Воздушный корабль

Конечно, не разъ уже случалось членамъ Вельдонскаго института при разъѣздѣ съ бурныхъ засѣданій оглашать своимъ крикомъ Вальнутъ-стритъ и примыкающія улицы. Не разъ уже обитатели околотка справедливо жаловались на такое неумѣстное окончаніе споровъ, нарушавшее ихъ домашній покой. Нерѣдко даже полисмены вмѣшивались, расчищая дорогу прохожимъ, нисколько не заинтересованнымъ въ вопросѣ о воздухоплаваніи и потому терпѣвшимъ похмелье въ чужомъ пиру. Но до нынѣшняго вечера шумъ и гвалтъ не доходилъ до такихъ ужасныхъ размѣровъ, ни разу еще жалобы обывателей не были такъ справедливы и вмѣшательство полисменовъ такъ настоятельно необходимо.

Впрочемъ, почтенныхъ членовъ Вельдонскаго института на этотъ разъ можно было вполнѣ извинить и ужъ во всякомъ случаѣ дать имъ снисхожденіе. Вѣдь, подумайте, читатель: на нихъ не побоялись напасть въ ихъ же домѣ, у ихъ священнаго очага, такъ сказать. Ярымъ сторонникамъ системы «легче воздуха» не менѣе ярый сторонникъ системы «тяжелѣе воздуха» наговорилъ самыхъ непріятныхъ вещей, и въ тотъ моментъ, когда съ нимъ хотѣли расправиться по заслугамъ, наглецъ исчезъ самымъ непонятнымъ образомъ.

Такая дерзость требовала отмѣстки. Ни одинъ американецъ не проститъ подобнаго оскорбленія. Сыновъ Америго назвать сынами Кабо! Развѣ же это не смертельная обида? Развѣ можно. ее простить, тѣмъ болѣе, что она вдобавокъ еще и исторически справедлива?

Члены клуба отдѣльными кучками бросились сначала на улицу Вальнутъ-стритъ, лотомъ въ сосѣднія улицы и разбѣжались по всему кварталу. Они перебудили всѣхъ жителей и потребовали обыска въ домахъ съ условіемъ заплатить впослѣдствіи за безпокойство и за нарушеніе права домашняго очага, которыя считаются священными у всѣхъ народовъ англосаксонской расы. Но вся суматоха, всѣ обыски ни къ чему не повели. Робюра не нашли нигдѣ. Онъ исчезъ безслѣдно. Если бы онъ улетѣлъ на Gvalead'е, шарѣ Вельдонскаго института, то и тогда его исчезновеніе не было бы безслѣднѣе. Цѣлый часъ шли розыски, отъ которыхъ пришлось въ концѣ-концовъ съ безславіемъ отказаться, и почтенные коллеги разстались другъ съ другомъ, давъ себѣ торжественную клятву разыскать нахала хотя бы на днѣ морскомъ.

Часамъ къ одиннадцати въ кварталѣ водворилась, наконецъ, тишина. Богоспасаемая Филадельфія получила возможность погрузиться въ тотъ крѣпкій сонъ, который данъ въ удѣлъ лишь городамъ не промышленнымъ. Члены клуба разошлись по домамъ. Въ отдѣльности упомянемъ лишь о самыхъ выдающихся изъ нихъ. Вильямъ Т. Фарбсъ пошелъ на свой тряпично-сахарный заводъ, гдѣ миссъ Долли и миссъ Матъ приготовили для него вечерній чай съ сахаромъ собственной фабрикаціи. Трукъ Мильноръ пошелъ къ себѣ на фабрику, труба которой дымила день и ночь въ одномъ изъ отдаленнѣйшихъ предмѣстій. Казначей Джемсъ Кипъ, публично обвиненный въ томъ, что у него кишки длиннѣе, чѣмъ слѣдуетъ, по пріѣздѣ домой прямо прошелъ въ столовую, гдѣ его ждалъ ужинъ исключительно изъ растительныхъ веществъ.

Но два самыхъ именитыхъ баллониста — только они двое не думали еще возвращаться подъ домашній кровъ. Они воспользовались случаемъ, чтобы побесѣдовать между собою самымъ основательнымъ образомъ. То были непримиримые враги, дядя Прюданъ и Филь Эвансъ, одинъ президентъ, другой секретарь Вельдонскаго института.

У дверей клуба дядю Прюдана поджидалъ его лакей, Фриколенъ. Лакей пошелъ сзади барина, не заботясь о бесѣдѣ послѣдняго съ секретаремъ клуба.

Впрочемъ, мы употребили слово «бесѣда» только изъ учтивости. Оно совсѣмъ недостаточно для обозначенія того, что происходило между президентомъ и секретаремъ. Они не бесѣдовали, они просто спорили между собою, на чемъ свѣтъ стоитъ. Ихъ обоюдная, плохо скрытая вражда чрезвычайно подогрѣвала и обостряла споръ.

