Война золотом

Фонарный переулок.

Губрозыском я был послан на работу в Духобожское окружное отделение. Это было еще в ту пору, когда на Украине началось перерайонирование. Из нескольких уездов создавался округ, но попутно существовали еще и губернии. Духобожск был в 85 верстах от губернского города. Командировочные документы получил я в субботу, а в воскресенье днем выехал к месту назначения.

Июль. Душное, пыльное лето в разгаре.

Мой вагон был полупуст, и я удобно расположился, открыл окно и любовался красивым видом. Луга многоцветными отдельными ковриками разостлались вдоль, змейкой ушедших, рельс. Я прислонился к косяку окна и, убаюканный мерным стуком колес и взвизгиванием качавшегося вагона, задремал. Сколько прошло времени — не знаю. Вдруг чей-то бас нерешительно произнес в самое ухо:

— Возле вас свободно?

Я открыл глаза. Передо мной стоял среднего роста пожилой, широкоплечий мужчина в белом картузе и синей летней поддевке.

— Разрешите?

— Сделайте одолжение.

Он присел, положив возле себя саквояж и, расчесывая черную с проседью бородку, квадратом шедшую от подбородка, сказал:

— Куда изволите ехать?

— В Духобожск. А вы?

— Тоже. Тамошний житель.

Помолчал немного. Потом:

— На время или на службу какую?

Я ответил уклончиво:

— Не знаю еще.

— Ага! Тек-тек… А нехороший в последнее время Духобожск город стал. Шалить начали, — вот уж полгода.

— Да? — заинтересовался я. — Собственно, как шалят?

— От вокзала город, знаете ли, две версты и как к городу под'езжаешь надо проехать переулок, узенький такой, — два извозчика не раз'едутся, — вот там и того… душат.

— Ну? а если на извозчике?

— Раз и извозчика тю-тю! — и бородач провел рукой по шее. — И лошадь чуть не взяли.

— Что же розыск?

— Розыск? — он презрительно усмехнулся. — Им на самогонщиков облавы делать, а не с бандитами бороться. Тоже сказали!

Теперь настала моя очередь спрашивать.

— А вы что там, торгуете? — чересчур уж был он похож на провинциального купца.

— Торгую-с. На Соборной улице. Гастрономический магазин держу. Василенко моя фамилия. Да вот и домой приехали.

Поезд прокатил мимо невзрачной станции и остановился у водокачки,

— Непорядки! — ворчал мой попутчик. — Ишь, где остановились!

Взял саквояж. Пожал мне руку,

— До свиданья-с, мне еще по делу в товарную контору забежать.

Я вышел на улицу. Взял извозчика, положил ему на ноги все мое богатство, заключавшееся в одном чемодане, и велел ехать в гостиницу. Извозчик от'ехал от вокзального входа и остановился,

— Ну, поезжай же!

— А вот, обождем, еще кто поедет.

— Зачем же ждать, чудак?

— Одно слово для спокою, — всяко бывает.

Никакие обещания прибавить ему и даже угроза, что найду другого, не поколебали моего возницу.

— Как хотите, воля ваша. А только сам не поеду.

Вот поехали, наконец, три пролетки, и моя двинулась вслед за ними. Выехали на шоссе. Начинало темнеть. С поля подул летний ветерок. Пролетку трясло на рытвинах и ухабах шоссе так, что не было гарантий сберечь целость своих костей до города.

— Вот оно самое место начинается, — полуобернувшись бросил возница и подхлестнул отставшую пегую лошаденку, сразу галопом догнавшую впереди ехавших извозчиков. Мы в'ехали в узенький переулок, по обеим сторонам которого шли невысокие деревянные заборы, а за ними, сливающиеся с вечером, большие деревья. Переулок был извилистый, длинный, то и дело сворачивавший и, действительно, раз'ехаться здесь со встречным было мудрено. Мы выехали из переулка.

— Если бы вы приехали в 10.50, следующим то-есть, — ни за какие деньги извозчика не достали бы на станции!

— Почему?

— Почему? Лошадь отнимут, а то и сам с житухой попрощаешься. Не всякий рисковать хочет. Вон, намедни Егора, под третьим номером ездил, удушили в этом Фонарном проулке — проулок Фонарным зовется — удушили, а лошадь увезть не успели, — сзади под'ехали подводы, а на пролетке лежит Егор и синий весь — богу душу отдал.

— Не нашли никого?

— А кто шукать будет? Да вот и приехали.

Я снял чемодан, расплатился с извозчиком и поднялся по скрипевшим половицам на второй этаж. В коридоре спал, уронив голову на грудь, какой-то человек, и из его носа вырывались дискантовые нотки.

— Слушайте, товарищ, номерок свободный есть?

Номер был прескверный. Обои когда-то белые превратились сейчас в бордовые от пятен раздавленных тут же клопов. Ночь обещала быть приятной! И верно я почти не спал. Мудрено было заснуть, особенно после того, как в час ночи погасло электричество. Утром, выпив чаю, я отправился на улицу Коммуны, где помещался Окррозыск. Два одноэтажных зеленых дома рядом. Оба, как братья близнецы, — так похожи друг на друга. На одном вывеска: «Управление Духобожской Окр. С. P.-К. Милиции».

На другом, на куске картона, прибитом на входной двери, синим карандашом крупно написано:

«Уголовный Розыск».

