Война

Пролог

Итак, карета везла меня на встречу с владыкой дэйрдринов. В глаза мои закапали сок белладонны в достаточном количестве, и я ослеп. Нет, полная тьма не наступила — я видел очень мутные, колышущиеся тени, похожие на призраков снов. Две тени по бокам — это битюги-охранники, и еще тень — на другой лавке, я мог бы достать ее носком ботинка, если бы меня не связали. Это юркий прощелыга, очевидный координатор, доверенное лицо великого прозреца.

Я видел лишь тени. В соке белладонны содержится атропин — его раньше закапывали прямо на зрачки, чтобы смотреть глазное дно на предмет разных патологий. Атропин вызывает мидриаз — расширение зрачков, от чего все вокруг делается как в тумане. Даже я, неуч, помню со школы — водили меня к окулисту в свое время, очки он мне выписывал, было дело, а я, вундеркинд, живо интересовался, что это со мной делают и как это называется.

Сейчас я уже не особенно боялся. Еще пару недель назад, в ранние моменты вживания в этот мир, страх был бы в разы сильнее, он бы накрыл и обездвижил. Теперь же, сполна усвоив психологию местных силовиков, я понимал — раз не убили сразу, значит, хотят поговорить, хотят — возможно! — договориться. В любом ином случае меня бы сразу прикончили, так же, как стремились убить тогда, подле Леса Костей, когда мы всем отрядом улепетывали от дворян из фракций…

А сейчас меня везут, чтобы поговорить. И договориться.

Ну, значит, поговорим. Ну, значит, договоримся.

Еще раз напомнил себе: все эти религиозные или политические фанатики всего лишь подножие, просто обслуживают интересы безжалостных бизнесменов на вершине пирамиды. И великий прозрец — я готов дать на отсечение правую, рабочую руку! — точно такой же бизнесмен, а не свихнутый фанатик. Впрочем, бизнесмен особого типа — бизнесмен безжалостный. Он способен уничтожить всех, кто встанет на его пути.

Карета ехала по бездорожью около получаса, и все эти полчаса дэйрдрины не проронили ни слова, лишь глупо сопели битюги, время от времени подпирая меня плечами. Наконец, залаяли собаки, и по истошному лаю, а также безумному квохтанию кур, гоготу гусей, я уяснил, что привезли меня в деревню, в которой масса пришлых, и что тут думать, пришлые — это дэйрдрины. Хозяйничают как у себя дома, беспокоят собак и домашнюю скотину. Может, грабят. Может, сожгут деревеньку, как Малые Родники, на развалины которых мы наткнулись с Амарой в самом начале мое пути. Дэйрдрины теперь — сила.

Карета остановилась, хлопнула дверца. Мелькнула тень: юркий дэйрдрин, очевидно, вышел за инструкциями, поскольку оба битюга по-прежнему сжимали меня литыми плечами. Прошло минут десять, дверца вновь хлопнула.

— Волочи его, во славу нежити и тьмы! — буркнул юркий. — Эх-х, язва-голод!

— Во славу! — слитно промолвили громилы. — Язва-голод, во славу, язва-голод, во славу!

Чертовы поганые мантры, дурманящие сознание.

Меня не слишком грубо вытащили из кареты и поволокли куда-то. Скрипнула дверь, пахнуло густым, слежавшимся воздухом с ароматами очага, пива, какого-то — по большей части, съедобного — варева. Из прохладного света меня втащили в объятия теплой тьмы. Корчма или трактир, вот куда меня привели.

Усадили, бросили на скрипучую лавку. Дали положить на стол связанные руки. Я моргал, видел только шевеление теней, тер слезящиеся от напряжения глаза. Вот одна тень опустилась за стол напротив меня. Кашлянула, сказала голосом, который был смутно — только смутно! — знаком:

— А вы ушлый, господин архканцлер, ваше сиятельство.

Я решил не подавать вид, что частично узнал голос. Принадлежал он человеку, с которым я уже имел сомнительное счастье говорить — и, возможно, не раз. Кому конкретно — тут я сильно затруднялся с ответом. Ясно только, что человек передо мной — тот самый великий прозрец, — умело меняет голос, как делают актеры. Но тембр, обертона — они ведь как отпечатки пальцев — все равно смутно знакомы, все равно можно попытаться вспомнить… Это кто-то из дворцовых вельмож! Но кто?