— Нѣтъ, сэръ, нѣтъ, это не такъ, — твердилъ Филь Эвансъ: — если бы я имѣлъ честь быть президентомъ Вельдонскаго института, то я бы никогда, никогда не допустилъ до такого скандала.

— Ну-съ, а что. бы вы сдѣлали, если бъ имѣли эту честь? — освѣдомился дядя Прюданъ.

— Я бы срѣзалъ этого нахала, прежде чѣмъ онъ успѣлъ бы заговорить.

— Мнѣ кажется, что прежде чѣмъ срѣзать кого бы то ни было, нужно дать ему сказать слово.

— Только не въ Америкѣ, сэръ, не въ Америкѣ.

Слово за слово, послѣдовалъ обмѣнъ колкостей, и соперники, увлекшись незамѣтно для самихъ себя, пошли совсѣмъ не по тѣмъ улицамъ, по которымъ имъ слѣдовало идти. Такимъ образомъ, имъ предстоялъ огромный крюкъ.

Фриколенъ не отставалъ отъ нихъ, но уже начиналъ безпокоиться по тому поводу, что его господинъ заходитъ въ мѣста все болѣе и болѣе пустынныя. Онъ, лакей Фриколенъ, не долюбливалъ подобныхъ мѣстъ, особенно въ полночь. Дѣйствительно, было очень темно, и молодой, только что народившійся мѣсяцъ, едва-едва свѣтилъ на небѣ.

Фриколенъ поглядывалъ то направо, то налѣво: не слѣдятъ ли за ними какія-нибудь подозрительныя тѣни. И, какъ на грѣхъ, ему вдругъ показалось, что за ними не перестаютъ слѣдить какихъ-то пять или шесть рослыхъ молодцовъ.

Фриколенъ инстинктивно подошелъ поближе къ своему барину, но онъ ни за что на свѣтѣ никогда бы не рѣшился помѣшать разговору, изъ котораго ему удалось подхватить налету нѣсколько обрывковъ.

Случилось такъ, что президентъ и секретарь Вельдонскаго института, сами не отдавая себѣ отчета въ томъ, что они дѣлаютъ, направились къ Фермонтскому парку. Тутъ, въ самомъ пылу спора, они перешли черезъ рѣку Скуйлькиль по знаменитому металлическому мосту, встрѣтили нѣсколько запоздалыхъ прохожихъ и очутились среди обширнаго пространства, частью образующаго превосходные луга, частью обсаженнаго прекрасными деревьями, благодаря которымъ Фермонтскій паркъ имѣетъ право назваться единственнымъ въ своемъ родѣ изъ парковъ цѣлаго свѣта.

Тогда на лакея Фриколена напалъ леденящій страхъ, тѣмъ болѣе основательный, что замѣченныя имъ пять или шесть подозрительныхъ тѣней вступили слѣдомъ за нимъ на Скуйлькильскій мостъ. Онъ напрягалъ зрѣніе до послѣдней степени, расширялъ зрачки до невозможности, а самъ все ежился и умалялся тѣломъ, уподобляясь какому-то моллюску.

Сказать правду, лакей Фриколенъ былъ совершеннѣйшій трусъ.

Онъ былъ кровный негръ изъ Южной Каролины, съ бычачьей головой на здоровенномъ торсѣ. Лѣтъ ему было, какъ разъ, съ годомъ двадцать, слѣдовательно, онъ никогда не былъ рабомъ, даже не родился имъ, но отъ этого онъ нисколько не былъ лучше. Онъ былъ страшный притворщикъ, обжора и лѣнтяй, но главное — замѣчательный трусъ. Онъ былъ на службѣ у дяди Придана три года. Разъ сто онъ доводилъ своего барина до того, что тотъ хотѣлъ прогнать его вонъ, но дядя Прюданъ въ концѣ-концовъ всякій разъ прощалъ своего сквернаго слугу изъ опасенія попасть на еще сквернѣйшаго. Съ другой стороны, служа барину, готовому пуститься въ какое угодно смѣлое предпріятіе, и самъ Фриколенъ не имѣлъ ни минуты душевнаго покоя. Онъ того и ждалъ, что ему придется впутаться въ какую-нибудь опасную передѣлку. Такое неудобство уравновѣшивалось для негра только тѣмъ, что за обжорство его не бранили, за лѣность прощали и, вообще, рѣдко нарушали его тѣлесное спокойствіе. А это для него было всего дороже. Ахъ, Фриколенъ, Фриколенъ! Если бы ты только могъ предвидѣть будущее!

