Восьмое Небо

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЗОЛОТЫЕ РЫБКИ БАРОНЕССЫ

Когда они вошли, аппер уже заканчивал трапезу.

Судя по всему, на обед он предпочел нежнейшее филе голубого тунца и графин легкого белого вина. Теперь, когда от тунца остались лишь тонкие полупрозрачные кости на тарелке, а графин оказался опустошен наполовину, аппер выглядел как любой человек, преисполненный послеобеденной неги. Но человеком он не был. Даже бокал тончайшего каледонийского стекла в его неестественно грациозной руке с тонкими полупрозрачными пальцами выглядел грубым и безыскусным, как глиняная матросская кружка.

— Госпожа капитан! — увидев зашедших, он небрежно склонил голову, изображая поклон, — Очень рад, что вы сочли возможным принять мое скромное приглашение. Не желаете отобедать? Кухня здесь, конечно, посредственная, но запеченные в сметане карасики весьма недурны. Разумеется, вино из моих собственных запасов, иначе и быть не может. Всякий раз, когда я пробую то, что именуется вином на высоте ниже двадцати тысяч футов, мне кажется, что в стакан сцедили жижу со швабры, которой драили палубу!

К удивлению Шму Алая Шельма выглядела так, словно вела дела с апперами каждый день. Сдержанно кивнув в ответ, капитанесса шагнула внутрь комнаты, стряхивая с лацканов холодную облачную морось, обычную для здешних широт.

— Спасибо, я не голодна. Кроме того, стеснена во времени.

— Уже вечер, — спокойно заметил аппер, — Роза неблагосклонна к Порт-Адамсу, после полудня здесь не дождаться отвального ветра. Едва ли вы сможете отчалить раньше утра.

— И все же будет лучше, если мы сразу перейдем к делу.

Глаза у аппера цветом походили на согретую солнцем июньскую лазурь, которая бывает только высоко-высоко в небе, выше пятнадцати тысяч футов, а взгляд их казался мягким и невесомым, но Шму все равно сжалась, когда этот взгляд остановился на ней.

— Приятно встретить делового человека в этой части небесного океана. А это ваш первый помощник? Или суперкарго?

Кабинет трактира вдруг показался Шму тесным, как ее собственная каюта. Только там теснота приносила облегчение, здесь же ей вдруг стало не доставать воздуха. Захотелось юркнуть в какой-нибудь темный уголок и сжаться там. Единственное, что удержало ее — присутствие капитанессы.

— Баронесса фон Шмайлензингер, мой… специалист по контрактам. Но переговоры веду я.

— Превосходно. Насколько я понимаю, вы капитан трехмачтовой баркентины, стоящей в порту? Как ее… «Севрюга», кажется? И вы ищете работу.

— «Вобла», — поправила его Алая Шельма, — Все остальное верно.

Сняв алую треуголку, она устроилась за столом напротив аппера. Шму не решилась занять место рядом, застыла в полутемной части кабинета возле двери. Отчасти это было даже удобно — и аппер и капитанесса были перед ней как на ладони, что давало прекрасную возможность для наблюдения. Удивительно, но аппер даже на фоне субтильной капитанессы выглядел миниатюрным и стройным, сложенным так, точно в его теле вместо грубых человеческих костей были тонкие и невесомые рыбьи.

Совершенно невозможно представить, что подобное существо может жить на одной высоте с человеком, дышать тем же воздухом и есть ту же пищу. Шму было даже боязно смотреть на него, такой он был изящный, но изящность эта не была хрупкой изящностью фарфоровой куклы. В ней чувствовалась сила. Сила, от ощущения которой Шму ощутила где-то в желудке неровную нервную дрожь.

Аппер поморщился. Шму обратила внимания, то он морщился всякий раз, когда делал вдох. И едва ли дело было в запахах, доносившихся с кухни. Возможно, подумала Шму робко, этому существу, живущему выше облаков, воздух, которым дышат здесь, на низких высотах, кажется смрадной вонью вроде запаха рыбного рынка.

— Ну, на счет работы-то я не ошибся?

Шму заметила, что Алая Шельма немного порозовела. Совсем незначительно, над воротником ее дымчато-алого кителя появилась красная полоска. Кажется, аппер этого не заметил, но уж точно почувствовал враз похолодевший тон голоса.

— Не припомню, чтоб давала объявления в газеты.

— Неудивительно, ведь на Порт-Адамсе нет газет, — аппер вежливо улыбнулся, продемонстрировав зубы, своей белизной напоминающие девственно-белый перламутр устриц, — Пираты — не самая читающая публика… Что же до работы, об этом явственнее всего говорит состояние вашего корабля. Такелаж в ужасном виде. Любой капитан, получив такую трепку, будет искать возможность для ремонта. А я — как раз тот, кто обеспечит вам эту возможность.

— С такелажем дело плохо, — неохотно призналась Алая Шельма, — Висит, как лохмотья на бродяге.

Аппер понимающе кивнул.

— Попали в северный пассат? Недаром в здешних краях его знают под именем Дюжины Когтей.

— Что-то вроде того. Нужна полная замена, на Порт-Адамсе это встанет в добрых восемь сотен…

— Я предлагаю вам тысячу, — аппер взглянул на собеседницу с легкой улыбкой. В этот миг он выглядел столь утонченно и изысканно, что у Шму даже дыхание перехватило. Хорошо, что капитанесса не взяла с собой Габерона. Даже в своем лучшем костюме канонир выглядел бы по сравнению с аппером оборванным докером, — Тысячу полновесных эскудо новой чеканки.

Алая Шельма отчего-то не обрадовалась. Напротив, в ее глазах мелькнула настороженность.

— Хороший куш, — сдержанно произнесла она, разглядывая аппера, — Что мне для этого надо сделать? Взять на абордаж каледонийский фрегат? Бомбардировать остров?

Аппер рассмеялся. От этого смеха Шму только вздрогнула — невероятный это был смех, похожий на музыкальный перебор клавесина, а не на колебание воздуха, изданное грубыми голосовыми связками человека. Но аппер и не был человеком. Даже сидя за одним столом с капитанессой, он выглядел существом другого мира, как изящный марлин рядом с неуклюжим пескарем.

— У вас есть чувство юмора. Редкое качество для пирата!

— Не более редкое, чем прямота для аппера, — взгляд Алой Шельмы потяжелел, — Вы играете словами, как весенний ветер дымом, но я до сих пор не услышала ничего про вашу работу. Кто вы?

Это прозвучало бестактно и грубо, Шму сжалась в своем уголке, боясь даже поднять взгляд на аппера. Тот ничем не заслужил такого отношения, напротив, на протяжении всего разговора вел себя подчеркнуто дружелюбно и мягко. Но аппер не обиделся.

— Меня зовут Зебастьян Урко. И я не занимаюсь ни налетами, ни грабежом. Мы, апперы, не очень-то любим вмешиваться в… людские дела.

Он небрежно пошевелил пальцами, потирая их друг о друга. Жест был невыразителен, но в сочетании с мимикой и тоном голоса давал верное представление. Апперы не ведут дел с людьми, они выше этого — и в прямом смысле тоже. Существам, живущим на головокружительной высоте, где воздух необычайно чист, а небо прозрачно, нет дела до неуклюжих и грубых братьев, болтающихся где-то над самым Маревом, до их грязных дел и нечистоплотных сделок.

— Но вы ищите капитана с кораблем, а значит, людские дела вас все-таки интересуют, — безжалостно заметила капитанесса, — Говорят, вы живете до трехсот лет. Мы, люди, куда меньше. И я буду благодарна вам за сэкономленное время моей небольшой жизни, если вы немедленно перейдете к сути. Что вам надо от меня и от «Воблы»?

Аппер вздохнул.

— Иной раз с вами так непросто… Мне нужно перевезти груз.

— В таком случае вы ошиблись островом. Это Порт-Адамс, логово вольных пиратов, а не стоянка грузовых шхун.

— Мне надо перевезти груз, — терпеливо повторил аппер, — Отсюда до Каллиопы. Около десяти тонн в готландской системе мер или почти одиннадцать — если вы предпочитаете пользоваться каледонийской системой. В трюме вашего барка вполне хватит места.

— Баркентины, — машинально поправила Алая Шельма. Шму заметила, как на лицо капитанессы легла легкая тень, след глубокой внутренней задумчивости, — Что за груз? Порох? Запрещенные ведьминские зелья? Рабы?

Аппер покачал изящным, кажущимся полу-прозрачным, указательным пальцем.

— Ни то, ни другое, ни третье. Осетровая икра. Десять тонн наилучшей осетровой икры сорта «люкс». В Рутэнии ее называют «кавьяр».

Алая Шельма тоже улыбнулась. Если улыбка аппера казалась воздушной и мягкой, как прикосновение теплого бриза, улыбка пиратской капитанессы была жесткой, как матросская койка.

— Если вы знаете мой корабль, значит, должны знать и меня. Я пират, а не контрабандист.

Аппер небрежно пожал плечами. Его тонкие пальцы складывали на тарелке узор из прозрачных рыбьих костей.

— Времена меняются, капитан. Кому, как не нам, апперам, знать об этом. О да, я помню еще те времена, когда небо бороздили каракки и каравелы, и никому в голову не могло придти коптить небо магическим дымом… Сделай я подобное предложение вашему деду, Восточному Хуракану, он, без сомнения, пришел бы в ярость. Но в мире давно уже дуют совсем другие ветра. Ветра, которые безжалостно режут крылья самоуверенным пиратам. У вас, мне кажется, острый ум, мисс Ринриетта, вы понимаете суть вещей. Флибустьерство давно уже потеряло смысл и перестало быть доходным делом. Те капитаны, чьи имена прежде сотрясали небеса, сейчас промышляют ловом селедки или перевозкой сахарного тростника. Ну а те из них, кто не смог отказаться от романтических идеалов, уже сложили головы на плахах Роял-Оука, Могадора и Шарнхорста. Миром больше не правит десятифунтовая пушка, им правят коммерция, промышленность и банковское дело.

— И контрабанда? — холодно поинтересовалась Алая Шельма.

Но аппер лишь поморщился.

— Всего лишь одна из сторон коммерции. Люди, как и прежде, весьма неохотно пускают небожителей в свои финансовые дела. С действующими людоедскими пошлинами Каледонии мне не доставить груз на Каллиопу никаким иным образом.

В кабинете установилась тишина, нарушаемая лишь приглушенными, доносящимися снаружи, звуками — голосили на первом этаже успевшие нагрузиться ромом небоходы, гремела посуда, кто-то уже затянул неуверенно «Навались, старая камбала»…

Сколько же ему лет, ошарашенно подумала Шму. Легкие, невесомые движения аппера вдруг наполнились зловещим смыслом. Она только сейчас поняла то, что должна была понять сразу. Перед Алой Шельмой сидел не просто человек с искаженными пропорциями и непривычно тонким строением костей, перед ней сидело необычайно могущественное, древнее и вместе с тем равнодушное существо.

— Могу я считать, что заручился вашим согласием, госпожа капитан?

Аппер выглядел по-прежнему расслабленным, но Шму почувствовала в его прозрачном взгляде напряжение. Должно быть, нечто похожее ощутила и Алая Шельма, потому что медлила с ответом добрых полминуты.

— Уговор заключен, — наконец сказала она, водружая на голову треуголку, — Но вам это обойдется в тысячу двести эскудо. И еще, я хочу, чтоб вы знали, стоит только на горизонте появится каледонийскому сторожевику, как ваша драгоценная икра отправится прямиком на дно Марева. Я не собираюсь рисковать своими людьми и своим кораблем ради ваших апперских делишек.

— Идет, — легко согласился Урко, — Можете начинать грузить провиант и балластную воду. Через два дня бочки будут ждать вас в порту.

Они обменялись рукопожатием. И, хоть на безмятежном лице аппера застыла улыбка, Шму испытала огромное облегчение, когда они вышли наружу.

Порт-Адамс всегда пугал ее.

В противоположность готландским островам, над которыми они иногда пролетали, ухоженным, аккуратным и похожим с высоты на румяные картофельные пироги, он всегда казался ей слишком шумным, слишком безалаберным, слишком бесформенным. Словно кто-то не задумываясь смешал в одном огромном тазу все, что у него нашлось в кухонном шкафу, принялся было взбивать, но не закончил, а потом и вовсе позабыл…

Дома здесь росли не ровными шеренгами, как в Унии, а вповалку, кто как горазд, словно пытаясь оттеснить друг друга в сторону. Многие дома были украшены осколками чужой славы, которые сообщали о домовладельце больше, чем визитная карточка — проржавевшими остовами пушек и якорей, выгоревшими на солнце вымпелами, обрывками снастей и такелажа. Может из-за этого каждый дом чем-то напоминал Шму корабль, который приземлился на острове лишь для того, чтоб пополнить запасы, да только задержался, замешкался, а потом и вовсе врос килем в землю.

А еще здесь было невероятно много таверн, трактиров и рестораций. Поприличнее, из обожженного кирпича или дерева, поскромнее, из фахверковых балок[116] и совсем уж запущенные, собранные, казалось, из выброшенных на остров обломков кораблекрушения. Названия у всех были необыкновенно страстные и волнующие, Шму украдкой читала их, плетясь за спиной у Алой Шельмы.

«Солидный сом», «Четыре пьяных угря», «Северо-юг», «Боцман-деревянная башка», «Лишний кабельтов», «Печальная ставридка». Но если эти отличия снаружи бросались в глаза, внутри все подобные заведения были похожи друг на друга. Из их недр на улицу вырывались пьяные вопли и неразборчивое пение, звон посуды и грохот подкованных сапог. Казалось, все население острова с приходом сумерек торопилось в трактиры, чтоб влиться в этот оглушительный и бесконечный водоворот хмельного, громогласного, беспорядочного и страшного веселья.

— Порт-Адамс, — Алая Шельма улыбнулась, скорее своим воспоминаниям, чем беззвучно бредущей за ней Шму, — Здесь всегда гуляют так, словно завтра остров свалится прямиком в Марево. Когда-то мне казалось, что это самое страшное место во всем небесном океане.

Ее пугал этот город, непонятный, шумный, вечно пьяный, пугали здешние жители, все до единого похожие на клочья парусины на ветру, но больше всего пугал блеск их глаз. В этом блеске, хищном и вместе с тем завораживающем, угадывался не отсвет домашнего очага, а что-то другое, страшное, полускрытое — отсвет горящих в небе кораблей, искры, роняемые скрещивающимися абордажными саблями, сполохи мушкетных выстрелов…

Эти люди походили на хищных рыбин, которые сбились в стаю посреди океана, и Шму вздрагивала всякий раз, когда кто-то из обитателей Порт-Адамса замечал ее. Последнее, хвала Розе, случалось нечасто — темный балахон позволял ей легко скрываться в сгущающихся сумерках. Но Шму все равно вжималась в стену всякий раз, как слышала грохот подкованных подошв по мостовой.

Шму ничего не могла с собой поделать. Куда бы она ни взглянула, ей мерещилось что-то жуткое, бесформенное, страшное. Точно с наступлением вечера все чудовища, живущие в ее воображении, выползали наружу, чтоб наслаждаться ее страхом. Шму то и дело дергалась, представляя, что в бочке для дождевой воды на углу сидит, свившись клубком, длинная костистая тварь с зубами-иглами, а в груде мусора между двумя улочками притаились мелкие плотоядные чудовища с глазами-щелочками и бритвенно-острыми когтями.

Алая Шельма, кажется, ничего подобного не замечала. По улице она шла спокойно, приподняв подбородок, по-капитански держа руки за спиной, и выглядела так, словно шествовала по верхней палубе «Воблы». Ее узнавали. Кто-то почтительно здоровался, прикладывая ладонь к полям потрепанной шляпы, кто-то по-дружески окликал, кто-то отпускал скабрезное приветствие, от которого девушке ее возраста полагалось бы залиться краской с ног до головы. Но здесь она была не юной девушкой, а капитаном — и держалась соответственно. Сдержанно кивала в ответ на приветствия, презрительно усмехалась шуткам и вообще выглядела так, словно была плотью от плоти Порт-Адамса, вольным и самоуверенным воздушным хищником.

Пытаясь определить, в какой стороне порт, Шму поскользнулась на какой-то мокрой тряпке, схватилась, пытаясь удержать равновесие, за водосточную трубу — и с тонким вскриком рухнула в яму с мочеными водорослями, запасенными каким-то рачительным хозяином на корм для домашней рыбы.

Рефлексы ассассина не дали ей свернуть шею, да и водоросли были мягче тюфяка, но падение так перепугало ее, что Шму на некоторое время полностью утратила контроль над своим телом, даже глаза непроизвольно зажмурились. Потом кто-то потянул ее за воротник.

— Вставай, Шму, — донесся до нее голос капитанессы, — И, ради Розы, будь осторожнее. Не хватало еще, чтоб ты упала в выгребную яму. Вода на этом острове на вес золота.

Шму поднялась на ноги, съежившись и не решаясь взглянуть на Алую Шельму. В такие минуты она казалась себе едва ли не чудовищем из глубин Марева — нескладным, жутким и совершенно бесполезным.

— Я… я…

— Все в порядке. Ты ведь хотела меня о чем-то предупредить?

— Да, — только и смогла выдавить Шму, сгорая от стыда, не в силах оторвать взгляд от носков собственных сапог, — П-порт…

— Ах, порт. Мы не спешим домой, Шму. «Вобла» старый корабль, она ждала много лет. Думаю, она переживет без нас еще полчаса.

Шму была слишком смущена собственной неловкостью, чтоб осмелиться задать вопрос. Вместо этого она пыталась вырвать из всклокоченных волос пучки мокрых водорослей.

Но настоящий капитан всегда знает, о чем думает его команда. Алая Шельма улыбнулась.

— Габерон, Тренч и Корди наверняка сейчас пируют в «Прокрастинирующем судаке». Не будем гнать их домой раньше срока. Им всем пришлось порядочно натерпеться в последнее время.

Только тогда Шму сообразила, что имеет в виду капитанесса. По старому флотскому обычаю экипаж не имел права задерживаться на берегу дольше капитана. Алая Шельма хотела подарить своим подчиненным еще немного отдыха.

— Удлинним себе путь, прогуляемся через рынок.

Шму лишь украдкой вздохнула. На Порт-Адамсе даже рынки были не чета обычным. Они не прекращали работу с наступлением темноты, напротив, казалось, что именно в свете чадящих факелов здесь начинается настоящий торг. Здесь люди с хриплыми голосами, напоминающими хруст просмоленных канатов, раскладывали свой товар, столь же пестрый, сколь и непредсказуемый, прямо под открытым небом, здесь в любую минуту звучали оглушительные раскаты смеха, и рекой текло вино — сладкое и крепкое, как само Марево. Не требовалось великого ума, чтобы сообразить — то, что продается на рынке, попало на Порт-Адамс не в трюмах грузовых кораблей. Это была пиратская добыча, награбленная во всех концах небесного океана и теперь ждущая своих новых хозяев.

Гомон рынка напоминал клекот голодных рыбьих стай. Алая Шельма шагала меж торговых рядов без всякой опаски и Шму вынуждена была идти следом, запахнувшись в свой балахон и отчаянно пытаясь сойти за блуждающую в неверном свете факелов тень. Кто-то орал прямо над ее ухом, что-то расхваливая или кого-то проклиная, кто-то звенел монетами, кто-то гнусаво проклинал цены и монотонно ругался. Слишком много людей, слишком много света, слишком громко. Ах, сейчас бы оказаться на «Вобле», скорчиться в тесной каморке ахтерпика, где хранились старые канаты и где всегда восхитительно тихо, разве что «Малефакс» начнет распевать свои странные песни, украденные из памяти гомункулов других кораблей, или Мистер Хнумр устроится на бухте, чтоб слопать свою собственную пиратскую добычу, унесенную из набега на камбуз. Но капитанские приказы не обсуждаются — и Шму покорно тащилась вслед за Алой Шельмой, стараясь не смотреть никому в глаза и делая вид, что таращится на прилавки.

Здесь было, на что таращиться. На соломенных циновках и самодельных столах соседствовали товары со всех уголков небесного океана, иногда причудливые и стоящие, наверно, целое состояние, иногда никчемные и залежавшиеся. Отрезы перкаля и муслина с Маренго соседствовали здесь с бочонками отсыревшего пороха за четверть цены, драгоценная китовая кость делила прилавок с погнутыми подзорными трубами и аляповато составленными картами.

Задумавшись, Шму едва не врезалась в спину капитанессы — та внезапно остановилась возле одного из прилавков, разглядывая странный золоченый бочонок на три галлона, украшенный по ободу странными письменами и зловещими знаками, которых — Шму была в этом уверена — нет в алфавите Унии.

— Сколько за гомункула?

Над прилавком навис бритый наголо детина, ухмыляющийся, с серьгой из акульего зуба в ухе и обожженным порохом лицом.

— Две тысячи эскудо.

— Не многовато ли?

— Лучший товар, новейшая разработка иберийских ведьм, — продавец воздел вверх мозолистый палец, — Читает мысли, угадывает погоду за три дня, разбирается во всех мыслимых течениях и умеет играть в шахматы.

— Ну да? — удивилась Алая Шельма и, подняв руку, осторожно постучала по бочонку костяшками пальцев, затянутыми в алую ткань, — Гомункул, который час?

Бочонок молчал секунду или две, потом отозвался дребезжащим басом:

— Сорок два часа с четвертью и четыре крабьих клешни.

— Ясно, — усмехнулась Алая Шельма, — Пошли, Шму. В наше время найти приличного гомункула на корабль почти невозможно. Или исполнительные болванчики, после общения с которыми сходишь с ума от тоски, или сущие психопаты. И каждый второй продавец непременно пытается тебя уверить, что его гомункул читает мысли.

Шму пробормотала что-то неразборчивое, что можно было принять за ответ. По счастью, капитанесса была слишком увлечена разглядыванием товаров и не вслушивалась.

— Знаешь, а ведь «Малефакса» я нашла на похожем рынке Вайда. Его продавали за полцены, как дефектный товар.

Шму вновь пробормотала что-то неопределенное, но уже с удивленной интонацией.

— Поначалу он действительно казался немного… странным. Да что там, безумным, как форель на нересте. Но выхода у меня не было. К тому моменту вся команда «Воблы» состояла из меня да Дядюшки Крунча, без гомункула мы бы и паруса не подняли. Знала бы ты, как мы намаялись… Мне пришлось списать трех гомункулов, ни один из них не мог справиться с «Воблой». Неравномерный магический фон буквально сводил их с ума. Гомункул ведь оперирует тончайшими магическими материями, а наша баркентина — что-то вроде беспорядочной свалки самых разных и непредсказуемых чар. Возможно, мне нужен был немного сумасшедший гомункул, чтоб управлять немного сумасшедшим кораблем, как думаешь?

Шму ничего не ответила, но с облегчением поняла, что ответа от нее и не ждали. Есть свои достоинства в том, чтоб быть незримой угловатой тенью — от тебя почти никогда ничего не ждут.

— Что ты о нем скажешь? — внезапно спросила Алая Шельма.

Шму даже не заметила, когда капитанесса перестала разглядывать пистолет с богатой серебряной отделкой и вперила в нее взгляд своих темных глаз.

— О ком? — прошептала Шму, хлопая глазами. Лучше бы она еще раз упала в яму с водорослями. Черт возьми, лучше всю ночь падать в ямы с водорослями, чем выдерживать этот взгляд…

— Об аппере, с которым мы беседовали в «Старой уключине», конечно. Как ты думаешь, почему я взяла тебя с собой?

Об этом у Шму не было ни малейших предположений, одни лишь затаенные бесформенные опасения. Более того, на протяжении последних часов она старательно гнала из головы этот вопрос. Ответ мог быть лишь один, пусть он выглядел фальшивым, как вырезанный из дерева дублон.

— Для з-з-защиты? — нерешительно спросила Шму, опуская глаза.

Капитанесса поморщилась.

— Самое большее, что может мне угрожать в Порт-Адамсе — это насмешки. Уж к ним-то я давно привыкла. Нет, Шму. Я хотела, чтоб ты посмотрела на того аппера и сказала, что о нем думаешь. Я хочу знать о нем все. Как он вел себя во время разговора? Он не показался тебе странным? Может, напряженным? Или неуверенным?

Ей вспомнился взгляд аппера, бесцветный и снисходительный, вспомнились его невесомые движения. Но что она может сказать об этом существе, сотканном из весеннего ветра и облаков?..

— Корди считает, что прежде чем стать Сестрой Пустоты, ты была урожденной баронессой фон Шмайлензингер, — сообщила Алая Шельма небрежно, — Честно говоря, я в это не верю, Сырная Ведьма часто придумывает всякие глупости, но… Я подумала, вдруг она права? Вдруг ты и в самом деле имеешь отношение к благородному готландскому роду? Если так, тебе наверняка доводилось сталкиваться с апперами, а значит, ты хоть немного понимаешь их. Это меня и интересует. Я хочу понять, о чем думал тот аппер. Он нервничал? Беспокоился? Как-нибудь странно себя вел?

Шму вздрогнула. При одной только мысли о прошлом на нее накатил ужас. Смертельный ужас, сковывающий члены, похожий на паутину огромного ядовитого паука.

У Пустоты нет прошлого — она существовала всегда. Она древнее ночи и самого Марева.

Рефлекторно попытавшись проникнуть за ее покров, Шму едва не лишилась чувств. Это было похоже на попытку заглянуть в мир, где никогда не было ни солнечного света, ни ветра, ни самого воздуха.

— Шму!

Очнувшись, она обнаружила, что капитанесса крепко держит ее за рукав балахона, не давая упасть. В ушах звенело — точно кто-то разбил вдребезги тяжелую глиняную миску.

— Извините… — Шму с трудом утвердилась на ногах, — Кажется, я… Мне…

Капитанесса не выглядела разозленной. Или рассерженной. Скорее, смущенной.

— Извини, Шму, — сказала она, не выпуская рукава, — Я сама виновата. Корди предупреждала, что не стоит расспрашивать тебя о прошлом, ты слишком нервничаешь из-за этого. И я никогда не спрашивала.

— Не спрашивали… — пробормотала Шму, все еще в полу-обморочном состоянии.

Почему-то Алая Шельма вдруг улыбнулась. Не так, как улыбалась апперу, презрительно и холодно. По-настоящему.

— Знаешь, Шму, — сказала она, — Я не из тех капитанов, кто лезет в жизнь своего экипажа. А ведь я до сих пор не знаю, как ты очутилась на борту моего корабля и по какой причине. Для любого капитана на этом острове появление поблизости от себя Сестры Пустоты стало бы весьма неприятным сюрпризом. Мы все знаем, чем занимаются Сестры, не так ли?

Шму неуверенно кивнула. По счастью, это сошло за ответ.

— Сестры выращивают убийц, диверсантов и шпионов, — Алая Шельма наконец выпустила ее рукав, но Шму почему-то показалось, что она все еще чувствует жесткую капитанскую хватку, — Говорят, богачи из Унии часто нанимают Сестер для решения своих делишек. Слухи утверждают, что иногда их отправляют и за головами пиратских капитанов, успевших слишком сильно насолить островам содружества. Вот почему я немного струхнула, когда обнаружила тебя на своем корабле той ночью почти год назад. Даже за моим дедом не посылали Сестер Пустоты. Это было похоже на незаслуженный комплимент.

Словно поняв, какие муки невольно ей причиняет, Алая Шельма развернулась на каблуках и двинулась дальше сквозь торговые ряды. И хоть она продолжала с механическим любопытством рассматривать прилавки, Шму чувствовала, что интересуют ее сейчас вовсе не миткалевые сюртуки и ржавые клинки.

— Впрочем, я быстро поняла, что ты явилась не за моей головой. Знаешь, как? Если бы тебя послали за мной, я бы, скорее всего, не успела бы даже заметить, как сама оказалась бы на Восьмом Небе. Нет, ты пришла не за мной. И не за кем-то из моей команды. Поэтому я не думаю, что ты явилась на «Воблу» со злым умыслом. Судя по твоему состоянию, ты от чего-то бежала. От чего-то очень плохого.

Шму неуверенно кивнула, хоть капитанесса, шедшая впереди, и не могла ее видеть.

— Я не буду спрашивать, от чего. У каждого из нас есть право на прошлое. Если ты не хочешь ничего рассказывать, я это пойму. И я скорее отрублю себе руку собственной саблей, чем буду допытываться о том, каким ветром Роза привела тебя в мой экипаж.

— Спасибо, я…

— Если хочешь, можем вернуться на корабль. Хотя… Я знаю тут неподалеку отличное местечко. Я думаю, тебе понравится. Прогуляемся еще немного.

Шму никогда бы не отважилась спорить с капитанессой, даже если бы была смертельно ранена. Она бесприкословно потянулась за ней сквозь шумный рынок, стараясь не обращать внимания на гвалт и тысячи самых незнакомых запахов, тянущихся со всех сторон.

Запахов между тем делалось все больше — они зашли в продуктовые ряды. От изобилия разложенной здесь снеди даже Шму, совершенно терявшая аппетит в моменты душевного волнения, ощутила сосущее чувство где-то в животе. Здесь, в ящиках, бочонках, а то и просто на земле, было разложено больше еды, чем команда «Воблы» смогла бы осилить за кругосветное путешествие.

Спелые оливки с Асписа, такие сочные, что казались истекающими душистым маслом. Пряные финики в янтарном меду, таком густом, что напоминал смоляной вар. Переложенные виноградными листьями креветки. Сыр всех возможных сортов, от начиненного орехами готландского «дуо» и тающего во рту «лидеркранца» до желтого как солнце «альпидамера», варить который умеют лишь жители Новара. Яблочный сидр пускал оранжевую пену из пузатых бочонков, и от одного лишь взгляда на него во рту делалось сладко. Были здесь и галеты, груженые целыми ящиками, судя по отметкам на бортах доставшиеся в виде не совсем добровольного дара от воздухоходов Унии. Были фрукты, столь диковинные и причудливые, что Шму невольно обмирала от удивления. Среди всего этого божественного изобилия сновали пиратские коки и их помощники, закупающие провиант на борт, все как на подбор кряжистые и тяжелые, словно тюки с первосортной мукой.

У одного из уличных разносчиков еды Алая Шельма купила огромный бутерброд с копченым балыком и отдала его Шму. Та, хоть и была ужасно голодна, приняла еду с осторожностью — в окружении такого множества людей кусок не лез в глотку. Она украдкой отщипывала от него крошки и отправляла их в рот, тщетно пытаясь понять, куда ведет их капитанесса.

Но та не собиралась на другой конец острова. Едва лишь выбравшись на окраину рынка, она уверено повернула в сторону плотницких мастерских, но остановилась почему-то у непримечательного прилавка, заставленного прозрачными сосудами, склянками и флаконами, от огромных до столь малых, что можно было принять за брошку. Должно быть, здесь торгуют духами, подумала рассеянно Шму, вот только отчего капитанесса устремилась сюда? Будь здесь Габерон, это было бы объяснимо, но Ринриетта…

Лишь немногим погодя, наблюдая за тем, как Алая Шельма роется в кошеле, Шму догадалась запрокинуть голову, чтоб прочитать вывеску. А прочитав, едва не шарахнулась рефлекторно назад, под защиту толпы. На вывеске значилось «Магические декокты и ведьминские зелья». Женщина, стоявшая за прилавком, не была похожа на ведьму, в ней не было ничего от Корди, она выглядела рано постаревшей, сердитой и немного надменной. Зато по прилавку у нее расхаживала диковинная зверюга, похожая на грациозную рыбу, только покрытая мохнатой шерстью и черная, как южная ночь. «Это кот, — сообразила Шму, зачарованно разглядывая странное животное, — Черный ведьминский кот! Надо же, совсем не похож на Мистера Хнумра…» Она даже была немного разочарована — ей представлялось, что коты куда больше, размером с хорошого сома, этот же был какой-то мелкий, зато с роскошным, на зависть вомбату, пушистым хвостом.

Прежде чем Шму успела спохватиться, Алая Шельма шлепнула по прилавку двумя щербатыми серебряными монетами и потребовала:

— Две порции «Мятного урагана»!

Ведьма не выразила ни удивления, ни радости. Не глядя, достала какой-то потемневший медный сосуд с носиком, взболтала его и беззвучно, словно заправский трактирщик, разлила содержимое в два мутных стакана, захватанных чужими руками. Жидкость была густая, похожая на рутэнийский «ксель», только темная.

— Пей, — капитанесса протянула ей один из стаканов, — Сразу и до дна.

— Ч-ччто это?.. — от неожиданности язык Шму развязался сам по себе, как слабо затянутый юнгой узел от хорошего рывка.

— Одно верное средство. От плохой погоды и дурного расположения духа помогает лучше, чем стакан горячего грога, — Алая Шельма подмигнула ей, — Не переживай, это очень легкое зелье. На несколько минут дарит ощущение свежести, смеха и беззаботности. Словно душа взлетает на волнах мятного ветра до самих апперских островов. Пей. Это тебя взбодрит. За Розу!

Зелье выглядело жутковато, но Шму не нашла в себе сил возразить. Только крепко зажмурилась перед тем, как поднести чашку ко рту. Вкус у жидкости оказался очень… ведьмовским. Наверно, таковы на вкус все ведьминские зелья — что-то тягучее, сразу и не понять, то ли душистое, то ли вонючее, похожее одновременно и на застоявшийся чай и на воду с примесью ржавчины, но почему-то с легким фиалковым ароматом…

Шму смогла улыбнуться дергающимися уголками рта и, испытывая легкую изжогу, поставила обратно на прилавок пустую чашку. Попыталась поблагодарить капитанессу и даже открыла для этого рот, но…

…она играла с золотыми рыбками. Полдюжины разноцветных вуалехвостов плавали перед ней, разевая свои большие рты и царственно кутаясь в прозрачные мантии. Вуалехвосты — изящнейшие создания, но глуповаты, как все красотки. Шму смеялась, наблюдая за тем, как они бестолково пялятся на нее, и как забывают про зажатую в руке крошку от пирожного спустя каких-нибудь несколько минут. Говорят, у золотых рыбок очень короткая память. Удивительно, как они вообще не забыли, как летать с такой памятью! Усевшись на пыльный подоконник в пустом гулком коридоре замка, она подкидывала их по очереди на ладони — и глупые золотые рыбки, смешно пуча глаза, пытались понять, что произошло. Шму тихонько смеялась, наблюдая за этих нелепыми попытками спуститься.

Конечно, ей было строго-настрого запрещено играть со своими рыбками в замке. Отец, барон фон Шмайлензингер, терпеть не мог, когда они путаются под ногами, кроме того, золотые рыбки норовят общипать старые гобелены и кисти у штор. Она была бы и рада поиграть снаружи, но сегодня, как назло, облака шли необычно высоко, как раз на уровне замка, норовя укутать ее с головой в свои сырые липкие шали. А в густых облаках так просто потерять крошечных золотых рыбок!..

Шму подкинула очередную рыбку, но не успела поймать ее, потому что услышала звук, от которого смех сам собой вдруг застрял в груди. Скрип двери отцовского кабинета. Растерявшись, Шму даже не сообразила схватить глупую рыбешку в кулак. Она думала, что отец внизу, в гостинной, пьет кофе со своими гостями, готландскими рыбными промышленниками. Если он увидит ее с рыбками…

Шму соскочила с подоконника, не обращая внимания на испачканное пылью платье, но бежать было поздно. Отец уже вышел из кабинета. Высокий, статный, с осанкой столь ровной, что его фигура издалека напоминала фок-мачту, он двигался изящно и неспешно, но удивительно широкими шагами. Конечно же, он сразу заметил Шму. Отцы всегда все замечают. Она поймала взгляд его холодных серых глаз и…

…Спас прилавок с ведьминскими зельями. Шму ухватилась за него, чтоб не упасть, от хватки ее тонких рук, выглядевших хрупкими, толстые доски опасно затрещали. Ведьминский черный кот зашипел и проворно шмыгнул куда-то в угол. Шму пришлось сделать долгих три вдоха, чтоб вернуться в это «сейчас», а потом еще три. Это помогло ей сохранить сознание и даже удержаться на ногах. Но от судорожного кашля не спасло.

Алая Шельма тоже выглядела немного потрясенной, по щекам разлилась тревожная бледность — как у человека, пробывшего долгое время на предельной высоте. Некоторое время она хватала ртом воздух, сама похожая на золотую рыбку, потом тяжело выдохнула и хрипло рассмеялась.

— Разрази вас Марево, что это было?

Ведьма принялась перебирать свои склянки и сосуды, обеспокоенно их разглядывая. Унизанные безвкусными золотыми кольцами пальцы мелко подрагивали.

— Тысячу извинений, капитан, — пробормотала она смущенно, — Кажется, я смешала вам не то зелье.

— Это уж точно был не «Мятный ураган»! — выдохнула капитанесса, все еще ошарашенная, — Что за дьявольскую смесь мы выпили?

— Она не навредит вам, — ведьма поспешно убрала стаканы под прилавок, — Я случайно налила вам «Глоток бездны». Не самый популярный на острове коктейль, но совершенно безвредный. На несколько минут возвращает воспоминания из прошлого, делая их такими же реальными, как обычные ощущения.

Капитанесса сняла треуголку и стала обмахивать ею лицо. Взгляд у нее все еще был немного затуманен, точно она видела то, чего не видела Шму, что-то, что существовало только в ее личном измерении.

— Воистину, бездна, — губы Ринриетты дрогнули, глаза все еще выглядели затуманенными, как иллюминаторы баркентины в холодную погоду, — Я видела все как воочию. Диван на крыше и эти странные буквы на нем… У нас была лучшая крыша во всей Аретьюзе. Вечерами мы вдвоем забирались на диван с ногами и наблюдали за небом. Там ужасно много облаков и всегда очень сыро, но на закате… А потом мы увидели сигнал, тот корабль подавал знаки, и она… Я даже не успела с ней попрощаться. Бежала ночью, как вор. Так и не получила королевский диплом. А ведь у меня уже было заказано облачение с шапочкой — у лучшего портного Аретьюзы. Я так ни разу и не успела надеть лирипип на левую сторону[117]…

Шму встревоженно смотрела на капитанессу, бормочущую бессвязные слова. У нее не было ни малейшего представления, о чем она говорит. Диван? Крыша? Аретьюза?.. Это выглядело жутко — словно разум и тело Ринриетты Уайлдбриз вдруг оказались разъединены. Тело бессмысленно смотрело на мир невидящими глазами, а разум болтался на ветрах прошлого, сотрясаемый непонятными Шму порывами.

По счастью, это быстро прошло. Ринриетта еще секунду или две бормотала что-то непонятное, потом встряхнулась и отвесила сама себе две короткие пощечины. Помогло — по крайней мере, взгляд ее вновь сделался осознанным.

— Дьявольщина, ну и гремучая же смесь… Все выглядело реальным до коликов. «Глоток бездны», а? Никогда в жизни не позволяй мне пить эту дрянь. Ну разве что если я буду на краю гибели, хорошо?

Шму неуверенно кивнула. Ей не всегда удавалось распознать юмор, особенно если он не сопровождался улыбкой, а Алая Шельма сейчас не улыбалась.

— Ты как, Шму?

Шму не смогла ответить. Даже вздумай капитанесса достать свой грозный тромблон и увереть воронку ствола в лоб ассассину, она и то не смогла бы выжать из себя ни слова. По счастью, Алая Шельма и не ждала ответа.

— Бедняга, — пробормотала она, ободряющее и неумело погладив Шму по твердому, как камень, плечу, — На тебе самой лица нет. Тоже пришлось пережить бурную качку, а? Даже думать не хочу, что хранится в воспоминаниях у Сестер Пустоты…

Шму шмыгнула носом. На нее вдруг навалилась ужасная усталость, точно на протяжении тех нескольких секунд, что они стояли возле ведьминского прилавка, ей пришлось на собственных плечах тащить четырехвесельный ял. Ноги предательски задрожали, спину продрало ледяной изморозью. Капитанесса, конечно, это заметила. Капитаны всегда все замечают.

— Ладно, хватит с тебя на сегодня новых впечатлений, — строго сказала Алая Шельма, беря ее за рукав, — Возвращаемся на «Воблу». Извини меня, Шму, глупая это была идея…

Обратно. Домой. В темные глубины «Воблы», где легко можно найти место, куда не доносится звук. Позволяя капитанессе тянуть себя сквозь людской водоворот, Шму украдкой улыбнулась — впервые за этот бесконечно длинный день.

Утро выдалось спокойным, но к полудню ветра, овевающие Порт-Адамс, расшалились и, к тому моменту, когда пробило две склянки, достигли четырех баллов по Бофорту. «Вобла», ощутив это, беспокойно подрагивала у причала. Даже лишившись половины такелажа, она чувствовала ветер, точно отголоски родной стаи, зовущие ее в бездонный океан, и ждала лишь возможности сбросить швартовочные тросы, чтоб окунуться в бездонное небо, ее огромное деревянное тело беспокойно скрипело.

Кажется, капитанесса хорошо понимала свою баркентину.

— Потерпи еще немножко, рыбка моя, — шепотом попросила она, проводя рукой по планширу, — Мы с тобой еще вскарабкаемся на Восьмое небо…

Зебастьян Урко опаздывал. В деловом этикете Порт-Адамса опоздание на пару часов не считалось серьезным недостатком, но от аппера можно было ждать хоть какой-то пунктуальности. В ожидании погрузки вся команда «Воблы» расположилась на носу судна, изнемогая под полуденным зноем и тщетно пытаясь спрятаться в скудной тени уцелевших парусов — Алая Шельма объявила, что бросит за борт всякого, кто попытается увильнуть от работы и выглядела достаточно убедительно, чтоб не оставить команде пространства для спора.

Каждый использовал свободное время соответственно своим потребностям. Габерон, вооружившись тяжелым чугунным утюгом, полным раскаленных угольев, пытался соорудить на своих бриджах какую-то необыкновенную стрелку на латинийский манер и то и дело чертыхался. Дядюшка Крунч полировал ветошью свой бок и был непривычно молчалив. Тренч по своему обыкновению молча пялился за борт, непонятно что там высматривая. При всяком удобном случае он порывался приняться за разборку того металлического чудовища, которое они с капитанессой приволокли с «Барракуды», но с тех пор, как «Вобла» причалила к Порт-Адамсу, возможности для этого все не представлялось — команда спешно обновляла оснастку, меняла поврежденный такелаж, латала остовы парусов, грузила припасы и, закренговав[118] корабль, занималась изматывающей очисткой днища от налипшей за месяцы полетов дряни — мшанок, асцидий, филлофоры и мидий. Корди дурачилась со своим вомбатом, заставляя мистера Хнумра танцевать на задних лапах и дразня его кончиками бечевок, стягивающих многочисленные хвосты.

Шму наблюдала за ними с фор-стеньги, укрывшись среди парусов. Здесь, на расстоянии в несколько десятков футов от палубы, можно было надеяться, что ее не коснется чужой взгляд, при этом она сама прекрасно видела все, что происходит внизу. Она сидела неподвижно, уже несколько часов не меняя позы, но впившиеся в дерево руки не устали — они вообще не умели толком уставать, даже если бы ей вздумалось висеть на мачте, уцепившись за нее одними только пальцами. Даже ветер здесь, наверху, был приятнее — он был чистым, не испачканным дымом или запахом еды, нетронутым, свежим. Если бы еще не палящее солнце, застрявшее прямо в зените…

Дядюшка Крунч уже собирался было отбить три склянки пополудни, когда в порту началось какое-то оживление. Несколькими минутами спустя возле пирса «Воблы» остановилась целая кавалькада, сквозь клубы пыли Шму разглядела тяжелые грузовые подводы, запряженные коренастыми, тяжело отдувающимися остроносыми белугами. Мощные хвосты били по земле, жабры равномерно раздувались, белуги явно были утомлены и пребывали не в лучшем расположении духа.

— Эй, кто старшой? — бесцеремонно крикнул человек, правящий головной подводой, — Груз от господина Урко! Давай принимай!

Габерон лишь присвистнул, разглядывая уложенные на подводах бочонки. Сбитые из толстой прочной древесины, массивные, приземистые, даже на вид они казались тяжеленными.

— Впервые вижу столько икры, — пробормотал он, — Слушай, Ринни, а не наложить ли нам лапу на сокровища господина аппера? С таким количеством икры мы можем зажить как короли в любой части Унии. Ну же, подумай! Сможешь завязать с хлопотным ремеслом и выйти в отставку, как почтенный адмирал. Вместо того, чтоб бороздить ветра и мерзнуть в сквозняках Розы, заведешь себе деревянную ногу и говорящего налима, будешь разгуливать по собственному острову, хрипло ругаться и сочинять мемуары…

Корди, разглядывавшая груз, даже перестала играть с вомбатом.

— Нельзя обманывать апперов, Габби, — серьезно сказала она, — Никто и никогда не обманывает апперов.

Канонир скривился.

— Можно подумать, они со своей высоты видят всех насквозь! Выдумки это, вот что. Любой дурак может обмануть аппера, был бы смысл!

Дядюшка Крунч насупился.

— Только дурак заключит договор с аппером. Но чтоб заключить договор и потом пытаться обмануть — для этого надо быть королевским дураком. Зря мы в это ввязались, Ринриетта. Твой дед никогда не вел дел с высотниками, и тебе не велел…

— Хватит, — Алой Шельме достаточно было дернуть одним плечом, чтоб пресечь зарождающуюся было перебранку, — Готовы принимать груз! Сколько у вас?

Человек на подводе сплюнул в пыль. К ужасу Шму, это оказался дауни, хоть и человекообразный в достаточной мере, чтоб издалека походить на человеческое существо. Глаз у него было целых четыре, и все четыре смотрели на окружающий мир с презрением, хоть и отличались друг от друга по размеру.

— Двадцать две с половиной тыщи фунтов. Тридцать бочонков. Все как есть.

— До черта, — проворчал Дядюшка Крунч, отвинчивая механической лапой гайки трюмной решетки, — Придется слить прилично балластной воды. Можно подумать, она нам бесплатно достается!

— Бочонки-то не рассохлись? — крикнула Алая Шельма через борт, — Икра в пути не завоняется?

— Тебе что ль коносамент[119] на нее выдавать? Иль подати платить? — осклабился четырехглазый дауни, остальные презрительно засмеялись, — Ваше дело товар принять, вот и принимайте. А то строют тут себе, Паточная Банда…

Алая Шельма вытащила из-за ремня тромблон. И хоть сделала она медленно и совершенно спокойно, на пирсе вдруг стало совершенно тихо, даже белуги-тяжеловозы перестали вдруг сердито шипеть друг на друга.

— Еще одно слово, милейший, — процедила капитанесса, — и в этих бочках на Каллиопу отправятся ваши задницы. И не обязательно контрабандой. Уверена, за такой вшивый товар таможенники Унии сдерут не больше чем по два сентаво за штуку. Закатывайте свои бочки по сходням! Габерон, готовь сей-тали[120] и заводи концы. Дядюшка Крунч, ты на лебедке. Корди, марш на марсы, будешь следить за погрузкой. Тренч — в нижний трюм, принимать груз. «Малефакс»…

— Всегда здесь, прелестная капитанесса, — промурлыкал гомункул, — Готов исполнить любое ваше поручение.

— …отвечаешь за связь между палубой и трюмом. Начали! На всю погрузку даю два часа!

Работа закипела — уставшие от долгого ожидания пираты рады были заняться хоть чем-нибудь, а люди Урко, кажется, сами торопились избавиться от драгоценного груза. Кряхтя и монотонно ругаясь, они закатывали по сходням тяжелые бочки, подтягивая их импровизированными лебедками, и устанавливали возле трюма. Трюмные решетки были убраны загодя, отчего трюмные шахты «Воблы» казались Шму сверху распахнутым квадратным зевом, внутри которого царила всепоглощающая темнота.

— Сбить крышки! — распорядилась капитанесса Габерону, — Посмотрим, что за икру любят апперы. Габби, будь добр, вскрой-ка мне эту бочку, эту и вон ту…

Люди Урко было заворчали, но Габерон, вооружившись коротким ломом, выразительно усмехнулся. Облаченный в связи с теплой погодой в безрукавку, перехваченную алым кушаком, загоревший до бронзового оттенка, с выбившейся из прически прядью, он смотрелся как пират, сошедший прямиком со старинной гравюры — и выглядел при этом столь внушительно, что все возражения стихли сами собой, как мартовский ветер.

Бочки оказались заколочены на совесть, даже человеку, наделенному силой главного канонира, потребовалось несколько минут, чтоб вышибить крышку. Шму рефлекторно поддалась вперед, не отрываясь от стеньги. Ей нравилось наблюдать за тем, как работает Габерон, нравилось, как плавно он двигается, как с деланной небрежностью поправляет ремень, но еще больше ее сейчас интересовало содержимое бочек.

Наконец крышка покатилась по палубе. Алая Шельма, Габерон и Корди подались вперед и почти тотчас выдохнули, кто разочарованно, кто восхищенно. Бочка была полна икры — не меньше семисот пятидесяти фунтов[121] рассыпчатого черного богатства. И это была не подделка, которую хитрые торгаши иногда пытаются спихнуть неграмотным искателям дешевой наживы, не крашеная щучья икра и не какой-нибудь лежалый товар, который господин Урко торопился сбыть в Каледонию. Икра была самая настоящая, зернистая, осетровая, с особенным маслянистым блеском, выдающим ее истинную ценность — рутэнийский сорт «царский кавьяр».

— Икра, — на лице Алой Шельмы возникло такое отвращение, словно она сунула руку в бочку, набитую какой-нибудь дрянью, выброшенной Маревом, — Отлично. Что ж, передайте господину Урко, что через четыре дня мы будем у Каллиопы, если Роза будет на нашей стороне. А теперь убирайтесь с моего корабля. Мы начинаем погрузку.

Работа закипела. Сперва неохотно, со скрипом и перебоями, как работа большого механизма, долгое время простаивавшего, но теперь упорно набирающего ход.

Габерон с Дядюшкой Крунчем с помощью рей, сей-талей и тросов соорудили над палубой сложный блок на манер башенного крана, соединенный с брашпилем[122]. Обвязав очередную бочку с икрой, они наваливались на ворот, заставляя его вращаться, выбирая трос, отчего бочка взмывала вверх и, повинуясь указаниям хохочущей Корди, спускали ее в трюмный люк. Остальное было заботой Тренча — когда бочка опускалась на самую нижнюю палубу, он отвязывал крепь и через «Малефакса» сигналил наверх о том, что можно спускать следующую.

Тяжелее всего приходилось Габерону и Дядюшке Крунчу, им выпала самая непростая часть работы. Бочки были тяжелы, к тому же, приходилось из осторожности вязать надежную крепь — стоило хоть одной бочке выскользнуть, и сотни фунтов драгоценной черной икры оказались бы размазаны по палубе. Габерон скрипел зубами, чертыхался и вспоминал загубленный маникюр. Дядюшка Крунч сердито пыхтел, из его грузного тела доносился скрежет сжимающихся пружин, но наружу вылетали лишь забористые пиратские ругательства.

— Дожили, тридцать три пердежных ветра, мотаемся на посылках у высотников… Восточный Хуракан никогда бы до такого не опустился. Он был пиратом, а не мальчиком на побегушках…

Алая Шельма наблюдала за погрузочными работами с якорного шпиля, на лице ее застыло холодное и решительное выражение, почему-то напомнившее Шму лицо аппера из таверны.

— Не ворчи. Ты не хуже меня знаешь, что мы не можем позволить себе отказаться от этой работы.

— Мы не контрабандисты!

— Мы пираты, — кивнула капитанесса, — Но мы станем бездомными бродягами, которых носит сезонным ветром, если не раздобудем хотя бы немного серебра. Наши паруса — рванье, нашему рангоуту нужен ремонт, у нас изношена машина, а добрая половина такелажа требует замены. Не говоря уже про воду, провиант и порох для пушек Габби. Лучше быть контрабандистом, чем нищим.

— Твой дед…

— Моему деду это не грозило, — глаза Алой Шельмы сверкнули, — Мой дед был самым богатым пиратом воздушного океана. У него было столько золота, что он мог засеять им, как зерном, половину остров Унии. Вот только мне от этих щедрот ничего не осталось. Поэтому, Дядюшка Крунч, будь добр, больше ни слова о моем деде!

Абордажный голем тяжело засопел, но Шму была уверена, что дело не в тяжелом вороте, который он крутил.

— Ринриетта…

— Хватит.

— Твой дед любил тебя.

— Именно поэтому я теперь болтаюсь в небесном океане без гроша за душой, не зная, что пустит меня в Марево, каледонийский фрегат или какая-нибудь чертова харибда. Все из-за того, что он любил меня.

В голосе голема что-то треснуло.

— Ты была для него всем, Ринриетта. Он оставил тебе то, что для пиратского капитана составляет две половинки его жизни — свой корабль и свой клад.

— Нет, — ледяным тоном ответила капитанесса, — Он оставил мне только свои проблемы. Когда понял, что никому на свете он не нужен. Его корабль — старое разваливающее корыто. Извини, «Вобла», но это так. Если доски этой баркентины еще держатся друг за друга, то только лишь потому, что склеены проклятой магией гуще, чем рыбьим пометом.

— Но клад!..

— Нет никакого клада. Если у него и была груда золота, он проиграл все до последней монеты или спустил на развлечения в Порт-Адамсе. Говорят, у пиратов это нередко случается. Но мог ли величайший пират в истории небесного океана признаться в этом? Разумеется, нет. Вот он и выдумал эту нелепую загадку с Восьмым Небом. Которую вручил мне на смертном одре вместе с чертовой треуголкой.

Дядюшка Крунч выставил скрипящую металлическую ладонь в примирительном жесте:

— Ты похожа на электрического ската, Ринриетта. Но даже он рано или поздно остывает…

— Я знаю, к чему ты ведешь, Дядюшка Крунч. И поэтому повторяю тебе то, что сказала на этом самом месте три дня назад. Мы больше не ищем Восьмое Небо. Восьмого Неба не существует. И нам стоит найти себе настоящую работу, пусть приносящую гроши, но не сулящую рухнуть в Марево в любой момент. Больше никаких рискованных рейсов, больше никаких сверхбольших высот. Никаких авантюр. Господин Урко был прав, нам следует держаться более… приземленных ветров, если мы хотим выжить. Восточный Хуракан был легендой, которой я не гожусь даже в подметки, ты ведь это хотел услышать? Будь спокоен, ваши с дедом подвиги останутся в веках, мне никогда не подняться до ваших высот! Я всего лишь выскочка, верно? Девчонка с ветром в голове и дипломом законника за пазухой, вознамерившаяся поиграть в пиратов!

— Рин…

— Продолжать погрузку, — отчеканила Алая Шельма капитанским голосом и резко развернулась на каблуках, — Как только будет погружена последняя бочка, поднимайте сходни и запечатывайте трюма. Мы отойдем от острова с первым же попутным ветром. Курс я уже проложила.

Она удалялась медленно, но Шму, глядя сверху на крошечную алую фигурку, понимала, что говорить ей что-то в спину бесполезно. Понимали это и те, кто остался на палубе.

— Прямо как ее дед… — проскрипел абордажный голем, вновь налегая на ворот брашпиля, — Иногда мог взорваться, как крюйт-камера, в которую бросили факел. Ох и полыхало же… Однажды стюард подал ему похлебку, в которой не доставало гущи. Капитан рассвирепел так, что приказал всему экипажу месяц хлебать воду вилками. И никто не ослушался. Такой уж он был…

Габерон поплевал на ладони и тоже налег на ворот.

— Она уже не девчонка, ты, ржавая железяка, — пробормотал он, — Старый пират украл у нее то, чего никогда не крал у богатых купцов — ее юность. А еще ей пришлось много вынести на «Барракуде». Нас с Тренчем тоже прилично помяли, но мы хотя бы были вместе, а она — одна. Ты знаешь, что это такое — провести наедине со своими страхами целую ночь в затяжном прыжке в Марево?..

Шму была уверена, что старый голем по привычке вспылит и обрушит на Габерона целую бурю пиратских проклятий. Но тот лишь крутил ворот, опустив вниз голову.

