолете, я бесплатно покажу кино, я волшебник – даже умею глотать плазму, только вы не проверяйте. Поверьте на слово. Знаете, какое это сокровище – доверие. Спрячьте и никому не показывайте. Даже мне, когда я долечу. Я ведь долечу?

– База. Разрешите посадку, мы задыхаемся…

Вы не смотрите на сканнеры, они врут, что яхта в порядке. Не смотрите, что нет никаких пробоин, нет пузырьков воздуха, шлейфом стелющихся за кораблем. Просто не стреляйте и все. Готовьте конфеты. Твердый оклад в шоколаде – вот мои требования. И чтоб никто не стрелял. У благородного дона аллергия на плазму. И у картонного скакуна и у кукольной принцессы. Даже у дракона из папье-маше. Люди творчества, ранимая душа, хлипкий организм – что с них взять? Не стреляйте…

– База. Откройте четвертый шлюзовой. Через три минуты мы задохнемся. База, откройте…

Шлюз оставался закрытым. Когда я попытался повернуть к другому, сканер испуганно пискнул – подскочило напряжение в турелях. Я убрал руки с пульта. Все…

Ну, давайте! Командовать расстрелом буду я! Как Овод! Бз-з-з-з. Пли!

Давайте уже. Меня стоит убить – я дурак, я погубил и себя, и друзей, и своего названого брата, который, возможно, рассчитывал на помощь. И убейте этого параноид-андройда – он оказался прав, но это какая-то гнилая правда, ее противно брать в расчет, в руки взять противно – воняет от нее, от такой правды. И Ванду убейте, она жить не может без того, чтобы верить во всякую дрянь, а просто поверить – никак. И Аарха убейте – а не то он вас всех отразит, вы посмотрите на себя, и вам станет стыдно. Меня убейте дважды – я даже сдохнуть не могу как мужик. Трясусь и несу чушь. Убивайте, пока не научусь… Трижды, четырежды… Ну!

– База – малой боевой. Назовите пароль.

Меня разобрал смех. Откуда мне знать пароль? Я продолжал хихикать.

– Сезам, откройся.

Тук-тук, кто в теремочке живет? Я, военный атташе дракона из папье-маше, я, Мария Селеста, рожденная от инцеста принца и принцессы, я…

Радио щелкнуло, шлюз открылся, и я завел корабль внутрь. В ушах звенело.

Боже, давно хотел тебе сказать – ты есть…

– База – малой боевой. Что у вас? И не нужно этой чуши про третью экстренную.

Я сглотнул. Еще ничего не кончилось. Нас решили не убивать. Теперь нас возьмут живыми. Лучше бы они выстрелили.

– База… База, у нас подарок.

У них будет шанс выбраться без последствий. А я… сам виноват. Я сюда хотел, я сюда попаду.

– Малая боевая, о чем вы?

– У меня… Мы захватили принца Красных. У нас Ти-Монсор.

На секунду я отключил радио и повернулся к сонному Аарху.

– Буди их, кому-то придется меня связать…

Аарх широко открыл глаза и уставился на меня немигающим взглядом. Радио снова ожило:

– У вас Ти-Монсор?

– Да.

– И как он?

– Невменяем.

– А какой он у вас, расскажите…

Я поперхнулся. Что за бред?

– База… О чем вы?

– Ну как… Вот у вас Ти-Монсор, и у нас Ти-Монсор, я и спрашиваю – а у вас он какой? Может, поновее или, там, порумянистее. А то наш вялый какой-то, может, обменяемся Ти-Монсорами, а?

Значит, он у них… Они его взяли. Я пытался понять, смогу ли под выстрелами пробежать через шлюз хотя бы метр… Это же военная база – от таких пушек не спасет ни поле, ни скуф. Они утопят меня в плазме вместе с яхтой. Радио противно хихикало. Похоже, на базу все-таки возят наркоту… Я вдруг замер. Вспомнил, кто еще у нас любит всякую чушь.

– Мон?

Радио отозвалось хохотом.

– Дошло. Братишка, да ты просто гений…

Пытаясь стереть с лица дурацкую улыбку, я зарылся пальцами в волосы, подергал себя за вихры, чтобы убедиться, что это не сон. Мне не снится, и я не снюсь…

– Вечеринка в самом разгаре, вы опоздали. Собирались всю ночь провисеть на орбите?

– Сейчас ночь?

– Всегда где-то ночь… Ты выходишь?

Я засуетился, думая, что же нужно успеть ему сказать.

– Мон, у меня с Вандой приглашения… Но там не стояло «плюс один», поэтому спрошу – тут со мной техноид и мальчишка-инопланетянин. Им можно?

– Детям до шестнадцати… Решай сам. А Эммади приглашение не нужно – у него контрамарка.

Мон снова расхохотался. Я вспомнил то, что дройд «забыл» про работающее радио.

– Вы знакомы?

Он посерьезнел.

– Тим, все внешние сектора базы еще не под нашим контролем. Вам придется прорубаться – мы выйдем навстречу. Эммади вас выведет.

Эммади выведет…

– До скорого, Мон.

– До скорого.

Отключив связь, я повернулся к спящей парочке.

– Буди их, Аарх. Я жду внизу.

Уже у самого люка я пробормотал:

– Надо было спорить, что мы выживем. На желание. Уж я бы им пожелал…

Мы шли по пустым коридорам базы. Пол, стены, потолок – все сплошь было покрыто трещинами. Повсюду зияли прожженные плазмой обугленные дыры. Лишь изредка нам встречались нетронутые помещения без малейших следов перестрелки.

Пару раз мы натыкались на комнаты, где лежали тела убитых – какое-то время их еще относили в эти временные морги. Потом стало не до того. В следующем холле лежало с десяток мертвых тел в одинаковой униформе. Их можно было принять за офисных служащих крупной корпорации. На многих даже не было пояса с табельным оружием – бластер, термостек, стандартный генератор поля. Очень редко встречались боевики в тяжелой броне.