Зашел. В коридоре стол, за столом невзрачная личность, видно невыспавшаяся, в кожаной куртке, накинутой поверх черной у ворота расстегнутой косоворотки. Лицо, давно забывшее прикосновение бритвы.

— Я дежурный по Управлению. Вам кого?

— Начальника.

— Начальник здесь не сидит. Его должность временно исполняет начокрмилиции Фролов.

— Это рядом?

— Милиция-то рядом, но застанете ли вы его там, — не знаю.

— Но где-нибудь он же есть?

— В Исполкоме наверное. Он сейчас вридзавотделом управления. Исполком на Соборной.

Зашел в Исполком. Быстро нашел кабинет зав. отделом управления. Приоткрыл дверь. Только он один. Представился.

— Очень приятно! Садитесь. Вы с определенным назначением или просто в мое распоряжение?

Я вытащил из портфеля бумаги.

— Очень рад. Знаете, у нас просто безобразия творятся в последнее время. Раздевают, душат, ничего не можем сделать. Людей нет, аппарат розыска совершенно развален. Я и доклады посылал в губернию. Должность, на которую вы присланы, создана с месяц тому назад, но никого на ней нет, некого было назначить. А как я могу сам все сделать? Я начальник милиции, врид. нач. розыска, врид. зав. отделом здесь, в исполкоме, и еще в комитете незаможных селян работаю зампредом. У меня нет ни одной свободной минуты, — жаловался Фролов, и его светлые брови поднимались и опускались над голубыми глазами.

В общем, он произвел на меня впечатление симпатичного человека, доброго начальника, но скверного администратора.

— Вы, голубчик, сейчас идите, делайте там все, знакомьтесь с нашим управлением. Вот ваша препроводительная с моей резолюцией, дайте ее Радинскому, это начканц, он по штату и мой помощник.

Я пожал ему руку и направился обратно. Розыск произвел на меня отвратительное впечатление. Грязный, давно неподметенный пол, застланный, как подстилкой, окурками, столы на трех ножках, ломаные стулья и, на ряду с этим, большой, обставленный приличной соломенной мебелью, кабинет Радинского. На двери двойной лист бумаги, с тушью выведенными большими печатными буквами:

«Кабинет помначрозыска и начальника канцелярии.

Без разрешения не входить».

Я вошел без спроса. От стола приподнялось интересное лицо восточного типа. Нос с горбинкой, черные глаза, полувыпуклые, орлиной формы, тонкие губы. Маленькие, по-английски подстриженные усики.

— В чем дело?

— Я прислан начальником информационной части вашего розыска. Вот препроводительная. Ознакомьте меня с вашей работой. Кстати, какие происшествия за последние дни? Оперсводку можно?

Он повертел в руках данную мной бумажку.

— Что ж знакомиться, знакомиться нечего, ваша часть еще не создана. А события: ночью этой Василенко, владелец гастрономического магазина, здесь, на Соборной, удушен и ограблен.

Я даже привскочил на месте.

— Где? В Фонарном переулке?

— Вы переулки уже успели узнать? Да, на Фонарном.

— А извозчик?

— Не установлено, на каком он ехал.

Я прямо к телефону. Вызвал дежурного агента ГПУ на станции, но и там не знали, на каком извозчике поехал Василенко.

Весь день прошел в ознакомлении с планом города, с названиями улиц, взятием на учет преступного элемента путем расспросов всех сотрудников, при чем слова одного опровергались другим.

Мне отвели маленькую комнатку и полутемный, с вечно электрическим освещением, чуланчик, куда я посадил машинистку и прикомандированного ко мне агента Ковальчука. Собственно, Ковальчук сам напросился ко мне. Он недели две назад был ОККСМ командирован в розыск, в работе не смыслил ни бельмеса, но парнишка (ему было 19 лет) толковый и имел большое желание работать.

Вечером в тот же день мы с Ковальчуком прошлись по городу и от собора двинулись пешком к Фонарному переулку. Первый вечерний поезд уже прошел, было часов девять. За все время попались навстречу несколько подвод, ехавших гуськом. Подводчики дымили цыгарками, весело переговариваясь. Наконец, мы достигли переулка.

— Ну, Ковальчук, ты машину неси в левой руке и иди справа, а я по левой стороне. В случае чего, без предупреждения пали, и вся недолга.

Ковальчук, видно, волновался.

Мы молча прошли половину и стали было заворачивать в переулок налево, как вдруг я был привлечен шорохом с правой стороны забора. Ковальчук повернул ко мне вопросительно голову. Я только рукой махнул, — иди, как шел. Через пару минут я услышал шорох слева за забором и вновь справа. Осторожный такой. Кто-то, очевидно, шел за нами с двух сторон. Еще шагов двадцать пять, и заборы круто сворачивали один влево, другой вправо, и мы вышли бы на шоссе. Налево у забора, впереди немного, я заметил пень срубленного дуба, довольно высокий. Замедлив шаг, знаками показал Ковальчуку, чтобы он обратил внимание на правую сторону. Вскочить на пень и оттуда перемахнуть через невысокий забор было делом секунды, и я форменным образом, как снег на голову, свалился на кого-то и упал в канаву, таща его за собой. Я ошеломил его своим прыжком, и он был так напуган, что моментально вскочил и крупным шагом длинных ног на редкость быстро скрылся из глаз в чаще деревьев. Когда я приподнялся, он уже был в нескольких шагах от деревьев, и мой выстрел был без цели. Я успел только заметить, что его лицо было чем-то обмотано наподобие маски. После моего выстрела кто-то загрохотал из револьвера. Когда я перелез через забор, увидал Ковальчука, разряжавшего наган в забор. Он меня уверял, что кто-то определенно за забором справа удирал после того, как я перескочил забор. Мы перелезли и этот забор. Но ничего не было видно. Вдруг Ковальчук нагнулся и поднял что-то. Веревка. Толстая длинная бечева с петлей, наподобие лассо. Ковальчук спрятал лассо под дождевик, и мы двинулись по направлению к нечеткому абрису дома, шагах в двухстах стоявшему от забора.

