Война Хонор

Глава 11

Следуя за Джеймсом МакГиннесом, Хэмиш Александер вошел в гимнастический зал в подвальном этаже особняка Хонор у бухты Язона и остановился на пороге.

Посреди просторного, ярко освещенного и прекрасно оборудованного зала стояла Хонор в традиционном белом ги с черным поясом, украшенным восемью плетеными узлами, обозначавшими ступень мастерства. Граф не удивился: он знал, что восьмую она получила чуть больше года назад. Сам Хэмиш рукопашным боем не занимался, предпочитая футбол и фехтование, однако знал, что выше восьмой ступени в coupdevitesse существует только одна. Учитывая упорство, с которым Хонор шла к любой поставленной цели, он не сомневался, что девятый узел на её поясе не заставит себя ждать – это лишь вопрос времени.

Однако того, чем она решила заняться сегодня утром, Хэмиш никак не ожидал. Хонор не шлифовала свои бесконечные ката, не отрабатывала приемы со спарринг-партнером – она дралась в полный контакт с изготовленным специально для этой цели гуманоидным роботом-тренажером, и ей приходилось несладко.

До какой степени несладко – стало понятно, едва робот провел сокрушительную атаку. Граф Белой Гавани слишком плохо разбирался в рукопашном бое, чтобы оценить прием. Это напоминало ему фехтование, где неопытный наблюдатель видит лишь самый грубый рисунок действий, совершенно не воспринимая нюансов и не осознавая сложности. Единственное, что твердо понимал граф, – это что руки робота сливаются от скорости в размазанное пятно. Одна рука гуманоида, перехватив правую руку Хонор, резко вздернула её вверх, тогда как кулак второй, стремительно вылетев вперед, нанес удар в солнечное сплетение. В следующее мгновение гуманоид развернулся, удерживая её руку, кинул её через плечо, и Хонор взлетела в воздух и, перекувырнувшись, шлепнулась на татами, едва не переломав себе все кости.

Удивление Хэмиша сменилось тревогой, когда искусственный партнер атаковал сверху с нечеловеческой – в буквальном смысле – скоростью, однако Хонор перекатилась по мату, одним гибким движением приподнялась на колени, выбросила обе руки навстречу гуманоиду, в падении ухватила его за полы ги и перекатилась на спину, словно намереваясь уронить робота на себя. Но в тот момент, когда её лопатки коснулись татами, она уперлась ногами в живот соперника и с силой распрямила их. Теперь уже искусственный партнер взлетел в воздух. Он рухнул на ковёр (гимнастический зал содрогнулся, как при землетрясении) и мгновенно вскочил, но Хонор тоже не осталась на месте, а ушла кувырком назад. Не успел робот восстановить равновесие и встать на ноги, как она уже атаковала его сзади. Хонор захватила в замок шею противника, зажав ему горло, а торцом левой ладони нанесла сокрушительный удар в основание черепа.

Белая Гавань невольно вздрогнул. При всей своей безжалостной мощи, этот яростный удар был нанесен со смертоносной точностью, а тот факт, что она выполнила приём левой рукой, делал чистоту его проведения еще более примечательной – ведь эта рука уже не была человеческой. Он подозревал, что никто, кроме личных врачей и, возможно, Эндрю Лафолле, понятия не имел, каких усилий стоило ей виртуозное владение биопротезом, приживленным взамен руки, ампутированной на Цербере. Лишь очень немногим обладателям кибернетических протезов удавалось управлять ими так же естественно, как родными конечностями, или хотя бы восстановить подвижность в полном объеме, да и у тех, кому удавалось, на это уходили долгие годы.

Хонор справилась чуть больше чем за три. И не просто восстановила прежние навыки рукопашного боя, но и достигла новой, более высокой степени мастерства.

Конечно, протез давал владельцу и преимущества. Например, он был во много раз сильнее, чем конечность из мышц и костей. Правда, силой этой она могла пользоваться лишь с некоторыми оговорками, потому что плечо при ранении осталось неповрежденным, и характеристики естественного сустава ограничивали объем допустимых нагрузок. Но тот факт, что «её» левая рука была намного сильнее, чем рука любого нормального человека, проявился с тревожащей, можно даже сказать с ужасающей очевидностью: затылок андроида вдавился под силой удара, и его голова бессильно обвисла, с пугающей точностью имитируя перелом шейных позвонков.