И зачѣмъ только, Фриколенъ, не остался ты въ Бостонѣ на службѣ у нѣкоего семейства Снеффель, которое раздумало ѣхать въ Швейцарію, услыхавъ, что тамъ въ горахъ бываютъ обвалы? Это мѣсто было гораздо больше по тебѣ, чѣмъ служба у дяди Придана, который бросается изъ одного безразсудства въ другое.

Но какъ бы то ни было, а Фриколенъ все-таки служилъ у дяди Прюдана, и баринъ подъ конецъ привыкъ къ его недостаткамъ. Впрочемъ, у него было и одно качество. Хотя Фриколенъ и былъ по происхожденію негръ, но негритянскаго языка не зналъ и говорилъ по-англійски правильно. Дядѣ Прюдану это очень нравилось, потому что, дѣйствительно, крайне несносенъ этотъ ужасный жаргонъ съ обиліемъ притяжательныхъ мѣстоименій и неопредѣленныхъ наклоненій.

Итакъ у насъ окончательно установленъ фактъ, что Фриколенъ былъ страшный трусъ. Однимъ словомъ, онъ по поговоркѣ былъ «трусливъ, какъ луна».

Тутъ я сдѣлаю отступленіе, воспользуюсь случаемъ для заявленія громкаго протеста противъ оскорбительнаго сравненія цѣломудренной сестры лучезарнаго

Аполлона, кроткой Селены, съ лакеемъ Фриколеномъ. По какому праву обвиняютъ въ трусости планету, которая, съ тѣхъ поръ какъ міръ стоитъ, всегда смотрѣла землѣ прямо въ лицо и никогда не поворачивала къ ней тыла?

Въ эту ночь — а было ужъ за полночь — оклеветанная красавица, блѣдная и юная, начинала исчезать на западѣ за высокими деревьями парка. Серебристые лучи ея лишь кое-гдѣ сквозили изъ-за густой листвы, разбрасывая по землѣ рѣдкіе обрывки матоваго свѣта. Вслѣдствіе этого нижнія части деревьевъ казались свѣтлѣе верхнихъ.

Такое обстоятельство дало Фриколену возможность вглядѣться попристальнѣе и попытливѣе.

— Брр! — произнесъ онъ. — Негодяи этакіе, они еще тутъ. Ну, право же, они подходятъ все ближе и ближе.

Онъ не могъ больше удержаться и сказалъ пронзительнымъ шопотомъ, подходя къ своему барину:

— Мистеръ дядя! Мистеръ дядя!

Такъ называлъ онъ всегда президента Вельдонскаго института по личному приказанію самого дяди Прюдана.

Какъ разъ въ эту минуту пререканіе между двумя соперниками достигло высшаго градуса. Такъ какъ они въ это самое время усиленно посылали другъ друга къ чорту, то влетѣло и Фриколену. Ему тоже предложили принять участіе въ этой прогулкѣ.

Забрасывая противника гнѣвными словами и отъ него получая въ отвѣтъ таковыя же, дядя Прюданъ все дальше и дальше углублялся въ пустынные луга Фермонтскаго парка, все больше и больше удаляясь отъ Скуйлькиль-ривера и моста, по которому вела дорога въ городъ. Фриколенъ поневолѣ не отставалъ, весь дрожа, какъ осиновый листъ.

Всѣ трое очутились въ самой серединѣ густой купы деревьевъ, вершины которыхъ обливались послѣднимъ свѣтомъ заходящей луны.

За этой купой разстилалась широкая поляна овальной формы, чрезвычайно удобная для гимнастическихъ игръ и для скачекъ. На всемъ пространствѣ обширнаго овала не было ни одной малѣйшей неровности, ни одного бугорка, ни одной кочки; на протяженіи нѣсколькихъ верстъ не росло ни одного дерева, которое бы мѣшало кругозору.

Однако, если бы дядя Прюданъ и Филь Эвансъ не были такъ заняты своимъ препирательствомъ, если бъ они взглянули чуточку повнимательнѣе, то они замѣтили бы, что поляна измѣнила свой обычный видъ.

Въ полутьмѣ можно было видѣть какой-то предметъ, очень похожій на вѣтряную мельницу съ неподвижными крыльями.

Но ни президентъ, ни секретарь Вельдонскаго клуба не замѣтили этой странной перемѣны въ пейзажѣ Фермонтскаго парка. Фриколенъ тоже не замѣтилъ. Онъ былъ занятъ исключительно одними таинственными бродягами. Ему казалось, что они приближаются и стараются окружить путниковъ, словно приготовляясь къ рѣшительному удару. Отъ страха у него сдѣлались спазмы въ груди, руки и ноги похолодѣли и не двигались, по спинѣ бѣгали мурашки. Онъ былъ въ полномъ смыслѣ этого слова объять ужасомъ.