Хотелось верить, что трупы «наших» нам еще не попадались. И не попадутся… Но даже если так – картина была удручающей. Возле стены лежала симпатичная секретарша с начисто сожженным левым плечом. Либо умерла от болевого шока, либо плазма достала до сердца… Я отвернулся.

База хранила следы торопливых, порой бессмысленных действий. Сожженные бластером терминалы, в жилых отсеках – вываленные из шкафчика личные вещи, термостеки, вставленные в смерт-пазы терминалов, – здесь ждали команды, чтобы включить стеки и сжечь наносетевые носители вместе со всей информацией. Почему-то этого так и не сделали;

Я мельком взглянул на Аарха – мальчик был абсолютно спокоен. Что ему до мертвых? Эммади замедлил шаг, потом остановился совсем.

– Нашу посадку заметили. Они не смогли запереть шлюз, теперь пытаются нас догнать. Пожалуй, мне лучше задержаться – идите вперед.

«Они» вряд ли представляли для техноида опасность, поэтому будем считать, что он просто остановился завязать шнурок. Ванда еле заметно улыбнулась и взъерошила мне волосы.

– Я останусь с дройдом – надо кое-что выяснить у этих ребят, чем быстрее, тем лучше. А ты скачи вперед, благородный дон… Мы скоро догоним.

Я дотянулся до ее руки, несколько секунд подержал ее в своей, отпустил, повернулся и пошел вперед. Не оглядываясь.

Через несколько поворотов Аарх заинтересованно произнес:

– Впереди люди.

Я волновался за мальчишку – сможет ли он постоять за себя? Он вообще понимает, что такое насилие?

– Слушай, я знаю – ты не боишься упасть в смерть, но ты обещал мне доносить эту форму – может, ты постоишь, пока я не…

– Аарх!

Я перевел это для себя как «не переживай», или «спасибо за беспокойство», или «заткнись». Дальше мы шли молча.

Впереди слышались отрывистые крики, всхлипы бластеров, низкое, на грани слышимости, гудение генераторов, шипение пены, вырывающейся из поврежденных участков стен…

Мы уткнулись в очередную дверь. Я осторожно открыл ее, держа пульт щита наготове, чтобы успеть прикрыть и себя, и мальчишку.

За дверью шел тот же коридор, затем он обрывался – просто обрывался в пропасть, как горная дорога. Стены и пол были покорежены, рваные края загибались внутрь.

Дойдя до края, я осмотрелся. Коридор выходил в огромный зал – вернее, в то, что стало огромным залом. Раньше тут было четыре этажа жилых и служебных помещений, лабораторий, хранилищ… Затем тут был взрыв, разнесший к чертям все переборки. Из стен торчали обломки полов, перекрытий, аппаратуры, свисали провода и огрызки коммуникационных труб, посреди огромной стены нелепо торчали двери… И еще там были люди. Много людей.

Люди прятались в импровизированных укрытиях, перебежками перемещались по стенам на «липучках» или с помощью портативного гравигена, стреляли, сходились в рукопашной на термостеках… Это выглядело дурацким фильмом о «буднях имперцев», сценой из популярного сериала… Цирк-шапито. Добро пожаловать…

Нас не замечали – не повернулась ни одна голова, никто не выстрелил, не закричал… Искать обходной коридор не было времени. Да и вряд ли он существует, этот коридор – взрыв пощадил только прочную внешнюю обшивку базы, все остальное смело начисто. Ничего, пройдем… Я начал спускаться. Аарх полез следом.

Я пошел вперед, потом оглянулся на Аарха. Мальчик смотрел по сторонам, вышагивая как на прогулке. В него даже целиться специально не надо – хватит и случайного выстрела. Я поравнялся с ним, держа его в радиусе действия своего щита. Показалась груда рухнувшей с верхних этажей аппаратуры, на ней сидели двое в тяжелой броне. Я вскинул левую руку, но скуф не отреагировал. Он вообще не слышал меня, дрожал, обвившись вокруг предплечья. Мне было немного больно – он пережимал сосуды, рука затекала. Что с ним? Погладив зверька по холке, я вытащил трофейную шпагу.

На нас вылетел какой-то паренек, завопил, бросился в атаку… Только шагнув в сторону и заколов его в спину, я понял, что парень был безоружен. Что он собирался делать? Выцарапать мне глаза?

Двое в броне, до этого спокойно сидевшие на своей груде железа, соскочили на землю и бросились на меня. У них не было оружия, но они и не пытались меня ударить, просто шли на таран. Я выставил вперед шпагу, и первый солдат с готовностью на нее прыгнул. Он ее видел, прекрасно видел, но предпочел не замечать. Я включил «просветку», давая клинку преодолеть грудную пластину брони, выключил режим, и шпага разорвала ему сердце. Инерция гнала труп вперед, застрявшая шпага выворачивала мне кисть. Я высвободил оружие и снес голову второму боевику, чуть отставшему от первого.

Сняв с мертвого солдата пояс с гравигеном, я надел его, вынул из кармана генератор поля, и привесил его на пояс рядом с «мыльницей» гравитатора. Пульты обоих приборов скреплялись вместе, чтобы можно было управлять ими одной рукой. Я взял пульты в правую руку, а левой прижал Аарха к себе. Его надо спрятать, укрыть где-нибудь. Иначе он может порезаться. Упасть и выколоть себе глаз…

Как только я активировал гравиген, притяжение исчезло. Большой палец лег в паз векторного контроля. Я повернул палец вверх, и мы начали падать на потолок. Меня начало подташнивать – от резкой смены вектора ускорения дико кружилась голова. И еще приходилось постоянно смотреть по сторонам – в любой момент по нам могли открыть огонь.