— Старик не мог обмануть ее. Сокровище существует.

— Прости, но даже этого мы не можем утверждать наверняка.

— Я знал его.

— А я знал одну девицу с Бархэма, — проворчал Габерон, — Она выглядела целомудренной и чистой, как только распустившийся цветок. Я провел с ней всего одну ночь, а уже через неделю у меня все чесалось так, словно я сунул свою карронаду в нору с раками…

— Прибереги свои грязные истории для более подходящего случая, — голос «Малефакса» походил на презрительный шелест ветра в парусах, — Тренч из трюма передает, чтоб ты больше не вязал формандских топовых узлов на бочках. У него нет свайки[123], слишком сложно распускать…

— На его месте я бы думал только о том, как не торчать под трюмным люком, — огрызнулся Габерон, — Веревки истерты, как мои нервы, стоит одной оборваться — и его могила долгие годы будет привлекать любопытных эпитафией «Убит икрой». А Ринни…

— Она одумается.

— Она больше не слушает музыку.

Голем насторожился.

— Какую музыку?

— Про старикашку Буна и Восьмое Небо. Как вернулась на «Воблу», ни разу не завела свой патефон.

— Отойдет еще…

— Не знаю, старик. Она упряма, как рыба-осел.

— Тебя забыли спросить, шут пустоголовый…

Шму не хотелось слушать их перебранку.

Она сама ждала возможности оказаться в трюме, но в одиночестве, без лишних свидетелей. Сейчас, когда погрузка была в разгаре, об этом нечего было и думать. Придется ждать, когда все бочки спустят на нижную палубу, расставят, закрепят… К тому времени уже наверняка зайдет солнце. Что ж, значит у нее в запасе несколько часов. Можно найти укромное безлюдное место и немного поспать.

Шму потерла слипающиеся глаза. С тех пор, как она вернулась вместе с капитанессой из пугающего путешествия по Порт-Адамсу, минуло два дня — и почти две бессонных ночи. Стоило ей хоть на секунду закрыть глаза, завернувшись в тяжелый, не пропускающий звуков, кокон Пустоты, как вынырнувшая хищной рыбешкой мысль больно клевала ее в висок, заставляя вскакивать с койки и совершенно вышибая сон.

Опять эта никчемная, глупая, пугающая мысль…

Золотые рыбки. Смешные золотые рыбки, распахивающие рты и глядящие глупыми выпученными глазами. Ее, Шму, золотые рыбки.

Шму готова была впиться зубами в краспицу, лишь бы прогнать эту мучительную мысль.

У нее никогда не было золотых рыбок. Она никогда не жила в замке. У наемных убийц не бывает ни золотых рыбок, ни замков. Прикосновение Пустоты немного смягчило эту досаждающую мысль, но почему-то не стерло, мысль эта все равно ощущалась, как камешек, попавший в ботинок. Шму тихо застонала. Надо изгнать эту проклятую мысль, которая норовит клюнуть исподтишка, загнать куда-нибудь обратно, откуда та непрошенно явилась…

Открыв глаза, Шму заметила внизу машущую ей рукой Корди. Привычно устроившись на площадке марса, ведьма болтала в воздухе ногами и руководила погрузкой, но, кажется, вносила больше сумятицы, чем пользы. Шму попыталась улыбнуться в ответ, но, судя по всему, получилось неважно — юная ведьма скривила гримасу.

— Твою улыбку можно внести в реестр корабельных вымпелов, — вздохнула она, — Под обозначением «Неминуемая катастрофа, экипаж покидает корабль».

Шму развела руками. По крайней мере, она пыталась.

— Ужасно выглядишь. Опять не спишь, да? Сколько дней?

— Я… Мне… Мне не хотелось, — едва слышно произнесла Шму, стараясь не глядеть на ведьму, — Все в порядке.

Корди была единственным человеком на всем корабле, с которым она могла переброситься хотя бы парой слов. При виде Корди мышцы ее челюсти не смыкало, как у капкана, и язык не завязывался двойным узлом. Но даже это требовало огромных усилий. Всякий раз, как Корди смотрела на нее, Шму с трудом подавляла рефлекс, въевшийся в тело до последней, самой тонкой, кости — скрыться с глаз. Раствориться в темноте. Бежать.

— Хочешь есть, Шму? Сейчас… У меня кое-что лежит для тебя.

Она запустила руку в один из своих карманов и вытащила рыбу, подозрительно тяжелую и похожую на коричневый камень.

— Это рыба-галета, — Корди хмыкнула, постучав окаменевшей рыбой по стеньге, — Опять не получилась шоколадная. Одна беда с ними… То рыба-капуста, то рыба-брюква… Но я стараюсь. Теперь, когда мы с Мистером Хнумром работаем вместе, у меня все будет получаться. Когда-нибудь я сделаю тебе целого шоколадного кита, Шму!

Услышав свое имя, вомбат перекатился на спину и сонно взглянул на хозяйку сквозь густые усы, после чего икнул и распластался на марсе, вытянув лапы в разные стороны. Судя по всему, рыба-галета даже у него не вызвала особого энтузиазма.

— Бери, бери, — Корди сунула рыбу Шму, — Тебе надо хоть что-то есть.

Шму сделала слабую попытку отказаться.

— Я… потом, — пробормотала она, — На камбузе…

Корди взглянула на нее с сомнением, явно копируя чье-то взрослое выражение. Будь она годом младше, это выражение казалось бы совсем неподходящим к ее смешливому юному лицу. Но сейчас было уже почти в самый раз.

— На твоем месте я бы на это особо не рассчитывала. Камбуз на грани бедствия. Там остались лишь сырные корки и немного морковки.

Шму вздрогнула, поспешно отводя глаза. Она надеялась, что Корди этого не заметила, но внимание ведьмы, кажется, сейчас было разделено между сонно урчащим вомбатом и работающими на палубе людьми.

— Габби и Ринни уже трижды поругались с утра из-за этого. Ринни говорит, на нашем камбузе порылся какой-то кашалот, а она не сможет оплачивать такие счета каждую неделю. Габби говорит, это не он, это все Мистер Хнумр, но я-то знаю, что Мистер Хнумр столько не съест, он же маленький, куда ему…

Шму рассеянно слушала ее, вертя в руках рыбу-галету. Лучше всего было бы сбежать прямо сейчас, одним длинным прыжком очутившись на реях, но не вызовет ли это подозрений? Конечно, лучше бы дослушать и, поблагодарив, неспешно удалиться. Да, точно, надо обязательно поблагодарить за рыбу. У людей так принято. Поэтому она послушает еще немножко, выдавит из себя «Спасибо» и спрячется где-нибудь на корме — до тех пор, пока команда не закончит погрузку и не оставит трюм в покое. И только тогда…

Шму вдруг услышала какой-то посторонний звук, которого прежде не было. Царапающий, тревожный звук. Он выбивался из прочих, ставших привычными звуков. На марсе, как и прежде, весело болтала Корди, на верхней палубе монотонно переругивались канонир и голем, и даже это было привычным — перепалка помогала им крутить ворот лучше кабестановой песни[124]. Что-то другое… Треск? Хруст? Скрип? Этот звук можно было принять за отзвук заблудившегося в такелаже ветра, но Шму слишком много времени провела на мачтах «Воблы», чтоб ощутить его чужеродность. Зацепившись ногами за рею, Шму легко свесилась вниз, раскачиваясь в нескольких десятков футов над палубой.

И мгновенно увидела то, чего не видели ни Дядюшка Крунч с Габероном, ни болтающая ногами ведьма — перекинутый через сей-тали трос пугающе дергался и скрипел под тяжестью спускаемых в трюм бочек. Трос был толстый, с запятье толщиной, просмоленный, но благодаря Пустоте, на миг подарившей ей сверхчеловечески тонкий слух, Шму различила то, чего не различил бы даже самый опытный боцман. Треск лопающихся волокон.

Трос был гнилой в середке и сейчас его волокна под тяжестью очередной опускающейся на блоке бочки рвались одно за другим, издавая тот самый звук, что привлек ее внимание. Шму обмерла соляным столбом. У нее не было никаких навыков в погрузочных работах, она не разбиралась в снастях и такелаже, но мгновенно поняла одно. Если трос лопнет, будет беда. Высвобожденный от чудовищной тяжести оборванный конец хлестнет по палубе с силой, достаточной для того, чтоб перерубить человека пополам. А тяжеленная бочка пушечным ядром рухнет в шахту трюма, разнося все на своем пути.

Надо предупредить! Надо крикнуть! Пустота угрожающе стиснула ей горло, намертво запечатав рот. Убийцы не кричат. Убийцы всегда безмолвны. Противиться этому было невозможно — Пустота

Лопнуло еще несколько волокон. Шму вдруг как наяву увидела огромную лопнувшую струну, бьющую по палубе, увидела, как без крика, молча, падает навзничь Габерон, и его щегольская рубаха, испачканная красным и рассеченная поперек спины, набухает на глазах…

Тремя днями раньше она бы ничего не смогла сделать. Так и висела бы на рее, впившись в дерево, бессильно наблюдая за разыгравшейся катастрофой. Но тремя днями раньше Пустота еще была всесильна и всемогуща, в ней не было прорех.

Золотые рыбки…

Шму закрыла глаза и набрала полную грудь воздуха. Столько, сколько было его во всем воздушном океане. И крикнула изо всех сил:

— Трос! Берегись!

На то, чтоб открыть глаза, смелости уже не хватило. Она услышала, как лопается канат, негромко, похоже на лопнувшую гнилую нитку в плохого шитья камзоле. Вслед за этим звуком пришел другой — оглушительный, ухнувший где-то внизу, точно кто-то взял огромный плотницкий молоток и хватил изо всех сил по старой рассохшейся доске…

Шму смогла открыть глаза лишь услышав сдавленную ругань Дядюшки Крунча. Старый голем чертыхался так, что сама Роза должна была покраснеть. И он и Габерон были живы и невредимы — недоуменно глядели на глубокую, напоминающую шрам, царапину, пролегшую аккурат возле брашпиля. Габерон выглядел особенно задумчивым и непривычно тихим. Возможно, сейчас он думал о том же, о чем и Шму — не сделай он шаг в сторону, количество канониров на «Вобле» сейчас увеличилось бы вдвое…

Но первым пришел в себя Дядюшка Крунч.

Гремя тяжелыми ножищами, он ринулся к распахнутому люку, пытаясь разглядеть, что делается в трюме. Тщетно — даже его механические глаза, способные дать фору шлифованным линзам подзорной трубы, едва ли могли разобрать, что происходило на нижней палубе.

— Тренч! — гаркнул голем так, что у Шму зазвенело в ушах, — Ах ты рыба-инженер… «Малефакс», живо связь с трюмом!

Тренч. Она совсем забыла про Тренча, принимавшего груз на нижней палубе. Если он оказался на пути падающей бочки… Шму окоченела от ужаса.

Время тянулось бесконечно долго. Каждая секунда казалась ей огромным тысячетонным островом, неохотно уходящим в глубины Марева. К тому моменту, когда гомункул отозвался, ее скрючило так, словно она провела все это время на высоте в пятьдесят тысяч футов, даже зубы смерзлись воедино…

— Мальчишка в порядке, его не задело. Говорит, бочка упала в футе от него. Еще немного и…

В скрипящем голосе Дядюшке Крунча явственно слышалось облегчение.

— Ветер ему в трубу… Прибудем в Каллиопу, пусть поставит Розе свечку. Ты, кстати, тоже, пустобрех. Если бы Шму вовремя не заметила, пришлось бы тебе покупать новую рубаху. И новый позвоночник.

Габерон, прикрыв ладонью глаза от солнца, взглянул вверх. И Шму, еще мгновение назад ощущавшая себя окоченевшей глыбой льда, почувствовала, что тает в невесть откуда взявшемся жаре этих прищуренных темных глаз.

— Мое почтение, баронесса, — канонир изящно приложил руку к широкой груди, — Кажется, вы спасли мою шкуру и все, что к ней прилагается. С этого момента мое горячее сердце в ваших руках. Надеюсь, вы распорядитесь им наилучшим образом.

Он приложил ладонь к губам, чувственно поцеловал ее и махнул Шму. Кажется, в этом воздушном поцелуе было заложено больше силы, чем в двадцатифунтовом ядре. Шму испуганно пискнула, перехватывая рею, на которой висела, руками, и юркнула в густую тень парусов. Сердце колотилось так, как не колотилось даже в тот день, когда на них с Корди напали акулы.

— Отстань от девчонки! — рассердился Дядюшка Крунч, — Чай не тебе чета. Тебе бы, зубоскалу, в Могадоре столичных вертихвосток смущать!

— Всего лишь благодарность, — невозмутимо заметил Габерон, — Кроме того, как доподлинно известно на многих островах Формандии, мои поцелуи обладают свойством исцелять душу и тело.

— В таком случае отправляйся в трюм и хорошенько расцелуй бочку со всех сторон, — буркнул Дядюшка Крунч, — Ее, наверно, разнесло в щепки. Пропала апперская икра…

Габерон помрачнел.

— Бочке, конечно, кранты. С такой-то высоты упасть. Что будем с икрой делать? Там же, небось, под списание все. Что полопалось, что с сором трюмным смешалось… Может, собьем новую бочку и досыпем щучьей икрой? Говорят, если покрасить ее чернилами, почти неотличима от осетровой. Я одолжу у капитанессы чернил, а ты раздобудешь щуку и…

Дядюшка Крунч склонился над канониром, холодно разглядывая его через глаза-линзы. Габерон мог выглядеть внушительным и даже огромным, но по сравнению с тяжело пыхтящей махиной голема казался тщедушным мальчишкой.

— Лет сорок назад губернатор одного из островов попытался надуть апперов. Скажем так, пересмотрел условия по заключенноум договору в одностороннем порядке. Вполне невинный трюк для купцов Унии. Знаешь, что сделали с ним апперы?

— Нагадили ему на голову? — буркнул Габерон, отворачиваясь, — Только не говори, что они этим не занимаются, сидя на своих островах…

— Они превратили его остров в каменное крошево и размешали в Мареве, — гулко произнес Дядюшка Крунч, — Так запросто, словно раздавили кусок щебня. Те немногие, что ведут дела с апперами, часто совершают одну и ту же ошибку. Забывают, что апперы — это не люди. И манера вести дела у них совершенно отличная от нашей…

— В таком случае, предложи свой вариант, — огрызнулся канонир, — Думаю, человеческая арифметика апперам вполне по силам. По крайней мере, в достаточной степени, что отличить тридцать от двадцати девяти!

Их спор прервал насмешливый голос «Малефакса».

— Заводите новый трос, олухи. Тренч передает, что бочка цела. Ваше счастье, что апперские бондари[125] не экономят на дереве.

Габерон сложил на груди знак Розы.

— Благодарение небесам! Неужели даже днище не вышибло?

— Тренч говорит, порядок. Затрещала, но выдержала. Роза любит дураков…

Дальше Шму их не слушала. Цепляясь негнущимися руками за стеньгу, забралась на самый верх мачты, откуда не было видно ни палубы, ни людей. Ей требовалось время, чтоб восстановить защитный покров Пустоты, а для этого лучше всего годилось одиночество — и скользящие в небесной вышине ветра. Слишком много переживаний за один день. Ничего, она спустится в трюм, но позже, в темноте, когда Паточная Банда закончит погрузку. Значит, у нее в запасе еще несколько часов — вполне достаточное время, чтоб придти в себя.

Пустота умеет ждать как никто другой.

С последними бочками управились лишь к вечеру, когда пробило шесть склянок. К тому моменту, как весь груз оказался в трюме «Воблы», Габерон так осатанел от работы, стоившей ему свежих мозолей, что проклял скопом не только всех апперов, но и всех осетров, сколько бы их ни обитало в воздушном океане. Дядюшка Крунч молчал, но по тому, как тяжело гудят его сочленения и как утробно скрипят пружины в стальном чреве, было ясно, что он тоже находится не в самом добром расположении духа. Не лучше выглядел и Тренч — целый день проторчавший в затхлом трюме и возившийся с бочками, на палубу он выбрался перепачканным, смертельно уставшим и даже более молчаливым, чем обычно, Корди даже испугалась, не настиг ли его приступ инженерного помешательства.

— Отличная работа, — сдержанно заметил «Малефакс», наблюдая за тем, как все трое, пошатываясь, спускаются в кают-компанию, — Завтра, если вы не против, подъем на рассвете. Нам предстоит расставить все бочки по трюмным отделениям вдоль всего киля. Вы ведь не хотите идти с таким дифферентом на нос?..

— Дайте мне хоть одного аппера, — простонал Габерон, — Я буду бить его до тех пор, пока он сам не начнет нести икру…

— Десять тонн, — прогудел Дядюшка Крунч, — А ведь еще придется выгружать все это у Каллиопы…

Шму выждала еще добрых десять минут, прежде чем убедилась, что верхняя палуба «Воблы» в полном ее распоряжении. Но все равно ей потребовалось около четверти часа, чтоб набраться духу и спуститься с мачты. Идти было очень тяжело, к каждой ее ноге словно приковали якорной цепью по литому ядру.

Ночью корабль преобразился, и преображение это было жутким. Несмотря на яркие оранжевые языки сигнальных огней и холодный свет звезд «Вобла» в темноте стала совсем другой, незнакомой и пугающей. Темные силуэты мачт и рангоута сделались колючими, напоминающими то ли виселицы, то ли орудия пыток. Обычный скрип такелажа в темноте казался скрежетом чьих-то неупокоенных костей. Даже гребные колеса «Воблы», простоявшие много дней без движения, сейчас выглядели зловеще, точно громады изуверских языческих храмов…

В зыбком и тревожном лунном свете Шму виделись создания, слишком страшные даже для тварей, рожденных Маревом. Раздувшиеся каракатицы, спрятавшиеся среди такелажа и спускающие сверху щупальца, чтоб схватить ничего не подозревающего человека. Укрывающиеся между пристройками тысячерукие безглазые монстры. Полу-рыбы полу-люди с оскаленными пастями…

Когда-то бороться со страхом ей помогала Пустота. Она не могла подавить его полностью, но глухой черный покров помогал скрывать зазубренные ядовитые шипы страха, отчего он иногда делался почти что терпимым. А потом вдруг оказалось, что Пустота тоже уязвима. Что одно маленькое воспоминание из ее прошлой жизни, о которой она ничего не знала и не хотела знать, смогло проделать в могущественной Пустоте зияющую прореху — точно кто-то полоснул остро отточенным кинжалом по старому плащу.

Золотые рыбки… Опять эти проклятые золотые рыбки…

Когда Шму добралась до тайника под грудами старого брезента, сердце скакало в груди так, что ей пришлось взять паузу и на несколько минут замереть. Пальцы дрожали, как у тапера, играющего разнузданную джигу, но она нашла в себе силы сдернуть брезент, обнажив то, что было спрятано под ним — свертки, тюки, бочонки, коробки и прочая утварь. Их было много, многие были обернуты скользкой вощеной бумагой, но Шму не случайно прихватила с собой мешок. Спустя несколько минут она, немного кренясь под весом груза, добралась до носовой трюмной шахты, забранной на ночь решетчатой крышкой.

Шму не требовался ключ, чтобы свинтить держащие крышку гайки. Легко открутив их пальцами, Шму бесшумно сдвинула тяжеленную крышку люка и склонилась над шахтой.

Спускаться было страшно, еще страшнее, чем идти ночью по баркентине. Шахта трюма, пронизывающая корабль от верхней палубы до нижней, казалась бездонным провалом, чьим-то огромным, жадно распахнутым ртом. Может, закрыть глаза и сигануть сразу вниз?.. Шму вздрогнула. Она не сомневалась, что сможет смягчить падение, но хватит ли духу? Лучше уж медленно, постепенно, с палубы на палубу…

Коротко вздохнув, Шму нащупала опоры шахты и принялась спускаться вниз.

Внутри «Вобла» пахла совсем иначе, не так, как на палубе. Здесь тоже был вездесущий запах патоки, но тут он был смешан со смолой и казался более сухим, точно в старом погребе. Корди говорила, что тут пахнет магией, но всегда хихикала при этом, не понять, шутила или всерьез. Шму спускалась по трюмной шахте, хватаясь свободной рукой за выпирающие балки и решетки, которыми трюмная шахта была забрана изнутри.

Гандек и следующую за ним жилую палубу Шму миновала легко, на одном дыхании. Здесь почти не было пугающих и страшных вещей, даже замершие пушки Габерона казались скорее равнодушными застывшими истуканами, чем подкарауливающими чудовищами.

А вот дальше… Ощутив невидимый водораздел, Шму почувствовала, как живот обжигает изнутри холодом. Дальше начинался совсем другой мир, внутренние чертоги «Воблы», в которые никто из экипажа старался не забредать без серьезной необходимости. Иногда здесь происходили странные штуки. Совершенно безобидные, если разобраться, но все равно пугающие. Как-то Габерон случайно обнаружил, что если здесь насвистеть песенку «Старый ты судак», в воздухе разнесется запах мяты. В некоторых местах треугольные предметы нагревались сами собой, в других можно было несколько часов кряду лупить кремнем об кремень и не высечь ни одной искры. Корди, проведшая в этих закоулках больше всех времени, иногда рассказывала Шму странные вещи. Про каюты, в которых время течет по-иному, про лестницы, которые никуда не ведут или замкнуты сами на себе. Про цвета и оттенки, которые не могли существовать в других местах, про необъяснимые звуки и странные ощущения…

При свете дня эти рассказы выглядели шутками, иной раз Шму даже улыбалась. Но сейчас, в кромешной темноте, они обрастали жуткими, леденящими кровь, подробностями, точно акульими зубами. Что если здесь водятся кровожадные магические существа? Или сотворенные чарами чудовища? А может, тут устроены смертоносные ловушки — специально для тех, кто осмеливается сунуться в царство зловещих магических чар без разрешения?..

Дальше Шму спускалась с особенной осторожностью. То и дело замирала, услышав доносящиеся издалека звуки. Один раз это были обрывочные музыкальные ноты, извлеченные из мандолины, в другой — хриплый и протяжный звук, похожий на китовый выдох. Ужасно жутко. Еще палубой ниже… Еще одна… Еще…

Нижняя палуба все не показывалась, хотя Шму готова была поклясться в том, что спускается уже очень, очень давно. То ли «Вобла» опять крутит какие-то фокусы с искажением пространства, то ли стиснутый в душе шипастым лангустом страх нарочно замедляет время… А может, нижняя палуба вообще растворилась без следа и она обречена бесконечно спускаться в этот черный лаз, наполненный самыми страшными кошмарами?

В тот момент, когда Шму уже была готова бросить мешок и взлететь вверх, ее нога коснулась твердой палубы. Спуск закончен. Она в трюме.

Наконец можно перевести дух. Шму с облегчением уронила тяжеленный мешок и сделала несколько глубоких вдохов. В трюме тоже было жутко, точно в сумрачном зловещем лесу, мерный скрип дерева теребил душу острыми коготками, а годами скапливающийся на нижней палубе хлам в темноте принимал самые зловещие очертания.

Шму торопливо достала несколько масляных ламп и кремни. Она отлично видела даже в кромешной темноте, но сейчас свет требовался не ее глазам — он требовался для того, чтоб хоть на несколько минут разогнать давящую темноту.

Крошечные язычки пламени были бессильны осветить целую палубу, но Шму испытала безмерное облегчение, когда оказалась в пятне теплого желтого света. Наконец у нее была возможность оглядеться.

Трюм располагался почти у самого днища баркентины, над балластными цистернами, оттого его форма в сечении напоминала скорее перевернутую трапецию, чем прямоугольник, как прочие палубы. Если в темноте он был похож на жуткий лес, то теперь казался ей огромным ущельем, тянущимся на целые километры, темным и безжизненным.

Здесь были высокие подволоки[126], куда выше, чем на прочих палубах, но от этого трюм отчего-то не казался просторным, напротив, у находившегося здесь поневоле возникало ощущение, что дерево давит со всех сторон, может, из-за полного отсутствия окон или иллюминаторов. А еще трюм казался ужасно длинным, не отсек, а какая-то бесконечная анфилада тянущихся отсеков, отгороженных друг от друга лишь переборками, призванными разграничить хранящийся груз. Носовая и центральная части трюма были отведены под основной груз, дальше тянулись отделения для дерева, пеньки, угля, инструментов и всего того, что обыкновенно хранится на кораблях.

Но «Вобла» не была бы «Воблой», если бы подчинилась чужому порядку. Как и на прочих палубах, здесь все было брошено кое-как и навалено без всякого умысла, где придется. Колеса от орудийных лафетов лежали рядом с ветошью, прежде бывшей дорогими пиратскими камзолами. Остатки сушеных трав и кореньев, выросших на неизвестных Шму островах, были перемешаны с засохшим коровьим навозом — следы тех времен, когда на корабли брали для пропитания живой скот. Тронутые плесенью хлебные корки, осколки досок и ящиков, мешковина, гнутые гвозди, какие-то бесформенные огрызки, истлевшие коробки, мотки пряжи, битое стекло… В относительном порядке держались лишь бочки с икрой, Тренч умудрился расставить их ровными шеренгами, как солдат на плацу.

Но сейчас не они интересовали Шму. Дрожащими от волнения пальцами она зажгла последнюю масляную лампу и, отставив ее на ближайшую бочку, принялась распаковывать принесенные свертки. Их было так много, что ей понадобилось несколько минут только лишь для того, чтоб перерезать все бечевки и развязать узлы. Зато, когда она закончила, трюм мгновенно наполнился запахами, которых отродясь не знал.

Здесь было все, что она смогла умыкнуть с камбуза за всю неделю. Несколько кругов сыра, немного подсохших, но вполне съедобных, большая, едва початая, банка абрикосового джема, целый мешок крекеров, печеная картошка, латук с корабельной грядки, половина сливового пудинга… Шму все разворачивала и разворачивала свертки, расставляя провизию на неровной палубе трюма. А когда наконец закончила, удовлетворенно улыбнулась, оглядев результаты своих трудов. Здесь хватило бы еды на роту готландской воздушной пехоты. Ей самой этого количества еды было бы достаточно, чтоб продержаться несколько месяцев. Но она знала, что тем, кому все это предназначено, собранное ею покажется лишь легкой закуской…

С замирающим сердцем Шму вышла на середину трюма и трижды щелкнула пальцами. Звук показался слабым, сразу же утонувшим в огромном брюхе «Воблы», но Шму знала, что это не так. Тот, кому предназначался условленный сигнал, не мог его пропустить.

Долгое время ничего не происходило. Отмеряя тишину ускоренными ударами сердца, Шму всматривалась в темноту, пытаясь заметить движение. И движение появилось.

Оно возникло не в одном месте, оно пришло сразу со всех сторон. Из трюмной шахты, с противоположного конца корабля, сквозь щели в переборках и перекрытиях… Вся палуба постепенно наполнялась этим движением, точно сам воздух, густой и тяжелый, вдруг начал трепетать. В нарастающем гуле уже едва можно было разобрать шлепанье отдельных плавников. Сперва возле Шму оказалась одна рыба — толстая, крупнощекая, с тупой мордой и выпяченными губами, придающими ее рыбьей морде удивленное выражение — затем сразу две. Три. Шесть. В какой-то миг рыб вокруг стало так много, что Шму пришлось прикрыть ладонями лицо, чтоб его не задевали хвостами, мордами и плавниками.

Карпы. Неисчислимое множество карпов. Они пробирались к накрытому для них столу со всех сторон и, не тратя времени понапрасну, приступали к трапезе, жадно выхватывая целые куски сыра и отнимая друг у друга пучки лука. Они набрасывались на снедь с жадностью одержимых, но Шму лишь улыбалась, наблюдая за тем, как пируют ее подопечные. Она осторожно гладила их по покатым мордам и широким спинам, ласково трепала за хвосты и иногда шутливо хлопала пальцем по носу. Карпы вились вокруг нее, ничуть не боясь, напротив, стоило ей шагнуть в сторону, как целая орава карпов бросилась вслед, умильно хлопая губами и выпрашивая еще кусочек.

— Вы хитрюги, — негромко сказала Шму, почесывая их подбородки, — Не то, что золотые рыбки. Я вас не брошу. Только прячьтесь получше, договорились?

Какой-то наглый молодой карп стал ластиться к Шму, трясь об ее ухо. Ассассину пришлось нахмурить брови, чтоб тот смутился и попытался быстро смешаться с толпой родственников. Карпы первого поколения, из числа тех, что Шму ловила и выхаживала, еще помнили пляску необузданных диких ветров, паря в которых им приходилось искать добычу. Их потомки росли совершенно ручными — никого не боялись, а со Шму пытались неуклюже играть, как со сверстником-переростком.

Колония карпов жила на баркентине немногим меньше года, но за это время на дармовой кормежке умудрилась так разрастись в количестве, что сама Шму не смогла бы поручиться за то, сколько едоков находится у нее на обеспечении. Тысяча? Три тысячи? Восемь? Удивительнее всего было то, что армия карпов умудрилась за все время ни разу не выдать себя команде. Поразмыслив, Шму решила, что дело тут отнюдь не в превосходной маскировке, а в беспечности Паточной Банды. Кажется, единственным, кто что-то подозревал, был Дядюшка Крунч, но у него обычно было слишком много хлопот по хозяйству, чтоб заняться безбилетными пассажирами всерьез. Максимум из того, на что он был способен — гонять их с верхней палубы.

Правда, время от времени она сама теряла бдительность. Как в тот раз, когда хитрый карп незамеченным шмыгнул в каюту к Габерону. Шму почувствовала огненный жар в щеках при одном лишь воспоминании о том случае. Она не замышляла ничего дурного, всего лишь украдкой приоткрыла дверь среди ночи, надеясь увидеть на миг спящего канонира. Смотреть тайком на канонира было страшно, но это был особенный страх, от которого приятно и томительно щемило где-то в животе. Такой страх она согласна была терпеть, если не очень долго…

Утолив голод, карпы принялись резвиться. То прыскали в разные стороны, то сбивались в кучи, принимались носиться друг за другом или с величественным видом парить возле головы Шму в надежде, что она почешет пальцем им животик. Беззаботные создания. Шму гладила их по гладким чешуйчатым спинкам, шутя дергала за плавники, чтоб посмотреть, как забавно и неуклюже они барахтаются, пытаясь восстановить равновесие, дула в носы. Многие говорят, что самые умные обитатели небесного океана — это дельфины, но Шму знала, что нет никого умнее карпов. С карпом можно поиграть в игру «Угадай, в какой руке крошка», карпа можно заставить выполнять фигуры высшего пилотажа, обозначая курс рукой, карпа можно смутить, пристально взглянув ему в глаза.

Шму улыбалась, наблюдая за тем, как резвятся карпы. Здесь, в затхлом темном пространстве нижней палубы, ей почему-то было спокойно и легко, точно только тут на баркентине был чистый воздух. Здесь никто не ждал от нее слов, здесь никто не разглядывал ее. Карпам не было нужды о чем-то ее спрашивать, они и так знали все самое необходимое. Карпы не норовили влезть в душу. С карпами проще, чем с людьми.

Шму вздохнула. Опасно слишком долго задерживаться в трюме. Дядюшка Крунч может проверить груз или «Малефакс» обратит внимание на ее отсутствие. Пора возвращаться на верхние палубы.

— А теперь кыш! — приказала она карпам, — По домам! Ступайте прочь!

Карпы неохотно зашевелили хвостами, расползаясь в разные стороны. Некоторые из них после еды столь увеличились в объеме, что теперь не могли протиснуться сквозь трюмные щели. Шму, терпеливо помогала им, до тех пор, пока рыбья стая не рассосалась без следа, оставив напоминанием о себе лишь сухую чешую на трюмной палубе.

Чешую Шму осторожно убрала, как и пустые свертки. Напоследок тщательно проверила, плотно ли пригнаны крышки на бочках с икрой и с облегчением убедилась в том, что «Малефакс» не ошибся — апперы и в самом деле не поскупились на дерево. Даже та бочка, что рухнула в трюм, немного покосилась, но не развалилась. Значит, можно не опасаться, что голодная рыбья братия откроет бочки и устроит себе настоящее пиршество. Дай им волю, пожалуй, сожрут десять тонн драгоценной апперской икры за неполную минуту, после этого капитанесса уж точно вздернет ее на рее…

Трюм вновь опустел, сделавшись тем, чем изначально и виделся — пустым и мрачным ущельем, заваленным всякой старой и ветхой дрянью. Иногда Шму казалось, что если кто-нибудь крошечный заберется украдкой к ней в душу, то увидит что-то подобное. Древняя, очень уставшая пустота — и еще много пыли.

В два шага оказавшись у трюмной шахты, она оттолкнулась от палубы и взмыла вверх.

«Вобла» шла хорошо, ходко, словно радуясь хорошей погоде, уверенным стремительным фордевиндом, обгоняя плывущие в небе громады кучевых облаков. Гребные колеса оставались в неподвижности — несмотря на то, что корабль находился в нейтральном воздушном пространстве, вдалеке от границ Унии, капитанесса сочла за лучшее не привлекать к себе внимания. Как известно, дым от сгоревшего ведьминского зелья вызывает возмущения в окружающем магическом эфире, так что прущий на полных парах корабль для наблюдательного гомункула сродни ослепительной комете в ночном небе.

От Порт-Адамса баркентина отчалила с попутным ветром, так что уже через час пиратский остров походил на бесформенную, затерявшуюся у горизонта, грозовую тучу. Шму с клотика наблюдала за тем, как он истончается и тонет в облаках. Одновременно с ним постепенно таял и страх в ее душе, на смену ему пришла размеренная меланхолия, которой органично вторил аккомпанемент из хлопков паруса и шуршания ветра. Все острова издалека похожи друг на друга, размышляла Шму, просто висящие в небе песчинки. Они висят на разной высоте, они разной формы, вокруг них дуют разные ветра, но издалека они все как один. Просто кусок камня, который Розе вздумалось повесить именно здесь посреди неба. Она вспомнила просторные гулкие коридоры замка, в которых играла. Интересно, где находился этот замок? И что это за остров? На что он похож, если разглядывать издалека?..

Некоторое время Шму пыталась просто медитировать, наблюдая с клотика за парящими в высоте медузами. Медузы в этой части неба были хороши — розовые и лиловые, они парили, иногда трусливо кутаясь в облачные шапки, среди них не было ни ядовитых, ни смертельно-опасных, как кубомедузы в южных широтах, но сейчас взгляд упорно отказывался сосредотачиваться, норовил вильнуть и уйти внутрь себя. В беспокойную и волнующуюся пустоту.

Наверно, ей надо повидать кого-нибудь из членов команды. Шму знала, что чужое общество обычно полностью парализует мысли, но именно это ей сейчас и требовалось. Страх — отличный инструмент для того, чтоб выбить из головы все лишнее…

Но Шму ждало разочарование. Она пронеслась по мачтам от носа до кормы и обнаружила, что верхняя палуба пуста. Необычно для раннего утра на «Вобле». Спрятавшись среди парусов бизань-мачты, Шму украдкой стала наблюдать за капитанским мостиком, к которому обычно старалась не приближаться, чтоб не попасться на глаза капитанессе. Капитанский мостик, большой, широкий, похожий на сцену, смущал ее больше всего. Но в этот раз и он оказался почти безлюден. За штурвалом стоял, равнодушно созерцая облака, Дядюшка Крунч, сама же капитанесса устроилась у борта с газетным листом в руках. Роза не любит газет — ветер постоянно норовил вырвать из капитанских рук упрямо трепещущий бумажный листок, но раз за разок терпел неудачу — Алая Шельма впилась в газету так, что не выпустила бы ее, даже если б пришлось сопротивляться молодому киту. Укрывшись за бизань-гафелем, Шму наблюдала за тем, как капитанесса читает.

Смотреть на нее было интересно и жутко одновременно. И потому вдвойне волнующе. Она часто выглядела сдержанной и холодно-вежливой, часто презрительно кривила губы или задирала острый подбородок, но Шму, способная наблюдать часами, не меняя позы, знала, что бывает и другая капитанесса. Смущенно теребящая рукав, украдкой хихикающая, стыдливо пунцовеющая или беспечно ухмыляющаяся. Надо лишь знать, в какой момент посмотреть.

— Что с ветром? — прогудел Дядюшка Крунч, перекладывая штурвал, — Бьюсь об заклад, он опять сместился на пол-румба. Что говорит анемометр?

Но Алая Шельма даже не опустила газету, чтоб взглянуть на прибор.

— Сам посмотри, — буркнула она.

Скрип абордажного голема походил на хриплый старческий смешок.

— Ты сама знаешь, что тебе стоит почаще практиковаться в навигационной науке. Будь добра, Ринриетта, проверить ветер и внести соответствующие поправки в курс. Мы должны идти в компании с Королем Тунца, а потом, снизившись до трех тысяч, выбирать между Холодной Мисс и Губошлепом. Рассчитай курс до Каллиопы с поправками на боковой ветер и области пониженного давления. Это задачка для зеленого штурмана.

— Дядюшка Крунч, в мире могут скоро задуть такие ветра, каких ты и не представляешь… — рассеянно отозвалась капитанесса, не отрываясь от газеты.

Внутри абордажного голема от возмущения залязгал какой-то подшипник.

— Я?.. Да как ты… Я знаю все пассаты северного полушария! Мы с твоим стариком им хвосты полвека крутили! Да я видел больше ветров, чем волос на твоей голове! Мы сражались с Южным Костоломом, что царствует у Сантьяго! Мы покоряли онежские ветра, голодные и злые, как стая акул! Мы находили те ветра, которых зачастую нет даже на картах, ветра, о которых шепчутся лишь старые небоходы — Сонную Плотвичку, Глухарика, Шепот Розы… И ты еще говоришь, что я не знаю ветров?!

Алая Шельма наконец отпустила газету. И Шму удивилась тому, какое бледное у нее лицо, само под цвет бумаги. Может, на капитанском мостике дует какой-нибудь холодный ветер?..

— Я имела в виду не это, Дядюшка Крунч, — устало пояснила капитанесса, — А совсем другие ветра. И определяют их не анемометры, а более чувствительные приборы.

— Никак не возьму в толк, о чем ты говоришь…

— Пока мы стояли возле Порт-Адамса, у «Малефакса» была возможность пообщаться с другими корабельным гомункулами…

— Пообщаться! — возмущенный возглас большого тяжелого механизма прозвучал как рык, — Иногда твой гомункул больше напоминает мальчишку, норовящего забраться в соседский сад за яблоками! Он попросту взламывает всех встречных гомункулов, что попадаются ему в небесном океане!

— Не собираюсь корить его за это, дядюшка. Мы охотимся за добычей, он охотится за информацией. И даже ты не сможешь спорить с тем, что зачастую его улов оказывается солиднее нашего.

— Едва ли можно назвать уловом стянутые им стишки, фривольные песенки и прочий сор! — Дядюшка Крунч фыркнул, настолько удачно, насколько позволяло устройство его речевого аппарата, — Он не пират, а старьевщик!

— И эта его привычка приносит нам неоценимую пользу. Потроша память чужих гомункулов, «Малефакс» поставляет нам обрывки информации, которая так или иначе попала в магический эфир. Донесения о кораблекрушениях и штормовых фронтах, маршруты передвижения патрулей на границах Унии, чужие коносаменты и грузовые договора. В воздушном океане тысячи гомункулов. Просеивая все, что им известно, сквозь частую сеть, можно обнаружить много ценного.

Тяжелый металлический корпус Дядюшки Крунча мелко завибрировал. И пусть сам Дядюшка Крунч не обладал ни человеческим лицом, ни человеческими интонациями, Шму догадывалась, что абордажный голем сейчас испытывает вполне человеческую досаду.

— В прежние времена мы полагались на зоркий глаз и острый ум, а не на подобную ерунду. Ну и что тебе принес этот болтун?

— В этот раз он обнаружил одну интересную закономерность. Как и все закономерности, она может выглядеть совпадением, если ее рассматривать с обычного угла, но если немного повернуть… «Малефакс» утверждает, что многие корабли в Унии изменили своим привычным маршрутам. И я не думаю, что Роза Ветров вдруг решила сменить направления ветров.

— Это все?

— Нет, — капитанесса задумчиво почесала кончик носа краем газетного листа, — Происходит еще много всего. Например, ставшие на ремонт боевые корабли досрочно выходят в небо. А те, что уже патрулируют небесный океан, демонстрируют непонятную активность.

Дядюшка Крунч вернулся в состояние тяжелой задумчивости. Кряхтя и лязгая внутренностями, он оторвал от фальшборта одинокую, невесть как забравшуюся туда устрицу, и стал разглядывать ее, с той же сосредоточенностью, с которой капитанесса разглядывала газеты. Шму подумалось о том, что силы в его механических лапах было достаточно для того, чтоб сокрушить тонкую раковину даже без хруста. Но Дядюшка Крунч не спешил этого делать. Потратив на непонятные Шму размышления еще несколько минут, он осторожно вернул устрицу на прежнее место.

— Тебя это беспокоит?

— Беспокоит, — капитанесса тряхнула волосами, — Беспокоит, Дядюшка. Что-то в Унии изменилось. Я пока не могу понять, что, слишком уж огромный и сложный механизм эта Уния, но чувствую напряженность его внутренних пружин. Что-то происходит. И я пока не пойму, что.

Дядюшка Крунч заскрежетал, разминая плечевые шарниры.

— Небось готовятся к каким-нибудь маневрам! Эти адмиралы с золотыми аксельбантами страсть как любят маневры! Закатывают их по любому поводу! Знали бы они, какие маневры их благородные супруги в это время устраивают в спальнях с младшими офицерами…

— А еще «Малефакс» отметил напряженность в магическом эфире. Корабли Унии стали общаться как-то… нервозно, если ты понимаешь, что я имею в виду. Из эфира исчезли пространные беседы и обычная капитанская болтовня. Стало куда меньше беззаботных песенок, до которых так охоч «Малефакс». Формандские и готландские корабли словно… не замечают друг друга. Все спешат прильнуть к островам и не задерживаются в небе сверх необходимости. Они ведут себя как потревоженный рыбий выводок.

— С чего бы им тревожиться?

— Это бы я и хотела знать! — Капитанесса отшвырнула газету. Ветер, только того и ждавший, подхватил ее над самой палубой, скрутил в хрустящий ком и отправил куда-то в небо. Ловить ее Алая Шельма не стала, лишь проследила взглядом за тем, как та растворяется в облаках, — Я не люблю, когда происходит что-то, чего я не понимаю. Вещи не меняются сами по себе. Как жаль, что на Порт-Адамсе не достать газет свежее, чем месячной давности! Уж из них мы бы что-нибудь да узнали…

— Говорю тебе, просто какому-то раззолоченному болвану из Адмиралтейства вздумалось поиграть в кораблики!

— Хотела бы я быть уверенной в этом.

— Пират следит за ветром, а не за газетами!

На капитанском мостике начался спор, в котором Шму не разбирала и половины сказанного. Капитанесса, старпом и гомункул сыпали названиями островов, которые ей ничего не говорили, вспоминали незнакомых ей людей и события, про которые она никогда не слышала. Шму быстро стало скучно. К тому же изнутри вновь что-то принялось теребить душу, точно голодный карп, пытающийся оторвать крошку. И Шму слишком хорошо знала, что.

Разжав руки, она скользнула вниз по мачте.

Жилая палуба оказалась безлюдной. Обнаружив это, Шму с облегчением перевела дух.

Ей совсем не улыбалось столкнуться здесь с Дядюшкой Крунчем или самой капитанессой. А если это будет Габерон?.. О Роза, взмолилась она, только не Габерон! Достаточно того, что ей делается дурно всякий раз, когда он на нее смотрит. А он словно нарочно посылает ей свои самые искусительные ухмылки, от которых внутренности заполняются топленым медом и осенними листьями, а в голове начинает ухать, стучать и звенеть, как в идущей вразнос паровой машине.

Шму вздрогнула, обнаружив, что одна из дверей приоткрыта. Каюта Тренча, сразу же определила она. Мало того, судя по доносящимся изнутри звукам, он сам находится внутри и занят каким-то делом. Это позволило Шму немного расслабиться — она знала, что увлеченный работой бортинженер не замечает ничего из происходящего вокруг него. Она не будет заглядывать внутрь, но если просто скользнуть взглядом, проходя мимо, это же не страшно?..

Каюта Тренча давно уже выполняла функции не только личного отсека со спальней, но и мастерской. Всего за несколько месяцев бортинженер перетащил в нее такое количество звенящих, лязгающих и перепачканных маслом штуковин, что оставалось лишь удивляться, где он выкроил место для койки.

Тренч работал. Он ожесточенно скрежетал каким-то хитрым ключом во внутренностях отливающего сталью аппарата, который взгромоздился в центре его каюты, огромный, как исполинская черепаха. Может, на него в очередной раз напал приступ безумного изобретательства? Шму, ежась от страха, осмелилась заглянуть в каюту еще раз, и убедилась, что бортинженер вполне в своем уме — взгляд его был ожесточен, но вполне осознан. Значит, изобретает не музыкальную терку для сыра и не аппарат для надевания шпор, а…

Увидев тусклый металлический глаз, закатившийся в угол каюты, Шму поняла, чем он занят. Это был глаз механического убийцы с «Барракуды», которого она видела лишь раз в жизни, после возвращения капитанессы на борт «Воблы».

Ругаясь себе под нос, Тренч медленно разбирал стальное чудовище на части, обнажая под тусклыми бронепластинами сложные механические потроха, состоящие из тонких передаточных валов, подшипников, ступиц и бронзовых молоточков. Судя по тому, что он то и дело поминал розанную тлю, работа шла нелегко. Но Шму скорее сиганула бы по собственной воле в Марево, чем вмешалась бы в нее или выдала свое присутствие. Отшатнувшись от двери, она бесшумно бросилась бегом прочь по жилой палубе.

По счастью, дверь Корди располагалась не так далеко от трапа. Шму, в мелочах знавшая устройство почти всех отсеков баркентины, узнала бы ее даже без корявой надписи «ЗДЕЗЬ ЖЕВУТ ВЕДЬМЫ», нацарапанной на переборке. Но ей все равно потребовалось несколько минут ожидания перед ней, чтоб полностью взять под контроль сердцебиение и дыхание.

Шму осторожно поскреблась в дверь — стучать в нее не хватило духу. Но этого, по счастью, оказалось достаточно. В глубине каюты простучали ведьминские сапоги — и дверь, скрипнув, отворилась. Шму попыталась было улыбнуться, молясь и Розе и Пустоте, чтоб улыбка вышла приветливой, но по боли в мигом онемевших щеках поняла, что вместо улыбки опять вышла какая-то гримаса.

Корди почему-то не заметила этого, и Шму не сразу поняла, отчего. Обычно жизнерадостная и полная энергии ведьма сейчас выглядела так, словно ее подняли среди ночи из койки и заставили драить все палубы «Воблы» платяной щеткой. Даже непокорные хвосты, торчащие в разные стороны и небрежно перехваченные разноцветными шнурками, лентами и просто бечевками, сейчас безжизненно свисали вниз змеиными хвостами.

— А, Шму, — Корди улыбнулась, но как-то невесело, — Здорово, что ты зашла. Извини, я так и не сделала тебе шоколадную рыбу.

Пустота внутри Шму напряглась. Что-то было не так. Не опасность — что-то другое. Шму слишком плохо разбиралась в людях, чтобы сразу понять, в чем дело. Но рефлекторно сделала полшага вперед, сократив расстояние между собой и Корди до полутора футов — минимальной дистанции, которую она могла себе позволить при общении с другими людьми.

— Ты… В п-порядке? — пробормотала она.

Заметив ее беспокойство, Корди улыбнулась.

— Я-то да. Заходи, не обращай внимания. Это все мистер Хнумр.

— А… Он…

— Заболел, кажется, — Корди досадливо дернула себя за хвост, — Наверно, опять наелся сапожной ваксы Габерона. Какой-то он сонный и невеселый. Смотри.

Указывать не было нужды, Шму заметила сама. Вомбат лежал в углу каюты, в своем логове, которое когда-то соорудила для него сама Корди, напоминающим свитое безумной рыбой гнездо из парусины, постельного белья и разрозненных предметов одежды. Мистер Хнумр обычно проводил в нем послеобеденные часы, блаженно развалившись кверху животом, растопырив во все стороны лапы и сотрясая всю каюту неожиданно звучным для столь небольшого существа храпом.

Он и сейчас спал, но Шму мгновенно поняла, отчего встревожилась ведьма. Мистер Хнумр съежился во сне, как будто став меньше размером, и неровно дышал, время от времени постанывая. Сон его не был благостным, дарующим силы, скорее, их высасывающим. Так спят больные малярией, вздрагивая во сне и обливаясь потом, чтоб потом проснуться с мутным взглядом и раскалывающейся головой. Лапки спящего вомбата то и дело вздрагивали, сжимаясь в кулачки, а шерстка казалась потускневшей и какой-то болезненно-взъерошенной.

Шму не знала, что сказать. Пустоте не нужны слова, но иногда они нужны людям, а у Шму было слишком мало опыта в их составлении. И уж подавно она не могла представить, какие слова сейчас могут выразить сочувствие, симпатию и надежду. Да и ждала ли Корди от нее этих слов? Скорее дождешься от Дядюшки Крунча любовной рулады под валторну…

— Он поправится, — Корди попыталась произнести это беззаботным голосом, но даже Шму почувствовала фальшь, — Это с ним не в первый раз. Помнишь, как он пробрался в капитанскую каюту и наелся зубного порошка?

Шму помнила. Судя по восхищенному заявлению Габерона, «чертова зверюга выглядела как старый пират после недельной пирушки», а остатки зубного порошка им еще несколько дней пришлось смывать со всех частей корабля.

Не зная, что сказать, Шму села на койку Корди и робко погладила спящего вомбата. На ощупь его тело, обычно мохнатое и мягкое, казалось обжигающе горячим и непривычно твердым — это во сне бессознательно сокращались мышцы.

— Может… дать ему какое-то зелье? — едва слышно спросила она.

Корди раздраженно дернула плечом.

— Если б я только знала, какое! Я же не врач и ни черта не понимаю в котах. Даже в таких котах.

Услышав сквозь сон знакомый голос, мистер Хнумр что-то неразборчиво проворчал, не открывая глаз. Язык у него был бледно-розовый, обложенный белым налетом, в глотке клокотало.

— Может… — Шму облизнула губы, надеясь, что хоть раз они смогут вытолкнуть что-то осмысленное, не похожее на бормотание младенца, — М-мможет, найти… хозяина? У кого ты… его купила.

Корди невесело улыбнулась.

— А ты учишься, — пробормотала она, без всякого смысла сминая огромные поля своей шляпы, — Только у Мистера Хнумра не было никакого хозяина. Он свободный кот.

— Что?

— Он сам пробрался на «Воблу», — пояснила она печально, — Наверно, перебрался ночью по швартовочному тросу, когда мы стояли у какого-нибудь острова. Я нашла его на нижних палубах, когда он бродил там и хныкал от голода. Бедный, бедный Мистер Хнумр. Представляешь, каково ему там было, в темноте, среди переплетения магических чар, одному?

Шму осторожно кивнула. Она представляла.

— Я сразу поняла, что это кот. Я про них читала. Они мохнатые и с большими ушами. Правда, хвост у Мистера Хнумра какой-то не очень… — задумавшись, Корди потеребила куцый хвостик спящего вомбата, — Я думаю, это из-за того, что он еще очень маленький кот… Я так удивилась, когда нашла его там, внизу. Я тогда пропадала целыми днями на нижних палубах, Ринни не могла дозваться меня к обеду. Я еще не знала, что такое «Вобла», искала всякие магические штуки, пыталась разобраться, как здесь все устроено, превращала вилки в ложки, ну и всякие такие глупости…

— А… потом? — осторожно спросила Шму. Получилось как будто бы даже складно.

Ведьма нежно прикрыла своей шляпой беспокойно спящего вомбата.

— А потом я поняла, что разгадать «Воблу» не проще, чем просеять ситом облако. Просто есть вещи, суть которых невозможно понять, потому что никакой сути и нет, понимаешь? То же самое, что лазить по свалке и пытаться определить, почему там оказались именно те предметы, что ты нашла. Их просто выкинули. А «Вобла» — огромная свалка магических чар.

Шму на всякий случай попыталась улыбнуться. Иногда она тренировалась, спрятавшись на самой верхушке рангоута и убедившись, что никого нет рядом, но, кажется, плоды ее трудов еще не могли порадовать Корди.

Ведьма фыркнула.

— Ты что, пытаешь изобразить голодного нарвала? Перестань! Да ну же, я шучу… Тебе надо чаще практиковаться. И чаще спать.

Корди потрепала ее по волосам, точно так же, как своего ведьминского кота. Шму вздрогнула, но не отстранилась, несмотря на то, что ей было ужасно неловко.

— С тобой мы тоже странно познакомились, верно?

— Ну, я… Да… Н-немножко.

— Только ты-то точно не перебралась с острова на «Воблу» по швартовочному концу. Хотя бы потому, что той ночью до ближайшего острова было не меньше трех сотен миль ходу. Ох и напугала ты нас всех тогда!.. Ночь была жуткая, громыхала гроза и корабль трясло, как в горячке.

Лил дождь и Дядюшка Крунч стоял у штурвала, а мы с капитанессой спрятались в каюты. Ветер был такой, что «Воблу» едва не опрокидывало на бок! Потом Ринни вышла на верхнюю палубу, чтоб принять вахту у Габерона, и я услышала, как она кричит. А потом выстрел! Ну я и перепугалась тогда… — Корди покачала головой, — Ну ты и навела на нас страху, Шму.

— Извини…

— Хотела бы я знать, как ты очутилась у нас на палубе, — задумчиво пробормотала ведьма, — Ведь не на туче прилетела? Помню, как Ринни затащила тебя в кают-компанию, мокрую, перепуганную до смерти, белую как молоко. Ты даже двигаться почти не могла, лишь дрожала и озиралась. И вид у тебя был такой, словно ты увидела что-то такое, по сравнению с чем само Марево — лужа супа!

Шму сжалась, пытаясь прикрыться складками своего черного балахона.

Она сама о той ночи сохранила лишь одно-единственное воспоминание: страх. Страх безграничный, всесильный, терзающий ее острыми гнилостными зубами, такой, что невозможно даже открыть глаза. Она помнила, как ее трясло, как она билась головой о палубу, не в силах ни подняться, ни позвать на помощь. Да и кого звать, если не знаешь, что происходит вокруг, если не знаешь, кто ты, если не знаешь, откуда ты здесь появился?

— Я сразу догадалась, что ты из Сестер Пустоты, — с гордостью сообщила Корди, — Хотя Габби сказал, что это глупости. Он вообще ни во что не верит, даже в Музыку Марева. Но я знала. Сестры Пустоты, говорят, умеют оседлать верхом грозовой ветер и скользить по лунному свету в облаках. Вот как ты попала на «Воблу». А еще при тебе было оружие, но Ринни на всякий случай его спрятала. Хотя ты все равно была не в том состоянии, чтоб пустить его в ход. Честно говоря, поначалу мы вообще решили, что ты повредилась в уме. Ты кричала, так жутко, что нам самим не по себе было. Ничего не могла сказать, только билась в припадке и ничего не видела вокруг. И это длилось всю ночь. А потом следующий день. И еще один.

Шму стиснула зубы. Эти дни в ее воспоминаниях остались смазанными сумерками, которые растянулись на годы. Она не чувствовала времени, она не контролировала собственное тело, она не узнавала людей, которые помогали ей. Иногда страх как будто бы отступал, и тогда на смену ему приходила тревога, похожая на боль от старого рубца. «Где я?». «Что это за корабль?». «Куда мы летим?». «Как я здесь оказалась?». И самый главный вопрос — «Кто я?».

Этот вопрос сводил ее с ума, в сочетании со страхом доводя до исступления.

Кто я? Кто я? Кто я?

Как меня зовут? Сколько мне лет? Кто эти люди?

А потом накатывал новый приступ — и ужас то терзал ее диким зверем, то душил, заставляя судорожно биться в койке. Это было невыносимо. Она чувствовала себя так, словно ее терзают раскаленные ядовитые ветра, а сама она медленно тонет, опускаясь на самое дно Марева…

У нее не было прошлого. У нее не было имени. У нее не было цели. Был лишь страх.

