Война Дочерей

Когда я подошла к храму, еще не было полуночи.

Иносента взяла меня за руку из темноты, как будто точно предвидела мои шаги, и я была рада увидеть ее лицо.

— Irmana, — сказала она, и я повторила то же самое. Именно так, держась за руки и испытывая теплые дружеские чувства, я вошла вместе с ней в уединение старого храма. — Ты надела венок для нее, — сказала она, и я поняла, что так устала, что забыла о венке из chodadu цветов.

— Ну, да, я надела его, — сказала я, — но не знаю для кого.

Другие солдаты приветствовали нас приглушенными голосами. Поклонение Дал-Гаате не было строго запрещено — пантеистическое вероучение закреплено в Оливковой хартии, — но многие считали, что наш король Калит, провозгласивший себя главой церкви Сата, вскоре начнет очищать мир от других богов. Это было бы вызвано не каким-то истинно религиозным чувством, а тем, что он превыше всего хотел власти. Дал-Гаата стала бы для него легкой мишенью, поскольку многие боялись ее поклонников. Говорили, что мы начинали как опиумные наркоманы и закончили как ассасины.

Я хотела бы заявить, что, как тебе хорошо известно, я никогда не была ни тем, ни другим.

Сюда было принесено и выставлено несколько знамен, символизирующих поклонение Леди, но в то время они не имели для меня никакого смысла.

На первом флаге был изображен хорошо одетый западный мужчина, возможно, из старого Кеша, державший тюрбан с драгоценными камнями и перьями на пустом месте, где должна была быть его голова.

На втором — рука скелета, сжимающая сердце.

На третьем — песочные часы, перевернутые набок, с песком, равномерно распределенным между двумя камерами, и одной песчинкой, застрявшей посередине, как на мосту.

И на последнем знамени была изображена сама Леди в ее ужасном обличье, именно такой она предстает тем, кто еще не постиг ее тайны: скелет женщины с густой шевелюрой, увенчанной шипами. Из-за спины у нее распростерлись крылья орла-падальщика. Она высоко держит меч с черным лезвием, а позади нее видна черная луна.

Каким неуместным казалось это грозное знамя рядом с теплыми приветствиями, которые я получила.

В основном — но не все — эти верующие были дамами.

Они ходили с открытыми лицами, все, кроме высших священников.

Этих священников было трое, старик и две дамы.

На них были маски, сделанные из костей рук, как будто сама смерть подошла к ним сзади и закрыла им глаза, сказав: «Угадайте, кто!»

Перед началом службы Иносента показала мне настоящее чудо — статую богини, сделанную до Тряса. Статуя была ниже среднего человека, около четырех футов высотой, и стояла на пьедестале, заросшем лишайником. Камень, из которого она была вырезана, был черным, и ее фигура не была устрашающей, как на знамени. Да, у нее были крылья орла-падальщика — вернее, одно крыло, другое исчезло за это время. Но ее лицо, хотя и разглаженное веками и руками ее почитателей, было несомненно прекрасным. Именно таким она предстает перед теми, кто ее знает. Как только ты увидишь ее истинную натуру и пригласишь ее приходить, когда она пожелает, она станет не захватчицей, а, скорее, желанной гостьей. Я знаю, ты не хочешь, чтобы тебя обращали, у тебя свои представления об этих вещах, поэтому я просто расскажу тебе, что было сказано в тот вечер.

Я точно это помню.

Это были слова верховной жрицы, одной из Благословенных Смертью, чьи похороны уже состоялись. Нам не суждено было увидеть ее лицо или услышать ее голос. Ее слова были произнесены в уши второй жрицы и третьего жреца, которые говорили в унисон, что было странно, но прекрасно.

Слушай.

Добро пожаловать, друзья, новые и старые. Вас здесь больше, чем в последнее новолуние, хотя, конечно, мы собираемся в бо́льшем количестве, чтобы встретиться с Нашими друзьями. Я начну, как всегда, с чтения из Книги приветствий.

Не важно, ухаживает ли за вами Костлявая недавно или вы давно женаты на ней, добро пожаловать.

Суждено ли вам три по двадцать лет опираться на трость или умереть светлой смертью на следующий день, добро пожаловать.

Мы — сестры и братья, и, подобно Нашей Светлой Госпоже, приветствуем всех, кто приходит рано или поздно, из соседней округи или издалека. Время и место для нее ничего не значат, и еще меньше — монеты в вашем кошельке. Она просит только об одном — смотрите на нее с любовью, а не со страхом; знайте, что это ради вас, а не ради нее, и она с радостью предлагает вам этот дар. Когда вы поймете значение Перевернутых песочных часов, когда вы будете наслаждаться Песней безъязыких уст, когда вы поймете тайну Союза на берегу, вы, наконец, отвергнете временные обещания великого ока, которое слепо к своей собственной слепоте, вы познаете другой мир, а не этот, хрупкий.

Силу, которая неутомима.

Любовь, в которой нельзя разочароваться.

И для вас это будет Рай с Последней крупинкой.

Признаюсь, тогда я подумала Чушь собачья. Я подумала так потому, что наши старые предрассудки приучили нас отвергать и высмеивать все новое.

Священники продолжили, и Мертвая удалилась, передав остальным книгу. Они по очереди прочитали отрывок из нее, каждый своим голосом.

А теперь, как всегда, отрывок из Правдоподобных историй.

Притча о Короле ран.

— Рассказывайте! — сказали все, кроме меня. Я прошептала Иносенте на ухо: — В следующий раз ткни меня пальцем, чтобы я тоже могла это сказать. — Она улыбнулась и приложила палец к губам, призывая меня помолчать.

Однажды, давным-давно, жил-был король, который правил силой своей руки, и был он так страшен и скор на расправу, что его прозвали Королем ран. Он взял в жены третью дочь третьей дочери, и, хотя время забыло ее имя, мы знаем, что он возжелал ее из-за ее длинных черных волос и длинных смуглых ног. Хотя на ее лице не отразилось радости от этого, он взял ее в жены. У них родился ребенок, сразу после наречения которого король отправился на войну и одержал победу. И все же слухи о его приказах были такими жестокими, появилось так много сирот, так много людей подверглось насилию, так много городов было сожжено понапрасну, что жена была вынуждена накрыть своего ребенка мягкой подушкой, говоря

Так много матерей

Лишились сыновей

И наследник тоже твой

Не останется живой.

Иносента ткнула меня в бок.

Я сказала: «Рассказывайте!» на половину удара сердца отстав от остальных.

Конечно, о жестокости богов по отношению к младенцам было хорошо известно, поэтому королеву никто не заподозрил. Король и придворные опечалились, и вскоре живот королевы снова увеличился. Слухи о войне распространились и по другим странам, и не успел Король ран поприветствовать своего второго сына, как ускакал покорять другое королевство. Его жестокость по отношению к другому народу возросла с удвоенной силой, что вызвало множество жалоб. Королева, услышав об окровавленной руке своего мужа, отнесла их второго ребенка к воде и перевернула их маленькую лодку, говоря

Взял жестокость ты в постель

Преступленье — твоя цель

Лучше б семя ты посеял

Там, где ветр на морем веял.

— Рассказывайте!

Жестокость морей была хорошо известна, но королеву мало кто подозревал, по крайней мере король, и дворец погрузился в еще более глубокую скорбь. Прошло некоторое время, прежде чем король сделал своей жене еще одного ребенка, и ровно столько же времени прошло, прежде чем другое королевство осмелилось бросить вызов Королю ран. На этот раз у королевы родилась дочь, и как только король, нахмурившись, заглянул в ее колыбель, он взял меч и снова ускакал, и его черные деяния превзошли даже те, что он совершал раньше. Услышав это, королева приставила нож к нежной шее своей дочери и заплакала, говоря

Твой отец всех убивал,

Но не ты, мой идеал,

Кожу пощажу твою,

Но должна я снять свою.

— Рассказывайте! — сказали мы.

С этими словами она достала из-за пояса изогнутый нож и срезала с себя пояс и платье, сложив их аккуратной стопкой. Затем она сняла кожу со своих костей, всю, кроме скальпа с длинными черными волосами, и положила это во вторую стопку рядом с собой. Она вынула сердце из своего тела и, зажав его в костлявой руке, положила на кровать рядом с дочерью. Она перевернула песочные часы. Нож, которым она свежевала себя, превратился в огромный меч, а из ее спины выросли крылья орла-падальщика. И она полетела в то место, которого не видел никто из живущих, но каждый знает, как его найти. Ее муж, король, горевал о ее потере, и особенно о том, что она оставила ему в наследство только дочь. Он быстро составил план новой женитьбы и отдал свою дочь в храм.

Когда король и его свита ехали верхом на коне на свадьбу, к нему подошел провидец и обратился к нему со словами: «Не женитесь так поспешно, Ваше Величество, чтобы не обидеть обладательницу огромных крыльев и быстрого меча, ибо ваша покойная жена стала королевой мертвых, и невестой всех живых, которые должны умереть».

На что король ответил: «Если у нее так много женихов, то какая ей польза от меня?» И он поехал на свадьбу, где его невеста была молода и прекрасна, и в ее глазах не было радости при виде своего мужа, а только восхищение царским тюрбаном на его голове. На пиру, где было подано много цапель и павлинов, много ягнят и вкусной рыбы, а также самые острые специи, король встал с бокалом медового вина и сказал: «Я предлагаю тост за мою новую невесту, чья красота затмевает всех живущих; и за мою старую невесту, чья красота теперь внушает трепет мертвым. Ибо я муж двух королев, одной с земли, а другой из подземного мира».

Вот так, будучи сильно навеселе, король произнес слова, недостойные монарха.

В этот момент его новая невеста, стоявшая рядом с ним, закричала, и плоть отвалилась от ее руки, оставив только кость. И эта рука потянулась к королю, увлекая за собой новую королеву, и выхватила его меч из ножен на поясе. Невеста завопила и попыталась отбиться от мертвой руки, но та овладела ею и, прежде чем король успел убежать или вмешалась его охрана, меч отделил его голову от шеи. Удар был так стремителен, что тюрбан остался висеть в воздухе, вращаясь, как детский волчок; тело короля также осталось сидеть, и его кровь запятнала угощение перед ним. Теперь невеста с остекленевшими, как у лунатика, глазами сказала голосом первой жены,

Голову проспал свою

Я развод тебе даю.

Я ни мать, и ни невеста

Больше мы не будем вместе.

Ты не друг и не милей,

Чем для кошки воробей.

Мне не больше нужен ты,

Чем тебе стакан воды.

— Рассказывайте! — сказала я, но я была единственной, кто это сказала. Здесь этого не следовало говорить. Некоторые засмеялись, но по-дружески, и Иносента ущипнула меня, как могла бы сделать старшая сестра.

Рассказ закончила вторая жрица.

И тогда, приличия ради, руки короля отпустили вращающийся в воздухе тюрбан, и его тело замертво упало на пол. И то, о чем он подумал в свой последний миг, стало для него раем или адом, хотя выражение его лица наводило на мысль об аде.

Так оно и было.

— Так оно и было, — сказали мы. Не прошло и получаса с начала моей первой службы, как мне уже рассказали про детоубийство, сдирание кожи и месть после смерти. По крайней мере, Делгата не была скучной. Чего нельзя было сказать о церкви солнца.

Вспоминайте о Невесте в самые мрачные моменты своей жизни, и она придаст вам сил. Предвкушайте свой союз с ней на Берегу, ее радостные поцелуи, ее искреннее, живое лицо. Верьте в это; или, по мере того как вы будете учиться вере, найдите свое собственное воплощение. Она может быть принцем на коне. Или старухой с горячим супом. Она придет к вам, куда бы вы ее ни позвали — в лес, на гору, в дом вашего детства. Но если вы новичок, подумайте о Нашей Безмятежной Госпоже в расцвете ее красоты на ночном пляже. Это ее самый сильный аватар, и лицо, которое она чаще всего показывает тем, кто ее любит. Те, кто боится ее, когда-нибудь увидят скелет, меч и крылья, закрывающие солнце.

И да будет так.

— И да будет так.

И тогда жрецы произнесли слова, наиболее священные для воинов в культе Дал-Гааты.

Короткая жизнь, кровавая рука.

Говорить это — значит молиться о мастерстве и силе в бою, а также признавать и праздновать, что в награду за это смерть наступит раньше.

Я повторила эти слова вместе с другими.

— Короткая жизнь, кровавая рука!

Я до сих пор повторяю их каждый день.

26

Армии Холта и других Дальних знамен прибыли в освобожденную крепость Карраск на следующий день. Мы потренировались с птицами, потренировались сами и, выстояв длинную очередь к повару, съели свои скудные пайки. Мы хорошо накормили птиц, так как повозка интенданта доставила им гораздо больше еды после победы над гоблинами-мясниками — генералы надеялись, что крик птиц окажется эффективным против бо́льшего числа Наших врагов.

Теперь, стоя на вершине небольшого холма, Иносента, Алисенн и я наблюдали за прибытием этих новых солдат в тень замка Карраск. Было много пыли, слышался бой барабанов, а со стороны армии холтийцев — монотонное пение гальтских корнемюзов и высокие дудки Северного Холта, что меня раздражало. Постарайся не обижаться, испантийские козлиные дудки ничуть не лучше, но все эти инструменты звучат для меня как насилие на котами. И все же в каждой стране есть своя версия этих песен, как будто боги повелевают, чтобы люди нигде не могли отдохнуть и обрести покой.

— А это чье знамя? — спросила Алисенн, указывая на белый флаг с черной змеей, обвивающей меч.

— Какой-то леди из Антера, — сказала я.

— Значит, ты разбираешься во флагах и геральдике?

— Нет, — ответила я, — но нас учили сражаться против разного типа доспехов. Эти доспехи — ткань, толстая и объемистая, и ее очень трудно проткнуть.

— Эти доспехи похожи на подушки.

— Да. Я слышала, что их обладателей называют подушка-рыцарями. Похоже, эти доспехи очень хорошо предохраняют от арбалетных болтов.

— Держу пари, когда в них застревают несколько штук, они становятся похожи на ежей. В любом случае, они выглядят очень теплыми.