Хотя онъ уже и ногъ подъ собой не слышалъ, однако, все-таки собрался съ силами и крикнулъ въ послѣдній разъ отчаяннымъ голосомъ:

— Мистеръ дядя!.. Мистеръ дядя!

— Да ну, чего тебѣ? Что ты присталъ? — съ сердцемъ огрызнулся на бѣднаго лакея дядя Прюданъ.

Быть можетъ, и онъ и Филь Эвансъ не прочь были сорвать свою злобу на подвернувшемся слугѣ, но у нихъ не нашлось на это времени. Точно также и лакей не успѣлъ отвѣтить на сердитый вопросъ барина.

Случилось нѣчто необыкновенное.

Въ лѣсу раздался пронзительный свистъ. Вслѣдъ затѣмъ на серединѣ поляны зажглось что-то вродѣ электрической звѣзды.

Быстрѣе, чѣмъ можно сказать словами, изъ-за деревьевъ выбѣжали шесть человѣкъ и кинулись двое на дядю Прюдана, двое на Филя Эванса и двое на Фриколена. Въ послѣднемъ случаѣ двухъ было слишкомъ много, потому что негръ не въ силахъ былъ защищаться: страхъ заковалъ его въ цѣпи.

Несмотря на крайнюю неожиданность нападенія, президентъ и секретарь Вельдонскаго института хотѣли оказать сопротивленіе. Но у нихъ не было для этого ни времени, ни силъ. Въ нѣсколько секундъ ихъ скрутили по рукамъ и по ногамъ, завязали имъ ротъ и глаза и быстро понесли ихъ черезъ поляну. Разумѣется, они первымъ дѣломъ подумали на обыкновенныхъ грабителей, спеціально занимающихся очищеніемъ кармановъ у запоздалыхъ путниковъ. Но это было не совсѣмъ такъ. Ихъ никто не обыскивалъ, хотя у дяди Прюдана по обыкновенію лежало въ карманѣ нѣсколько тысячъ долларовъ ассигнаціями.

Во все это время нападающіе не перемолвились между собою ни словомъ. Спустя минуту, дядя Прюданъ, Филь Эвансъ и Фриколенъ почувствовали, что ихъ куда-то тихо кладутъ, но не на траву, а на какой-то помостъ, который подъ ними заскрипѣлъ. Ихъ положили рядомъ, затѣмъ захлопнулась дверь и щелкнула задвижка. Всѣ трое поняли, что они въ плѣну.

Затѣмъ послышался протяжный звукъ вродѣ не то хрипѣнья, не то шуршанья, — какъ бы «фрррр» съ безконечнымъ протяженіемъ р—и, кромѣ этого страннаго звука, ничто больше не нарушало глубокой ночной тишины…

На другой день вся Филадельфія была въ страшномъ волненіи.

Съ ранняго утра весь городъ уже зналъ о событіи, случившемся наканунѣ во время засѣданія Вельдонскаго института, — о томъ, что въ засѣданіе явился какой-то инженеръ Робюръ-завоеватель, тяжко оскорбилъ баллонистовъ и непонятнымъ образомъ исчезъ.

Но это были еще цвѣточки. Можно себѣ представить, до чего дошелъ переполохъ, когда по городу разошлась молва о таинственномъ исчезновеніи президента и секретаря клуба въ ту же самую ночь съ 12-го на 13-е іюня.

Перешарили весь городъ и всѣ окрестности. Ничего не нашли, ни малѣйшаго слѣда. О событіи заговорили газеты, сначала филадельфійскія, потомъ пенсильванскія, а потомъ и вся американская печать. Судили и рядили на всѣ лады, толковали фактъ вкривь и вкось и, какъ водится, ничего не объяснили. Появились объявленія и афиши съ обѣщаніемъ крупной награды не только тому, кто отыщетъ пропавшихъ, но даже всякому, кто дастъ хотя бы малѣйшее указаніе. Ничто не дѣйствовало. Президентъ и секретарь Вельдонскаго института словно сквозь землю провалились.

По этому случаю правительственные органы пустили въ ходъ проектъ объ увеличеніи штата полиціи, на томъ основаніи, что если въ государствѣ возможны такіе дерзкіе проступки противъ личности, то слѣдовательно существующей полиціи недостаточно.

Съ другой стороны, оппозиціонныя газеты принялись доказывать, что всю полицію нужно распустить, потому что все равно отъ нея нѣтъ никакого толку: она-де ни за чѣмъ не смотритъ и не только не умѣетъ пресѣкать преступленій, но даже не способна отыскать преступниковъ.

Быть можетъ, обѣ стороны были до извѣстной степени правы.

Въ концѣ-концовъ полиція осталась въ томъ же видѣ, какъ и была. Ничто не совершенно въ нашемъ лучшемъ изъ міровъ, который отнюдь не можетъ назваться совершеннымъ, да никогда и не будетъ такимъ.