— Ты от кого-то бежала? — осторожно спросила Корди, беря ее за руку, — От кого-то очень страшного, да? Можешь не говорить, если не хочешь. Я пойму. Может, вам, Сестрам Пустоты, и нельзя рассказывать о таких вещах. Но если вдруг захочешь рассказать… В общем, просто позови, хорошо?

Шму вымученно улыбнулась.

О том, что она — Сестра Пустоты, ей рассказала сама Пустота. Когда явилась к ней, соткавшись из полумрака душной и тесной каюты, в которой Шму сходила с ума от ужаса. Когда милосердно набросила на нее свой черный покров. И страх, терзавший ее сворой голодных хищников, вдруг на миг показался слабее. Не пропал, но сделался приглушенным, отступил.

Шму научилась находить убежище в Пустоте. Обращаться к ней за помощью и советом. Она знала — Пустота всегда рядом, даже когда вокруг солнечный день. Надо лишь попросить ее, и Пустота укроет, даст сил, утешит…

Постепенно Пустота учила ее и другим вещам. Тому, как почти без усилий карабкаться по рангоуту или часами висеть в воздухе, зацепившись пальцами за канат. Тому, как бесшумно бежать и совершать прыжки в тридцать футов. Тому, как прятать свое присутствие в тени и гнуть голыми руками стальные пруты. У Пустоты было много умений, и все она готова была вручить Шму. У Пустоты не было лишь одного — ответов.

Если она из Сестер Пустоты, то как оказалась на «Вобле» среди ночи? Она выполняла задание или бежала? Что вело ее? Что двигало? Какой ветер уготовила ей Роза?

Она не знала ответов на эти вопросы, а все размышления неизбежно приводили к новым приступам страха. Но Пустота и здесь пришла ей на помощь. С течением времени Шму поняла, что все эти вопросы, погруженные в Пустоту, уже не так остро ранят душу. Постепенно она приучила себя к мысли о том, что эти вопросы лишены смысла. Привыкла считать себя существом без прошлого.

Пока не вспомнила про золотых рыбок.

Шму набрала побольше воздуха в грудь. Вопрос, который привел ее к ведьме, не был особо длинным, но она знала, как тяжело ей даются любые слова.

— Я… хотела с-спросить. Почему… Почему ты так меня… называешь?

Корди изумилась. Не так-то часто Шму осмеливалась задавать вопросы.

— О, — ее глаза расширились, — Почему я называю тебя Шму?

— Да.

Ведьма рассмеялась. Смех у нее был красивый. Не такой завораживающий и звучный, как у Габерона, не такой громогласный, как у Дядюшки Крунча, но все же… Наверно, такого смеха даже карпы не испугались бы.

— Это же сокращенное от баронессы фон Шмайлензингер. Если хочешь, я буду называть тебя иначе!

— Нет, — Шму мотнула головой, — Но… почему?

— А, теперь понимаю. Ну, я подумала, что это твой титул. Ты произнесла его, когда была в бреду. Его и еще несколько слов, но это было единственным, что я поняла. Что-то не так? «Малефакс» просмотрел биографии всего Готланда и нашел фон Шмайлензингеров. У тебя древний род, Шму. Такой древний, что может потягаться с сыром из нашего камбуза.

— Корди… Можно мне… Я… бы хотела…

— Ого! Тебе что-то нужно, Шму? Помощь? От меня? Скажи!

— Я… мне… Я… — Шму сделала несколько глубоких вдохов, чтоб унять волнение, и лишь тогда смогла продолжить, — Зелье…

— Тебе нужно зелье? Сейчас сделаю, — ведьма вскочила, мимоходом одернув юбку, — Какое? Хочешь зелье-смешинку? От него смеются по нескольку часов к ряду. Впрочем, тебе, наверно, не стоит. Габерона наверняка хватит удар, да и капитанесса… А хочешь сонное зелье? Проспишь целую неделю подряд!

«Что-то, чтоб уничтожить воспоминания. Чтоб очиститься. Чтоб вернуть Пустоту».

Но она не смогла произнести этого вслух.

— Что-то от воспоминаний… — выдавила Шму, чувствуя, как бледнеет.

— Ах, это… Сейчас.

Корди бросилась к рундуку, стоявшему в изголовье койки, откинула тяжелую крышку и принялась что-то перебирать, неразборчиво бормоча себе под нос.

— Зелье гиперответственности… Абрикосовое счастье… Рыбки-тыковки, а эта дрянь уже застоялась!.. Где же оно… О! Нашла!

Она протянула Шму пузатую склянку вроде тех, в которых обычно держат туалетную воду. Цвет у жидкости был неприятный, темный, как отвар из водорослей, а еще она выглядела непривычно густой. Шму она показалась знакомой.

— Это… — неуверенно начала ей.

— «Глоток бездны», — Корди тряхнула многочисленными хвостами, — Ты же сама хотела что-то для воспоминаний, да? Хорошая штука, если не брать через край. Кусочек прошлого, который ты переживаешь еще раз. Ты ведь это хотела?

Шму оцепенела настолько, что не сразу заметила, как склянка оказалась у нее в руке. Стекло на ощупь было твердым, но почему-то успокаивающе теплым.

— Кто-то хочет глоточек прошлого? — Корди хитро подмигнула ей, — Завидую тебе, Шму. Знаешь, у меня в прошлом осталось не так много тех вещей, которые я бы хотела прожить еще раз. У тебя, наверно, там осталось что-то хорошее. Держи. Только не вздумай пить все за раз. Здесь не меньше полудюжины порций. Не бойся, я никому не скажу. Прошлое — это такая штука… Короче, это то, что принадлежит только тебе одному, верно?

Шму попыталась возразить, но не смогла — не хватило духу. Она пробормотала что-то похожее на благодарность и поспешила спрятать склянку. Она дойдет до верхней палубы и бросит ее за борт, чтоб не обидеть ведьму. Впрочем, у той сейчас достаточно хлопот с мистером Хнумром, может и вовсе забудет про это злосчастное зелье…

— Ну, иди-иди. Наслаждайся прошлым. А мы с мистером Хнумром останемся в грустном настоящем…

Шму попятилась и сама не заметила, как очутилась снаружи.

Спасаясь от невеселых мыслей, она забралась так высоко, как смогла, на самую верхушку грот-стеньги. Грот-стеньга — не лучшее место на корабле после заката. «Вобла» шла ниже уровня облачности, но ее мачты частенько рассекали очередное висящее по курсу облако, отчего Шму то и дело прохватывало ледяной сыростью. Только детям позволительно думать, что облака — мягкие и пушистые, как подушки из драгоценных гусиных перьев. Любой небоход, сделавший хоть один рейс, знает — облака мокрые и противные на ощупь. Если нырнешь в облако, кажущееся издалека белоснежным и невесомым, выйдешь мокрым с ног до головы и взъерошенным. Но сейчас Шму не обращала на это внимания, как и на многое другое. Она привыкла игнорировать жалобы тела.

Золотые рыбки…

Шму как завороженная глядела на склянку, намертво зажатую в пальцах. Это было так жутко, словно она смотрела в разверзнутую пасть Марева, но в то же время и завораживающе. Глоток бездны. Любят же эти ведьмы придумывать страшные имена… Может, ничего и не случится, если она выпьет один маленький глоточек? Или даже просто капнет на язык? Тогда, на Порт-Адамсе, она выпила добрых полпинты, да еще и залпом, вот пустоту внутри и покоробило. А если осторожно, на кончик языка…

Шму вздрогнула всем телом так, что едва не выронила зелье, даром что пальцы свело намертво. Показалось ей или сквозь пленку облаков по правому борту «Воблы» что-то шевельнулось. Шму мгновенно онемела, забыв про зелье. Что если это акула? Или кит-убийца? А может, страшный дауни, который подобрался к ничего не подозревающему кораблю, чтоб сцапать какого-нибудь зазевавшегося члена экипажа и утащить на самую глубину, где люди дышат не воздухом, а раскаленным Маревом… Надо крикнуть вахтенного, но горло вдруг стиснуло так, что не вдохнуть. Что-то большое, вытянутое тянулось к борту «Воблы», целеустремленно и уверенно, до него оставалось не больше пятидесяти футов.

Наконец Шму смогла закричать. Крик получился негромкий, хриплый, на палубе его и не услышат за скрипом такелажа…

Но услышали.

— Что стряслось, Шму?

Шму оглянулась, пытаясь понять, кто к ней обращается. Ни на грот-стеньге, ни на окружающем ее рангоуте никого не было. С ней говорила пустота…

— Эй, не вздумай свалиться с мачты. Это я, «Малефакс». Ты в порядке? Выглядишь как… Как самая жуткая из всех дохлых рыб, что мне приходилось видеть. В чем дело?

— Т-там… — выдавила Шму, указывая дрожащим пальцем в темноту, — Оно…

— Ого, — «Малефакс» присвистнул и Шму показалось, что теплый ветер одобрительно прошелестел по ее спине, точно погладил, — А ты глазастая. Эй! Всем на борту! Тревога! Судно по правому борту!..

— Я думала, ты наблюдаешь за магическим полем, — проворчала Алая Шельма, поправляя перевязь с саблей, — Или ты опять увлекся своими проклятыми парадоксами на ночном дежурстве?

Она выглядела раздраженной и наспех одетой. Китель застегнут неровно, треуголка торчит на самом затылке, ремень не затянут. Видно, собиралась ко сну, когда бортовой гомункул сыграл тревогу, перепугав весь экипаж.

— Моей вины здесь нет, прелестная капитанесса, — с достоинством ответил «Малефакс», — Как вам известно, мое чутье распознает магическое излучение в окружающем пространстве, и тем лучше и отчетливее, чем оно интенсивнее. В хорошую погоду я чую баржу с двухсот миль! Но это не баржа. И, с позволения сказать, не корабль. Это утлая лодчонка.

Злость в глазах капитанессы быстро потухла. На смену ей пришло любопытство.

— Расстояние?

— Семьдесят пять футов.

— Жертва кораблекрушения?

— Возможно, — небрежно заметил гомункул, — А может, ее просто сорвало с палубы какой-нибудь шхуны. Мало ли мусора болтается на здешних ветрах…

— Гелиограф! — потребовала капитанесса, протягивая руку, — Надо узнать, есть ли кто живой на борту.

Габерон ухмыльнулся. В отличие от капитанессы, он был одет в отлично выглаженный костюм, расчесан и источал запах, от которого у Шму отказывал вестибулярный аппарат.

— Смею заметить, капитанесса, сэр, от гелиографа мало проку в темноте. Кроме того, вам определенно опасно связываться с этим аппаратом. Или же стоит хотя бы держать перед глазами памятку с сигналами. Отчасти именно из-за вас о Паточной Банде ходит такое впечатляющее количество нелепых слухов и легенд…

Алая Шельма покраснела. Совсем немного, насколько могла судить Шму, но этого оказалось достаточно, чтоб Габерон закашлялся и сделал вид, что внимательнейшим образом наблюдает за шлюпкой. Та шла без паруса, слепыми галсами, явно никем не управляемая и, кажется, пустая.

— Спасибо за совет, господин канонир. Вы видите кого-нибудь в шлюпке?

— В такой-то темноте и остров не увидишь, пока носом не упрешься…

— Хорошо. Господин первый помощник, заводите крюк.

Дядюшка Крунч кивнул и принялся разматывать цепь. Огромный абордажный крюк в его лапах выглядел не больше рыболовного крючка.

— Уверена, Ринриетта? — только и спросил он, приготовившись для броска, — Нам не стоило бы терять ход до Каллиопы. Мало ли кого носит по небу…

— Уверена, — решительно кивнула та, — Это не задержит «Воблу». Добыча сама лезет в пасть. Если это потерпевший кораблекрушение, мы окажем ему помощь и подкинем до ближайшего острова Унии. Если это шлюп торговца, мы изымем его груз.

— Там всего груза — пустое ведро да сломанные весла, — пробормотал Габерон, — Но как прикажете. Давай, старик.

Стальные руки Дядюшки Крунча негромко заскрипели и, со звоном распрямившись, метнули абордажный крюк куда-то в ночь, так резко, что Шму даже не успела испугаться.

— Попал, — удовлетворенно кивнул голем, — Время вытаскивать рыбешку. Габерон, поможешь?

— Благодарю покорно, я и без того обзавелся за сегодня впечатляющей коллекцией мозолей.

— Надеюсь, когда-нибудь я сам запихну тебя в лодку и оставлю дрейфовать в небесном океане…

Для того, чтоб понаблюдать за этой охотой, на верхней палубе «Воблы» столпился весь экипаж. Корди решилась оставить больного питомца и даже Тренч поднялся из своей каюты, хотя, судя по рассеянному виду, мысленно все еще перебирал металлические потроха голема. На приближающуюся шлюпку все смотрели с нескрываемым любопытством.

Шму присела, стараясь казаться как можно меньше и незаметнее. Медленно подтягиваемая к борту шлюпка вызывала тревожные мысли, все как одна гадкие и жуткие. Про какое-нибудь чудовище, которое только притворяется шлюпкой. Про брошенные корабли-призраки, обреченные бесконечно носится по ветрам. Про страшные магические болезни, тлетворные чары которых прячутся в корабельных досках…

— Пусто! — доложил Габерон, перегнувшийся через планширь, в его голосе сквозило разочарование, — Зря только укладывал волосы… А впрочем…

— Стоять! — рявкнул вдруг Дядюшка Крунч, да так громко, что у Шму позеленело перед глазами, — Попробуй шевельнуться — и начиню свинцом! Вылазь из лодки! Ну!

Алая Шельма мгновенно выхватила тромблон и направила его на шлюпку. Тренч озадаченно чесал в затылке. Корди застыла с открытым ртом. И только Шму, старавшаяся держаться подальше от таинственной шлюпки, ничего не видела. И хотела бы не видеть, но зажмуриться не получалось, несмотря на все усилия. Сейчас из шлюпки высунется огромное багровое щупальце и…

На палубу «Воблы» рухнуло что-то тощее, закутанное в ткань, дрожащее. Прежде чем Шму успела опомниться, ноги ее инстинктивно распрямились, швырнув ее вверх, точно распрямившиеся пружины, и едва не размозжив голову о мачту. Шму опомнилась только тогда, когда повисла на крюйс-штаге, впившись в него так, точно от этого зависела ее жизнь. От этого смертельного страха не могла спасти даже Пустота — она наполнилась трещащими хвостами испуганных мыслей и обрывками слов. Подумалось о совершенно жутком — сейчас призрак, вторгшийся на палубу «Воблы», растерзает их всех, а она так и не сможет разжать руки, да что там, даже глаза открыть не способна… От этой мысли стало мутно, тошно, гадко — точно в душу опрокинули склянку с самым омерзительным и вонючим ведьминским зельем.

Ей надо спуститься. Может, им нужна ее помощь. Она и спустится. Немного позже. Только повисит еще немножко, самую чуточку…

Некоторое время она просто висела, сжавшись и не открывая глаз, в любой миг ожидая услышать доносящиеся с палубы страшные крики вперемешку с выстрелами. Но криков все не было, лишь доносился, смазанный и искаженный ветром, негромкий говор. В отзвуках знакомых голосов чуткое ухо ассассина отчего-то не улавливало страха или напряжения, скорее, обеспокоенность и возбуждение. Может, чудовище не сразу станет набрасываться на них? Может, у него какие-то другие планы?..

Шму робко открыла один глаз, чтоб посмотреть, что делается на палубе, и с облегчением увидела капитанессу и ее подчиненных, невредимых и стоящих на прежних местах. Никто из них не извивался в страшных щупальцах, никто не лежал, неестественно вывернувшись, на палубе, никто не размахивал саблей. Даже тромблон Алой Шельмы оказался вновь заткнут за пояс. А между ними…

Шму прищурилась, уже жалея, что приступ паники загнал ее так высоко, что не различить деталей. Между ними стоял человек. Тощий, облепленный мокрой одеждой, без шапки, с растрепанными волосами, он выглядел так, словно побывал в настоящей буре, и двигался так же. Ноги едва держали его, так что Габерону пришлось подхватить гостя, чтоб тот не свалился прямо на палубу. К удивлению Шму, сделал он это как-то удивительно тактично и мягко, словно не поддерживал странного пришельца, а приглашал его на танец. И только когда волосы чужака рассыпались по плечам, Шму поняла причину неожиданной галантности главного канонира — странный пришелец был женщиной.

Габерон с неуместной галантностью накинул на мокрую незнакомку свой щегольский китель и увел ее, едва передвигающую ноги, вниз по трапу. Только тогда Шму осмелилась спуститься вниз по крюйс-штагу, бесшумно и мягко, как паук спускается по собственной паутинке. На нее никто не обратил внимания. Все члены экипажа, включая Дядюшку Крунча, находились в явном замешательстве, столь сильном, что могли не заметить и синего кита, идущего наперерез баркентине.

— Ну и что прикажешь с ней делать? — осведомился голем, косясь на капитанессу, — Роза свидетель, мало нам было забот с чертовой икрой, теперь еще и пассажиров судьба подкидывает…

— Она не пассажир, она — пленник, — решительно отрезала Алая Шельма, вздернув подбородок.

Показалось Шму или нет, но капитанский подбородок на самую-самую чуточку, может быть, на полногтя, оказался ниже, чем обычно. По крайней мере, остальные члены команды ничего не заметили, хоть и смутились, каждый на свой лад.

— Пиратский Кодекс предписывает оказывать помощь жертвам кораблекрушения, — заметил Дядюшка Крунч, — А не брать их в плен.

— Мы взяли шлюпку на абордаж. А значит, формально она — наша законная добыча вместе со всем содержимым!

— Было бы в ней что-то ценное кроме сломанных весел…

— Можем вписать шлюпку в список захваченных кораблей за этот месяц, — промурлыкал «Малефакс», — За цифрой один. Будем, чем похвастаться в следующий раз, как зайдем в Порт-Адамс.

— Может, она судовладелец или дочь капитана? — не очень уверено предположила капитанесса, пропустив слова гомункула мимо ушей, — Это означает богатый выкуп.

— Вполне может быть, прелестная капитанесса. Одета она вполне добротно, хоть и выглядит плачевно. Что ж, несколько дней качки в неуправляемой лодке кого угодно превратят в оборванца. Значит, она пленник?

— Да, — Алая Шельма тряхнула челкой, — По моему капитанскому распоряжению.

— Не завидую я ей, — пробормотал Тренч, ни на кого не глядя, — Быть пленником на этом корабле — ужасно хлопотное занятие.

Корди рассмеялась, даже Дядюшка Крунч хмыкнул, впрочем, проворно прикрыв вентиляционную решетку, расположенную на месте рта, металлической рукой.

— Пленник так пленник. Тогда почему ты приказала Габерону привести ее в порядок, а не приковать на нижней палубе?

Капитанесса смутилась. Шму даже показалось, что ее щеки едва заметно порозовели.

— Разве Пиратский Кодекс требует, чтоб с пленными обращались как с дикарями? «Малефакс», обеспечь ей горячую воду, чтоб она могла принять ванну. И… черт, ей наверняка понадобится какая-нибудь одежда. Корди, у тебя что-то найдется?

Корди неуверенно почесала за ухом, но голем спас ее от необходимости отвечать.

— Брось, Ринриетта, — пропыхтел Дядюшка Крунч, — Единственная вещь Корди, которая ей подойдет — это шляпа. Придется тебе уж поделиться собственным гардеробом.

Капитанесса смутилась еще больше. Подбородок, норовивший задраться, опускался все ниже, пока не коснулся груди.

— Может, Шму…

Шму обмерла, свисая вниз головой на крюйс-штаге.

«Пожалуйста, пусть она все-таки окажется чудовищем, — мысленно взмолилась она, — Очень-очень страшным чудовищем!..»

— Ну уж нет, Шму тощая, как рыбья кость, ее одежка разве что на угря налезет.

— Ладно, — буркнула Алая Шельма, не поднимая головы, — Хотя это и не очень-то по-пиратски, чтоб капитан делился с пленником одеждой…

— Приказ твой, тебе и отвечать.

— И буду, — подбородок нерешительно дернулся, — Корди, отнесешь ей мой костюм, как закончит купаться. А потом отведите на нижнюю палубу, я учиню ей хороший допрос.

— Ринриетта…

В тяжелом скрипучем голосе голема угадывалась укоризна.

— Ну что тебе?

— Ее несколько дней носило по волнам. Не разумнее ли будет сперва дать ей поесть и отдохнуть?

— Сорок галлонов Марева! — выругалась капитанесса беспомощно, — Ладно. Ладно! Пусть будет по-твоему. Умыть ее, одеть и отправить в кают-компанию, на ужин в ее честь к десяти часам. Всем прочим тоже разрешаю присутствовать. Нет, приказываю!

Приказ капитанессы в установленный срок выполнен не был — как выяснилось, кают-компания пребывала в столь запущенном и грязном состоянии, что ужин решено было дать на полчаса позже. Этого времени хватило Корди, Тренчу и Дядюшке Крунчу, чтоб соорудить для стола недостающую ножку, натащить со всего корабля стульев и выбить пыль из древних гардин, прикрывавших иллюминаторы.

Шму пыталась было помочь, но оказалось, что здесь ей нет места. Она путалась у всех под ногами, спотыкалась, роняла посуду, когда требовалось сервировать стол, и наступала сама себе на ноги. После того, как она во второй раз уронила стол и разбила заварочный чайник, капитанесса разозлилась и отправила ее на камбуз помогать с ужином.

Шму окончательно растерялась, отчего ее руки сделались еще более неловкими, чем обычно. Она то и дело роняла сковородки, перебила половину яиц, рассыпала соль, попутно перемешав ее с мукой, а уж когда дело дошло до чистки картошки…

Терпения Тренча хватило ненадолго.

— Хватит, — решил он, мягко отбирая у нее нож, — Если ты зарежешься на камбузе «Воблы», твоя смерть останется на совести капитанессы. Лучше я сам буду резать, а ты готовь.

Шму с облегчением кивнула, не зная, куда спрятать руки. Готовить не сложно. Надо только смешивать одни вещи с другими вещами. Это тоже не так просто, как может показаться, потому что некоторые вещи нельзя смешивать друг с другом, а некоторых надо брать строго определенное количество. С карпами легче — они жрут все, что им дашь, смешивай или нет…

Шму попыталась успокоиться, вспомнить все, что ей говорила о готовке Корди, и принялась за работу. Смешать чай с солью ей удалось достаточно легко, но дальше дело пошло медленнее. Копченая скумбрия наотрез отказывалась смешиваться с ежевичным вареньем и Шму пришлось порядком попотеть, чтобы все-таки ее убедить. Вустерский соус тоже не сразу смог образовать единое целое с молоком, пришлось долго трясти молочник и даже болтать в нем вилкой, как иногда делала сама Корди. Смешав ваниль с красным перцем, Шму немного выдохлась и решила заняться чем-нибудь другим. Иногда, вспомнила она, продукты не только смешиваются, но и рубятся. Поэтому она порубила немного хлеба и сыра на мелкие кусочки, а затем, подумав, смешала их.

Она никогда не понимала, чем руководствуются люди, сочетая продукты между собой, подавая одни из них в жидком виде, а другие — в твердом, подогревая или охлаждая. Для нее это был лишь ресурс — полезная органическая материя, запасы которой в организме надо время от времени восполнять. Пустоте не нужна пища, она питает сама себя. Пища нужна лишь грубому человеческому телу, которое используется в качестве инструмента — чтоб этот инструмент служил хорошо и долго.

Шму порубила оливки вместе с косточками и, поколебавшись, украсила получившееся блюдо рубленной кинзой. Получилось на удивление естественно. Воодушевленная этим, она приготовила изысканный слоеный пирог из колбасы, галет, шоколада и фруктов, обильно полив его молоком и рыбной подливкой. И успела бы украсить морковными звездочками, если бы на камбуз, стуча сапогами, не ворвалась Корди.

— Капитанесса приказывает подавать на стол! О Роза… — ведьма сразу почувствовала неладное, — Тренч, ты разрешил Шму хозяйничать на кухне?

— Почему бы нет? — бортинженер был слишком занят разделкой рыбы и лишь отплевывался от чешуи, — Я думаю, она отлично справится…

Корди вздохнула, обозревая разнообразие приготовленных Шму блюд.

— Ох… Я только надеюсь, что наша гостья и в самом деле настолько голодна, насколько выглядит.

— Все не так уж плохо, — флегматично заметил Тренч, тоже немного ошарашенный, — Но я надеюсь, она не станет копаться в тарелках. Иначе она может подумать, что мы хотим ее убить.

— Не расстраивайся, Шму, — Корди привстала на цыпочки и осторожно похлопала Шму по макушке, — Это все ее рефлексы ассассина, Тренч. Если она в самом деле Сестра Пустоты, ее с детства обучали убивать людей. Наверно, ассассины убивают людей и едой тоже…

Шму медленно выдохнула, чувствуя себя оболочкой дирижабля, из которой медленно стравливают воздух. У нее не получилось. Она снова сделала что-то не так. Наверно, все дело в морковных звездочках, нужно было обойтись без них…

На камбуз осторожно заглянул Габерон.

— Подавайте на стол! — приказал он, — Гостья уже в кают-компании. И так голодна, что вот-вот начнет обгладывать подсвечники.

— Ужин готов, — отозвалась Корди, — Но готовила его Шму.

Канонир возвел глаза вверх.

— Храни нас всех Роза! Впрочем, пленница же знает, что мы — пираты. А у пиратов заведено издеваться над своими жертвами. Подавайте на стол, и будь что будет.

Возможно, Габерон не ошибся на счет того, сколь голодна была гостья «Воблы», а может, морковные звездочки не были так уж плохи. Как бы то ни было, пленница набросилась на ужин так, что Шму невольно преисполнилась благодарности. Еще никогда ее стряпня не пользовалась такой популярностью. Может и зря что-то укололо ее, когда та ступила на палубу баркентины…

За тем, как ест жертва кораблекрушения, наблюдали все, собравшиеся в кают-компании. И хоть делали это украдкой, сами забывая орудовать ложками, атмосфера с самого начала установилась немного скованная.

Шму плохо разбиралась во внешности людей. Обладая моментальной памятью, она легко запоминала самые разные лица, но впадала в замешательство всякий раз, когда пыталась понять, что видят другие. Пленница была молода, это очевидно, хоть Шму не разбиралась и в возрасте. Лет двадцать, решила она, украдкой разглядывая гостью исподлобья, самое большее — двадцать два. Но держится удивительно спокойно и хладнокровно, словно не обращая внимания на собравшихся вокруг пиратов. И столовыми приборами орудует так ловко, словно хирург ланцетом, несмотря на голодный блеск в глазах. Таким манерам обучаются не на каких-нибудь крошечных, норовящих сползти в Марево островах, здесь чувствовалась серьезная подготовка.

Даже не так, поняла Шму, не сводя взгляда с гостьи, не подготовка, а что-то другое. Здесь чувствовалась порода. В том, как гостья сидела за столом, прямо, с идеальной осанкой, в том, как она склоняла голову, в том, как подцепляла вилкой куски, аккуратно и вместе с тем быстро, точно отрабатывала приемы фехтования, чувствовалось что-то неуловимо-аристократичное, как в мягких, нарочито медлительных движениях драгоценного голубого тунца.

Костюм капитанессы пришелся ей удивительно впору — строгий серый камзол с серебряной вышивкой и перламутровыми пуговицами обтягивал худощавую фигуру гостьи самым выгодным образом, причем в некоторых местах даже излишне — гостье пришлось расстегнуть несколько верхних пуговиц, так, что стал виден воротник белой муаровой сорочки и незагорелая шея. Ее свежевымытые волосы цвета сухой еловой стружки были собраны в тугой пучок на затылке — самая естественная и практичная прическа для небохода, вне зависимости от пола и возраста.

Но была ли она небоходом? Шму сразу решила, что нет. Не обязательно разбираться в лицах и людях, чтоб замечать очевидные признаки. На тонких пальцах совершенно отсутствовали мозоли, верный признак всех обреченных работать с парусами, а кожа казалась бледноватой — гостья «Воблы» явно не проводила излишне много времени на верхней палубе. А еще глаза. У небоходов глаза обычно или пристальные, с тяжелым взглядом, как у канониров, высматривающих цель, или, наоборот, безмятежно-прозрачные, как небо. В зависимости от того, каким ветром поманила Роза тебя ввысь. У незнакомки были другие. Спокойные, того полупрозрачного оттенка, что часто встречается у каледонийцев и может даже показаться холодным. Без сомнения, эти глаза уже изучили каждого из присутствующих — сдержанно, осторожно, но уверенно.

— Ешьте осторожнее, — посоветовала Алая Шельма. То ли из-за того, что гостья была в ее одежде, то ли из-за всеобщего неловкого молчания, капитанесса держалась немного сухо, от чего, кажется, сама испытывала неудобство, — Не все блюда, приготовленные Шму, съедобны, а некоторые могут нести прямую опасность для человеческой жизни.

Шму захотелось спрятаться в какую-нибудь раковину, как моллюску. Вынужденная сидеть вместе со всеми, она была лишена возможности уйти в тень, чтоб наблюдать оттуда и оттого чувствовала себя вдвойне уязвимо. Гостья улыбнулась. Вежливо и немного прохладно, как воспитанные люди улыбаются незнакомцам. Однако насмешки в этой улыбке не было.

— После четырех дней голодовки ничего на этом столе не покажется мне опасным.

Она легко рассекла столовым ножом пирог, фаршированный хлебными крошками и яичной скорлупой, так запросто, словно ничего другого отродясь и не ела.

— Значит, вы четыре дня находились во власти ветра?

— Думаю, что да. Честно говоря, может и больше, под конец чувство времени стало мне отказывать. У меня была фляга воды, но припасов в шлюпке не оказалось вовсе. Как и паруса. Я пыталась идти на веслах, но… Для этого, судя по всему, требуется особая наука.

— Без сомнения, — в улыбке Габерона, обращенной к гостье, было столько сахара, что он мог бы заглушить горчицу во всех приготовленных Шму блюдах, — Для этого требуется умение особым образом двигаться. Мягко, упруго и вместе с тем сильно. Надо аккуратно погружать весло в ветер, так, чтоб он не закручивался буруном, осторожно…

Габерон поиграл грудными мышцами, хорошо заметными в вырезе его жилета. Шму заморгала и поспешно уткнулась носом в тарелку, чувствуя, как у нее горят уши. Хвала Розе, сейчас она была самым непримечательным предметом во всей кают-компании — взгляды всех присутствующих, хотели они того или нет, пересекались на гостье. Та, впрочем, по какой-то причине не попала под притяжение канонирских чар, лишь вежливо улыбнулась, отправив в рот очередной кусок.

— Наверняка так. Поэтому в скором времени я переломала все весла, что были в шлюпке и, покорившись Розе, стала дрейфовать по воле ветра. Моих познаний в воздухоходстве хватало с натугой лишь на то, чтоб определить, в какую сторону света меня несет.

— В мое время все офицеры Унии умели рассчитывать курс, — проворчал Дядюшка Крунч, — Хотя и управляться с веслами было не зазорно.

— Откуда вы знаете, что я офицер? — спросила гостья с настороженным интересом.

Разумный абордажный голем совершенно не смутил ее, а может, она уже успела привыкнуть к тому, что на борту «Воблы» творятся и не такие дела.

— Вам явно не впервой ужинать в кают-компании с капитаном, — помедлив, ответил Дядюшка Крунч, тоже ощущавший себя немного скованно, — А еще вас безоговорочно выдает превосходная выправка. Уж это скрывать бесполезно.

Гостья «Воблы» определенно не относилась к тому типу людей, смущение которых выдает румянец. Она вообще не походила на человека, привыкшего терять душевное равновесие. Человеку, проведшему четверо суток без еды в бездонном небесном океане, позволительно проявить слабость, но она держалась так, словно присутствовала на обеде у губернатора острова, а столовым приборами орудовала так сосредоточенно и изящно, как не всякий хирург орудует своими сложными инструментами. А еще эта манера высоко держать голову…

Гостья опустила глаза — вежливое обозначение того, что комплимент принят.

— Не стану скрывать, по роду службы мне приходится носить мундир, но едва ли меня можно отнести к небоходам. Мне ничего не стоит перепутать фор-брам-лисель с крюйс-марса-реей. Что же до гелиографа, я знаю едва ли половину символов.

— Вы определенно найдете общий язык с нашей капитанессой, — пробормотал Габерон, приглаживая пальцем ус, — Дьявольский аппарат никак не покорится ее воле. Однажды она чуть не объявила войну целому острову, просто запросив сводку погоды!

Уши капитанессы заалели, но она слишком хорошо держала себя в руках, чтоб сорваться.

— Тогда как вы оказались на корабле, если вы не флотский офицер? — спросила она, тщательно скрывая в голосе напряженные нотки, — В воздушную пехоту, насколько мне известно, женщин не принимают, даже в Каледонии.

— Я офицер по научной части, — гостья приложила пальцы к виску, так слаженно и четко, что Шму на миг даже показалось, что она видит тулью несуществующей фуражки, — Позвольте мне наконец представиться вашему экипажу по всей форме. Старший научный офицер-ихтиолог научной шхуны «Макрель» Линдра Драммонд. Да, я умею носить мундир и даже худо-бедно знаю несколько приемов строевой службы, но это не делает меня флотским офицером. В королевском флоте таких, как мы, в насмешку зовут барабульками.

— Ихтиолог? — сразу заинтересовалась Корди.

На ужин в кают-компанию она явилась с Мистером Хнумром на руках. Шму с облегчением заметила, что вомбат выглядит получше. Взгляд его сделался осмысленным, язык не выпадал из пасти, но шерстка все еще казалась клочковатой и взъерошенной. В противоположность своему обычному поведению он не пытался подобраться к обеденному столу, не клянчил объедки и не дежурил украдкой у стула Шму, надеясь получить кусок с ее тарелки. Он лежал на коленях у Корди, тяжело сопел, сверкая глазами и походил на застиранную бесформенную меховую шапку.

— Ихтиолог! — Габерон горестно всплестнул руками, едва не уронив на пол винную бутыль, — Как это, должно быть, ужасно, особенно в вашем юном возрасте! Я слышал про подобные поветрия у молодежи на столичных островах, но даже не предполагал, что…

— Изучаю рыб, — Линдра вежливо улыбнулась канониру. Шму показалось, что эта улыбка была частью привычного ей мундира, такая же аккуратная и строгой формы, выверенная, должно быть, до десятой части дюйма, — Ничего интересного. Породы, разновидности, пути миграции…

— Ого! — Габерон отправил гостье столь многозначительный взгляд из-под ресниц, что Корди, не удержавшись, фыркнула в загривок Мистеру Хнумру, — И что за рыб вы изучаете? Могу сообщить, где обитает один особо интересный образец…

Будь этот взгляд предназначен Шму, она бы мновенно сгорела от ужаса и стыда. Но на ледяной броне Линдры Драммонд он не оставил даже следа.

— Преимущественно, треску, — она хладнокровно отправила в рот кусок пирога и стала методично его жевать, — Но едва ли это самая интересная тема для беседы.

— Ну отчего же, — Габерон принялся наматывать на палец локон, не спуская масляного взгляда с офицера-ихтиолога, — Очень даже интересная. Я серьезно подумаю о том, чтоб убрать треску из своего рациона. Раз уж она в последнее время становится столь щепетильна к своему личному пространству, что громит целые суда… Вас ведь, если не ошибаюсь, нашли в спасательной шлюпке?

Линдра Драммонд едва заметно вздрогнула, но этого было достаточно, чтоб вилка в ее руке издала неприятный скрежещущий звук по дну тарелки.

— Боюсь, рыба не имеет отношения к гибели «Макрели».

— Полагаю, это…

— Мой корабль, — Линдра протерла салфеткой губы, совершенно в этом не нуждающиеся, — Научно-исследовательский корабль Каледонии.

— Вы сказали «Макрель»? — вежливо осведомился «Малефакс», до этого момента не выдававший своего присутствия, — Мне не приходилось слышать о научной шхуне Каледонии с таким названием. А я-то думал, что мои корабельные реестры укомплектованы самой свежей информацией.

Линдра немного напряглась, взгляд затвердел. Видимо, общее с гомункулом в таком тоне все еще было для нее в новинку. Неудивительно, подумалось Шму. Она наверняка привыкла к молчаливым и исполнительным гомункулам королевского флота, по сравнению с которыми «Малефакс» походил на взбалмошенный хаотичный воздушный поток.

— «Макрель» — не шхуна. Это совсем крошечный кораблик, воздухоизмещением всего в тысячу тан. Одна-единственная мачта, шесть человек экипажа. Его и в подзорную-то трубу не всегда в ясном небе разглядишь…

Алая Шельма сплела пальцы под подбородком, внимательно глядя на гостью. Кажется, она копировала позой какое-то старое полотно, Шму не была в этом точно уверена. Но капитанскую скованность она ощущала так же отчетливо, как крен «Воблы» на крутых воздушных виражах.

— На столь малом корабле было опрометчиво отходить далеко от острова, он не создан для сильных воздушных течений, — заметила она, стараясь сохранять прохладное достоинство подстать гостье, — Впрочем, не помню, чтоб в последнее время в округе бушевали шторма.

— Штормов не было на триста миль в округе, — подтвердил «Малефакс», — Мы же в воздушном пространстве Каледонии, шторма здесь обыкновенно случаются раз в восемьдесят лет, по случаю какого-нибудь важного государственного праздника. Зато облачный кисель такой, что старушка «Вобла» того и гляди увязнет, точно муха в паутине…

Линдра откусила кусок хлебца, так осторожно, словно он был сделан из броневой стали.

— «Макрель» погубил не шторм. Это были люди.

— Вот как? — Габерон приподнял бровь, — Скажите на милость! Никогда бы не подумал, что кто-то кроме нас осмеливается забираться вглубь Унии.

— Это были не пираты, господин канонир. По крайней мере, я так не думаю.

— Пожалуй, справедливо. Мы, пираты, интересуемся многими вещами, однако треска в их перечень обыкновенно не входит. Выпотрошить жирного торговца — это вполне в пиратских привычках, но научное судно… На какую добычу можно расчитывать?

На бледной шее офицера-ихтиолога дернулась какая-то жилка. Совсем незаметно, так, что увидела, должно быть, только Шму.

— Они не собирались брать добычу, — Линдра впервые отложила вилку, — Они собирались нас перебить.

Алая Шельма бросила на Линдру удивленный взгляд. Чувствовалось, что ей о многом хочется спросить, но чувствовалось так же и то, что в обществе офицера-ихтиолога она отчего-то чувствует себя крайне скованно, как человек, надевший чужой и непривычный, жмущий во многих местах, костюм. Она делала вид, что так поглощена едой, что даже не смотрела лишний раз в сторону Линдры, но в этот раз не сдержалась.

— Расскажите, — попросила капитанесса, — От начала и до конца.

Линдра сцепила пальцы в замок. Едва ли рефлекторно, скорее, хотела скрыть дрожь пальцев. От Шму не укрылось то, как мгновенно выцвели ее глаза и как затвердели желваки под кожей. Люди часто делают что-то такое, когда волнуются, это она уже знала. Или когда нервничают. Или когда…

— Это случилось четыре дня назад, сразу после полудня. Прошу меня извинить, если я буду пропускать какие-то детали или использовать сухопутные обозначения. Будь я небоходом, мне, наверно, надо было сказать что-нибудь вроде «когда пробило четыре склянки» или… Ладно, неважно. Итак, это было примерно в час пополудни. Наша «Макрель» шла самым малым ходом, все на борту были занятый работой.

— Изучали треску? — с непонятным интересом осведомился «Малефакс», — Хлопотное, наверно, дело.

На гомункула шикнули. Линдра несколько раз озадаченно моргнула — неожиданный вопрос выбил ее из колеи.

— Да. Треску. Кто заполнял рыбьи карточки, кто измерял добычу рулеткой… Я была в лабораторном отсеке, окольцовывала пойманную рыбу. На эту работу всегда назначают тех, кто помоложе. Сами понимаете — запах, руки в чешуе… Я бы вовсе ничего не заметила, если бы не наш бортовой гомункул. Он сообщил о том, что принимает сигнал бедствия с другого корабля, милях в пятидесяти от нас. Тоже небольшой совсем корабль, двухмачтовый, кажется… Я слабо разбираюсь в их типах. Но сразу заметила, что у него нет флага. Тогда мне показалось это странным, но…

— Как он назывался? — быстро спросил Дядюшка Крунч.

Линдра беспомощно развела руками.

— Я не расслышала. Может он и вовсе не назвался. А подзорной трубы у меня не было. Да и не думалось мне в тот момент о названии, потому что наш гомункул включил магическую связь — и я услышала ее голос.

— Ее? — Габерон вежливо приподнял руку, привлекая к себе внимание, — Почему вы так сказали?

Линдра вновь заморгала. Ее глаза казались то льдисто-холодными, но небесно-мягкими, в зависимости от выражения лица. А сейчас лицо носило признаки растерянности.

— Это была женщина.

— Вот как? — маска вежливого удивления на лице Габерона выглядела почти естественно, но Шму захотелось поежиться от интонаций в его голосе, — Значит, на борту терпящего бедствие корабля была женщина?

— Да. На каледонийских кораблях женщина не может быть капитаном, но на формандских…

— Формандских? Почему вы упомянули формандские корабли, мисс Драммонд?

— Габби! — Алая Шельма ударила ладонью по столу так, что зазвенели столовые приборы, — Не мешай ей рассказывать! Не обращайте на них внимания, мисс Драммонд, моим офицерам далеко в выучке до каледонийских. Продолжайте.

Линдра взяла отложенную салфетку и принялась машинально складывать ее, словно пыталась соорудить из бумаги силуэт стремительного воздушного корабля. Но пальцы плохо слушались ее, больше комкая бумагу, чем складывая.

— Я слышала сообщение. Говорила женщина. Она сказала, на их корабле беда. Из-за неисправности труб взорвался корабельный котел. Многих членов экипажа ошпарило чарами, некоторые при смерти… Это звучало так жутко.

Шму заметила, как Тренч и Габерон переглянулись. И хоть сделали они это совершенно молча и незаметно, на их лицах вдруг отразилось сходное выражение, которое почему-то очень не понравилось Шму. Судя по тому, как зашипела Алая Шельма, кто-то из них пнул ее под столом ногой. Тогда и на капитанском лице застыло странное выражение. Что-то вроде тяжелой задумчивости.

Линдра этого не заметила. Судя по тому, как ее живой взгляд окаменел и по тому, как она машинально комкала салфетку, офицер-ихтиолог могла бы не заметить и порыва тропического ветра.

— Никаких других кораблей вокруг не было. Только наше суденышко да тот формандский корабль. И я приказала…

— Почему формандский?

— Простите? — Линдра заморгала, видно, внезапный вопрос Дядюшки Крунча выбил ее из потока воспоминаний, как косой парус вырывает шхуну из потока попутного ветра.

— Теперь и я заметил. Вы сказали «тот формандский корабль». Почему вы решили, что он принадлежит Формандской Республике?

Линдра рассеяно посмотрела на бесформенный бумажный ком в своей тарелке и через силу улыбнулась.

— У меня… Хороший слух на акценты. А женщина с корабля говорила именно с формандским произношением.

— Не готландским? — уточнил Габерон каким-то неестественно сухим тоном, — Вы уверены?

Линдра убежденно кивнула.

— Может, я не отличу восточного пассата от северно-западного циклона, но уж формандский говор от готландского… Вот вы, например, типичный формандец, верно? А капитанесса, как и я, истая каледонийка. Причем у нее очень правильное, буквально классическое произношение. Такое не появляется само по себе, его прививают годами. Позволено мне будет спросить, госпожа капитан, где вы учились? Вэнгард? Беллерофон?

Шму заметила, что побледневшее лицо офицера-ихтиолога немного оживилось. Должно быть, подумала она, история о гибели ее судна столь тяжела, что любая смена темы была ей в радость.

— Аретьюза, — Алая Шельма принялась резать мясо в своей тарелке. Столь тщательно, словно хотела распилить ее пополам, — Я училась в Университете Аретьюзы в молодости.

— Не может быть, — Линдра взглянула на нее с явственным интересом, — Как необычно. Мне почему-то сразу показалось, что вы не с рождения были пиратом. А что за факультет? Мне кажется что-то историческое или… Нет, наверно, литература. У вас взгляд мечтательного человека, а мечтательные люди сплошь литераторы или поэты.

На щеках Алой Шельмы появился румянец, еще легкий, похожий цветом на сильно разведенное вино, но делающийся все гуще.

— Я… Нет, — капитанесса откашлялась, как будто в этом была необходимость, — Факультет юриспруденции. Но вернемся к вашей истории, прошу вас.

Вынужденная вернуться к прерванному рассказу, Линдра сразу же помрачнела. Голоса ее вновь сделался монотонным, почти безжизненным, словно она не пересказывала случившиеся с ней события, а пересказывала сухой технический рапорт.

— Мы подошли вплотную, на сорок ярдов. Приготовились спустить нашу единственную шлюпку — грузить раненых. Я схватила аптечку. У нас не было бортового врача, слишком уж большая роскошь — врач в научной экспедиции, но мы были готовы… я была… мы же шли на помощь… А потом я заметила, что над формандским кораблем нет дыма. Я слышала, если разрывает машину, вокруг всегда куча магического дыма. И обломки. Но ничего такого было. Палуба была чистой, если не считать нескольких стоящих людей. И они не были похожи на пострадавших. Но заметили мы это только когда подошли вплотную — корабль висел в плотных облаках и невозможно было разглядеть детали. Мы подошли и… — Линдра подняла голову и Шму увидела, что лицо у нее стало совсем бледным, бескровным, — Я была на мостике, дежурила у гомункула, чтоб обеспечить связь. Только это меня, наверно, и спасло. Я…

— Разве можно так безоглядно идти на помощь… — Шму даже не знала, что Дядюшка Крунч может говорить таким мягким, почти не дребезжащим голосом, — Стоило бы догадаться, что это ловушка. Впрочем, ученые всегда рассеяны. Не нюхали вы настоящих ветров…

Линдра стала катать пальцем по тарелке бесформенный бумажный ком.

— Мы подошли почти в упор, на двадцать-двадцать пять ярдов. И только тогда ударили ружья.

— Выстрелы поначалу прозвучали совсем нестрашно. Как легкие раскаты грома где-то вдали. Я даже не поняла, что происходит. Просто увидела, как на верхней палубе падают один за другим мои товарищи. Формандцы ударили по ним из ружей, понимаете? Нарочно подпустили поближе — и разом выстрелили…

— Вы живы, — голос Алой Шельмы дрогнул, — Все в порядке, офицер Драммонд. Вы целы и невредимы. И вы в безопасности.

Линдра стиснула салфетку в ладони. С такой яростью, словно между пальцами у нее было формандское судно.

— Они погибли — все пятеро, один за другим. Кто-то рухнул в Марево, свалившись за борт с пулей в груди. Кто-то корчился на палубе, не в силах подняться. Я помню доброго старого мистера Бломфельда, нашего… старшего научного офицера. Он хватал ртом воздух, а на губах у него лопались кровавые пузыри. Но он не пытался даже приподняться. Не пытался доползти до аптечки или вытащить пистолет. Он показывал мне на шлюпку.

— И вы сели в спасательную шлюпку?

— Полагаю, что так. Честно говоря, у меня в памяти зияет прореха, остались только синяки на ногах и занозы в ладонях. Видимо, я ползком добралась до шлюпки и свалилась в нее. У нас была всего одна на борту, да и ту, честно говоря, обычно использовали как мусорную корзину. Даже не помню, как мне удалось отшвартоваться — мне никогда особо не удавались сложные узлы… Помню лишь, как шлюпка рухнула вниз, точно камень.

— Меньше дерева — меньше подъемная сила, — отстраненно заметила капитанесса, — Надо было использовать парус.

— Паруса у меня не было. Но спасли облака. Те самые, что погубили нашу бедную «Макрель». Шлюпка ушла в них целиком, будто провалилась в кипу шерсти. Я даже не знаю, преследовали ли меня формандцы. Я просто впилась в руль и пыталась не дать шлюпке опрокинуться. Меня куда-то тащило, тянуло, потом снова вверх… Видно, Роза решила спасти меня. Спустя много часов, когда шлюпка наконец замедлилась и облака сошли, я обнаружила, что болтаюсь в одиночестве посреди бескрайнего неба. Ни кораблей, ни островов. А у меня только фляга воды и пара весел. Признаться, я поддалась панике, принялась грести изо всех сил. И, конечно, быстро сломала весла, оставшись вовсе без управления. Следующие четыре дня я просто дрейфовала по воле ветров, надеясь, что меня прибьет к какому-нибудь пограничному острову…

— Четыре дня наедине с небом… — Алая Шельма сочувствующе кивнула, — Немудренно распроститься с надеждой.

Линдра ответила на это грустной усмешкой:

— Еще прежде мне пришлось распроститься с верхней одеждой. Я пыталась использовать мундир в качестве сети, чтоб ловить рыбу, но даже для этого у меня не оказалось нужных навыков, я потеряла то немногое, что имела.

Воспользовавшись тем, что все увлечены рассказом, Шму попыталась скормить Мистеру Хнумру часть еды из своей тарелки. Но вечно голодный вомбат, кажется, впервые в жизни не принял угощения. Взглянув на Шму мутными, точно затянутыми какой-то серой пленкой, глазами, он отпихнул ее пальцы и хрипло задышал.

— Вам повезло, что Роза Ветров свела ваш ветер с «Воблой», — Дядюшка Крунч занес было руку, чтоб ободряюще похлопать Линдру по плечу, но вовремя остановился, сообразив, какими травмами это чревато, — Набирайтесь сил и приходите в себя, мисс. Самое страшное в вашей жизни уже закончилось. Поверьте, быть пиратской пленницей — не самое тягостное занятие, особенно на этом корабле.

Закончив с тягостным рассказом, Линдра немного пришла в себя, по крайней мере, взгляд сделался живым и осмысленным. К облегчению Шму, глаза офицера-ихтиолога потеплели и вновь казались цвета безоблачного неба, а не льда. Алая Шельма, напротив, все это время медленно мрачнела и к концу ужина смотрела только лишь в свою тарелку, давно пустую.

— Спасибо, — в этот раз улыбка Линдры была на полдюйме шире обычной, форменной, -

Не думала, что когда-нибудь придется благодарить пиратов, но раз уж так случилось… Я имею в виду, лучше быть пленницей, чем умирать от голода, верно? Обещаю, я буду бесприкословно выполнять любые условия заключения. Впрочем, не думаю, что оно продлится очень долго. Без сомнения, каледонийское Адмиралтейство незамедлительно выплатит за меня выкуп, как только вы уведомите его.

— Адмиралтейство? — переспросила Алая Шельма рассеянно, — Почему Адмиралтейство? Я полагала, вы как ихтиолог работаете на Королевское Географическое Общество? Вы же офицер по научной части, а не какой-нибудь адмирал.

— Судя по тому, как финансируются в последние годы наши научные экспедиции по изучению тресковых, у Адмиралтейства куда больше денег. Просто сообщите им через гомункула о том, что у вас Линдра Драммонд и они найдут способ передать вам деньги. Вопрос цены оставлю на ваше усмотрение.

— Невероятная история, — заметил Габерон, крутя пуговицу на рубахе. К своей тарелке он не притронулся вовсе, — Волнующая и жуткая. Но есть одна деталь, которая многим из нас в вашем рассказе покажется интересной. Верно, Ринни?

Алая Шельма неопределенно кивнула. Она почему-то выглядела уставшей — словно сама провела четыре дня наедине с ветрами, в крошечной лодке без паруса.

— Какой вопрос, господин Габерон?

— Та самая женщина с формандским акцентом. Что вам известно о ней?

Линдра выдержала его взгляд спокойно, лишь немного прищурившись. Она вновь говорила со сдержанным достоинством настоящего офицера, момент слабости окончательно прошел.

— Ровным счетом ничего. Полагаю, она была лишь наживкой. У меня нет никаких предположений, кто она и с какой целью участвовала в этом спланированном нападении. Уверена в одном, если она попадет в руки королевского флота…

— Вы ведь слышали ее голос, да? Вам не почудилось в нем ничего… необычного?

— Формандский акцент, о котором я уже говорила. Больше ничего.

— Не акцент, что-то другое, — Габерон внимательно посмотрел на Линдру, — Что-то… неправильное?

Офицер-ихтиолог задумалась, отставив тарелку.

— Сейчас, когда вы спросили… Да, возможно, что-то в ее голосе показалось мне странным. Но я не придала этому особого значения. Канал связи был не самым хорошим, в магическом эфире было множество помех, а нам всем было не до того, чтоб вслушиваться. Да, пожалуй, у нее был немного странный голос. Но я не могу сказать, отчего. Что-то неуловимое. Как будто…

— Как будто это гомункул пытается имитировать человеческую речь, верно? — спокойно обронил Габерон, — Грамматически верно построенные предложения и выверенные интонации, но какая-то странная неестественность в звучании.

Линдра размышляла довольно долго, но когда заговорила, в ее голосе звучала уверенность.

— Вы правы, господин канонир. Тон голоса звучал немного… непривычно. Но я бы не сравнила его с гомункулом. Скорее, с человеком, который говорит через больное горло.

— Благодарю, — Габерон откинулся на спинку стула и торжествующе взглянул на безучастную капитанессу, — Ну, что вы на это скажете? Кажется ли мне или в последнее время среди дам Унии возникло новое увлечение — терпеть бедствие посреди воздушного океана и зазывать добровольных спасителей в ловушку. Как бы это не стало повальной модой! Как по мне, декламация стихов или вязание куда безопаснее. Как вы считаете, капитанесса, сэр?

Алая Шельма едва заметно вздрогнула. Все это время она отстраненно что-то жевала, склонившись над тарелкой и выглядела так, словно вопрос Габерона выдернул ее с привычных высот на сверхвысокие, с отчаянно маленьким количеством кислорода.

— Да… Возможно, господин старший канонир… Возможно, вы правы.

— О Роза, Ринни, ты вообще слушаешь, о чем мы говорим? За один месяц мы встретили два корабля, попавших в бедствие, — Габерон принялся загибать пальцы. Даже это он делал эффектно, напоказ, точно находился не в тесной кают-кампании, а на освещенной сцене театра. Шму наблюдала за ним, не отрываясь, — Оба раза о помощи просила женщина. Оба раза, стоило помощи подоспеть, все оборачивалось смертоносной ловушкой. У обеих женщин необычный голос. Как ты думаешь, что это значит?

Капитанесса выпрямилась в кресле, стараясь сохранять полную невозмутимость, но все равно выглядела так, словно с трудом концентрируется на беседе. Она выглядела рассеянной, поняла Шму, рассеянной и взволнованной. Что-то в кают-компании привлекало ее внимание и мысли без остатка. Показалось Шму или нет, но капитанесса упорно старалась не смотреть на ту сторону стола, где сидела Линдра Драммонд, точно офицер-ихтиолог вызывала у нее сложные неприятные ощущения.

— Не вижу здесь совпадений, господин канонир, — она чопорно промокнула салфеткой губы, которым это совсем не требовалось, — «Барракуду» погубил готландский корабль.

— Этого мы утверждать не можем, — возразил Габерон, — Вспомни, сколько раз мы сами поднимали на флагштоке чужие флаги, когда охотились за торговыми караванами. Люди, напавшие на «Барракуду», могли использовать любую тряпку в качестве флага.

В своем углу закряхтел Дядюшка Крунч. Он старался лишний раз не шевелиться, чтоб ненароком не смахнуть на пол что-нибудь из столовых приборов, но под конец не выдержал:

— В кои-то веки наш пустозвон недалек от истины. Готландский флаг мог быть и фальшивкой. Я тоже считаю, что в этих двух историях — с «Барракудой» и «Макрелью» — можно найти странные совпадения.

Капитанесса недовольно дернула плечом.