Домик был заслонен деревьями, сквозь которые из щели ставен скупо маячил огонек. Постучали в окно.

— Откройте!

Никто не отвечал. Тогда я забарабанил по стеклу так, что оно все затряслось со звоном и, при повторном стуке, обещало развалиться. Кто-то подошел к ставне.

— Кто там?

— Немедленно откройте, да живее!

— Кто там? — повторил женский голос.

— Сотрудники розыска.

За окном шопотом переговаривались.

— Если вы сейчас не откроете, мы будем ломать окна.

— Сейчас! Сейчас!

Через несколько минут послышался стук отворяемой двери, и на пороге показалась женшина с лампой.

— В чем дело?

— Вот увидите, в чем дело. — И вошли за ней в квартиру.

— Извольте наши документы, — и перед ее испуганной физиономией я открыл книжку своего удостоверения. — Теперь покажите вашу квартиру.

Осмотрели две комнаты, вернулись в кухню, горище осмотрели, — нигде ничего.

— А с кем вы разговаривали? У вас есть еще комната?

— Это мой муж, батюшка, больной, в каморке лежит.

— А ну, тетка, веди к мужу.

Каморка оказалась сносной комнатой, правда, без окон, но убранной слишком хорошо по сравнению с остальными комнатами. На кровати лежал мужчина лет сорока пяти. Бритый, с пушистыми светлыми усами, голова лысая, нос приплюснутый. Я обратил внимание на его руки: широкая ладонь, а из нее вылезло пять длинных пальцев и каждый возле ногтя сворачивал влево, — неприятная рука.

— Больны, что ль?

Он застонал.

— Ох, болен. Давно не выхожу. Ревматизма мучит. Ох, святые угодники!

И взгляд его маленьких серых глаз обратился к образу, свисавшему с угла напротив.

— Я доктора вам приведу.

— Ох, не надо, не верю им, лучше жениными средствами.

И он заискивающе посмотрел на меня.

У изголовья стоял стул, на котором висел наспех брошенный пиджак и жилет. На сиденьи тикали серебряные круглые часы. Под стулом стояла пара сапог.

Я быстро сорвал с него одеяло. Он привскочил даже.

Ну, да, я был прав, — брюки были на нем.

Под щеками у него гневно заходили желваки. Он, видно, хотел вскочить, но потом сдержался.

— Шутник вы!

— Нет! — иронически сказал я. — Шутник вы, — лежите в теплых брюках, Вы лучше теплое одеяло возьмите, вместо пикейного, если вам в июле месяце холодно.

— И то правда. Ермолаевна, дай-ка ватное одеяльце. Холодно!

И он нарочито задвигался, как-будто его знобило.

Я был почти уверен, что это он справа следил за нами, но задержать и доставить в розыск было бесполезно, ничего не даст. Лучше оставить, тем более, что в голове зародился дальнейший план.

— Ну, ладно. Ковальчук, пошли. Простите за беспокойство.

И мы вышли, без всяких приключений вернувшись в город.

В розыске на учете Колачева не было, — я справлялся. Обыск делали мы, как выяснилось, у Колачева.

На утро я имел разговор с Радинским.

— Что вы вообще делаете в целях предотвращения нападений?

— Облавы. Потом высылаю всю активную часть на дежурства в Фонарный переулок,

— Вы бы еще из губернии гарнизон вызвали, тогда наверняка ничего не вышло бы.

— Прошу вас таким тоном со мной не разговаривать! Вы мне, как помощнику начальника управления, подчиняетесь.

— Как помначу, конечно, но не как начканцу. А сейчас я с вами говорю, как с начканцем. Докажите обратное.

Он побледнел от злости.

— Я буду жаловаться Фролову. Это чорт знает что!

— Кому угодно, — сказал я и отправился в Исполком.

Рассказал Фролову о вчерашнем, показал лассо, об'яснил ему свой план и просил о нем никому не говорить.

В тот же день я уехал, дав необходимые указания Ковальчуку и перед от'ездом кое-о-чем переговорив со старшим по посту ТОГПУ ст. Духобожск.

Радинскому я послал записку, что меня телеграммой вызвали к больной жене и что скоро буду.