— В чем же моя… ушлость?

Прозрец рассмеялся сухенько.

— Да практически во всем. Из Леса Костей вон, вышли без урона для себя… Кронкера убили. А ведь Кронкер — первейший фехтовальщик Санкструма. Признайтесь, умеете владеть шпагой?

— Нет, — честно ответил я.

— Ну, ну, Торнхелл… Я наводил о вас справки. В своем медвежьем углу вы слыли отменным забиякой. Однако я раскусил вашу игру. Вы прикинулись дурачком, неумехой, крейном прикинулись. А зачем? Чтобы спокойно претворить в жизнь свои планы. И, собственно, вам удалось задуманное.

— Не понимаю, о чем вы…

Голос прозреца стал тонким и резким, как хлыст:

— Бросьте! Кончайте юлить, Торнхелл! Ревинзер олух, но маг не самый чахлый. Я видел его демонстрацию в Коронном совете: он трижды применил к вам заклятие, а вы? Вы даже почесать зад не изволили! Чихнули, не более, а ведь вас должно было перекрутить в ужасных корчах, как и всякого крейна! И тогда я понял вашу игру. Все просто: вы прикинулись дурачком-неумехой, крейном прикинулись. Как же хитро вы провели болвана Аджи! Натянули нос пройдохе самоуверенному. Это был высочайший класс! Вы убедили его и прочих лидеров фракций в том, что вы крейн, который не разумеет внутренних раскладов, и наложили лапу на всю власть в Санкструме.

Прекрасно, я кое-что узнал: значит, ты играешь не на стороне Простых, хотя… Может и на стороне Простых, просто Аджи кажется тебе именно пройдохой и ты его презираешь. Но ты и не вполне самостоятельный игрок, у тебя соратники в Коронном совете, и ты был там — и я тебя, скорее всего, видел. Узнать бы по голосу… Ну, где же этот миг озарения?

Озарение не изволило явиться.

Я сказал прямо:

— Я планировал обеспечить законную передачу власти новому императору. Это мое единственное желание.

— Ох, не шутите так грубо, вам не идут грубые шутки. Ну, скучно же, Торнхелл. В ваших руках все три основные печати государства, наверняка, и Большой имперской массу листов наштамповали — а вписать туда можно что угодно, верно же?

Я сделал вид, что задумался. Ответил после некоторой паузы, будто бы решившись говорить начистоту:

— Вас не даром называют прозрецом…

— Великим прозрецом!

— Великим, согласен…

— Новый император… если он будет избран… — Тут прозрец сделал ироническую паузу, словно сомневался в этом, — будет вашей марионеткой, так ведь, Торнхелл? По крайней мере, на два года он станет вашей марионеткой, и Коронный совет не сможет этому помешать… Но это в случае, если императором станете не вы.

Я снова взял паузу, усиленно моргая. Тени, вижу только тени. Сбоку какой-то источник света — вроде бы окно. И этот истошный лай собак…

— Что ж, вы меня открыли… Смысла запираться я не вижу. Да, я — Аран Торнхелл. Легенда о крейне была придумана, чтобы ввести в обман фракции, и, прежде всего, Таренкса Аджи, который активно мне противодействовал. Чего вы от меня хотите?

Теперь прозрец взял паузу. Очевидно, не ожидал, что я сдамся настолько быстро. А я подумал, что он не ведает о том, что именно Таренкс Аджи, Ревинзер и Анира Най санкционировали мое вселение в тело Торнхелла. Все-таки, он не знал многого, этот великий прозрец. Одна из фракций, к которой он примкнул, вела с ним свою игру, не показывала ему все политические расклады.

— Ответьте мне на несколько вопросов.

— Смотря какие вопросы…

— О, поверьте, при желании вы ответите на любые вопросы… Сок белладонны в глазах, это ведь только начало… допроса… Если вы заартачитесь, Торнхелл…

— Если я заартачусь — то чем дело кончится? Пыткой?

Он засмеялся сухо, пошевелился — светлая тень на фоне глубокой тьмы. Кажется, за спиной его никого не было; восприятие мое обострилось, и я ощущал, что в трактире сейчас только мы вдвоем. Эх, мне бы чуточку зрения!