Внизу какой-то парень в серебристом комбинезоне складывал трупы звездочкой и вырезал что-то на шлемах обломком меча. Неподалеку седой старик бережно подбирал металлический мусор с пола и собирал в свой шлем. Двое в униформе качались на свисающих с потолка проводах. Никто не стрелял. Наверное, кончились заряды.

На другой стороне зала, откуда мы пришли, теперь не было коридоров, стен, проводов. Там стоял бревенчатый домик у реки, картинка осеннего леса, и обнаженная Ки-Саоми с растущими прямо из плеч растрепанными ангельскими крыльями. Она спала, свернувшись клубочком на мокрой траве.

Несколько раз сменив вектор, я долетел до небольшого балкончика и поставил Аарха на ноги.

– Стой здесь. Эти люди опасны. Они могут испортить весь вечер.

Аарх послушно кивнул, сполз на пол и отключился. Я сам еле стоял на ногах.

Спать нельзя. Почему нельзя? Нельзя, здесь опасно, опасно и странно, нужно держаться и быть начеку. Просто быть начеку, а потом все закончится. Надо спасать всех. Вытащить их, они утонут, захлебнутся и не смогут дышать. Нужно бросить им веревку или шест и ползти по льду, распластавшись, распределяя вес…

Над нами ухнуло, и мимо пролетели обломки чего-то большого и громкого. Я оттащил Аарха в угол и стал охранять. Скоро все закончится. Да, все закончится, и мы поедем кататься на велосипедах вдоль шоссе, доедем до набережной, и свернем к владению Фарнхэма, там сегодня подают креп-сюзе… И пусть Эммади наконец снимет шлем – незачем морочить голову приличным людям. Там есть лицо, за этим шлемом, я же знаю. А потом можно будет вернуться в Дрезден. Если Шестая Колонна нанесет удар по Красному Миру, нам будет чем заняться на выходных. А потом мы еще что-нибудь придумаем.

Прямо передо мной появилась Ванда, держа в руке машинку перемещения. Кстати, Ванда, давно хотел спросить, почему ты бросила рисовать? Та история с копированием шедевров – выкинь ее из головы, она того не стоит…

За Вандой закрылась дверь, и я остался один в темной комнате и не мог двигаться, за дверью Ванда кричала, ее резали огромным ножом, прижав к слепящему фарфору такой же исполинской вилкой.

Я протянул к двери руку, но потом убрал ее, устыдившись грязных ногтей.

Надо сделать что-то с этим противным звоном, он путает мысли, а нам всем давно пора хорошенько подумать. Скажешь, не так, Мон? Я знаю, почему это случилось, но забыл. Надо вспомнить.

Щеки жгло кислотой. Я пытался вытереть их, мне все казалось, что кислота их разъест, всю кожу, останется только белый череп, с которого будет съезжать шляпа…

Что-то поползло по моей руке, и пальцы отозвались невыносимой болью. Противный зверь укусил меня, и теперь трусливо удирал, карабкался вверх по стене, но когти скользили, и он сползал обратно. Я показал на него липкими непослушными пальцами и посмотрел в глаза маме. Мама кивнула и улыбнулась. Зубы у нее были белые-белые. Один зубик выпрыгнул из ее рта и стал рубить топором большой железный ящик. Ящик трещал и плевался огоньками. Я смотрел на него и сосал невкусный, ноющий палец. Зубик наконец разрубил ящик, и тот громко бабахнул. Стало совсем темно.

С этой головной болью не справился даже Аарх. Она то сдавливала виски, то отступала, то снова вспыхивала, сметая все мысли.

Мальчишка выглядел еще более худым и высохшим, чем обычно. Как только пси-излучатель начал кипятить нам мозги, Аарх отключился. Зато нам с Вандой досталось по полной… Хорошо, что Эммади разнес эту адскую машину.

Я до сих пор старался не делать резких движений, чтобы не потревожить голову. Передвигался я с трудом – меня постоянно вело куда-то влево. Двигательным центрам мозга сильно досталось.

Ванде повезло еще меньше. Когда Эммади расправился с пси-излучателем и вернулся за ней, она валялась без сознания. Обе ноги у нее были отрублены по бедро – их попросту не было. Она потеряла много крови, пока дройд не присоединил к ней регенерационный блок. Что с ней произошло и как она лишилась половины тела, мы не знали. Я бесконечно одергивал рукава своей пижамы, смотрел на нее, стараясь не опускать взгляд ниже пояса. Эммади уложил Ванду на ворох мятой униформы и еще раз проверил показания регенерационного блока.

– С ней точно все будет в порядке?

– Да. Доберемся до Ти-Монсора, и я уложу вас обоих в криоген – восстановитесь, будете как новенькие.

Так спешить к брату, чтобы потом ввалиться к нему и улечься спать в криогенную камеру, даже не поговорив…

Присев на корточки рядом с Вандой, я дотронулся до ее бледной щеки, поправил сбившуюся челку. Будем как новенькие…

Я встал и отправился на поиски скуфа. Нужно вспомнить, в каком месте он вскарабкался по стене. Я высматривал следы когтей.

Скуф обнаружился в щели между двумя ящиками – забился туда и не хотел вылезать. Мне пришлось долго «лу-лу-лукать», пока он решился покинуть свое убежище. Раздраженно фыркая, он забрался мне в рукав, высунул мордочку наружу и посмотрел на меня своими светящимися глазами. Он все еще дрожал. Я погладил его:

– Прости, что притащил тебя сюда, дружище…

Мне пришлось долго чесать его за ухом, пока он окончательно не пришел в себя.

– Эммади, вы что-нибудь нашли?

– Нет, ничего существенного… После взрыва излучателя я растормошил Аарха, и мы вместе стали играть в «тяни-толкай» с одной старухой. На ваши жизни. Но можешь не волноваться – идти осталось немного.

Я присел на поваленную металлическую плиту. Когда солдаты поняли, что сдают этот сектор, они взорвали все перекрытия, а потом поставили пси-излучатель, чтобы закрыть проход к нижним уровням базы. Разумный ход, черт бы его побрал.