— А те, что мы носим, такие холодные и легкие?

— Эти выглядят еще хуже. Я бы никогда не захотела носить их в высокотрав.

— Мы почти в зольне.

— Высокотрав или золень. И то, и другое — летние месяцы.

— Сегодня чертовски жарко, — сказала я.

— Да, — согласилась Алисенн.

Этот разговор заставил меня оглядеться в поисках бочки с водой, но я ее не увидела.

Я услышала пение саранчи в полях.

— Как вы думаете, кто здесь самый лучший там, внизу? ’Сента?

Иносента жевала травинку и точила свой топор. Она сказала: «Там, внизу, нет лучших солдат, Али», и подмигнула.

Я любила ее в тот момент.

— Тогда, помимо нас, если вы собираетесь быть лучшими, — продолжила Алисенн.

— Помимо нас? Трудно сказать. Мало кто может устоять против брайсийских больших луков. В среднем сила натяжения сто фунтов, хотя некоторые из этих ублюдков могут сгибать и до ста пятидесяти.

— Боги все вместе, стрела из такого лука пронзит тебя насквозь.

— Тебя и твоего самого толстого дядю.

— Если бы он набил живот черствым хлебом моей тети, это бы остановило стрелу, — сказала Алисенн, и мы рассмеялись. Смеяться было приятно. Я выпрямила ноги, наклонилась и прижала лицо к коленям.

— Я видела гальтских Босоногих, и они чертовски храбры, — сказала Иносента. — Доспехов на них немного, но они могут вогнать копье в брешь в доспехах быстрее, чем укус змеи. Лучшими фехтовальщиками, помимо нас, могут быть бойцы из Антера, сражающиеся двумя руками, или, может быть, ганнские таны.

— Я слышала, что брайсийцы лучше всех владеют мечом, — сказала Алисенн. — Они сражаются обнаженными, и покрывают себя магической раскраской. Хотя я не знаю, поверила бы я в магическую раскраску.

— Может быть, они должны в нее верить, чтобы она сработала, — сказала Иносента. — В любом случае, они почти все мертвы. Я слышала, что их осталось меньше полутысячи.

— И полсотни нас, — сказала Алисенн, и тут она заметила, что я присела на одну пятку и так сложилась вокруг другой ноги, что выпрямила ее и держала ровно над землей.

— Гальва, почему ты делаешь упражнения на растяжку, когда я пытаюсь расслабиться?

— Чтобы не заснуть.

— Боги, вздремни, на сегодня мы закончили. Ты меня утомляешь, — сказала Иносента.

— Ты утомила нас обеих своим ночным... — начала было Алисенн.

— Тише, женщина.

— В любом случае, я не хочу это пропустить, — сказала я, и это было правдой. Я никогда не видела столько армий и флагов. Холтийцы, брайсийцы, антерцы, солдаты из Южного Антера, истрийцы, бельтийцы, вострийцы, ганны. Даже несколько добровольцев из Аустрима, Аксы и Молровы, которые официально не входили в Лигу.

— Их так много! Как мы можем... — сказала Алисенн.

— Осторожно! — прервала ее Иносента. — Если ты скажешь «как мы можем проиграть», я дам тебе по зубам.

— Я собиралась спросить, как мы можем их прокормить.

— А. Хороший вопрос. Но взгляни сюда, — сказала Иносента, протягивая свою подзорную трубу Алисенн, которая посмотрела, а затем передала ее мне. — Мы не обязаны.

Я увидела, что войско из Антера сопровождает огромный караван запряженных волами повозок, длиной не меньше мили.

— Это все... — начала я.

— Колбасы, мука и ячмень. Сыр всех сортов, свекла, горох и куры, несущие яйца. Никто не приносит на праздник больше еды, чем антерцы, и, похоже, ради нас они опустошили свои кладовые. О, о, и посмотри-ка сюда.

Она передала подзорную трубу Алисенн.

— Это?..

— Да. Голова барана на бочке означает поместье Барангельт, королевский двор, а это означает пиво. Темное, ячменно-коричневое антерское пиво.

— Да благословят их боги, — сказала Алисенн.

— Да. Да благословят боги их, их набитые жиром сердца и горчицу в жилах.

При мысли о пиве у меня появилась жажда, и я отпила из бурдюка, который наполнила водой у ближайшего ручья.

— Они опустошили не только свои кладовые, — сказала я. — Посмотрите, сколько копий держат в руках женщины. И много седоволосых. Держу пари, во всем Антере не осталось ни одного здорового молодого мужчины или женщины.

— А почему они должны быть? В Испантии их не осталось.

— Или в Галлардии, — сказала Алисенн. — Это все, так?

Тон Иносенты, который до этого был довольно веселым, теперь помрачнел.

— Да. Я думаю, это все. Или почти все.

Через два дня мы должны были выступить в поход на Голтей.

Но сначала у нас был гость.

Ночью я проснулась с температурой, а мой спальный мешок был мокрым от пота. Мои волосы прилипли к голове, и Иносента сидела, наблюдая за мной, всего лишь тень, но я знала ее достаточно хорошо, чтобы догадаться, что у нее на лбу пролегла морщинка.

— Ты больна, — сказала она.

Я почувствовала спазмы в животе и поспешно направился к канаве, которая служила нам отхожим местом. Я избавлю вас от дальнейших описаний, скажу только, что мне было очень плохо и что следующие дни я провела либо лежа на спине, либо сидя на корточках. В какой-то момент я так ослабла, что мне пришлось опереться на руки, пока я облегчалась, потому что мои ноги так сильно дрожали, что я боялась упасть в навозную кучу.

Четвертая часть армии внезапно заболела, и, казалось, весь лагерь стонал, и повсюду пахло человеческими испражнениями.

Холтийцы и Дальние знамена принесли с собой это бедствие, и, поскольку мы не знали, как оно распространяется, нам оставалось только надеяться на лучшее. К счастью, цирюльники-хирурги были настолько истощены, заботясь о королях и придворных, что у нас остались только знахарки, и я расскажу об одной из них, о ее травах и нежных прикосновениях вместо кровопусканий, о ее ванночках, пиявках и жгучих мазях. Женщина, которая ухаживала за мной и остальными рыцарями ланзы, была черноязыкой гальткой, и, хотя я с трудом понимала ее испантийский из-за сильного акцента, она приготовила для нас чай, от которого на второй день мы почувствовали себя лучше. Через неделю мы поправились. Одна дама нашей ланзы, из Коскабраиса, посинела и была на волосок от смерти, но она не умерла, и это только благодаря помощи этой женщины.

Так что, как ты видишь, гальты тоже на что-то годятся, иногда.

Остальной армии не повезло так, как моей ланзе — у нас была женщина, которая знала, что делает. Цирюльники-хирурги причинили больше вреда, чем исцелили.

В Западной армии Испантии погибло шестьсот человек, и я слышала, что тысяча погибла у галлардийцев и Дальних знамен. Я никогда не забуду те дни, когда я потела в летнюю жару, страдала от жажды и меня рвало, как только я выпивала воду. Иносента не заболела, она ухаживала за мной и вытирала мне голову прохладной салфеткой. Она даже вытирала мне зад, когда держала меня у канавы.

Тысяча льстецов не стоят одного человека, который готов подтереть тебе задницу.

В лагере мне снилось много ярких снов, в основном неприятных, и они были связаны с тем, что я видела в последние недели. Некоторые из них были типа «Я не могу найти то, что мне нужно» или «Почему я выполняю это задание голой?». Но один сон мне очень помог. Тогда мне было хуже всего, и именно сон сказал мне, что я не умру от этого поноса.

Я иду к коричневому холму в стране коричневых холмов. Сейчас весна, вероятно, месяц цветень, потому что на деревьях императрицы появились фиолетовые цветки, а дикие сливы порозовели. Это поместье Брага, и я маленькая девочка. Я знаю это, потому что вижу свои маленькие ручки и ножки, и потому что, когда наша гувернантка Нуну зовет меня, ее голос звучит счастливее и моложе, и еще не такой пронзительный и резкий, каким он должен будет стать.

Дамича! говорит она, или «маленькая дама». Она знает, куда я иду, и я тоже это знаю. По тому, как резко она зовет меня во второй раз, я понимаю, что у меня вот-вот будут неприятности. Мои маленькие ножки двигаются быстрее.

У меня в руке морковка, и кто-то ее ждет.

Холм больше, чем в жизни, но именно такими мы видим вещи в снах с детства. Он кажется скорее небольшой горой, чем просто возвышением, а столбы ограждения похожи на колонны. Мы называем этот холм Маленькая девочка. Я собираюсь встретиться со своим лучшим другом в мире, не считая Амиэля.

Идала! кричу я.

Ее имя, как я уже говорила, означает «звезда».

Она ржет и поднимает взгляд от травы, которую щипала, отмахиваясь хвостом от мух, для которых только-только стало достаточно тепло. Я чувствую ее запах. Запах лошадей невозможно забыть даже спустя столько лет. Ты думаешь, что это было не так давно, и ты прав. У моего отца было так много лошадей до того, как началась Запинка, что, когда она ударила, у него было несколько жеребых кобыл. Никто не знает, почему у лошадей в этом состоянии был шанс выжить, когда Запинка убивала других, но так оно и было. Две из этих кобыл выжили, хотя, конечно, их жеребята родились мертвыми. Одна кобыла умерла на следующий год.

Но другая? Это была Идала. Лошади не могут знать таких вещей, но однажды она станет старейшей лошадью во всей Браге, и, возможно, старейшей в Испантии, если не считать кобылу короля Калита, которую поддерживают в живых с помощью магии и которая страдает на каждом шагу, когда носит его на государственных парадах, что является позором, и еще одной причиной его ненавидеть. Идала была еще жива, когда я уходила на войну, и стояла на своем холме под охраной, потому что ее старые кости стоили дороже, чем конь из чистого золота. Но, как и многие драгоценные вещи, она была одинока.

Во сне она видит меня и светлеет.

Амиэль еще слишком мал, чтобы заботиться о ней, а Поль и Мигаед редко бывают дома. Я — та, на кого она смотрит в сторону дома, та, кого она рада видеть. Гувернантка все еще кричит, чтобы я вернулась, но я перелезаю через забор.

Охранники Идалы — щит-и-меч мужчина и двое лучников — тоже кричат мне дамича! но это слово не может заставить меня отойти от забора, когда Идала прижимается к нему. Она хочет почувствовать меня у себя на спине, она хочет, чтобы мои маленькие ручки погрузились в ее жесткую гриву.

И больше всего она хочет эту морковку.

Я кормлю ее — нет ничего лучше, чем лошадь, берущая корм из твоих рук, — и забираюсь ей на спину.

Я оглядываюсь на лица солдат. Один смеется, двое боятся, что их накажут. Мне не положено ездить верхом в одиночку, но в свою защиту я могу сказать, что никто больше не хочет брать меня с собой кататься верхом. Конечно, я знаю охранников: Гурама, Санту и мечника калар-байата, Феру, который первым сказал бы отцу, что я создана для боя. В следующем году они все отправятся на Войну молотильщиков, и только Феру вернется, слепой и искалеченный. Он научится резать по дереву и выточит для меня мой первый деревянный меч.

Он по-прежнему живет в поместье.

Отец заботится о его нуждах.

Герцог не такой уж плохой, как бы я о нем ни говорила, и я хотела бы сказать, что никто не такой уж плохой.

Но некоторые такие.

Очень немногие такие.

Я еду верхом на Идале. Я громко смеюсь и улыбаюсь так широко, что, кажется, у меня вот-вот треснет лицо. Я просто хочу разок прокатиться по загону, и пока все так, как было в жизни. Я ускользаю, скачу верхом, и свежий ветерок треплет мои волосы, а Нуну говорит, что ее накажут за меня, хотя мы обе знаем, что это неправда.

Но в этом сне Идала подпрыгивает, и ее копыта отрываются от земли.

Я хватаюсь за ее шкуру, сначала в ужасе, но потом понимаю, какой это дар — находиться так высоко. Мы летим.

Я вижу наш дом с его башенками и узкими окнами; я вижу нашу реку, Абрез, и оливковую рощу с ее серебристо-зелеными листьями, которые всегда кажутся пыльными. Я вижу стога сена на стрельбище для стрельбы из лука и старые конюшни, которые теперь используются для содержания охотничьих собак отца. Я вижу другой холм, который называется Старик, поросший столетними лозами хумии, и небольшие заболоченные участки у реки, где я обычно ловила лягушек.

Как пели лягушки в том поместье.

Я смотрю вверх и вижу просвет между облаками, чувствую прохладу воздуха, и все так, как и должно быть. Я понимаю, что могу остаться здесь, если захочу, и вечно лететь.

Но потом я думаю о Нуну, о Гуаме, Санту и Феру. Я думаю об Амиэле и о том, как ему было бы грустно узнать, что я не вернулась. В этом сне ему всего четыре или около того, он любит меня и сочиняет для меня маленькие истории. Я разворачиваю гриву Идалы и направляю нас обратно к земле.

Потом мы резко приземлились, так резко, что я стиснула зубы и обделалась, потому что, конечно, я просто лежала на своей походной кровати и у меня понос. Но я знала, что, если бы мне было суждено умереть от этой болезни, то это случилось бы именно тогда. Я подумала о песочных часах, лежащих на боку.

Последняя песчинка осталась навеки.

Я думала, что поняла, и, по правде говоря, я начала понимать.

Этот сон и этот выбор были подарком Невесты.

Но я была вся в дерьме, а бедная Иносента поливала мне голову прохладной водой.

— Прости, — сказала я, кивая на грязь.

Но Иносента только поцеловала меня в пылающий лоб и улыбнулась.

— Ты чуть не ушла от нас, — сказала она.

— Да.

— Я рада, что ты осталась. Но это только потому, что я эгоистка.

27

Конечно, пока я флиртовала с Безмятежной, а она со мной, Амиэль тоже направлялся на север.

Вот что он рассказывает о своем путешествии.