Прозрец вдруг вскочил, колыхнулся смутный силуэт. Оказался рядом. Сказал проникновенно, прямо в ухо:

— Зачем же пытки, Торнхелл. Ну, правда — зачем пытки? Вульгарно, грубо… Мы натрем ваше тело мазью из белладонны и мандрагорового корня. — Вот здесь. — Моего сердца коснулась ладонь, прохладная даже сквозь рубашку. — И здесь. — Ладонь пробежала по спине вдоль позвоночника. — О, вижу, Кронкер, все же, вас здорово поцарапал… Хотя… где же раны? Хм, странно, странно… Вижу кровь, но царапин нет… Ах да, мазь. От нее вам станет скверно, но вместе с тем, путы воли ослабнут, и вы расскажете что угодно кому угодно… Потом вы будете страдать, мазь ужасно сильна, и чем больше мази наносится, тем человеку впоследствии хуже… Многие даже умирают, да… И при этом умирают в муках. Пена изо рта, корчи, ужасное зрелище, доложу я вам. Но вы человек сильный, вы просто будете страдать, и вскоре поправитесь…

Голос принадлежит человеку средних лет, несомненно, образованному и умному. Садистских интонаций не слышно. И ни грамма безумия, отличающего маньяков типа Ренквиста. Это был голос делового человека. Хитрого, умного бизнесмена. Не Доктор Зло, о нет — просто беспринципный и предельно жестокий делатель денег и умножитель своей власти вне рамок какой-либо идеологии, вне рамок какого-либо патриотизма или национального чувства. Он снова отошел к своей лавке, уселся, пробарабанил пальцами по столу.

— Ну же?

Я сказал негромко:

— Страдать, конечно, не хотелось бы…

— Ну, и замечательно. Значит, будете говорить?

— Задавайте вопросы.

— Вы умны, Торнхелл, умны… Значит, легенда о кровожадном болване…

— Всего лишь легенда, чтобы напугать фракции.

— Очень, очень интересно. С Дремлином Крау это решили?

Покойный лидер Великих… Как удачно, что его прикончил Таренкс Аджи! Теперь можно списать на мертвеца очень многое, если не все. Однако нельзя отвечать очевидными фразами, неправда должна быть… правдивой…

— Не только. Они собрали целый совет. Там был и Лонго Месафир, нынешний глава…

— Ваша нынешняя пешка!

— Вот пешкой… я бы не рискнул его назвать. Он бойкий… Весьма своеволен.

— Ой, бросьте, Торнхелл! Ой, бросьте! — Голос снова вытянулся жалящих хлыстом: — Отвечайте на мои вопросы четко и не юлите! Не нужно оправдываться, вы смешны при этой маленькой лжи! Значит, там же, на совете, было решено разыграть партию крейна?

Правдивую неправду… Только так… У прозреца есть несомненные шпионы среди Великих, однако на низовом уровне. Наверху никого нет. И прозрец сейчас проверяет информацию своих низовых шпионов. А я ему подыгрываю.

— Нет. Это было решено позже.

— Когда позже? Дремлин Крау еще раз ездил в ваш медвежий угол?

Я кивнул, пошевелив затекшими кистями рук. Упаковали меня так плотненько, что еще чуть-чуть — и конечности начнут отмирать.

Великий прозрец вздохнул:

— Ладно… Старый шаркун Блоджетт был там?

Блоджетт??? Старый, обшарпанный секретарь — птица столь высокого полета??? О черт… Хотя почему я удивляюсь. То, что меня плотно посадили под колпак с самого начала — этого и следовало, в общем, ожидать. Странно, если бы было по другому. Но Блоджетт… Значит, он из Великих и просто играл свою роль… Значит, и он видит во мне императора?

— Отвечайте, Торнхелл!

— Этот хитрец везде пролезет. Был. Хоть и жаловался на свой ревматизм. Растряс кости по Серому тракту.

Великий прозрец хохотнул. И снова что-то знакомое почудилось мне в его смутной фигуре. Где же, когда я с ним столкнулся? То, что он присутствовал на Коронном совете, это ясно, но на чьей стороне он играл? Несомненно — я общался с ним ранее. И, возможно, не один раз. Хм. А не покойный ли это Накрау Диос, скажем? Разыграл свою смерть, так бывает, когда задница начинает пригорать по серьезному поводу? С Лайдло Сегерром я не общался, так что этого покойника смело списываем со счетов.