Побежденный упал ничком, а Хонор обессилено рухнула поперек тела андроида. В спортивном зале воцарилась тишина, в которой отчетливо было слышно хриплое, неровное дыхание. Никто не шелохнулся. Белая Гавань бросил взгляд на противоположный конец зала, где стояли, наблюдая за своим землевладельцем, Эндрю Лафолле и Саймон Маттингли.

Выглядели они не слишком радостно. Подобные роботы встречались редко, и не только потому, что стоили безумных денег, но и потому, что считались опасными. Точнее, смертельно опасными. Как и возможности протеза, физические возможности любого из роботов несравненно превосходили возможности человека, – даже генетически модифицированного для жизни в мире с повышенным тяготением, как Хонор Харрингтон, – и их рефлексы были намного быстрее. Любой спарринг-робот был снабжен регуляторами и программными предохранителями, предназначенными для защиты владельца, однако в конечном счете все зависело от самого человека, задающего параметры тренировочной программы. А последствием могла стать тяжелая травма или даже гибель. Спарринг-робот, конечно, не мог превратиться в «берсерка», он просто в точности выполнял всё, чего требовал владелец – а тот мог просто ошибиться, определяя уровень сложности упражнения.

Лафолле выглядел обеспокоенным, а, следовательно, Хонор едва не совершила такую ошибку. А ведь, в отличие от графа Белой Гавани, Эндрю сам занимался coupdevitesse и постоянно проводил спарринги с леди Харрингтон, и к его мнению следовало прислушиваться. Глядя, как Хонор, задыхаясь, медленно поднимается на колени и выпрямляется, граф проглотил яростное ругательство.

Далеко не первый год – с тех самых времен, когда они познакомились у звезды Ельцина, – он знал, что Хонор Харрингтон отличается смертоносным темпераментом. Это мало кто замечал, но граф прекрасно знал, что под излучаемыми ею спокойствием и невозмутимостью скрыт действующий вулкан. И он никогда не утихал – пусть скованный и подчиненный чувству долга и, пожалуй, состраданию, он нисколько не терял своей силы. И порой лава прорывалась сквозь кокон самообладания. Ходили слухи о нескольких случаях, когда едва не началось настоящее извержение, – они составляли часть легенды о «Саламандре», – но обычно её вспыльчивость оставалась в границах, диктуемых дисциплиной и силой воли.

Обычно… но не всегда. Белая Гавань знал об этом, но сегодня он впервые видел, чтобы Хонор умышленно позволила себе сорваться. Вот почему был встревожен Лафолле, вот почему бой закончился «смертью» спарринг партнера. Граф осознал, насколько нестерпимой должна быть боль, которая довела эту обладавшую стальной волей женщину до такого состояния, – и невольно содрогнулся.

Несколько секунд она молча смотрела на поверженного «врага», потом глубоко вздохнула, расправила плечи, сняла тренировочные перчатки, выплюнула капу и дала знак телохранителю. Лафолле кивнул в ответ, с трудом скрыв облегчение, и нажал кнопку пульта дистанционного управления. Робот шевельнулся, встал на ноги и невозмутимо ушел с ринга, безучастный к своей недавней скоропостижной смерти. Проводив его взглядом, Хонор повернулась и взглянула на Хэмиша.

Она ничем не проявила удивления. Она должна была знать о его присутствии, почувствовать его эмоции, с того момента, как он вошел в зал. Граф улыбнулся, но это была кривая, горьковатая улыбка, отравленная сознанием того, как тяжко ранят они друг друга, совсем того не желая.

Долгое время он не подозревал о её способности читать эмоции окружающих. Он и заподозрить такого не мог – насколько ему было известно, до неё ни один человек не разделял эмпатического восприятия древесных котов. Но когда начал догадываться – невзирая на кажущуюся нелепость этой догадки, – даже удивился, почему был таким слепым. Эмпатия объясняла и её сверхъестественную проницательность, и естественность, с которой она приходила на помощь друзьям, испытывающим боль и страдания.

«Но кто может сделать то же самое для неё? Кто может вернуть хоть частицу того, что она раздавала не задумываясь? – с горечью думал он. – Не я. От того, что я прихожу и каждой клеткой своего тела сигналю, что люблю её, становится только хуже. Я только режу по живому нас обоих».