— Я думала, мы уже внесли ясность по этому вопросу — «Барракуду» уничтожил вышедший из-под контроля готландский голем. Хватит пустых теорий, господа. Пытаясь увязать в одно целое разрозненные факты, вы становитесь похожи на чудаков, ищущих симметричные узоры в воздушных течениях. Связи здесь нет, а готландский голем мертв.

— Он был не готландский.

Тренч произнес это тихо, но таким тоном, что все почему-то пристально на него посмотрели, даже Линдра Драммонд.

— Что?

— Голем не готландского производства, — повторил бортинженер, разглядывая бутерброд с кальмарами и изюмом, украшенный марципаном, — Не знаю, чьего, но не готландского. Я уже несколько недель разбираю его на части и до сих пор не нашел ни одного штампа готландских мануфактурен.

— На него могли нарочно не ставить штампы! — Корди посчитала себя обязанной тоже вступить в разговор, причем избрала для этого по-взрослому небрежный тон, — Так ведь?

— Я рассматриваю все вплоть до последних шестеренок. Они выполнены не в метрической системе. Это делали не готландцы.

За столом повисла немного напряженная тишина. Было слышно лишь беспокойное, с хрипом, дыхание мистера Хнумра — тот лежал на коленях у ведьмы и мелко дрожал.

— Тогда чей он? — внушительно и медленно спросил Дядюшка Крунч, — Не в скобяной лавке же его собрали? Должны быть клейма, оттиски, какие-нибудь… следы.

Тренч покачал головой.

— Ничего. Вообще никаких обозначений. Ни надписей, ни номеров, ни условных значков. Но я готов поклясться всем своим хламом, что собрали его профессионалы и на профессиональном оборудовании. Литьё, штамповка, качество полировки, мелкие детали… Нет, это не скобяная лавка. Совсем не скобяная.

— Значит, мы не знаем, кому вздумалось испытать это чудовище?

— Нет. И, скорее всего, не узнаем. Я, конечно, разберу голема вплоть до последнего винтика, но… — Тренч осторожно откусил от бутерброда кусок и принялся размеренно жевать, — Этот голем умеет хранить секреты. Скорее всего, я так ничего из него и не выжму.

— Вот видишь, Ринни, — Габерон выразительно взглянул на капитанессу, — Понимаешь, к чему я клоню?

Алая Шельма сдержанно отпила вина из бокала.

— Трудно не понять, — негромко сказала она, поставив его обратно, — Ты клонишь к тому, что «Барракуду» уничтожили не готландцы, а «Макрель» — не формандцы. Но ты не замечаешь, что своими вопросами сам себя загоняешь в тупик. Если это были не готландские диверсанты и не формандские каперы, то кто? Кому придет в голову уничтожать канонерскую лодку, а вслед за ней — никчемный научный корабль? Кто с риском для жизни станет замышлять засаду в небе, но при этом останется равнодушным к добыче?

— Она.

— Кто? — спросила капитанесса с усталой язвительностью, — Впрочем, дай угадаю. Женщина со странным голосом?

— Да. Леди Икс.

Несмотря на то, что Габерон произнес это с нарочито несерьезной гримасой, карикатурно выпучив глаза, прозвучало так жутковато, что Шму рефлекторно втянула голову в плечи. От этого имени веяло чем-то скверным. Прелым и кислым, как от прогнившей палубы.

— Еще одна сказка старых небоходов? — пренебрежительно осведомилась Алая Шельма, — Позаимствовал из запасов Корди?

— Нет, выдумал только что сам. Но подумай только, как подходит! — Габерон подался вперед, нависнув над столом, и зловещим голосом, заглядывая в лица соседей, прошептал, — Никто не знает, откуда она появилась, никто не видел ее лица… Ее ведет не алчность, а ненависть, смертоносная, как майская буря… Она — морок, появляющийся ясным днем посреди чистого неба, погибель случайных небоходов. Стоит ей увидеть ничего не подозревающих путников, она обманом зазывает их в свои сети, а когда несчастные глупцы устремляются на помощь, губит их своими ядовитыми чарами, сотканными из чистого Марева!..

— Слишком напыщенно, — проворчал голем, — Но для Порт-Адамса сойдет. Через полгода эта история разойдется с пьяными небоходами по всем окрестным островам. Разве что на каждом ее малость переиначат на свой вкус. Кто-то будет утверждать, что паруса у корабля Леди Икс черного, как ночь, цвета, а на корме горит зеленый фонарь, кто-то — что корабль серый, как сумерки, а фонарь — синий…

— Разобранный голем в моей каюте — не морок, — флегматично заметил Тренч, — Он реален до последней гайки.

— Как и мой корабль, господин канонир, — отчеканила офицер-ихтиолог, — Как и мои сослуживцы.

Линдра Драммонд выпрямилась на своем месте, глаза ее сверкали льдом. Не той наледью, что небоходы скалывают с палубы на больших высотах, а настоящим льдом — давящим, тяжелым, обжигающим. Она была… Шму замешкалась, подбирая слова. Слов в ее распоряжении было не так уж много, а складывать их друг с другом оказалось и того сложнее. Ей вдруг показалось, что за простым миловидным лицом офицера-ихтиолога промелькнул кто-то другой. Этот человек напугал Шму до покалывания в ногах. Холодный, отстраненный, властный, он лишь на миг выглянул из глаз Линдры Драммонд, но этого было достаточно, чтоб погрузить в гробовое молчание всю кают-компанию «Воблы».

Судя по тому, как застыл на своем месте Габерон, он тоже испытал что-то подобное.

— Извините, мисс Драммонд, — канонир кашлянул, смущенный и немного сбитый с толку, — Я… Я не хотел оскорблять память ваших погибших друзей. На «Барракуде» погибло почти полсотни моих… бывших сослуживцев.

Офицер-ихтиолог сникла. Из взгляда пропал обжигающий холод, он вновь сделался полу-прозрачным, как у смертельно-уставшего человека, который провел четыре дня наедине с Розой Ветров и видел вокруг себя лишь бездонное небо.

— Не обращайте внимания. После всего пережитого я чувствую себя выжатой до капли. Эта ваша Леди Икс… Да, пожалуй, из этого может выйти внушительная история для тех, кто любит полоскать уши в слухах. Черные паруса, зеленый фонарь… — она устало усмехнулась, — Вопрос лишь в том, сколько эта сказка протянет, прежде чем ее затмят другие, куда более мрачные. И куда более реальные.

— О чем это вы? — насторожился канонир, с лица которого, точно сдутая ветром, вдруг пропала вся дурашливость.

— О войне, конечно, — Линдра Драммонд подняла на него недоумевающий взгляд, — Война — лучшая пища для легенд. Но та, что разразится вскоре, без сомнения, насытит весь небесный океан легендами на сотню лет вперед…

Алая Шельма встрепенулась на своем капитанском месте. Глаза быстро заморгали.

— Война? — спросила она, не подозревая, насколько изменяет ей сейчас голос, — Какая война?

— Та, которая вот-вот начнется, — офицер-ихтиолог обвела всех присутствующих взглядом, точно проверяя, не насмехаются ли пираты над ней, — Только не говорите, что вы еще не знаете… Ах да, вы же, наверно, не читаете газет и не заходите в порты Унии… Готланд и Формандская Республика вот-вот объявят войну друг другу.

От этих слов Шму вздрогнула так, точно рядом выпалила шестнадцатифунтовая пушка. Малым утешением служило то, что все прочие в кают-компании тоже оказались ошарашены. А вот Алая Шельма, напротив, точно вынырнула на миг из того омута, в котором ее мысли плавали последний час. В глазах мелькнул знакомый огонек, злой и вместе с тем радостный. Она резко поднялась, срывая с шеи салфетку.

— Ужин закончен, экипаж свободен. Мисс… Драммонд, я бы хотела поговорить с вами отдельно в капитанской каюте. В присутствии моего старшего помощника, если вы не против.

Линдра нерешительно поднялась следом.

— Да, конечно. К тому же, мне, как пленнику, не пристало отказываться.

— В таком случае буду благодарна, если вы проследуете за мной в мою каюту.

— Вот так неудача, — пробормотал Габерон, силясь улыбнуться, — Стоит только хорошенькой девушке оказаться на палубе «Воблы», как она уже через час отправляется в каюту капитанессы. А я служу на этом корыте уже несколько лет, но разве хоть раз удостоился такого приглашения?..

К окнам капитанской каюты Шму добралась совершенно обессиленная, но и держаться здесь, по счастью, было куда проще. Зацепившись за рога какой-то жуткой мифической рыбины, которая в другое время напугала бы ее до ужаса, Шму осторожно заглянула в приоткрытое окно. Кажется, она успела вовремя — капитанесса и ее гости едва успели переступить порог. Шму вжалась в мокрое дерево, так, чтоб заглядывать в каюту лишь краешком глаза. Она могла чувствовать себя в безопасности — бесформенная черная роба совершенно скрывала ее в ночи — но почему-то не чувствовала.

Капитанесса зашла первой и села на свое место у письменного стола. Но даже эти простые действия дались ей нелегко. Она выглядела напряженной и двигалась скованно, словно не перемещалась по собственной каюте, а выполняла какой-то сложный навигационный маневр на рискованном ветру. Дядюшка Крунч двигался с обычной грузной неспешностью, напоминая тяжелый стрелочный кран.

Алая Шельма не сразу смогла начать. Без всякой нужды переставила свечи на столе, одернула рукава кителя, поправила волосы, постучала сапогом о сапог… Несмотря на разделяющее их толстое стекло, Шму чувствовала, как капитанессе не хочется приступать к разговору. Но и тянуть дольше не представлялось возможным.

— Итак, мисс Драммонд, что вы имели в виду, когда сказали о грядущей войне? — спросила наконец Алая Шельма.

Офицеру-ихтиологу сесть не предложили и она осталась стоять посреди каюты, приняв подобие строевой стойки.

— Я думала, вы и так знаете, — Линдра кашлянула, — Ваши люди в кают-компании упомянули «Барракуду», вот я и подумала, что вы в курсе событий. Ведь все это началось именно с «Барракуды».

— Кому в Унии может быть дело до корабля, растворившегося в Мареве несколько недель назад? — грубовато бросила Алая Шельма.

Шму показалось, что капитанесса сама не знает, как вести себя с пленной и с какой позиции строить разговор. Она казалась то рассеянной, то не в меру жесткой, то нерешительной. Так маленький шлюп пускают по ветру, не в силах совладать с парусами, отчего его крутит, рвет в разные стороны и норовит перевернуть.

Глаза Линдры округлились.

— Но «Барракуда» не растворилась в Мареве! Ее подняли.

— Что? — Алая Шельма недоверчиво уставилась на пленницу, — Я сама была на «Барракуде», когда она шла вниз, и я даю слово капитана, что ни одна сила на свете не смогла бы поднять ее. Она была ниже трехсот футов, на предельной высоте. Даже Роза собственноручно не вытащила бы ее обратно в небо!

— Формандцам удалось ее поднять при помощи каких-то хитрых устройств и специальных крючьев. Неприятности начались еще до того, как корабль отбуксировали в ближайший порт. Сообщения понеслись по магическим лучам по все стороны света. Покинутый корабль, полный мертвых формандских моряков. В тот же день Формандия отозвала своего посла из Готланда.

— Но какое отношение Готланд имел к этой трагедии?

— На корабле не нашли ни одного мертвого готландца, зато там осталось великое множество следов. Пуговицы от готландских мундиров, готландский табак, рассыпанный порох готландского изготовления… Но главной уликой был бортжурнал, — Линдра позволила себе немного переменить позу, приняв положение «вольно», — В нем сохранились все записи, включая последнюю, о просящем помощи готландском корабле. Разумеется, это расценили, как ловушку. Можете себе представить, что началось, когда известия попали к формандским газетчикам. Те и прежде позволяли себе дерзости в адрес союзных держав, но теперь… Адмиралтейство Формандской Республики пыталось взять все под контроль, чтоб разобраться, но едва ли у него будет такая возможность. На всех формандских островах вспыхнули страсти. Все клянут готландское коварство и превозносят мужество погибших небоходов, шедших в распахнутую ловушку. Не удивлюсь, если об этом уже сложили песни. Формандцы выдумывают их по любому случаю.

Не выдержав, Алая Шельма вскочила на ноги и принялась мерить шагами капитанскую каюту. Дядюшка Крунч и Линдра молча наблюдали за ней. О третьем наблюдателе, примостившимся снаружи за грязным стеклом, капитанесса, к счастью, не подозревала.

— Война? — отрывисто спросила она, останавливаясь у дальней стены, — Между членами Унии? Война из-за одной-единственной канонерки?

Линдра коротко кивнула, не сходя с места.

— Война еще не объявлена, но… Многие говорят о ней так, словно она уже гремит в небесах. Все боевые корабли Формандской Республики получили предписания вернуться в свои порты. Это грозный знак. В магическом эфире разлетаются тысячи засекреченных сообщений, а к островам с пороховыми фабриками выстроились целые караваны с калиевой селитрой. Вы знаете, о чем это говорит.

Шму решила, что капитанесса знает — Алая Шельма еще крепче стиснула зубы. Сейчас она выглядела не рассерженной, а погруженной глубоко в собственные мысли, так глубоко, что даже глаза, обычно выдающие ее с головой, сейчас были пусты и невыразительны.

— Конечно, канонерка — лишь предлог для выяснения отношений, — проронила она, бессмысленно крутя пуговицу на кителе, — У Формандской Республики и Готланда слишком много разногласий, и некоторые из них накапливались веками. Спорные острова, неразделенные сферы влияния в южном полушарии, застарелые обиды и великодержавные амбиции… Кроме того, промышленность Готланда в последнее время слишком активно выживает Формандию с внутренних рынков Унии.

Дядюшка Крунч ссутулился, отчего его доспехи беспокойно задребезжали.

— Проще говоря, этим муренам давно не терпится вцепится в горло друг дружке. Роза впервые дала им шанс, а они слишком слепы, чтоб задуматься, каким ветром его принесло. И, пожалуй, слишком глупы, чтоб от него отказаться. Я все же думаю, найдутся светлые головы, которые поймут, к чему идет. Голос разума возобладает.

Линдра Драммонд с интересом взглянула в его сторону.

— Вам приходилось видеть, как взрывается корабельный котел, когда давление становится критическим?

— Доводилось видеть, — проворчал абордажный голем, — Как по мне, не самое приятное зрелище.

— В какой-то момент давление возрастает настолько, что бессильны любые предохранители и патрубки, — глаза Линдры мерцали, отражая свет заправленных рыбьим жиром ламп, — Уния — один большой котел, давление в котором давно не стравливали. И сейчас оно ищет выход. Не только адмиралам кажется, что война может стать решением всех проблем. Промышленники, дипломаты, корабелы, даже ведьмы — многие постепенно приходят к мысли, что война, пожалуй, не будет большой бедой. К тому же, это будет скоротечная и победоносная война. Новые броненосцы, скорострельные нарезные пушки, современные гомункулы…

— Скорее у леща вырастет второй хвост, чем вы, люди, изменитесь! — в сердцах бросил Дядюшка Крунч, — Можно подумать, хоть одна война за последние триста лет начиналась иначе!

— А Каледония? — вдруг спросила Алая Шельма, — Какую роль в этой реакции займет Каледония?

Линдра напряглась. Будь на ней более свободная одежда, этого можно было не заметить, но Шму хорошо видела, как затвердела шея офицера по научной части.

— Понимаю ваше беспокойство, капитанесса. Нам, каледонийцам, придется нелегко, если Унию, служившую оплотом мирового порядка столько лет, разорвет пополам войной…

— Я давно уже не подданная Каледонии, — Алая Шельма поправила на голове треуголку, хоть та совершенно в этом не нуждалась, — Я пират, а пираты равны перед всеми коронами — нас ждет виселица на любом острове Унии, где бы мы ни оказались. Поэтому не упирайте на мой патриотизм, мисс Драммонд, этот балласт я сбросила давным-давно!

— Я и не пытаюсь, — та слабо улыбнулась, — Извините. Каледония сохраняет нейтралитет.

— У нее нет своих застарелых проблем, которые можно решить войной?

— Есть, и много. Но пока, слава Розе, холодные головы преобладают.

— Или просто не торопятся разводить пары прежде, чем станет ясно, чья берет вверх, — искривленные губы капитанессы сложно было принять за улыбку, но Шму решила, что Алая Шельма улыбается, — Нам, каледонийцам, нет нужды пояснять друг другу то, что и так понятно, верно?

Линдра склонила голову — то ли жест почтения, то ли выражение сдержанного несогласия. Шму слишком плохо разбиралась в людях, чтоб судить наверняка.

— Каледония не торопится вступить в войну — вот то, что я знаю наверняка, госпожа капитан.

— Похоже на руку Каледонийского Гунча. Не мешать противникам короны трепать друг дружке жабры и выжидать момента, когда оба будут ослаблены, чтобы затем заявить собственные права. Вот только в этот раз, похоже, кто-то вознамерился его поторопить.

Линдра встрепенулась.

— Что вы имеете в виду?

— Нападение на ваш корабль, мисс Драммонд. Вы же и сами думали об этом, не отрицайте. Формандский акцент нападающих и коварство, с которым была обставлена засада…

— Габерон считает, что это дело рук не формандцев, — осторожно возразил Дядюшка Крунч, — А…

— …а мифической Леди Икс, я знаю. Что ж, женщины всегда занимали в воображении Габерона излишне много места. Не стоит его за это винить.

Дядюшка Крунч почесал огромной рукой живот.

— Крошечное научное судно как причина для войны? Ведь это даже не канонерка… Та, по крайней мере, боевой корабль и гордость флота. А тут…

— Однажды гроссадмирал Кениг Третий объявил войну королю Турбуленцу из-за того, что форель, которую ему подали на общем пиршестве, короче на половину дюйма, — Алая Шельма устало опустилась в капитанское кресло. Выглядела она так, словно сама целый день тягала бочки с икрой на своей спине, — Если нужна не причина, а повод, сгодится и научное судно. Хотя, конечно, на месте провокатора я бы выбрала цель повкуснее. Что-то более… серьезное. Что-то, что заставило бы Каледонийского Гунча броситься в бой очертя голову, как с ним это бывало в молодости… Ладно, хватит. Разговор окончен. Мисс Драммонд, вы свободны.

Офицер-ихтиолог сдержанно кивнула.

— Насколько я понимаю, это фигура речи?

— Что? Ах да. Разумеется, вы остаетесь моим пленником. Я не стану сажать вас под замок и приставлять охрану. Но не хочу, чтоб мое доброе отношение к пленным вселило в вас какие-нибудь иллюзии. Не пытайтесь покинуть корабль или совершить любое действие, которое моими людьми может быть истолковано как… недружественное. Мой гомункул будет следить за вами.

В этот раз кивок Линдры был похож на короткий церемониальный поклон.

— Я вас понимаю, капитанесса. Слово офицера, я буду оставаться на «Вобле» в полной вашей власти.

— В таком случае доброй ночи, офицер Драммонд, вы свободны. «Малефакс» подберет вам подходящую каюту.

Линдра вышла. Алая Шельма со вздохом облегчения сняла с себя капитанскую треуголку и, не глядя, запустила куда-то в стену. Расстегнула застегнутый на все пуговицы алый китель, стащила ремень, позволив абордажной сабле задребезжать на полу. Оказавшись без капитанской формы и оружия, капитанесса вдруг обмякла, точно только алая форменная ткань в течении последних часов позволяла ей держаться ровно, а не растечься по палубе. Словно она только сейчас позволила своему телу по-настоящему расслабиться.

Судя по тому, что ее губы едва заметно шевелились, она что-то говорила или, скорее, рассеянно бормотала под нос. Шму пришлось превратиться в слух, чтоб разобрать.

— Значит, Линдра… Линдра. Лин-Дра. Линдра-Линдра-Линдра… — некоторое время она словно пробовала это имя на вкус, — «Малефакс»!

— Всегда здесь, прелестная капитанесса.

— Наблюдение с мисс Драммонд не снимать. Полный круглосуточный контроль во всех помещениях без исключения. В любой час дня или ночи я должна знать, где она находится, что делает и о чем думает!

— Кому как не вам знать, что гомункулы не умеют читать мыслей.

— Не строй из себя солдафона, — проворчала капитанесса, стягивая брюки, — Уж ты-то точно знаешь, что такое фигура речи. Просто… следи за ней, ясно? Спит она, гуляет по кораблю или наблюдает за своей разлюбезной треской, у меня должна быть возможность контролировать ее. И еще изображение. Ты ведь можешь передавать по магическому лучу изображение достаточно хорошего качества?

— Бесспорно, могу, — невозмутимо откликнулся гомункул, — И ваш упрек совершенно понятен. Приношу извинения за то, что в прошлый раз качество изображения было не на высоте. Это не моя вина, у «Воблы» слишком уж нестабильный магический фон, его всплески иной раз влияют на мои возможности. Кроме того, в последнее время я улавливаю необычные магические колебания в жилых отсеках корабля…

— А в прошлый раз изображение было недостаточно хорошо? — Дядюшка Крунч издал скрип непривычной Шму тональности, — И когда это было?

— Три с четвертью часа назад, — с готовностью отрапортовал гомункул, — Когда мисс Драммонд изволила купаться в лохани перед ужином.

Алая Шельма разозлилась. Даже без треуголки и форменных штанов, в одном лишь алом кителе и тонких нижних панталонах с легкомысленными бантиками у щиколоток, она все еще могла выглядеть, как капитан. И выглядела.

— Просто передавай мне картинку, когда я сочту это необходимым! В любой час суток и по первому моему требованию! Ты понял меня?

— Вас тяжело не понять, прелестная капитанесса, — голос гомункула сделался мягким до вкрадчивости, отчего-то напомнив Шму ведьминского кота с Порт-Адамса, — Не мне спорить с вами о безопасности корабля.

— Безопасности? — Алая Шельма нахмурилась.

— Ваш пристальный контроль над нашей пленницей, несомненно, имеет обоснование. Смею напомнить, несколькими месяцами раньше, когда на «Вобле» оказался Тренч, мы не предпринимали подобных мер предосторожности и кончилось все довольно неприятно. Полагаю, вы ощущаете опасность, исходящую от мисс Драммонд. Мне, как существу, привыкшему полагаться лишь на холодный анализ, остается лишь позавидовать вашей интуиции.

Шму отчетливо видела, как по щекам капитанессы протянулись две алые полоски, похожие на краюшек рассветного неба.

— Не то, чтоб она была опасна, но… В конце концов, она офицер каледонийского флота. Нам надо держаться с ней настороже, разве не так? Вдруг она попробует связаться со своими или устроит какую-нибудь диверсию…

— Главное — чтоб не устроила пожар, — проскрипел Дядюшка Крунч, — Со всем остальным наша старушка справится…

— Не беспокойтесь, прелестная капитанесса, я все понимаю, — невозмутимость «Малефакса» была столь искренней, что алые полоски на лице капитанессы принялись стремительно расширяться, — Вы просто выполняете свой долг перед экипажем и кораблем. Ваше пристальное внимание к мисс Драммонд совершенно оправданно.

— Убирайся из моей каюты, — сухо сказала капитанесса, — И не спускай с нее глаз.

Она стащила рубашку через голову, оставшись в тонкой нижней сорочке с завязками. Шму с трудом подавила желание зажмуриться — наблюдать за этим было еще страшнее, чем слушать секретные разговоры, не предназначенные для ее ушей.

— Я понимаю, отчего «Малефакс» хихикает, — невозмутимо прогудел Дядюшка Крунч из своего угла. Бронированная маска его лица была не выразительнее стального капонира, но Шму почему-то показалось, что голем смотрит на капитанессу с непривычным выражением, — Ты и в самом деле ведешь себя немного странно, Ринриетта.

— Я слышу это с пяти лет, — фыркнула капитанесса, откидываясь на спинку стула и болтая ногами, — А в девятнадцать я променяла диплом королевского юриста на пиратскую шляпу. Рыба-черт, да, я заслужила право называться странной!

Старый голем потер затылок — неуклюжее подобие человеческого жеста.

— Я просто хочу убедиться, что ты в порядке. Ты — капитан на этом корабле, от твоих решений зависит его судьба и жизни его экипажа.

— Я в порядке, Дядюшка Крунч. И мне уже не девятнадцать лет. Может, я все еще путаю сигналы гелиографа, но в остальном я научилась разбираться вполне сносно. Если ты не заметил, я уже не ребенок. Мне не нужна опека.

— Особенно опека старого ржавого болвана вроде меня, — Дядюшка Крунч скрежетнул челюстью, — Извини. Мы, старые механизмы, неохотно отправляемся на слом. Все пытаемся убедить себя, что еще на что-то годны. Я не хотел тебе докучать. Просто мне показалось, что ты в последнее время ведешь себя немного… необычно. Слишком рассеянна, погружена в мысли, краснеешь не к месту…

Алая Шельма вздернула подбородок. Несмотря на то, что поднялся он достаточно высоко, Шму подумалось, что в этом движении было что-то рефлекторное, как в защитном движении ската-шипохвоста.

— Я в порядке, — медленно и раздельно произнесла капитанесса, — Просто на какой-то миг потеряла душевное равновесие. Это простительно для человека, невольно развязавшего самую большую войну столетья, ты не находишь?

Дядюшка Крунч покорно склонил бронированную голову, полированная сталь которой могла бы сойти за седину.

— Хорошо. Просто мне показалось, что потеря твоего равновесия большим образом связана с мисс Драммонд, чем с войной.

Подбородок Алой Шельмы опустился на полдюйма. Может быть, даже на четверть. Капитанесса фыркнула.

— Ерунда. К тому же, я не выношу треску, уж ты-то знаешь…

— Значит, ты относишься к мисс Драммонд ровно так же, как относилась бы к любому другому пленному? Как к Тренчу, например?

Плечи капитанессы немного поникли. Возможно, этого не было бы заметно, будь она в привычном мундире, но сейчас Шму это хорошо заметила.

— Может, не ровно так же, — неохотно проронила капитанесса, — В ней есть что-то… такое, знаешь… Словно… Черт возьми, глядя на нее, я вспоминаю саму себя в ее возрасте. Растерянную девчонку в непривычно сидящем мундире. Вышвырнутую из привычной жизни, как из лодки, в бездонное небо. В ней есть что-то похожее. В ее глазах. Она тоже по какой-то причине оказалась не на своем месте. Может, у нее в жизни были более достойные мечты, чем наблюдать за косяками мигрирующей трески.

— Был бы здесь Габерон, наверняка бы съязвил что-нибудь идиотское про трогательную близость душ, — тяжело проскрипел Дядюшка Крунч, — По счастью, они с Корди сейчас слишком заняты шлифованием сказки про Леди Икс, чтоб обращать внимание на окружающее.

— Благодарю за заботу, — холодно произнесла Алая Шельма, стягивая рубашку через голову, — А теперь, если не возражаешь, я отойду ко сну.

— Совсем забыл, что мне заступать на ночную вахту. Доброй ночи, капитанесса.

Абордажный голем молча двинулся к двери, поскрипывая на каждом шагу.

— Доброй ночи, Дядюшка Крунч.

Едва он вышел, Алая Шельма потушила лампы и каюту заполнила темнота.

Шму разочарованно вздохнула и тихонько, чтоб не скрипнула ни одна доска, пустилась в обратный путь. Подниматься обычно легче, чем спускаться, но сейчас каждое движение отдавалось болью в спине — словно на ней висел груз из всех страхов и переживаний сегодняшнего дня. Из-за этого подъем казался в дюжину раз сложнее, чем обычно.

Убедившись, что на грот-мачте никого нет, не считая пары сонных пескарей, лениво щиплющих канат, Шму взлетела на салинг. Ее било мелкой дрожью, но не от ночного холода, а от переполнявших впечатлений. В ее внутренней Пустоте образовалась еще одна крохотная трещина.

Шму вытащила из-за пазухи склянку — с таким ощущением, будто вытаскивает собственное сердце, холодное и гладкое. Вынула пробку, зажмурившись от ужаса. В нос ударил запах, тяжелый, застоявшийся, но почти привычный. Глоток бездны. Почти то же самое, что вдох пустоты.

Всего один глоточек.

Не открывая глаз и судорожно выдохнув, так, словно пила обжигающий ром, Шму запрокинула склянку и сделала глоток. Один маленький-маленький глоток…

…замок баронов фон Шмайлензингеров занимал почти целый остров. Но не потому, что был настолько велик, хотя, без сомнения, имел весьма внушительные размеры, а потому, что сам остров, потомственное владение готландских баронов, год от года делался все меньше. Висящий в небе в высоте двенадцати тысяч футов, он стал жертвой хищных юго-восточных ветров, что пировали в окрестностях острова испокон веков, мало-помалу подтачивая его, незаметно и вместе с тем необратимо, как детские языки украдкой облизывают выставленные на просушку леденцы.

Говорили, еще четыре поколения назад остров фон Шмайлензингеров имел двести рутов длины или, в современных униатских мерах, почти две с половиной тысячи футов[127]. С тех пор многое изменилось. Трижды отколовшиеся от острова куски тверди падали в Марево — бароны фон Шмайлензингеры в прежние времена отличались воинственностью и вражеские эскадры не раз бомбардировали его. Один раз, при жизни прадеда Шму, в остров врезался тяжелогруженый шлюп, враз уменьшив его площадь на добрую четвертушку.

«Еще десять лет, и здесь останется место только для курятника, — имел обыкновение говорить отец, когда бывал не в духе, — Проклятый остров тает, как кусок сахара в чае».

Сейчас она оценила бы его иронию, от ее собственного имени, столь же величественного, сколь и неуклюжего, осталось лишь крошечное «Шму» — точно последняя кроха земли, все еще чудом висящая посреди безбрежного небесного океана. Но всякое «сейчас» вдруг пропало, так внезапно, что она даже не успела испугаться. И началось другое «сейчас», то, в котором она не скорчилась на мачте в окружении хищных ночных ветров, а сидела на мягкой кушетке в коридоре фамильного замка фон Шмайлензингеров. На ней была не чужая, со въевшимся запахом соли и пороха, одежда, а тонкое розовое платье из парчи. Густые волосы пепельного цвета, тщательно заплетенные в тяжелые косы, свисали едва ли не до пола, подметая бантами мраморные плиты, помнящие, должно быть, еще поступь первых фон Шмайлензингеров, отважных и дерзких каперов на службе короны.

Отец вышел из своего кабинета, резко закрыв за собой дверь. Он был похож на ростровую фигуру из тех, что в прежние времена устанавливали на корабельных носах, но фигуру, пережившую немало штормов и потемневшую от времени. Несмотря на мягкий домашний костюм из каледонийской шерсти, он всегда казался ей твердым, словно выточенным из цельного дерева. Но если наполненное магической силой дерево всегда норовит взмыть вверх, он, напротив, выглядел тяжелым, едва удерживающим положительную плавучесть. Так иногда бывает со старыми кораблями.

Конечно же, он сразу все понял. Отцы всегда все понимают, хоть иногда специально не подают виду. Шму сжалась в комок, ощущая его мерную поступь. Следы преступления, глупеньких золотых рыбок, невозможно было спрятать, они парили вокруг нее, хлопая большими ртами и кутаясь в прозрачные мантии.

Сейчас отец устроит ей взбучку. Юной баронессе непозволительно нарушать правила приличия. Ей было строго-настрого запрещено играть с рыбками в коридорах замка. Шму ощутила, как сами собой в уголках глаз набухают горячие капельки слез. Она застыла, прижавшись к холодному мрамору стены, точно воздухоход в ожидании бури.

Она почувствовала, как по ней скользнул отцовский взгляд, взгляд уставшего взрослого человека, такой же тяжелый, как и его поступь, скользнул — и ушел куда-то в сторону. Буря не началась. Он просто прошел мимо. Словно ни ее, ни золотых рыбок там и в помине не было. Он не заметил ее, словно она была призраком, бесцельно блуждающим в старинном фамильном замке. Не заметил, хотя некоторое время смотрел прямо в лицо.

Шму сжала кулаки, забыв про своих рыбок. Ей вдруг захотелось, чтоб отец остановился. Чтоб рассердился. Чтоб дал волю гневу, страшному гневу потомственных фон Шмайлензингеров, за который их боялись во всем Готланде. Пусть кричит, пусть даже отшлепает ее, пусть лишит на неделю сладкого! Пусть запретит смотреть за кораблями с башни! Шму изо всех сил сжала зубы. Ей уже девять лет. Она не заплачет. Она пообещала себе не плакать. А память у нее лучше, чем у каких-нибудь рыбешек!

Отец прошел мимо, даже не посмотрев в ее сторону. Золотые рыбки, глупые красавицы в роскошных прозрачных одеяниях, безмятежно плавали вокруг, бессмысленно разевая свои большие рты.

Шму ощутила на щеках предательскую теплоту слез.

Утром она проснулась с ноющим от затылка до щиколоток телом, избитым и помятым настолько, словно весь остаток ночи ее жевала большая рыбина с огромным количеством тупых зубов. Да и был ли это сон? Едва отойдя от зелья, Шму сомнамбулой добралась до своей каюты и там свалилась с ног, едва дотянув до кровати. То ли Корди варила «Глоток бездны» по собственному рецепту, то ли глоток, который она выпила, был великоват, но расплатой ей стало самое настоящее похмелье, от которого путались между собой и звенели мысли.

Отец…

Чтобы не думать о нем, Шму выбралась из каюты и направилась на камбуз, надеясь на то, что экипаж уже покончил с завтраком и занялся своими делами, а значит, можно будет без помех перехватить несколько галет и, если повезет, набить карманы, чтоб запасти немного провианта для карпов. При всех своих достоинствах ее подопечные имели серьезный недостаток — неугасающий и бездонный, как само Марево, аппетит.

Ее ждало разочарование — камбуз оказался заперт на огромный амбарный замок из хозяйства Дядюшки Крунча. Мало того, кто-то корявым почерком оставил на двери надпись «НИВХОДИТЬ!» Пониже была еще одна, сделанная чернилами, аккуратным каллиграфическим почерком: «Официально заявляю, если Шму еще раз будет заведовать ужином, я взорву крюйт-камеру! Г.»

Шму с грустью поскребла пальцем дужку замка. Прочный, к тому же, наверняка зачарованный. При желании она смогла бы сломать его или даже вышибить дверь с петель, но желания как раз и не было. Видно, придется пробираться в камбуз ночью, через иллюминатор. Ей надо обеспечить пропитанием семейство карпов с нижней палубы, иначе они осмелеют от голода и сами отправятся искать поживу, и тогда жди беды. Но она что-нибудь придумает. Наверняка что-нибудь придумает. Может, добыть целую сетку и поохотиться за планктоном? А еще лучше — если «Вобла» будет пролетать через заросли парящих в небе водорослей. Она сможет вооружиться какой-нибудь палкой, залезть на мачту и натягать целую кучу. Карпы обожают свежие сочные водоросли, особенно если удастся тайком высушить улов где-нибудь на верхней палубе…

Услышав доносящиеся из кают-компании звуки, Шму насторожилась. Страх, точно того и дожидался, мгновенно нарисовал в ее воображении нечто пугающее, жуткое, причем воспользовался для этого бесформенной кистью и черной, как чернила осьминога, краской. Шму потребовалось усилие, чтоб не отпрянуть мгновенно в сторону. Едва ли что-то пугающее и жуткое явилось на «Воблу», чтоб похозяйничать на камбузе. И даже если б это пришло чудовищу в голову, оно, скорее всего, проигнорировало бы ножи и вилки, звяканье которых доносились изнутри. Пустота подсказала очевидное — скорее всего, кто-то из экипажа решил соорудить себе поздний завтрак. Как бы то ни было, Шму не собиралась составить ему компанию. Запахнувшись в свою робу, она скользнула мимо дверного проема.

Ее выдала скрипнувшая под ногой доска. Что ж, даже Пустота иной раз не всесильна…

— Шму! Ты уже встала? Иди к нам! Здесь есть блинчики!

Блинчики… Кажется, карпы любят блинчики. Особенно если это будут блинчики с сиропом. Карпы пытаются производить вид внушительных и гордых рыб, но Шму знала, что все карпы на самом деле — ужасные сладкоежки. Возможно, если она захватит с собой большую стопку свежих горячих блинчиков, все выйдет не так уж и плохо.

В кают-компании Корди была не одна. Едва войдя, Шму вздрогнула — в самом углу, за крайним столом, сидела капитанесса Алая Шельма собственной персоной. Шму мгновенно проняло холодной болотной сыростью. Но испуг оказался напрасен. Капитанесса машинально ковыряла вилкой румяные свежие блинчики и была погружена в свои мысли столь глубоко, что даже не заметила присутствия ассассина.

Шму невольно вспомнила капитанессу такой, какой прошлым вечером видела в ее каюте — в нижних панталонах с бантиками — и почувствовала, что сама вот-вот зальется краской. Странно, прежде такие вещи ее не трогали. Для Пустоты все люди были одинаковы и отличались лишь телосложением, весом и полом, все остальные детали были… Покопавшись в душе, Шму нашла нужное слово — незначительны.

— Садись ко мне, Шму!

Корди уже приканчивала свой завтрак и, хоть выглядела она тоже не очень радостной, знакомое лицо, перепачканное джемом, отчего-то вызвало у Шму короткий прилив симпатии — словно ей самой в душу капнули сладкого сливового джема. Это было странно. Это было непривычно. И это пугало. Кажется, Пустота внутри нее еще больше сдала позиции. Новые воспоминания расширили прорехи, теперь в них, как в щелях старого гобелена, можно было разглядеть что-то новое. Что-то, что заставляло Шму чувствовать озноб и легкую дурноту.

Кроме капитанессы и корабельной ведьмы в кают-компании никого не было. Особенно Шму удивило то, что нет Мистера Хнумра — скорее, Его Величество королева Каледонии пропустила бы торжественную службу, чем «черный ведьминский кот» не удостоил своим вниманием завтрак. Обыкновенно он считал своим долгом засвидетельствовать почтение экипажу и лично проверить качество всех поданных на стол блюд.

— Как… т-твой кот? — тихо спросила Шму.

И вздрогнула от неожиданности, когда Корди выпучила в изумлении глаза.

— Ты заговорила! Шму! Ты заговорила!

Шму попыталась съежиться так, чтоб занимать поменьше места в окружающем пространстве.

— Я умею говорить, — шепотом произнесла она.

— Но ты впервые заговорила первой, — ведьма ухмыльнулась, стирая со щеки джем, — Вот так новости. Да еще и задала вопрос. Это из-за зелья, да? Кто-то славно погулял в прошлом?

Шму сжалась еще сильнее, молясь Пустоте, чтоб сидевшая в другом углу кают-компании капитанесса не обратила на это внимания. Но та, кажется, была слишком поглощена — скорее, своими мыслями, чем завтраком.

— Наверно… — выдавила Шму непослушными губами, — Оно… странное.

Ведьма строго погрозила ей пальцем.

— Осторожнее с ним, мисс убийца. «Глоток бездны» — это тебе не зелье-хохотунчик или отвар «Меланхоличный ерш». Говорят, к нему можно пристраститься, если дуть без меры.

Шму вспомнила жуткий вкус ведьминского варева и, видно, на миг потеряла контроль над мышцами лица, потому что Корди вновь ухмыльнулась.

— Да, на вкус он вроде компота из старой картошки, но пьют-то его не из-за этого, верно? Хорошие воспоминания могут раздавить, Шму. Ты же знаешь, что облака вовсе не белые и пушистые, да?

Шму осторожно кивнула. Это она знала доподлинно. Но не помнила, откуда.

— Так и воспоминания. Если хлебать только прошлое, забыв о настоящем, со временем можно совершенно потерять голову. Заблудиться в себе. Как курильщики водорослей.

Следующий кивок Шму был еще скованнее — почему-то потеряла гибкость шея.

Курильщиков ей приходилось видеть в Порт-Адамсе, хоть и мельком. Сперва она даже не знала, что это курильщики — ее внутренняя Пустота не хранила никаких сведений об этом. Просто стала замечать людей в странных позах, привалившихся к изгородям или лежащих в сточных канавах. Их можно было бы принять за обычных пиратов, выпивших лишний стакан рома и не дотянувших до родных кораблей, если бы не взгляд. У пьяных обычно взгляд мутный и с трудом фокусирующийся, а глаза похожи на неровно отлитые линзы. У курильщиков он был совсем другой. Их глаза были широко открыты, настолько, что это выглядело неестественным — они словно нарочно распахивали глаза так, чтоб в них вместился весь воздушный океан. Жуткий то был взгляд. Неестественный, пугающий. Какой-то… Шму нашла подходящее слово лишь когда они вернулись на корабль. Пустой. Глаза этих людей напоминали иллюминаторы, сквозь которые видно чистое небо. Неестественно чистое. Ни облачка, ни ветерка, ни крошечного острова.

«Это курильщики, — бросила капитанесса брезгливо, заметив, с каким ужасом Шму пытается обходить безвольно распластавшиеся тела, — Не бойся, они не опасны. По крайней мере, в таком состоянии. Это люди, пристрастившиеся к водорослям. Не к обычным, разумеется. Их слабость — не похлебка из ламинарий. Они курят особый сорт водорослей, которые растут в верхних слоях Марева, чаще всего фукус. Ловят, сушат, мелко рубят и набивают трубки. Говорят, действует в дюжину раз сильнее опиума. Марево дарует им сладкие грезы и невероятные фантазии, такие, что дух захватывает. Только в небо такие уже обычно не выходят. К чему им все чудеса Розы, если они и так погружены в свои ядовитые миражи?..»

Шму почувствовала, что ее пальцы так напряжены, что вот-вот изогнется тяжелая вилка, которую она бессмысленно вертела в руках, не решаясь положить себе блинчиков.

Золотые рыбки. Отец. Фамильный остров.

Она не станет хлебать «Бездну» до тех пор, пока ее глаза не станут прозрачными. Она просто приоткроет кусочек. Глянуть одним глазом.

— Я поняла… — кивок получился неестественный, но Корди, кажется, осталась довольна, — Я не буду много пить. Чуть-чуть… Как Мистер Хнумр?

Корди поморщилась, ковыряя вилкой завтрак. Последний блинчик в ее тарелке был щедро залит джемом и разделен на множество кусков, но все никак не мог попасть в рот ведьмы.

— Выглядит так, словно вылакал весь запас моих зельев вперемешку. Все больше спит, а во сне дрожит и дергается. И если просыпается, то ходит как пьяный матрос. Словно не понимает, кто я и как он сюда попал.

— Лихорадка? — невпопад спросила Шму.

Из всех человеческих болезней она знала лишь лихорадку, но и той никогда не болела.

Никогда за все время, что себя помнит, поправила она себя мысленно.

Корабельная ведьма без всякого аппетита отправила кусок блинчика в рот.

— Может, магическая…

— Так бывает?

— Он ведь ведьминский кот, — сказала Корди так, словно это все объясняло, — А у ведьминских котов особые отношения с магией. Они, конечно, не гомункулы, но все же… Коты чувствительны к магии, ты не знала? Иначе зачем бы, ты думаешь, они нам?

— Но если… магическая лихорадка.

Корди раздраженно распустила один из своих хвостов и стала бессмысленно крутить в руках шнурок от ботинка, которым тот был связан.

— Если начистоту, я даже не знаю, бывают ли такие. Просто мне кажется, здесь не обошлось без магии. Он просто чувствительнее к ней, чем… прочие. Да, знаю, что ты хочешь сказать. Наша «Вобла» буквально нашпигована магией, причем магией самой разной, чаще всего бессмысленной и бесполезной, но тут что-то другое. Может, мы пересекли какой-нибудь магнитный магический пояс, вот «Вобла» и чудит, а Мистер Хнумр это чувствует…

Закончить она не успела — по палубе прогрохотали шаги, которые могли принадлежать только Дядюшке Крунчу. Шму безотчетно напряглась — если голем нарочно не старался смягчить шаг, значит, находился в состоянии душевного волнения. Зная его вспыльчивый и брюзгливый нрав, в такие минуты стоило бы держаться подальше отсюда. Шму с облегчением выскользнула бы на верхнюю палубу, но кают-компания, к несчастью, имела лишь один выход, а столкнуться в нем с абордажным големом было небезопасно даже для ассассина Пустоты.

Дядюшка Крунч ворвался внутрь так, словно проламывал оборону укрепившегося вражеского экипажа. Дверь, жалобно крякнув, повисла на одной петле. Алая Шельма вздрогнула над тарелкой давно остывших блинчиков.

— Во имя Розы, Дядюшка Крунч!.. — вырвалось у нее, — Неужели нельзя уважать своего капитана и…

Он остановился перед ней, тяжело пыхтящий, скрежещущий и покрытый влажной капелью — судя по всему, «Вобла» шла сквозь густую облачность.

— Ринриетта! Известно ли тебе, где мы находимся?

Капитанесса растерялась.

— Где-то в шестистах милях от Каллиопы. Спроси у «Малефакса», если хочешь знать наверняка. Мы идем на восьми узлах, цепляясь за Шепотунчика, потом перепрыгнем на Холодную Мисс и, если та не будет капризничать, доберемся до Каллиоппы через три дня.

— В таком случае можешь передать апперам, чтоб грызли галеты — придется им на какое-то время забыть про икру.

— Что ты имеешь в виду, Дядюшка Крунч?

— То, что я только что взял астролябию и рассчитал местоположение «Воблы». Мы давно уже отклонились от Шепотунчика и где-то в ста двадцати милях от начала Холодной Мисс. Проще говоря, мы куда юго-восточнее, чем должны быть по рассчетам.

Алая Шельма машинально откусила кусок блинчика, едва ли почувствовав вкус.

— Это невозможно, — пробормотала она, — Вчера я самолично сверяла курс в штурманской.

— Я знаю, — пропыхтел голем, — Я тоже делал измерения вчера вечером. Никаких отклонений от курса.

Капитанесса покраснела. Едва заметно — лишь порозовели щеки.

— Проверяешь, как я справляюсь со своими капитанскими обязанностями?

— Навигация — сложная наука, Ринриетта, — в голосе старого голема послышалось смущение, — Не могу же я допустить, чтоб в один прекрасный момент ты забыла учесть поправку на боковой ветер и размозжила корабль об какой-нибудь остров… Дело не в этом. Дело в том, что сейчас мы сбились с курса и потеряли на этом сто двадцать миль, а значит, как минимум один день. Твои приятели-апперы могут быть недовольны. Икра — капризный продукт и каждый лишний день пути может стоить нам приличных издержек.

Алая Шельма закусила губу.

— Вероятно, мы сорвались с нужного ветра. Но почему «Малефакс» не предупредил меня?

— Возможно, тебе стоит спросить самого «Малефакса».

— Гомункул! — отрывисто произнесла Алая Шельма, поднимаясь на ноги, — Немедленный отчет. Вызывает капитанесса.

— Здесь, прелестная капитанесса, — произнес невидимый рулевой «Воблы». Даже на слух было понятно, что он в необычном расположении духа — в его голосе не было слышно привычного сарказма.

— Что происходит, «Малефакс»? — требовательно спросила Алая Шельма, — Почему корабль сбился с Шепотунчика и всю ночь шел не в ту сторону?

— Я…

— Ты проспал перемену ветров? — голос Алой Шельмы звякнул капитанской строгостью, — Увлекся очередным парадоксом и просто не заметил, что судно сменило курс? Я хочу знать, почему мы сейчас находимся на сто двадцать миль дальше от места назначения, чем должны.

«Малефакс» помедлил, прежде чем ответить. Для существа, способного за неполную секунду с точностью до пятого знака после запятой вычислить скорость ветра или рассчитать курс корабля в сложнейших метеоусловиях эта пауза длилась бесконечно долго.

— Не знаю. Она ведет себя… странно.

— Она ведет себя странно с того самого дня, когда я впервые поднялась на палубу, — фыркнула Алая Шельма, — Я думала, мы все к этому привыкли.

— В этот раз все немного иначе, — неохотно заметил «Малефакс», — Насколько я могу судить, магическое поле корабля незначительно потеряло стабильность.

— Что это должно значить? Черт возьми, я капитан, а не ведьма!

— «Малефакс» хочет сказать, что наша «Вобла» капризничает, — Корди без всякого энтузиазма слизнула каплю джема с ладони, и скривилась, точно это был рыбий жир, — С ней такое иногда бывает… Хотя я не очень-то разбираюсь в корабельных чарах, я же не корабел.

— Я надеюсь, кто-нибудь из вас двоих сможет объяснить мне, что происходит с моим кораблем.

Вопрос был задан жестко, не оставляя маневра для уклонения. Шму даже вжала голову в плечи — очень уж хлестнуло по ушам резкое капитанское «моим».

Корди вздохнула и сплела на коленке пальцы.

— Я думаю, «Вобла» в очередной раз дурачится, вот и все. Может быть, и Мистер Хнумр из-за этого ведет себя чудно. У него ведь особенное восприятие ко всему магическому, вот его и скосило магическим излучением…

Дядюшка Крунч гулко ударил себя в литую грудину.

— Меня-то пока не скосило, а у меня внутри тоже чары, если не забыла, рыбешка.

— У тебя чары проще, грубее, — Корди смутилась и попыталась сгладить бестактность, — Они не такие чувствительные, вот я к чему.

Капитанесса прищурилась.

— Что «Вобла» умеет показывать норов я знаю не хуже тебя. Она умеет быть… весьма норовистой рыбой. Но никогда прежде она не сбивалась с заданного курса. Это уже серьезно, Корди. Не знаю, что за магические всплески происходят в ее внутренностях, но я хочу знать, что послужило их причиной и могут ли они повториться в дальнейшем.

Корди задумчиво нарисовала джемом на блинчике какой-то колдовской глиф[128], отчего тот сразу стал выглядеть зловеще.

— Она успокоится, Ринни. Обязательно успокоится.

— Звучит обнадеживающе, — капитанесса сверкнула глазами, — И я надеюсь, что это случится прежде, чем мы наскочим ночью на стадо дрейфующих китов. Или каледонийский корабль. Или задохнемся от нехватки кислорода, случайно поднявшись до апперских высот!

Скрученные разноцветными шнурками и лентами хвосты Корди разом обвисли и стали выглядеть так беспомощно, что Шму даже захотелось их погладить, точно они были грустными карпами. Конечно, ведьминские хвосты больше были похожи на угрей, чем на карпов, а угри — очень капризные и хитрые рыбы, но, в сущности…

— Это не повторится, — пообещала Корди, глядя в тарелку, — Ты же знаешь «Воблу», Ринни. Разок выкинет номер, а потом опять делается покладистой и послушной. Она больше не будет.

Алая Шельма сделала глубокий медленный вдох. И по тому, как потемнели капитанские глаза, Шму безошибочно поняла, что в кают-компании сейчас разразится что-то серьезное. Лицо капитанессы говорило об этом явственнее, чем барометр — о приближении бури.

— Вот именно, это не повторится. Потому что с этого момента я объявляю состояние повышенной бдительности на борту. Это означает увеличенную вахту. Это означает, что отныне вести дежурство будем по двое, причем и в ночное время. Это означает, что «Малефакс» держит руку на пульсе корабля, находясь в постоянной готовности отрапортовать мне о состоянии любого паруса или штага. Это значит…

Дверь кают-компании распахнулась. И хоть сделала она это негромко, почти без скрипа, все присутствующие почему-то замолчали и посмотрели в ее сторону. В отсеке повисла тишина, но не гнетущая, как обычно случается при прерванном разговоре, а какая-то неуклюжая, смущенная. И длилась она так долго, что Шму осмелилась приподнять голову, чтоб сквозь волосы глянуть на причину всеобщего замешательства.

Линдра Драммонд клокотала от ярости.

Подобно тому, как патентованный корабельный котел надежно сдерживает внутри себя чудовищное давление магических чар, не допуская их прорыва, офицер-ихтиолог сдерживала собственные эмоции, хоть и не полностью — их выдавало дрожание губ и легкий нервный тик. Ее одежда была в безукоризненном порядке, волосы стянуты на затылке форменным строгим хвостом, ремни затянуты насколько туго, насколько это возможно. Но вот лицо… Обычно миловидное юное лицо офицера-ихтиолога заставило Шму прикусить язык. Оно со вчерашнего вечера переменилось, причем весьма серьезно.

Лоб и щеки Линдры покрылись густыми фиолетовыми пятнами, ближе к подбородку переходящими в потеки. Возможно, отстраненно подумала Шму, пленница ела ежевичный пирог, причем не затрудняла себя ни столовыми приборами, ни салфеткой.

В наступившей тишине было хорошо слышно, как икнула Корди.

— Г-госпожа капитанесса!.. — Линдра Драммонд выпятила грудь, что при ее небольшом росте и субтильной фигуре почти не придало офицеру-ихтиологу внушительности, — Я отдаю себе отчет в том, что являюсь пленницей на этом корабле, но полагаю… я считаю… я настаиваю… В конце концов, это бесчестно — унижать человека лишь потому, что он волей обстоятельств оказался в чужой власти!

Алая Шельма беспомощно моргала, глядя на гостью. Буря стихла, не начавшись, раздавленная в зародыше вторгшимся в воздушное пространство ветром.

— Простите, я не совсем…

Фиолетовые губы Линдры задрожали.

— Если эта шуточка ваших рук дело, капитанесса, я весьма обескуражена. И разочарована. Мне казалось, вы человек другого сорта, но, как видимо, я ошибалась.

— Да что стряслось-то? — хрипло поинтересовался Дядюшка Крунч, — Начнем с вашего вида, мисс Драммонд. Не знаю, как сейчас, а в мое время офицеры Каледонийского флота не считали нужным украшать свои лица боевой раскраской, оставляя это дикарям южного полушария… Конечно, нравы с тех пор изменились, но я и не подозревал, что настолько!

Линдра Драммонд немного порозовела, это было заметно даже сквозь фиолетовый цвет ее лица.

— Что случилось? — она пронзила абордажного голема взглядом, похожим на сверкание молнии на высоте в двадцать тысяч футов, — Что случилось? Чернила! Чернила в моем рукомойнике!

Корди захихикала первой. Дядюшка Крунч что-то нечленораздельно проворчал и закашлялся. «Малефакс» явственно фыркнул, неуклюже попытавшись прикрыться дуновением сквозняка в кают-компании. Шму обнаружила внутри живота легкое покалывание. Оно было не больным, но чудным, словно она выпила целый галлон пузырящейся зельтерской воды. Одна лишь капитанесса выглядела так, словно выронила на палубу золотую монету и теперь изо всех сил пыталась ее разглядеть. На ее щеках сгущался румянец.

— Это была самая низкая, дурацкая и никчемная шутка из всех возможных, — Линдра испепелила взглядом всех присутствующих, — Хотела бы я знать, кому она пришла в голову?

— Никому из тех, кого вы видите, — с достоинством заметил «Малефакс», вернув голосу нейтральный тон, — И никому из экипажа. Я только что проверил, за последние сутки в вашу каюту не входил никто кроме вас, мисс Драммонд.

— Тогда кто же это сделал? — ядовито осведомилась Линдра, — Уж не Роза ли самолично?

— Дело в том, мисс Драммонд, что…

— Отлично, так и знал, что застану вас здесь, бездельники! — Габерон заглянул в приоткрытую дверь. Заходить в кают-компанию он не стал, вместо этого замер в дверном проеме, выгодно очертив фигуру падающим через иллюминаторы светом, — О, госпожа офицер-ихтиолог, и вы здесь? Ох, дьявол! Вы что, пытались наложить макияж при сильной качке? Должен заметить, этот цвет вам очень идет, хотя в этом освещении выглядит немного м-м-ммм… броско. Впрочем, не подумайте, что я осуждаю современную моду, ее колебания иногда причудливы, но не лишены изящности…

— Зачем явился, балабол? — грубовато оборвал его Дядюшка Крунч.

— Чтоб засвидетельствовать всем вам свое презрение! — Габерон сложил руки на груди и выпятил челюсть, позволяя мисс Драммонд сполна оценить контур его тщательно выбритого подбородка, — Не знаю, кто из вас вздумал разорить мою каюту, но уверяю, что он поплатится сполна. Мои лучшие духи пахнут тушеной капустой! Вместо пудры — угольная сажа! Все булавки погнуты!

Все почему-то посмотрели на Корди. Ведьма смутилась.