Великий прозрец пошевелился, что-то забулькало. Я услышал, как он пьет, учуял аромат виски Бришера. Кажется, лидеру дэйрдринов принесли мою флягу.

Я поднял руки и вытер слезы с глаз тыльной стороной кисти.

Он выпил, даже не крякнул, как бывает, когда впервые пьешь напитки крепостью несколько выше, чем у вина. Очевидно, пробовал ранее. А может прозрец и есть — Бришер? Да нет, чушь собачья, ерунда… Бришер на стороне присяги — это я сам видел, и не разыгрывает простачка — а таковым и является. Поправка: Бришер — великолепный и благородный простак, чья приязнь и дружеские чувства очень помогли мне. А вот прозрец — умен, образован и явно играет на стороне Умеренных, теперь мне уже ясно. Значит, его креатура — принц Мармедион, а ближайший соратник — Трастилл Маорай.

А может, он и есть — Маорай? Нет, глупая версия: Маорай не слишком рассуждающий бык, не способный к каким-либо тонкостям. Прет напролом, воет. Норовит поддеть на рога.

Прозрец спросил вкрадчиво:

— Очень хотите стать императором, Торнхелл?

Так… скользкая дорожка. Что ответить?

— Великие нарисовали мне чудные перспективы…

— М-да? А сами вы, когда прибыли в Норатор и осмотрелись, что ощутили? Вы же умный человек, ну, не дурак, это ведь сразу видно!

— Перспективы выглядят весьма… подержанно.

— Вот, вот здесь вы подобрали верное слово, архканцлер! Страна-то разваливается. Фракции враждуют, префекты провинций совершенно потеряли стыд и смотрят куда угодно, но не в сторону правящего дома. Нужна сильная рука, или, по крайней мере, единая, жесткая власть, направляемая из одного центра. Так ведь? Иначе Санкструм превратится в груду трухи.

Я кивнул. Тут слов не требовалось: прозрец высказал мою мысль.

Великий прозрец молвил, снова превратив голос в тонкий жалящий хлыст:

— Где лежит завещание Растара?

Я ответил сразу, без паузы — чтобы не подумал, что я пытаюсь солгать, подбираю ответ:

— Где-то у Великих. В руки мне его не дали.

— Просто показали?

— Да.

— Хм… Почему-то я вам верю, Торнхелл. Почему-то верю. Вы умны, но все же бесхитростны в какой-то мере… Хотя и деятельны, очень деятельны. — В голосе его прозвучало плохо скрытое самолюбование. Явно считал себя мудрецом высочайшей категории. — Я даже не хочу вас пытать. Верю, просто верю. Завещание написано, разумеется, от руки?

— Да. Писал Растар. Почерк неровный, прыгающий, страшный. Почерк умирающего человека.

— И печать проставлена?

— Да. Оттиск Большой имперской печати. Подпись императора. Все — как полагается.

— Вот как. Я, признаться, думал, что завещание — это пугалка для прочих фракций.

А правда — существует ли завещание Растара? Или его выдумали Великие для каких-то своих целей? И — минутку! — чье имя вписано в завещание? Неужели наследником объявлен Варвест? Прозрец не спрашивает, видимо, знает. И почему в таком случае Великие делают ставку на меня как на императора? Стоп-стоп, а не играют ли они со мной, чтобы отвлечь прочие фракции от завещания, где стоит имя Варвеста? Ничего мне не ясно… Темна вода во облацех… Похоже, Великие используют меня как обманку, оттянув все силы фракций на персону архканцлера, вон даже великий прозрец купился. То есть я — расходная пешка, что называется — expendable material. Сначала Простые перехватили меня вместе с Белеком и создали крейна — затем Великие, поняв, что я крейн и каши со мной не сваришь — решили разыграть прочие фракции перед балом.

Прозрец сказал вкрадчиво:

— Вижу, задумались.

— Задумался, — ответил я искренне. — Что вы еще хотите услышать?

— Пожалуй, это все, Торнхелл. Завещание существует и будет оглашено на балу, чего многие опасаются. Однако теперь, заполучив вас, я и мои соратники могут расслабиться.

— Какова будет моя судьба?