– Тим…

Аарх поднял голову и посмотрел мне в глаза.

– Там есть еще один живой.

– Где?

– Ты увидишь. Он холодный.

Интересно, что значит «холодный»? Обогнув груду металлолома, я прошелся до противоположной стены и сразу понял, про кого говорил Аарх. Тот самый парень в серебристом комбезе, он лежал прямо на своем творении – звездочке из трупов. Я подошел ближе и попытался прочитать надписи, выцарапанные им на шлемах. Все они были выполнены в стиле минималистического реализма, вроде «здесь был я». Под пси-излучением мне вряд ли пришло бы в голову что-то более оригинальное. Хотя бы без пошлостей. Я наткнулся на следующую надпись и вздохнул. Сглазил.

Лицо у парня было приятное, если бы не идиотская улыбка – последствие пси-излучения. Я хотел проверить его пульс, потянулся к шее, но тут же отдернул руку. Кожа у него была ледяной. Абсолютно.

К черту – Аарх сказал, что он жив или почти жив, значит нужно дотащить его до нашего полевого госпиталя и сдать на руки врачам. А кроме меня, у нас все врачи.

Парень оказался неожиданно тяжелым. Пришлось взять его за ноги и тащить волоком. Прости, милорд Ледышка, сервис у нас хромает…

Он что-то пробормотал. Я замер и наклонился к нему – глаза по-прежнему закрыты, бледное лицо покрыто инеем. Не мог он ничего сказать. Скорее всего, после взрыва врубилась защитная система комбеза и заморозила его от греха подальше. Только вот что это за хитрый комбинезон такой, и почему тело сохранило пластичность? Ведь тела в криогенной заморозке… Что я об этом знаю? Ничего. Поэтому – не умничать и тащить, тащить и не умничать.

Я отволок парня к «госпиталю» и оставил рядом с Вандой. Аарх мельком взглянул на него и потянул меня за рукав, чтобы что-то сказать, но тут парень открыл глаза – такие же вымороженные, льдистые. Беглым взглядом окинув всех нас, парень уставился на Ванду, внимательно ее изучая. Ее расстегнутую куртку, проглядывающую сквозь прорехи загорелую кожу… Парень разлепил смерзшиеся губы и пробасил:

– Дикий хочет бабу… Дикий хочет…

Он закрыл лицо руками и раскатисто захохотал. Я сжал кулаки, но быстро заставил себя успокоиться. Человек отходит от пси-излучения, мало ли какой бред придет в голову…

Ледяной неандерталец продолжал хохотать. Не похоже это на истерику. Смех вполне вменяемого человека, довольного собственной шуткой. Похоже, с его ледяным мозгом все в порядке…

– Узрите Дикого, друга! Я пришел к вам!

Ну или почти все…

– Ты можешь идти?

Ледышка пробасила:

– Дикий всемогущ!

Он попытался встать, и его заметно повело.

– Всемогущ… Но идти сложно.

Потом его озарило:

– Дикий поползет.

Откуда взялось это чудо на нашу голову? Я вздохнул и повернулся к Эммади.

– Понесешь его?

Дройд кивнул и направился к Ледышке. Тот спокойно дал взять себя на руки, обхватил Эммади за шею и надменно произнес:

– Дикий доволен слугой. Дикий повелевает…

Эммади опустил руки и повелевать Дикому пришлось на полу. Я подмигнул дройду.

– Дикий упал.

В наблюдательности ему не откажешь… Робот снова взял его на руки и направился к Ванде. Я остановил его.

– Ванду понесу я.

– Справишься?

Я пожал плечами и поднял ее бесчувственное тело. С регенератором она весила не так уж мало…

Аарх поднялся и пошел к выходу. Мы с Эммади последовали за ним, похожие на выходящих из роддома новоиспеченных мам.

Эммади действительно нас вывел. Уже через двадцать минут мы дошли до тяжелой заблокированной двери на нижнем уровне базы. Руки у меня отваливались, но я только перехватил Ванду поудобнее и сильнее прижал к себе. Дверь задумчиво произнесла:

– Кто там?

Начинается…

– Я, благородный дон, в голове бульон, мой железный врач, генератор неудач, мой живой цветок, зеленый лепесток, дикая Ледышка, наглая слишком и малыш Аарх… ищущий аарх… А ты кто будешь такой?

Дверь помедлила, потом открылась.

– А я, твою мать, не умею рифмовать…

> gotoEXTdataflow

– Яано, ты не передумал?

Мне пришлось отвлечься от размышлений и повернуться к Дьёну. Что его так заботит мое участие в гонках?

– А ты что, тоже участвуешь?

Дьён расхохотался.

– Я похож на психа? Нет, Яано, я собирался поставить на тебя. Вот и спрашиваю – не передумал?

Я вынул из кармана пластиковый билет и помахал им в воздухе. На белой карточке стоял только номер, остальную информацию карточка откроет мне одному. Но Дьёну хватило и этого – мне выдали билет, обратная дорога для меня закрыта. Дьён кивнул с довольным видом.

А вот Клео опустила голову и, кажется, собралась уходить. Я вздохнул, пошел к столику, схватил что-то с тарелки, пожевал… Вкусно. Она всегда вкусно готовит. Это одна из причин, по которой я на ней женился. А еще – она никогда не оспаривает моих решений… Она просто молчит.

А Дьён уже усаживает ее на наш диванчик, протягивает ей бокал нашего вина, уже что-то говорит, залихватски, весело, – и Клео начинает потихоньку оттаивать, изредка поглядывает на него и несмело улыбается. А его рука уже прижимает ее к себе – конечно же, понарошку, конечно же, так нужно только для того, чтобы лучше рассказать веселую байку, чтобы было еще смешнее, байку, где кто-то кого-то точно так же, как он сейчас – мою жену. И там это было смешно, и они смеются сейчас, а я сжимаю в руках что-то скользкое, но неизменно вкусное, и мне совсем не смешно.