— «Вобла» шутит. С ней и раньше такое бывало.

— Но не так часто, — проворчал Дядюшка Крунч, — И не так явственно. Габерон, кажется, я знаю, где твоя пудра. Кто-то использовал ее вместо мела, чтоб изобразить на баке батальную картину длинной футов в двадцать. Сцена сражения исполинского лосося с пушечной эскадрой. Изображено не без таланта. Думал, кто-то из вас, малышня, дурачится, но теперь…

Шму еще сильнее втянула голову в плечи. Еще с утра она заметила целую россыпь каледонийских булавок на третьей палубе, превратившихся, правда, в кучу крохотных свернутых штопором пружинок. Ей даже не пришло в голову, что…

— Ждем Тренча? — хмыкнула Корди, с интересом разглядывая смущенного фиолетового офицера-ихтиолога, — Не удивлюсь, если…

— Нет нужды, юная ведьма, — галантно заметил «Малефакс», — Он уже связался со мной. Хочет узнать, кому вздумалось подшутить над ним.

— Кто-то превратил его хлам во что-то работающее? — осведомился Габерон, приподнимая бровь, — Вот это было бы удивительно. Знаете, что он изобрел в последний раз, уже в Порт-Адамсе? Несмывающееся мыло! Великолепно очищает любую въевшуюся грязь или копоть, вот только само по себе не очищается ничем!

— Нет, он жалуется на то, что некоторые его инструменты оказались сплавлены между собой, а другие приросли к стене.

Габерон присвистнул.

— Кажется, наша старушка расшалилась.

— Я регистрирую множественные возмущения магического поля, — голос корабельного гомункула звучал бесстрастно, но в нем ощущалось напряжение, — Слабые, но вполне отчетливые. На всех палубах, начиная с нижней. На третьей палубе температура упала до тридцати шести градусов по Фаренгейту[129], так что лучше не спускайтесь туда без теплой одежды. На четвертой кто-то исписал половину корпуса изящной ротундой[130] с рецептом яблочных пышек. Еще я замечаю непривычно большое количество карпов на всех палубах, но это, возможно, и не имеет отношения к магическому всплеску…

Шму вздрогнула. По счастью, этого никто не заметил, поскольку никто и не смотрел.

— Хватит, — Дядюшка Крунч поднял лапу, заставив Линдру опасливо попятиться, — Ринриетта права. Может это и серия случайных сбоев, обычная шалость нашей «Воблы», но надо быть начеку. Скажи им, Ринриетта.

Алая Шельма неуверенно поправила треуголку.

— Да, я… Наверно, нам надо… То есть, если никто не возражает…

Линдра удивленно взглянула на капитанессу, отчего та замешкалась и едва не уронила треуголку на пол.

— Капитанесса хочет сказать, что с этого дня на этом корабле введен новый распорядок, — пропыхтел Дядюшка Крунч, — И жесткие правила. Я правильно понял?

— Ну да… — Алая Шельма приподняла было подбородок, но особенного эффекта это не произвело, быть может, оттого, что взгляд ее по прежнему был устремлен куда-то в пол, — Именно это я и имела в виду. Нам всем… Всему экипажу… Надо действовать как один…

На ее щеках стал расцветать предательский румянец.

— Кажется, я наблюдаю еще одно любопытное магическое явление, — нарочито ровным тоном заметил Габерон, — Спонтанное покраснение капитанессы без всякой причины. Вы видите то же, что и я, мисс Драммонд? Не хотите ли запротоколировать это интересное наблюдение, чтоб при случае представить его в Научное общество Каледонии?

Линдра тоже немного смутилась. По крайней мере, достаточно, чтоб растерять весь пыл.

— Ну, я…

— Только на вашем месте я был бы осторожен, офицер Драммонд. Говорят, эффект наблюдателя[131] может исказить результаты…

— Дурак! — рявкнула вдруг Алая Шельма, чей румянец принялся пунцоветь. Вздернув голову, так, что треуголка оказалась едва ли не на затылке, она решительно прошла к выходу из кают-компании и лишь на пороге приостановилась, — Мой первый помощник будет следить за обстановкой! Я… Докладывать мне… В случае чего… Незамедлительно!

Она вышла, хлопнув дверью. Судя по тому, что с палубы донесся торопливый топот ног, выдержки капитанессы хватило не надолго.

Смутился и Дядюшка Крунч.

— Ну, вы все слышали, — пробасил он, — Всему экипажу удвоить бдительность! Обо всех случаях магических казусов немедленно сообщать мне или «Малефаксу». И… вообще.

Неопределенно пошевелив механическими пальцами, голем покинул кают-компанию вслед за командиром.

Габерон посторонился, пропуская его. И озадаченно пригладил пальцем ус.

— Мне, конечно, далеко до ведьминского чутья, — пробормотал он, — Но что-то мне подсказывает, что это будет не самый простой рейс старушки «Воблы»…

— Записывай дальше, — Корди зевнула и потерла кулаком слипающиеся глаза, — Одиннадцать часов сорок восемь минут. На второй палубе обнаружен бочонок, внутри которого гудит маленький ураган. На всякий случай заткнули его затычкой. Одиннадцать пятьдесят четыре. На третьей палубе слышали незнакомый голос, произнесший «У моей тети Клоры точь-в-точь такая же фисгармония, как у вас». Хозяина голоса найти не удалось, зато нашли коробку устриц в шоколаде и странную книгу «Воспоминания Урга Йортенсена, обер-пескаря Его Величества».

Шму терпеливо водила пером по странице, заполняя ее по-детски аккуратными буквами. Прежде она никогда не пробовала писать, но, раз взявшись под диктовку Корди, обнаружила, что вполне сносно управляется с писчими принадлежностями. По крайней мере, выполненные ее рукой рапорты получались куда понятнее странных и загадочных сообщений Корди, буквы которых выглядели так, словно их нацарапал ножом какой-то дикарь. После этого капитанесса распорядилась, чтоб записи вела Шму. К вечеру следующего дня они сообща исписали уже три дюжины листов.

Писать приходилось много. Так много, что Шму иной раз дула на уставшую руку, водившую пером — пальцы от напряжения сводило так, словно она пробивала ими полуторадюймовую броню. Но приказ капитанессы был слишком однозначен и прям, чтоб от него можно было уклониться.

«Обойти весь корабль, — распорядилась она, — От носа до кормы, каждый дюйм. Составить список всех магических… недоразумений, что встретятся по пути. Даже если это запах сыра или случайный сквозняк! Я хочу знать, что происходит с «Воблой» и насколько опасной она может быть для экипажа».

Корди взялась за дело со всей ответственностью и немалым пылом. Шму подозревала, что дело вовсе не в исполнительности Сырной Ведьмы, она просто старалась занять себя чем угодно, лишь бы не думать о мечущемся в бреду Мистере Хнумре.

В самом скором времени «жорнал» оказался густо исписан заметками, сделанными разными руками и разным почерком, иногда с подписями, иногда с непонятными отметками — явный признак того, что к его заполнению приложил руку каждый из экипажа.

«Стеньга бизань-мачты на ощупь холоднее, чем прочие части рангоута» — изящный мягкий почерк со множеством фривольных хвостов и завитушек.

«Бутыль оливкового масла на камбузе наполнена медным купоросом» — неуклюжие тяжелые буквы, оставленные, кажется, не человеческой рукой, а тяжелой громоздкой лапой.

«Есле прыготь на правой ноге девятнаджцать раз, в голове получаится странный жвон».

«Брошенные на палубу заклепки всегда образуют кучки с нечетным количеством заклепок».

«Хранящийся в трюме канат сросся сам с собой», — строгие чопорные литеры, словно перерисованные из тетради по чистописанию, — По поводу оформления журнала, довожу до сведения экипажа, что записи должны быть корректны, понятны и снабжены подписями. Капитанесса А.Ш.»

«Восточный ветер опять пах сыром. Кажется, пармезан. Тренч».

«Серебряные ножи, если закрутить их на столе, всегда указывают черенком на восток. Габерон».

«Загадочное свечение ночью на гандеке». Перечеркнуто. «Не принимать во внимание. Это Габерон накручивал волосы на папильотки. Тренч».

«Будешь за мной шпионить — пущу на корм рыбам! Г.»

«Ринриетта, приструни своих мальчишек, они опять валяют дурака вместо того, чтоб заняться работой. Первый помощник».

«ДЯДЮШКА КРУНЧ АПАТЬ ВАРЧИТ, НО ЭТА НРАМАЛЬНО, НЕ ОНАМАЛИЯ»

«Если будете забивать журнал посторонними записями, заставлю нести круглосуточную вахту в трюме. Капитанесса А.Ш.»

«Наблюдение. Всплески магической энергии регистрируются все чаще и я до сих пор не могу их локализировать. Пять минут назад корабль самовольно сменил румб, по счастью, я был наготове и не допустил изменения курса. Получасом ранее сам собой поднялся мидель-кливер. Это меня беспокоит. Раньше «Вобла» никогда себя так не вела. «Малефакс».

«Исчезли еще две офицерские каюты по правому борту. Не осталось даже дверей».

«ШМУ ЗАКОНЧЕЛА ПРАВЕРЯТЬ ТАКЕЛАЖ, ВСЕ ВПАРЯДКЕ».

«Опять наткнулся на стаю карпов. На магических не похожи, но что здесь делают — не понятно. Тренч».

«Во время ночного дежурства звезды над кораблем дважды выстраивались в надпись «РОЗА, ХРАНИ КОРОЛЕВУ». Какая-то чертовщина. И чем дальше, тем сильнее. Первый помощник».

«Поскольку наша прелестная капитанесса категорически приказала ее не тревожить, изложу свои выводы в «Жорнале учота». Итак, если верить записям за последние два дня, эпидемия спонтанных магических проявлений не только не идет на убыль, но и напротив, активизируется, график показывает неуклонный рост по экспоненте. У меня складывается устойчивое впечатление, что магия рвется из-под контроля, причем место ее прорыва невозможно предсказать. «Малефакс».

«Может, у нас течет котел? Выглядит так, словно «Воблу» заливает галлонами магических чар. Габерон».

«Котел в порядке, пустобрех никчемный. Мы с Тренчем уже трижды осмотрели всю систему, включая трубопровод и патрубки. Кроме того, последние двенадцать часов мы идем только под парусами. Течи нет. Старший помощник».

«Можешь считать себя капитаном, ржавая бочка. Раз уж Ринни самоустранилась от командования. Кто-нибудь вообще видел ее за последние сутки? Габерон».

«СЕДИТ У СИБЯ В КАЮТЕ, НЕ СКЕМ НИ ГОВОРИТ, СЛУШАЕТ МУЗЫКУ».

«Отстаньте от нее, мелюзга. Ей нужен отдых. Корабль идет согласно заданному курсу. Через два дня будем у Каллиопы. Старший помощник».

«Если ситуацию не получится взять под контроль, господин старший помощник, может оказаться так, что до Каллиопы не дойдет никто. С магией нельзя шутить. Это слишком могущественная и плохо управляемая стихия. Сейчас она приносит больше беспокойства, чем серьезного вреда, но уже в скором времени вам придется иначе взглянуть на это дело. Малефакс».

«Просто веди корабль, говорящая банка. Если мы развернемся обратно к Порт-Адамсу и пойдем против ветра, то потеряем еще не меньше трех дней, а то и всю неделю. Неизвестно сколько времени займет ремонт и где мы отыщем достаточно грамотную ведьму-корабела. И все это время икра апперов будет гнить у нас в трюме. Догадываешься, какую неустойку они выкатят? Приказ старшего помощника — «Вобла» идет прежним курсом. Паров не разводить, но хвататься за любой попутный ветер, даже если для этого придется использовать портянки и носовые платки! Старший помощник».

«Считаю своим долгом как бортового гомункула заметить — вы недооцениваете опасность. Магия — это не только миражи и иллюзии. Это не только запах сыра или нечетные кучки из заклепок. Магия — это струны, на которых держится сама жизнь. Магия способна плавить материю и выковывать из нее то, что вам не под силу и представить, то, что даже я не способен правильно распознать».

«Мы с дедом Ринриетты годами плавали на «Вобле» и, как видишь, никого из нас магия не убила! Имей снисхождение к возрасту, гомункул, старики часто капризны и любят побрюзжать. Пока магия нематериальна, мы в безопасности, пусть показывает свои фокусы. Старший помощник».

Следующая запись в «жорнале» была сделана невидимой рукой гомункула, о чем говорили причудливо искаженные очертания букв.

«У меня нет возможности оспорить ваши полномочия, господин первый помощник, а капитанесса отказывается принимать участие в управлении кораблем. Я лишь надеюсь, что мы разберемся в происходящем до того, как станет слишком поздно».

Были после этой записи и другие, много других, но именно от этой сердце Шму тревожно сжималось.

— Восемь минут пополуночи, — бубнила Корди, клюя носом, — Если плюнуть вниз с грот-марса, плевки иногда подолгу зависают в воздухе. Записывай, Шму…

Шму записывала. Они с Корди сидели на самом краю грот-марса, наслаждаясь первыми ночным ветрами, еще недостаточно холодными, чтоб заставлять кутаться в теплые вещи, но достаточно свежими, чтоб выдуть из головы беспокойные мысли. Грот-марс был их общей территорией, которую они часто делили друг с другом. Когда на палубе «Воблы» становилось слишком беспокойно, грот-марс делался превосходным убежищем — от ворчливого Дядюшки Крунча, требовавшего драить палубы дважды в день, от непредсказуемого нрава капитанессы, от саркастичных насмешек Габерона…

Но сегодня это место уже не казалось Шму столь безопасным. Она поежилась, представив, как в крюйт-камере баркентины сама собой зажигается праздничная шутиха. Или вдруг на резком воздушном вираже сами собой поднимаются все косые паруса, заставляя корабль заваливаться на бок, круша мачты, разрывая снасти…

— Может мы ей просто не нравимся?

Шму едва не выронила «жорнал» от неожиданности.

— Что?

— Может, мы ей просто не нравимся? — повторила Корди, болтая ногами над пропастью, — Ты когда-нибудь думала о том, что между магией и мыслями есть связь?

Шму помотала головой. Последние сутки она думала только о том, какое чудовище может родиться в всплеске магической энергии, охватившем корабль, и оттого боялась еще сильнее, чем обычно.

— Забавно, не так давно я, сидя здесь же, сама рассказывала Тренчу о том, что хаотические переплетения магии могут породить разум. Это было еще до того, как мы с Дядюшкой Крунчем встретили ту жуткую харибду… Она была разумной, хоть и чуть-чуть. Вот и я думаю… Может, и «Вобла» в каком-то смысле умеет чувствовать и думать, а? Может, в конце концов, она просто на нас обиделась?..

Лучше бы ведьма ничего не говорила. При мысли о том, что эта громадина, ощетинившаяся пушками и плывущая по воле ветров, может на кого-то обидеться, Шму ощутила ужасную мучительную изжогу. Целая прорва магической энергии, сосредоточенная в нескольких сотнях лоудов. По сравнению с этим сам себе кажешься крошкой планктона, парящей в небе и почти неразличимой.

Шму вспомнила чудовищ, которые мерещились ей на темных палубах — страшных кальмарообразных кровососов, шипастых головобрюхов, безглазых карликов… У них всех было одно несомненное достоинство — они, хвала Розе, никогда не существовали и не будут. А вот мстительный магический дух, пусть даже в образе неуклюжего корабля, способный управлять материей и временем — это куда серьезнее… Пустота внутри Шму съежилась, как тряпочка.

— У меня глаза слипаются, — пожаловалась Корди, закрывая фолиант, — «Малефакс», долго нам еще сидеть?

— Можете спускаться, ваша вахта закончилась три минуты назад. Сейчас вас сменят Тренч и Линдра.

— Линдра? — удивилась Корди, — С каких пор пленники несут дежурства?

— С сегодняшнего дня — по приказу старшего помощника. Госпоже ихтиологу придется вносить свой вклад в обеспечение безопасности судна.

За его голосом и шелестом ветра Шму внезапно разобрала цоканье множества лапок. Если бы не сжатое спазмом горло, она бы завопила от ужаса, но, спустя бесчисленное множество сердечных ударов, похожих на оглушительную барабанную дробь, разглядела ползущего по рее панцирного моллюска. Не кошмар, не жуткое магическое проявление, просто один из обитателей небесного океана, куда-то бредущий по собственной надобности. Шму даже позавидовала ему. Мало того, что знает куда идет, так еще и несет на плечах удобную сегментированную броню. Стоит появиться крабу или еще какому-нибудь воздушному хищнику, моллюск мгновенно свернется, превратившись в хитиновое ядро. Ее саму Роза Ветров почему-то не озаботилась снабдить подобной защитой…

Корди потянулась, разминая затекшие от долгого сидения ноги, нахлобучила на макушку свою огромную ведьминскую шляпу и заскользила по мачте вниз. В ее движениях не было скупого изящества ассассина, Пустота не даровала ведьме ни одного из своих умений, но Шму все равно задумчиво наблюдала за тем, как та, придерживая развевающуюся клетчатую юбку, скользит к палубе. Чтоб догнать ее Шму потребовалось немногим более секунды. На палубе они оказались одновременно.

— А сама капитанесса?.. — спросила Корди, с грохотом спрыгивая на палубу в своих сапогах, — Что она говорит?

— От нее почти нет указаний, — тактично отозвался гомункул, — Приказывает держать курс и контролировать корабль. На этом все.

— Слушай, «Малефакс»… Тебе не показалось, что наша капитанесса изменилась в последнее время?

Голос гомункула стал сухим, как ветер, пробегающий над высушенным пустынным островом.

— У меня нет полномочий обсуждать капитана или его намерения.

Ведьма закусила губу.

— Ты не мог этого не заметить! Ты ведь все замечаешь!

— Я замечаю отклонения и изменения в магическом поле. Твои фантазии, юная ведьма, в них не вписываются.

— Ринни последние два дня сама не своя. Словно в ней что-то сломалось. Она перестала изображать капитана, вот в чем штука.

— Смею напомнить, она и есть капитан этого корабля.

Корди скривилась.

— Ты же понял, что я имею в виду. Она перестала командовать, она больше не берет на себя ответственность, переложила все на Дядюшку Крунча. Как будто что-то ее сильно напугало. Она стала тенью самой себя! Краснеет чуть что, говорит невпопад, смотрит куда-то в пустоту, вздыхает… Она вдруг стала какой-то одинокой, замкнутой, как Шму.

Шму, бесшумно шедшая следом за Корди, грустно улыбнулась.

Может, у капитанессы есть свои невидимые чудовища, которые терзают ее? Интересно, как они выглядят? Похожи ли они на ее собственных воображаемых чудовищ с их зазубренными зубами, ядовитыми жвалами и горящими глазами? Или это что-то совсем другое?

— Я не врач, — неохотно проворчал «Малефакс», — Я всего лишь бортовой гомункул. А душа нашей капитанессы устроена не из магических чар. И мыслей я читать не умею.

— Она словно заболела, — Корди уже размышляла вслух, — Болезнь ведь всех меняет, верно? Помнишь, как мы когда-то подхватили всей командой ветрянку?.. И не только она. Мистер Хнумр, помнишь? Он тоже ведет себя странно. И «Вобла»… Ох, «Малефакс»! А существуют магические болезни?

— О чем ты, юная ведьма?

— Мне кажется, на борту эпидемия магической болезни, — серьезно сказала ведьма, — И началась она несколько дней назад. Сперва Мистер Хнумр, потом капитанесса, потом «Вобла»… Что-то заставляет их меняться. Но один из них колдовской кот, другой — человек, а третий — баркентина. Чем могут одновременно заболеть кот, человек и корабль? Только чем-то магическим!

— Интересное умозаключение, — в бесстрастном голосе «Малефакса» прозвучал тщательно сокрытый смешок, — И смелое. Но вынужден разгромить его подчистую. Магических болезней не существует. Хотя, не скрою, то, что творится с «Воблой», весьма похоже на лихорадку.

— Тогда Марево? — неуверенно предположила ведьма, — Марево ведь губит любые чары?

— Без сомнения. Если бы «Вобла» оказалась под влиянием Марева, ее беспокойная и беспорядочная душа наверняка бы принялась фонтанировать чарами подобным образом. Вот только мы не в Мареве, юная ведьма, а в тысячах футов над его верхней граниней. Более того, мы уже обсуждали это с… первым помощником. Если ты заметила, сегодня «Вобла» поднялась до отметки в пятнадцать тысяч футов. Мы решили на всякий случай держать ее подальше от Марева. Увы, я не регистрирую перемен. Ее по-прежнему жестоко знобит.

Корди сжала кулаки. И пусть каждый из них был размером всего лишь с крупный финик, Шму почувствовала, как заклокотал воздух вокруг ведьмы и, испугавшись, отстала на несколько шагов. Когда имеешь дело с взволнованной ведьмой, лучше держаться подальше, пока не превратился в крем-брюлле.

— Я знаю, какая болезнь терзает корабль, — твердо сказала она, — И знаю, как она называется.

— Ну и как, позволь спросить?

— Она называется Линдра. Линдра Драммонд.

«Малефакс» насмешливо присвистнул коротким порывом ветра.

— Так я и предполагал.

— Признайся, ты знаешь! Знал с самого начала! Когда Линдра рядом, Ринни еще хуже. Тогда из нее вообще слова не вытянуть. Она словно… прячется. То бледнеет, то краснеет, беспомощно хлопает глазами… И убегает при малейшей возможности, чтоб снова запереться в своей каюте! Линдра ее губит. Не знаю, как, но губит… Высасывает силы.

— Вот как? — саркастично осведомился гомункул, но больше ничего не добавил, лишь неразборчиво прошуршал в парусах.

Это совершенно не сбило с Корди уверенность, напротив, распалило ее.

— А еще она обманом попала на наш корабль! Что, тоже поверил в эту сказку про научное судно? Эта Линдра — не та, за кого себя выдает! Никакой она не офицер-ихтиолог. Не знаю, зачем она попала на «Воблу» и к чему стремится, но я сразу ее раскусила!

— Вот как? И на чем основан этот вывод?

— Я сама из Каледонии, что, забыл? Я-то знаю, как выглядят офицеры ее величества, мне часто приходилось их видеть. И прочих разных важных рыбешек. Офицеры не такие. Они молчаливые и исполнительные. Это же флот Ее Величества! Их учат этому годами! А Линдра…

— Что с мисс Драммонд?

Корди тяжело засопела.

— Она другая. Похожа, но… Помнишь, в тот момент, когда она перепачкалась чернилами и устроила Ринни сцену? Каледонийский офицер нипочем бы не вышел из себя из-за такой ерунды. А Линдра… Она вдруг напустилась на капитанессу так, словно… не знаю. Невинные креветочки! Она мне кого-то напоминает, но пока я сама не могу сообразить, кого.

Шму вспомнила разъяренного офицера-ихтиолога и мысленно согласилась. В тот момент она не выглядела каледонийской служакой по научной части, вся жизнь которой проходит между треской и формулярами. Глаза лучились ледяной яростью, даже черты преобразились…

— Значит, она не офицер-ихтиолог? — осведомился «Малефакс», — Превосходно. В таком случае, кто же она?

Чудовище. Одно только это слово, мысленно произнесенное, заставило Шму ощутить тошнотворную слабость во всех членах. Чудовище, явившееся в чужом обличье на борт корабля. Она все-таки была права.

Корди некоторое время молчала, просто шла по палубе, засунув руки в карман жилетки и надвинув шляпу на самый нос.

— У нас в ака… приюте болтали о том, что есть ведьмы, которые служат Мареву. Они черпают силы в Мареве и используют их для… всяких нехороших вещей. Как мы используем обычную магию.

— Научно не подтверждено, — безжалостно заметил «Малефакс», — Уж кому как не тебе знать, до чего капризная и непредсказуемая материя эти чары. Даже управляться с ними способны единицы из десятков тысяч, и то, довольно одной крохотной ошибки, чтоб разразилась самая настоящая магическая катастрофа. Но Марево?.. Над нею у человека, будь он хоть тысячу раз ведьмой, власти нет. Даже у мисс Драммонд, кем бы она ни была.

— Я знаю! То есть, раньше я тоже так думала. Но теперь… Не знаю, как, но она управляет силами Марева, наводит их, губя наш корабль и нашу капитанессу!

— Для начала, юная ведьма, не станем делать поспешных выводов. У меня нет данных, позволяющих связать два эти факта.

Корди остановилась, не дойдя до трапа нескольких шагов. Она оперлась о планшир, свесив голову за борт и стала разглядывать небесный океан. Ветер беспечно играл с ее хвостами, теребя их, точно добродушное дурашливое животное. Но едва ли она сейчас это замечала.

Шму поежилась, замерев на безопасном расстоянии от борта. Ночь была холодная, ветреная, из тех, что иногда приходят посреди весны словно нарочно для того, чтоб своими хищными ветрами задирать паруса и насмешливо трепать небоходов за воротники. Они превратили однообразное месиво облаков в резкие перья с острыми краями, повисшие посреди ночной пустоты. Шму не знала, что можно разглядывать за бортом, но Корди провела за этим занятием достаточно много времени, прежде чем со вздохом дернуть себя за хвост.

— Хорошо, пусть она не ведьма Марева, а просто самозванка и обманщица. Все равно это она отравила магию на борту «Воблы», надо лишь понять, как. Что надо сделать для того, чтоб чары Марева попали на «Воблу»?

«Малефакс» лениво потрепал ванты невидимой рукой.

— С тобой трудно спорить, юная ведьма. Но если уж исходить из этого… Возможно, теоретическая вероятность подобного есть.

Хвосты Корди взметнулись вслед за решительно вздернувшейся головой.

— Вот! Я же говорила!

— Чары Марева могут аккумулироваться в материи, пробывшей долгое время на сверхнизкой высоте. Как сказала бы наша поэтичная капитанесса, Марево заражает то, над чем обретает власть. Не случайно мало кто кроме дауни рискует перевозить вытащенные из Марева обломки и его жутковатые артефакты.

— Выходит… — Корди возбужденно хлопнула в ладоши, — Выходит, если бы у этой Линдры был какой-то предмет, зараженный Маревом, она могла бы навести порчу на наш корабль, протащив его с собой?

— Ты как сардинка с хлебной крошкой в зубах, — вздохнул гомункул, — Слишком поспешна, слишком нетерпелива, слишком… Неважно. Согласно моим расчетам, чтоб отравить Маревом корабль размером с «Воблу» требуется по меньшей мере шесть сотен фунтов зараженной материи. Мисс Драммонд не весит столько даже вместе со шлюпкой, на которой прибыла. И багажа у нее я не заметил.

— Значит, она пронесла что-то маленькое! — упрямо возразила Корди, — Но очень сильно зараженное.

— Не знаю, — голос «Малефакса» сделался тише, — Я корабельный гомункул, а не ведьма-теоретик. В любом случае я не чувствую от ауры мисс Драммонд ничего такого, что могло бы навести на мысль об опасности. Но я понимаю, отчего ты с таким упорством хватаешься за эту мысль.

— Отчего? — хмуро поинтересовалась Корди, вновь двигаясь к трапу.

Шму шла за ней неотступно, предусмотрительно держась в двадцати шагах позади. Даже вздумай ведьма резко повернуться, не обнаружила бы ничего кроме густой облачной ночи и хлопающих на ветру парусов.

— Тебе не хочется думать, что капитанесса забыла про тебя так же, как забыла про «Воблу». Ты надеешься убедить себя в том, что это какое-то заклятье, которое на нее наложила злая сила. В данном случае — мисс Драммонд.

— А это не так? — Корди вскинула голову, словно надеялась разглядеть меж дрожащих канатов дух «Малефакса».

— У взрослых все устроено сложнее, юная ведьма. Душа капитанессы для меня так же непрозрачна, как и душа ее корабля. Мы не знаем, что в ней творится.

Корди топнула ногой в тяжелом, не по размеру, сапоге.

— Не называй меня больше юной ведьмой! Я не малявка! И я вижу, что с ней что-то не так! Стоит только рядом промелькнуть Линдре Драммонд, как Ринни застывает, как статуя и начинает нести всякую ерунду. Она сабли из ножен вытащить не сможет, если придется! Она словно не капитанесса, а вареный лещ! И это с ней сделала магия, хоть и не знаю, какая!

«Малефакс» вздохнул, и от его протяжного вздоха затрепетал такелаж от носа до кормы.

— Ты даже не представляешь, сколько странных вещей, происходящих в человеческой душе, можно было бы объяснить, если б можно было списать все на магию… А сейчас лучше отдохни. Твоя вахта окончена.

— Ну и ладно! — буркнула Корди, насупившись, — Без тебя разберусь! Все равно ты ни черта не понимаешь в этом. Гомункул…

Она зашагала по трапу в сторону жилой палубы, негодующе сопя. Шму бесшумно последовала за ведьмой, сама не зная, для чего. Она не умела утешать людей и вообще с трудом представляла, как это делается. Но что-то, что украдкой просачивалось сквозь порядком поредевшую Пустоту подсказывало ей — сейчас лучше побыть рядом с ведьмой. Сделать то, что обычно делают привязанные друг к другу люди. Может, выпить вместе с ней чаю и поговорить о здоровье мистера Хнумра. Отсутствие Пустоты требовалось заполнять, но Шму сама не знала точно, чем.

Не успела Корди спуститься на жилую палубу, как на трапе раздался грохот чьих-то сапог. Навстречу ей вывалился Габерон. Шму приготовилась было шмыгнуть вверх по мачте, чтоб не встретиться с ним в узком проходе, но обмерла, не сделав и шага.

Это был какой-то другой Габерон. Тот Габерон, которого она знала и за которым тайком наблюдала на протяжении многих часов, никогда бы не позволил себе выйти в наполовину расстегнутой рубахе и с висящим наперекосяк ремнем. Его волосы, часто перебывавшие в состоянии тщательно изображенного и вдохновенного беспорядка, в этот раз находились в беспорядке самом обыкновенном, местами к ним прилипла смола и всякий сор. Это было настолько не похоже на главного канонира, что замерла даже привычная ко всему Корди.

— Габбс?

— Где она? — Габерон судорожно озирался по сторонам, — Вы ее видели? Она здесь?

Глаза его горели жутковатым лихорадочным свечением. Шму на всякий случай спряталась за мачту.

— Кто? — осторожно спросила ведьма, отступая на шаг, — Мисс Драммонд?

— На черта мне мисс Драммонд? Русалка!

— Габби, ты в порядке?

— Она вылетела на трап с гандека, я сам видел!

Корди поднялась на носках и положила ладонь на лоб канонира, как делают обычно с тяжело больными, находящимися в горячке, людьми.

— Какая русалка?

— О Роза! — Габерон судорожно вздохнул, — Только не говорите, что не видели. Она была такая… молодая… красивая… Едва одетая. Глазища бездонные — утонуть можно…

Корди хихикнула.

— Тебе не приснилось? А стаи маленьких русалок-мальков с ней не было?

Канонир помрачнел.

— Нет, — пробормотал он, — Зато у нее было ведро с икрой. И она хотела, чтоб я… Нет, тебе еще рано знать такие вещи… Мне это не приснилось! Она была на гандеке минуту назад! Меня продрало до самых кишок всеми ледяными ветрами воздушного океана! Клянусь Розой, до сих пор зубы стучат.

— Магическая иллюзия, — Корди встала на цыпочки, чтоб постучать Габерона пальцем по лбу, — Ты словно первый день на борту! «Вобла» умеет делать эти фокусы.

— Корюшка, дядя Габби прожил на этом сумасшедшем корабле много лет, он видел такие фокусы, которые тебе и не снились, — Габерон немного успокоился и первым делом машинально поправил прическу, насколько это было в его силах, — Я уж как-нибудь отличу магический морок от того, что можно потрогать руками.

— А руками ты ее потрогать успел? — с почти взрослой язвительностью поинтересовалась ведьма.

Вместо ответа Габерон протянул руки ладонями вверх. И хоть на трапе было темно, Шму смогла разглядеть переливчатый блеск рыбьих чешуек на ухоженных руках канонира. Может это была чешуя карпов, вздумавших украдкой похозяйничать на гандеке? Карпы — ужасно непоседливые и хитрые рыбешки, с них станется…

— Это уже не смешно, — Шму только сейчас заметила, до чего был бледен Габерон, и в этот раз она была уверена, что дело не в злоупотреблении пудрой, — На этом корабле начинает твориться настоящая чертовщина.

— Скажи об этом Дядюшке Крунчу, — посоветовала Корди, — Только не думаю, что это произведет на него впечатление.

— Если это был магический фокус «Воблы», наша старушка уже перешла все границы. Это не то же самое, что баловаться с заклепками и нитками! Русалка была живая, настоящая, клянусь!

— Конечно, настоящая, — Корди фыркнула, — Магия материальна, забыл? Но вреда нам она не причинит.

— Рад за твою уверенность, — Габерон кисло улыбнулся, оправляя задравшуюся рубаху, — Только у меня чуть сердце не выскочило. Пройдусь по верхней палубе, подышу перед сном.

— Доброй ночи, Габбс!

— Доброй ночи, корюшка.

Габерон был столь выбит из себя, что просочиться мимо него по трапу следом за Корди не составило для Шму никакого труда. Судя по тому, что обычно жизнерадостная ведьма шла медленно и поминутно зевая, минувший день прошел для нее нелегко. Она выглядела измотанной и физически и душевно. Шму могла ей только посочувствовать.

Для Корди, как и прочих членов экипажа, это чувство было новым, незнакомым и оттого вдвойне тяжелым — они начинали видеть кругом опасность, даже там, где ей не было места. Их мир, привычный до мелочей, вдруг оказался пугающим местом, причем спрятавшим про запас множество неприятных сюрпризов. Они не знали, каково это — бояться всего, что вокруг тебя. Шму нашла бы в этом черную иронию, если бы догадывалась о существовании подобного чувства. Она сама жила в постоянном страхе всю жизнь.

Неделей раньше Шму никогда бы не осмелилась постучать в чужую дверь. Неделей раньше многое было иным — и не только «Вобла».

Шму нерешительно подняла руку. И…

Дверь распахнулась ей на встречу, с таким грохотом, точно изнутри ее саданул многофунтовым кулаком тяжелый штурмовой голем. Но это была всего лишь Корди. Глаза у нее были расширены, в них плескался настоящий, неподдельный ужас. Едва ли так выглядит человек, увидевший настоящую русалку…

Но еще прежде, чем Шму рассмотрела внутренности каюты, прежде чем заметила какую-то смутную, неспешно движущуюся тень, разбудившую в подсознании какой-то цепенящий смертельный ужас, она поняла — не русалка.

— Беги! Акула!

Шму отскочила в сторону, прежде чем успела понять, что происходит. Хвала Пустоте, та пока еще хранила свою подопечную. Ведьма выскочила в коридор и что есть духу помчалась в сторону трапа, грохоча сапогами. На шее у нее, вцепившись лапками в развивающиеся хвосты, сидел повизгивающий от ужаса мистер Хнумр. А за ними… Шму ощутила тяжелую дурноту, от которой ноги подломились во всех суставах сразу. За ними, неспешно шевеля хвостом и кренясь на сторону, скользила огромная серая акула.

Морок. Магическая иллюзия. Фокус. Шму захотелось изо всех сил закрыть глаза, чтоб заставить это наваждение исчезнуть.

Но акула не была наваждением или магическим фокусом. Шму ощутила исходящий от хищника запах — не рыбий, соленый и горьковатый, а другой, тяжелый страшный, похожий на запах падали или чего-то давно испортившегося. От небрежного удара акульего хвоста дверь каюты слетела с одной петли и повисла, накренившись. Акула повела мордой, от взгляда ее черных глаз Шму ощутила, как вскипает душа, оставляя изнутри на опустошенной телесной оболочке грязную накипь. В этом взгляде тоже была Пустота. Но другая. Сосущая, черная.

Акула? Огромная пятнадцатифутовая акула на жилой палубе?

Мысли звенели где-то на самом дне сознания, как камешки под ногами. Шму приникла к стене, упершись в нее острыми лопатками. Если б акула устремилась к ней, Шму, наверно, не нашла бы в себе сил даже шевельнуться. Страх высосал ее всю до капли. Но акула почти не удостоила взглядом Шму. Быть может, та показалась ей излишне костлявой, а может, она просто не расценивала как пищу то, что не шевелится и не кричит. Задевая хвостом стены, акула с ленивой грацией устремилась по жилой палубе вслед за кричащей Корди.

Корди бежала изо всех сил, ее сапоги гремели по палубе. Она бежала быстро, так быстро, как умеют бегать лишь четырнадцатилетние ведьмы. Но Шму видела, что акула движется быстрее. Кажущаяся большой, грузной и ужасно неуклюжей, она, в то же время, текла вперед с неестественной целеустремленностью, едва шевеля плавниками. Словно проплавлялась сквозь воздух и пространство, не испытывая ни малейшего сопротивления.

Шму ощутила, как сердце превращается в ветхий тряпичный мешочек, набитый сухой травой. Надо позвать на помощь.

— «Малефакс!» — крик получился писклявый, испуганный, слабый. Он не пролетел бы и двадцати футов, растворился бы в окружающем пространстве. По счастью, корабельные гомункулы пользуются не ушами.

— Что?

Его голос показался Шму сердитым пренебрежительным ударом ветра. Гомункул был отчего-то напряжен, настолько, что от обычной его саркастичности не осталось и следа.

— Третья палуба! — выдохнула Шму в отчаянье, — Нужна помощь!

— Шму, детка, ты выбрала очень неудачный момент… Что у вас там?

— Акула, — пробормотала Шму лязгающими зубами, — У нас тут акула.

— На жилой палубе? Я всегда подозревал, что у тебя весьма странное чувство юмора. Извини, сейчас я ничем не могу помочь, у меня внезапно оказалось слишком много важных дел.

— Акула!

— Крайне неудачное время для розыгрыша, так и передай Корди. У меня сигнал о пожаре в складе магических зелий. Ты представляешь себе, что это значит? И еще какие-то странные крики из каюты мисс Драммонд… И капитанесса… Да что творится с этим кораблем?!

— Ак-ку…

«Малефакс» не ответил. Шму с ужасом поняла, что невидимый канал связи прервался. Где бы ни был сейчас корабельный гомункул, у него нашлись более важные дела, чем спасать ведьму от голодной акулы.

— Шму! Шму!

Корди не успела добежать до трапа. Поняв, что акула поспеет раньше, она заскочила в первую же попавшуюся каюту, но не успела захлопнуть за собой дверь. Шму видела, как ведьма медленно отступает, беспомощно выставив перед собой руки. Мистер Хнумр на ее шее висел без чувств, напоминая мохнатую тряпочку, которую кто-то выстирал и развесил сушиться.

Акула коротким ударом тупого носа распахнула дверь, да так, что затрещали прочные доски. Теперь она не торопилась. Она медленно протискивалась в дверной проем, шевеля хвостом и с хрустом разворачивая косяк. Словно охотилась за рыбешкой, укрывшейся в узкой норке. Морда прошла внутрь легко, но в районе жабр акулье тело было чересчур широко. Натужно заскрипел деревянный косяк. Как ни велика акула, она протиснется внутрь.

— Шму!

Шму попыталась набрать в грудь побольше воздуха, но не смогла толком даже открыть рот. Но вдруг каким-то образом сделала шаг вперед. Пальцы дрожали сильнее, чем у пьяницы с Порт-Адамса, Шму безотчетно сжала их в кулаки.

Ей было страшно. Страшно до одури. Страх молотил ее тяжелыми кулаками, вышибая мысли из головы. Страх впился ледяными зубами в ее внутренности подобно стае хищных пираний. Страх отравил воздух в ее легких. Страх душил ее за шею. Страх вбивал дубовые клинья в ее позвоночник. Страх вытягивал ее звенящие жилы.

Акула била хвостом, протискиваясь в дверной проем. Она не рычала, как сухопутные хищники, она почти не производила звуков, если не считать жалобного треска дерева. Где-то внутри кричала Корди, кричала отчаянно, захлебываясь, по-детски.

В какой-то миг страха стала так много, что сознание ухнуло куда-то вглубь тела. Словно Шму залпом выпила пинту крепчайшего ведьминского зелья. Но тело, брошенное на произвол судьбы, отчего-то не осело бездушной куклой прямо на палубе. Покачиваясь на негнущихся ногах, оно подошло к стене и впилось в нее обеими руками. Шму не услышала треска, не почувствовала сопротивления, лишь увидела, как ее собственные пальцы выворачивают из борта доску. Доска была тяжелой, сухой, но сейчас Шму не ощущала ее веса. Сознание барахталось где-то далеко-далеко, и защитного слоя Пустоты тоже не было.

Была только тощая, перепуганная до смерти девчонка с доской в руках.

«Перепуганная до смерти». Да, это хорошо звучит. Пустоте бы понравилось. Ей свойственна язвительность.

Первый удар пришелся акуле по хвосту. Доска треснула, едва не расколовшись пополам, и в какой-то миг Шму подумала, что та не выдержит. Но она выдержала. Прав был Дядюшка Крунч, в старые времена знали толк в хорошем дереве…

Акула заворчала. А может, этот звук произвели сотни ее кривых зубов, трясь друг о друга. Акула ощутила боль и стала рваться наружу, хлеща хвостом и круша палубу. Шму осыпала ее ударами. Она била не так, как бьют ассассины, не было ни выверенных до мелочей ударов, ни выпадов, резких, как порыв штормового ветра. Она колотила акулу как придется, вкладывая в удары больше страха, чем злости, как дети лупят веткой хищную щуку, забравшуюся в курятник…

Акула, выворотив дверь, повернулась к Шму, раскрывая пасть. Бездонную, усеянную уродливыми крючковатыми шипами. Черные глаза вперились в нее, и от взгляда этих глаз остатки Пустоты съеживались сами по себе. Шму изо всех сил саданула ее по носу. И даже не успела испугаться, когда доска, сухо хрустнув, разлетелась на части, оставив у нее в руках неровный обрубок.

Корди выскочила из каюты, изо всех сил прижав к себе Мистера Хнумра. Акула развернулась с невозможной для тела таких габаритов и массы стремительностью, щелкнули друг о друга ряды зубов… Но Корди оказалась ровно на дюйм дальше того места, которое она могла достать. Акульи зубы впились в поля шляпы, сдернув ее с головы Корди, но ведьма, кажется, этого и не заметила.

— Бежим! — взвизгнула она.

Шму схватила ее под руку — и они помчались, не чувствуя под собой ни ног, ни палубы. Шму гнало вперед звенящее, лязгающее сердце, в венах циркулировала отравленная смертельным страхом кровь, собственный пот, горячий как кипяток, обжигал кожу.

Страшно бежать от кого-то, не слыша его шагов, лишь пытаясь разобрать тончайший шелест потревоженного плавниками воздуха. Страшно чувствовать спиной взгляд немигающих черных глаз. Страшно думать о том, что случится, если оступишься. Да и нет никаких мыслей толком, потому что все они превращаются в трясущиеся комки-импульсы.

Не успеем. Не успеем. Не успеем.

Только добежав до трапа, Шму поняла, что они успели. Надо только выбраться на верхнюю палубу. Надо только…

Корди вдруг остановилась, так резко, что Шму едва не растянулась на ступенях. Перед глазами пронеслось страшное, жуткое — Корди, сжатая акульими зубами, кричащая…

— Шму! Шму! Остановись! Стой!

Если бы не ладонь ведьмы, Шму бежала бы до тех пор, пока не оказалась на бушприте. Страх оглушал, притупляя звуки и мешая разобрать смысл.

— Стой!

Ничего не понимая, Шму остановилась, готовая подхватить Корди на руки и нестись без оглядки дальше. Но бежать не пришлось. Палуба за их спинами была пуста.

Шму вдруг ощутила, как дрожат коленки и подкашиваются ноги, отказываясь удерживать вес тела. Ноги, еще недавно несущиеся с огромной скоростью, сейчас готовы были подломиться как спички. И наверняка подломились бы, не сядь Шму на ступени трапа.

— Г-где она?

От страха она заикалась сельнее обычного.

— Не знаю, — прошептала Корди, — Может, спряталась в каюте?

Мистер Хнумр на ее плечах жалобно заворчал. Он выглядел так, словно побывал в бою как минимум с двумя дюжинами акул — весь взъерошенный, сжавшийся, беспомощно обхвативший ведьму за плечи, мелко подрагивающий…

— Я проверю, — Корди быстро пошла обратно по палубе. Огромная серая акула нипочем не спряталась бы в любой из кают, но Шму все равно ощущала, как индевеет у нее сердце, покрываясь изнутри морозным узором. Опять представилась треугольная пасть, щелчок зубов, истошный крик ведьмы…

Шму на всякий случай закрыла глаза — так ждать было немного спокойнее. И открыла только тогда, когда услышала приближающиеся шаги.

Корди не была похожа на человека, лишь чудом пережившего смертельную опасность, напротив, она выглядела озабоченной и по-взрослому серьезной. В руках у нее была широкополая ведьминская шляпа, побывавшая в акульих зубах. Впрочем, теперь она не очень походила на шляпу, скорее, на наспех пережеванный, зияющий дырами кусок ткани. Но, судя по всему, это сейчас совершенно не тревожило Сырную Ведьму.

— Акк-к-кулы нет? — на всякий случай уточнила Шму.

— Нет. Я дошла почти до самой кормы. На палубе чисто. И в отсеках тоже не души.

Шму отчего-то испытала не облегчение, а еще больший ужас. Акула спряталась. Забралась в какую-нибудь щель, как карп, и теперь там выжидает. Быть может, саму Шму. Будет ждать тихонько, когда она окажется одна на палубе, а вот выскочит и…

— Куда она делась?

Корди со вздохом надела изувеченную шляпу.

— Самое интересное не в том, куда она делась, — сказала она серьезно, — А в том, откуда взялась.

Шму не знала, что на это ответить, после всего пережитого мысли едва стыковались друг с другом, точно эскадра разметанных ветром в разные стороны кораблей. По счастью, отвечать и не потребовалось — она вдруг ощутила легкую щекотку гуляющего вдоль палубы ветерка, на котором приплыл голос «Малефакса»

— Всему экипажу корабля. Всем, кто слышит, включая тех, кто находится на вахте. Немедленно собраться в кают-компании «Воблы». Приказ старшего помощника.

Капитанесса вошла последней. Она старалась держаться невозмутимо, даже подбородок сперва приподнялся, но Шму слишком хорошо видела, до чего тяжело ей это дается. А еще этот подбородок немного подрагивал — очередной тревожный знак.

— Что за полуночная побудка? — осведомилась Алая Шельма нарочито бодрым голосом и даже попыталась лихо швырнуть треуголку на пустой стол, — Почему ты собрал всех, Дядюшка Крунч?

Абордажный голем внимательно посмотрел на капитанессу.

— Ты сама разве не знаешь, Ринриетта?

— Знаю только то, что за последний час на корабле прогремело полдюжины тревог одна за другой. Сперва пожар, потом акула, потом и вовсе взвод формандской воздушной пехоты… Корди, на твоем месте я бы хорошенько проверила склады с зельем. Кажется, кто-то хорошо надышался магическими парами!

— А ты, значит, ничего не видела? — вкрадчиво поинтересовался Габерон. Он достаточно оправился от потрясения, чтоб привести одежду и прическу в порядок, но пилка для ногтей в его руках подрагивала с не меньшей частотой, чем подбородок капитанессы.

— Если я что-нибудь и видела, господин канонир, так это десятый сон! — огрызнулась Алая Шельма, — И по какой-то причине оказалась лишена возможности досмотреть его до конца!

Запас ее уверенности оказался недостаточен. Едва увидев сидящую в кресле Линдру Драммонд, капитанесса потупилась, хоть и продолжала хмурить брови. Но это не слишком сильно ей помогало.

— Я тоже виноват, — голос голема, обычно низкий и скрипучий, сейчас звучал еще мрачнее, чем обычно, — Мне надо было сразу бить тревогу и разворачивать корабль. Я недооценил опасность и заслуживаю быть списанным на берег в ближайшем порту. Пусть детишки катают мои шестеренки по мостовой! Заслужил.

— Будет тебе убиваться, — одернул его Габерон, — Нам еще дотянуть надо до этого порта. А в этом я все меньше и меньше уверен. Магия на борту разгулялась настолько, что можно заключать пари на счет того, что именно отправит нас в могилу.

— Магия? — непонимающий взгляд капитанессы был столь фальшив, что это поняла даже Шму.

— Всплески магической активности, прелестная капитанесса, — пояснил «Малефакс» певуче, — Дядюшка Крунч напрасно винит себя, это мне надо было быть начеку. Но постоянные магические капризы «Воблы» усыпили мою бдительность. Когда я заметил, что выбросы становятся опасны, было уже слишком поздно.

— Это ведь иллюзии, верно? Вы говорите об иллюзиях! О магических фокусах!

— Уже нет, — неохотно проворчал Дядюшка Крунч, — Уже не фокусах, Ринриетта. Чудеса на борту «Воблы» становятся материальны. И, что еще хуже, все эти чудеса не похожи на чью-то добродушную шалость.

— Русалка, встретившаяся Габерону, была так опасна? — капитанесса фыркнула, — Скорее, это Габерон — живая опасность для любой женщины северного полушария!

Габерон надулся и стал демонстративно смотреть в другую сторону.

— Русалка была одним из самых невинных развлечений «Воблы», — пророкотал Дядюшка Крунч, — Потом все стало хуже.

— Акула! — выпалила Корди. Не способная усидеть на месте после пережитого, она бродила по кают-компании, теребя поля своей многострадальной шляпы, — За нами гналась всамделишная акула! Она ждала меня в каюте!

— Корди, ты преувеличиваешь, — капитанесса через силу улыбнулась, — Акула никак не могла оказаться в твоей каюте. Это был какой-то магический морок или что-то вроде того.

— Я уж как-нибудь разберусь, что морок, а что нет, — буркнула ведьма, метнув настороженный взгляд в сторону сидящей поодаль Линдры Драммонд, — Посмотри на мою шляпу, Ринни! Чертова акула едва не прожевала ее!

— Малышка права, — пробасил Дядюшка Крунч, — Я был внизу и видел следы. Жилая палуба разгромлена, двери выбиты, на обломках следы акульих зубов… Это не иллюзия, не чародейский трюк. Если бы эта акула настигла Корди… Почти в то же время я боролся с пожаром на одном из складов. Он вспыхнул из ниоткуда, сам по себе, и если бы «Малефакс» вовремя не предупредил, сейчас вся баркентина была бы объята огнем. И если ты думаешь, что это была иллюзия, могу показать тебе обгоревшие балки!

Капитанесса изобразила сдержанное любопытство. В сторону Линдры Драммонд она все еще старалась не смотреть.

— Русалка, акула, пожар… Вас действительно опасно оставлять без капитана.

— Этим не ограничилось, — сухо вставил Габерон, не теряя оскорбленного вида, — Скажи им, Тренч.

Бортинженер поежился.

— Голем, — неохотно сказал он, скрестив на груди перепачканные маслом руки, — Меня чуть не убил голем.

— Какой голем? Тот, с…

— С «Барракуды»… — Тренч смущенно потер нос, мгновенно испачкав и его смазкой, — С ним что-то жуткое начало происходить. Лапы вдруг принялись дергаться, когти заскрежетали… Еще минута — и он бы меня, наверно, растерзал.

— Я думала, ты его разобрал.

— Так и есть, разобрал. Почти подчистую. Черт возьми, у него даже силовые тяги отсоединены были! Но он задергался и попытался встать, размахивая когтями. Честно говоря, я порядком струхнул. Бросился прочь из каюты и запер дверь. А он поскрежетал немного и рухнул обратно, словно и не было ничего…

Лицо Алой Шельмы, уже успевшее немного порозоветь, стремительно побледнело. Видно, решила Шму, у самой капитанессы тоже осталось немало жутких воспоминаний о големе-убийце.

— Еще какие-то случаи на борту с использованием магии? — осведомилась она.

Абордажный голем склонил голову:

— Мисс Драммонд? Поведаете капитанессе?

Офицер-ихтиолог облизнула губы. Ее нарочито-расслабленная поза не скрывала напряжения, а вежливая официальная улыбка — недавно пережитого испуга. Еще больше ее выдавали глаза, вновь ставшие прозрачными и неуверенными.

— За мной явился формандский десант. Целый взвод, не меньше. Я слышала, как барабанят их сапоги по трапу, слышала как они ищут меня, как сквернословят. Я забралась в шкаф для парусины и сидела там не меньше получаса, пока они переворачивали мою каюту вверх дном.

Алая Шельма недоверчиво уставилась на свою пленницу:

— Формандцы? На моем корабле? Это уж точно мираж! Не вполне безобидный, согласна, но…

Линдра Драммонд поправила пальцем узкий воротник кителя.

— Это не мираж. Через какое-то время они действительно исчезли без следа, как роса с палубы, но миражом они точно не были. Моя каюта до сих пор разгромлена. Если желаете, я покажу вам табачный пепел и отпечатки сапог…

— Что ж, значит никто из нас не остался без подарка, — Алая Шельма невесело усмехнулась, — Кажется, сегодня «Вобла» расщедрилась — каждый получил по подарку в виде персонального кошмара, а?

— Каждый? — Дядюшка Крунч наклонил голову и вгляделся в капитанессу, — Значит, и ты получила свою долю?

Алая Шельма скривилась.

— Ты видишь меня насквозь, Дядюшка.

— До самых нижних палуб! — громыхнул голем, — Так что досталось тебе?

Капитанесса сделала неопределенный жест, точно пыталась подобрать слово, но бессильно опустила руки.

— Мой дед.

Дядюшка Крунч тяжело заскрипел, без всякого смысла вращая шарнирами.

— Ринриетта…

Алая Шельма устало опустилась в свое капитанское кресло.

— Он явился ко мне во плоти. Точно такой же, каким я видела его в последний раз при жизни. Он сказал, что я безвольная девчонка, которой никогда не стать пиратом. И лучше бы мне было сидеть в Аретьюзе, собирая пыль с полок, чем бороздить ветра на его корабле. А еще — что я позор для него и всех его предков.

Дядюшка Крунч тяжело засопел, словно в его доспехе вдруг забились воздушные фильтры.

— Старик-пират всегда был грубоват, — пробормотал он, — Лупил словами, как из пушки. Никого не уважал, ничего не боялся. Если он и сказал чего…

— Все в порядке. Я знаю, что он мертв. Это был всего лишь его магический двойник. Но выглядел он… Он выглядел не менее живым, чем акула, едва не слопавшая Корди. Надеюсь, Шму досталось что-то поинтереснее.

— И правда, Шму, — Корди прищурилась, — Кажется, ты единственная, кто не получил еще магического подарка от «Воблы»? Или ты получила? Что тебе досталось?

Шму мгновенно пожалела, что не спряталась в углу кают-компании, потому что все внезапно посмотрели на нее. Может, это и есть самое страшное наваждение из всех возможных? Может, это все жуткая магическая пытка: она одна посреди огромной комнаты — и шесть пар глаз, жадно впившихся в нее со всех сторон? Шму почувствовала, как темнеет в кают-компании. Наверно, кто-то притушил лампы или…

— Прекратите! — Габерон вдруг оказался рядом и осторожно, почти не больно, шлепнул ее по щеке, — Девчонка уже зеленая, как манго, вот-вот шлепнется в обморок! Вы сами ее пугаете таким вниманием. Шму! Ты здесь? Не бойся, никто на тебя не таращится. Просто скажи, ты видела что-нибудь… такое?

Шму покачала головой, так осторожно, чтоб та ненароком не свалилась с плеч. От близости Габерона перехватило дух — и дело тут было не в его духах.

— Нет… Ничего… Не знаю…

Канонир сжалился над ней, усадил обратно в кресло и осторожно похлопал по спине.

— Единственный счастливчик на борту. Вот уж кому впору завидовать.

Офицер-ихтиолог нерешительно шевельнулась на своем месте.

— Не хочу вмешиваться, но… Кто-нибудь представляет, что нам делать дальше? Капитанесса?

Алая Шельма беспомощно заморгала.