— О, она в надежных руках. И вы можете не беспокоиться, архканцлер. Я не стану вас пытать или, паче того, лишать жизни. Просидите до бала в Нораторе. Затем, после оглашения завещания, подпишете отречение в пользу принца Мармедиона. А также сложите с себя — строго добровольно! — архканцлерские полномочия. Это несколько позже, когда принц войдет в права и завладеет Большой имперской печатью. Вы… понимаете? Вот тут, конечно, если вы начнете проявлять свой норов, мне придется вас пытать… Но мне кажется — почему-то кажется! — что вы подпишете все, что полагается. Верно же, Торнхелл? Да даже пытки не нужно! Вам будут капать сок белладонны эти три дня… дурманящая вещица… Глаза ваши будут постоянно слепы и общее ваше состояние будет не слишком приятным… Это чтобы вы поняли, что именно вас ожидает, если заартачитесь. Убивать вас я не буду. И пытать не стану, нет, ну зачем. Просто, если вы решите выкинуть коленце, ослеплю навсегда, отрежу язык и отпущу. Вы станете слепым и немым императором… Первым в истории.

Бесконечно много времени я был слеп. Я ел, пил, оправлялся и блевал на ощупь. Постоянная тошнота от сока белладонны была моей чудесной спутницей. Мне было хреново, я подыхал.

После свидания с прозрецом меня вновь погрузили в карету и куда-то долго везли, зажав между двух потных здоровенных держиморд. Вскоре колеса застучали о камни Серого тракта, и стало понятно, что прозрец не солгал: меня действительно везут в Норатор. После короткой остановки — судя по шуму, сменились возницы — вместо лысых и страшных дэйрдринов, полагаю, место на козлах занял кто-то обычного облика, скорее всего, дэйрдринский тайный послушник — мы проехали еще около трех часов. Уже в потемках меня завезли в город, снова капнули в глаза белладонной и занесли по ступенькам в какой-то воняющий прелью, ледяной погреб. Тут мои веревки срезали, и я остался наедине с крысами, пауками и тараканами, которых не мог видеть. Немного позднее невидимый тюремщик принес еду и свечу, которую укрепил где-то под потолком, чтобы я не мог достать и ненароком не вызвать пожара. Я начал видеть тени. Слух при этом обострился, и кроме мятущихся теней я различал мелкие и крупные шорохи в углах. Обследовал погреб, стукаясь о какие-то лари и бочки. Он был достаточно компактен, с единственной дверью, к которой вела двухметровая каменная лестница. Пытаясь обследовать лестницу, я едва не сверзился со скользких ступеней. Проклятая слепота! Мои тюремщики могли вовсе не запирать двери — безглазый, далеко бы я не ушел… До ближайшей канавы, скажем. Или до ближайшей кареты, чтобы закончить дни под ее многотонным весом.

Пришлось смириться. Я поел и уснул на драном соломенном тюфяке. И потерял счет времени, поскольку в погребе не было окон. После двух периодов сна меня начала преследовать тошнота. Однако белладонна обладала одним прекрасным свойством — она каким-то образом отгоняла Стражей. Я спал, проваливаясь в глубочайшую черную яму. Спал без снов, что позволяло в какой-то мере восстановить силы. Однако тошнота нарастала с каждой глазной инъекцией. Наконец от любой пищи меня начало выворачивать наизнанку: яд копился в организме, и это было скверно. Еще немного — и архканцлеру конец.

Я не мог, а вернее, даже не хотел осмысливать происшедшее. Меня вписали в завещание Растара? Я должен отречься? О боги, какая же чушь все и ерунда! Мысли мои были похожи на опадающие осенние листья. Они падали, наслаивались друга на друга, а я лежал, погребенный под их ворохом, не способный даже на самое банальное осмысление.

Я в завещании.

Должен отречься…

Какая же ерунда!

Листья, листья… Сухие листья сухих мыслей…

В какой-то момент — думаю, это было на третьи сутки моей незапланированной ваканции — я впал в болезненную дремоту, состояние, очевидно, предшествующее коме и смерти. Однако грохот над головой заставил очнуться. Дом трясся. Наверху в комнатах что-то происходило. Там явно бесилось какое-то древнее божество — из тех, что мечет громы и молнии, если его разозлить.

Вот грохот приблизился — ба-а-абах! — судя по звуку, вышибли дверь в погреб. По ступенькам дробно застучали шаги, в глаза мне плеснуло светом фонаря.

— Форнфелл!