Фульвир работает над зельем, позволяющим оставаться невидимым. Он может становиться невидимым, как и любой сильный маг, и это возможно при помощи таких предметов, как кольцо или обруч, но они редки и высоко ценятся. Зелье с временным эффектом, очевидно, принесло бы большую пользу армии; он усовершенствовал мазь, которая нейтрализует наш запах, и сделал что-то вроде тростинки, которая, если ее пососать, поглощает звук; и то, и другое потенциально полезно для небольших действий против кусачих, которые больше полагаются на эти два чувства. Но хотя их зрение не такое острое, как у нас, в темноте они видят лучше, чем мы, и рота солдат, даже без шума и без запаха, не ускользнет от внимания часового.

Искусство Фульвира избавило меня от обычных тягот долгого перехода. Как только все пожитки в Эспалле собрали и погрузили в повозки, которые должны были везти смешанники из быка и собаки, мы отправились на север, воспользовавшись заклинанием под названием «привязка к дереву». Насколько я могу судить, оно включает в себя убеждение дерева определенного вида выступить в роли ворот и перенести нас через него к дереву того же вида, находящемуся в нескольких милях от нас. Человек может сделать это практически с любым деревом, но только у зрелого дуба достаточно костей, чтобы вместить около тридцати людей и смешанников, все их имущество, гигантских корвидов и кролика с руками. Самое главное, чтобы ни у кого не было изделий из сорта дерева, которое нужно уговорить, поэтому от меня потребовали оставить один дубовый сундук и, вместо него, сложить свою одежду в мешок. Также важно не паниковать в тесном пространстве, потому что, когда каждый из нас входит в дерево, мы чувствуем, что дерево со всех сторон давит на нас и мы задыхаемся в соке. Выход из-под дерева с другой стороны мало чем отличается от тяжелых родов. Волшебник выбрался последним, кашляя настолько сильно, что, казалось, он умирает.

— Я люблю дубы, — сказал он, когда наконец отдышался, — они лучше всего гармонируют с химией моего тела. Кроме того, мы должны найти другой дуб, так как этот мудак не хочет посылать нас дальше. Он очень любит шиповник и возражает против моей трубки. Да пошел он к черту, спросим у той толстухи со шрамом от молнии, может, я смогу ей его вылечить, я чувствую, что она тщеславна.

К моему ужасу, нам пришлось проделать это еще семь раз, поскольку после каждых родов требовался отдых, а один из людей-собак получил перелом руки, когда дерево с силой выбросило его, потому что не любило мастифов. Это заняло у нас почти неделю, и в конце я чувствовал себя больным, разбитым, усталым и оскорбленным. Хуже того, у меня все чесалось — от грубых объятий дерева и от насекомых, которые поселились в тех уголках меня, которые я никогда не считал достойными принимать гостей. И все же мы добрались до окрестностей крепости Карраск, значительно опередив армию и сэкономив неделю тяжелого пути.

— Мы не пойдем в замок, — сказал Фульвир. — Карраск находится в осаде, снять которую у меня нет сил, и, более того, он на грани падения. Присутствие рядом с ним такого известного волшебника, как я, может спровоцировать его на какое-нибудь драматическое зрелище, чтобы его имя всегда упоминалось вместе с моим. Ни одно здание не хочет славы так сильно, как замок.

Я с готовностью признаюсь, что не знаю, какой процент из того, что он говорит, правда, а какой — бред полусумасшедшего гениального мизантропа, для которого ложь является неким таинством. Нужны ли зданиям такие вещи? До встречи с Фульвиром я бы сказал нет, и заверил бы вас, что люди ни при каких обстоятельствах не могут проходить сквозь деревья, а у кроликов нет рук.

Но одно я знаю точно — остаток пути от Карраска мы проделали пешком, и по всей западной Галлардии разнесся слух, что грубый молровянин эксплуатирует и оскорбляет дубы. Если верить Фульвиру, соснам это понравилось. Я могу только передать то, что он говорит.

Мы не дошли до Голтея, так как гоблины все еще были там, но Фульвир верил, что они скоро уйдут. Мы нашли заброшенное поместье — к юго-западу от города, в обширном лесу под названием Лес Арласк, — в котором поселилось несколько местных беженцев. Фульвир оживил три мертвых тела, чтобы их напугать. У одного из этих тел не было головы, и оно говорило через порез на руке. У меня были смешанные чувства по поводу того, что такая темная магия используется для устрашения голодающих беженцев, но, с другой стороны, он обеспечил нас необходимым жильем, никому не причинив вреда. Я имею в виду, что он мог бы послать смешанников и корвидов, но с ними все может выйти из-под контроля.

Едва устроившись в поместье, он начал посылать меня и Влано за ингредиентами для приготовления своего зелья. Он бы рассердился, если бы застал меня за записыванием всех ингредиентов заклинания, поэтому я опущу бо́льшую часть того, что я собирал. Одним из предметов, с которым у меня возникли трудности, был богомол, который маскируется под листок или сучок. Ты сама можешь понять, почему сложно найти и поймать существо, главный талант которого заключается в скрытности. Прошло два дня, прежде чем я нашел одного из них и положил в банку. Со светлячками было проще, так как любой ребенок, которого выпускали на улицу в начале лета, имеет некоторый опыт в их ловле, и я не был исключением. Однако для заклинания требовалось очень много замечательных жуков, так что на эту погоню ушел не один вечер.

То, что меня не растерзала медведица, о детенышей которой я практически споткнулся, когда охотился за светлячками, вероятно, объясняется бо́льшим взаимопониманием между млекопитающими после нашествия гоблинов. Она фыркнула на меня и повела своих двух детенышей дальше, как бы говоря: «Да, он грубый и глупый, но, по крайней мере, он не один из этих».

Шли дни, и Фульвир сообщил нам, что гоблины покинули Голтей и что армии людей приближаются. Они прибыли в канун золеня, и второго золеня мы уже встретились с принцем Видмарша, наследником короны Холта, и продали ему людей-быков.

В эти первые дни в Голтее настроение Фульвира значительно улучшилось, поскольку он услышал об успехе других своих смешанников, боевых корвидов.

Я видел, как он наполнил рог крепкой медовухой — больше, чем он обычно позволял себе. Я не собирался пялиться на это, но мой пристальный взгляд его не оскорбил.

— Что, ты никогда раньше не видел, как люди празднуют?

— Что вы празднуете, мастер Фульвир?

— Музыку.

— Простите, я не понимаю.

— Кажется, гоблины очень очарованы пением моих птиц.

28

Город Голтей был брошен.

Мы прибыли туда через семь дней после нашего вечера с королем и королевой, тридцать шестого высокотрава, в канун зольня. Мы разбили лагерь за стенами, которые в основном все еще были целы, за исключением двух мест, где туннели гоблинов их обрушили, и где были быстро возведены земляные валы и навалены обломки, чтобы заделать проломы. Стены, сложенные из темного камня внизу и более светлого наверху, были необычайно красивы. Из-за зубцов выглядывали каменные фигуры, которых в пылу битвы было бы трудно отличить от настоящих солдат. Желоба для разливания кипящего масла были вырезаны в форме оленьих голов, а рельефы, изображающие животных, охоту или обнаженных людей, купающихся в ручьях, украшали камень в самых неожиданных местах. Казалось, что Голтей был настолько богат, что старался сделать красивой даже войну.

Но войну красивой сделать нельзя.

Бои на земляных укреплениях, где были пробиты стены, были ожесточенными. Убитых было так много, что гоблины не собрали их всех в пищу, как они обычно делали. То тут, то там виднелось бедро, разделанное до кости, но, в основном, солдаты и горожане лежали там, где упали, наполовину погребенные обрушившейся каменной кладкой, убитые отравленными болтами, заколотые, загрызенные или зарезанные. Люди были мертвы уже несколько недель, и их тела начали разлагаться. Было много мух. От запаха у меня подкашивались колени, тем более что я все еще была слаба после лихорадки, которая чуть не убила меня в Карраске. Гоблины тоже лежали среди наших убитых, избитые до полусмерти цепами и дубинками, изрубленные на куски топорами и мечами, сожженные огненными горшками защитников. Поскольку они не гниют и на них не садятся мухи, казалось, что они упали вчера — как будто две битвы произошли в разное время.

Я никогда не видела столько погибших, за исключением, пожалуй, морского сражения и наводнения в Эспалле, да и те были в воде, среди обломков. Мертвые за пределами Голтея лежали под открытым небом в бесчисленном количестве. Трудно подобрать слова, чтобы описать, каким ничтожеством я себя почувствовала, увидев это. Как один человек может что-то изменить в такой беде? Я посмотрела на одну даму, лежащую у моих ног, с ее копьем и добротными, но очень старыми чешуйчатыми доспехами; некоторые бронзовые чешуйки были заменены оленьей костью, рогом и даже одним куском родникового дерева. Во всем мире не было и не будет других точно таких доспехов; и все же доспехи можно было спасти, в то время как даму, которая их носила и была не менее уникальной, — нет.

Она умерла слишком давно, чтобы я могла определить ее возраст, но волосы у нее были каштановые, хотя и перепачканные кровью, а на поврежденной коже руки виднелась татуировка в виде дубовых листьев. Серебряное обручальное кольцо на ее левой руке говорило о том, что какой-то возлюбленный ждет ее дома или он тоже воюет. Долго же он будет ждать.

Кто она такая?

Ее рубашка с двойным швом и пуговицами из оливкового дерева казалась сделанной в Браге. Платил ли ее отец налоги моему отцу? Знали ли мы одни и те же песни? Была ли она мрачной или веселой? Были ли у нее дети на попечении дедушки или в ucal?

Ее смерть, похоже, была быстрой.

Лежавший рядом с ней гоблин с белыми глазами и оскаленной пастью, вероятно, не был тем, кто ударил ее в висок — я не видела поблизости ни топора, ни дубины. Всего лишь одно из их жизармов, оружие для нанесения колющих ударов.

И все же я наступила на мертвое существо и вдавила его голову в мягкую землю.

Поскольку мы прибыли уже затемно и пришлось быстро разбивать лагерь, я не смогла увидеть город как таковой до следующего дня.

Луна, которая должна была стать полной завтра, первого зольня, была яркой. Из своего спального мешка я могла видеть нескольких убитых гоблинов и разбитую осадную машину для метания камней. Из земли торчал целый лес стрел, которые то появлялись, то исчезали из виду, когда по земле пробегали тени облаков.

Было интересно посмотреть, сохранит ли меня мой беспокойный разум бодрствующей или мое усталое тело быстро погрузит меня в сон. Мои ноги отяжелели от ходьбы, на ступнях было много волдырей, которые горели, как будто я наступала на непогашенные угольки. Я спросила себя, где Амиэль. Я подумала об Иносенте, ухаживавшей за мной во время моей болезни, как мать за ребенком. Я подумала о глазах королевы, таких теплых и прекрасных, и о глазах Нерен, висевших позади нее. Я подумала о Мигаеде и обещанной ему принцессе-ребенке-невесте, таком же неподходящем подарке, как щит нашего деда на его спине. И, как и все остальные в армии, я спросила себя, куда подевались гоблины и почему они оставили нам такой трофей без боя.

— Отдохни хорошенько, — сказал Нува. — Завтра генералы пошлют нас в город посмотреть, что к чему. Нам понадобится сохранять ясность рассудка.

Голтей разделен рекой Арв, которая протекает недалеко от города-крепости Арвиза, находящегося на таком же расстоянии от Голтея на северо-восток, как Эспалле на юго-западе.

Наша ланза патрулировала университетский квартал, лабиринт на восточном берегу, где теснящиеся друг к другу здания затемняли улицы, вымощенные булыжником, гладким и блестящим от многих столетий шагов ног и копыт. Голтей был центром искусства для всех Коронных земель, и в нем было много красивых статуй. Здесь русалка поднималась из фонтана, подняв копье, словно бросая вызов небу, если оно посмеет сразиться с ней. Там было знаменитое чудо под названием Качающийся человек: в нише, высотой в три этажа Колледжа искусств, висел вниз головой титан-мальчик, его ноги были согнуты, чтобы зацепиться за стену. Качающийся человек тихонько поскрипывал, когда раскачивался, пальцы его вытянутых рук исчезали в двух одинаковых бороздках на камне, ни к чему не прикасаясь.

Как голтейнцы это сделали?

И как кусачим удалось так быстро выбраться из города?

— Почему гоблины здесь ничего не разрушили? — прошептала я.

— Я слышала, как несколько дам с секирами говорили, что они ушли, чтобы попытаться захватить Карраск и взять в плен короля, — сказала Иносента. — У них не было времени нагадить на шторы и сбить углы.

— И это хорошо, — сказала Алисенн. — Я никогда не видела такого красивого города.

— Итак, если кусачие отошли от Карраска, а их здесь нет, то куда они подевались? — спросила я. — Они зарылись глубже?

— Не так быстро, — сказала Иносента. — Если бы они это сделали, то это было бы видно по грязи и битому камню; по крайней мере, так говорят инженеры. Это часть того, что мы ищем. Если мы найдем большие кучи земли и щебня, это означает, что есть туннель, и барсуки спустятся за ними. Но даже кусачие не смогут увести всю свою армию под землю. Нет, они двинулись на север, чтобы потом снова обрушиться на нас и прижать к третьей армии. Вместо того, чтобы сидеть здесь и позволять им это делать, мы должны сами отправиться на север, к крепостям, построенным из камня, который слишком прочен, чтобы его можно было подорвать.

— Третья армия — это миф, — сказала я, потому что слышала, как так говорили вокруг кухонных костров.

— То, что третьей армии нет — это миф, — сказала Иносента, потому что слышала, как так говорили вокруг кухонных костров.

Вера в в существование третьей армии гоблинов было зеркалом, показывающим, оптимист ты или пессимист. Конечно, она существовала — или нет, — независимо от веры. Но лучше было думать, что ее нет. Теперь, когда мы объединились с Холтом и Дальними знаменами, третьей армии людей не было, по крайней мере, до тех пор, пока осенью из Испантии и Антера не придет следующая волна, как более старая, так и более молодая, чем предыдущая. Мы должны были победить или, по крайней мере, выжить.