Все гости замечают мою реакцию. Все, кроме Дьёна. Замечают и не понимают. Зависть, ревность, ярость, страх – все это пережитки докосмической эпохи. Нам, просвещенным жителям прекрасной планеты Иола, родины Святейшего Императора, они не знакомы.

А я вот странный такой, ущербный. Для меня все эти доисторические эмоции еще существуют. И заполняют меня всего – сверху донизу, вот в эту самую секунду. Все сразу.

Ревность: Клео вышла за меня, какого черта она сейчас разговаривает с этим прохвостом?

И зависть: а ведь он смог ее развеселить, заставил ее улыбаться. Пусть робко и неуверенно – но она ведь улыбается.

И ярость: мне хочется, чтобы Дьён стоял прямо на финишной черте, когда я пересеку ее на своей яхте. Хочется размазать его по фюзеляжу красной полоской…

И страх: я ведь могу ее потерять. Из-за своей глупой гордыни – вот и еще один атавизм в мою коллекцию. Всенепременно мне нужно влезть в любые соревнования, а уж в те, что устраивает император, – особенно… Вот так-то, весь букет.

Хотя даже это не все. Есть и еще кое-что – обида, растерянность… Почему она не может меня понять? Да, не спорит, но ведь и не поддерживает же. Почему? Смертность гонщиков уже давно не превышает сорока процентов, а я вообще умудрился разбиться всего два раза за десять лет. И то – по молодости. Но ведь спасли же, восстановили. Какого черта она против?

Ей нужно, чтобы я сидел дома, смотрел голографер, помогал ей в оранжерее и изредка устраивал вот такие дружеские посиделки, будь они прокляты? Какое это веселье – болтать о всякой чуши в компании ее пьяных сослуживцев? Какая это дружба, если один из них флиртует с моей женой?.. А сейчас берет за руку и тащит танцевать. У нас ведь отличный зал, новейшие гравитаторы, перчатки экспортной серии – все безопасно, изысканно, празднично… Все – и танцзал, в котором мы никогда не танцевали, и оранжерея, где растут овощи, которые мы не едим, и эта вымазанная в роскоши гостиная, и огромный шар спальни, в которой невозможно спать, – все это просто кричит о нашем богатстве, высоком положение, об изысканном вкусе… О нашем непонимании, нашей разобщенности и потерянности…

– Клеопатра!

Я кричу это во весь голос. Как будто звуку придется преодолеть не десять шагов до замершей в дверях фигурки в черном платье, а много, много больше… Три года по разным сторонам кровати, пять лет недоговорок, четыре с половиной – малюсеньких уловок, чтобы не столкнуться перед уходом, два последних – официальных, обезличенных подарков только на громкие даты, в общую кучу, никогда – просто так, и уже не помню сколько лет подряд – легкие холодные чмоки в щечку, как будто кожи коснулась маленькая ледышка, а ведь так и есть – два заледенелых человека, пытающихся не замечать этого… А сейчас один из них пытается перекричать, разорвать своим истошным воплем эти бесконечные годы. Позвать именно ту Клеопатру, которую встретил в Императорском парке восемь лет назад. Встретил, отбил у Дьёна и его дурацких россказней… Все повторяется. Вот только сейчас она может и не обернуться.

– Клео…

Это – уже совсем тихо. Словно ее имя ускользает навсегда, уходит из гостиной вместе с хозяйкой, падает на шелестящий ковер… Словно я больше не имею права на это имя.

– Клеопатра…

Она оборачивается. Оборачивается и ждет меня. Там, у двери. Давай, Яано, что же ты? Всего десять шагов. Первый шаг – уходят, забываются сны под разными одеялами, второй – сбегают недоговорки и маленькая ложь, противная, как песчинки под босыми ногами, третий – «догонялки» наоборот по утрам, чтобы разминуться и не смотреть друг другу в глаза, – всего этого не было. Просто не было…

Я прижимаю ее к стене поцелуем. Потом отстраняюсь, вытаскиваю проклятый билет и с хрустом переламываю тонкую карточку пополам. Пластик на секунду вспыхивает красным и произносит:

– Официальный отказ принят.

Смотрю на ее улыбку. Настоящую и совсем не робкую. Такую же, как тогда, в парке. Даже лучше. Ведь тогда она понимала, что отбить ее у Дьёна, жениться – все это было еще одним выигранным соревнованием для честолюбивого Яано. Сейчас все не так.

А еще – она такая же легкая, как и в тот день, когда я впервые взял ее на руки. А я сделал это еще до того, как впервые посмотрел в глаза. Просто подошел со спины к незнакомой девушке, подхватил на руки и закружил. Мне это казалось романтичным. Ей, по-моему, тоже. Поэтому сейчас я смотрю ей в глаза, и что бы она там ни думала – я-то знаю: наша свадьба была единственным поступком в моей жизни, который я совершил не для того, чтобы быть первым, обставить неуклюжего Дьёна. Я правда влюбился.

Я смотрю на недоумевающее лицо Дьёна, и мне становится даже жаль его – он и впрямь всегда плетется в шлейфе моих побед. Он даже не знал, что мой приоритет позволяет отказываться от участия в гонках. Извини, Дьён. Надеюсь, ты еще не успел поставить деньги…

– Кстати, Дьён, ты ведь предлагал потанцевать? Прекрасная идея, правда, Клео?

Она кивает. Не просто молчаливо соглашаясь, а поддерживает мою идею.

– Пойдем, Яано. Мы так давно не танцевали.

– Ага, очень давно… Никогда.

И мы оба заливаемся смехом.

Я зашел в небольшую комнатку в конце коридора и заблокировал дверь. Да, Яано никогда не блокирует двери, это не в его духе, но за этой дверью кончается его жизнь и начинается моя. Крохотный огрызок моей, по сути, но я не жалуюсь.