Знакомый голос. Я слышу знакомый женский голос! Почему-то он не выговаривает некоторые буквы… И это раньше казалось мне таким… милым?

Меня приподняли чьи-то крепкие руки, немного встряхнули, ибо голова моя болталась, словно на веревочных петлях.

— Форнхелл, глупец… — сказал безмерно сердитый, несколько хриплый и такой знакомый женский голос. — Я федь гофорила, что так и будеф, а ты не верил. Стал архканцлером и получил сполна… милый господин! Пей!

К губам поднесли флягу. Я начал пить разбавленное кислое вино. Затем резко отстранился — меня скрутил приступ рвоты. Наконец встал, слепо повел рукой. Нащупал… нащупал большую женскую грудь, и грудь эта приподнималась, мягко нажимая на мою ладонь — приподнималась в учащенном дыхании. Я услышал частые биения сердца, поднял взгляд, нашарил светлое пятно лица…

— Прокляфие, Форнхелл, ты флеп?

У нее ведь начисто выбиты верхние передние зубы.

— Белладонна. Скоро… скоро зрение восстановится. Пока же я вижу только тени.

— Тебя пичкали белладонной?

Я кивнул.

— Амара? Ты?

— Черт, дурак, тебя что, и слуха лишили? — Она порывисто обняла меня, сжала до хруста, затем отступила, будто устыдившись чувств. — Сейчас… Постой тут и никуда не уходи, милый господин! Я принесу антидот…

Над головой снова громыхнуло. Стоять я не мог — пришлось сесть на ледяной пол, затем нащупал тюфяк, переместился. Над головой грохотало. Там среди мебели резвились слоны и, возможно, розовые, дрищущие радугой пони.

Снова громыхнуло. В подвал долетел чей-то сдавленный крик-всполох. О, да, знакомое дело — такой крик издает человек, которому куда-то в область живота воткнули железку.

Амара вернулась вскорости, подняла меня осторожно, поднесла к губам какой-то стеклянный флакон с резким травяным запахом.

— К счастью, у Армиры все есть… Выпей, но не более трех глотков! Ох, как же долго я тебя искала, милый господин! Теперь уж я тебя никуда не отпущу… одного!

Я выпил. Присел на тюфяк. Силы медленно возвращались в тело; ледяной ком в желудке медленно рассасывался. Впрочем, меня еще раз скрутил рвотный приступ. Меня снова напоили антидотом. Теперь уже без последствий. Амара все время была рядом, придерживала за плечи, почему-то гладила по голове. Руки ее дрожали. Она что-то порывалась сказать, но всякий раз обрывала себя. Ждала, пока я очухаюсь. От нее пахло чем-то сладким, медовым. Почему-то снова захотелось — вот просто захотелось! — положить руку на ее полную грудь. Такой атавистический приступ, регресс в младенца, ведь грудь — это материнское начало, и так хорошо под защитой матери, так спокойно…

Над головой громыхнуло особенно сильно, видимо, слоны уронили рояль и попрыгали на нем своими задницами, потом наступила тишина. Сверху простучали шаги, спустились по лестнице.

— Как он? — спросил скрипучий старушечий голос над моей головой.

— Все хорошо, Армира, — ответила Амара тихим, дрожащим голосом. — Он жив. Сейчас придет в себя.

— Пусть поторопится. Нужно уходить.

— Еще немного времени…

— Совсем немного. Если надо, понесем.

— Он пойдет сам.

Простучали шаги, Армира ушла. Я потер глаза: зрение очень медленно возвращалось. Светлое пятно на месте лица Аниры вдруг обрело четкие контуры — я уже видел лихорадочно блестящие глаза и полураскрытые губы.

— Амара…

— Ну, — она встряхнула меня, затем снова сграбастала в объятия. — Я ведь говорила. Ты думал, сам справишься? А?

— Я и справлялся…

— Дурак!

О, чисто женские эмоции. Еще лучше, когда говорят «Мой дурак». Амара из той породы женщин, что и коня, и избу, и мужчину… В общем, это та цельная натура, которая даже в Сибирь за своим мужчиной поедет. И любить будет — вечно. От чего мне несколько… не по себе, признаюсь. Не готов я к таким чувствам.

Кажется, мне значительно лучше. Я попытался встать, но меня удержали.

— Сиди, еще не время.