Во многих домах, которые мы проверили, все еще были красивые вещи. Нашей ланза не грабила, но мы видели, как этим занимались другие группы солдат. Антерцы страстно их хотели, они искусные мастера по металлу и знают цену драгоценностям, так что даже их фермеры питают слабость к изящным вещам. Я помню группу белокурых и рыжеволосых подушка-рыцарей, увешанных ожерельями, — и некоторые в двух шляпах, — которые несли бронзовую статую козла и она была настолько тяжелой, что им приходилось нести ее вдвоем.

Я подняла бровь, глядя на Иносенту, как бы спрашивая, что им могло понадобиться от козла, но она, конечно же, сделала вульгарный жест. Впрочем, это были не только антерцы; я видела отряды испантийцев, везущих повозки с мебелью, гобеленами, изысканной одеждой и другими ценностями. Я почувствовала гнев и возмущение, но потом поняла, что это потому, что я жила в прекрасном доме, и мне не нравится мысль о том, что иностранные солдаты, которые должны были бы быть нашими защитниками, могут ограбить поместье Брага. Унести подвенечное платье матери из серебряных нитей и слоновой кости, или статуэтку Королевы урожая, или гобелены ее дочерей с волосами из пшеницы, ржи, виноградных листьев и ячменя. Как я бы посмотрела на грубых мужчин и дам с тележками, полными награбленных сокровищ, если бы выросла в хижине угольщика, с куклой, сделанной из палочек, вместо игрушки и под звуки дядиного кашля вместо колыбельной? Я почувствовала влияние Амиэля на эти мысли — это были вопросы, которые он научил меня задавать. И я их задала. Но потом я подумала, что все равно хотела бы увидеть, как этих воров выпорют, под каким бы знаменем они сюда ни пришли и в каком бы доме ни выросли.

Некоторые поступки просто неправильны.

Мародерство еще более ужасно в красивом городе с такими необычными углами, мостами и библиотеками, где повсюду на тебя смотрят статуи, а ты настолько поглощен радостью или горем, что не обращаешь на них внимания.

Я, конечно, говорю о сокровищах — никого нельзя упрекнуть за то, что он ищет еду или вино.

Я бы хотела, чтобы ты узнал больше о чудесах Голтея, но я не так искусна в описании, как Амиэль, который только что прибыл в город с волшебником Фульвиром, прикомандированным к лагерю холтийцев.

Вот что Амиэль написал о тех днях и об этом городе:

Голтей, даже разрушенный, — самое красивое место, которое я когда-либо видел. Я не хочу обидеть столицу Испантии, Севеду, с ее белым камнем и мощными башнями; или Галимбур, приземистый, коричневый и неприступный, охраняющий подход по реке к Севеде. И я никогда не видел Мурей, который тридцать лет назад стал столицей Галлардии и который также называют Городом свечей из-за всех его уличных фонарей и освещенных огнями каналов. Мурей, может быть, так же красив, как и Голтей, но если это так, то он будет единственным соперником этого города.

Во-первых, течение реки Арв настолько медленное и спокойное, что ее воды кажутся неподвижными и отражают небо. Она делит город на восточную и западную части, и восток занимает бо́льшую часть города, хотя западная часть более новая, богатая и более тщательно спланированная. Оба берега засажены цветущими деревьями, и было написано, что увидеть реку весной — значит влюбиться в Голтей навсегда. Я наполовину влюблен в эту реку, даже несмотря на то, что она забита мертвецами, разбитыми лодками и перевернутыми военными машинами.

Два из шести мостов самые знаменитые — Зимний мост (Пондаверре) и Сумрачный мост (Понглаом), и раньше было по мосту на каждый сезон, но Весну, Лето и Осень построили из дерева, и они просуществовали недолго. Все новые мосты каменные. Мне больше всего нравится Мост рук, потому что на нем вырезаны великолепные переплетающиеся руки, протянувшиеся с одной стороны на другую, но я должен признать, что Мост затонувших кораблей впечатляет, с его носами вражеских судов вдоль основания, покрытыми позеленевшей бронзой. Галлардия никогда не была великой морской державой, но они захватили достаточно кораблей, чтобы украсить мост.

Центр города — огромная открытая площадка, называемая Полем цветов, и на самом деле это не столько поле, сколько мощеная площадь с множеством прекрасных фонтанов, но я слышал, что каждую весну там устраивался цветочный рынок. Прилавки были сдвинуты, чтобы освободить место для ярких знамен и массивных королевских павильонов — еще одного вида цветов, я полагаю. Ларьки с едой перенесли на боковые улицы и площади поменьше, и фермеры даже сейчас возвращаются из сельской местности, чтобы занять их и продавать продовольствие армии, хотя и по разорительным ценам.

Трудно представить себе роскошь королевских шатров.

Даже у короля Галлардии, Лувейна, в стране которого бушуют самые ожесточенные бои, есть шатер, сотканный из золотой парчи и расписанный сценами из сказок о богах. Хотя, я полагаю, бедняки Галлардии так же состоятельны, как и в большинстве богатых стран. Здесь присутствуют короли Востры, Антера и Истрии, а также Барвин, принц Видмарша, наследник Конмарра из Холта. У него вторая по численности армия, состоящая из холтийских рыцарей и дам с пиками, а также Босоногих гвардейцев и лучников из Гальтии.

Наш король, Калит, не пришел, так как он глава церкви Сата, но его армия самая многочисленная и сильная, поэтому никто не выступит против него или против Прагматик, которая командует нашей армией от его имени. Рассказы о ее победах на востоке у всех на устах.

На берегу реки, на краю Поля цветов, находятся руины Замка восьмерок, названного так из-за его великолепных восьмиугольных башен, которые в настоящее время разрушены. Это был единственный акт разрушения, на который у гоблинов было время — они не могли оставить эту могучую центральную крепость стоять, чтобы мы могли ее просто вернуть. Говорят, что им потребовалось дьявольское время, чтобы взять ее, что тысячи солдат с обеих сторон погибли в адских боях под землей, с лопатами и ножами, с боевыми псами, спорами и огнем. И как только они это сделали, они стали копать под стенами и башнями, пока замок не упал. И это тоже большой позор; о его красоте и силе написано много.

На другой стороне огромной площади, прямо напротив руин Замка восьмерок, возвышается храм Сата, с его оранжереей, пристроенной к главному собору, и массивным Хранилищем тайн с одной стороны. Священникам было позволено вернуть себе Хранилище, как в Эспалле, так что его тайны — независимо от того, что от них осталось — остаются в целости и сохранности, и священники уже открыли храм для верующих. Хотя я не слишком религиозен, я бывал на службах и слышал гелион, и я думаю, что слышать его — большое утешение. Я думаю, что священники, несмотря на все их тщеславие, дают надежду многим, кто не смог бы найти ее иначе, и все мы любим запах ладана, вспоминая каждое время года по очереди с помощью мощного аромата.

Несмотря на весь свет и чудеса, которые, как говорят, таятся в массивном Хранилище, я не мог не заметить, какую глубокую тень оно отбрасывает.

29

Я встретилась с Полем третьего золеня, на третий день моего пребывания в Голтее.

Прошло две ночи после полнолуния, и город был тщательно обыскан. Никаких признаков живых гоблинов обнаружено не было. Вся армия была вынуждена обыскивать дом за домом в поисках следов «погружения», но груды земли и камней, которые остались бы после таких раскопок, просто не были найдены.

Поздно вечером мы с Полом сидели в саду на крыше после его встреч с Прагматик и секунд-генералом Самерой дом Винеску. Сад находился в доме, который она заняла. Ее муж, капитан ее личной охраны, остался снаружи, у двери на уровне улицы. Мне это показалось большим злоупотреблением его доверием, если мои подозрения относительно нее и Поля были верны, но я знаю, что я необычно чувствительна к обману и предательству. Большинство людей примирились с реалиями человеческой натуры, и это делает их повседневную жизнь более комфортной. Я все еще пытаюсь этому научиться. Я стараюсь помнить, что не несу ответственности за поступки других и не должна их осуждать. Но для меня это очень тяжело, особенно когда они ведут себя как ублюдки.

В защиту Поля могу сказать, что секунд-генерал женщина смелая и умная, к тому же высокая, хорошо сложенная и на нее приятно смотреть; так что, если он делает что-то неразумное и недоброе, я предполагаю, что у него мог бы быть и худший вкус на этот счет.

— Вы вызывали меня, терция-генерал? — спросила я, как только Солмон провел меня на крышу.

Поль встал, и секунд-генерал сделала то же самое.

— Я пригласил тебя, Гальвича. В этом нет ничего официального, пожалуйста, расслабься.

— И добро пожаловать, — сказала секунд-генерал. — Сегодня вечером я Самера.

Было хорошее вино и еда, как всегда, для генералов и их гостей.

Я съела то, что мне предложили, поскольку это было семейным делом, хотя и положила в сумку истрийскую колбаску для Иносенты.

Почти полная луна ярко светила над прекрасным городом, который мы могли отлично видеть с этой крыши. Начался золень, лето было в самом разгаре.

Мы немного поговорили о пустяках, а затем Поль сказал:

— Я хотел сообщить тебе, что завтра твоя ланза отправится в путь. Небольшая группа кусачих нападает на фермеров, пытающихся доставить продовольствие в город. Как ты можешь себе представить, пройдет совсем немного времени, и фермеры совсем перестанут приезжать, даже если мы будем покупать яйца по медяку за штуку и платить золотом за тощих коз. Мы думаем, что гоблинов-налетчиков достаточно мало, чтобы вы могли с ними справиться; ваш отряд движется быстро, и у вас будет возможность увидеть, не напугают ли птицы Наших Друзей снова. Завтра вам будет сообщено все это официально.

— Тогда, почему?..

— Может брат захотеть увидеть сестру? — спросил он, протягивая мне руку.

Прежде чем она умрет, подумала я.

Наша миссия не будет заключаться в том, чтобы пройтись босиком по мягкой траве.

Но я поняла, что это необходимо.

Я кивнула и вложила свою руку в его.

В тот вечер мы много говорили, и он рассказал мне о трудностях, стоящих перед армией.

Например, теперь, когда Голтей был возвращен, жители города, которые прятались в деревнях, возвращались обратно. Некоторые возвращались в свои старые дома и даже открывали такие предприятия, которые могли бы обслуживать армию, хотя это и оказалось кошмаром бюрократии. Как доказать, кому что принадлежало раньше? Я ожидала, что война будет похожа на смерть, оружие и марширующих солдат, и так оно и было; но я не думала, что увижу целые батальоны клерков, сидящих за столиками на улице, которых уговаривают или на которых кричат, когда они просматривают налоговые документы, спеша накрыть бумаги клеенкой, когда идет летний дождь. Я и представить себе не могла, что увижу, как мужчин и дам вешают за мошенничество, в то время как нас убивают монстры. Но эшафот был сооружен, и семь тел уже раскачивались возле столов клерков и длинных рядов служащих перед ними. У двоих из казненных были вывески с надписью дезертир; дальше убийца, насильник и наркоторговец; и еще у двоих — мошенник.

Но многие из тех, кто приезжал в Голтей в те первые дни золеня, не предъявляли никаких претензий. Они были просто беженцами, надеявшимися, что их приютят и накормят. Беженцы создали за воротами своего рода второй город, открытый солнцу и дождю. Прагматик оказалась перед ужасной дилеммой — истощить продовольственные запасы нашей огромной армии или прогнать эти голодающие орды прочь.

Она нашла золотую середину.

Она решила заставить их работать.

Это помогло бы укрепить Голтей настолько, чтобы удовлетворить потребности Его Величества и накормить только тех, кто работал.

И вот, в течение следующих дней беженцы, годные к тяжелому труду, отправлялись в Лес Арласк и рубили бревна для заграждений, временных стен и кольев для рва.

Конечно, от выполнения этого плана зависело то, будут ли оставшиеся фермеры чувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы приносить нам еду.

От меня не ускользнуло, что наш отряд должен был уничтожить этих налетчиков до того, как они лишат нас и без того небольшого запаса фермерских товаров, на которые мы полагались.

Мы собирались сразиться с гоблинами, чтобы прокормить этот город.

Бывают и более худшие причины умереть.

30

Во второй раз я увидела королеву Галлардии, когда наша ланза с птицами маршировала по городу. Это был кольцевой день, четвертое число золеня. Она лично пригласила в город тысячи беженцев и проследила за их расселением. Военные палатки были установлены на старом кешийском ипподроме, а также на берегах реки, в тени деревьев на южной окраине города, недалеко от квартала кожевников и красильщиков, куда свозили грязное белье для стирки. Позже я услышала, что Мирейя поссорилась с верховным жрецом Сата из-за того, что тот не позволил ей использовать огромное Хранилище тайн в качестве жилья. Он сказал: «Простите меня, королева-консорт, но я не могу нарушить святость храма Сата ни по какой причине. Поскольку, как говорят, вы в первую очередь служите галлардийской богине Нерен, возможно, вам неизвестен Завет сохранения, заключенный между Сатом и его детьми, поэтому я могу простить вас за предложение нарушить доверие, оказанное нам Королем света, и наложить руку на его физические тайны. Если бы вы знали то, что известно его слугам, вы бы утешились, ибо сила этого могущественнейшего бога велика, а любовь, которую он питает к человечеству, очевидна. Я не могу открыть Хранилище никому, кроме коллег-жрецов Сата. Если это не понравится королю, он может приказать мне уйти в отставку». Мирейя сказала: «Возможно, ваш бог так любит своих детей, что ему невыносима мысль о том, что они укрыты от его жгучего взгляда, который высасывает из них воду и жизненные силы без возможности укрыться в тени. Мы не все так привыкли лежать на солнце, как ваши священнослужители, на руках которых нет мозолей. Но я не богослов и оставлю этот вопрос на вашей совести».