Приехал я в начале вечера и сразу в губрозыск к своему бывшему начальнику, в агентурный отдел. Мой план он вполне одобрил. Из розыска я вышел совершенно преображенный. Ловко посаженный рыжий парик, окрашенные в рыжий цвет брови, маленькие рыжеватые усы и, в довepшение, пенсне — делали меня похожим, в сером костюме и желтой соломенной шляпе из гардеробной агентурного отдела, на среднего достатка нэпмана-спекулянта. Пешком направился в ближайший кино-театр. Обратят на меня внимание, значит плохо сработано. Не обратили. Досмотрел до конца тягучую фильму и на трамвае на вокзал. В буфете просидел до утра, а утром поехал поездом дальнего следования, останавливавшимся в Духобожске. Доехал. Зашел на станцию в буфет, выцедил пару пива, громко говоря с буфетчиком об урожае и хлебных ценах, потом поехал в город на извозчике.

На базарной площади ходил, осматривая сдающиеся лавки, долго, чтобы обратить на себя внимание. Договорился с владельцем одной из них, дал задаток, сказав, что открываю свою ссыпку хлеба.

В столовой возле Исполкома, носившей громкое название: «За власть советов», я заказал обед и спросил бутылку дорогого вина.

Не успел сесть, как отворилась дверь и вошел высокий, длинный молодой человек, которого я уже заметил на базаре. Лицо его было бесцветным и ничем не выделялось. Таких лиц было много. Он сел против меня у противоположной стены, взял бутылку пива и медленно стал глотать его из толстой граненой кружки, временами посматривая на меня.

— Слушайте, хозяюшка, тут можно найти приличную квартиру в районе базара, а? Я завтра переезжаю сюда. Сам, правда. Жена после уж. Я хорошо заплачу. Мне две комнаты надо, хорошие только.

Хозяйка наговорила мне с десяток адресов.

— Завтра я приеду вторым вечерним, а послезавтра утром схожу посмотрю, спасибо вам, — и, вытащив из бокового кармана пачку денег, отсчитал за обед.

Молодой человек скользнул взглядом по пачке и вновь принялся глотать пиво.

Я вышел, взял, не торгуясь, извозчика и поехал на станцию.

Когда колеса, без шин, застучали по мостовой, я услыхал, как стукнула дверь столовой. Никто не мог войти, так как на улице никого не было, значит кто-то вышел. Я не оглянулся, потому что знал, кто это мог быть.

На другой день, в 10.52 (поезд опоздал на две минуты), я вылезал на платформу Духобужска. В руках у меня был саквояж и чемодан, которые носильщик снес через зал 1 класса на улицу. В зале сидел Ковальчук, упорно всматривавшийся в каждого входившего.

Я закурил, при чем спичку бросил в ящик для окурков, высоко подкинув. Ковальчук изумленно вытаращил на меня глаза, потом радостно сорвался и побежал в рядом находившуюся дежурку ГПУ. Вышел на улицу. Носильщик устанавливал мои вещи на пролетке. На вокзальной площади был только один извозчик.

— Где же ваши извозчики?

— Ночью редко, когда бывают у нас пассажиры, которые с этим поездом; а то на вокзале ночуют, — об'яснил носильщик.

— В гостиницу. Не гони только, а то у меня вчера на вашей мостовой чуть все кишки не повытрясли, чтоб чорт взял ваш комхоз.

Извозчик не ответил и медленно поехал. Проехав так с версту, я оглянулся. По полю, возле шоссе, быстрым шагом шли две фигуры. Я вытащил кольт и свел с предохранителя. Мы в'езжали в Фонарный переулок. Возница, все время молчавший, засвистел вдруг какую-то заунывную песню. Поблескивавший кольт повернулся в спину извозчика. Только успел это сделать, как справа что-то со свистом прорезало воздух и накинулось мне на шею. Извозчик быстро обернулся — и на меня. Я выстрелил в него в упор. Он покачнулся и упал на сиденье. Я же валялся на земле. Возле меня возились две фигуры. Один шарил по карманам, другой уперся коленями в грудь и крепко держал руки. Парень здоровый. О том, чтобы вырваться, нечего было и думать,

— Ну, живей, — сказал он другому, — да петельку потуже на шейке их коммерческого благородия.

Но тут их сшибли с ног подоспевшие Ковальчук и агент ТОГПУ. Высокий пустился наутек, но на этот раз далеко не убежал. Меткая пуля остановила его — и навеки. Второго же мы на пролетке свезли в розыск, завезя по дороге в больницу раненого мною извозчика.

Здоровый дядя оказался моим «давнишним знакомым» ревматиком Колачевым. В управлении много переполоха наделало наше появление. А апофеозом было, когда я с себя стащил парик и сорвал усы. «Давнишний мой знакомый» к общему удовольствию сплюнул от злости и длинно, затейливо выругался.

Помимо него на скамью подсудимых сел и оправившийся извозчик, на квартире которого был найден целый склад награбленных вещей. Вскоре после этого Фролова освободили от занимаемых им трех должностей, и он принял дела зав. Земотделом. Там ему было спокойнее.

Досаднее всего то, что я месяца два ходил с рыжими бровями, не мог никак отмыть, — уж больно хорошо постарался парикмахер губрозыска.

Наган № 1479.

Наконец Духобожск зажил спокойно.

Не стало слышно ни о каких убийствах, а по Фонарному переулку можно было безопасно пройти среди самой ночи. Фролова, как я уже сказал, сняли, а временно исполнение обязанностей начрозыска возложили на Калиту, инспектора окрмилиции. Для розыска он совершенно не годился. Трусливый, безвольный, боявшийся сам что-либо сделать, он по каждому пустяку бегал в Исполком, всем надоедая.