— Как ты здесь…

Она заглянула мне в глаза, улыбнулась лучисто, показав прогал меж верхних зубов:

— Мы взяли эту усадьбу приступом. Вынесли ворота заклятием, а дальше…

— Кто — вы?

— Я говорила тебе о них… о нас… о себе… ведьмы Санкструма.

— Значит, ты все-таки с ними…

— Конечно, милый господин. Я — одна из них. Ты ведь обещал нам… избавление.

— Обещал и исполню. У меня есть теперь для этого все возможности. А ты — станешь начальником моей охраны, как и было оговорено. Но как вы меня нашли?

На ней был черный мужской камзол, распахнутый на груди, волосы деловито собраны в пучок за спиной. Под рукой — тяжелая шпага без ножен, шпага в потеках крови.

Она сказала порывисто:

— Даже если бы ведьмы не согласились помочь, я бы нашла тебя. Но они согласились сразу, как только узнали, что ты — крейн, готовый нас освободить.

— Как вы меня нашли?

— Долгий разговор. Если кратко — мы тебя и не теряли. За тобой все время следили. Оценивали. Смотрели.

Не теряли? Почему же ты сказала — что искала меня… долго? Или ты вкладывала в эти слова совсем другой смысл?

— А где была ты?

— Долгий разговор. Если можешь — пойдем. Усадьба на отшибе, но нашумели мы и Страдальцы преизрядно…

— Страдальцы? Вы наняли Страдальцев?

— Некоторые вещи не под силу женщинам. Во всяком случае, не всем женщинам. Иногда нужно опереться на мужское плечо. Особенно там, где дело касается жесткой резни.

Они убили всех прислужников великого простеца…

На площадке лестницы появилась женщина в черном, и я сразу узнал в ней одну из тех, что следили за мною в Нораторе. Значит, это были ведьмы, те, чья деятельность карается смертью. Те, кого я пообещал освободить. Проклятый гендерный вопрос… В мире Санкструма заниматься магией дозволено лишь мужчинам. Ведьмы — еще один силовой блок, который мне крайне необходим.

— Мы уходим, — промолвила женщина скрипуче. — Выводи его, Амара.

Я начал подниматься, опираясь на руки Амары Тани. Каждый шаг давался с превеликим трудом, но силы возвращались в тело быстро, действительно быстро.

Равно как и зрение.

— Нужно торопиться, милый господин, — проговорила Амара быстро и маловнятно. — Знаешь, у тебя совсем немного времени… Да, вот так, шаг, еще шаг. Идем!

— Время? О чем ты?

— Бал. Летний бал должен уже начаться. Скоро огласят завещание.

Я просидел в этом подвале почти трое суток!

Карета мчалась к Варлойну по мощеной дороге, по лунному следу, который заметали тучи, и каждый ухаб отдавался в моем теле вспышкой боли. Я был небрит, страшен, и все же я оставался полновластным архканцлером Санкструма. Я ехал к месту своей службы. Я ехал, чтобы лично руководить чертовым балом и возведением на престол нового императора! Я ехал, чтобы не допустить усобиц! Я был — архканцлером.

Амара держалась рядом, она кормила меня, поила антидотом, едва ли не пылинки сдувала, касалась тела невзначай. Взгляд ее сверкал.

За время пути я окончательно пришел в себя, хотя пару раз приходилось останавливать карету, чтобы вытряхнуть из желудка содержимое, все-таки тряская езда здорово сказывалась на желудке и вестибулярном аппарате. Однако постепенно антидот взял свое, и я уже мог есть и пить нормально.

На подъезде к Варлойну, на крутом повороте дороги, нас остановил странный обвальный грохот. Я велел нанятому вознице остановиться, распахнул дверцу и выпрыгнул. Не удержался, конечно, от слабости рухнул на колени. А когда встал с помощью Амары, увидел, как вздымается над далекими еще башнями Варлойна огненное зарево. Оно взметнулось диковинным цветком — и опало, увяло, погасло.

Взрыв! О мой бог, да ведь это — самый натуральный взрыв!

— Гони! — крикнул я вознице. — Гони к Варлойну быстрее!