В настоящий момент королева Мирейя стояла в стороне от своей стражи и придворных дам у огромного котла в северной части города. Она позволила своей обезьянке побродить среди группы детей галлардийцев, ожидающих своей очереди на суп. Обезьяна взбиралась на детей, усаживалась им на головы, дарила камни, а затем забирала их обратно. Я слышала, как они смеялись тем смехом детей, которые забыли о своих проблемах, хотя бы на мгновение. Я невольно улыбнулась, несмотря на то, что знала, куда несут меня ноги.

Затем, — хотя я и не была уверена, что это произошло на самом деле, — обезьянка указала пальцем на нас.

— Он указал на тебя, — скажет мне позже Мирейя.

Королева улыбнулась мне и медленно кивнула — словно монарх признал рыцаря. Я ответила тем же, страшась того, что, должно быть, подумала Иносента. Но Иносента всегда была хорошей подругой и знала все, что было у меня на сердце. Никто и никогда не знал, как успокоить меня лучше, чем она.

— Ты видела королеву? — спросила она.

— Да, — сказала я, чувствуя, как краснеют мои щеки.

— Думаю, я ей нравлюсь.

Мой смех был девичьим и благодарным.

Иносента сняла с меня шлем, взъерошила мне волосы, затем снова надела шлем задом наперед.

Больше ничего не нужно было говорить.

На этой войне у меня было три брата.

И одна близкая, хорошая сестра.

Мы вышли из Голтея через северные ворота, называемые Ворота гончих, потому что эта дорога вела в Арвиз и другие города-крепости на севере Галлардии, о которых я уже упоминала и которые называются Гончие Мура. Белая дорога, проложенная Кешем, проходит здесь примерно вдоль реки Арв. Никто не знает, как кешийцы передвигали камни для этой дороги —они больше, чем все, из чего мы строим сегодня. Я смотрела на дорогу, думая о том, как когда-то по этим самым камням ходили слоны, и вспомнила, что одна из главных улиц Голтея называется Слоновий марш. Я была глубоко очарована этим городом. Жаль, что я не смогла увидеть Голтей в его лучшее время, до начала войн. Я подумала о том, как естественно выглядела здесь Мирейя, хотя она родилась спантийкой. Было в ней что-то более артистичное, чем в других жительницах моей страны, и более грациозное. Ее сила была мягкой, в том старом стиле, который, как мне кажется, этот мир теряет. Видеть, как дама помогает другим, как она кормит, как позволяет своей злой обезьянке щипать и забавлять детей, — это так же сильно, как стоять с мечом и щитом, только по-другому. Это вдохновляет. Я хотела бы помогать ей. Я не умела готовить еду или обрабатывать раны, но я знала, как пользоваться спадином, и мне хотелось быть рядом с ней и следить за тем, чтобы она была в безопасности, делая эти более нежные, но полезные и необходимые вещи.

Но потом мне снова пришло в голову, что она околдовывает меня, и я позволила себе разозлиться, потому что это было легче, чем думать, что я могу…

— Влюбиться до опупения.

— Что?

— Вот именно, — сказала Иносента. — Выбрось из головы все, что тебе кажется приятным, и будь начеку. Мы ищем гоблинов-налетчиков, а они мастера устраивать засады.

— Извини, — смущенно сказала я, понимая, что она права.

Она игриво подтолкнула меня локтем, а затем стала серьезной.

Время игр закончилось.

Мы пришли на ферму, и к нам подошли дама и маленький мальчик.

Они отвели нас на тропинку, бегущую между фермами, где видели кусачих.

Судя по следам, которые показал нам мальчик, там было пятьдесят или даже больше Наших врагов и, по меньшей мере, шесть хряков. Нам рассказывали о боевых хряках, но я никогда их не видела — те, которых мы поймали в Карраске, были ломовыми животными, их использовали так же, как мы используем быков.

Это было что-то другое.

И мы были не единственными, кто искал или находил их.

Вот пример трудностей, с которыми приходится сталкиваться командующим армиями многих стран в одном деле — генерал Дальних знамен из Антера тоже отправил отряд на поиски налетчиков.

Мы нашли антерцев на берегу реки, и они были в ужасном состоянии. Сначала я подумала, что у них понос, потому что все они лежали, покрытые потом, а некоторые без одежды и доспехов. Потом я увидела, что некоторые из них были ранены. Некоторые из них были мертвы. Одна умерла, сунув голову в реку, а остальные были слишком слабы, чтобы ее вытащить.

Иносента поняла это раньше меня.

— Поцелуй Сата, — сказала она.

Эти северяне в своих сборчатых и стеганых доспехах погибли от жары. Их кожа была блестяще-розовой, красной или опасно белой. Никто из них толком не говорил по-испантийски, и никто из нас не говорил по-антерски, но несколько человек прилично говорили по-галлардски, и они рассказали Алисенн, что произошло.

Они попали в засаду.

Они начали с полной роты из ста человек, в основном с цепами и парой десятков арбалетов, которыми пользовались дамы.

Кусачие стреляли в них из-за деревьев, и дамы с арбалетами укрылись в канаве на обочине тропы, чтобы вести ответный огонь, и эта канава служила хорошим прикрытием. Затем они услышали скрип, и прежде, чем они успели убежать, дерево, которое подпилили кусачие, упало прямо в канаву, убив восемь или девять человек. Отряд побежал и потерял остатки арбалетчиц из-за отравленных болтов кусачих, хотя мужчины с цепами и дамы были хорошо защищены. Именно тогда хряки и их вооруженные копьями всадники нанесли удар.

— Цеп хорош, чтобы сразить гоблина, но он не подходит для чертовых свиней, — перевела для нас Алисенн.

Одиннадцать подушка-рыцарей — это все, что осталось.

— И мы ушли только потому, что им понадобилось время, чтобы захватить остальных живыми.

Я вспомнила, как мычали заключенные-люди в тележке с мясом.

До сих пор жалею, что мы не перерезали им глотки.

Я подумывала о том, чтобы сделать это для подушка-рыцарей.

Я бы хотела, чтобы у меня было немного горького меда Поля и я могла бы раздать его антерцам, чтобы облегчить им переход и уберечь от животов гоблинов.

Они были слишком слабы, чтобы вернуться в Голтей.

Нува положила нож на колени самой сильной на вид женщины и сказала Алисенн, чтобы та перевела:

— Мы не можем оставаться с вами. Не дайте им взять вас живыми.

Антерка сжала нож в розовом кулаке и сказала по-испантийски:

— Убейте их, пожалуйста.

И Нува ответила:

— Убьем.

Я думаю о последующих событиях как о Битве свиней.

После нее я стала другой.

Мы шли по их следам час, может быть, два. Стояла невыносимая жара, так как начало золеня — это в точности середина лета и самое жаркое время года. Солнце палило вовсю, и было много пыли. Как и прежде, первыми всполошились птицы, а затем мы почувствовали запах гоблинов. Нам повезло, что горячий ветерок дул нам в лицо, а не в спину, иначе они бы узнали о нас первыми. Мы пригнулись и двинулись вперед, к группе фермерских построек. Алисенн, отличная охотница, двигалась тише всех, поэтому она поползла вперед, на четвереньках, и вскоре вернулась, кивая и показывая пальцами. Пятьдесят гоблинов, шесть хряков и, с отвращением на лице, едят.

Мы надели на руки щиты так тихо, как только могли, достали оружие и выставили птиц прямо перед собой. Когда мы завернули за угол каменного амбара, я увидела зрелище, которое не смогу забыть. Да, многие из них ели, но другие, может быть, шесть гоблинов, стояли двумя группами и играли в игру, в которой один изо всех сил бросал человеческую голову другой группе, и те бросались ловить ее на копье.

Как только голову ловили, они использовали копье, чтобы бросить ее назад.

Если голова была брошена высоко или на большой скорости, она могла упасть с такой силой, что проломила бы себе череп и мозги вытекли бы наружу, разрушив «мяч».

Я думаю, что команда гоблинов, которая не смогла нанести удар в голову и предотвратить это, что-то теряла, возможно, очко или какой-то разыгранный предмет. Я слышала, что они играют в азартные игры.

Рядом лежала куча таких изуродованных голов, одна, помню, смотрела почти на меня, челюсть у нее была не на том месте, отвисла, как будто она была глубоко разочарована.

Ты можешь в это поверить, спантийка? Как они здесь со мной обошлись и оставили мою разбитую голову на солнце на съедение мухам?

Я не была уверена, была ли это женщина или маленький мальчик.

Неподалеку другой гоблин длинным зазубренным ножом перерезал шею старику, чьи скрещенные ноги подрагивали от усилий кусачего.

Меня тошнило от жары, от запаха гоблинов и от того факта, что я действительно видела эту сцену своими глазами, что она не исчезла, когда я моргнула.

Я почувствовала, как мои зубы обнажились, наполовину от гнева, наполовину от ужаса.

В этот самый день моя голова могла бы стать мячом для гоблинского спорта. Я представила себе, как моя голова взлетает, гоблинское копье ловит ее, пронзает тонкую кость моего виска, как часть моего мозга вываливается наружу, а язык изо рта, как язык коровы. Эта мысль смутила меня, но потом я подумала, что меня там не будет, и я не буду смущаться или даже видеть эту сцену. И это меня встревожило.

Где я тогда буду?

Просто исчезну, как пламя задутой свечи.

И что с того?

Это так плохо?

Но сейчас я была солдатом.

И у меня были приказы, которые я должна выполнять.

Но не так-то просто действовать, когда твое тело знает, какая судьба ждет тебя в нескольких шагах.

Я раньше хорошо сражалась, но зрелище голов и копий чуть не убило меня.

Я пошла вперед на слабых ногах вместе с остальными, но мои щит и меч, казалось, весили по пятьдесят фунтов каждый.

И тут они нас учуяли.

Они пролаяли какую-то хрень, стали хрипеть и шипеть.

Такие звуки рождают ужасные сны.

Затрещали арбалеты, и не менее трех болтов ударились в мой щит и зазвенели о шлем. Кусачие отступили, оставив на том месте, где они ели, жуткое месиво из человеческих останков, роняя пакеты с грибами, которые они передавали по кругу. Один кусачий стрелял из арбалета, держа голову за длинные светлые волосы, щеки и уши у которой были обглоданы, один глаз вытаращен.

Вкус наших щек гоблинам нравится почти так же, как вкус наших бедер.

Нува закричала и бросилась к нему.

Кусачий пробыл там слишком долго, и ее птица, Олуша, забрала его. Больше никаких щек дам для него. Пошел он нахуй, как и все остальные.

Мне нужен перерыв, я все еще злюсь, когда вспоминаю.

И отчасти меня злит то, что я была в ужасе.

Я не знаю, что произошло в следующие мгновения.

Я не знаю, то ли мы столкнулись с ними, то ли они с нами.

Но я знаю, что в меня ударили.

Моя голова.

Что-то ударило меня по голове, сильно, причинив боль, несмотря на шлем и подшлемник.

Кто-то окликнул меня по имени.

Я услышала фырканье и сопение их хряков, и увидела, как один из них брыкался и отбивался от птиц.

Наши птицы не кричали, как раньше.

У меня закружилась голова от жары и пыли.

Что-то еще ударило меня по голове, и я развернулась.

Одна дама лежала на земле, ее челюсть оторвана, зубы валялись рядом в луже крови. Она была городской девушкой, из Севеды, у нее были маленькие собачки, о которых она много рассказывала.

Ее собачки больше не будут брать мяса с ее тарелки; из бедра их хозяйки приготовят бифштексы для гоблинов-наемников.

Я налетела на что-то и споткнулся.

Я хотела позвать помогите. Я заплакала. Я почувствовала вкус собственной крови во рту — я прикусила губу, меня ударили?

Да, по голове.

Я была в замешательстве и ужасе.

Кто-то позвал меня по имени.

Я подняла глаза.

Ланза была в строю, но я была вне его. Это до сих пор приходит ко мне в снах, это ощущение, что все остальные, кроме меня, находятся там, где им положено быть, когда надвигается опасность.

Это был самый сильный страх, который я когда-либо испытывала, или когда-либо испытаю.

Я была одна на поле и увидела, как приближается моя смерть. Я увидела Дал-Гаату. Она стояла на спине хряка размером с небольшую корову, несущегося на меня. Клыки хряка были опущены, его бочкообразное тело было покрыто кожей с шипами, по ногам текла кровь, потому что внутри его брони тоже были шипы, чтобы придавать ему зловещий вид.

Но именно она привлекала к себе внимание.

— Гальва!

Ее крылья орла-стервятника были развернуты во всю ширь, шире, чем у корвида, которую я в шутку называла «Костлявой», потому что это слово звучало как ее имя, и о боги, я обидела ее этим, и теперь она лично пришла взять меня, хотя раньше она щадила меня ради Иносенты, ведь Иносента была ее служанкой, но я была недостойна, она меня испытывала и я сломалась, и теперь, в этот момент я умирала, солнце за ее спиной, Сат за ее спиной, бессильный, тень от ее крыльев черна и движется по сухой земле как-то замедленно но приближается ко мне.

— Гальва! Произнеси слова! Сейчас же!

Иносента.

Какие слова?

О.

Эти слова.

— Короткая жизнь, — сказала я дрожащим голосом.

— Скажи их искренне!

Приближается, приближается, ее черный меч направлен на меня, ее лицо скелета, ее черные волосы, черные как у королевы, развеваются позади нее невероятно длинные на горячем дыхании ветра словно дуновение из печи для выпечки хлеба, ее волосы свадебный шлейф ее глаза просто дыры в которых ничего нет этот страх эта неудача были со мной всегда как дочь герцога образец в Галлардии ничто, ничто в глазах Дал-Гааты.

— НУ, ТЫ, СОПЛИВАЯ СУЧКА! КОРОТКАЯ ЖИЗНЬ!

Иносента.

Она нарушила строй и бросилась ко мне.

Она тоже умрет, если я ничего не предприму.

Я выкрикнула эти слова, горячие слезы в моих глазах.

— КОРОТКАЯ ЖИЗНЬ, КРОВАВАЯ РУКА!

Дал-Гаата исчезла.

На спине атакующего хряка стоял гоблин, в сапогах с направленными вниз гвоздями.

Держа в одной руке поводья хряка, а в другой копье, он приближался ко мне.