Почему-то, уже заподозрив истину, он умудрялся в упор не замечать неминуемых последствий. Конечно же, она видела его чувства насквозь – и именно из-за этого сбежала от него командовать эскадрой, а в результате попала в плен, затем на Аид и едва не погибла. И теперь он точно знал причину её тогдашнего бегства: она не только видела его чувства, она еще и разделяла их. И если он верил, что благородно страдает в одиночестве, скрывая свою безнадежную любовь, то Хонор несла двойной груз, твердо зная, что их любовь взаимна.

На мгновение заколебавшись, она улыбнулась, и он мысленно дал себе пинка. Бессмысленно – да и вредно для них обоих – было грызть себя за чувства, которым не прикажешь, и за горе, которое он ей причинил. Он ни в чем не виноват. И он всё это знал и повторял многократно, и это ровно ничего не меняло, он все равно был безмерно виноват перед ней, и его страдания, смешанные с чувством вины, захлестывали Хонор… и им обоим опять становилось только хуже.

– Хэмиш, – поздоровалась она.

Её сопрано звучало сипло. Верхняя губа распухла, на правой щеке наливался синевой здоровенный кровоподтек. Почему-то правой стороне всегда особенно «везло», он не понимал почему, да и не важно это было, потому что она протянула ему свою настоящую руку, и он взял её в свои и поцеловал. Это уже не было простым жестом любезности, освоенным им на Грейсоне, и оба они это понимали. Он беспомощно спросил себя: «Что нам теперь делать?»

– Хонор, – произнес он в ответ, выпуская руку.

Нимиц и Саманта спрыгнули со своего насеста и потрусили через зал – здороваться, но вряд ли граф их заметил. Он видел только Хонор.

– Чему я обязана удовольствием видеть вас? – спросила она почти нормальным голосом.

Хэмиш изобразил улыбку, которая никого не могла обмануть.

«А хочу ли я, чтоб она обманулась? Да, это невыносимо больно, и все-таки… это чудо. Это чудо – знать, что она знает, как сильно я люблю её, и неважно, чего нам это стоит. И чего это стоит Эмили…»

Подумав о жене, он немедленно вспомнил, зачем приехал сюда – почему приехал лично, вместо того чтобы воспользоваться коммуникатором. И почему он нарочно устроил так, чтобы ей пришлось вновь ощутить его эмоция В глазах Хонор что-то промелькнуло. Губы Хэмиша искривила горькая усмешка. Хорошо, что она читает только чувства, а не мысли, напомнил он себе.

– Я приехал к вам с приглашением.

Произнести эти слова оказалось намного легче, чем он боялся. Тут подбежали Нимиц с Самантой. Хонор, не отрывая глаз от лица графа, наклонилась, чтобы подхватить кота, и выпрямилась, баюкая Нимица, как ребенка.

– С приглашением? – переспросила она.

Голос звучал настороженно, и Хэмиш ощутил тень болезненной дрожи.

– Не от меня, – поспешил он её успокоить и безрадостно усмехнулся. – Последнее, что нам с вами нужно, – это подбросить в пламя скандала новых дровишек.

– Это правда, – согласилась она и улыбнулась.

В её улыбке мелькнул отсвет искренней веселости, но она исчезла так же быстро, как и появилась.

– Но если не от вас, то от кого же? – спросила она.

Граф набрал побольше воздуха.

– От моей жены, – очень, очень тихо выдохнул он.

У Хонор не дрогнул ни один мускул, но если бы в это мгновение Хэмиш каким-то чудом обрел дар читать эмоции, он увидел бы, как в глубине души она содрогнулась, словно от неожиданного удара. Но она просто стояла и смотрела на него. Ему безумно хотелось протянуть руки и обнять её. Но он, конечно же, не мог.

– Я понимаю, это звучит странно, – продолжил он вместо того, – но, честное слово, я не сумасшедший. Это действительно идея Эмили. Мало кто это знает, но в политических раскладах и распутывании всяких заговоров она разбирается получше Вилли. В нашем нынешнем положении, Хонор, никакая помощь не будет лишней. Она знает об этом… и хочет помочь.