Огляделся, нашарил выключатель, включил свет. Это единственная комната во всем доме, где свет нужно включать руками. В остальных комнатах он включается сам, когда переступаешь порог. Яано не любит делать лишних движений, он любит роскошь и успех, а теперь – благодаря мне – еще и свою жену. А она – его. Особенно после последних четырех часов, за которые мы… они успели поваляться на каждом метре своей шарообразной спальни. Потом она заснула, а я пошел в эту маленькую комнату в конце коридора. У Яано есть огромный кабинет, там все так же успешно и роскошно, как и он сам, – можно было бы пойти туда… Но я не люблю ни успех, ни роскошь, я не люблю Клеопатру, я не амбициозный пилот элитного звена «Клюв» Императорского Орла. Я не милорд Яано – я маленький и тихий, я люблю включать свет руками, и писать письма я люблю тоже руками, а не голосом или мемо-сканером, поэтому я откидываюсь на спинке старого кресла и говорю в воздух…

– Базис, энергию на терминал в комнате «Е». И чашку нуара. Потом отключаешь терминал от сети и отсоединяешься сам.

– Исполняю, милорд.

У моего базис-компьютера приятный тенор, а еще – как и у любого техноида – повышенное любопытство. Не захочет ли он узнать, чем тут занимается милорд Яано в пять утра? За способом дело не станет – для техноида это не проблема… Ладно, разберемся с этим позже.

Я положил руки на прохладный экран… Задумался, переключать ли раскладку. Переключил-таки на родные иероглифы. Домой – значит, домой…

Черт, во мне так много слов, но я всегда медлю, не зная с чего начать…

«Ну, привет, сестренка. Как всегда скучаю – куда без этого? Вот сижу тут в этом смазливом типе, в его шикарной жизни и сплю с его благоверной златовлаской. На досуге можешь поревновать, если выдастся время. Мне осталось совсем немного, скоро буду дома. Подергай там тигра за усы и скажи, что это от меня. За то, что не предупредил о двух работающих параллельно агентах, из-за чего я чуть было не наделал шуму… Прости, я снова о своем. Давай о нашем, Оми.

Я скучаю по мочке твоего ушка, по твоему вздернутому носику и по твоим коленям – только когда я засыпаю на этих коленях, мне не снятся кошмары. Чужие сны не в счет. Я люблю тебя, Оми. До скорой встречи, сестренка. Всегда был твой, таковым и остаюсь.

Ти-Монсор».

Улыбка так и не сползла с лица. Я откинулся на спинку и размял пальцы. Плевать мне сейчас и на Яано, и на Клео, и на разногласия двух государств. Я снова был дома, пусть это всего на пару минут…

Нуар был довольно неплохим. Многовато специй, да и густой не в меру… Он приготовлен для Яано, а он любит именно такой.

Я позволил себе еще несколько минут блаженных флэшбэков, потом закрыл глаза, сосредоточился и вернулся обратно. В мир милорда Яано, в его дом на планете Иола, столице Второй Империи.

Потом я протянул руку и, замерев на секунду, стер письмо. Черт, с каждым разом это становится все сложнее… Чушь. Эти мальчишеские записки нужны только для того, чтобы я не сошел с ума, время от времени возвращаясь в себя, восстанавливал порванные связи со своей собственной жизнью, подписывался своим именем, переживал свои эмоции… Рекомендованный Чжанем способ. Без этого можно действительно сойти с ума, поверить, что чужая жизнь вокруг – твоя собственная, заиграться и умереть. Потому что максимум через полгода тело отвергнет чужое сознание.

К счастью, я не собираюсь здесь задерживаться. Уже через пару дней я узнаю все, что нужно, и отправлюсь домой. Оставив довольного Яано с его новой прекрасной жизнью и семейным благополучием. Надеюсь, этот самовлюбленный дурачок не будет больше пользоваться любым шансом, чтобы проявить все свои разнообразные умения. Остепенится, может быть…

Чжань рекомендует убивать носителей. Я никогда этим не занимаюсь. Просто оттесняю их сознание в угол и преспокойно выполняю задание, иногда даже давая хозяину «порулить». Я не собираюсь его убивать. Мне действительно не нужны враги – ни живые, ни мертвые. Мне нужны друзья. Которые придут, если я позову. Возможно, даже этот нарцисс откликнется, когда будет нужно.

Никто не знает, как связывает людей пребывание в одной черепной коробке. Ненависть к чужаку? Уходит в первые дни. Слишком тесно для ненависти. Ярость, бессилие, отчаяние – нет времени. Они действительно проникаются ко мне симпатией – все эти временные вместилища моего разума, – особенно когда видят, как я собираю по кускам их разрушенные жизни. Чем черт не шутит, может, в свое время и придет на помощь лучший пилот Империи Яано Мелио…

Дом тряхнуло, и я понял, что падаю… Зря я все-таки так ругал этого пилота – реакция у тела отличная: успел вцепиться в какой-то штырь, увернуться от падающей полки, даже почти устоял на ногах, когда дом тряхнуло еще раз, и он просел.

Землетрясение кончилось. Нужно осмотреть дом – подвала у него теперь, скорее всего, нет.

– Базис, доложи о состоянии дома.

Молчание… Что за чушь? Коммуникации рухнули? Но терминал-то работает.

– Базис! Доложи…

Черт! Кабина базис-компьютера у Яано располагалась как раз в подвале. Техноида попросту завалило.

Я вышел из комнаты, спустился на первый этаж, отыскал люк в подвал, дернул. Его заело. Черти его, да какое мне дело до этого техноида? Яано точно бы не стал о нем беспокоиться – вызвал бы команду, они бы откопали его дня через два. Там же кабели везде – не особо покопаешь…

Отломав от вычурного торшера стальной прут, я подцепил люк и налег на прут всем весом. Люк поддался. Еще разок…

Люк сдвинулся на пару сантиметров. Теперь лопату или хоть что-нибудь, чем можно копать. Нужно спешить – задохнуться техноиду не грозит, а вот расплавиться от какой-нибудь прорванной трубы или сгореть от высоковольтного кабеля…

– Базис!