В моих заплаканных глазах все расплывалось от жары, но внутри я была неподвижна, как стоячая вода.

Я упала на спину, избежав наконечника копья, нацеленного мне в сердце. Он мог бы пронзить кольчугу, пронзить мою грудь. Но я двигалась очень быстро. Я упала на спину движением, которое отрабатывала сотни раз, ударив рукой со щитом, чтобы смягчить падение, и одновременно нанесла сильный удар снизу вверх, почти параллельно земле, под броню хряка.

Одна из ног хряка ударила меня по лицу, когда я ее срезала.

Хряк и гоблин рухнули, подняв много пыли и вереща.

Мой удар также выпотрошил хряка.

Теперь он бился и рвал клыками своего всадника, а затем начал его топтать, превращая гоблина в месиво из собственных внутренностей.

Затем хряк умер прямо на нем.

Я встала, смаргивая с глаз кровь хряка, и услышал, как кричит одна дама из моей ланза. Затем птицы тоже закричали, и это навело ужас на Нашего врага.

Некоторые гоблины бежали, некоторые сражались, но большинство из них стояли неподвижно, готовясь к убийству, и смотрели, такие же испуганные и застывшие, как и я.

И тогда я поняла.

Когда ты произносишь эти слова и посвящаешь себя ей, ты больше не видишь ее в виде смерти.

Ты ею становишься.

Твои враги видят ее, а не тебя.

Я зарезала одиннадцать.

Я была спокойна.

Я была там, где должна была быть.

А потом все потемнело.

31

Великая Леди не взяла меня к себе, конечно.

Мне пришлось провести несколько дней, приходя в себя от своих ран, которые были не из легких, и, поскольку нет ничего интересного в том, как дама лежит в постели и старается не слишком сильно двигать головой, я поделюсь еще одним письмом от моего Амиэля.

Обращай внимание на каждое слово, ему осталось написать совсем немного.

Фульвир объявил, что ему не удалось создать зелье невидимости, но он сделал это по-молровянски, что означало успех.

— Сейчас у меня есть три флакона вещества, которое никоим образом не сделает того, кто выпьет его чашку, невидимым в течение шести-восьми часов. Я дал его козлу, и я бы показал животное вам, чтобы доказать, что зелье работает, но я не могу найти этого козла. Теперь нужно попробовать его на индивидууме.

Люди-собаки, которые выполняли самые черные задачи Фульвира, начали скулить, страдая от противоречивого желания угодить хозяину и неприязни к приему лекарства. Я поднял руку.

— Ты, Амиэль дом Брага?

— Да, мастер Фульвир.

— А что мне сказать твоему отцу, если ты умрешь?

— Вы бы не дали зелье мне, если бы думали, что я могу умереть. Но вы можете дать его другим, а это нечестно по отношению к ним.

Он постарался не улыбнуться, отчего у него был такой вид, будто он напился, но я знал, что доставил ему удовольствие.

— Тогда подойди и выпей, мой маленький Сторонник равноправия.

— Я так и сделаю, сэр, если мне будет позволено покинуть дом и отправиться в Голтей в таком состоянии.

— Что? Почему? Тебе не нужно подглядывать за женщинами в бане, ты можешь позволить себе шлюху.

— Мне не нужна шлюха, сэр.

— Порадуй себя. Но проследи, чтобы ты закончил подкрадываться и подглядывать к первому часу утра и вернулся сюда, чтобы я мог посмотреть, что с тобой будет. Или, по крайней мере, услышать, что с тобой будет.

И вот я выпил чашку, которую он приготовил для меня, ожидая, что вкус будет неприятным, поскольку Фульвир всю неделю работал в своей мастерской, используя те неприятные компоненты, которые я ему приносил, и от которых исходил ужасный запах. Я был приятно удивлен, что зелье пахло мятой и медом, хотя вкус, который последовал за первым впечатлением, был терпким и густым.

— Ну и как? — спросил Фульвир, приподняв бровь.

Я услышал фырканье и втягивание носом за дверью.

— Не так уж и плохо, — сказал я, хотя и чувствовал, что кривлюсь.

— Интересно, — сказал Фульвир. — Не кажется ли тебе знакомым этот вкус?

— Некоторые нотки да. Мята и мед. Но в целом — нет.

— Хорошо.

— Это влияет на его эффективность?

— Нет.

— Молровянское нет или настоящее нет?

— Настоящее и правдивое нет. На эффективность напитка совершенно не влияет твоя реакция на его вкус. На самом деле, он уже начинает действовать.

Я поднял руку, волнуясь при мысли, что она может быть полупрозрачной.

Это было не так.

— Не вижу разницы.

— Я должен был сказать тебе, что ты не сможешь. Заклинание воздействует на восприятие других людей, на их ожидания.

— Но оно работает?

Он внимательно посмотрел на меня, потирая бороду, а затем кивнул.

— Поздравляю, теперь ты полностью невидим.

Чтобы убедиться в этом, я пересек комнату. Он проследил за мной взглядом.

— Вы все еще можете меня видеть, — сказал я.

— Я вижу твою одежду.

— Но если заклинание влияет на зрение других, почему одежда имеет значение?

— Твоей рубашка выпила это чертово зелье?

За дверью снова послышались звуки животных.

— Ну? — спросил он.

Я разделся.

Я обошел его по кругу, двигаясь на цыпочках, чтобы меня не услышали.

Он не проследил за мной взглядом.

И вот я пошел по тропинке через Лес Арласк в Голтей, невидимый, обнаженный, если не считать ботинок и чулков. Я попытался обойтись без них, но без практики выходить на улицу босиком больно, и вскоре, вернувшись, я обнаружил, что Фульвир предвидел это и оставил мои ботинки у входной двери для меня. Вскоре после того, как я ушел, я понял, что натру мозоли на такой долгой прогулке, если не надену чулки. Поэтому я вернулся и постучал, чтобы никого не удивить, открыв дверь.

— Да, — сказал он изнутри, но не открыл дверь.

— Мои чулки. Я должен их надеть.

— Конечно, — сказал он. Его голос прозвучал напряженно и сдавленно, и мне только тогда пришло в голову, что магия чего-то стоит тому, кто ее творит, и что ему, возможно, больно.

Он не пригласил меня войти.

Вместо этого, через мгновение, дверь приоткрылась, и появились мои самые удобные чулки из монтабрекольской шерсти, зажатые в его пальцах. Я взял их и надел, пожалев, что он не дал мне хлопковую пару, поскольку день был очень жарким, но потом решил, что мне будет гораздо удобнее, поскольку для остальных частей меня одежда не нужна.

— С вами все в порядке, мастер Фульвир? — спросил я.

— Да, — снова сказал он все тем же напряженным голосом.

И я ушел.

Вскоре я увидел двух идущих галлардийских дам, обе несли на спинах связки хвороста для растопки. К моему удивлению, они посмотрели прямо на меня, а затем скорчили испуганные лица.

Но потом я все понял.

Я бы тоже испугался, увидев пару бесхозных ботинок и темно-оранжевых шерстяных чулок, идущих по дороге. Я сбросил ботинки и попытался снять чулки, но они были влажными от пота, и мне пришлось присесть, испачкав самое неудобное место. Но было уже слишком поздно. Женщины побросали свои вязанки хвороста и убежали тем же путем, что и пришли, при этом одна из них завизжала. Я повесил чулки на дерево и решил, что придется натереть мозоли.

Если я увижу кого-нибудь еще, я спрячу ноги.

Буквально через несколько мгновений на тропинке показался очень старый человек с мотыгой на плече. Я сбросил ботинки и замер на месте. Он начал показывать на меня пальцем и ругаться по-галлардски, и мне пришло в голову, что он, должно быть, заметил мои ботинки.

Я перешел дорогу, медленно, чтобы не поднимать пыль.

Он смотрел прямо на меня, когда я это делал.

Хуже того, он смотрел прямо на интимные части моего тела.

Я думаю, что они чувствовали себя так же неуютно, как и я, потому что они, казалось, осознавали весь этот солнечный свет и внимание и прилагали некоторые усилия, чтобы спрятаться в моем теле.

Ты, наверное, уже догадалась, что я вовсе не был невидимым ни для кого и никогда им не был.

— Черт возьми! — закричал я, а потом добавил: — Блин! Блин! Блин!

Должно быть, в тот момент я выглядел еще более безумным, потому что старик теперь держал мотыгу более деловым тоном и говорил еще более сердито, чем раньше. Меня особенно беспокоили его случайные жесты в сторону моего члена.

Я подошел к своим ботинкам, но старик не позволил мне их надеть.

— Пошел ты, Фульвир! — сказал я и бросился бежать.

Представь мое удивление, когда я врезался головой во что-то невидимое, опрокинул это и тоже упал.

Теперь на дороге появился сам Фульвир, совершенно голый, заливающийся смехом и держащийся за бока.

Настоящий невидимка и безумный насильник, это было больше, чем старик мог выдержать, и он бросился наутек. Довольно быстро для человека его лет, я бы сказал. Удивительно, что его еще не призвали в армию; они забирали всех, кто был способен пройти несколько шагов, не останавливаясь, чтобы перевести дух.

Как бы я ни был взбешен, мне тоже пришлось рассмеяться.

Но затем мое лицо исказилось от ужаса и отвращения.

— Что я выпил?

Он засмеялся так громко, что смех перешел в кашель.

— Нет, — сказал я. — Пожалуйста, нет.

— Из-за чего ты так злишься? — спросил он между приступами кашля, которые звучали угрожающе. — Тебе же не пришлось дрочить на кроликов.

Если возможно смеяться и испытывать рвоту одновременно, то именно это я и сделал.

— Хорошо, — сказал он, наконец отдышавшись. — Пойдем домой.

Он двинулся дальше.

— Подождите, у вас нет какого-нибудь заклинания или чего-нибудь в этом роде?

— Я мог бы снова стать невидимым, если ты предпочитаешь побыть в одиночестве.

— Нет, я имел в виду перевезти нас.

— Зачем? Это меньше чем в миле отсюда.

Я подобрал свои ботинки и пошел за ним.

Вскоре я нашел свои чулки. Я надел один из них поверх своей наготы и предложил ему другой.

Он поблагодарил меня и надел его как шляпу.

Когда мы подошли к разбросанным связкам хвороста, он поднял одну связку и, используя веревки, которыми они были связаны, перекинул ее через спину, а затем велел мне проделать то же самое с другой.

— Зачем тратить их впустую? — спросил он.

Я хотел бы написать, что это было последнее, что заслуживало внимания в этом приключении, но это было не так. Недалеко от нашего арендованного дома он остановился и понюхал воздух. Затем он посмотрел на необработанное поле, заросшее сорняками.

Фульвир трижды махнул на него левой рукой, как ты могла бы стряхнуть воду после плавания.

Я услышал нечеловеческий скрежет и щелчки, а затем порыв горячего ветра и шипение. В воздух поднялись столбы дыма. Я насчитал девять. Один гоблин сумел подняться из своей засады, пылая бело-голубым пламенем, но затем рухнул.

— Поздравляю, — сказал Фульвир горящим гоблинам, — вы меня нашли. Желаю вам много радости.

Тут до нас донесся запах, и я споткнулся, но Фульвир взял меня за локоть и повел домой.

Когда мы вернулись в дом, в котором поселились неподалеку от Голтея, Фульвир стал двигаться медленнее. Сжигание гоблинов, хотя и было недоступно большинству из тех, кто называет себя магами, не входило в число его великих магических способностей и не давалось даром. Оказавшись за дверью, он оделся, торжественно удалил зуб и положил его в карман халата, затем прополоскал рот холодным чаем, чтобы смыть кровь.

— Пустяки, я могу отрастить его обратно.

— И сколько вам это будет стоить? — спросил я, надевая штаны.

— А, ты учишься. Возможно, некоторой боли в желудке, но я могу ее облегчить.

— И сколько это будет стоить? — спросил я, наслаждаясь игрой.

— У меня будет ассистент, который задает слишком много вопросов, но, по крайней мере, я смогу развлечься, злоупотребляя его доверием, которое дается слишком легко.

— Итак, магия — это заимствование одного, чтобы расплатиться другим, — сказал я, неуклюже выдавая очередной вопрос за утверждение.

Он, казалось, вспомнил о чулке цвета ржавчины у себя на голове, сорвал его и бросил мне.

— Постоянно. Иногда стоимость магии кажется слишком высокой, но маг не может отказаться от ее использования, как игрок не может пройти мимо стола для игры в кости. А теперь ты продолжишь одеваться или действительно хочешь незаметно отправиться в Голтей сегодня вечером?

32

Меня разбудил звук женского голоса.

Она ничего не говорила. Она просто издавала приятный звук. Моя голова болела так сильно, что я не хотела открывать глаза, хотя, по красноте за закрытыми веками, знала, что сейчас день.

Звук продолжался некоторое время, и это было так успокаивающе, что я снова заснула.

Когда я снова проснулась, звук продолжался.

Я приоткрыла глаза и увидел, что свет был не таким плохим, как я опасалась — приглушенный занавесками, он лился через высокое узкое окно. Легкий ветер был просто теплым, а не горячим, и это подсказало мне, что сейчас утро.

Я увидела пучки полевых цветов на маленьком столике.

Я увидела ноги женщины, вытянутые вдоль стены, босые, пальцы ног указывали в потолок. Потом ступни изогнулись, и в потолок стали указывать пятки. Обладательница этих ног была довольно гибкой.

Я что-то пробормотала, но мой рот еще плохо работал.

Пение прекратилось.

— Повторите, пожалуйста, — произнес молодой голос.

— Это. Действительно. Гелион?

Она рассмеялась.

Ноги грациозно оторвались от стены, и на их место быстро поднялась молодая женщина лет шестнадцати.

— Разве я мужчина, чтобы петь гелион? Неужели моя кожа обгорела, как корочка пирога?

Ее светло-каштановые волосы были коротко подстрижены и перехвачены на лбу белой льняной лентой с выцветшей зеленой эмблемой в виде веточки листьев спереди. Монахиня? Я огляделась в поисках какого-нибудь символа или знамени и обнаружила на стене слева от себя деревянную руку, сжимающую веточку с листьями — изображение было нарисовано на зеленом стекле и оправлено медной проволокой.