Хонор не могла отвести взгляд от его лица. Она чувствовала себя так, словно робот только что снова врезал ей в солнечное сплетение. Это совершенно неожиданное приглашение пронзило её, словно дротик пульсера, а следом пришло еще одно чувство: страх. Даже не страх – паника. Не может быть, чтобы он говорил всерьез! Он же должен понимать, почему она так упорно избегала встречи с его женой, задолго до того, как правительственные средства массовой информации взялись разрушать её жизнь. Как ему вообще могло прийти в голову после этого просить её встретиться с Эмили Александер? Когда его собственные эмоции буквально кричат, что теперь он знает о её чувствах. И уверен, что она все знает про него. Бессчетные слои обмана, окутавшие их любовь, боль и душевное опустошение, которые оставила травля в прессе, – все это окутывало и душило её, словно ядовитое облако, и все-таки сквозь все это она вдруг почувствовала: ему очень нужно, чтобы она приняла приглашение.

Ей казалось, что она тонет, сокрушенная водопадом эмоций, извергавшихся из них обоих. Она закрыла глаза, пытаясь обрести хотя бы хрупкую иллюзию покоя. Тщетно. Ей некуда было отступить, нечем было заглушить обостренную чувствительность и интуицию, она не могла оборвать возникшую связь. Вырвавшиеся из-под контроля встречные потоки эмоций сметали все на своем пути, многократно усиливались, резонируя друг с другом и создавая причудливый эффект обратной связи, а мысли остались где-то далеко, за керамобетонной стеной. Она ощутила присутствие Нимица, которого несло бок о бок с нею, словно древнее китобойное судно, влекомое раненым китом, – китобои со Старой Земли называли такие случаи «Нантакетской санной гонкой», – и её душевное смятение волокло кота за собой, словно погружающийся кит, ищущий спасения от вонзившегося гарпуна в океанской пучине, и с она тоже ничего не могла поделать.

А на дне этого водоворота был Хэмиш, всегда Хэмиш, источник всего того, что должно было стать чудом, но обернулось болью и страданием. Человек, который позволил себе наконец узнать, как глубоко они любят друг друга, И который абсолютно точно знал, что она абсолютно точно знает, как глубоко он любит свою жену. И который невыносимо страдает, понимая, что, позволив себе полюбить их обеих, он стал предателем по отношению к обеим любимым женщинам. И этот человек отчаянно желал, чтобы она приняла его невероятное предложение.

Хонор колебалась, не зная, что делать: согласиться было слишком страшно, отказаться – не хватало сил. И в этот момент, зависнув в нерешительности, она вдруг ощутила нечто новое. Нечто такое, чего никогда не встречала.

Широко раскрыв глаза, она обернулась к Саманте. Подруга Нимица замерла, припав к земле. Эмоции кошки обрушились на Хонор ревущим ураганом, перекрыв её собственные чувства. Хонор часто ощущала присутствие Саманты – «мыслесвет», как назвали это древесные коты, когда научились разговаривать знаками, – но ничего подобного она не испытывала ни разу. Ничего столь же мощного и неудержимого. Сейчас оно с ревом сметало всё на своем пути, вибрируя от потрясения, которое испытывала Саманта… Да, там были потрясение, и встреча с чем-то новым, и пугающая, звенящая радость, и чувство ошеломленного узнавания.

Слишком многое происходило одновременно, слишком сильное давление обрушивалось на неё со всех сторон, чтобы Хонор могла отчетливо различить, что происходит, но она чувствовала, что Саманта куда-то тянется. Вытягивается… Ни в одном человеческом языке не было слова, способного обозначить то, что делала кошка в это мгновение, и Хонор понимала, что никогда не сможет объяснить это даже самой себе, но в это самое мгновение полыхнула короткая вспышка прозрения. Она длилась ровно столько, чтобы Хонор успела вскрикнуть, не понимая даже, что делает – в ужасе протестует или, наоборот, разделяет чью-то радость.

Впрочем, неважно, что это было. Она не могла предотвратить происходящее, как не могла остановить движение Мантикоры по её орбите. Все уже свершилось. Тремя парами глаз – своими, Нимица и, главное, Саманты – она увидела, как голова Хэмиша Александера повернулась к кошке. В холодных как лед голубых глазах плескался огонь изумления и недоверия, а потом он протянул руку, и Саманта с пронзительным, радостным мявом взлетела с пола в его объятия.