— Ну, я думаю, что мы… Ситуация немного вышла из-под контроля, но…

— Прелестная капитанесса имеет в виду, что наше дело плохо, — спокойно сообщил «Малефакс», — Если вам интересны навигационные выкладки, в данный момент «Вобла» пребывает за двести миль от Каллиопы.

— День пути, — буркнул Дядюшка Крунч, — Могли бы дотянуть…

— К тому моменту, когда дотянем до Каллиопы, «Вобла» может превратиться в летающую тыкву, а мы все — в говорящих рыб, — буркнул Габерон, закладывая ногу за ногу, — И даже апперы не спасут. Говорю вам, этот корабль сошел с ума и решил всех нас извести. Пора спускать шлюпки и отчаливать. Если вам нужен платок, чтоб помахать ему на прощанье, я могу одолжить свой.

Алая Шельма, мгновенно вернув прежнюю решимость, обожгла его взглядом:

— Я не брошу «Воблу»!

— В таком случае, скоро останешься единственным членом ее экипажа. Эй, а вы что скажете? Тренч? Корди?

Шму обратила внимание на то, что Корди непривычно молчалива. Сырная Ведьма, устроившись неподалеку от Линдры Драммонд, наблюдала за пленницей столь пристально, что та определенно сочла бы это невежливым — если бы заметила.

Шму вздрогнула — она знала, о чем думает ведьма.

Что если Линдра Драммонд — действительно вовсе не та, за кого себя выдает? Мысль была страшная — почти как живая акула на нижней палубе. Она пряталась среди прочих мыслей, но время от времени выдавала себя зловещим силуэтом треугольного носа или блеском хищно загнутых зубов. Что они на самом деле знают про мисс Линдру Драммонд? Может ли быть так, что она обманом попала на корабль, тая в отношении его экипажа самые черные замыслы? Может ли и в самом деле человек быть источником тлетворных и разрушительных чар Марева?

Шму ощутила, как ноют зубы. Отчаянно захотелось выскочить из-за стола и броситься наутек, бежать до тех пор, пока она не окажется на самой нижней палубе в окружении карпов, смешно тычущихся холодными носами ей в лицо и клянчащих хлебные крохи. Поздно, одернула она сама себя. Внутренности «Воблы» больше не были ее убежищем. Они стали чужим и смертельно-опасным лабиринтом, вместилищем невообразимых чудовищ и мороков. Никогда больше она не сможет почувствовать себя там в безопасности.

— Может, самое страшное уже миновало? — предположил Дядюшка Крунч, но без особой уверенности. Из всей Паточной Банды лишь он один сохранил хоть сколько-нибудь уверенное состояние духа, — Как считаете? Может, «Вобла» на этом успокоится?

— Нет, — внезапно произнес «Малефакс», и от одного его тона у Шму засвербило в душе, — Не успокоится. Больше того, скоро все может стать хуже. Гораздо хуже.

— Почему это ты так уверен, умник?

Бортовой гомункул издал протяжный вздох, зашелестевший салфетками по всей кают-компании.

— Неужели вы так и не поняли?

— Чего не поняли? — уточнил Тренч, поднимая голову.

— «Вобла» вовсе не вслепую фонтанирует магией.

— Что это значит?

Насторожились все, присутствующие в кают-компании. Кажется, даже Линдра Драммонд немного растерялась. И едва не вздрогнула, услышав колючий и резкий смешок гомункула.

— Впрочем, это похоже на вас. Люди. Невероятно самонадеянны и при этом фантастически слепы.

— А ну полегче! — обиженно протянул Габерон, — Сам хорош, проспал целое магическое извержение на корабле, за которым должен был следить!

— Сейчас бесполезно обсуждать, кто виноват. Но одно можно сказать наверняка — «Вобла» действует не слепо. Не знаю, чья воля ее ведет, но это воля определенно злая и, что еще хуже, нацеленная. Все магические фокусы с материализацией, что вы видели за сегодня, не были случайны.

— То есть, мне не случайно попалась русалка, Тренчу — голем, а мисс Драммонд — формандцы? Хвала Розе! — Габерон воздел глаза к потолку кают-компании, — Определенно, это утешает.

Шму заметила, как Корди внезапно выпрямилась на своем стуле, перестав сверлить офицера-ихтиолога взглядом.

— Послушайте… — она обвела всех собравшихся взглядом, — Меня сегодня чуть не сожрала акула. Не мурена, не касатка, не гигантский кальмар, а именно акула. Понимаете? С недавних пор я очень боюсь акул. Неприятные воспоминания… И тут… Вот в чем дело!

— Принесите мне кто-нибудь ведьминско-формандский словарь, — сварливо пробормотал Габерон, — Может тогда я пойму, о чем эта девчонка говорит…

Корди поднялась. Глаза ее горели, но нехорошим огнем, который сразу не понравился Шму. Не тот тип огня, что мирно горит в очаге и сушит вещи. Скорее, лихорадочный, злой, вроде того, что пляшет на мачтах гибнущего корабля.

— Все это не случайно. Все эти магические порождения взялись не просто так. Это наши собственные страхи, которые «Вобла» сделала реальностью. Я больше всего на свете боялась акул — и встретилась нос к носу с настоящей акулой. Дядюшка Крунч всегда опасался пожара на борту — с ним и столкнулся. Тренч боялся голема — и вот пожалуйста…

Габерон хлопнул себя по лбу:

— Сходится. Теперь понятно, кому мы обязаны явлением старого пирата. Ринни, ты что, больше всего на свете боишься своего деда?

Алая Шельма покраснела, но не так, как обычно. Вместо того, чтоб стремительно приобретать отчетливо багровый оттенок, ее щеки покрылись беспомощным слабым румянцем, да и тот пошел пятнами под удивленным взглядом мисс Драммонд.

— Заткнись, Габбс, — только и смогла пробормотать она, — Пока мы не вспомнили про твою русалку…

Но до очередной ссоры дело не дошло — их снова прервал гомункул.

— Вы уже поняли, — терпеливо сказал он, — Но, кажется, еще не прониклись всерьез.

— Наоборот, стало попроще, — возразил канонир, — Теперь мы знаем, что «Вобла» пытается облечь наши собственные страхи в плоть. Это жутковато, но хотя бы объяснимо. Страх, который может быть объясним, теряет столько же силы, сколько подмоченный порох. Осталось дотянуть до ближайшего острова, а уж с големами, формандцами, акулами и русалками мы как-нибудь справимся, если будем держаться начеку.

Сырная Ведьма разочарованно тряхнула хвостами.

— Габби так и ничего и не понял, да? Может, со своими-то мы и справимся, хотя я все равно ужасно боюсь акул. Но я хочу посмотреть, как ты справишься с ее!

Шму вздрогнула, обнаружив, что палец Корди смотрит прямо на нее. И хоть палец был маленький, тонкий, он выглядел страшнее тяжелого мушкетного ружья. Проследив за этим пальцем, Габерон охнул и пробормотал упавшим голосом:

— А вот теперь, господа Паточные пираты, у нас серьезные неприятности.

Свечной фитиль громко треснул, выпустив в тесное пространство каюты жирный дымный хвост. От неожиданности Шму отскочила от стола и, конечно, тут же выронила тяжелый «жорнал» себе на ногу. Боль была не сильной, но столь неожиданной, что ее ноги принялись действовать самостоятельно и, конечно, споткнулись друг о друга уже через два шага, заставив ее рухнуть посреди каюты. Шму лежала несколько секунд, обхватив себя руками, прежде чем убедилась, что больше ничего не причинит ей вред, и только тогда несмело встала.

Но в каюте было тихо. Лишь доносились снаружи мерные шаги Дядюшки Крунча, охранявшего ее покой. Шаги эти замерли лишь на секунды и почти тот час продолжили свой монотонный, как у метронома, ход.

Потирая ушибленный локоть, Шму с опаской взялась за перо. Страница, отведенная ей Корди в «жорнале» была исписана почти на две трети, следующая запись стала лишь крохотной зазубринкой в бесконечном списке ее грехов:

«Боюсь трещащих внезапно свечей».

Она машинально перечитала предыдущие записи, с тяжелым чувством, будто читала список своих смертных грехов:

«Боюсь, когда ветер резко скребет по обшивке»

«Боюсь, когда внезапно занемеет рука»

«Боюсь необычных запахов».

«Боюсь воздушных ям».

«Боюсь, когда «Малефакс» внезапно говорит со мной».

«Боюсь споткнуться о койку».

«Боюсь уснуть так крепко, что не проснусь».

«Боюсь никогда не заснуть и умереть от усталости».

«Боюсь темных облаков».

В этом было что-то постыдное и унизительное, но Шму терпеливо писала, делая лишь иногда отдых, чтоб отдохнули пальцы.

«Боюсь маленьких пятнышек на горизонте».

«Боюсь щук, лангустов, нарвалов и скалярий».

«Боюсь, когда громко смеются».

«Боюсь, что какая-нибудь рыба отложит икринку мне в ухо».

«Жорнал» ей выдала Алая Шельма.

— Пиши, — приказала капитанесса. Линдра Драммонд уже вышла из кают-компании, и к ней на какое-то время вернулась прежняя самоуверенность, — Пиши обо всем! Обо всех своих страхах и фобиях! Строчка за строчкой, ясно? И без утайки.

Шму взяла книгу, не осмеливаясь взглянуть капитанессе в глаза. Но та сама смягчилась:

— Видит Роза, меньше всего на свете мне хочется копаться в твоей душе, Шму. Но сейчас мною правит желание спасти свой корабль. И у меня это получится лучше, если я буду знать, с какой стороны ему грозит опасность.

— Напрасные старания, капитанесса, сэр, — с горечью заметил Габерон, — Внутри этой девчонки — миллионы миллионов страхов. Нашу баркентину разорвет пополам, если материализуется хотя бы ничтожная их часть!..

Шму не хотела думать о том, что случится, если ее страхи проникнут в окружающий мир.

«Боюсь, что мои страхи станут настоящими», — написала она и торопливо приписала следующей строкой, — Боюсь, что моих страхов так много, что они разорвут меня на части».

Шму тихонько подула на уставшую руку. Хорошо Корди, она боится только акул. И Тренчу хорошо, его пугают только сумасшедшие големы. А как спастись, если тебя пугает все вокруг? Резко открывающиеся двери и незнакомые люди, непривычные запахи и незнакомая мебель, выдуманные чудовища и обычные рыбы… Пустота не собиралась отвечать на этот вопрос. Пустота в последнее время была похожа на ветхую холстину, которую сложили грудой в уголке, она растеряла свою силу и ничем не могла помочь Шму.

«Боюсь, что когда-нибудь останусь одна».

«Боюсь, что узнаю о себе что-то, что напугает меня еще больше».

«Боюсь мыть посуду, потому что обязательно разобью».

Время от времени раздавался голос «Малефакса» — но не потому, что он считал необходимым донести что-то в крохотную каюту Шму, скорее, объявлял общую трансляцию по кораблю:

— Внимание, тревога постам верхней палубы! У бизань-мачты обнаружен клубок оживших ламинарий[132]. Кажется, они пытаются обгрызть мачту. Рекомендую сжечь.

Шму ойкнула и поспешно записала:

«Боюсь, что ламинарии оживут и попытаются меня задушить».

Наверху слышался грохот, кто-то ругался, кто-то топал ногами, кто-то волочил тяжелые багры и ведра. Потом наступало затишье, но ненадолго.

— Все свободные вахтенные — на гандек! И лучше прихватите сабли — в темноте прячутся какие-то мелкие склизкие твари…

Опять грохотало над головой, изредка стрелял пистолет капитанессы, и все стихало — до следующего раза.

— Говорит Корди. В шкафу на камбузе спрятался жуткий саблезубый осьминог с красными глазами. Я, конечно, знала, что Шму побаивается осьминогов, но чтоб такое…

— Тренч. Четвертая палуба. Здесь доски кряхтят и шевелятся, выглядит жутковато…

— К дьяволу твои доски, приятель, у меня здесь проблема посерьезнее. Один из патрубков котла превратился в живую мурену. И огромную! Мне нужна кочерга или что-нибудь… Чтоб тебя!

— Это снова Корди. Книга из навигационной только что чуть не откусила мне пальцы.

— Линдра Драммонд из своей каюты. У меня на стене появляются написанные кровью странные письмена. Я просто хотела узнать, нормально ли это или следует…

— Приказ Алой Шельмы по всему кораблю. Пока мы не закончили, никому не соваться в кладовую на четвертой палубе. Там спрятался какой-то плотоядный и чертовски хитрый моллюск. Пожалуй, не обойтись без гарпуна…

— Только что на баке я видел живую треуголку с плавниками. Она ведет себя весьма агрессивно. Мне кажется, когда все закончится, тебе стоит серьезно поговорить с…

— Кто-нибудь, принесите канат! Я заперта на бесконечной лестнице где-то между четвертой и пятой палубами!

— Про щупальца из стен все уже в курсе? Не прислоняйтесь к стенам!

Поминутно вздрагивая, Шму торопливо записала:

«Боюсь воздушных шаров».

«Боюсь, когда звезды светят слишком ярко».

«Боюсь, что обожгусь, когда пью чай».

— Говорит первый помощник. Никому не опускаться ниже третьей палубы. Там царит настоящий ад. И чем ниже, тем хуже. Похоже, ожившие страхи нашего ассассина предпочитают сидеть поглубже…

«Боюсь, что когда-нибудь заблужусь на нижней палубе и никогда не смогу найти дорогу наверх».

«Боюсь, когда человек стоит спиной ко мне и ему надо что-то сказать».

«Боюсь, когда внезапно просыпаюсь среди ночи».

По палубе пробежало что-то небольшое, но, судя по звуку, о дюжине когтистых лап. Шму вжалась в стену, прикрывшись «жорналом» так, словно он мог от чего-то защитить. Звуков этих было все больше. Они доносились со всех сторон, но чаще всего снизу, и толстое дерево палубы совершенно от них не спасало. Жуткий скрип, от которого ее сердце начинало тарахтеть, как часы с неисправным механизмом. Зловещий перестук через неравный интервал, стоило которому умолкнуть, как Шму задыхалась от ужаса. Вкрадчивый скрежет — точно какая-то тварь, притаившись на неосвещенной палубе, медленно проводит когтями по полу…

«Вобла» больше не была пуста. Она была населена под завязку, но почти всеми ее нынешними пассажирами были страхи самой Шму, обретающие плоть в угоду какой-то страшной силе. Силе, которая, возможно, была самой «Воблой» — и это пугало еще больше. Корабль, под завязку набитый всеми возможными ужасами. Кошмар, вынырнувший из бездны Марева, только кошмар, ставший самым реальным кошмаром на свете.

«Боюсь, что выбью себе глаз ложкой».

«Боюсь, что случайно выпаду за борт в тумане».

«Боюсь, что превращусь в рыбу».

Что-то остервенело впилось в дверь ее каюты, так, что Шму взвизгнула, едва не разорвав пополам несчастный «жорнал». Сколько можно прятаться от собственных страхов даже за самыми прочными стенами? И что они сделают с тобой, если навалятся все вместе?..

И самое ужасное — она не в силах их остановить. Она ведь постоянно боится, а значит, страхи постоянно множатся, фут за футом захватывая себе все новые и новые отсеки «Воблы». До тех пор, пока она не превратится в плавучее сборище всех самых отвратительных и ужасных вещей на свете. Разве что…

Шму осторожно потрогала небольшой стеклянный флакон сквозь ткань робы. Руки ее так дрожали, что она едва не пролила остатки жидкости, когда откупорила его.

Многие говорят, что бежать в прошлое бесполезно, но им-то не приходилось сидеть в запертой каюте, слушая, как скрежещет осажденная твоими собственными кошмарами дверь. Если она прыгнет в прошлое, то на какое-то время перестанет бояться, а значит, оставит все порождения магии без пищи. Значит, надо решиться. Еще один раз прыгнуть в бездну — а это еще страшнее, чем прыгнуть в распахнутую пасть Марева.

Шму вдруг ощутила, как руки перестают дрожать и поспешно, прежде чем иссякнет короткий приступ смелости, запрокинула склянку. Зелья пахло ужасно, еще хуже, чем раньше, но Шму не отрывалась, пока не сделала три больших глотка…

…Зимний сад фон Шмайлензингеров, согласно преданию, когда-то считался гордостью фамильного замка. Разбитый лучшими флористами Готланда и поддерживаемый десятком садовников, он являл собой аккуратный островок зелени, обрамленный мрамором и стеклом — истинная услада для глаза. Но это было много лет назад, Шму точно не знала, сколько.

Когда наступил миг слабости фон Шмайлензингеров, многие поспешили им воспользоваться. Сперва это были старые недруги и кредиторы, потом все прочие — банкиры, соседи и вчерашние союзники. Даже рыбаки с соседних островов все чаще осмеливались залетать в воздушное пространство барона, чтоб украдкой удить там кефаль и мойву. Но первым беспомощностью фон Шмайлензингеров воспользовался зимний сад.

Густые кусты макроциста разворотили предназначенные для них клумбы из розового кварца и захватили себе аллеи. Лагаросифоны, забывшие прикосновение острых ножниц, ковром оплели мраморные стены. Даже безвредные и бесхитростные ламинарии на протяжении нескольких лет умудрились затянуть сад зеленой сетью, совершенно скрыв от глаз прекрасную отделку и изысканные скульптуры старых мастеров. Ухоженный сад сделался похож на необитаемый остров, захваченный колониями оседлых водорослей, столь густой и запущенный, что взрослый человек в силах был разве что дойти до его середины.

Разумеется, Шму было строжайше запрещено залезать в сад, особенно в одиночку, мать боялась, что там, того и гляди, заведется какая-нибудь хищная рыба, но тем лишь больше разогревала любопытство Шму. Изобразив из старой фетровой шляпы колониальный шлем и подвязав подол платья, Шму часами ползала под кустарником, представляя себя охотником, выслеживающим удивительно редкого голубого нарвала или первооткрывателем, попавшим на необитаемый остров. А когда игра надоедала, из обрывков водорослей можно было вить гнезда для бездомных рыбешек или искать ракушки фороминифер, похожих на диковинные драгоценные камни.

Пусть отец жаловался, что остров фон Шмайлензингеров, а вместе с ним и замок, становится меньше день ото дня, Шму доподлинно знала, что тот таит в себе бесконечное количество удивительных открытий и возможностей для игр, пусть даже играть приходилось в одиночестве. Можно было спуститься в подвал и забраться в одну из огромных бочек из-под сидра, которые тлели там годами, воображая себя в пузатом батискафе, медленно опускающемся в удивительные и жуткие чертоги Марева. Можно было украдкой стащить у замерших в вечной стойке «смирно» боевых големов тяжелую рапиру и махать ею, пока не заболит рука, представляя, будто ведешь бой с самым опасным пиратом северного полушария посреди раскачивающейся палубы. Можно было забраться на самый верх сигнальной башни и ловить руками скользящий меж пальцев ветер, дурашливый и игривый, как молодой судак…

Но именно сад фон Шмайлензингеров таил в себе больше всего открытий. Может, потому Шму не сразу услышала, как хлопнула входная дверь, а услышав, замерла камнем прямо за кустом лагаросифона. В фамильном замке жило не так мало людей, но единственный звук она всегда выделяла из прочих, не путая его с другими — размеренный негромкий стук отцовских шагов.

Отец редко выходил в сад, он терпеть не мог наблюдать за признаками одичания, которые завоевывали себе то один уголок замка, то другой. Но если обветшавшие половицы и скрипучие лестницы еще можно было чинить и надраивать воском, изгоняя, пусть и на время, призрак запустения, фамильный сад фон Шмайлензингеров, один раз избавившись от контроля садовника, уже не давал привести себя в надлежащий вид, словно нарочно разбрасывая во все стороны густые лианы водорослей.

В этот день отец вообще вел себя непривычно. На час раньше вышел из своего кабинета, хотя всегда сидел за бумагами до трех часов. Выпил не две, а три рюмки хереса за обедом. Непривычно долго повязывал галстук, собираясь на прогулку, и даже не отчитал рассеянного мальчишку, который забыл закрыть окна в восточном крыле, из-за чего во все залы с ветром залетел планктон. Поэтому Шму даже толком не удивилась, услышав отцовские шаги в саду, лишь юркнула за пучок густого волнистого кринума. Был бы отец наблюдательнее, он бы, конечно, ее заметил, хотя бы по тому, как метнулись во все стороны перепуганные садовые рыбешки. Но он был слишком поглощен своими мыслями — забыв про дымящуюся в руке сигару, смотрел куда-то сквозь нечищеное оконное стекло. Шму украдкой тоже посмотрела туда, но не обнаружила ничего кроме скучного киселя из неба и облаков. По мнению Шму, смотреть в такое скучное небо было не интереснее, чем в испачканную тарелку, но отец стоял неподвижно и все смотрел, смотрел… Пока дверь зимнего сада не хлопнула еще раз и по дорожке не простучали шаги матери.

В отличие от шагов отца, негромких, но размеренных, они были быстрыми, сбивающимися, резкими. Шму, сама не понимая отчего, напряглась в своем укрытии, не обращая внимания на щекочущий нос ус кринума.

— Беренгар! Они… Они уже летят?

Шму удивилась. Ее мать, баронесса фон Шмайлензингер, несмотря на относительно молодой возраст, часто выглядела человеком уже ушедшей эпохи, как толстопузый галеон на фоне современных хищных фрегатов, это сходство усиливалось ее тяжелыми люкзоровыми[133] юбками и старомодными прическами. Баронесса фон Шмайлензингер не пила кофе, находя эту привычку простонародной, не ездила верхом и никогда не называла мужа по имени. Были у нее и другие причудливые привычки, но сейчас она выглядела столь напряженной и взволнованной, что Шму лишь плотнее сомкнула губы, чтоб не выдать себя.

— Беренгар! Что же ты молчишь?

Услышав ее голос, барон фон Шмайлензингер дернул плечом.

— Какой ветер тебе это наплел?

— Отвечай. Они уже летят за ней, не так ли?

Шму видела, как скривилось лицо ее отца в оконном отражении.

— Пристанут завтра в полдень, если будет попутный ветер.

— Чтобы забрать твою дочь, — тихо и отчетливо произнесла баронесса, — Которую ты собственноручно им отдашь.

Отец никогда не повышал голоса. Последний из рода фон Шмайлензингеров, он гордился своей сдержанностью и, даже распекая прислугу, не унижался до резкости. Всегда спокойный, вежливый до холодности, он напоминал Шму мраморные статуи из числа тех, что поддерживали балконы замка. Но те хотя бы не замечали Шму по простой и объяснимой причине — мраморные истуканы были лишены глаз. У отца были, но, подобно навигационным приборам, они казались ей непонятными и сложными в устройстве. Каждый раз, когда эти глаза натыкались на маленькую Шму, играющую со своими золотыми рыбками или вышивающую на пяльцах, они поспешно обращались в другую сторону.

— Да, — спокойно сказал он, не меняя позы, — Сестрам Пустоты не нужны подростки, они предпочитают детей. И будь благоразумна, Этель. Ты смотришь на меня так, словно я собираюсь скормить ее пираньям!

— Лучше пираньям, чем Сестрам Пустоты!

— Драматизируешь, — устало поморщился он, потирая тонким пальцем висок, — Не съедят же они ее… Про Сестер ходит много жутких историй, но в одном могу заверить тебя со всей серьезностью — они не каннибалы.

— Они убийцы, — тихо, но очень четко сказала баронесса, глядя на супруга с каким-то непонятным Шму выражением на лице, — Секта безумных фанатичных убийц. И ты собираешься отдать им собственную дочь, которой нет и десяти. Чтоб они вырастили из нее чудовище.

— Этель…

— Да! Чудовище! Бездумный механизм, несущий только боль и смерть. Видит Роза, я никогда не лезла в твои дела, Беренгар, но я знаю, кто такие Сестры Пустоты. И что они делают с детьми.

— Ей придется пройти через обучение, это верно, таков заведенный порядок и…

— Обучение? — голос баронессы наполнился горькой язвительностью, — Так ты это называешь? Обучение? Надеюсь, собственную совесть у тебя получается обманывать лучше, чем держателей твоих векселей. Мы оба знаем, что это убийство. Сестры подвергнут ее жестоким магическим ритуалам, которые запрещены в Унии. Вытравят из нее все, что есть — память, чувства, душу… Превратят ее из ребенка в бездумную машину для уничтожения. Обучение! А ты говоришь об этом так, словно отсылаешь ее куда-нибудь в Аретьюзу, в школу для юных дам!

Барон фон Шмайлензингер отошел от окна. Шму удивилась тому, как оплыла его фигура. На фоне неба он еще выглядел массивным, тяжелым, точно ткань сюртука скрывала под собой цельный, без единой трещины, мрамор. Но сейчас, выйдя из освещенного прямоугольника, он вдруг показался ей другим — небольшим, скособоченным на одну сторону, с непривычными острыми чертами на лице.

— Замолчи, Этель, — отрывисто попросил он, — Ты знаешь, что я люблю ее, как никого не любил.

— И поэтому всю жизнь делал вид, что ее не существует? Поэтому игнорировал с тех пор, как она научилась говорить? Лжец. Чертов никчемный лжец. Ты знал, что отдашь ее, с самого начала знал, разве не так? Потому и старался не привыкать. Делать вид, что ее вовсе нет. Не хотел привязаться…

Беренгар фон Шмайлензингер дернулся, словно его укусила ядовитая рыбешка, притаившаяся в зарослях неухоженных людвигий.

— Я ничего не могу поделать, — строгим и нарочито спокойным голосом проговорил он, — Моя воля не играет никакой роли. Ты знаешь, что у баронов фон Шмайлензингер с Сестрами Пустоты уже триста лет существует уговор. Уговор, который мы не можем нарушить.

— Все из-за того, что они спасли шкуры твоих венценосных предков? — язвительно спросила баронесса.

— Бароны фон Шмайлензингер держат свое слово. Когда-то Сестры Пустоты оказали нам услугу. Неоценимую услугу, на которую могут рассчитывать лишь немногие. Они спасли наш род. И наш остров — сколько бы его ни осталось…

— Но ты не захотел заложить остатки своего проклятого острова, чтоб откупиться от них. Золото тебе дороже дочери!

— Сестры Пустоты не принимают золота, — глухо произнес отец, — Они принимают только детей. Девочек до двенадцати лет. Каждое поколение нашей семьи платило эту цену. Сегодня пришел наш черед. Мы должны быть сильны, Этель. Если не ради себя, то хотя бы ради нее.

Баронесса всхлипнула.

— Она ребенок! Она возится со своими рыбками и разглядывает облака! А ты хочешь…

— Пустота милосердна, — барон фон Шмайлензингер механически оторвал пучок ламинарий и длинными бледными пальцами стал рвать его на мелкие кусочки, — Наша дочь не будет страдать. Через какое-то время она все забудет. Тебя, меня, остров… Возможно, так будет лучше для всех нас.

Баронесса фон Шмайлензингер взглянула на своего супруга так, точно не могла понять, о чем он говорит. Словно его слова были лишь хаотическими вспышками гелиографа, которые никак не складываются в слова.

— Она наша дочь.

— Еще сутки, не более того. Завтра в полдень за ней прибудет корабль Сестер. Она перестанет быть нашей дочерью, как только ступит на его палубу. Она станет одной из них. Человеком без личности, существом без инстинктов, сознанием без души. И ради всех лепестков Розы я надеюсь, что ты больше никогда ее не повстречаешь. Потому что встреча с ней будет означать только одно. Смерть.

— Завтра в полдень… — прошептала баронесса, — Какое же ты ничтожество… Я не дам им забрать ее! Слышишь, не позволю! Ты не расплатишься ребенком за грехи своих трусливых предков!

— Сестры всегда берут свое, Этель, — глаза барона потемнели, сделавшись похожими на обшивку старого корабля, проникнутую гнилью, — Всегда. Они тоже чтут уговор.

— В таком случае я расторгну его, чего бы это ни стоило! И верну ее, пусть даже мне понадобится заложить столовое серебро и камни из кладки! Я найму людей, я разыщу свою дочь и…

Отец раскрыл ладони и на землю полетели кусочки ламинарии, зеленые и желтоватые.

— Не разыщешь. Островов Сестер Пустоты нет ни на одной карте. А даже если найдешь… будет уже слишком поздно. Пустота не просто меняет людей. Она поглощает их без остатка, не оставляя даже имен.

— Я расколдую ее! Любые чары можно снять!

Шму украдкой вздохнула. Чтоб оставаться незамеченной, ей пришлось заползти в густой клубок эйхорнии, пушистые листья которой безжалостно щекотали ноздри и залезали в рот. Но она знала, что сейчас надо сидеть тихо. Тихо, как маленькая рыбка. Ох и будет ей вечером выволочка за перепачканное зеленью платье!..

— Именно поэтому они предпочитают детей, — барон фон Шмайлензингер несколько секунд молча разглядывал обрывки водорослей у себя под ногами, — Чары Сестер намертво сплетаются с нервной системой, насмерть, как якорные цепи. Симбиоз. Раз наложенные, они уже никогда не спадут. Я знаю, я… некоторое время собирал информацию. Пустота ничего не отдает, Этель. И не торгуется.

— Ты не знаешь этого! — воскликнула баронесса, — Ты просто боишься и…

Отец невесело улыбнулся. На его бледных пальцах остались следы водорослей, но он почему-то даже не достал платок.

— Двадцать лет назад в Шарнхорсте случайно поймали одну из Сестер, — задумчиво произнес он, — Она прикончила герцога Карлсруэ и восемь его вооруженных людей — голыми руками. Когда ее наконец взяли, гроссадмирал приказал вытащить из нее все, что ей известно. Он давно хотел поквитаться с Сестрами. Но даже под пытками она молчала. Пустота не давала ей почувствовать боль. Тогда он вызвал своих лучших ведьм и приказал уничтожить чары.

Презрение в глазах баронессы медленно таяло, сменяемое чем-то другим. Ужасом. Предчувствием.

— Они сделали это?

— Сделали. Но гроссадмирала ждало разочарование. Пленная Сестра не смогла бы ничего рассказать даже при всем желании — потому что лишилась рассудка в тот же миг, как спали чары. Слишком тесное переплетение с нервной системой и… Ее участь была незавидна. Она не могла говорить, не могла думать, единственное, что она могла — выть от смертного ужаса, охватившего ее. Говорят, так не кричат даже приговоренные к казни. Ужас буквально раздирал ее на части, не давая сделать и вдоха. Защитный механизм Сестер, что-то вроде адской машинки в крюйт-камере. Она умерла через три дня и до самой смерти не переставала кричать. Говорят, просто не выдержало сердце. Ты хочешь такой судьбы для нашей дочери?

Барон фон Шмайлензингер сорвал еще одну стрелку ламинарии, но рвать не стал, просто крутил в пальцах. Баронесса попятилась от него, все еще сжимая кулаки.

— Ты чудовище, Беренгар, — прошептала она, не сводя с него горящего взгляда, — Я презираю тебя больше, чем когда-либо. Не за то, что ты расплатился своей дочерью. Ты всего лишь торгаш. А за то, что все это время ничего не сказал ей. Не осмелился. За то, что столько лет трусливо отводил глаза. Она любила тебя. Ей было больно оттого, что отец не обращает на нее внимания. Она не знала, что она для тебя — всего лишь игрушка, к которой ты боялся излишне привязаться. Ты трус, Беренгар! За это Роза тебя покарает! За трусость!

Она развернулась и вышла из сада, придерживая свои юбки. Барон фон Шмайлензингер еще некоторое время рассеянно разглядывал сад, совершенно не замечая замершую в густых водорослях Шму. По тому, как подрагивали его бледные губы, Шму казалось, что отец хочет что-то произнести, но из-за отсутствия слушателей осекается. Это выглядело жутковато и вместе с тем забавно — словно ее отец был рыбой, вдруг оказавшейся в полной пустоте и бессмысленно открывающей рот. Шму даже укусила себя за палец, чтоб не засмеяться. И…

…Возвращение в тесную каюту оказалось столь мучительным, что Шму несколько секунд просто дышала, сидя с закрытыми глазами.

Больше не было пушистых водорослей со всех сторон, не было солнечного света, не было колючего, как сельтерская вода, смеха, распиравшего грудь. Была лишь тесная деревянная коморка с крохотным окном, был неяркий огонек масляной лампы, и ставший ей ненавистным «жорнал», распахнутый на густо исписанной странице. Некоторое время Шму рассеянно скользила взглядом по корявым строкам. Буквы были неуверенные, неровные, похожие на детские каракули.

«Боюсь смотреть в зеркало, особенно если темно».

«Боюсь, если горит сразу несколько свечей».

«Боюсь накрываться одеялом с головой».

Вот, значит, что с ней случилось. Вот почему Пустота трусливо отступила, бросив ту, которую должна была укрывать. Кто-то уничтожил чары, наложенные на нее Сестрами, нарушил сложное магическое равновесие, сломав неповторимый в своей сложности механизм. Механизм, который был создан для того, чтоб причинять увечья и смерти, и который вдруг вспомнил, что он — Шму.

Шму обнаружила, что помнит и другие вещи, которых не видела во время своего прыжка в бездну. Она вдруг вспомнила, как пахло в винном погребе фон Шмайлензингеров. Как ворчала старая кухарка, возясь с тончайшим баронским столовым фарфором. Как галдели по весне порхающие вокруг башен бычки. Как скрипели в изящных уключинах весла ее собственной крошечной яхты. Как…

Шму застонала, обхватив руками голову. Воспоминаний делалось все больше, теперь их не надо было вытягивать из Пустоты, они сами лезли на волю, и это пугало еще сильнее. Ей захотелось захлопнуть все старые подвалы, в которых они хранились, задвинуть засовы, но что-то в сложной разлаженной системе опять вышло из строя — то, чем прежде властвовала могущественная Пустота, оказалось бесхозным и никому более не подчиняющимся.

Зелья в склянке оставалось еще на пару глотков, но один лишь его вид будил в ее теле тяжелую дурноту. Проще всего было швырнуть его в иллюминатор, Шму даже замахнулась. Но пальцы так и не смогли выпустить склянку, словно приклеились к прозрачному стеклу. Показалось обидным выкидывать зелье, которое варила Корди. Может, это отрава, но иногда и отрава спасает жизнь. Шму осторожно спрятала склянку в один из потайных карманов и вновь взялась трясущимися пальцами за перо. Уродливыми и прыгающими буквами она вывела на бумаге:

«Боюсь себя».

Перо выпало, да в нем больше и не было необходимости. Ни к чему было записывать дальше, особенно теперь, когда она поняла природу своего страха. Что толку вести летопись, если боишься всего окружающего мира — и саму себя?

Воздух в каюте затрещал, на миг приглушив зловещее царапанье и шелест.

— Общая связь по всему кораблю. Это Габерон. Кажется, мы расправились с огромными пауками, прущими со стороны бака. Не теряйте бдительности. На скобяном складе все еще хозяйничает тварь в виде гусеницы с рачьими клешнями, в библиотеке отчаянно воняет серой и шныряют сросшиеся между собой крысы. Не суйтесь в темные отсеки и держите под рукой мушкеты. Некоторые из этих тварей боятся света… Во имя оборванных лепестков Розы!.. Нет, все в порядке. Корди уже превратила эту тварь в кусок штруделя. Ох дьявол, твоему старику, Ринни, это бы не понравилось… Они прут снизу по всем трапам. Целые полчища кошмарных уродцев. Нам удалось закрепиться на жилой палубе, но если эти отродья будут прибывать с той же скоростью, дело плохо…

Шму в отчаянье ущипнула себя за ухо. Получилось больно, но только боль эта ничуть не заглушила муки страха, терзавшего ее изнутри. Теперь страх был и снаружи. Тысячи ее страхов пожирают «Воблу» от головы до хвоста, в то время, как она сидит, сжавшись в своей каюте, парализованная и беспомощная.

Затаившиеся кошмары только этого и ждали. За дверью снова послышалась возня, какие-то твари, слизкие, когтистые, липкие, ползали по палубе, царапали дверь, пытались протиснуться в замочную скважину…

Шму поняла, что больше здесь не выдержит. Что закричит — и сойдет с ума, теперь уже по-настоящему. Прав был отец, Пустота не отпускает никого. Шму скользнула к окну и резко его распахнула, смешав застоявшийся тяжелый воздух каюты с пронизывающей влажностью ночного ветра. Один из шаловливых хвостов Розы с готовностью стеганул навстречу, мгновенно потушив горящую лампу. Но Шму не собиралась здесь больше оставаться. В считанные секунды она выбралась наружу и, ловко цепляясь за мокрые доски борта, взобралась на верхнюю палубу.

Здесь было спокойнее. Горели яркие сигнальные огни, отчего палуба «Воблы» казалась диковинным цветником, в котором распускались желтые и багровые бутоны. Несмотря на отрывистые команды и доносящиеся откуда-то с нижних палуб редкие хлопки мушкетных выстрелов, Шму почувствовала себя немногим легче. Если закрыть пальцами уши и смотреть за борт, может показаться, что ничего страшного вовсе не происходит…

Будь она не так взволнована и ослеплена, наверняка заметила бы раньше то, что не упустила бы ни одна Сестра Пустоты — небольшую фигуру, стоящую в тени мачты. Шму до звона в ушах стиснула зубы, когда эта фигура внезапно шагнула вперед, поднимая руку.

— Привет. Тоже решила подышать ночным воздухом?

Шму съежилась, как всегда при виде опасности. Она не знала, в чем заключена опасность, но ее перепуганное тело ощущало ее каждой истончившейся клеточкой. Опасность везде, твердило оно, опасность окружает тебя. Бойся, только страх может спасти, раз уж отказали все прочие, годами выработанные, рефлексы.

— Да… — выдавила она, пятясь к борту.

Линдра Драммонд приподняла воротник, пряча подбородок от порывов хищного ночного ветра.

— Эта ночь тянется бесконечно, — пожаловалась она, — Едва стою на ногах. Габерон разрешил мне отдохнуть полчаса. Потом придется вновь спускаться на нижние палубы и махать шпагой.

Только сейчас Шму заметила, что офицер-ихитолог выглядит безмерно уставшей. Вещи с капитанского плеча были помяты и перепачканы, на бледной скуле алели свежие царапины.

Она всю ночь сражалась со страхом, поняла Шму. С моим страхом. Вместо меня.

— Я… Мне очень жаль, — выдавила Шму.

Удивительно, что офицер-ихтиолог расслышала ее шепот за порывами ветра и пальбой, но она услышала — потому что кивнула.

— Габерон прав, этих тварей все больше. И каждая следующая опаснее предыдущих. Первые были совсем крошечными, беззубыми. А теперь встречаются чудовища размером с собаку. Одно такое чуть не откусило мне руку.

Шму вспомнила все те ужасы, что обыкновенно мерещились ей в темноте. Оскаленные морды, желтоватые клыки, слизкие щупальца и горящие ненавистью глаза. Кожистые крылья и изогнутые когти. Ржавую чешую и раздвоенные языки. Все они теперь обрели плоть — самую настоящую, реальную. Но Линдра, пусть даже смертельно уставшая, не выглядела разозленной или расстроенной. Она мягко улыбалась.

— Тебе не позавидуешь, да? Как ты вообще сумела выжить в мире, населенном сплошными чудовищами?

«Это их мир, — мысленно ответила Шму, испытывая ужасную неловкость, на миг оттенившую даже вездесущий страх, — А я там просто гощу».

— Не переживай, — Линдра вдруг подмигнула ей, — Не ты одна боишься. Я тоже боюсь — и очень часто. Знаешь, вздумай этот корабль воплотить в жизнь мои страхи, вы все уже сиганули бы за борт!

Шму что-то неразборчиво пробормотала, отступая на шаг. Офицер-ихтиолог не была вооружена, но даже будь у нее в руках обнаженный клинок, едва ли это заставило бы ее выглядеть опасной. Но Шму ничего не могла с собой поделать — тело трубило об опасности. Что ж, земля фамильного острова фон Шмайлензингеров действительно оказалась прекрасно удобрена…

Ведьма Марева. Так про Линдру Драммонд сказала Корди.

Человек, способный черпать страшную силу из отравленного источника. Человек, выдающий себя за другого, готовый хладнокровно погубить корабль и его экипаж.

Умеют ли ведьмы читать мысли? Кажется, умеют. Шму приросла к ограждению, чувствуя, что не сможет сделать и шага, если Линдра Драммонд бросится на нее. Но офицер-ихтиолог то ли не умела читать мыслей, то ли привыкла к тому, что лицо Шму постоянно искажено гримасой страха. Она спокойно подошла к ней и встала рядом, скрестив руки на груди. Еще одно предчувствие укололо Шму осиным жалом. Не офицерская поза. Офицеры складывают руки за спиной. Ни один человек, привыкший носить форму, не встал бы так, как Линдра…

— Когда речь заходит о страхах, мне всегда вспоминается мой дед, — Линдра подставила лицо ночному ветру и лишь улыбнулась, когда тот попытался распотрошить ее собранные в строгий хвост волосы, — Подумать только, тысячи людей во всем северной полушарии считали его несгибаемым воякой, человеком невероятной выдержки, готовым сигануть в Марево с обнаженной шпагой наперевес. При одном его виде дрожали враги и вытягивались во весь рост прожженные воздушные пехотинцы. Про его выходки на войне слагали легенды. Жуткие легенды, при этом совершенно правдивые. Как он, стоя на капитанском мостике охваченного пламенем броненосца, устремил корабль в самоубийственный таранный удар… Как схватился на залитой кровью палубе сразу с пятью формандцами, и всех перебил. Как двинулся напрямик в глаз бури, когда циклон норовил разорвать его флагман в мелкую щепу… Его прозвали Каледонийским Гунчем[134] и, уверяю, вовсе не за размер его усов… О да, он умел нагнать страху. Будь он пиратом, наверняка бы затмил деда вашей капитанессы, — Линдра хихикнула, прикрыв ладонью рот, — Нет, серьезно. Мой дед не боялся никого в целом свете, он был из тех людей, на плечах которых Каледонийская империя держится прочнее, чем на самых мощных левитирующих чарах.

Шму не знала, что на это сказать, поэтому на всякий случай осторожно кивнула.

— Но никто из этих людей не знал так хорошо моего деда, как я. Потому что рано или поздно они убирались прочь вместе со своими аксельбантами, звякающими шпагами и шпорами, а он оставался в своем кабинете и, стащив раззолоченный мундир, занимался настоящими делами. И он боялся. Я знаю это точно, потому что видела, как он читает депеши, как вглядывается в бланки телеграмм, как комкает в руках секретные донесения. Он был смелым человеком, но в такие минуты он ужасно боялся. Боялся того, что Готланд тайно готовит удар. Боялся резкого падения цен на китовый жир. Боялся непредсказуемых апперов, вечно пытающихся разыграть какую-то сложную партию, и жадных упрямых дауни. Боялся штормов, уничтожающих посевы на восточных островах, и засух, губящих планктон на южных. Он был бесстрашным героем, когда выступал перед тысячами людей — и последним трусом, когда оставался один, но знала об этом только я. Только боялся он не за себя, а за подданных Каледонии и их будущее. Он взял на себя страхи сотен тысяч людей — и терпеливо нес их, отравляя себя самого.

Шму никогда не видела деда Линдры, но невольно испытала что-то похожее на симпатию. Она сама была отравлена тысячами страхов.

— А… вы? — задав этот вопрос, Шму съежилась от собственной наглости.

Из-за своей офицерской осанки Линдра часто выглядела подобием оловянного солдатика и сходство это усиливалось холодным взглядом ее полупрозрачных глаз. Но те минуты, когда она улыбалась, это сходство пропадало начисто. Сейчас она как раз улыбнулась.

— Я… Я тоже отчаянная трусиха. Возможно даже, самая ужасная трусиха в своем роде. Я умудрилась испугаться того, чего обычному человеку даже в голову не придет бояться.

— Ч-чего?

На миг Шму представила что-то ужасное — гигантскую треску с распахнутой пастью — но тут же стерла эту мысль в порошок и развеяла по ветру. Только еще одной харибды им сейчас не хватало…

— Однажды я испугалась своей мечты, — Линдра уже не улыбалась. Сейчас она выглядела серьезной, но все же не такой холодной и отстраненной, как прежде, — Глупо звучит, да? Но я это сделала. Позволила сломать свою жизнь, испугавшись того, что моя мечта может осуществиться.

— А что это за… мечта?

— О, — офицер-ихтиолог задумалась. Кажется, глубоко — льдистые глаза замерцали, утратив всю остроту, — Я хотела быть небоходом. Как вы, как ваша капитанесса. Бороздить ветра, у которых нет даже названий, покорять головокружительные высоты, спасаться бегством от чудовищ из Марева, делить пополам последний сухарь… Я знала, что могу добиться ее исполнения, надо лишь проявить настойчивость, а настойчивости у меня хватало…

— Но вы не…

— Нет. Я так и не стала небоходом, как видишь. Настоящим небоходом. Редкие выходы в небо на крошечном кораблике не в счет, да и того теперь нет… В тот момент, когда мечта была так близко, я вдруг испугалась ее. Предпочла быть ближе к твердой земле. Мой дед часто говорил, что деревья растут только потому, что могут схватиться корнями за землю, вот почему в небесном океане растут только водоросли. Так что я отрастила корни и впилась ими в землю изо всех сил.

Линдра попыталась улыбнуться вновь, но не смогла. В отличие от Габерона, ее запас улыбок, похоже, был ограничен и уже порядком истощен.

— Ужасная глупость, да?

Шму не знала, ждут ли от нее ответ. Но Линдра продолжала молчать, глядя в пустоту, а это, видимо, значило, что время что-то сказать.

— Почему? — робко спросила Шму, не решаясь смотреть на собеседницу, но чувствуя плечом ее молчаливое присутствие, — Почему вы не стали небоходом?

— Сама не знаю, — Линдре удалось-таки вновь улыбнуться, но эта улыбка выглядела беспомощной и бледной, жалкой тенью ее настоящей улыбки, — Возможно, дело в деде. Он и слышать не хотел, чтоб его любимая внучка сделалась небоходом. А может… Может, дело в небе. В какой-то миг я его возненавидела.

— Почему? — невольно вырвалось у Шму.

— Оно кое-что забрало у меня. Кое-что очень важное. Коварно, без предупреждения.

— Кого? — прошептала Шму, хоть и так догадывалась.

Подобным тоном не говорят о любимой игрушке или золотом колечке.

— Человека. Одного очень близкого мне человека. Нет, он не погиб, не рухнул в Марево, ничего подобного. Просто в один прекрасный миг он без предупреждения поднялся в небо и растворился там без следа. Обычное предательство. А ведь у него были на удивление мощные корни, как раз во вкусе моего деда…

— Я… мне… жаль, — едва выдавила Шму.

— Не обращай внимания. Такие истории в воздушном океане случаются на каждом шагу, особенно с юными ветреными студентками вроде меня. Но это предательство отравило мою мечту. С тех пор я не могла без содрогания смотреть в небо. Каждый раз, стоило мне запрокинуть голову, я видела ее лицо. Глупо, неправда ли?

— Ее?..

Линдра сделала вид, что не услышала.

— Я просто хотела сказать, что… Знаешь, нас часто убеждают в том, что со страхом нужно сражаться. Что он сродни противнику, с которым надо скрестить клинки. Просто в один день надо набраться храбрости и дать ему бой. Одолеть, пусть даже огромной ценой. Но люди, которые так говорят, ровным счетом ничего не знают о страхе. О настоящем страхе.

Да, подумала Шму, не знают.

— С настоящим страхом невозможно сражаться. Он живет внутри тебя, ты — его дом, его плоть и кровь. И он будет с тобой всю жизнь, как бы ты ни храбрилась или не убеждала себя в том, что все решит один-единственный поединок. С некоторыми страхами приходится учиться жить. Находить общий язык, делить территорию, договариваться. Иногда для этого требуется чертовски много сил — так много, что не снилось ни одному храбрецу.

Чертовски много сил, мысленно согласилась Шму. Ты даже не представляешь, Линдра Драммонд, как много…

— Меня мои страхи донимают лишь в минуты слабости. А ты живешь с ними уже очень-очень давно, верно? Я даже не могу представить, сколько сил для этого требуется. Ты трусиха, Шму. Ты самая ужасная трусиха из всех, что я когда-либо видела. А еще ты самая сильная трусиха из всех, которые когда-либо выходили в небесный океан. Поэтому я тебе даже немножко завидую.

Смущенно улыбнувшись, Линдра осторожно протянула руку к Шму. Так осторожно, словно собиралась коснуться взведенной мины и, в сущности, была недалека от этого. От одной только мысли о том, что эта рука сейчас ляжет ей на плечо, Шму сделалось дурно. Только Корди могла коснуться ее, и то, очень-очень осторожно, но даже ее прикосновение казалось Шму прикосновением раскаленного металла.

Линдра была не такая. Она была уверенной в себе, собранной и холодной, как подобает каледонийскому офицеру, но в глубине ее глаз, которые иногда казались почти прозрачными, Шму мерещилось что-то знакомое. Быть может, там, в холодном хрустале офицерских глаз, был запечатан свой страх, который она безошибочно распознала. И этот страх вдруг сблизил их, двух совсем разных людей, стоящих на палубе и окруженных зловещей густой ночью. Настолько, что Шму вдруг решила не отступать, когда рука Линдры коснется ее плеча.

Она не отступит. Стиснет зубы, напряжется так, что затрещат кости, но не отступит.

Но рука Линдры в белой перчатке не успела коснуться ее плеча. Потому что где-то за их спинами вдруг раздался топот ног, а затем кто-то оглушительно крикнул сквозь хищные завывания ветра:

— Руки прочь! Даже не вздумай коснуться ее, ведьма!

Шму попятилась, пока не прижалась спиной к поручням. Света на палубе было недостаточно, чтоб рассмотреть детали еще одной темной фигуры, вынырнувшей из ниоткуда, но воображение, всегда охотно приходящее страху на помощь, дорисовало недостающее — темная черта, простертая в их сторону, была пистолетом.

— Шму, ты в порядке? Она ничего тебе не сделала?

Шму замотала головой. Страх сковал внутренности ледяными цепями, да так, что и воздуха не глотнуть.

Фигура медленно приблизилась к ним, не опуская руки с оружием. Но ей не требовалось выходить на освещенное пространство, чтоб быть узнанной — помятая шляпа с огромными полями и россыпи связанных чем попало хвостов были заметны даже в темноте.

Линдра Драммонд кашлянула.

— Извините, мисс Тоунс, если я чем-то вызвала ваш гнев, — сухо и официально произнесла она, — Уверяю, у меня не было никаких злых намерений относительно мисс Шму.

— Замолчи! — велела ей Корди, едва совладавшая с собой от злости, — Только попытайся воспользоваться своей грязной магией — и я живо нашпигую тебя самым настоящим свинцом!

— Возможно, здесь какое-то недоразумение.

— Вот именно. Ты и есть самое большое недоразумение на борту «Воблы», но съешь меня карась, если я позволю тебе причинить нам новые беды!

— Но я…

— Ты отравила «Воблу» своими чарами. Ты отравила Мистера Хнумра. И ты отравила капитанессу. А сейчас решила добраться до Шму. Но этого я тебе не позволю, слышишь!

Она тоже боится, вдруг поняла Шму. Не по тому, как дрожал пистолет в руке Корди, и не по звенящему голосу. По чему-то другому. Сырная Ведьма сама боялась до дрожи в тощих поцарапанных коленках. Однако у ее страха был незнакомый привкус. Она боялась не за себя.

Корди подошла ближе. Напряженная, взведенная, как пружина, с направленным в лицо Линдре пистолетом, она выглядела куда старше своих лет — глаза сверкали, зубы стиснуты до скрипа, совсем не похожа на беззаботную девчонку, что любила сидеть на марсе, болтая в пустоте ногами. Что ж, страх умеет менять людей. Шму это знала доподлинно.

— Юная ведьма, пожалуйста, опусти пистолет, — голос «Малефакса» прозвучал безмятежно, но, кажется, все присутствующие почувствовали в нем напряжение, — Сейчас ты пытаешься действовать, как Ринриетта, а это редко доводит до добра. Некоторые узлы проще расплетать, чем рубить одним махом.

— Замолчи, «Малефакс»! Ты же знаешь, что она обманщица! Я просто хочу спасти всех нас от ее проклятых чар!

Линдра Драммонд выставила перед собой ладони в успокаивающем жесте.

— Я не ведьма.

— Ты привела проклятье на наш корабль! — Корди сделала еще несколько шагов, теперь ее и Линдру разделяло не больше семи футов, — Ты — и есть Леди Икс, которую ищет Габерон! Ты просишь о помощи, а потом губишь тех, кто подал руку!

Шму показалось, что сейчас Корди выстрелит. Настолько, что на языке появился знакомый горько-соленый привкус сгоревшего пороха, а барабанные перепонки напряглись в ожидании хлопка. Она представила, как Линдра Драммонд падает — маленькая фигурка в сером сукне, почти не различимая на фоне ночного неба. Всего один хлопок, на мгновенье разогнавший ночь, и ее страх навеки уйдет. Как иногда мало для этого надо…

Линдра молча смотрела в направленный на нее пистолетный раструб. Она не боялась, поняла Шму. На ее лице не было признаков страха, и на ведьму с пистолетом она смотрела с выражением высокомерного презрения, как смотрят на что-то несопоставимо более низкое и не представляющее никакой опасности.

— Всему экипажу! — гулко возвестил «Малефакс», — Собраться на верхней палубе у фок-мачты. Чрезвычайная ситуация.

— Здесь каждый квадратный фут — чрезвычайная ситуация! — магический ветер донес до них рык невидимого Габерона, — Мы сдали чертовым тварям еще одну палубу! Тренч, прижимай его сбоку! Лупи по лапам!..

— Не время, «Малефакс», — Дядюшка Крунч тяжело скрежетал, словно все шестерни в его могучем теле сцепились друг с другом, — Кошмары Шму делаются все более опасными и непредсказуемыми. Они прут откуда-то снизу и пытаются выдавить нас…

— Из-за этого магического хаоса я не чувствую ваших сигналов, — пожаловался гомункул, — Где капитанесса?

— Здесь, — коротко сказала Алая Шельма, выходя из-за мачты, — Доложите, что у вас творится.

Она была бледна и внешне спокойна, лишь раздувающиеся ноздри и приподнятый подбородок выдавали напряжение. Судя по обнаженной сабле в руке, чье лезвие было покрыто то ли кровью, то ли ихором, последние несколько часов на борту «Воблы» не выдались для нее спокойными.

Корди вскрикнула от радости.

— Ринни! Вот ты где!

— Я бы пришла раньше, если бы у меня выдалась свободная минута, — пробормотала капитанесса, вкладывая саблю в ножны, — А теперь потрудись объяснить, что ты тут затеяла.

— Я спасаю корабль! — Корди так и не рискнула обернуться в сторону капитанессы. Она не спускала взгляда с замершей с поднятыми руками Линдры, — Это никакой не офицер-ихтиолог, Ринни. Она самозванка и ведьма.

— Вот как? Ведьма?

Шму готова была поклясться, что разглядела на лице Алой Шельмы неуместную улыбку, но совсем не веселого свойства.

— Да! Даже еще хуже, она ведьма Марева!

— Что это, по-твоему, может означать?

— Она черпает силы в Мареве и использует их, чтоб заражать обычные чары! Сперва она заразила ими Мистера Хнумра, потом «Воблу»!

— Вздор, — глаза капитанессы сузились, — Не ты ли сама говорила, что не существует людей, способных черпать силы из Марева?

Корди смутилась, но не настолько, чтоб пистолет в ее руке отклонился от цели.

— Значит, она научилась! Не знаю, как она это делает, но… Готова поспорить, она и есть Леди Икс! Это еще одна ее ловушка! Магия Марева очень опасна, Ринни. Она разъедает все, чего коснется, ее нельзя использовать для чего бы то ни было. Это как болезнь, как зараза… Если ее не остановить, она уничтожит все, в чем есть чары. Меня, корабль, Дядюшку Крунча… А потом возьмется за тебя!

— Меня? — Алая Шельма облизнула губы. Как только она увидела Линдру Драммонд, налет уверенности быстро с нее сошел, оставив на щеках легкий румянец, — Что ты выдумала, Корди?