— Что? — спросила я. У нее был галлардийский акцент, но легкий. Ее испантийский был совершенен.

— Извините, я бросила вам вызов, чтобы проверить, готов ли ваш мозг к работе. Как мне сказали, вас сильно ударили. Я — сестра Зеленой тропы, и я пела вам песню, дарующую здоровье по милости госпожи леса и сада. В этом месте мы не служим Сату. Вы находитесь в больнице Эссельве Дарительницы, в Голтее. В Испантии ее называют Сельвея, хотя ее единственное аббатство находится в Цестии, на Кассенском море. Довольно далеко от Браги. Но красивое, с несравненными садами целебных трав, а также цветами, которые просто песня для глаз. Я думаю, Цестия — ваш самый красивый город, но я неравнодушна к воде и фонтанам. Вы знаете свое западное побережье?

— Когда-то.

— Если вы имеете в виду, что когда-то были там, поднимите левую руку. Если вы имеете в виду, что когда-то знали его, поднимите правую руку.

Я подняла левую руку.

— Имя, — сказала я.

— Если вы имеете в виду свое имя, поднимите левую руку.

Я на мгновение задумалась, затем подняла правую руку.

— Мое имя не имеет значения. Я недостойный сосуд для Эссельве. Но если вам хочется называть меня как-нибудь...

Тогда я не узнала ее имени, потому что заснула, пока она говорила.

Когда я снова проснулся, была уже ночь, и другая девушка произносила приятные звуки, стоя вверх ногами.

— Какой сегодня день? Что случилось? — спросила я, теперь мой рот работал лучше.

Девушка встала и сказала с сильным акцентом:

— Я искать Панч.

В своем затуманенном мозгу я подумала, что она хочет найти Панчела, коня моего деда.

Блондинка вернулась через мгновение, протирая заспанные глаза. Она несла фонарь с тремя свечами внутри. Она поставила его на стол, отодвинув в сторону кувшин с полевыми цветами.

— Панчел? — спросила я.

— Нет, просто Панч, это я.

— Что случилось?

— Вы проспали три дня, и мы боялись, что вы можете не проснуться. По словам вашей рыжеволосой подруги, вас довольно сильно ударили топором по голове. Я имею в виду, что вас ударили топором, но также и то, что у вашей подруги был топор. Я не слишком помогаю вам с этой болтовней, так? В любом случае, ваш шлем спас вам жизнь. Мы думаем, что у вас была трещина в черепе, но сейчас он, кажется, цел, и теперь, когда вы проснулись, мы посмотрим, что от вас осталось. Если ваши мозги не перепутались, вы быстро выздоровеете. Лично я полна надежды, так как я лечила множество ранений в голову, и ваши глаза уже стали ярче и умнее, чем были. Последствия такой травмы могут быть затяжными, но я верю, что вы сможете продолжить свою темную работу для вашей темной богини. Вы ведь служите ей, верно? Костлявой Женщине?

Я сказала «Да», и это прозвучало громче, чем я хотела.

— Что ж, ее цели совпадают с целями моей госпожи, пока вы практикуетесь в нанесении увечий гоблинам, которые добились великого достижения — они ведут себя с людьми хуже, чем мы друг с другом. Пожалуйста, уничтожьте их всех, чтобы вы могли вернуться к истреблению людей, как того желает ваша богиня. Похоже, вы неплохо начали. В городе ходят слухи о вас и ваших птицах. Несколько фермеров, находясь в укрытии, стали свидетелями ваших подвигов. Никто никогда не видел, чтобы гоблины так убегали.

Она указала на множество полевых цветов на столике.

— Это от тех, кто видел, что́ вы сделали, а также от тех, кто просто слышал. Мы прогнали остальных, чтобы не потерять вас в зелени. Но была одна, которой мы не посмели отказать, как бы осторожно она ни подходила к нам и как бы ни старалась, чтобы ее просьба не звучала как приказ.

Теперь она указала на розу лавандового цвета. К ее стеблю была прикреплена небольшая деревянная статуэтка.

Это была обезьянка.

Я рассмеялась, но моя голова в то время не годилась для смеха.

— Такие, как вы, не жалуются, что является так себе достоинством, но голова у вас болит довольно сильно, верно?

Я пожала плечами.

— Я так и думала. Боль, скорее всего, скоро прекратится.

— Что я могу сделать?

— Чтобы почувствовать себя лучше? Это зависит от того, насколько лучше вам хотелось бы себя чувствовать. Во-первых, двигайтесь медленно какое-то время, не поднимайте ничего тяжелого, не сражайтесь. Никаких потрясений или сотрясений. Вы меня понимаете?

Я кивнула.

— Далее, если вы настроены серьезно, перестаньте пить вино. Вы пьете больше, чем следует, как и большинство солдат. Это видно по глазам. Все видно по глазам. Также ешьте рыбу и морепродукты, но не ешьте мясо животных. Эссельве их любит и дарует здоровье тем, кто их бережет.

— Этого не случится.

— Я знаю. Но вы спросили.

— А как насчет рыбы?

— Извините?

— Она любит овец и коров, но как насчет чертовых рыб? Они, что, морковки, которые плавают?

— Наша теплая кровь привязывает нас к овцам и крупному рогатому скоту. И прежде чем вы спросите: «А как насчет цыплят?», я отвечу, что она любит их, как и рыбу, но их употребление в пищу менее вредно для нас, менее вредно чем мясо наших собратьев, которые телятся, выкармливают телят и производят молоко.

— Возможно, мне стоит прислушаться к мнению такой умной женщины. Ваш испантийский лучше моего. Вы выросли в моей стране?

— Нет. Но я провела пятнадцать лет в госпитале-аббатстве в Цестии, куда привозили людей с затяжными травмами, полученными во время Войны молотильщиков.

— То есть... вы выросли там.

Она лучезарно улыбнулась и сказала:

— Нет.

— Но вы... — начала было я, но слова убежали из меня и я показала на ее девичье лицо.

— У вашей богини свои тайны, у моей — свои. Она предстает в образе старухи, но ее всегда изображают с детьми. Она любит молодость, потому что в молодости — здоровье, и у некоторых из тех, кто хорошо служит ей, зима становится короче, а весна длиннее. Если бы мы выкрикивали кредо перед началом дня, это могло бы быть «Долгая жизнь, нежная рука».

33

Я рад сообщить, что, когда человек на самом деле невидим, он не может видеть самого себя, поэтому тот, кого уже обманули, может чувствовать себя увереннее.

Я проглотил по-настоящему ужасный на вкус напиток, которым меня снабдил Фульвир, сначала спросив, знаю ли я свой вес. Я высказал свое предположение. Он оглядел меня с ног до головы, затем сказал, что я ошибаюсь, и скорректировал дозу, добавив в мой бокал несколько капель чего-то пахучего, что, казалось, светилось угольками пойманных мной светлячков.

Прошло почти полчаса, прежде чем начался эффект. Сначала мою кожу неприятно защипало, а затем щипки, казалось, проникли в мои кости. Я не исчез, как думал, а, скорее, стал прозрачным по частям. Сначала мое туловище, а затем и конечности. Последними исчезли кончики пальцев.

— Кажется, меня сейчас стошнит, — сказал я.

— Не смей разбрызгивать мое зелье, Амиэль Нут дом Брага, — сказал он, но я мог бы сказать, что он смотрел в ту сторону, откуда доносился мой голос, а не на меня.

Я боролся и допил напиток до конца.

Кто рассказал ему о моем семейном прозвище?

Он делал заметки, пока я стоял, не зная, что делать.

Наконец, он спросил:

— Ты все еще здесь?

— Да, — ответил я.

— Почему? Неважно, это хорошо, что ты смущенно замешкался, когда я явно больше не нуждался в тебе. Я чуть не забыл, что у меня есть еще кое-что, что поможет тебе совершить преступление, которое задумал. Ты его хочешь?

— Не знаю, мастер Фульвир.

— Ты его хочешь.

Теперь он протянул мне что-то вроде соломинки.

Я взял ее с некоторым трудом, потому что не мог видеть своих рук — к этому нужно было привыкнуть.

— Если ты будешь вдыхать через ее, то будешь втягивать в себя все звуки, которые могут при этом возникнуть. Если ты будешь ходить, делая вдох, и стоять неподвижно, выдыхая, ты останешься совершенно незамеченным. Встретишь ли ты собак? Или гоблинов?

— Я... так не думаю?

— Тогда я не буду тратить впустую свое средство от обонятельной скрытности, его довольно неприятно готовить.

Чтобы проверить дыхательную соломинку, я сделал глубокий вдох, во время которого уронил на пол маленькую медную чашечку. Я видел, как она упала, даже почувствовал вибрацию босыми ногами. Но чашечка не издала ни звука.

— Хорошо, — сказал он.

Он немного подождал, прежде чем сказать:

— А теперь убирайся!

Я не доставил ему удовольствия ответить, просто позволил ему спросить себя, не обращался ли он к пустой комнате. Я подышал через соломинку, держа обувь подальше от его глаз, затем открыл и закрыл дверь так бесшумно, как будто находился под водой.

От шести до восьми часов, сказал он.

Мне потребовалось почти сорок минут, чтобы дойти до стен Голтея, и к этому времени, как я и опасался, я сильно натер ноги в обуви без чулок. Я разулся, спрятал обувь за камнем и подошел к воротам. Я на мгновение заколебался, собираясь с духом, и в результате на меня напал рой сбитых с толку мух, которые начали кружиться вокруг меня. Как только я отважился выйти, мне не составило труда пройти мимо охранников у ворот — двух злобно выглядевших и скучающих бабушек, одетых в плохо сидящие, пропитанные потом бригандины, вероятно, снятые с мертвых. Мне потребовалось меньше четверти часа, чтобы пробраться сквозь редкие группы голтейцев и иностранных солдат, идущих по своим делам, и найти центр города: разрушенную крепость, Поле цветов, храм Сата и его Хранилище тайн. Я подошел к скоплению королевских шатров; здесь было много стражников, и они были более бдительны. Я не верил, что меня могут поймать, пока я не издам ни звука и не стану видимым, но, если бы это произошло, они бы подумали, что я ассасин. В городе было тихо. Я слышал тихое журчание Арва за развалинами Замка восьмерок. На другой стороне большой площади я увидел жрецов у Хранилища тайн, размахивающих кадильницами и призывающих всех нас посмотреть, как солнце садится за реку, а их бог отправляется на свой ночной покой. Я побродил вокруг, определяя, какие шатры принадлежат тем или иным королям или принцам; я неплохо разбираюсь во флагах и геральдике. Конечно, больше всего привлекал внимание шатер Его Величества короля Галлардии, сам по себе размером с особняк, украшенный золотой парчой и прекрасными изображениями. Изнутри доносились музыка и смех, но я решил осмотреть местность, прежде чем попытаться войти. Я думал, что именно здесь может быть мой брат, но было бы трудно пробраться туда незамеченным.

Сначала я хотел попытать счастья в другом месте.

Чего я хотел здесь, среди шатров великих и могущественных?

Я хотел увидеть дедушкин щит.

Я хотел этого, хотя и понимал, что в магических вещах есть что-то такое, что заставляет слишком сильно думать о них, и что я, возможно, нахожусь под таким заклятием.

Я не хотел им владеть.

Я не был солдатом.

Но моя сестра была, и щит принадлежал ей.

Но что я, на самом деле, делал здесь, в своем укрытии невидимости?

Надеялся ли я образумить своего упрямого, избалованного пьяницу-брата и уговорить его исполнить желание отца и отдать щит Гальве?

Или я действительно собирался его забрать?

Нет.

Хотя от этой мысли волосы у меня на шее и руках встали дыбом, у меня не хватало для этого мужества.

Я всего лишь хотел увидеть Рот Бури и убедиться, что он все еще у Миги.

По крайней мере, так я себе говорил.

У меня был неприятный момент, когда группа антерских рыцарей, выполнявших какое-то поручение, направилась ко мне по узкому проходу между шатрами, заставив меня взобраться на столб шатра, который стал раскачиваться, и кто-то в нем крикнул «Ай». Как только рыцари ушли — и я тоже ушел на приличное расстояние, — из шатра вышла пара брайсийских лучников. Я дико испугался, что они могут начать пускать стрелы, но я успокоил себя, рассудив, что, поскольку шатры расположены так близко, они не захотят использовать эти тяжелые боевые луки без четкой цели, чтобы не проткнуть задницу какой-нибудь королевской особы и тем самым развалить альянс.

В другой раз я испугался, что истрийский рыцарь, по какой-то причине надевшая доспехи только на ноги, повела своих гончих прогуляться на закате к реке. Может быть, собаки потребовали, чтобы их выгуляли, пока она одевалась? За ней трусцой бежал мальчик-слуга. Один из псов почуял меня и посмотрел прямо на меня, издав пару неуверенных тявканий, поскольку его глаза и нос выдавали противоречивые сигналы. Его хозяйка, которой не терпелось полюбоваться великолепием заката на берегу Арва с его зеркальной водой, тянула его за поводок, пока он не подчинился. Мальчик-слуга смотрел на меня дольше, чем мне хотелось бы, но потом тоже пошел следом.

Я осознал, что мне придется начать заглядывать в палатки, если я хочу исключить присутствие Мигаеда за пределами переполненного королевского шатра, поэтому я собрался с духом, чувствуя себя грязным, но решительным. Я подумал, что хорошей отправной точкой могло бы стать скопление небольших, но все же роскошных шатров рядом с королевским, в квартале галлардийцев. Я заглянул в несколько из них и сначала увидел только пожилых дворян-галлардийцев, которые проводили вечер за едой, тихо беседуя и наблюдая за слугами, которые наводили порядок; потом я наткнулся на пожилую женщину, занимающуюся оральными ласками с мужчиной в сложном сценическом гриме и до меня дошел поистине неприличный характер моих подглядываний. Я закрыл клапан шатра так быстро, как только осмелился. Мне было так стыдно, что я уже была готов отказаться от своей затеи, когда увидел трех богато одетых молодых людей, которые, спотыкаясь, вышли на вымощенный чистым булыжником участок с водостоком, ведущим в канализацию. На счет три по-галлардийски (ai, du, troy) все начали мочиться. У одного из них струя не потекла, и этот мужчина вздохнул, бросил две золотые монеты и снова зашнуровал бриджи. Двое других начали ослабевать. Один мужчина выругался и напрягся, но в конце концов высох, как раз перед тем, как другой сделал то же самое. Мужчина, занявший второе место, бросил одну золотую монету, хотя ему потребовалось некоторое время, чтобы расплатиться и зашнуровать бриджи, потому что у него была только одна рука. Третий мужчина, смеясь, подобрал все три монеты, а также сорвал маленький цветок, который пробивался сквозь щели.