Я напрягся, вспоминая его имя.

– …Эммади, держись там.

Как только мое сознание вернулось в собственное тело, еле ворочая неоттаявшим языком, я отдал приказ на разморозку Ки-Саоми. Она очень просила – сразу же. Хотела встретить меня уже восстановившейся и пришедшей в себя. Все-таки четыре месяца в криогене даром не проходят, полдня тратишь только на то, чтобы восстановилась двигательная система, еще полдня – на биохимию, мыслительные процессы и прочее. Это минимум. Мне, в принципе, еще сложнее – мне приходится заново привыкать к своему телу, его балансу, весу, моторике… Хотя я уже привык. За шестьдесят девять лет любой привыкнет.

Теперь у меня есть несколько блаженных минут. Между действиями первой необходимости и всеми остальными. Можно просто лежать, закрыв глаза, и радоваться, что можешь закрыть свои собственные глаза. Тело болит, отходя от криогенного шока, но это твое тело и твоя боль – она превращается в изысканное удовольствие. Все незаметные мелочи превращаются в утонченное наслаждение – почесать ногу, прислушаться к урчанию пустого желудка, услышать стук сердца, вдохнуть родной влажный воздух, который не сушит горло при каждом вдохе, посмотреть в зеркало… Все мельчайшие детали – хорошие и плохие, приятные и нет, – все они вызывают улыбку, поднимают настроение… Я дома…

Теперь сначала ванну, потом обязательные полчаса в спортзале, потом – отчитаться об операции, и только потом, совсем вечером, – к Оми.

Стража у двери меня, естественно, не остановила, но тот, что стоял справа, неуверенно коснулся моего рукава и прошептал:

– Она не одна.

Я пожал плечами. Какая мне разница? Я не ревнивый. В отличие от Яано. Интересно, кого она только успела уже затащить в постель – а ведь на это стражник и намекал. Будь там что-то другое, он либо ничего не сказал бы, либо запретил бы входить. На этот раз – по уставу. К внутренним делам я отношения не имею. Мое дело маленькое – вся остальная вселенная.

Рывком распахнув двери, я разбежался, прыгнул прямо на ее огромную кровать, набрасываясь, целуя в шею, в пахнущие весенней зеленью волосы, сжимая в объятиях, добираясь до своей любимой мочки уха…

В спину ударил смех. Ее смех. Я обернулся и увидел сестренку. Повернулся обратно. В моих объятиях сжалась голая девчонка-заморыш с яростным собачьим взглядом. Черт, обознался… Шутка в духе Ки-Саоми.

Я улыбнулся, и потянулся к ней. Оми бросилась мне на шею, повалила, впилась в мои губы. Мы покатились по кровати и рухнули на мягкий ковер. Потом она начала кусаться, выкручивать мне руки, колотить меня своими кулачками…

– Почему не стучишься? Может, я не одна.

– Я знал, что ты не одна. И что?

– Не ревнуешь?

Я обернулся на сверлившую меня взглядом невзрачную девушку. И что только Оми в ней нашла? Да нет же, пригрела сиротку, еще в постель к себе затащила. Впрочем, это тоже вполне в ее духе.

– Нет. А должен?

Принцесса надула губки и сложила руки на обнаженной груди. Когда проследила мой взгляд, обиделась окончательно и отвернулась к своей любовнице.

– Ну что мы с ним будем делать, Ванда?

Неказистая девушка зашипела, замахнулась растопыренной ладонью. Ки-Саоми обиженно молчала. Я не радовался ее новой игрушке!.. Хотя нет, Ванда для нее не игрушка. Она не шутит такими вещами и вроде бы абсолютно серьезно обещала протекторат их странной деревенской планетке. Они там вроде как мутанты, а Ванда эта – вообще куст. Угораздило же Оми… Может, это такое извращенное садоводство, флорофилия…

Я подхватываю Принцессу и несу обратно на кровать – там легче мириться. Ванде я говорю: «Кыш» и она неохотно слезает с кровати, нарочито медленно натягивает платье, бредет к двери. Ки-Саоми кричит ей: «Пока», и сиротка бормочет что-то в ответ, но мы уже не слышим.

Целуемся, вдыхаем друг друга, впитываем всем телом – мы так долго этого ждали. Потом она вырывается, садится сверху и прижимает мои руки к кровати. Я смотрю ей в глаза, она опускает голову и струи ее белых волос падают мне на лицо. Я фыркаю и чихаю, она смеется. Да, Оми, у тебя получится остаться вечно юной и прекрасной. А рядом с тобой – получится у любого. Даже у такого прагматичного старикана, как твой брат.

Она прогибается, откидывая волосы назад, потом прижимается ко мне своим горячим упругим телом, которое пахнет травой, другой девушкой и слабо, почти неуловимо – ею самой, моей Принцессой – вязкий сладковатый аромат. Она шепчет:

– Зачем ты с ней так? Она очень хорошая.

– Она не ты.

– Это причина?

– Это причина.

– Не надо так. Я хочу, чтобы ты всех любил. Всех-всех, весь мир.

– А тебя?

– А меня просто чуть-чуть больше.

– Чуть-чуть?

– Ну да. Совсем капельку. Просто чтобы не путаться.

– Хорошо. Я буду любить всех-всех, а тебя – намного больше.

– Не надо намного. Мне хватит чуть-чуть.

– Ладно, Оми. Вот тебе для начала твое чуть-чуть.