Еще десять тряских минут по дороге, и вот они — центральные ворота. Там — караул Алых. Десять человек в парадных блестящих доспехах за вратами. И пятеро — снаружи. За воротами на эспланаде я видел сотни дворянских карет. Среди них происходила суета, метались тени. Донеслось заполошное хоровое ржание, и я понял, что это кучера удерживают взбесившихся от звука взрыва лошадей.

— Открывайте! — гаркнул я, высунувшись из кареты. — Я — архканцлер! Я — Аран Торнхелл!

Меня узнали, ворота распахнулись немедленно, и мы въехали на территорию Варлойна. Я видел, как пляшет над деревьями красное зарево. Пламя еще не унялось после взрыва, оно выплясывало, пятная отсветами небеса.

— Где Бришер? — крикнул я, спрыгнув (на сей раз удачно) на камень площади. — Срочно его сюда, а с ним — пятьдесят Алых Крыльев! Что происходит вообще?

Старшина горцев доложил сбивчиво:

— Страшный грохот… вспышка! Уничтожен… Бальный зал — кряк! Разрушен бальный зал… Все погибли кто внутри был… Наши погибли… И наследные принцы Мармедион и Хэвилфрай и весь цвет коронного дворянства погибли!

Я опустил плечи, тяжело дышал, думал.

Взрыв… Но такой взрыв без пороха невозможен в принципе! Значит — магия? Вон же, ведьмы — расколотили ворота особняка заклятием?

Нет, ерунда — я стал свидетелем натурального взрыва, который без химических ингредиентов невозможен!

И тут меня кольнуло воспоминание.

Я вспомнил бочки, которые вез Занзак Турмалли, восьмой Турмалли в роду, исполняющий обязанности главного виночерпия!

Артефакт мертвожизни не почуял там яда, и я успокоился.

Большая ошибка.

В бочках был порох! Там был чертов порох, несколько тонн пороха, который расположили в винном погребе точнехонько под бальным залом!

Пороховой заговор? Ох ты ж черт… Как же это похоже на Пороховой заговор Гая Фокса, только — удавшийся. Да, в Англии в свое время пытались взорвать короля и парламент, всех этих сэров и пэров, собравшихся послушать речь Якова Первого. Поджечь фитиль должен был тот самый Гай Фокс, чью улыбчивую комиксовую маску превратили в социокультурный мем, который форсят все кому не лень, однако его поймали, пытали, казнили… И вот чертов заговор удался — только в другом времени, в другом мире… Фитиль подожгли, бочки с порохом взорвались.

И что теперь? Страна осталась без монарха? Или им — все же — станет принц Варвест, прохлаждающийся на роли священника в Адоре? О нет, только не это… Если на престол воссядет религиозный фанатик, находящийся под влиянием курии Ашара в Адоре, мое положение — равно как и положение Санкструма — станет шатким…

Я ослаблено опустился на подножку кареты. Голова кружилась. Мне было дурно. Амара поднесла флягу с вином, я начал жадно пить. В глазах стоял туман. Шутейник, Литон, Бернхотт, Эвлетт — что с ними? Живы ли? Прошло, наверное, минут десять, прежде чем я смог соображать.

— Оглашение завещания состоялось? — спросил у старшины.

— Так точно, господин… ваше величество….

— Что? Что ты плетешь… Кого… кого из принцев назначили императором, старшина?

— Вас.

— Что? Что за ерунда! Где Бришер? Жив?

— Уже за ним послали.

Я снова приник к фляге.

А мне все казалось, что прозрец городил чушь про мое имя в завещании Растара!

Капитан прибыл спустя еще пять минут, на лице его были разводы копоти. С ним — около сотни Алых Крыльев и старая лиса Блоджетт. Я ждал, опершись на руку Амары Тани.

— Господин архканцлер, ваше величество! — вскричал Блоджетт голосом дребезжащим и дрожащей рукою извлек из-за пазухи парадного камзола мятый и, кажется, обгорелый лист.

Я с трудом поднялся, провел пальцами по хрустящей щетине. Ох и вид у меня, ох и вид…

— Что происходит вообще?

— Согласно последнему, заверенному подписями Накрау Диоса и Лайдло Сегерра завещанию Эквериса Растара Аран Торнхелл, внебрачный сын Эквериса Растара, объявляется единственным легитимным наследником империи Санкструм! Да здравствует новый император! Да здравствует новый император!

Я получил корону империи Санкструм.

Оставаясь при этом архканцлером.

Началась новая страница истории.