Он встряхнул деньги, затем отбросил их в сторону, вытер руки о штаны, чуть не споткнувшись о ножны своего меча.

Мигаед.

Во всем своем великолепии.

Щита с ним не было, и он был без доспехов.

Я последовал за ними.

Все трое направились к шатру короля.

Прямо за углом от двери, вне поля зрения четырех изысканно одетых, но выглядевших боеспособными королевских гвардейцев, которые стояли возле нее, Мигаед и его новые друзья-галлардийцы пригладили волосы и отряхнулись, попытались перестать хихикать, как будто им всем было по тринадцать, а не по тридцать с небольшим. К счастью, дверь в этот шатер была распахнута настежь, чтобы впустить легкий ветерок. Я смог проскользнуть внутрь вслед за этими пьяницами, вдыхая запахи их вина, бренди, пота, мочи, мазей для волос и дорогих духов. Первый зал этого шатра — иначе как залом его не назовешь — был освещен таким количеством масляных ламп и хороших свечей, какого я никогда не видел в одной комнате. Стены шатра были увешаны гобеленами, на которых были изображены созревший виноград, рыцари, сражающиеся с гигантами, и различные боги, наслаждающиеся любовными играми; самой заметной из них была Нерен с лавандовыми глазами, сидящая на откинутом женском лице и в экстазе обнимающая два лишенных тел половых члена.

Король Галлардии, Лувейн, восседал во главе большого стола, на котором громоздились деньги, карты и медные кубки с монетами. Мужчины и дамы, принадлежащие к высшему слою общества, играли в то, что выглядело как две отдельные напряженные игры в «Башни». Мигаед и его друзья заняли свои места и начали делать ставки. Карлик в королевской короне сидел верхом на опрокинутой винной бочке, как будто это был слон, и, похоже, рассказывал о карточной игре. Несмотря на открытую дверь и другие открытые клапаны шатра, воздух был горячим и густым.

Я втягивал воздух через тростинку, шел, останавливался, втягивал и снова шел, пока не оказался совсем рядом со своим братом. Его карты в «Башнях» были ужасны: четыре «солдата», только одна «пчела»; все они почти умирали от голода. Но, казалось, его это не волновало. Он прекрасно проводил время. Я огляделся вокруг в поисках дедушкиного щита, но не увидел его.

Стоит ли мне попытаться найти его шатер и посмотреть на щит?

Или мне лучше остаться здесь, в этом логове роскоши, вина и остроумия?

К счастью, невезение Мигаеда и его плохая игра решили проблему для меня, потому что за те полчаса, что я пробыл в королевском шатре, его куча денег быстро уменьшилась.

Король, увидев это, сказал по-испантийски:

— Наш будущий зять, возможно вам следует завершить вечер? Кажется, удача от вас отвернулась.

— Только от части меня, Ваше Величество, — ответил Мигаед.

Теперь заговорил карлик на бочке, тоже по-испантийски, хотя и с антерским акцентом:

— Если вы оставите на этом столе все состояние Браги, никому не нужно будет жениться на вас.

— К счастью, мой маленький друг, — невнятно пробормотал Мигаед, — состояние Браги не поместится ни на этом, ни на любом другом столе.

— Сикст-генерал, — сказал карлик, — мы построим стол побольше, и вы увидите, что поместится. Но если удача будет и дальше срать вам в корзину, то очень скоро ваши монеты не наполнят и мой гроб.

Зал взорвался смехом, и мне на самом деле стало жаль Мигаеда. Король никогда не выдаст свою дочь замуж за такого шута. Тогда что же он делает? Подбрасывает приманку, чтобы армии Испантии приняли на себя основную тяжесть войны?

— Успокойся, Ханц, — сказал король. — Нам очень нравится этот человек. Возвращайтесь домой, дом Брага.

— Да, и сразу же возвращайтесь с еще большими деньгами, — сказал однорукий галлардиец, с которым Мигаед писал, возможно, какой-нибудь кузен Лувейна, поскольку у него были слишком большие глаза такой же формы.

Мигаед поднял палец в воздух, как бы говоря: Это именно то, что мне нужно, и направился к двери.

— Идите спать! — сказал приятный король, смеясь, зная, что Мигаед этого не сделает.

Что за игру он затеял?

Почему он не выдал дочь замуж за Поля, если хотел дом Брага в конуре? Поль храбрый, умеренный в своих пороках, успешный.

Но, конечно. Конечно. Поль не наследник, так же как и я.

Не имеет никакого значения, младше ли ты на десять лет или двенадцать месяцев, старший сын — бог-король в глазах отца-испантийца, какими бы ни были его качества. Если бы Имельда родила Поля за год до Мигаеда, а не наоборот, тогда Мигаед мог бы бегать за шлюхами и проигрывать свои карманные деньги, а когда с этим будет покончено, пойти попрошайничать. Но, как старший, он может использовать обещанный ключ от отцовских хранилищ, и, учитывая состояние герцога Брага, перед ним не закроется ни одна дверь.

Я выскользнул из шатра, чтобы последовать за Мигаедом, и вскоре он, петляя по лабиринту павильонов, нашел дверь в свой шатер. Его слуга, Педру, поприветствовал его, предложив воды. Он не взял воду, но вошел в шатер, и я, дыша в соломинку, последовал за ним тихо, как во сне.

Это был прекрасный шатер, вероятно, одолженный королем Лувейном, красного цвета в честь Испантии и размером с коттедж. Я относился к Педру с некоторой симпатией. Он был немного младше меня, умный, хорошо организованный мальчик, сын бедного отца, который был только рад видеть своего сына где-то служащим, а не стоящим с копьем в руках. Педру носил множество мешочков и обладал талантом доставать предметы и заставлять их исчезать, не роясь в них и даже не делая вид, что что-то ищет. Этот талант он продемонстрировал и сейчас, вручив своему хозяину ключ от сундука с деньгами, но не без того, чтобы сначала не спросить:

— Вы уверены, сикст-генерал?

Мигаед был уверен.

Он зачерпнул пригоршню серебряных и золотых монет — отцу Педру понадобился бы целый год, чтобы заработать их, — помучился над ними и положил примерно треть обратно, стоя на коленях и покачиваясь. Он засунул уменьшившуюся корм для игры в кошель на поясе и пристально посмотрел на что-то с другой стороны своей кровати.

Прислоненное к стене шатра.

Рот бури.

Слишком величественный даже для этого прекрасного шатра.

Слишком хороший для своего нынешнего владельца.

Мигаед подошел к нему, облизывая губы.

Нет, подумал я, не делай этого, Миги.

Я подумал об этом так сильно, как никогда ни о чем не думал я подумал — это было похоже на крик.

Но он наклонился к великолепному щиту.

Поднял его.

И понес Рот бури в сторону карточной игры, бушевавшей в шатре короля Лувейна.

34

В тот вечер, когда Амиэль прокрался в шатер короля Галлардии, а затем в шатер нашего старшего брата, я ответила на зов королевы. Возможно, зов — неправильное слово. К розе, которую Мирейя оставила для меня в госпитале, была прикреплена записка, написанная на почти прозрачной бумаге, обернутой вокруг стебля и зажатой в руке вырезанной из дерева обезьянки.

Имел ли солдат из ланзы ворон

К воровству подобный дар

Что взгляд королевы похитил он

Одетый в военный скарб?

Кто тебе разрешил, кто тебе приказал

Кто покой мой позволил тебе нарушать?

Настоял, чтобы взор на тебя мой упал.

Я твоей красоте не смогла отказать.

Твои звезды войны грудь пронзили мою

У меня нет щита, нет кольчуги с броней

Чтоб спасти мое бедное сердце в бою,

Из которого, знаю, не уйти мне живой.

И боюсь я узнать, что пронзила твой глаз,

Та ж стрела, что доселе не ранила нас.

Несмотря на мое ограниченное образование в области литературы, я знала, благодаря Амиэлю, как распознать сонет. Но мне никогда раньше не писали сонетов, и уж точно не любовных. Это было признание в любви, верно? Была ли какая-нибудь возможность понять это по-другому?

Нет.

Другой возможности не было.

Особенно учитывая слова, написанные внизу красивой бумажки.

Статуя Нерен

Слоновий марш

Восемь часов

День твоей выписки

Все дозволено, ничего не ожидается

Не призыв, не приказ.

Предложение.

Мое сердце забилось быстрее.

Дыхание участилось.

Я испытывала очень приятное предвкушение, вспоминая лицо Мирейи и ее глаза, маленькие медные листочки в макияже вокруг глаз, ее босые ступни, выскользнувшие из тапочек и поджатые под себя. Ее волосы, черные, как самая плодородная почва.

Была ли бумага магической?

Потому что это было бы крайне нечестно.

Я разозлилась там, в своей больничной палате, и с шипением выпустила воздух изо рта.

Панч заглянула ко мне.

— Какое шипение! Мы можем отпустить вас сегодня? Я имею в виду, что ваша кровать нужна, но только не в том случае, если вы собираетесь превратиться в дракона.

— Нет. То есть, да. Подождите, сегодня? Меня отпустят сегодня?

— Да. В течение часа. Ваш череп сросся. У вас нет проблем с речью или с использованием конечностей. Наша магия сделала вас крепче, чем вы бы были без нее, хотя каждый день, когда вы воздержитесь от ударов или падений, вы будете на один день ближе к полному исцелению. Как я уже сказала, могут возникнуть и другие проблемы, но у нас нет места, чтобы оставить вас, пока вы будете с ними разбираться.

Это меня поразило.

— Кстати, — спросила я, — почему мне поселили здесь, а не в лагере для лечения?

— Вы дочь герцога, так? И сестра генерала. Ваше лечение было хорошо оплачено.

Это меня обеспокоило. Конечно, я была рада, что так быстро поправляюсь, но делать исключения для меня казалось слабостью. И, кроме того, я была без сознания и не имела ни малейшего представления о том, куда меня отвезут и какие деньги будут потрачены на мое лечение.

— Значит, эта ваша богиня-целительница — наемница?

— Мы живем в мире наемников. Эссельве делает в нем все, что в ее силах. Когда к нам поступает состоятельный пациент, чтобы воспользоваться нашим искусством, мы включаем в расчет помощь двум бедным пациентам. Мы не можем помочь всем, но это не мешает нам помогать тем, кому мы можем. Особенно талантливым в военном деле, потому что такие люди нужны так срочно, что это едва ли можно выразить словами. Вам пришлось бы лежать в лагере много недель, чтобы добиться того, что мы сделали для вас за несколько дней. А теперь убирайтесь отсюда, дракон, и скормите огню еще больше кусачих. Было приятно с вами познакомиться.

Мне не нужно было являться в мой лагерь до утра, так что я могла встретиться с королевой.

Или нет.

В любом случае, я бы хотела принять ванну.

Я скучала по Иносенте и другим членам моей ланзы, и особенно по моим птицам. Но я также буду скучать по уединению и покою этой комнаты. Невозможно переоценить, какой роскошью является чистая постель и собственная комната для солдата в походе. Прогуливаясь по городу Голтей, который возвращался к жизни после того, как его осквернили и опустошили, я чувствовала себя одним из тех крабов, которые невидимы в панцире, но без него совершенно открыты всему миру.

Баня была бы в самый раз.

В городе была открыта только одна, так что можешь себе представить, как там было многолюдно.

Мне было все равно.

Я простояла два часа в очереди длиной в квартал.

Пока я ждала, я слышала, как лучники, копейщики-дамы и рыцари, которые ждали так же, как и я, разговаривали по-новому, чего я раньше не слышала. Они говорили о том, как пытались найти вино, о парнях или девушках, которые им нравились, или о красоте города. Они отпускали шутки в адрес Нашего врага. Это были солдаты, которые впервые за долгое время чуть-чуть отодвинули смерть.

Было приятно это слышать.

После того как я оплатила вход в баню, я оставила свою одежду и доспехи, которые больница любезно почистила, в гардеробе у входа. С мылом, полотенцем и кошельком на шее я направилась к переполненным термам, в которых солдаты отдыхали, мылись и даже познавали друг друга плотским образом. Огни едва справлялись со скоплением людей, поэтому вода была только теплой, а не горячей. Меня часто толкали, и мои уши страдали от громкого хвастовства и плохого пения. На меня уставилась женщина с затравленным видом, у которой отсутствовала нижняя губа, что придавало ей сходство с собакой. Затем я увидела мальчика, который только что впервые побывал в бою и не мог унять дрожь. Я обняла его, полагая, что его чувства искренни, но была готов врезать ему кулаком по горлу, если он приблизит ко мне свой член или попытается до меня дотронуться. Он этого не сделал. Я сказала ему, что он храбрый, и поцеловала его в макушку, но потом ушла, чтобы попытаться найти место, где можно было бы побыть в одиночестве.

Там была одна очень жаркая парилка, и я некоторое время посидела в ней, завернувшись в полотенце, наслаждаясь красочными изразцами с изображением птиц и цветов.

Девушка с одной деревянной ногой подошла ко мне, играя на флейте, и попросила чаевые, и я дала ей медяк. Я снова заплатила медяк девушке, продававшей различные ароматные мази. Та, что пахла кедром и черным перцем, была довольно дорогой, но мне понравилась, поэтому, после того как я заплатила, она намазала этой мазью самые болезненные места на моей нижней челюсти и подмышки.