Так прошло месяца два. Однажды, перед самым рассветом, в моей комнате задребезжал телефон. Вскочил.

— Кто говорит? Калита? В чем дело, товарищ Калита? Да, об'ясните же! Хорошо, сейчас буду.

Оделся, вышел и через десять минут был в дежурке управления,

— Где Калита?

— Он звонил только что, что вы придете, и что он быть не может, так как не здоров.

— А что случилось? В чем дело?

— Налет был на квартиру Апфеля, и я об этом звонил Калите.

— На место происшествия послали людей?

— Нет! Вот сам гражданин Апфель прибежал.

Тут только я заметил за дежурным агентом сидевшего в углу бледного пожилого мужчину, с трясущимися от волнения руками.

— Успокойтесь, расскажите о случившемся, подробнее только.

— Ой! Дайте успокоиться, я сейчас.

Я вышел и направился рядом к дежурному по милиции. Написал записку Ковальчуку, чтобы он немедленно явился, и попросил дежурного записку отослать сейчас же. Когда я вернулся, Апфель как-будто успокоился, но лицо все еще было бледнее полотна,

— Ну, рассказывайте.

— Мы живем на Соборной, недалеко от Исполкома. Легли мы с женой вчера спать рано, ведь сегодня рано вставать. Базарный день, магазин раньше открываем. Легли, значит, спать, а теща моя осталась на кухне, убиралась по хозяйству. Проснулся я часа в два, как ни ворочался, никак не мог заснуть. Вдруг стук на черном ходу. Хотел я встать, теща, слышу, пошла. Думаю, кто же это может так поздно? Ничего дурного не предчувствовал. Теща спрашивает, слышу: «Кто там»?

А голос за дверью: «Телеграмма».

От кого мне может быть ночью телеграмма? И только хотел крикнуть: «Мамаша, не открывайте!», как услыхал шум, крики, и ко мне в спальню ворвалось двое мужчин. Один с револьвером, а другой с финским ножем, и потребовали денег. Я только вчера взял из банка, сегодня утром хотел снести налог в финотдел, и на тебе! Взяли деньги, из сундука все теплые вещи, велели полчаса никуда не выходить и ушли. А мать жены я нашел в кухне мертвой, ножем зарезали.

Апфель вытер лицо платком и бледный уставился на пол. Потом порывисто вскочил.

— Умоляю вас, ради бога, скорее идемте! А то жена одна дома осталась, еще что-нибудь случится. Скорее!

В дверях показался заспанный Ковальчук. С ним и еще с одним агентом, в сопровождении Апфеля, мы направились на Соборную. По дороге он мне сообщил, что один из налетчиков был среднего роста, широкоплечий, полный. А другой повыше, но худее. Оба были в черных масках, совершенно закрывавших их лица.

Мы дошли до дома. Совершенно рассвело.

Апфель сильно постучал во входную дверь. Стало слышно, как зашаркали босые ноги по полу, и испуганный дрожащий голос еле слышно вывел:

— Это ты, Сема?

— Я, Аничка, открой!

— Это ты? — еще раз робко спросили за дверью.

— Да я же, Аничка не бойся!

Щелкнул два раза замок, зазвенела цепочка, скрипя отодвинулся засов, и дверь открылась.

На шею Апфелю бросилась его жена, громко зарыдавшая. Муж пытался ее успокоить, но все было тщетно. Рыдания становились все громче и громче. Оставив Апфеля с женой, я с агентами обошел всю квартиру, которая кончалась пустым коридором, из которого мы попали в кухню. Возле плиты, раскинув руки, на полу лежала старая женщина с перекосившимся лицом, левый глаз был открыт и смотрел мертвым стеклянным взглядом в сторону двери. Кофта была порвана, на груди застыла кровь, а на полу — багровая лужа. Ковальчука я послал за нарследователем, оставив другого агента у трупа до его прибытия.

К 10 часам утра в кабинет меня вызвал Радинский, к сожалению, благополучно до сего времени восседавший на месте помначрозыска.

— Что вы предприняли по делу убийства старухи Апфель? — грубо спросил он.

Его тон меня возмутил.

— Ровно ничего, не мое дело предпринимать сразу, у вас есть инспектор активной части, потрудитесь его побеспокоить, — и ушел из кабинета.

Минут через 20 ко мне зашел Захаров. Захаров только недавно оправился от болезни, и я его видел пятый или шестой раз. Высокий, худой, с серыми глазами и гладко зачесанными назад льняными волосами, он производил хорошее впечатление. Ему было года двадцать три, а на вид он казался моложе.

— Что ты с Радинским поскандалил?

— И не думал скандалить. Я возмущен только тем, что на мне хотят выехать, ведь это твоя работа. Моя обязанность заключается в секретной обработке того или иного материала, но нисколько не в активной работе.

— Да, я знаю. Я просто пришел с тобой посоветоваться, что предпринять. Как по твоему?

— Видишь ли, прежде всего надо выяснить, наши это или гастролеры? Это раз! Во-вторых, установи на станции бессменное дежурство лучшего из твоих агентов. Что же касается остального, то оно будет проведено мной.