— Она уже что-то с тобой сделала! — ведьма сверкнула глазами, — Я же вижу! Она с первого дня на тебя странно смотрит!

Румянец на лице Алой Шельмы сделался гуще.

— Вот как?..

— Да! — запальчиво крикнула Корди, не замечая этого, — Как будто присматривается к тебе. Я сразу заметила, только не говорила. И это… это как-то действует на тебя, Ринни. Ты в последнее время сама не своя. Чудно себя ведешь, теряешь силу… Наверняка она уже использовала против тебя свою проклятую магию Марева! Как использовала против «Воблы», заставляя ее плодить кошмары!

— Ах ты вздорная неразумная корюшка… — пробормотала Алая Шельма, — Значит, ты решила спасти меня?

— И спасу! Даже если ты этого не хочешь замечать!

— Я думаю, в этом нет необходимости. Линдра — не ведьма.

Имя ихтиолога Алая Шельма произнесла с непонятным Шму выражением. Похожим на горькую иронию или какое-то еще сложное человеческое чувство из тех, в которых Шму плохо разбиралась.

— Откуда ты можешь знать? — нахмурилась Корди.

— Поверь мне, я знаю это наверняка. Лучше всех на борту этого корабля. Не решусь оспорить все пункты обвинения. Может, она действительно самозванка. Но не ведьма.

— Она попросту затуманила тебе глаза, вот ты и не видишь! «Малефакс»! Скажи им! Скажи им то, что говорил мне!

Вздох корабельного гомункула пронесся над верхней палубой как порыв заблудившегося ветра.

— Юная ведьма, ты непоследовательна и нетерпелива. Прямо как твоя магия.

— Скажи!

— Хорошо, — покорно согласился «Малефакс», — Я скажу только то, что мне доподлинно известно. Мисс Драммонд, не могли бы вы еще раз назвать свое полное имя и свой корабль.

— Мой корабль более не существует, — с достоинством ответила Линдра, тряхнув мокрыми волосами, — Он назывался «Макрель». Научное судно флота Его Величества. А меня зовут Линдра Драммонд, я офицер по научной части, занимаюсь ихтиологией.

— Хорошо, — одобрил гомункул. Тон его голоса стал вкрадчивым, — Но есть одно небольшое затруднение.

— Какое? — настороженно спросила Линдра.

— Ни одно слово из сказанных вами не является правдой.

Корди издала торжествующий возглас, предусмотрительно не отводя пистолета. Алая Шельма озадаченно заморгала.

— «Малефакс», поясни, что ты хочешь этим сказать, — потребовала она, — Я знаю, как ты любишь интриги, но, видит Роза, сейчас для них наименее подходящее время. Мой корабль пожирают кошмары Шму.

— Охотно, прелестная капитанесса. Как вы знаете, сбор информации — мое хобби. Второе после разгадывания логических парадоксов. Я имею слабость к базам данных, которые получаю от встреченных мной кораблей, и без ложной скромности могу сказать, что составил весьма внушительную коллекцию…

— Ты любишь захламлять свою память всяким мусором, это верно, — проворчала Алая Шельма, — Я не раз натыкалась на твои коллекции минералов и водорослей, пока искала координаты…

— А еще у меня есть реестр, включающий в себя практически все корабли Унии и списки их экипажей, — хладнокровно добавил «Малефакс», — И вам, должно быть, будет интересно узнать, что во всем флоте Каледонии не значится научного судна под названием «Макрель».

Алая Шельма приподняла бровь.

— Информация устаревает не хуже, чем питьевая вода. Ее могли спустить на воздух лишь недавно.

— Что ж, может и так, — с неожиданной покорностью согласился гомункул, — Но есть еще одно затруднение. В каледонийском флоте за всю его историю никогда не служил человек под именем Линдра Драммонд.

Линдра насупилась.

— Я Линдра Драммонд, офицер-ихтиолог!

— Ах да, ихтиолог… — вкрадчивый голос «Малефакса» показался Шму зловещим, — В таком случае вас, конечно, не затруднит сообщить всем присутствующим, чем отличается сайда от минтая[135]?

Линдра Драммонд опустила взгляд. Минуту назад она дерзко смотрела в лицо смерти, в глазах сверкал лед — и вдруг оборона рассыпалась, точно остров, в который угодила огромная бомба.

— Это… Это неуместный вопрос, — тихо сказала она, — в данных обстоятельствах.

— Вы не знаете ответа на него, — «Малефакс» утратил язвительный тон, но не сарказм, — Как интересно. Офицер по научной части не знает основополагающих фактов ихтиологии, известных даже захудалому рыбаку. Кажется, научная школа Каледонии приходит в упадок…

— Я не обязана отчитываться перед… перед гомункулом!

— А может, расскажете нам немного о путях миграции любимой вами трески? Только имейте в виду, что треска, за которой вы наблюдали, никогда не мигрирует возле Каллиопы. Она вообще не водится в этих широтах.

Алая Шельма отчего-то не выглядела потрясенной.

— Да, с треской получилось глупо, — произнесла она вполголоса, — Крайне опасно говорить что-то, в чем не разбираешься, Линдра.

Она опять произнесла имя лже-ихтиолога как-то странно, словно разломав на две половинки — «Лин» и «Дра». Почему-то именно это, а не обвинения Корди и коварные выпады «Малефакса» заставило Линдру опустить голову на грудь, сломав ее оборону из несокрушимого льда.

— Я сказала вам правду, — тихо произнесла она, — Мой корабль попал в ловушку и был уничтожен вместе со всем экипажем. Возможно, я не была с вами до конца откровенна, но с каких пор небесные головорезы уповают на искренность?

Алая Шельма, еще недавно что-то бормотавшая себе под нос, неожиданно напряглась, вперив в Линдру горящий взгляд. Одним этим взглядом можно было пронзить человека лучше, чем абордажной саблей.

— Вы упрекаете меня в том, что я пират, госпожа фальшивый ихтиолог?

— О нет! Как я могу! — Линдра ответила взглядом столь ледяным, что Шму даже показалось странным, как алый китель на капитенессе не покрылся мгновенно морозным узором, — Куда мне, жители презренной земной тверди, пенять вам, обитателям неба! Вы же пираты!

— Вот именно! Рассказать вам, как пираты поступают с теми, кто им не по душе?

— Охотно выслушаю, госпожа Алая Шельма! Кстати, пользуясь случаем, могу сообщить, что это самое дурацкое пиратское прозвище из всех, что я слышала!

— Лучше иметь прозвище, чем прятаться за фальшивым именем! Кому, черт возьми, придет в голову называть себя Линдрой?

— Я свободный человек и имею право именовать себя как пожелаю!

— Ах, свободный? Что же ваша свобода не пускает вас вдаль от земной тверди? Боитесь малейшего ветерка, а?

— Я слышала, бывают и небоходы, которые боятся неба!

Эта перепалка была столь яростной и неожиданной, что все на верхней палубе замерли, не в силах вмешаться. Даже Корди растерялась столь сильно, что опустила оружие и теперь недоуменно переводила взгляд с капитанессы на ихтиолога и обратно.

Сейчас они и в самом деле были похожи, как никогда прежде, и не только возрастом. Обе дрожали от негодования, так, что на время даже потеряли способность говорить. Одна — раздуваемое ветром пламя, другая — колючий лед. Шму опасливо подумала, как бы не оказаться сейчас между ними…

— Раз уж возникла пауза, могу поведать еще немного о биографии нашей гостьи, — невозмутимо объявил «Малефакс», — Что показалось мне странным, так это то, что требование о выкупе она порекомендовала направить не в Географическое Общество, сотрудником которого является, а в Адмиралтейство, высшую военно-административную канцелярию Каледонии. А ведь ей, штатскому специалисту невысокого ранга, это совсем не по чину. Этот вопрос интересовал меня вплоть до того момента, когда я обнаружил кое-что интересное в корабельном ресстре Унии. А именно — запись о существовании корабля под названием «Линдра».

— Она назвалась именем корабля? — Корди в задумчивости перехватила пистолет другой рукой, — Зачем?

— О, полагаю я могу ответить, зачем. Видишь ли, каледонийцы ужасно любят всякого рода шифры и шарады, даже адмиралы. Получив послание «Ваша Линдра у нас, извольте раскошелиться, если хотите увидеть ее в живых», они незамедлительно сообразили бы, что кто-то передает им сигнал о помощи. Кто-то из экипажа погибшего корабля «Линдра». Не правда ли, удобно?

— Название корабля? — язвительно осведомилась Алая Шельма, — Корабль под названием «Линдра»?

Она выглядела так, словно ей в любое мгновенье овладеет приступ нервного смеха. Но этого не произошло, капитанесса сумела сохранить самообладание.

— Вы, люди, никогда не научитесь задавать правильные вопросы… — пробормотал «Малефакс», — Куда интереснее не то, как он назывался, а то, чем он являлся.

— И чем?

— Наша гостья была права что до размера. Это и в самом деле небольшой корабль. Вот только «Линдра» не относилась ни к научному флоту, ни к военному, ни даже к торговому. Это корабль немного особого свойства.

Корди, пристально разглядывавшая лицо Линдры, вдруг приглушенно вскрикнула, словно заметила то, что укрылось от взгляда прочих присутствующих.

— Кажется, я… Ох, линялые селедочки…

Все прочие были слишком возбуждены, чтобы поинтересоваться, что ее поразило.

— Что это за корабль? — отрывисто спросила Алая Шельма.

— Это яхта, прелестная капитанесса. Небольшая прогулочная яхта островного типа, не предназначенная для выхода в открытый океан.

— Ну и что это меняет? Как по мне, так хоть рыбацкая шаланда…

— Многое меняет тот факт, кому эта яхта принадлежит, — многозначительно произнес «Малефакс», — Потому что принадлежит она королевской династии Каледонии.

Взгляд капитанессы потяжелел, словно облако, набравшее избыток влаги и превращающееся в грозовую тучу. Этот взгляд вновь остановился на Линдре.

— Так значит, вы из обслуги королевской яхты? — Алая Шельма прищурилась, — И кто же вы на самом деле? Чья-нибудь гувернантка? Секретарша? Любовница?

Внезапно Корди издала короткий нервный смешок. Взглянув на пистолет в собственной руке, она повертела его из стороны в сторону, точно пытаясь вспомнить, для чего нужен этот неудобный, громоздкий и тяжелый механизм, и бесцеремонно сунула его за пояс юбки.

— Ты еще не поняла, Ринни? Разорви меня касатка, мне-то надо было первой сообразить. Ее лицо, ее манеры… Это не гувернантка, Ринни. И не офицер по научной части.

— А кто же?

Ведьма вздохнула, в ее упавшем голосе появилась какая-то неуместная и даже беспомощная торжественность.

— Позволь представить тебе, — Сырная Ведьма вяло махнула пистолетом в сторону Линдры, — Киндерли Ду Лайон, ее высочество герцогиня Эвенжер, принцесса Каледонийская.

Шму подумала, что сейчас грянет буря. Что Алая Шельма наконец выхватит свой тромблон и уложит незадачливого самозванца наповал. Но та отчего-то молчала, бессмысленно глядя на носки собственных сапог. И только разлившийся по щекам румянец говорил о том, что она вполне поняла смысл сказанного.

— Принцесса? Принцесса Каледонии?

— Ага, — кратко отозвалась Корди.

— Внучка Горольдта Третьего, ныне правящего короля Каледонии?

— Ага.

— Того самого по прозвищу Каледонийский Гунч?

— Да.

Линдра поджала губы, стараясь сохранять на лице выражение высокомерного достоинства. Глаза сделались льдистыми, но в этот раз лед не выглядел ни крепким, ни угрожающим. Беспомощная тающая наледь на стекле иллюминатора.

— Не единственная принцесса в королевском роду, — пробормотала она, — Так что не думайте, будто сорвали с ветки золотой плод, господа пираты. У Горольдта Третьего восемь внучек и я самая младшая из них. Не очень-то весомый куш.

Усмешка «Малефакса» пронеслась с шуршанием по такелажу над их головами.

— Я всего лишь бортовой гомункул, но я люблю собирать слухи. Многие в Унии говорят, что Каледонийский Гунч души не чает в своей младшей внучке и никогда не противится ее капризам. Видимо, даже если речь идет о небольшом путешествии инкогнито по отдаленным островам.

Линдра скривилась.

— Думаете, легко идти в конвое из целой эскадры бронированных коробок? Попробуй полюбоваться небом, если его своим дымом пачкает полдюжины дедушкиных дредноутов…

— Принцессы любят сбегать из-под опеки, — согласился гомункул, — Это в их природе. Как в природе трески — бороздить высокие течения.

Алая Шельма отчего-то не выглядела ликующей, как человек, опьяненный своей удачей. Кажется, она даже старалась не смотреть лишний раз на свой трофей.

— Принцесса Каледонии, значит. Ну и ну. Дед был бы доволен. То же самое, что схватить северное сияние за хвост…

— Удачное стечение обстоятельств, — сдержанно согласился «Малефакс», трущийся о ванты, — Полагаю, за ее голову Каледонийский Гунч раскошелится достаточно, чтоб «Вобла» обзавелась шелковыми парусами и палубой из красного дерева. Но, пожалуй, истинной удачей в нашем случае будет дожить до рассвета. Смею напомнить, натиск материализованных кошмаров Шму, прущих с нижних палуб, делается все сильнее и настойчивее. С принцессой на борту или без, мы рискуем не добраться до твердой земли, если проиграем это сражение.

К немалому облегчению Шму, Алая Шельма решительно выпрямилась.

— Ты прав, «Малефакс». Сейчас у нас есть дела поважнее подсчета еще не полученных монет. Но теперь мы, по крайней мере, знаем, чем руководствовались формандцы, когда шли в безрассудную атаку на каледонийский корабль. Не было никакой Леди Икс. Был лишь трезвый холодный расчет и запланированная охота.

Корди приподняла свисающее на глаза поле своей истерзанной шляпы.

— Кто-то собирался хорошо заработать на выкупе?

Ринриетта не успела ответить, потому что в разговор вновь вклинился «Малефакс»

— Думаю, речь идет не о золоте, юная ведьма, а о более весомых материях. Как мы уже знаем, в Унии сейчас разыгрывается не самая простая партия, а Готланд и Формандия уже примеряются, как бы всадить зубы друг другу в шею. В этом свете нейтралитет Каледонии становится крайне важным фактором. Который, пожалуй, можно пошатнуть, имея в заложниках особу королевской крови.

— Формандцы? — глаза ведьмы округлились, — Они решились похитить внучку Каледонийского Гунча, чтоб заставить его вступить в войну на их стороне?

Неожиданно для всех принцесса Киндерли Ду Лайон, самозванный ихтиолог, мрачно усмехнулась.

— Надеюсь, в воздушных течениях вы разбираетесь лучше, чем в политических, господа пираты. Быть может, все это — ловушка готландской разведки, которая решила испортить отношения между Каледонией и Формандской Республикой накануне войны. Освоить формандский акцент не так уж сложно. Возможно, именно поэтому голос той женщины и в самом деле показался мне немного неестественным — она нарочно коверкала слова. В одном ваш гомункул, несомненно, прав. Я и в самом деле любимица своего деда. Будьте уверены, сама Роза Ветров не поможет тому, на кого Каледонийский Гунч спустит свой гнев.

— А что, если это была двойная ловушка? — Корди беспомощно переводила взгляд с капитанессы на принцессу и обратно, — Кто-то нарочно пытается стравить страны Унии между собой. Сперва поссорил Формандию и Готланд, а теперь пытается и Каледонию втянуть в драку?

— Девчонка растет, — одобрительно пробормотал «Малефакс», — Это первое, что пришло мне в голову. Очень уж аккуратно разыгрывается схема. Знать бы еще, кем.

— Леди Икс, — твердо сказала Корди, задрав голову так, что с нее едва не свалилась шляпа, — Настоящая Леди Икс, я имею в виду.

У Алой Шельмы дернулась щека.

— Ты слишком много уделяешь внимания сказкам Габби. Нет никакой Леди Икс. И ведьмы из Марева у нас на борту тоже нет, не так ли?

Корди насупилась, но возражать не стала.

— Принцессы не бывают ведьмами.

— Вот и отлично. Ваше высочество, — Алая Шельма изобразила короткий поклон в сторону Линдры, слишком вычурный, чтоб быть искренним, — Ради вашей безопасности, соблаговолите проследовать в свою каюту и оставайтесь там вплоть до… дальнейших распоряжений.

Словно подыгрывая ей, лже-ихтиолог изобразила надменный царственный кивок. Ее глаза вновь напоминали пару схваченный ледяной коркой иллюминаторов.

— Охотно, мисс пиратесса. Приятно знать, сколь сильно вы дорожите моей безопасностью.

— Я дорожу чистотой корабля, — пробормотала Алая Шельма, отворачиваясь, — Отмывать палубу от голубой крови будет не самой простой задачей…

— Уместно ли это было, прелестная капитанесса? — осведомился «Малефакс», когда принцесса скрылась в темноте, — Смею напомнить, у нас на борту всего лишь семеро человек, способных держать оружие. В самом скором времени нам может пригодиться каждая пара рук.

Но Алая Шельма даже не поморщилась.

— Судя по тому, что ты рассказываешь, нас ждет настоящий бой. И я не намерена от него увиливать.

— Похвальное желание, — в голосе «Малефакса» не слышалось энтузиазма, — Ситуация и верно ухудшается в геометрической прогрессии.

— Что на нижних палубах?

— Об этом можете расспросить Тренча. Если не ошибаюсь, он как раз поднимается к вам.

«Малефакс» не ошибся. Когда спустя минуту по трапу на верхнюю палубу, то и дело спотыкаясь, выбрался Тренч, Корди лишь горестно вздохнула.

Бортинженер «Воблы» выглядел так, словно побывал в когтях у чудовища. Его брезентовый плащ местами висел клочьями, местами был опален, и совершенно потерял первоначальный цвет. Да и его хозяин выглядел не лучше. Тренч пошатывался, точно провел всю ночь в «Прокрастинирующем судаке» и теперь не совсем уверенно переставлял ноги. Разряженные пистолеты выпали из его рук, как только он поднялся на палубу. Он и сам свалился бы с ног, если бы Алая Шельма не поспешила придержать его за плечо.

— Воды, — только и смог сказать он, обводя их неузнающим взглядом.

Корди бросилась за водой, оставив капитанессу оттаскивать бортинженера к канатным бухтам. Лишь рухнув на них и несколько раз глубоко вздохнув, Тренч смог толком заговорить.

— Отдали жилую палубу, — прохрипел он, ожесточенно потирая лицо, — Габерон говорит, гандек удержим самое большее полчаса. Потом все.

От этого «все», произнесенного буднично и невыразительно Шму ощутила удушливую тяжесть, словно кто-то водрузил ей на грудь тяжеленный, заполненный водой, бочонок галлонов на двести.

— Пытались строить баррикады, но без толку, — Тренч говорил монотонно, глядя в пустоту, как контуженный, — Пытались стрелять картечью… Их ничего не берет. Лезут снизу, как проклятые… Даже не знал, что на свете такие страшилы есть. У одного десяток глаз, и все желтые, светятся в темноте… Другой — одни когти… Дядюшка Крунч их сотнями давит, а вместо них все новые и новые…

Шму едва не сиганула вверх по мачте, когда на верхней палубе раздался голос Габерона, уставший, но все еще вполне звучный. Лишь с опозданием она сообразила, что его транслировал по магическому лучу «Малефакс».

— Капитанесса, сэр, мы снова отступаем. Половина гандека уже не в вашей власти. А через четверть часа потеряем и то, что осталось. У меня больше нет ядер для Жульетты. Дядюшке Крунчу повредили шарниры в ноге, он еле двигается…

Шму почувствовала, как под ребрами разливается что-то липкое и холодное, точно ей за пазуху кто-то вылил целую пинту морса. Впервые на ее памяти Габерон не шутил, не посмеивался, не валял дурака. Голос был напряженным и твердым, как лезвие шпаги. Она вдруг почувствовала, как тяжело ему там, на гандеке, среди темноты, против толпы наседающих кошмаров, порожденных ее собственной трусливой душой.

Корди вернулась с флягой и немного смущенная.

— Это тебе, но…

Не слушая ее, Тренч взял флягу и, прежде чем отхлебнуть из нее, вылил добрую половину себе на голову и лицо. Корди попыталась его остановить, но не успела.

— Это я и хотела сказать, — смущенно пробормотала ведьма, — Я пыталась превратить воду в бренди, но получился луковый суп…

— Капитанесса, сэр! — голос Габерона вновь дотянулся до них с грохочущего и звенящего гандека, — Какие будут приказания?

— Сохраняйте спокойствие, господин канонир, — после того, как Линдра покинула палубу, к Алой Шельме вернулась ее грозная пиратская невозмутимость, — Сейчас мы с Корди спустимся вам на подмогу.

«Малефакс» так качественно передал смешок Габерона, что тот, казалось, готов оцарапать кожу.

— Здесь дело не в подмоге, если позволено будет заметить. Даже взвод формандской воздушной пехоты с митральезами не позволит нам продержаться больше пары часов. Вы даже не представляете, насколько здесь внизу скверно.

— Что вы имеете в виду?

— Он имеет в виду, что этот бой мы проиграли, Ринриетта, — на удивление спокойно произнес невидимый Дядюшка Крунч, — Кошмары лезут как из бездны. Не знаю, где они вмещались в Шму, но сейчас они прут настоящей ордой. На место каждого убитого становится три новых. И все уродливы, как порождения Марева. Нас теснят, Ринриетта.

Сырная Ведьма зловеще хрустнула суставами пальцев.

— Я превращу их всех в сушеный горох! Пусть только сунутся!

— Полегче, корюшка, — Габерон шутливо дернул ее за один из свисающих хвостов, — Твой запал нас уже не спасет. Капитанесса, сэр, возможно, вам придется искать другие способы спасения.

— Какие это?

— Скорее всего, нам придется покинуть корабль.

— Бросить «Воблу»? — капитанесса даже растерялась от неожиданности, — Ты сошел с ума, Габби? Бросить мой корабль?

— Это уже не твой корабль, Ринни! — канонир выругался сквозь зубы, — Это корабль Шму. Точнее, ее кошмаров. И нам надо покинуть его прежде, чем он превратится в гигантскую харибду! На вашем месте я бы начал готовить шлюпки.

— «Малефакс»!

— Габерон прав, — бесстрастно заметил гомункул, — Процесс становится неуправляемым. Мы летим на огромной магической бомбе. Что бы ни заставило «Воблу» генерировать кошмары всеми своими магическими контурами, оно все еще здесь.

— Оно? — непонимающе спросила капитанесса.

— В сущности, Корди была не так уж неправа, когда говорила про отраву. «Вобла» по какой-то причине отравлена Маревом или чем-то, что содержит в себе его концентрированные чары. И, подобно отравленному человеку, сейчас она находится в жесточайшем бреду.

— И ты ничего не можешь с этим поделать?

— Я… — гомункул на миг запнулся, — Возможно, если бы мы не были столь стеснены временем и обстоятельствами…

— Короче! — приказала капитанесса.

— Возможно, я смог бы локализировать источник враждебных чар. Определить его местонахождение.

— Ты же говорил, что ничего не видишь в этом хаосе!

— Так и есть, — сдержанно заметил «Малефакс», — Найти его не проще, чем разглядеть одинокую искру в вихре сотен фейерверков. Но, кажется, я могу предложить иной способ.

— Какой?

— Непросто объяснить. Возможно, только Корди и поймет… Впрочем, неважно. Если продолжить аналогию с тяжело больным человеком, я собираюсь тщательно изучить иммунную систему «Воблы».

— Не забывай, я изучала право, а не медицину.

— Иммунная система пытается оградить человека от источника инфекции. В нашем случае источник инфекции — те самые чары Марева, которые исподволь отравляют корабль. Я могу изучить тонкие колебания магических полей, чтоб установить источник возмущения. Но на это потребуется время, работа необычайно сложна и кропотлива.

— Так приступай! — приказала капитанесса, — Немедленно!

— Приступил еще два часа назад, — «Малефакс» цокнул языком, отчего у всех загудели барабанные перепонки, — Но не могу сказать, сколько еще потребуется времени.

— Ищи на нижних палубах! Мы знаем, что кошмары прут оттуда!

— У «Воблы» слишком много палуб, многие из которых даже в лучшие времена были устроены весьма… сумбурно. Но я прилагаю все силы.

— Проверь жилую палубу! — выкрикнула Корди, — Акула появилась именно там!

— Проверю, юная ведьма. Как и все прочие отсеки, фут за футом. Возможно, мне хватит одного часа. Или двух. Или…

— Ринни, — голос Габерона звучал так, словно канонир преодолел бегом всю баркентину, от носа до хвоста, — Ты же понимаешь, что у нас может не быть этого часа? Готовь шлюпки!

Все посмотрели на капитанессу. На ее щеках появился румянец. Но не слабый румянец больного, который неизменно возникал с появлением Линдры Драммонд, другой, больше похожий на багровеющее в предвестии зарождающейся бури небо.

— Мы не покинем корабль, — твердо сказала она, поправляя треуголку, — Пусть даже все кошмары Шму явятся, чтоб его захватить. Корди, будь добра открыть арсенал. Мы покажем Мареву, как пираты справляются со своими страхами!

Корди широко улыбнулась и отсалютовала ей свободной рукой.

— Так точно! Наконец наша капитанесса вернулась!

Эта ночь показалась Шму самой длинной, словно сотканной из сотен обычных ночей. Она все тянулась и тянулась, но никак не кончалась, и небо на востоке светлело мучительно медленно, разливая по небосводу не алое свечение, а болезненную серость.

— Почти как на «Барракуде», — выдохнул Тренч, бросив взгляд на горизонт, — Та ночь нам тоже казалась бесконечной. Но тогда у нас не было шлюпок.

Шлюпки были подготовлены и висели на шлюп-балках, но никто из Паточной Банды даже не глядел в их сторону — сейчас они были так же далеко, как рассвет.

— Веселая была ночка, — подтвердил Габерон, — Мне кажется, Марево здорово похоже на ревнивую дамочку. Не смогла сцапать нас там, так вознамерилась прикончить на высоте в пять тысяч футов. Вот уж верно ирония Розы…

Говорил он с трудом, но все еще сохранил способность улыбаться, при том, что сам выглядел хуже многих покойников — одна рука бессильно висела на повязке, рубаха превосходного формандского льна превратилась в грязную тряпку, лицо почернело от порохового дыма. Но мало кто на верхней палубе мог похвастаться тем, что выглядит лучше него.

Корди заметно хромала, один глаз заплыл фиолетовым синяком, побывавшая в акульих зубах шляпа давно превратилась в обрывки. Внутренности Дядюшки Крунча скрипели и гудели так, точно там погнулись все шестерни, даже удерживать равновесие было для него почти непосильной задачей, а наделенные огромной силой лапы беспомощно скребли палубу. Не лучше выглядела и капитанесса. Разбитые губы вспухли, поперек лица тянулось несколько багровеющих ссадин, кроме того, ее алый мундир лишился одного рукава и доброй половины пуговиц.

Но оружия не сложил никто. Всякий раз, когда порождения кошмаров перли по трапу, намереваясь затопить верхнюю палубу, Алая Шельма отдавала приказ — палубу «Воблы» укутывало густыми серыми вуалями пороховых разрывов, и их встречал плотный залп картечи.

Шму наблюдала за этим с фок-мачты, надежно укрывшись среди парусов. Она ничего не могла с собой поделать. Всякий раз, когда она видела, хотя бы и краем глаза, очередную страшную тварь, рожденную пугающей силой «Воблы» и ее собственными ночными кошмарами, зубы смерзались друг с другом, а все суставы в теле каменели, заставляя ее изо всех сил прижиматься к твердому дереву рангоута.

Твари перли с нижних палуб почти сплошным потоком, не прошло и нескольких минут, как слизь из их разорванных картечью тел превратила трап в одну сплошную склизкую массу, в которой почти не угадывалось ступеней. Но это их не останавливало. Они лезли вперед, упорно, как лосось на нерест, в самоубийственном безоглядном порыве, не имеющим ничего общего с инстинктом самосохранения. Кажется, они не испытывали ни страха, ни боли, одну лишь только ослепляющую ярость, заставляющую их испускать отрывистые вопли и молотить вокруг себя страшными конечностями, в которых иногда угадывались щупальца или плавники, а иногда не угадывалось вообще ничего.

Шму не могла себя заставить смотреть вниз, но иногда, набравшись смелости, она приоткрывала глаза и видела такое, что ее скручивало от ужаса и отвращения.

Огромную, с шестидесятигаллоный бочонок, тварь, раздувшуюся, как бородавка, которая карабкалась по трапу, цепляясь за ступени тысячами колючих ложноножек. Абордажная сабля в руках капитанессы рассекла ее на две части почти без сопротивления, но даже рассеченная, она еще долго визжала в луже собственного ихора, тщетно пытаясь добраться до обороняющихся.

Что-то жесткое, твердое, похожее на выбравшийся из земли колючий корень, двигающийся хищно и отрывисто, норовящий впиться кому-то в глотку, совершенно слепой, но отчаянно скрежещущий. Дядюшка Крунч смял его своей лапой до треска, превратив в клубок изломанных отростков.

Еще одна тварь походила на пучок сросшихся змей, ощерившийся в разные стороны жутких пастей, напоминающих цветочные бутоны. Ей почти удалось цапнуть за лодыжку Корди, но подоспевший Габерон всадил в порождение Марева пулю — и то скатилось на нижние палубы, не прекращая рычать.

Когда рассветные лучи осветили наконец «Воблу», никто не нашел силы обрадоваться. Пираты были измотаны так, что едва удерживали выход на верхнюю палубу. Шму, хоть и прижималась к мачте, зажмурившись, чувствовала это — интервалы между залпами становились все больше, а урон от них все слабее — капитанесса приказала экономить порох.

— Еще немного!.. — голос «Малефакса» скрежетал от напряжения, как канат, едва выдерживающий огромный вес, — Я почти нащупал источник…

Тренч лишь мотнул головой. После нескольких часов ожесточенного боя на палубах баркентины он был оглушен настолько, что едва понимал смысл слов. Но Габерон нашел силы усмехнуться:

— Что толку? Мы теряем фут за футом. Даже если мы найдем источник сверны на нижних палубах, добраться до него не удастся никому из присутствующих.

Капитанесса упрямо закусила губу. Сабля в ее руке ни секунды не оставалась в неподвижности. Она беззвучно падала и поднималась, разбрызгивая по палубе липкую жижу, заменявшую порождениям кошмара кровь. От изящной фехтовальной позы не осталось и следа, теперь она рубила кровожадных созданий тяжело, с натугой, точно уставший дровосек топором. Время от времени Корди подавала ей заряженный мушкет — и над палубой вновь стелился густой пороховой дым.

— Еще полчаса, — отрывисто сказала она, — У нас есть порох. Пусть только «Малефакс» скажем нам, где. Мы сможем взорвать эту дрянь или…

С нижней палубы вырвалась очередная одна тварь, на длинных, как у кузнечика, ногах, покрытая местами чешуей, местами рыжей шерстью, скалящая в жуткой ухмылке тысячи игловидных прозрачных зубов. Прежде чем капитанесса успела прикрыться саблей, тварей молниеносно прыгнула, ударив ее в грудь и отшвырнув к борту. Корди вскрикнула и торопливо махнула рукой. Несколько ног твари бессильно повисли, обратившись перьями зеленого лука, но это не помешало ей впиться зубами в полу капитанского мундира, оторвав ее подчистую и едва не прихватив руку Алой Шельмы. Тренч изо всех сил саданул кошмарное отродье прикладом мушкета, но то оказалось на редкость живучим и погибло лишь после того, как Габерон, выругавшись, раздавил ее сапогом.

— Извини, Ринни, — Корди помогла капитанессе подняться, — Мои чары совсем ослабели. Будь здесь Мистер Хнумр, от меня было бы больше проку.

Мистер Хнумр лежал неподалеку на ящике, но выглядел так жалко, что ведьма старалась лишний раз не смотреть в его сторону, иначе не сдержала бы слез. «Черный ведьминский кот» умирал. Его тело, покрытое всклокоченным мехом, дрожало, истончившиеся лапы судорожно вцепились в края ящика, в клокочущей пасти дергался маленький розовый язык. Глаза хоть и были открыты, но покрылись непрозрачной матовой пленкой и, кажется, не видели ничего из происходящего.

Алой Шельме удалось подняться на ноги после удара, но больше из упрямства — сил в ее теле оставалось недостаточно даже для того, чтоб держаться на ногах, ей пришлось схватиться за свисающий канат. На щеках не осталось ни кровинки, они были бледны, как свет зарождавшегося дня. Алая Шельма достала пороховницу и попыталась перезарядить тромблон, уронив при этом шомпол и пыж. Пальцы почти не слушались ее. Но она справилась — и снесла голову какой-то тощей верещащей твари, карабкавшейся по снастям и пытавшейся задушить Габерона.

— Дед был бы доволен, — прошептала она, моргая от едкого порохового дыма, — Может, из меня не получилось настоящего пирата, но последний бой мы дали на славу…

— Нас все равно запомнят как Паточную Банду! — зло прогудел Дядюшка Крунч, — Потому что рассказать об этом бое будет уже некому!

Его кулаки грохотали без остановки, расшибая в лепешку неосторожно сунувшихся тварей, разрывая их на части или вышвыривая за борт, но даже Шму видела, что старый абордажный голем выдохся. Удары все чаще ложились мимо цели, а шарнирные сочленения при каждом движении так скрежетали, словно лишь тонкие магические чары сдерживали их воедино. На глазах у Шму узкая змееподобная тварь, наделенная ужасной силой, проскочила под тяжелым стальным кулаком и впилась ему в ногу, да так, что едва не оторвала ее от тела. Внутри Дядюшки Крунча задребезжали торсионы, что-то оглушительно лязгнуло — и механический великан едва не рухнул. Каким-то чудом он смог удержать равновесие и даже разорвать нападающую тварь на части, но силы стали стремительно его покидать — теперь он сражался лишь одной рукой, привалившись к борту.

Алая Шельма попыталась выстрелить еще раз, но не успела — удар покрытого жестким волосом щупальца выбил оружие из ее руки. Хладнокровно пронзив его обладателя саблей, она, шатаясь, выпрямилась и прокричала:

— Внимание, экипаж! Отступаем к шлюпкам! Всем покинуть корабль!

За визгом кошмарных тварей, рвущихся с нижних палуб, ее сложно было расслышать, но они расслышали. И с облегчением сделали первый шаг в сторону бака, к снаряженным и стоящим наготове шлюпкам. Шму едва не ринулась первой, перепрыгивая с мачты на мачту — страх гнал ее вперед сильнее, чем буря гонит парящее в небосводе перо.

— Десять секунд! — взмолился «Малефакс», — Я уже нащупал! Это нижняя палуба. Это…

Габерон рыкнул, то ли от боли, то ли от отчаяния.

— Ты смеешься?

— Поздно, — капитанесса перехватила саблю левой рукой, чтоб снести голову еще одному кошмару, похожему на пупырчатого бледного моллюска — Слишком поздно, «Малефакс». Нам туда не добраться. Весь гандек кишит ими. А ниже еще хуже.

— Бомба? — неуверенно предположила Корди. Она пятилась к баку вместе со всеми, орудуя разряженным мушкетом, как палкой, — Мы могли бы…

— Не неси ерунды, корюшка. У нас осталось четверть картуза пороха. Этим не взорвать и дряхлого судака.

— Всем к шлюпкам! — приказала капитанесса, — Я иду последней. И буду вам благодарна, господин канонир, если вы составите мне компанию. Одна я не дотащу Дядюшку Крунча.

— Уходи, Ринриетта! — громыхнул голем, — Не смей задерживаться!

— И оставить тебя на поживу кошмарам? Нет уж!

Дядюшка Крунч бессильно махнул лапой.

— Меня вы не вытянете. Живо по шлюпкам!

— Мой дед тебя не бросил, — капитанесса упрямо вздернула расцарапанный, покрытый кровью и пороховой гарью подбородок, — Не собираюсь бросать и я.

— Твой дед!.. — Дядюшка Крунч вдруг рассмеялся жутким лязгающим смехом, похожим на звон расколотого колокола, — Да что ты вообще знаешь о своем деде? Даже я про него ничего не знаю! А ну убирайся с корабля, девчонка!

Не успеют, поняла Шму.

На мгновенье Шму увидела, как это будет.

Как упадет пронзенный костяными пиками Тренч. Как тонко вскрикнет Корди — девчонка в огромной ведьминской шляпе, до последнего не выпустившая из рук мушкет. Как зашатается и осядет на палубу Алая Шельма, с чьего лица до последнего не сойдет презрительная пиратская улыбка…

Шму замотала головой, чтоб не видеть этого. Еще один кошмар, наваждение, один из бесчисленных страхов, укоренившихся в ее изломанной, искореженной чарами Сестер душе. Но она видела. Как кричит смертельно раненный Габерон, тщетно пытаясь прийти капитанессе на помощь. Как Дядюшку Крунча разрывают на части огромные щупальца, усеивая палубу тяжелыми осколками брони…

Шму взмолилась Пустоте, чтоб та прикрыла страшные образы. Но Пустоты больше не было.

Шму растерялась. Страх все еще стискивал ее, норовя переломать ставшие тонкими и хрупкими кости, но теперь его хватка почему-то не казалась убийственной. Словно он добивался от нее чего-то. Чего? Ей отчего-то вспомнился ледяной блеск чужих глаз. Глаз человека, который тоже боялся всю жизнь — привык бояться.

«Иногда смелость нужна не для того, чтоб победить страх, — сказала Линдра Драммонд, — Иногда смелость нужна для того, чтоб научиться с ним жить».

Шму зажмурилась на мгновенье, чтоб это понять. А когда открыла глаза, все уже стало понятным, словно очищенным самой Пустотой до кристально-прозрачного состояния. Шму едва не рассмеялась от облегчения, так все оказалось просто.

И выпустила рею из рук.

На палубу она упала беззвучно и мягко, как дождевая капля падает на расстеленную парусину.

Пустота больше не направляла ее, но в этом и не было нужды, тело двигалось легко-легко, почти не чувствуя сопротивления воздуха. Шму бросила быстрый взгляд вокруг. Целый выводок крошечных тварей с огромными жвалами повалил Габерона и пытался разорвать его на части. Корди беспомощно отступала под натиском хищно щелкающей членистоногой синкариды[136] размером с половину ее самой. Алая Шельма ожесточенно рубила саблей что-то бесформенное, напоминающее морщинистую каракатицу, с торчащими во все стороны глазами…

Шму мягко подняла с палубы первое, что попалось — короткую шпагу с узким, но удивительно тяжелым клинком. Твари двигались медленно, так медленно, точно спали на ходу, попадать по ним шпагой оказалось не труднее, чем шлепать веточкой по висящим на ветвях спелым плодам — занятие, несложное даже для девятилетней девочки.

Синкерида, почти вонзившая зубы в ногу Корди, мгновенно оказалась рассечена надвое и рухнула обратно на нижнюю палубу. Облепившая капитанессу каракатица попыталась удрать, но недостаточно проворно, и в следующий миг, зацепленная шпагой, уже шлепнулась за борт. Мелкие твари, успевшие окончательно разорвать на Габероне рубаху, напрасно надеялись на свои панцири, лезвие шпаги вскрывало их один за другим, точно банки с консервированным студнем.

Какая-то проворная тварь рванула Шму за рукав, заставив на миг потерять равновесие. Шму мгновенно разделалась с ней, а затем, повинуясь внезапному наитию, сама рванула за край ткани, стаскивая ее с себя, как угорь стаскивает старую шкуру. Под ветхой и грубой тканью робы обнаружился ее истинный покров — угольно-черный, матовый, состоящий из крошечных чешуек и перетянутый ремнями. На этом облачении из кожи черного ската не было ни украшений, ни знаков отличия — униформе убийцы не нужны детали. Шму рефлекторно провела рукой по чешуйкам, словно приглаживая их. Она так долго не носила в открытую свой костюм наемного убийцы, что уже успела позабыть, как он смотрится в лунном свечении. Кожа ската наощупь казалась одновременно шероховатой и гладкой, а еще холодной, как сама ночь, при этом она каким-то образом поглощала почти весь свет, отчего казалось, что на палубе «Воблы» беззвучно движется не угловатая фигура ассассина, а фигурный вырез. Кусок Пустоты, заполнивший причудливой формы оболочку.

Шму ощутила сладкий привкус упоения. Наконец, после стольких месяцев, она вновь делала то, что хотела от нее Пустота. Делала стремительно, резко и грациозно, что даже ветра, казалось, протекают сквозь ее тело, а не рассекаются им, отчего единственным звуком, сопровождающим развернувшийся жуткий спекталь было лишь негромкое гудение воздуха.

В этот раз потайные карманы ее костюма были пусты — ни отточенных лезвий, ни ядовитых шипов — но это нимало не мешало Шму. Ее тело было достаточно смертоносным инструментом само по себе, и сейчас она просто позволила ему работать, не задумываясь о последствиях, вклинившись в армию кошмаров подобно исполинской косе, оставляя за собой лишь изувеченные тела и залитую ихором палубу. На миг она стала почти счастлива.

Твари взвыли от неожиданности, рефлекторно подавшись назад, но очень быстро разобрались, что происходит и откуда явился новый противник. В сторону Шму повернулись зубастые пасти, изогнутые когти, извивающиеся стрекательные жала, скорпионьи хвосты и еще сотни и тысячи самых разнообразных в своей отвратительной эффективности орудий убийства. Каждое ее движение несло смерть и опустошение в их рядах, но даже их зачаточного рассудка было достаточно, для того чтоб понять — это всего лишь человек, и он один. А значит, рано или поздно слабая человеческая плоть окажется уязвима, и тогда они…

Ожившие кошмары из чрева «Воблы» были совершенно правы в этом допущении, их ошибка лежала в другом. Они видели ее впервые. Она же знала их всю жизнь.

Шпага в руке Шму принялась вырисовывать в окружающем пространстве невидимый узор. В нем не было затейливых линий и сложных форм, ставшее полупрозрачным лезвие всегда двигалось по наикратчайшему пути. Так когда-то учила Пустота устами своих Сестер. Не должно быть сложности там, где все решит простота. Лишние шаги замедляют, лишние движения отягощают тело, лишние мысли сбивают с толку, лишние слова выбивают дыхание. Шму действовала как умела, легко шагая из стороны в сторону и позволяя шпаге чертить все новые и новые штрихи. Она не чувствовала опьянения битвы, не чувствовала усталости или гордости. Она чувствовала только страх. И этого было достаточно.

Пятнистый ломозуб[137] с жуткой, покрытой бородавками, мордой, попытался вильнуть в сторону, но Шму не дала ему такого шанса, мгновенно пронзив сквозь жабры до самого хвоста.

Закованный в хитиновый панцирь изопод[138] изготовился к атаке, растопырив членистые конечности, но не успел пройти и фута, как шпага с хрустом вошла ему в бок.

Что-то бесформенное, извивающееся, похожее на исполинскую голотурию, попыталось сдавить Шму в объятьях, но лишь изумленно зашипело, обнаружив, что лезвие рассекло его, точно старый обвисший бурдюк.

«Я боюсь, — мысленно сказала Шму самой себе, нарушая заповедь Пустоты биться в полном молчании, — Я боюсь и, наверно, всегда буду бояться. Сильные люди вроде капитанессы умеют побеждать свои страхи. Но я никогда не стану такой. Я боюсь, ужасно боюсь».

Переливающаяся завораживающе-зловещим фиолетовым пламенем медуза метнулась ей в лицо. Шму мимолетным взмахом раскроила ее, словно тряпку, и отшвырнула в сторону.

«Я боюсь ложиться спать на краю койки».

Узловатая, как корабельный канат, свима[139] ударила Шму поддых, надеясь опрокинуть на палубу, но промахнулась на какой-нибудь дюйм и не успела даже зашипеть, когда шпага разрубила ее на несколько подрагивающих частей.

«Я боюсь открывать закрытые коробки».

Непрерывно щелкая целой дюжиной несимметричных клешней, ей в ноги бросился огромный омар с человеческими глазами. Шму подпустила его поближе и несколькими точно рассчитанными взмахами отрубила все конечности.

«Я боюсь стенных шкафов».

Она рубила не задумываясь, и с каждым ударом пространство вокруг нее стремительно очищалось.

«Я боюсь, когда кто-то смотрит мне в глаза».

«Я боюсь вида больших иголок».

«Я боюсь всех подвести».

«Я боюсь показаться глупой».

«Я боюсь, что ночью за мной кто-то наблюдает».

«Я боюсь…»

Каждое слово превращалось в удар. Каждая мысль — в росчерк клинка. Ей было страшно до дрожи, до тревожного гула в ушах и пульсации фиолетовых звезд перед глазами, но теперь этот страх не высасывал из нее силы. Страх, сидевший в душе, перестал быть запертым чудовищем, норовящим проломить стены и вырваться на свободу, чудовищем, в ужасе перед которым она провела всю свою недолгую жизнь. Страх стал частью ее самой. Исконным жителем ее собственного фамильного замка, полного сквозняков и щелей.

Все закончилось так же внезапно, как и началось. Шму в очередной раз крутанулась вокруг своей оси, занося клинок, но опуститься ему так и не довелось — разить было некого. Верхняя палуба походила не столько на поле боя, сколько на лабораторию вивисектора, заваленную подергивающимися остатками экспериментов. Многие части поверженных кошмаров еще шевелились, царапая зубами доски или слепо тыча вокруг жалом, но ни одна из них уже не способна была причинить человеку вред. Сдержавшая так и не нанесенный удар рука распрямилась — и Шму с удивлением обнаружила, что лезвие шпаги погнуто и выщерблено так, словно ею целый день рубили гранитную глыбу. А еще этот ужасный едкий запах…

Подрагивающей рукой она смахнула со лба ледяной пот и только тогда поняла, что сама, не заметив, вплотную подошла к тому пределу, за которым заканчиваются даже данные Пустотой силы. Пальцы гудели, словно чугунные, а перед глазами таяли россыпи мелких звезд, верный признак того, что ее тело больше не может выдерживать подобный темп метаболизма, черпая энергию в слабой человеческой начинке.

— Недурно, — заметил Габерон, разглядывая заваленную подергивающимися телами и конечностями палубу, — Пожалуй, после этого я больше не буду избегать рыбных ресторанов Ляонина, им больше нечем меня испугать.

Перепачканной ладонью он невозмутимо пытался соорудить подобие прически из залитых кровью волос и выглядел так, словно упросил Розу Ветров на последнюю минуту задержаться до отбытия на Восьмое Небо. Но взгляд его, как и прежде, разил наповал. А одной усталой улыбки было достаточно, чтоб Шму ощутила подламывающее ноги головокружение. Черт возьми, опустошенно подумала она, в одной этой улыбке было больше сладкого яда, чем во всех порождениях ее кошмаров, с которыми пришлось разделаться за сегодня.

— Я… Извините, что я так поздно… Мне… — стоило ей остановиться, как обтягивающее матово-черное облачение из кожи ската безжалостно подчеркнуло ее болезненную худобу и подросткоую остроту фигуры, — Я хотела раньше, но…

— Ты молодец, Шму, — Корди наконец выронила разряженный мушкет и попыталась грязной пятерней оттереть въевшуюся в подбородок грязь, — Ты все сделала отлично.

Алая Шельма поправляла разорванный китель с такой невозмутимостью, словно минуту назад изучала карту ветров, а не отступала по палубе, скользя в чужой крови и таща за собой ведьму.

Шму с ужасом поняла, что они всей сейчас смотрели на нее. Вымотавшаяся Паточная Банда разглядывала ее со всех сторон и, пусть ее члены больше всего походили на случайно выживших после кораблекрушения, в этих взглядах не было ни испуга, ни отвращения. В них было… Шму съежилась, сама не понимая, отчего. В них было что-то новое. Точнее, нет, поняла она, поколебавшись. В них было что-то старое, что-то, что прежде мешала ей заметить Пустота. И что отчего-то смогла заметить лишь новая, недавно выбравшаяся на свет, Шму.

Возможно… От этой отчаянно смелой мысли ее словно обожгло изнутри колючим звездным огнем. Возможно, когда-нибудь эта новая Шму сможет посмотреть в глаза канониру — и впервые в жизни не отвести испуганно взгляд. Но думать об этом было так жутко, что Шму начала думать о чудовищах, кишащих под палубой.

Она слышала их тревожное шипение и клекот. Они никуда не делись, нижние палубы все еще были набиты ими, кошмары лишь дали им временную передышку, наткнувшись на сопротивление, которого не ожидали. Но Шму знала, что передышка эта долго не продлится. Скоро они вновь полезут наверх, и тогда уже сдержать их будет не в ее силах. А значит…

Она шагнула в сторону трюмной решетки. Даже обычной ночью та выглядела жутковато, сейчас же напоминала вход в смертельный лабиринт, выбраться из которого не поможет и Пустота. Оттуда, из темной шахты, доносился скрежет тысяч зубов и шипение миллионов жал. Там, в непроглядной бездонной яме, сосредоточились все ее страхи, заботливо выкормленные и ждущие своего часа.

— Что это ты задумала, Шму? — с беспокойством спросила Корди.

— Мне надо… вниз, — она беспомощно передернула плечами, закованными в тонкую броню из кожи ската, совсем не спасающую от чужих взглядом, — Там источник. Я должна…

Подволакивая отказавшую ногу, к ним приблизился Дядюшка Крунч — несколько сотен фунтов еще горячей, залитой чужой зловонной кровью, бронированной стали и клокочущей злости.

— Выжила из ума? Ты даже не представляешь, что творится на нижних палубах!

«Я боюсь давать волю воображению».

— Она права, — голос «Малефакса» звучал безжизненно, словно даже гомункул выдохся, отражая нападение ночных кошмаров, — Это звучит жутко, но она права, Дядюшка Крунч. Там, внизу, источник заражения. То, что отравляет «Воблу» изнутри. Если найти его и обезвредить… Не знаю, сжечь, стереть в порошок, вышвырнуть за борт…

Абордажный голем со скрежетом обвел лапой груды еще трепыхающихся чудовищных тел.

— И тогда все это исчезнет?

«Малефакс» уклончиво свистнул в порванных вантах.

— Полагаю, что да. Сложно быть в чем-то уверенным, когда имеешь дело с «Воблой». Она сродни большому и сложно устроенному организму, но инстинктом самосохранения она должна быть наделена. Если убрать источник отравления, ее естественный магический фон, полагаю, должен подавить все чудовищные всплески активности.

— Ты так говоришь, словно она…

— Разумна? — несмотря на усталость, воздух на верхней палубе на миг потеплел, признак того, что гомункул улыбнулся, — Корабли не бывают разумны. В «Вобле» не больше интеллекта, чем в пескаре. Однако она, как и все вещи в этом мире, стремится сохранить статус-кво. А значит, предложение Шму вполне разумно. Более того, это единственное, что нам остается.

— Спуститься вниз, пройти сквозь океан нечисти, найти источник заражения и хорошенько его поджарить? — Габерон оторвал от остатков рубахи какой-то лоскут и не без кокетства повязал на окровавленную голову, — Ничего не имею против. Только дайте мне минуту отдыха, две порции «Красного неона» безо льда и немного лосьона для волос…

Шму испуганно замахала рукой.

— Не надо! Я сама!

— Сама? Да тебя же растерзают как полосатика! Поверь мне, я там был, я знаю, что творится на нижних палубах.

— И вновь мне остается констатировать ее правоту, — вздохнул «Малефакс», — Взгляните на себя, господа пираты. Вы утомлены и не продержитесь внизу и минуты. Я даже сомневаюсь, что вы доберетесь до гандека, если начистоту.

— Предлагаешь послать туда девчонку? — рявкнул Дядюшка Крунч, громыхая лязгающими сочленениями доспеха, — В пасть легиону кошмаров? На верную смерть?!

— Это ее кошмары, — гомункул не пытался его перекричать, его голос, как воздух, был поддатливой и мягкой стихией, — Значит, она как никто другой знает, как с ними совладать. И она все еще Сестра Пустоты. Несмотря на то, что потеряла большую часть своей силы, все еще ассассин. У нее больше шансов чем у кого бы то ни было из вас.

— Не по душе мне такие рассуждения, — Алая Шельма скривилась, заглядывая в темный провал трюмной шахты, — То, что выплескивается на поверхность — лишь пена. Самая дрянь скопилась внизу, на нижних палубах.

— Совершенно верное наблюдение, — согласился «Малефакс», — Чем ближе к источнику заражения, тем опаснее проявления магических возмущений. Вполне возможно, там водятся чудовища, по сравнению с которыми самые кровожадные акулы покажутся не опаснее головастика.

От этих слов Шму почувствовала дурноту — внутренние органы вдруг попытались слипнуться в единое целое.

— Я не стану посылать членов Паточной Банды туда, — твердо сказала Алая Шельма, — Лучше я потеряю корабль, хотя, видит Роза Ветров, это самое страшное из того, что может произойти с капитаном.

— Я справлюсь, — Шму каким-то образом удалось протолкнуть эти два слова сквозь лязгающие зубы, — Я сама. Это ведь… Это ведь мои страхи.

— И ты собираешься спуститься по трюмной шахте? Шму неловко кивнула.

— Иначе будет… долго. Я могу не выдержать.

Дядюшка Крунч недовольно проворчал:

— Если пробиваться по трапу, даже ее сил не хватит. Но сигануть прямо в пасть тем тварям, что поджидают внизу?.. Шму, малышка, прости старого ржавого дурака, ты смелее всех нас вместе взятых.

Шму едва не всхлипнула, так предательски размягчилось и подтаяло все внутри. Пришлось сделать несколько коротких ритмичных выдохов, чтоб разогнать кровь и сосредоточиться на предстоящем.

«Я боюсь показывать чувства».

Габерон с Тренчем попытались снять ближайшую трюмную решетку, но только заскрипели зубами — приколочена та была на совесть, без инструмента не справиться. У Шму не было времени ждать. Она шагнула вперед, приподняла ногу и, прежде чем кто-то успел опомниться, одним мягким ударом расколола решетку пополам, обнажив непроглядно-темный зев трюмной шахты.

Из нутра корабля доносились отзвуки того, что творилось на нижних палубах — жуткая какофония, состоящая из звуков, которые не дано издать ни человеку, ни рыбе. Там, в вечной темноте, копошились в ожидании Шму ее худшие кошмары. Она замерла на краю шахты, сжимая в обеих руках изуродованную шпагу. Только сейчас она поняла, что бой на верхней палубе был не более чем разминкой. Там, на самом дне, ее ждала встреча с наихудшими кошмарами в их материальной форме. Возможно, с чем-то еще более могущественным, чем сама Пустота.

Корди крепко стиснула ее руку на прощанье.

— Возвращайся, Шму, — попросила она, — Мы с Мистером Хнумром будем тебя ждать.

Шму хотела ответить, но испугалась, что скажет что-нибудь не то или не так.

«Я боюсь говорить с людьми».

Поэтому в пропасть она шагнула молча.

Падение было долгим, словно она спрыгнула с летящего на высоте пяти тысяч футов корабля.

Мимо нее проносились палубы, и каждая из них напоминала отдельный круг ада, наполненный картинами столь ужасными, что Шму непременно лишилась бы чувств, если бы падение милосердно не избавляло ее от необходимости присматриваться.

Она видела палубы, залитые покачивающимся жидким огнем, почти не дающим тепла, и в этом огне дергались страшные фигуры, похожие на собранных из металлических обрезков насекомых. Она видела палубы, покрытые странной серой накипью, в которой можно было разглядеть лишь пятна ядовитого мха и рои крошечных плотоядных рыб. Палубы, в которых геометрические формы сочетались друг с другом под столь невозможными углами, порождая невероятные конструкции, что мозг отказывался воспринимать их. Палубы, ощетинившиеся стальными крючьями. Палубы-кладбища. Палубы-соты. Палубы-абстракции. При одной мысли о том, какова здесь концентрация высвобожденной магической энергии Шму ощущала ломоту в висках. «Вобла», превратившаяся в один огромный генератор невероятного, в любой момент могла стать самой большой в истории воздушного океана магической бомбой.