Я скинул ее с себя, завернул в одеяло и поволок получившийся куль к распахнутому окну. Она визжала и пыталась меня пнуть. Без толку. Я вытряхнул ее у самого окна и забрался на подоконник. Она пробурчала что-то, но потом запрыгнула ко мне, положила голову мне на грудь и обиженно засопела. Все как в детстве, Оми. Пока я с тобой, мы и есть в детстве. Прямо в том самом вечере, когда ты впервые полезла ко мне целоваться, а я чихнул тебе в лицо, потому что твои волосы щекотали мне нос. Как мы потом ревели на пару…

– Ты злой. Ты обидел Ванду. А она хорошая, и мне с ней хорошо.

– Она умеет что-то, чего не умею я?

Моя улыбка стала совсем шкодливой.

– Дурак. Я не про это. А если тебя интересует только это – да, умеет. И показать тебе это у меня не получится, ты не девушка.

– Избавь меня… Ты уже жалеешь, что я не девушка. Может, еще пожалеешь, что я не куст?

– Мон, я серьезно.

Она продолжала сжимать меня в объятиях, но тон изменился. Чему всегда поражался, так вот этой ее способности перескакивать с игр на серьезные темы… И говорить на эти темы, не отстраняясь, не меняя позы…

– Так какого черта ты прогнал Ванду?

– Ну знаешь! Всяк цветок знай свой горшок… Ты хотела, чтобы я обрадовался ей, как тебе… И мы бы вдруг стали одной дружной семьей, и я проникся к ней глубокими чувствами, и мы бы дождались шторма и убежали купаться…

– Нет, я бы попросила ее уйти. Сегодня. А потом – кто знает, может, и семья… Почему бы нет, не делить же мне постель с вами по очереди. Это глупо.

Она снова стала игривой. Вот так всегда… Только я настроился на серьезный разговор… Ее пальцы уже как-то неуловимо стянули с меня рубашку, теперь бесшумно и ловко избавляли от всего остального.

– Она тебе нравится?

– Очень.

– Ну и спи с ней в свое удовольствие. Я-то тут при чем?

– Ладно, я спишу это на криоген. Ты еще не отошел. Но завтра…

Она пробежалась пальчиками по моей взмокшей спине…

– Ты будешь любить всех-всех, и Ванду. Ее можно даже побольше, чем всех.

Теперь ее рука плавала у меня в волосах. Я заурчал… Как-то не к месту вспомнилось, что я так и не успел зайти в питомник, к скуфу. Он же тоже соскучился… Оми уже раздела меня и теперь тащила обратно к своей кровати. Я рванул ее на себя и повалил обратно – на горячий пластик подоконника.

– Здесь красивее.

Она кивнула. Вулкан Миядзаки высился вдалеке, почти сливаясь с верхушками деревьев, второй – поменьше и поближе к дворцу – был виден во всем своем великолепии. Все грани казались четкими, острыми, я жадно впитывал каждую деталь пейзажа, словно картинки в памяти срастались с тем, что я вижу сейчас, – будто заживлялась какая-то глубокая рана. Оказывается, я соскучился куда больше, чем думал…

– Почитай мне, Мон.

Она всегда простит об одном и том же. Словно пытаясь наверстать то время, что провела в криогене, дожидаясь меня. Только для того, чтобы встретить меня такой же юной. Чтобы мы взрослели одновременно… Глупая, мы же поклялись, что не будем взрослеть. А сколько лет нашим телам… Так ли уж важно?

Я оседлал подоконник, уселся поудобнее, а Оми закинула руки за голову и теперь водила мягкими пальчиками ног по моей груди. Я притворно заворчал:

– Они все скучные. Знаешь же – я не умею писать письма…

Ки-Саоми покачала головой. Не отвертишься.

– Ну, привет, сестренка. Как всегда скучаю – куда без этого?..

> Resume playback from the last scene

Я вдохнул. Воздух проходил в легкие с трудом. Сухой, вымороженный воздух. Мне и самому зябко, но я чувствую, как расходится по венам горячая, почти кипящая кровь, как обжигает пальцы идущее отовсюду тепло. Глаза слиплись, заморозились, я разлепил их с трудом и тут же зажмурился, потом снова открыл, подслеповато щурясь на свет. То, что держало меня все это время – поле или ремни, – исчезло, и я почувствовал, что оседаю на пол, скольжу по теплой и влажной стенке. Кто-то подхватывает меня под мышки, тащит. Мои ноги волочатся по полу, я вижу их – темные пятна на светлом фоне. Слишком светлом. Я снова зажмуриваю глаза… Шорох, чьи-то шаги.

Вдохнув поглубже, я потряс головой и снова разлепил тяжелые веки. Неясные силуэты, неясный шепот… Передо мной – раскрасневшееся лицо Брока. В дверях замерли две фигуры в лиловых летных комбезах. Один – низенький и бородатый – выходит, второй – высокий, с длинными вьющимися волосами – поворачивается и смотрит на меня.

– А ты симпатяга, Мон…

– Исчезните.

Они выходят, Брок поворачивается ко мне.

– Доброе утро.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ. Слова плавают в голове, как дохлые шквачи, стекают по пересохшему горлу вниз…

– Здравствуй, Мон.

Он ухмыляется этой своей противной ухмылкой, но сейчас она кажется мне даже милой. Я оглядываюсь, осторожно, словно опасаясь, что сломается шея.

Рекреационный зал, к стенам прикурочены три… четыре, пять криогенных камер. Вокруг вьются провода, рядом стоит массивный агрегат – какая-то медицинская машинка, следящая за состоянием замороженных людей за мутным стеклом. В первой кабине – незнакомый мужчина с сильными ожогами, в следующей – смуглая черноволосая женщина со странными татуировками, у нее нет левой руки… Потом – еле влезшая в двухметровую кабину оглобля ар-хоттунца, дальше… В следующей кабине лежала Ванда. Ниже пояса мелькали редкие вспышки, восстанавливая ткани. Ее ноги кончались чуть выше колена. На полу перед ее кабинкой сидел, привалившись к холодной дверце, Дикий. Он спал.