Захаров поблагодарил, пожал горячо мне руку и ушел. Пришедшему Ковальчуку велел дать задание одному из секретных сотрудников, наиболее толковому, работавшему под кличкой «Проныра», обойти в течение вечера «малины», а поутру прийти с докладом на конспиративку.

После обеда я направился в Управление, где работал до вечера. Надо было не позже следующего дня отослать в Губрозыск меморандумы всех имевшихся агентурных дел и доклад о работе информационного отдела. Машинистка с каждым получасом все медленнее и медленнее выбивала буквы ремингтона. Наконец закончили работу. Машинистка ушла, а я остался заносить бумаги в реестр.

Вдруг в комнату вскочил Захаров.

— Скорей, слушай, скорей!

— В чем дело?

— Из первой аптеки только-что звонили, что рядом из дома несутся ужасные крики, как-будто кого режут, и слышен был выстрел.

— Кто дежурный?

— Я!

— Оставь поддежурного, возьми наряд из милиции и отправляйся. Да, живей же! Вот еще, шляпа!

Захаров вылетел бомбой. Я отправился домой, сказав, чтобы по возвращении Захарова мне сообщили, как и что.

Через несколько часов меня разбудил телефонный звонок.

— Опоздали, — говорил Захаров, — до нашего прихода минут за пятнадцать скрылись. Обчистили совершенно Егорова, того самого, золотых дел мастера, а его восемнадцатилетнего сына, когда тот разбил оконное стекло, ведшее на улицу, и стал кричать, застрелили. Налетчиков было двое.

— Врачу и следователю дали знать?

— Я сам ждал их прихода. Установлено, что сын Егорова убит из нагана. Да, вот еще что! Я сейчас с нарядом конного резерва милиции выезжаю на массовую облаву.

— Ради бога! Не делай! Только испортишь все. Не надо! Завтра утром будь, только пораньше. Пока!

Повесил трубку. Становилось интересно. Второй раз налет, да подряд. Два бандита, в обоих случаях убийство. Все это меня заставляло предполагать, что, несомненно, это дело рук одних и тех же убийц. Утром, в 8 часов, я был на своей конспиративке и запоздал. Меня уже ждал чего-то радостный Ковальчук и рядом сидевший «Проныра».

«Проныре» было лет тридцать. Добрую половину своей жизни он провел или за решеткой или в боязни попасть за нее. Но вот года два, он бросил это и занялся торговлей на базаре. Барахлом старым торговал. Полагаю, что не обходилось без того, чтобы «Проныра» не «каиновал», не торговал крадеными вещами. Но на это я смотрел сквозь пальцы, да к тому же явных улик не было, а пользу розыску он приносил несомненно.

Мы поздоровались.

— Ну, давай, выкладывай все.

— Вы, товарищ начальник, не поверите. Зашел это я наперво к Соколихе, — у нее никого, потом на тучу в столовую, тоже никого. Ну, думаю, пойду в последнее место.

— Был у «Картошки»?

— Был. Пришел это я, а у Картошки сидит один «грак». Самогон хлешет. Посмотрел, личность знакомая. Подхожу, сел к их столику и узнал его, — Ванька-Зубик. С ним вместе в шестнадцатом году в Киеве по одному пустячку «горели». Ну, обрадовался это он, расспрашивает где я, чем промышляю. Я об'яснил, значит, и его «пытать»… На дело вызвали сюда в помощь, кое-какое барахло стащит в губернию, одним словом ликвидировать. Выпили это мы с ним, магарыч с него потребовал, здорово он наклюкался, а я так, средне, рассудку не теряю. Стучит вдруг кто-то в оконце: раз, другой, а потом несколько раз подряд. «Картошка» вышел отворять, послышался шопот, зашли двое, тащат завороченное что то в простыню. Я, как их увидал, аж обомлел. Товарищ начальник, подлец я буду, — Колачев и Семененко.

Тут и я обомлел. Колачев и оправившийся от ранения бывший извозчик Семененко, я твердо знал, находились за решеткой.

— Слушай, или ты или я с ума спятили. Повтори кого ты видел?

— Семененко и Колачева. Они прежде недоверчиво на меня смотрели, но Картошка уверил их, что я «свой» «в доску», и мы вместе сели за выпивку. Колачев хвастался, что им сейчас здорово живется на казенных харчах и готовой фатере. Но, как я ни выпытывал, как они сейчас на воле, ничего не узнал.

— Ну, а потом?

— Потом на прощанье еще сказали, что «машину» им дает один из начальства, наган показывали, номер даже видел, — не то 1478 не то 1479. Точно не помню. Ваньке они оставили каракулевый сак и мужскую енотовую шубу «фартовую» и пошли.

— Ванька где?

— На «бан» дернул, утренним едет, но я не советую задерживать, он от нас не уйдет, адресочек его я знаю, он сказал; а арестуете, меня «закапаете», и дело табак!

Я принужден был с ним согласиться. Велев ему притти к вечеру, я его отпустил и тотчас же отправился на Тюремную улицу, в конце которой высилось неуклюжее, с башенками, здание, обнесенное довольно высоким деревянным забором.

«Дом принудительных работ Духобожского округа. ДОПР № 1».

Я в контору. Начальника еще не было, в конторе сидел старший надзиратель Ефременко, которого я знал, мы с ним жили на одной улице, его дом был возле моего.