Шму почувствовала, что постепенно теряет рассудок. Ориентироваться в хитросплетениях магических течений оказалось сложнее, чем в самом густом тумане. Здесь, на нижних палубах, где форма и материя уже перестали подчиняться правилам, переплетаясь и порождая самые бессмысленные и безумные комбинации, даже Пустота не смогла бы послужить надежной защитой.

Но падение не могло длиться бесконечно. Шму перекатилась через голову и мгновенно выпрямилась во весь рост, держа в вытянутой руке иззубренную шпагу.

«Сюда! — захотелось крикнуть ей, — Все кошмары, все страхи, все ужасы, навалитесь гурьбой, сколько бы вас здесь ни было!»

Это было жутко. Это было похоже на погружение в самый страшный кошмар, но медленное и оттого вдвойне ужасное. Наверно, так чувствует себя рыба, которую засунули в наполненный водой котел и медленно повышают температуру.

— Эй! — тихонько сказала Шму в окружающую ее пустоту, которая уже не вполне была пустотой, — Эй…

И услышала голос «Малефакса». Тот был едва различим, то и дело скрывался за колючей полосой помех, словно добирался сюда за сотни и тысячи миль сквозь густую облачность.

— Все в порядке, кроха. Габерон передает тебе привет. Я чувствую твое присутствие на нижней палубе, хоть и очень слабое. Сегодня ты будешь моим маленьким маяком в бушующем магическом шторме. Я буду смотреть твоими глазами. И при необходимости шептать на ухо.

Его расслабленный тон ничуть не успокоил Шму.

— К-куда мне идти? — спросила она, чувствуя, как дрожит ее собственный голос.

Она спустилась в трюмную шахту около грот-мачты, значит, сейчас находится в самой середке трюма. В обе стороны, что вперед, что назад, уходил бесконечный тоннель, низкий и оттого вдвойне давящий.

— В сторону носа, — ответил «Малефакс» после краткого раздумья, — Наиболее сильные эманации идут оттуда. И ради Розы, будь осторожна. Ты сейчас в некотором смысле в глазе бури, но в любой момент можешь оказаться в центре бушующего магического циклона. Впрочем, едва ли ты сейчас оценишь сравнение…

Шму почти не слышала его. Осторожно переступая с ноги на ногу, она двинулась вперед, держа шпагу в опущенной руке. Сестре Пустоты не нужен замах для удара, к тому же она подозревала, что перед по-настоящему могущественными чарами клинок окажется бесполезен.

Шму подумала, что она сама сейчас, должно быть, похожа на крохотный корабль, который идет вперед только потому, что сжигает в топке концентрированный страх.

— Ты идешь в верном направлении, — из голоса «Малефакса» пропало напускное благодушие, — И ты очень близка к источнику скверны. Гляди в оба.

— Но ты…

— Я рядом. Собственно говоря, я сейчас смотрю твоими глазами.

Шму вздрогнула.

— Все в порядке, — подбодрил ее гомункул, — Я же говорил, ты будешь моим маяком.

— Ты… у меня в голове?

— Отчасти, — легкомысленный смешок, — Но не обращай на это внимания. Просто гляди по сторонам и не теряй времени.

Шму глядела, несмотря на то, что сейчас ей как никогда хотелось зажмуриться. Она осматривала каждую мелочь, попадающуюся ей на пути, подсознательно готовясь обрушить на нее удар шпаги. Кусок прелой мешковины, в котором еще угадываются давно высохшие остатки каких-то орехов. Арфа с обломанным рогом и безвольно висящими жилами струн. Плотницкий молоток с треснувшей рукоятью. Матросский рундук с сорванными петлями. Целая груда иссохших ковров, подернувшихся гнилостной зеленой бахромой. Снова бочонки. Неровные деревянные заготовки из красного дерева — то ли фигурки для каминной полки, то ли щахматные пешки. Мушкет непривычной системы, фитильный, похожий на скелет давно умершей рыбы. Скрутившиеся ремни из полопавшейся акульей кожи. Осколки фарфоровой плошки. Расколотый фонарь, давно покрывшийся патиной. Шму пристально вглядывалась, пытаясь определить, что из этого может быть семенем Марева. Но ничего не чувствовала.

Каждый шаг давался неимоверной ценой, и дело здесь было не в том, что все отсеки трюма были завалены старым никчемным хламом. Шму чувствовала, будто какая-то сила шепчет ей сразу в оба уха, сила, похожая на бесплотный голос гомункула, плывущий по воздуху, но не касающийся его. И хоть голос этот был тревожный, жуткий, он пробуждал внутри Шму что-то, чему постепенно отзывались ее собственные мысли, складываясь в новые, неожиданные и пугающие, формы. Шму даже не сразу поняла, что это.

Воспоминания. Они сплетались из тончайших ниток, подобно тому, как толстые корабельные канаты сплетаются из волокон. И каждый такой канат, возникший на том месте, где прежде безраздельно властвовала Пустота, приковывал ее к какому-то крошечному кусочку ее прошлого. Того прошлого, которое должно было давным-давно раствориться без остатка.

Из небытия вдруг возник остров Сестер Пустоты — голый кусок гранитной скалы, парящий где-то на недосягаемой высоте, в облаках едкого тумана. Лица послушниц — пустые, отрешенные, мертвые, словно кто-то взял губку, обмакнул в Марево, и стер с них все живое, человеческое. Шму задохнулась от ужаса и едва не рухнула на колени прямо посреди трюма.

— Не надо!

Но было поздно.

Воспоминания наваливались на нее, точно валуны, и каждое новое разбивало вдребезги весь мир. Она вспомнила изматывающие тренировки, после которых человек даже не стонет, а молча валится на соломенный матрас. Ужасную боль в пальцах, которые днями напролет учатся проламывать доски и под конец становятся твердыми, как гвозди. Постоянный голод, делающий из людей подобие слепо движущихся големов. Ведьминские зелья, которые их заставляли пить — полынно-горькие, выворачивающие наизнанку…

Их заставляли неделями сидеть в непроглядной темноте или, напротив, смотреть на солнце до тех пор, пока перед глазами не сделается черно. Часами балансировать на краю пропасти и изводить друг друга в коротких безжалостных поединках. Охотиться на скатов-шипохвостов с голыми руками и есть сырые водоросли…

Они ломались. Сперва Пустота завладевала их глазами — взгляд делался бесцветным, прозрачным, устремленным в никуда. Потом Пустота пожирала их помыслы и воспоминания. В какой-то миг становилось легче — измочаленное постоянными нагрузками и избиениями тело переставало дрожать в ознобе, по ночам слезы переставали течь из глаз — и Шму забывалась тревожным, похожим на падение в бездну, сном.

Тяжелее всего поначалу было засыпать. Камни безжалостно давили сквозь тонкую подстилку из высушенных водорослей, измученное тело немилосердно стонало, желудок подводило от голода, а страх и отчаянье грызли изнутри как остервеневшие пираньи. Плакать было запрещено, за этим следовало наказание, и Шму, лежа в темноте, беззвучно хныкала, уткнувшись лицом в жесткие вечно влажные водоросли. Здесь, среди людей с ничего не выражающими глазами и движениями, похожими на резкие механические движения часовых фигур, она чувствовала себя подвешенной в пустоте. Чтоб не было так мучительно вспоминать, она каждый раз, после молитвы Розе, вспоминала то, что оставила в своей предыдущей жизни. Фамильный остров фон Шмайлензингеров, старый, бесформенный и осыпающийся с каждым годом. Замок с его огромными неуклюжими фронтонами, гулкими коридорами и пустыми залами. И золотых рыбок, смешно хлопающих ртами…

Однажды она не подумала перед сном о доме и золотых рыбках — сил не оставалось даже на это. В тот день внутри нее поселилась Пустота — маленький кусочек Пустоты. С каждым днем он разрастался, прикрывая собой дурные мысли, боль и страхи, одновременно скрадывая и четкость воспоминаний.

Фамильный остров фон Шмайлензингеров отдалялся все дальше и дальше, прикрываясь густыми облаками, пока не стал туманным образом, похожим на кем-то рассказанную историю или зыбкое сновидение… К тому моменту это уже не казалось ей важным. Пустота открыла ей куда более важные вещи.

Вспомнилось еще что-то, затаенное, стылое, отчего-то вызывающее тягучее отвращение. Шму вдруг как наяву увидела лицо Старшей Сестры. Никто не знал, сколько Старшей Сестре лет, никого это и не интересовало. Когда твоя жизнь посвящена Пустоте и наполнена ею, любопытство растворяется без следа. Ее лицо походило на рыбье: бледное, пустое, покрытое, казалось, не кожей, а мельчайшей чешуей, и глаза тоже были рыбьи — невыразительные, почти прозрачные, с ровной черной точкой по центру.

— Сестра, — сказала она Шму, глядя сквозь нее, — Сегодня Пустота даст тебе шанс проявить себя.

Шму выжидающе молчала. Пустота учила не сотрясать понапрасну воздуха.

— Сегодня тебе доверено очень важное задание, — губы Старшей Сестры смыкались и размыкались равномерно, как створки моллюска, — И я знаю, что ты выполнишь его надлежащим образом. Взгляни на дагерротип. Тебе знаком этот корабль?

— Нет, Сестра.

— Он называется «Вобла». Этой ночью ты высадишься на него. Сестры уже подготовили тебе обученного веслоноса[140]. Ты подойдешь к кораблю в облаках и попадешь на палубу. Команда малочисленна, но ты должна быть готова устранить всякого, кто увидит тебя или вознамерится помешать.

Шму молча кивнула. Пустота внутри нее знала, как поступать с теми, кто вознамерится помешать.

— Твоя цель — капитан этого корабля. Она женщина.

Пустота на миг смутилась — женщина?.. Но это был только миг.

— Ее называют Алой Шельмой, вот изображение.

— Должна ли я убить ее?

Холодный взгляд Старшей Сестры был непроницаем.

— Только после того, как выполнишь свою основную задачу. Ты должна любым путем выведать у нее, где находится одна вещь. Одна очень примечательная вещь, которая нужна Пустоте — и нам. Можешь использовать пытки, если это необходимо. Или любые другие меры. Ты должна узнать местоположение.

— Что мне надо искать? — равнодушно спросила Шму.

…и вскрикнула, обнаружив, что едва не врезалась в крупную преграду поперек нижней палубы.

Выныривать из мира воспоминаний оказалось тяжелее, чем со дна самой глубокой бездны. Дыхание клокотало в груди, пальцы скрючились, даже шпагу где-то потеряла… Шму беспомощно съежилась, словно ожидая удара. Она вспомнила, как она оказалась на «Вобле». И вспомнила, зачем. И уже почти вспомнила самое главное, укрывшееся за крохотным разрывом в памяти, когда чей-то голос вдруг прошелестел над самым ухом:

— Шму! Это она!

— Что? — она слабо тряхнула головой, пытаясь понять, где находится.

Трюм вокруг нее уже не казался освещенным неведомым светом. Он показался ей древним мрачным чертогом, уставленным незнакомыми предметами и леденяще страшным. От тесноты и затхлости перехватывало дыхание. Скрип под ногами вызывал панику. Шму показалось, что вокруг нее что-то сгущается. Что-то тяжелое, давящее, злое. Что-то, вырвавшееся из ледяных глубин ее кошмаров.

— Это он! — «Малефакс» едва не срывался на крик, — Это источник разложения! Прямо перед тобой!

Шму уставилась перед собой.

— Но это… Это бочки.

— Какие бочки? Что ты видишь?

— Бочки с осетровой икрой. Которые мы грузили три дня назад. Икра апперов.

Гомункул взвыл.

— Но икра не может быть пропитана Маревом! И потом, я же чувствовал, когда их спускали в трюм. В бочках нет магии!

Она обошла их, ощупывая рукой каждую доску. В этом не было необходимости, все доски были подогнаны одна к одной, первосортный рутенийский дуб, но ей надо было отвлечь себя от страха. Здесь, на нижней палубе, происходило что-то плохое, она чувствовала это, словно самые страшные ее кошмары спрятались в щели, нарочно не высовываясь прежде времени. Они заманивали ее в ловушку. Открыли путь. С любопытством рассматривали, смаковали…

Обходя одну из бочек, Шму споткнулась и больно ударилась об нее коленом. Даже слезы на глазах выступили. Неумеха! Неуклюжая, как камбала, с памятью или без… Шму машинально опустила взгляд вниз, чтоб посмотреть, за что она зацепилась, и застыла.

Возле днища одной из бочек была проломлена дыра размером с кулак. Света в трюме все еще было достаточно, чтоб рассмотреть детали, по крайней мере, Шму разглядела крохотные черные икринки. Досадно, пронеслась легковесная мысль, Тренч все-таки ошибся, расколотили одну из бочек, капитанесса будет в ярости… Только потом она заметила, что масса икры не совсем однородна. Из месива черных икринок проглядывали красно-коричневые кусочки, похожие на мелко измельченные листья. Шму наклонилась, чтоб рассмотреть получше, и испуганно замерла.

Икры из бочки вытекло совсем немного, и неудивительно — в бочке, судя по всему, ее почти не было, только у самого края. Все остальное пространство было забито сухой красно-коричневой массой, распространяющий сладковатый запах, одновременно мягкий и тошнотворный. Что это? Неужели кто-то набил бочку мелко порубленными листьями, присыпав сверху осетровой икрой класса «люкс»? Бесчестная выходка. Отец бы нипочем не спустил такого…

Она совсем забыла, что «Малефакс» смотрит на мир ее глазами.

— Ближе, — потребовал он едва слышно, — Разомни в пальцах. Понюхай. Драная Роза! Проверь в остальных бочках!

Шму заколебалась, не зная, как это сделать. Бочки заколачивали на совесть, днища были вбиты намертво. Наконец она коротко выдохнула и рубанула бочку по гладкому боку ребром ладони. Сквозь хруст дерева послышался мягкий шелест. Бочка опрокинулась, разваливаясь на две половины, ее содержимое хлынуло на палубу и Шму пришлось зажать нос — запах от него был чересчур силен. И это был не запах осетровой икры. Ее здесь оказалось едва ли несколько фунтов, зато все остальное пространство было забито все теми же мелко нарезанными красно-коричневыми листьями.

— Паршиво дело, — прошептал «Малефакс». Его голос был почти неслышим, — Я и не догадывался, что настолько паршиво.

— Что это? — осекающимся голосом спросила Шму. В сладковатом запахе ей мерещилось что-то зловещее.

— Фукус. И нет, это не листья. Это водоросль. В Рутэнии его зовут «царь-водоросль», в Готланде — «воздушный виноград», в Чжунхуа…

— Водоросль? — Шму медленно растерла между пальцев комок сухой стружки. Она все еще не могла понять, — Но…

— Апперы не лгут, апперы выше лжи… — «Малефакс» устало рассмеялся, — Какая ирония.

— Эти водоросли… Зачем они?

— Это фукус. Он растет в верхних слоях Марева, с вызреванием концентрируя в себе его разъедающие чары. Это отрава, но отрава, дающая опьяняющие грезы. Она дешевле опиума, но при этом и сознание разрушает тысячекратно быстрее. Фукус запрещен на всех островах Унии. Торговцев фукусом отправляют на виселицу. Вот, значит, чем промышляют небожители, на которых мы смотрим снизу вверх. Контрабандой фукуса под видом икры. Жаль, ты сейчас не видишь, какую гримасу состроила наша прелестная капитанесса, это многого стоит. А уж какими словами она поминает господина Зебастьяна Урко…

Шму вспомнила курильщиков из Порт-Адамса, точнее, их безжизненные, досуха высосанные оболочки.

Воздух в трюме становился все гуще и гуще, в нем замелькали крохотные частицы пепла, словно корпус корабля медленно обугливался, не излучая ни тепла, ни дыма. Шму ощутила, как под ребрами скребется ужас. Что-то страшное готовилось вырваться на волю. В реальный мир — из ее собственного мира затаенных ночных кошмаров.

— …му! Шму! — голос гомункула на миг вырвал ее из панического оцепенения, но звучал он едва слышно и постоянно прерывался, теряя отдельные слова, — Ты… шь… меня? Связь все хуже с каждой… минутой… Надо уничтожить водоросли. Во что бы то… уничтожить… пока мы…

Все было слишком просто. С самого начала — слишком просто. Шму хлопнула бы себя по лбу, если бы руки не примерзли друг к другу от ужаса перед сгущающимся кошмаром. Ей уже не требовалось объяснение гомункула.

Вот откуда взялись тлетворные чары Марева, отравившие корабль. Они прятались в водорослях, укрытых в бочках с икрой. Экранированные деревом, эти чары на какое-то время были скованны, время вполне достаточное, чтоб достичь Каллеопы.

Шму стиснула зубы. Достаточное — если бы Паточная Банда не повредила одну бочку при погрузке. Клетка оказалась повреждена. Невидимое чудовище обрело свободу.

Лишенные сдерживающего кокона, чары Марева потекли наружу ручьем, поначалу слишком тонким, чтоб его мог заметить бдительный «Малефакс». Будь «Вобла» обычной баркентиной, это не привело бы к роковым последствиям, разве что ухудшилось бы управление да снизилась высота. Но «Вобла» не была обычной баркентиной. Для корабля с хаотично устроенным магическим полем порция отравы из Марева стала смертоносным ядом, заразившим его изнутри.

На нижней палубе что-то происходило.

Вслед за крохотными пылинками, взмывавшими в воздух, поднялись и более крупные. Пшеничные зерна, клочья шерсти, деревянные опилки, даже обрубки гвоздей — все это медленно стягивалось в трюмный проход, образуя густое облако с рваными краями. Оно притягивало взгляд Шму и росло на глазах.

— «Малефакс»! — ее голос был похож на писк.

Гомункул не ответил. По трюму пронесся, отражаясь от стен, чей-то сдавленный рык, похожий на смех. Было это наваждением или реальностью. Шму пятилась к бочкам, отчаянно желая врасти в дерево.

Что говорил «Малефакс» перед тем, как пропал? Нужно уничтожить водоросли. Все правильно. Они — тот яд, из-за которого «Вобла» превратилась в один огромный ночной кошмар, летящий в небесах под парусами. Уничтожить… Но как уничтожить десять тонн сухого ядовитого зелья?

Сжечь! Мысль блеснула и погасла, точно яркая нить молнии в непроглядных облаках. Только самоубийца может устроить пожар на корабле. Кроме того, даже если она решится на это и отыщет где-то огниво, огромное облако высвобожденного дыма наверняка погубит корабль вернее, чем взрыв магического котла. «Вобла» попросту не сможет впитать в себя столько яда…

Все новые и новые предметы стягивались невидимой силой в центр трюма. Обломки стульев теперь парили вместе с черепками разбитой посуды, обрывки канатов переплетались с грязной ветошью и бумажными обрезками. Это уже не было облаком, от которого можно было отмахнуться. Это было огромной массой, парящей в воздухе, массой, внутри которой закручивались какие-то свои течения и от которой Шму пробирало морозом до самых костей — точно кто-то воткнул в нее разом сотни ледяных иголочек из чистого серебра.

Выбросить всю отраву за борт!.. Отличная мысль, горько сказала она сама себе, вот только в трюме «Воблы» нет люков. И даже если мне удастся подать канат через трюмную шахту наверх… Мысль была нелепа и смешна. Сколько времени уйдет у экипажа, едва держащегося на ногах, чтоб поднять на верхнюю палубу десять тонн сушеных водорослей? Много. Куда больше, чем потребуется заточенному в недрах корабля кошмару, чтоб сожрать ее саму с потрохами.

«Держись, Шму, — попросила она саму себя, чувствуя, как подгибаются колени, — Это твой собственный страх. Ты можешь жить с ним. Ты…»

Обломки досок, инструменты, ореховая скорлупа, рыболовные сети, обрывки одежды и снастей, консервные банки, старые орудийные банники, истлевшие платки, бечевки, крышки от бочек — все это кружилось над палубой по какой-то сложной, глазом не угадываемой схеме, превращаясь во что-то огромное, пугающее и бесконечно чуждое человеческой природе. Буйство самого Марева, отлитое в материальную форму. Живой вызов всем существующим законам и принципам…

Шму слишком поздно поняла, какова цель последней трансформации. А когда поняла, оказалось поздно. Из серой пыли, деревянных обломков и сора сложилась человеческая голова. Старая подгнившая мешковина стала волосами, прекрасно передав оттенок благородной седины. Осколки иллюминатора, сложившись подобно мозаике, стали глазами. Обнажившийся рот усмехнулся проржавевшими пластинами кирас.

— Здравствуй, Кларамон Орна Криттен.

Он был огромен, ростом в восемь футов. Его тело было антропоморфным, но вместе с тем искаженным, словно слепой скульптор, имея основу для статуи, наугад складывал второстепенные детали. Некоторые части тела казались гипертрофированными, некоторые — наоборот, уменьшенными или выгнутыми под неестественным углом. Руки выглядели на удивление массивными, когда они шевелились, предметы, составлявшие их кости, скрежетали друг о друга. На фоне этого существа Шму показалась самой себе согнутой травинкой.

— Здравствуй, отец, — пробормотала она едва шевелящимся языком.

Он прищурился — захрустело стекло, из которого состояли его глаза.

— Может, мне лучше называть тебя Шму? Кажется, это имя ты выбрала вместо того, которым мы с матерью тебя нарекли?

Ее имя… Кларамон Орна Криттен фон Шмайлензингер. Ее имя было громоздким и старомодным, подобно их фамильному острову, оно тоже осыпалось со временем, теряя куски, пока не сократилось до одного крошечного слога.

Взгляд существа был ужасен. От прикосновения этого взгляда Шму почувствовала, что ее собственная кожа начинает тлеть. Всего лишь иллюзия, попыталась убедить она сама себя, просто еще одно проявление страха.

— Я… Я не помнила своего настоящего имени.

— Ты бросила собственное имя. Имя своих предков.

Шму вдруг показалось, что кроме них двоих на тесной нижней палубе есть еще кто-то. Она вдруг услышала чей-то голос, мягко нашептывающий:

«Это не твой отец. Это твой страх. Это не твой отец. Не смотри на него. Не думай о нем. Не отвечай ему. Он ищет щели в твоей обороне, как карпы ищут щели, чтоб укрыться в них…»

Не голос даже, а зыбкий ветерок, скользящий между черными окостеневшими громадами ее собственных мыслей.

— Я не виновата! — торопливо выкрикнула она

Много лет она мечтала, чтоб отец взглянул на нее. Но сейчас взгляд его глаз, состоящих из осколков стекла, был невыносим. Шму почувствовала, как в уголках глаз скапливается обжигающая, как кислота, влага.

— Не виновата, — повторил отец с непонятной интонацией. Он был сосредоточен, строг и задумчив — точно такой, каким она его помнила. Но сейчас в его паузах ей мерещилось нечто зловещее, липкое, как смола, заполняющее интервалы между словами, — Ты не виновата, значит… Ты была баронессой! Ты была нашей дочерью! И посмотри, к чему ты скатилась.

Он произнес это презрительно, с горечью. Какая-то особенная отеческая горечь, похожая на привкус испортившегося вина, чересчур застоявшегося в бочке.

— Я не хотела!

— Ты всегда была никчемным ребенком, Орна Криттен. Капризным, дерзким, самовлюбленным. Мать слишком избаловала тебя.

«Он не мой отец, — твердила себе Шму, чувствуя, как ужасно кружится голова, — Он не мой отец, он не мой отец, он не мой…»

Он не был ее отцом. Всего лишь сгустившиеся враждебные чары. Чистый ужас, заполнивший подходящую форму. Но горечь в его словах была настоящей. И взгляд тоже. Это были черты ее отца, интонации ее отца, чувства ее отца. И то, что существо, колеблющееся в затхлом воздухе нижней палубы, не было ее отцом, ничего не меняло. Напротив, от этого делалось еще хуже.

— Ты предала своих предков, которые с честью служили Готланду. Опозорила род фон Шмайлензингеров. Навеки опорочила нашу память.

Шму всхлипнула, чувствуя, что теряет остатки контроля. Ее тело казалось таким же неуправляемым кораблем, как сама «Вобла». Кораблем, стремительно несущимся прямиком в Марево.

— Это ты отдал меня Сестрам!

Отец удивился. Поджал губы так, что хрустнули где-то в глубине его рта куски дерева.

— И ты смеешь попрекать этим меня? Каждый из нас платит долг фон Шмайлензингеров!

— Да, но…

— Но ты не смогла даже этого.

— Я пыталась, — каждое слово было похоже на раскаленный камень, который надо было прокатить по всему пищеводу, — Я все сделала!

— Ты была слаба, — отец склонился над ней, так, что Шму разглядела двенадцатифунтовое чугунное ядро, ставшее частью его затылка, — Ты не выполнила возложенного на тебя задания. Ты сломалась.

«Я сломалась»…

Шму вспомнила тот миг, когда оказалась на борту «Воблы. Воспоминание показалось старым, выцветшим, окрашенным в неестественные оттенки, как иллюстрации в старых книгах.

Ночь была беспокойной, похожей на котел кипящей похлебки, ветра ожесточенно рвали все, что имело неосторожность оказаться в небесном океане, покинув земную твердь. Найти и догнать «Воблу» не составило труда — баркентина шла не погасив огней, на высоте немногим более шести тысяч футов. Шму настигла ее, укрываясь в облаках, юркий, покорный узде веслонос легко таранил их, держась заданного курса.

Шму заставила веслоноса опуститься, зависнув над мачтами «Воблы». Прыжок в пятьдесят футов на движущийся корабль — ерунда для любой Сестры Пустоты. Еще не выпустив узды, она уже знала, что будет делать. Пустота помогала мыслям быть холодными и четко очерченными, как игральные фишки, их легко было раскладывать в нужном порядке.

Шму уже знала, где укроется, когда окажется на палубе. Вон там, за старыми бочками, есть подходящее место… Дальше она дождется первого, кто поднимется на верхнюю палубу. Если это будет вахтенный или матрос, шелковая удавка, завязанная вокруг кисти, подарит ему его собственный кусок Пустоты. Лучше, если это окажется сам капитан. Капитанесса, поправила она сама себе. Что ж, так действительно будет проще всего. Ей понадобится всего несколько минут — и еще острый стилет из ножен в правом ботинке. Старшая Сестра будет довольна. И Пустота, мысленно добавила она, Пустота тоже будет довольна…

Она соскользнула со спины веслоноса, умное животное сразу же взмыло вверх. Шму рефлекторно напрягла ноги, чтоб встретить и погасить удар палубы и… Это было похоже на удар тяжелой палицей по затылку. Весь мир вдруг задребезжал, будто расколотый на части страшным ударом молнии, облака смешались с палубой, звезды потухли. Шму почувствовала, как тело, превратившееся в мешок рыхлой муки, валится само собой. Мушкет!.. Кто-то из часовых заметил ее и выстрелил прямо в голову! Последнее, что помнила Шму — как Пустота милосердно набрасывает на нее свой черный плащ…

— Я не виновата, — Шму задрожала, — Это все корабль! Он сломал мои чары! Его хаотическое магическое поле!

Она отступала, беспомощно выставиви перед собой пустые руки. В обтягивающей черной форме Сестер Пустоты, туго перетянутой ремнями, она чувствовала себя вдвойне беспомощной и жалкой.

— Оправдания! — презрение всех поколений баронов фон Шмайлензингер слилось в его голосе, -

Опять оправдания. Каждому живому человеку Роза дает ветер, который ему под силу. Тот, кто слишком слаб, придумывает оправдания. Ты не смогла стать баронессой фон Шмайлензингер. Ты не смогла стать Сестрой Пустоты. В конце концов ты подалась к самому никчемному отребью, но не смогла даже стать пиратом!..

Он приближался к ней шаг за шагом. Его поступь была совершенно бесшумна, но Шму от каждого шага вздрагивала, как от выстрела.

— Ты бесполезна. Именно поэтому я никогда не смотрел в твою сторону. Я понял это, как только ты родилась. У тебя нет своего ветра. Ты обуза. Ты никчемный предмет из тех, что ставят на каминную полку, но с которых даже забывают смахнуть пыль. Ты не выполнила своего предназначения, опозорив весь наш род. Ты сломалась в тот момент, когда должна была быть сильной. А сейчас… Сейчас ты вызываешь у меня только лишь отвращение. Взгляни на себя. Взгляни на себя, Кларамон Орна Криттен фон Шмайлензингер!

На нижней палубе не было и не могло быть зеркала, но Шму вдруг увидела себя со стороны. Крошечная сжавшаяся фигурка, похожая на чью-то уродливую тень. Перепуганное лицо, бледное как мел, с расширенными в ужасе глазами. Никчемный сломанный механизм, в своей беспомощности вызывающий не жалость, а брезгливое отвращение.

Вещь без предназначения. Сломанная игрушка.

— Я… Я…

— Ты не хотела? — неожиданно мягко спросил отец.

— Я не хотела, — шепотом ответила Шму сквозь рыдания.

— Что ж, тебя хватило хотя бы на то, чтоб понять свою никчемность, — в голосе отца появился скрежет, это терлись друг о друга деревянные и железные части его челюстей, — А это уже что-то. К счастью для тебя, я уже здесь, Орна Криттен. Я здесь, чтобы помочь тебе.

Шму неуверенно подняла голову. Глаза слезились, из-за чего она почти не видела отца, лишь его зыбкий контур.

Быть может, именно поэтому она и пропустила удар.

Это было похоже на выстрел картечью в упор. Рука отца состояла из стекла, дерева и металла, а силы, заключенной в ней, хватило бы, чтоб переломить человека пополам. Шму не успела даже вскрикнуть, когда эта сила швырнула ее о борт, да так, что весь окружающий мир на миг утонул в бесшумной багряной вспышке.

— Маленькая дрянь! — рявкнул отец. Состоящие из деревянных обрезков брови сошлись на переносице — верный признак того, что его холодная фамильная выдержка дала трещину, — Лучше бы ты забыла свое имя навеки!

Всхлипывая и задыхаясь, Шму попыталась встать. Пустота не собиралась помогать ей. Пустоты больше не было — там, где она когда-то обитала, теперь жила лишь боль — жуткая боль, норовящая разодрать тело на части. Шму уже успела забыть, что бывает такая боль. Что ж, у беспамятства есть не только плохие стороны…

Существо с лицом ее отца ринулось к ней, вновь занося руку для удара. И хоть Шму знала, что удар этот последует, она не успела ни уклониться, ни блокировать его, лишь неуклюже прикрылась локтями. И покатилась по палубе, давясь болезненным кашлем, когда тяжелый как якорь кулак врезался ей в живот. Перед глазами вспыхивали и гасли белые точки, похожие на какие-то причудливые звезды из тех, что не светят в северном полушарии. Ей вдруг захотелось остаться лежать там, где она упала. Лежать и смотреть на эти звезды, пока все не кончится.

Но она вновь поднялась. Медленно, как механическая кукла или проржавевший голем. И даже выставила вперед руки в жалком подобии боевой стойки. Отец презрительно рассмеялся.

— Мне стоило догадаться, что из тебя ничего не выйдет. Надо было швырнуть тебя в бочку и выкинуть с острова, чтоб не позорила славного имени фон Шмайлензингеров!

Он несся над палубой, не касаясь досок, не человек — человекоподобный вихрь, состоящий из сплошных острых граней, шипов и зазубрин. Шму сделала обманное движение и отскочила в другую сторону. Возможно, у нее был бы шанс, сделай она это чуть быстрее, но тело отказывалось подчиняться, оно было парализовано страхом и болью. Когда-то сильное и выносливое, оно весило на тысячу фунтов больше, чем обычно и реагировало на приказы с огромной задержкой. Боль огненным нарывом вспыхнула в ее правом боку, нарыв этот мгновенно лопнул, затопив все тело до самого горла липкой волной слабости. Скосив глаза, Шму увидела, что ее костюм пониже груди порван и свисает окровавленными лохмотьями. Будь удар хоть немного менее скользящим, грудная клетка уже лопнула бы, как корзина из ивовых прутиков.

Не стоило сопротивляться, шепнула ей бесплотная тень из того уголка сознания, где прежде была Пустота. Тот, кто выходит на бой со страхом в сердце, обречен еще до его начала. Поэтому Сестры Пустоты вытравливали из своих учениц все, что могло вызвать страх. Шму вдруг ощутила на губах вперемешку с кровью привкус легкой улыбки. В любом чувстве страх может найти себе прибежище, будь то любовь или ненависть. Страх неразрывно связан с каждым из них. Тот, кто любит, подсознательно всегда боится, что его чувство не будет взаимным. Тот, кто ненавидит, сам всегда испытывает страх. Страх есть в надежде, в уверенности, в зависти, в ностальгии, в тоске… Единственный способ уничтожить страх во всех его проявлениях — уничтожить и все прочие чувства. Высосать их до дна, оставив в душе одну только пустоту.

«Это расплата, — вновь шепнул ей внутренний голос, почему-то похожий на голос «Малефакса», — Ничего в тебе не сломалось. Много лет ты была защищена от страха, теперь он лишь пытается наверстать упущенное. Но ты не позволишь ему этого».

Следующий удар она попыталась блокировать. Неуклюже, как ребенок, старающийся повторять за кем-то сложные движения — страх жадно выпил из нее всю сноровку. Отец лишь коротко рыкнул, хлестнув ее по лицу обжигающим шлепком и отбросив на несколько футов.

— Ты отвратительна, — выдохнул он с отвращением, — Твоя трусость вызывает лишь брезгливость. Ну же! Бей! Ты выглядишь как перепуганный осьминог, испачканный в собственных чернилах. Бей! Покажи мне, что в твоих жилах течет хотя бы капля моей крови!

Шму бросилась в атаку. Это была жалкая атака, почти мгновенно выдохшаяся, рожденная отчаяньем, а не злостью. Она не достигла цели, да и не могла. Шму удалось несколько раз коснуться противника, но даже будь в ее ударах стократ больше силы, вреда они бы никому не причинили — у отца не было физической оболочки, которой можно было бы нанести удар, костяшки пальцев уходили в податливую пустоту. Он был лишь густым облаком поднятых магией предметов, лишенным костей, плоти или болевых точек. Проще было бы пронзить облако шпагой.

— Я знал, что ты бесполезна. Но я хотел дать тебе хотя бы шанс.

Он ударил ее растопыренными пальцами из острых обломков досок и глиняных черепков. От боли Шму выгнулась дугой, с ужасом чувствуя, как сознание норовит выпорхнуть куда-то прочь из черепной коробки. Удар отшвырнул ее на бочки с икрой, так, что сухо треснуло дерево. Шму пришлось схватиться за них, чтоб не упасть. Отец приближался, медленно переставляя ноги. В его взгляде было не только презрение, в нем было что-то тяжелое, сокрушительное. Что-то, что подсказало Шму — сейчас она сама с головой окунется в Пустоту. В ту Пустоту, из которой уже нет возврата.

Ей нужно оружие. Оружие для того, чтоб пронзить бесплотного противника, сотканного из магии — существует ли такое? Думай, думай, никчемный плод семейства фон Шмайлензингеров… Бочки… Икра… Водоросли…

Показалось ей или голос, шепчущий на задворках ее сознания, хихикнул?..

«Неплохая мысль. Как знать, может и сработает…»

Сил оставалось совсем немного. Может не хватить. Но Шму боялась загадывать излишне далеко.

Не обращая внимания на приближающееся создание, она впилась обеими руками в крышку ближайшей бочки. Прочное дерево беспомощно затрещало, заскрипели сминаемые обручи. Шму едва не задохнулась, когда на палубу посыпались комки высушенных водорослей вперемешку с икрой. Запах был ужасен, на миг Шму показалось, будто она склонилась над Маревом и сделала глубокий-глубокий вдох…

— Что это? — бесцветным голосом спросил отец, приостановившись, — Какой-то нелепый трюк?..

Шму не собиралась отвечать. Закончив с первой бочкой, она сразу же устремилась ко второй. С ней удалось справиться быстрее, она уже знала, как проще всего сорвать обручи. Еще одна груда ядовитых водорослей водопадом ссыпалась на палубу. Третья бочка… Четвертая… Их было много, три полных десятка, но Шму работала так быстро, как только могла. Драгоценное зелье вываливалось из бочек, похожее на подгнивший мох, нижняя палуба быстро наполнялась удушливым запахом.

Чудовище, принявшее облик ее отца, даже не пыталось ей помешать. Напротив, наблюдало за тем, как она портит груз апперов с брезгливым интересом. Оно становилось сильнее с каждой минутой. Каждый фунт водорослей, вывернутый на палубу, придавал ему сил. Оно увеличилось в размерах настолько, что едва вмещалось на нижней палубе. В его недрах трещали короткие голубые разряды, а предметы и обломки, из которых состояло его тело, мелко вибрировали. Оно черпало силу из отравленного корабля, и наполнялось ею с необычайной стремительностью. Магическая энергия клокотала в нем, пока еще не пытаясь найти выход, но Шму знала, что рано или поздно это случится. И тогда высвобождена мощь хлынет наружу, разрывая в клочья саму материю и заставляя Розу ужаснуться. Шму лишь смутно представляла, с какой чудовищной силой она имеет дело. Потому что если бы представила, наверняка бы мгновенно сошла с ума.

Чудовище росло, как на дрожжах. Все новые и новые предметы стягивались в недра его усиливающегося поля, становясь частью одного кошмара. С гандека скатывались ядра, из камбуза ссыпались куски шкафов и разделочные доски, Шму даже показалось, что она видит пестрые рубашки Габерона и какие-то склянки… Чудовище довольно клокотало, впитывая эту мощь. Оно уже не так походило на отца — из его головы подобием страшной короны выросли зазубренные шипы, руки на глазах превращались в огромные клешни, тело вытягивалось, пухло, раздавалось вширь… Но это все еще был ее отец. В том виде, который он принимал в ее самых страшных ночных кошмарах.

Последнюю бочку Шму смогла разбить только с третьей попытки — руки отказывались повиноваться, разбитые в кровь суставы совсем онемели. От сгустившегося запаха водорослей мутило, под подошвами беззвучно лопались остатки икры. Если что-то еще и держало ее на ногах, так это страх. Оказывается, даже из страха можно черпать силы, когда больше ни в чем их нет…

Закончив работу, Шму привалилась спиной к борту — ноги больше не держали. Мир вокруг нее гудел и плавился, распространяя невозможные цвета и запахи — «Вобла», давясь, пыталась проглотить тысячи фунтов смертоносного яда. Что случится, когда она поглотит все без остатка? В небе на миг зажжется ослепительная звезда, видимая во всем небесном океане? Наверно, так, ни одно существо не может сдерживать в себе такую прорву магической энергии…

— Нелепо, — заметило существо с лицом ее отца, — Даже если ты хотела принести мне жертву, это вышло весьма жалко.

Его голос скрежетал гигантской циркулярной пилой. Шму почувствовала, как из ее ушей тонкими горячими ручейками бежит кровь. Но, к ее удивлению, свой собственный голос она расслышала.

— Я… я слишком долго боялась. И, кажется, немножко от этого устала. Я боюсь… что всегда буду бояться.

Она выставила перед собой руку. На фоне приближающегося монстра, искрящегося от клубящейся в нем мощи, эта рука казалась крошечной и беспомощной. Перепачканные водорослями, кровью и смолой тонкие пальцы выглядели не опаснее умирающей ставриды. Но чудовище на миг остановилось, прищурившись, словно пыталось разглядеть в руке Шму зажатое оружие. Может, невидимую магическую шпагу или что-нибудь столь же опасное.

— Даже сейчас ты жалка, — от его рева Шму почувствовала, как звенят ее кости, — Ты так и не поняла, ты…

Она щелкнула пальцами. Даже на это простое движение у нее едва хватило сил. Если что-то и помогало ей оставаться в сознании, так это крохотный чадящий огонек страха, горящий где-то внутри. Она щелкнула еще раз. И еще.

— Что это? Какой-то трюк?

Чудовище замерло и несколько секунд напряженно чего-то ждало. Но ничего не произошло. Никто не пришел ей на помощь. Трюм был пуст, не считая их двоих. Чудовище торжествующе расхохоталось и протянуло к ней уродливую, покрытую наростами и опухолями, руку, в которой должна была треснуть шея Шму. И лишь небрежно отмахнулось от крошечного рыбьего тела, пронесшегося рядом с его лицом. Карп.

Не обращая внимания на дрожащий от магической скверны воздух, карп прямиком бросился к грудам водорослей и деловито принялся их поедать, растягивая на удивление большой рот. Шму улыбнулась ему. Карпы — удивительно прожорливые рыбы, самые большие обжоры во всем небесном океане. Двумя секундами позже карпов было уже полдесятка. Отталкивая друг друга боками, они принялись уписывать водоросли, с таким блаженным видом, словно никогда не ели ничего вкуснее.

— Твои друзья? — расхохотался отец, — Надо думать, единственные существа, способные тебя выносить!

Не успел он закончить, как на угощение, жадно хлопая ртами, набросилась еще дюжина рыб. И еще дюжина.

И еще.

Они просачивались через едва видимые щели в палубах, выбирались из убежищ, неслись со стороны трапов и трюмной шахты. Карпы прибывали постоянно, уже не дюжинами, а сотнями. Словно где-то в небе лопнула гигантская противокарповая плотина и теперь все рыбье воинство неслось на всех парах к бочкам, чтоб утолить голод. На еду они набрасывались бесцеремонно, не делая разницы между икрой и водорослями. Казалось, они готовы есть даже старые гвозди. Кое-где уже трещали, не выдерживая напора, доски — это все новые и новые сотни карпов рвались к вожделенной кормушке.

«А их много, — отстраненно подумала Шму, когда обнаружила, что стоит по колено в карпах, — Кажется, я немного перестаралась, подкармливая их. Капитанесса будет очень недовольна…»

Чудовище взвыло, глядя на то, с какой скоростью исчезают водоросли. Оно взмахнуло своей страшной раздувшейся рукой, ставшей подобием крабьей клешни, но тщетно — карпы были куда быстрее. Они чувствовали пищу — и они видели пищу. Что же до страха, возможно, их страхи были слишком крошечными или слишком абстрактными, чтоб «Вобла» могла воплотить их в подходящий кошмар.

Чудовище заревело и принялось отгонять карпов от их добычи. С таким же успехом оно могло бы попытаться отогнать облако. Всю нижнюю палубу затопили звуки оживленного чавканья — карпы наваливались на разбитые бочки и жадно поедали их содержимое.

— Чертовы отродья! — ревело чудовище, тщетно размахивая когтями, — Убирайтесь отсюда! Прочь!

Его рев все еще был оглушительным, но уже не громоподобным. И само оно, как показалось Шму, стало таять, неумолимо теряя в объеме, оплывать, точно клок утреннего тумана под ярким полуденным солнцем. Движения сделались несогласованными, резкими, беспорядочными, оно уже пошатывалось, хоть и не утратило ярости. Но на место каждого раздавленного им карпа прибывало еще три — и на смену яростному рыку пришли злые, исполненные глухого отчаянья, стоны.

Чудовище рассыпалось на глазах. За ним оставался шлейф предметов, некогда составлявших его дело — разбитые сундуки, бочки, обрывки парусины, осколки мебели, мушкетные пули… Глаза, еще недавно заставлявшие Шму терять сознание от ужаса, уже не казались столь жуткими, утратив половину своих осколков. Изо рта вываливались куски старомодных кирас, служивших чудовищу громыхающими зубами. Съехала на бок подгнившая мешковина, так похожая на седые волосы. С грохотом вывалилось ядро, служившее основанием черепа. Под конец чудовище перестало сопротивляться. Оно впилось леденящим взглядом в Шму и прошамкало:

— Думаешь, победила? Глупая девчонка. Нельзя победить то, что часть тебя… А я всегда буду с тобой, маленькая Шму, до конца твоей смешной, нелепой жизни!.. Я буду ждать тебя в темноте каждой ночи, в грохоте грозы, в скрежете дверных петель. У твоего страха будет мое лицо… Я буду приходить к тебе каждую ночь!..

Чудовище исчезло. Обратилось вдруг ворохом хлама, брошенного на палубе. Шму некоторое время просто смотрела на него, не в силах даже оторваться от борта, к котором приросла. Карпы подбирали последние крохи своей добычи, от их внимания не укрылась даже самая мелочь. Шму оглянулась. От груза «Воблы» остались лишь деревянные доски да погнутые обручи. Да, капитанесса определенно будет недовольна.

— Приходи, — наконец пробормотала она, чувствуя, что вот-вот лишится чувств, — Но не расстраивайся, если не застанешь дома…

Она попыталась сделать шаг по направлению к трапу, но слишком поздно поняла, что даже на это не остается сил. Что было дальше, она не знала. Потому что еще до того, как ее тело медленно сползло на палубу, сама она уже канула в непроглядную безлунную ночь.

Воскресать из мертвых — ужасно неприятно. Она поняла это, когда пришла в себя. И это не было похоже на Восьмое Небо.

На Восьмом Небе — облака из сахарной ваты, а ветра пахнут цветами, которые никогда не цвели на островах Готланда. Шму точно это знала — из какой-то старой книжки, что читала ей давным-давно мать.

Она лежала в темноте на чем-то жестком, тело вяло стонало, горло саднило от жажды. Нет, не Восьмое Небо. Тамошние облака должны быть куда мягче. Как же жестко лежать на голой палубе трюма… Чудовище!

Шму непроизвольно напряглась и едва не взвыла в голос — кто-то приложил к ее груди полосу раскаленного железа.

— Лежи! — приказал чей-то голос, строгий и саркастичный одновременно, — Дядюшка Крунч обещал, что лично отправит меня на необитаемый остров, если я позволю тебе встать с кровати раньше завтрашнего дня.

— Но я…

— Лежи. Сейчас я сделаю немного светлее.

Голос не соврал, мягкое магическое свечение охватило все вокруг, и для этого не потребовалось много усилий — Шму разглядела, что находится в тесном отсеке, все убранство которого состоит из койки. Ее каюта. Сейчас она вдруг показалась Шму изысканнее лучших покоев в фамильном замке фон Шмайленгзингеров.

— Не буду пока оповещать команду, что ты пришла в себя, — задумчиво произнес голос, — Не хватало еще, чтоб они все ввалились сюда и помешали выздоровлению. Корди грозилась напечь четыреста фунтов блинов и все скормить тебе вместе с ежевичным джемом. Впрочем, некоторые из твоих посетителей оказались весьма… упорны.

Что-то большое и тяжело сопящее шевельнулось в изножье ее койки. Шму взвизгнула бы от неожиданности, да подвели голосовые связки. Но существо не спешило нападать. Неуклюже вразвалку шагая, оно пробралось поближе к Шму и привалилось к ней, умиротворенно вздыхая. Влажный теплый нос жадно прижался к ее подбородку и затрепетал. Внимательные коричневые глаза вомбата смотрели прямо в лицо Шму. Осторожно подняв руку, ту, что не висела на перевязи, Шму легонько потрепала его по холке. Мистер Хнумр блаженно заурчал.

— Самый настойчивый твой посетитель, — «Малефакс» вздохнул с показным смирением, — Других мне удается выпроваживать, а этот просидел в твоей каюте три дня. И не похоже, чтоб собирался уходить. Кажется, у него здесь пост наблюдения.

— Три? — ошарашено пробормотала Шму.

— Я не собирался будить тебя. Кажется, ты давненько не высыпалась, а?

— Три дня… А как же Каллиопа?

— Мы уже в тысяче миль от нее и продолжаем удаляться. Наша прелестная капитанесса рассудила, что Паточной Банде больше нечего делать в пределах Унии. С ней все согласились. К тому же, на что нам Каллиопа, если груза больше нет? Дядюшка Крунч ворчит, что апперы не простят нам этого, но он всегда такой, ты его знаешь…

— Как… корабль?

Шму пришлось сделать два вздоха, чтоб произнести пару слов. Она чувствовала себя бесконечно слабой, словно превратилась в клочок ветоши, прилипший к палубе. Осторожно ощупав себя под одеялом, она на миг обмерла от ужаса. Пальцы больше не ощущали плотной дубленой кожи, обтягивающей тело. Кто-то стянул с нее привычный костюм Сестры Пустоты, стянутый жесткими ремнями, оставив единственным облачением лишь пропитанные зельями повязки. При мысли о том, что это мог быть Габерон, Шму мысленно застонала — ей вдруг захотелось провалиться прямо сквозь койку и палубу…

— Наша старушка все еще на ходу, — благодушно ответил «Малефакс», — несмотря на то, что ее чуть не разорвало изнутри магическим штормом. Но теперь она пришла в себя и раскаивается. Ни одного опасного магического всплеска за три дня. Более того, Корди утверждает, что «Вобла» пытается извиниться за все, что с нами случилось. На нижних палубах часто слышна органная музыка, в трюме приятно пахнет флердоранжем, иногда слышен чей-то смех…

Шму с трудом понимала, о чем говорит «Малефакс». Она сама себя ощущала так, словно выплеснула слишком много энергии и теперь ей нужно время, чтоб восстановиться. Сонливость наваливалась на нее мягким пушистым облаком, заставляя веки смыкаться сами собой. Досточно хотя бы раз подняться в небо, чтоб понять — облака вовсе не мягкие и не пушистые, они колючие и мокрые, но сейчас Шму не хотела думать об этом. Она хотела спать.

Мистер Хнумр, не просыпаясь, стал жевать угол ее одеяла. Если он и походил на умирающего, то только от голода. Шму с улыбкой погладила его пальцем по лоснящемуся коричневому носу.

— Хнумр-хнумр-хнумр… — забормотал во сне тот.

— Почему ты называешь меня отважной воительницей? — шепотом спросила Шму у пустоты.

Оказывается, говорить не так сложно. Надо лишь набраться смелости открыть рот, а дальше слова сами лезут из тебя, обгоняя друг дружку, словно игривая форель на свежем ветру. Иногда даже впору прикусить зубами язык, чтоб чересчур не трепыхался…

— Ты спасла корабль. И всех нас, если на то пошло. Как еще тебя называть?

— Я не воительница, — голос сам собой опустился до дрожащего трусливой рыбешкой шепота, — Я трусиха… Ты же знаешь это. Я всего боюсь. Даже сейчас. Наверно, я всю жизнь буду бояться, да?

«Малефакс» некоторое время рассеянно играл со сквозняками, гоняя их по углам каюты.

— Есть рубцы, которые никогда не затягиваются, — тихо произнес гомункул, — Что ж, среди пиратов, говорят, шрамы в почете… Да, ты будешь бояться. Отчаянно бояться. Рубцы в твоей душе слишком глубоки. Чудо, что ты вообще не погибла, когда поле «Воблы» уничтожило магию Пустоты, которая оплела тебя изнутри. В глубине души ты, скорее всего, навсегда останешься одинокой перепуганной девочкой. Но ты научилась тому, чему редко учатся одинокие перепуганные девочки. Ты научилась не бороться с собственным страхом, а жить с ним. Это значит, что многое в твоей жизни может стать иным. Возможно, ты сама станешь иной. Немножко.

— Немножко? — уточнила она очень осторожно и очень тихо.

— Да. Немножко другой Шму.

Немножко другая Шму почувствовала, как тяжелеет ее голова. Наверно, Корди права. Ей и в самом деле давно пора выспаться. Сон налипал на веки как сладкая вата. Однажды Корди сделала сладкую вату из облака, было ужасно вкусно. И карпам тоже понравилось… Шму почувствовала, что сейчас окончательно провалится в забытье.

— Может, я буду немножко смелее? — пробормотала она сквозь сон.

— Вполне может быть. И немножко спокойнее. Но учти, на камбуз я тебя все равно не пущу. Немножко смертельный завтрак все равно не входит в планы капитанессы.

— Я… Хорошо… Я поговорю об этом с Линдрой… Завтра. Когда проснусь.

— Извини. Но, боюсь, ты никак не сможешь поговорить с мисс Драммонд.

Сперва она не поняла смысла — слова вязли в мягких облаках сгущающегося сна.

— Почему?

— Мисс Драммонд… больше нет на борту корабля.

Шму ощутила, как с лязгом, разрубая пополам душу, сходятся огромные стальные зубья. Если бы не тяжесть вомбата, придавившая ее к койке, она вскочила бы на ноги, не обращая внимания на повязки.

— Что с ней? Если она… она…

Она вдруг представила тонкую фигуру в сером камзоле, распростертую на палубе в луже алой крови, с обломанной шпагой в руке, окруженную скалящимися чудовищами. Чудовищами, которые пришли в реальный мир из ее, Шму, личных адских чертогов…

«Малефакс» устало вздохнул. Этот вздох был похож на неспешный порыв степенного старого ветра, тысячи лет шлифующего висящие в небе камни.

— Она жива. Просто сбежала. Воспользовалась переполохом той ночью, забралась в одну из приготовленных нами шлюпок — и…

Шму растерялась.

— Она похитила шлюпку?

— Уже после того, как все закончилось, если тебя это утешит. Внучка Каледонийского Гунча сочла недостойным бежать в разгар боя. Если мои расчеты ветров точны — а они всегда неизменно точны — шлюпка принцессы два дня назад должна была достичь Каллиопы.

— Но как же… Почему ты… Я думала…

— Почему я не помешал ей бежать? — немного насмешливо спросил он, — Почему не поднял тревогу? Я ведь не мог не заметить отчалившую шлюпку, верно? В конце концов, я бортовой гомункул, который ведает каждой щепкой на борту. Это ты хотела спросить, отважная воительница?

— Наверно… Я не знаю… Я…

— Прошу заметить, я со всей серьезностью чту субординацию на борту этого корабля. Но я не член экипажа. Я навигационно-управляющая система. Я могу предупредить, могу подать знак, но я совершенно не в силах оспаривать приказы старших по званию.

— Значит, кто-то… кто-то приказал тебе не мешать ей? — мысли Шму были похожи на косяк сонной сельди, — Но…

— Я всегда говорил, что ведьма на борту — одно беспокойство. Никогда не знаешь, что у них на уме.

— Корди? — глаза Шму сами собой широко открылись, на миг сбросив сладкие оковы сна, — Корди отпустила Линдру?

— Я думал, стоит подготовить еще одну шлюпку — чтоб ей самой было куда удрать, когда капитанесса схватится за саблю, — доверительно сообщил гомункул, — Шутка ли, лишиться самой ценной добычи за всю жизнь, и какой добычи!..

— Но?..

— Не пригодилась, — негромко ответил он, — Капитанесса на удивление спокойно восприняла эту новость. Заперлась в каюте, два дня пила вино и слушала патефон. Но уже сегодня выглядит куда лучше.

— Значит, ее странная болезнь…

В этот раз Шму не собиралась умолкать на полуслове, но гомункул мягко перебил ее.

— Ее странная болезнь закончилась. Как и время вопросов на сегодня. Как только сможешь оторваться от койки, пытай Корди и капитанессу сколько вздумается. А на сегодня хватит. Добрых сновидений, отважная воительница!

Шму почувствовала, что висит на рее, уцепившись за гладкое дерево руками и ощущая лицом дыхание ветра. Достаточно разжать пальцы — и она невесомо скользнет вниз. Но в этот раз там будет не твердая палуба. Там будут теплые и мягкие, согретые солнечным светом, облака. И, если Роза достаточно милосердна к одиноким трусливым убийцам, то пошлет ей какой-нибудь хороший сон. Впервые — без чудовищ, без боли и отчаянья, без страха. Может, что-нибудь про золотых рыбок. Про…

— «Малефакс»! — позвала она, чувствуя, как разжимаются сами собой пальцы, удерживающие ее по эту сторону сна.

И удивилась, когда он отозвался.

— Да?

— Там, внизу, я слышала чей-то голос… Этот голос словно звучал внутри меня. Он говорил со мной. Он напомнил мне, кто я. Он был похож на… Может, мне показалось…

— О нет, — теплый порыв ветра небрежно пробежал по ее щеке, — Это был не я. Пора тебе знать, что гомункулы не умеют читать мысли, это все выдумки. Спи.

Шму улыбнулась и наконец позволила пальцам разжаться.