— Товарищ Ефременко, мне надо к Колачеву в камеру.

Он на меня уставился, потом принялся опять за чтение книжки. Покрутил рыжеватые усы и буркнул:

— Не могу пустить.

Я растерялся не потому, что он меня не хотел пустить в камеру, а следовательно Колачев не бежал; в чем же дело, неужели «Проныра» врал?!

— Ефременко, как же ты меня не пустишь? Ведь ты знаешь, кто я.

— Знать-то знаю, а дело, ведь, не у вас, а в губсуде уж, без прокурора не пущу.

Я подошел к телефону, звонил минут пятнадцать. Никакого ответа.

— Напрасно трудитесь, испорчено.

Мне осталось итти к прокурору, что я и сделал. Зампрокурора дал предписание на имя начдопра, чтобы меня допустили к Колачеву и Семененко, и я вновь отправился обратно. Ефременко продолжал читать книжку.

Я на нее положил предписание. Он равнодушно отложил его в сторону, перевернул страницу и снова стал читать.

Меня его поведение взорвало.

— Ты что, Ефременко, издеваешься пли хочешь маленько «попариться»? За неисполнение приказа прокурора ты будешь отвечать.

— Ну, это мы еще увидим, а без начальника не пущу.

— Что это ты разоряешься, Ефременко? — в дверях низенькая фигура начдопра, вся закутанная дымом из трубки, которую он держит во рту, прикусив передними вставными серебрянными зубами.

— Слушайте, это же безобразие! Не забывайте, что сейчас не 19-й год. Я принес предписание от прокурора допустить меня к заключенным, а он меня не пускает.

— К кому вам?

— К Колачеву и Семененко.

— Есть новые материалы?

— Да. Кое-что любопытное выяснилось по делу о Фонарном переулке,

— Ефременко, сведи товарища.

Надзиратель, нехотя встал, закрыл книжку, положил ее в карман широченных черных галифе и пошел.

— Идемте, — сказал он.

Мы поднялись наверх и очутились в длинном коридоре с низкими, уходящими далеко сводами, и маленькими по обеим сторонам коридора дверьми.

Подошли к 11-й камере. Одиночка. Лязгнул замок, дверь раскрылась, и я зашел в полутемную камеру, сквозь запыленные решетчатые стекла которой падали солнечные лучи, освещавшие только одну стену. Напротив нее на нарах лежал Колачев, куривший цыгарку.

— Здоров, Колачев!

— Здорово, чтоб тебе лопнуть!

— Спасибо на добром слове! Как живешь?

— Твоими молитвами.

— Ну, Ефременко, оставьте нас.

Видимо без особого желания Ефременко вышел, хлопнул дверью и его шаги послышались взад и вперед по коридору.

— Ну, брат Колачев, ты мне все-таки расскажи, как ты живешь? — начал я.

— Чего прицепился?

Помолчал немного, а потом зло добавил:

— Ну что, нас связали, а все-таки опять грабеж пошел, сколько вашего брата «легашей» не будет, а этого дела не разнюхать.

— О чем ты, Колачев, говоришь? О последних налетах? Даю тебе честное слово, что не позже завтрашнего дня я в твою камеру засажу тех двух молодцов.

Он усмехнулся.

— Засадите! Поживем — увидим! — и повернулся к стене.

Я зашел еще к Семененко. Тот не пожелал со мной говорить, и я покинул ДОПР.

В розыске меня ждал Калита. Он ходил в своем кабинете из угла в угол, курил папироску за папироской и заметно волновался.

— Меня сегодня вызывали в Исполком и предложили, чтоб в недельный срок налетчики были арестованы. Что у вас?

Я не находил нужным что-либо ему говорить, так как гарантии в сохранении тайны от него ожидать не мог.

— Ничего. А что у Захарова?

— А, легок на помине, — обрадовался Калита, заметив вошедшего Захарова.

— Ну, что у тебя, задержал? — спросил я.

— Кого? — удивился он.

— Как кого? Сегодня утром «каин» дернул в город с барахлом Егорова.

— Откуда ты узнал?

— Почему вы не задержали? — в один голос крикнули Калита и Захаров.

— На то я и работаю в информации, чтобы знать. А не задержал по веским соображениям,

— Скажите!

— Разрешите пока не сообщать никому, даже вам, от этого зависит все дело. Сегодня ночью оба преступника будут арестованы.

Вечером я встретился с «Пронырой», сказав ему, что от него требуется. Он сперва и слышать не хотел, но когда мои слова были подкреплены обещанием смазать их дензнаками образца того года, «Проныра» согласился.

Ночью меня вызвал в Управление Захаров.

— Слушай, один налетчик Ковальчуком доставлен в Управление.

Я улыбнулся. Хорошо, что этой улыбки Захаров не мог видеть по телефонным проводам.

— Ведь я тебе говорил, что будут арестованы. А второй?

— Второго нет. Говорит «дернул».

В розыске к моему приходу собрался чуть ли не весь штат Управления. На стуле сидел «Проныра», а перед ним, гордо восседавший на табуретке Радинский, записывал его показания.

— Назовите мне имя другого, — допытывался Радинский.

— Я ничего не знаю. Я проходил сам, и я честный человек.

— Где второй? — спросил я у Ковальчука.

— Скрылся. Стрелял в темноте, разве попадешь?

— А где ж ты видел? Там же, где говорилось в донесении?

— Да, возле Госстраха.

— А почему вы одного Ковальчука послали на такое рискованное дело?

— Видите, Радинский, мы были с ним вместе в засаде, но в 11 часов я ушел, так как думал, что донесение «туфтовое». Налет должен быть к 10.

— Я его задержал в 12. Не успели на соборе отбить часы, а они сразу и подошли, — сказал Ковальчук.

Калита пошел к телефону, позвонил на квартиру предисполкома, а потом и к завотделом Управления и, захлебываясь от радости, сообщил, что «героическими мерами сотрудников вверенного ему управления один из налетчиков арестован».

Ночью же, в сопровождении милиционеров, Захарова и Ковальчука, «Проныра» был доставлен в ДОПР и помещен в камеру Колачева, по указанию данному мной Захарову. Об'яснил я ему это тем, что постараюсь через Колачева выпытать от задержанного Ковальчуком фамилию второго налетчика.

Через два дня я поехал в ДОПР и велел привести Олешко, так звали «Проныру», для допроса. В конторе сидел Начдопра и Ефременко. Стал допрашивать. Когда я велел Олешко расписаться под его показанием и стал так, что своей спиной закрыл его от взоров сидевших, под второй лист опросного листа «Проныра» положил крупными буквами исписанный кусок бумажки.

На извозчике я прочел сводку «Проныры».

— Молодец, Проныра, — невольно вырвалось у меня.

Вдруг внезапно я вспомнил, что Калита живет у священника Серебкова, на квартиру которого предполагается налет. И мне сделалось смешно. Представил себе физиономию своего нача.

На другой день я к 10 вечера собрал в Управлении Захарова, Радинского, Ковальчука и еще трех агентов и мы вышли. Как Радинский ни допытывался, но от меня ничего не узнал.

Ночь была светлая, и луна, разлегшись на небесной синеве, светила ярче фонарей, скупо расставленных на нашей дороге.

Подошли к дому Серебкова, постучали. Долго не хотели отворять, боялись. Но потом, когда мы к двери вызвали Калиту и он подтвердил, что действительно это голоса его сотрудников, Серебков открыл дверь. Мы вошли всей гурьбой. Калита смотрел на нас растерянно.

— Товарищи, в чем дело? Товарищ Радинский?

— Пусть он об'яснит, — указал Радинский на меня.

— Товарищ начальник, сегодня в два часа ночи на вашу квартиру будет налет. Мы устроим засаду и налетчики будут пойманы.

— Как же, а ведь один арестован… Или другие уже?

— Оказывается, я напрасно того задержал, налетчики другие. Вот что, товарищ Радинский и Ковальчук, будьте на дворе. Как только они вломятся в квартиру, вы сразу их сзади.

Радинскому не понравилось мое предложение. Но отказаться было бы неудобно и волей-неволей ему пришлось это сделать.

Вскоре в доме священника потухли огни, Калита сидел в своей комнате с Захаровым, сам не хотел оставаться. Я с агентами в передней у двери. Просидели довольно долго. Посмотрел на часы. Фосфористые цифры на руке показывали без пяти два.

Я, кажется, задремал и мне послышался настойчивый сверлящий стук. Очнулся. Было слышно тихое взвизгивание пилки. Пилят дверь, замок снимут.

— Не спите?

— Нет.

— Тише!

В дверь вползло что-то блестящее и медленно описало квадрат. Просунулась рука, из которой выползло пять пальцев, у ногтя сворачивающихся налево, нащупала ключ, щелк, еще раз. Потом пошарила еще по двери и, не найдя больше никаких запоров, тихо толкнула дверь. Показалась голова, и за ней вторая. Тихо на ципочках вошли.

Мы, будучи за корзинами, спокойно лежали и наблюдали за каждым их движением. Они закрыли дверь за собой и направились в комнату. Я толкнул своих ребят и мы выскочили из засады.

— Руки вверх!

А один агент прямо бросился на Колачева. Короткий, сухой треск, и смельчак упал вниз лицом, как-будто кто-то его сзади толкнул. При помощи подоспевшего Захарова и Ковальчука мы Колачева и Семененко связали, забрали наган. На нагане был № 1479—16-го года. Из своей комнаты вышел Калита и благодарил нас. Когда мы выходили, то увидели на улице прохаживавшегося Радинского.

— Где же вы были?

— Я? Должен же быть кто-нибудь на улице?

Из квартиры Серебкова я с Захаровым отправился в ДОПР. Разбудил начдопра и вместе с ним — в комнату тут же квартировавшего Ефременко.

— Здравствуйте, товарищ Ефременко! Как делишки? Случайно вы не покажете нам ваш наганчик? — и перед его изумленным, растерянным лицом я положил его наган.

Ефременко прямо из своей комнаты — на этаж выше, в другую комнату, похуже немного.

Из показаний его выяснилось, что кое-кто из конвойной стражи, стоявшей на часах у ворот ДОПР'а был тоже замешан в это дело, — и все они сели.

Ванька-Зубик был задержан в губернском городе и у него нашли енотовую шубу. А каракулевый сак, как в воду канул.

Через два дня раненый агент скончался в больнице. На похоронах был весь штат милиции и розыска, а последнее слово говорил Калита.

И было обидно, что именно он.