Воспитан рыцарем

ГЛАВА 5

Не перед каждым сном поговоришь, – после ужина все трое, с Гвоздиком во главе, повалились спать как убитые, и только Сивка фыркал до рассвета, отгоняя мошкару да робкую придорожную нечисть. Впрочем и он спал, но так, как спят все боевые и мирные лошади: на ногах и вполглаза…

Утро поднялось яркое, приветливое, полное сил и хорошего настроения, хотя и с быстрыми облаками вдоль южного ветра. Зиэль объявил, что к вечеру будет большой дождь, и Лин согласился: во-первых, ему самому то же почудилось, а во-вторых – Зиэль редко ошибался в предсказаниях погоды, вернее сказать, при Лине – вообще ни разу не ошибся. Покуда Зиэль сворачивал стоянку и седлал коня, Лин успел и костерок оживить, и свежий травяной отвар вскипятить, и с Гвоздиком в войну поиграть… Странное дело: Сивка ни разу не попытался лягнуть или еще каким-нибудь образом обидеть маленького охи-охи!.. Уж тот и урчит на него, и постоянно между копыт крутится, а Сивка разве что мотнет гривой, фыркнет предостерегающе и осторожно-осторожно перебирает ногами – не задеть бы маленького… Но и Гвоздик никогда на Сивку по-злому не шипит, коготками не грозится, только играет…

– Что и поразительно, ибо мой Сивка всю эту зубастую когтистую шушеру очень даже недолюбливает, и в бою немало такого добра потоптал.

– Сивка против охи-охи воевал? Ты этого не говорил!

– Ну, не против охи-охи… где ты их ручных возьмешь… А псы, горули, оборотни, церапторы, – ого-го!.. Этих он любит в бою копытом приласкать. Или диких, в случайной драке. Напоролись мы как-то на стаю оголодавших церапторов. Дело на севере было, в большую засуху, все травоядные в округе передохли, вот хищники и оголодали. Я-то, грешным делом, боялся на тургуна наскочить, там они водятся, да о церапторах и забыл. А те тоже не дураки, хоть и голодные: вместо того чтобы на тургуна нападать, они нас с Сивкой выследили и погнали по пустыне… Но с тем же результатом, как показало дальнейшее.

– И что??? Вы с Сивкой их… победили?

– Гм… Кажется, двум-трем он черепа копытами посносил, остальных я зарубил.

– Здорово!

– Чего здорового? Мясо у церапторов вкусное, да вонючее, пуще чем у медведей, чтобы его есть, нужно вымачивать особым образом. То есть с собой его не возьмешь. Шкуры обдирать – я не скорняк, да и протухнут по пути, жарища ведь… Сивка редко ест мясо, а если ест – то молочное, не от ящеров… Только зря плечо намахал. Зато мух и мелких падальщиков той округи мы с Сивкой вдоволь накормили… Откуда и взялись? Два мига назад еще было мертвое пространство: ни мухи, ни шакала до самого горизонта! И так всегда, на воде, на суше: стоит лишь обстановке запахнуть падалью и кровью… Вот и все здоровье – оба в мыле по самую задницу, а выгоды ни на грош. Сивка у меня мало кого боится. Тургунов – само собой, драконов, ну… медведей, особенно горных, то же самое, против них ему не устоять… Тигров саблезубых иногда.

– А охи-охи?

– Не знаю. Не довелось испытать. С одним может быть и справится, а с шайкой этих сволочей… наверное, нет. Нам и вдвоем бы туго пришлось против выводка. Но – где церапторы охотятся, там охи-охи не ищи.

– Почему?

– Потому что, во-первых, охи-охи предпочитают селиться в предгорьях, в пещерах, и поближе к воде, церапторы же тепло– и солнцелюбивы, а во-вторых, появись они там, всех церапторов бы истребили, и даже не ради жратвы, а так, из озорства. Я же говорю – сволочи первостатейные.

– Гвоздик не сволочь, Гвоздик хороший.

– Это – тебе видно будет, когда он вырастет. Что-то подсказывает моему сердцу насчет сегодняшнего дня…

Зиэль остановил слова, словно бы давая Лину задать вопрос, но Лин не поддался… Ему не хотелось получать этот ответ, он его заранее знал… Однако Зиэль докончил безжалостно:

– Путь мой завтра или послезавтра дальше пойдет, а твой на этом завершится. Привал с ночевкой уже в берлоге у отшельника устроим. Постарайся свыкнуться с этой мыслью заранее, больше меня на слезы не возьмешь. Понимаешь меня?

– Да. Я понимаю.

– Не робей. Говорю: он – то что надо, отшельник этот. А звать его Снег.

– Как звать? Снег?..

– Да. Замерзшая вода. Ты видел снег когда-нибудь?

– Видел. В позапрошлом году, зимой, во время бури. Только он растаял быстро. Снег красивый.

– Разве? Во всяком случае, холодный. Наш Снег – тоже на первый взгляд холодный, а присмотришься – ничего, можно с ним дело иметь. Вот вино у него дрянь, тут уж ничего не поделаешь. И так это хотелось взять с собою флягу-другую, да не беру я выпивку в поход. Трактир попадется, или корчма… в общем, если кабак встретится к привалу – никогда не пропущу, а в пути, посреди лесов и полей, вином пользоваться, только чтобы балду в лоб поймать – я от этого прочь, себе не позволяю и другим не даю, когда я старший. И Сивка утратил бы уважение к слабому на разум и волю хозяину, я серьезно так считаю. Так что имей в виду на будущее: пьянствовать следует не то чтобы в меру, но с разбором.

– Я вообще пить не буду.

– То есть, как это – не будешь?

– Когда вырасту. Никакого вина, ни кокушника, ни имперского. Только воду.

– Да ты что? Ну-ну. Один тургун тоже так-то смотрел, смотрел на пузача, на ящерную корову, да и вознамерился, по его примеру, есть одну траву и водоросли…

– И что? – Лин широко раскрыл глаза и затаил дыхание: ему очень нравилось слушать чудесные истории, которые Зиэль знал во множестве…

– Научи, – говорит, – брат! Я сам здоров и силен, а ты – вчетверо против меня! Но ты смирный и беззаботный, вот мне бы так! Устал я воевать.

– Это потому, что я на траве пасусь, а не плоть терзаю…

– И мне, и мне нравится безоблачное и неспешное бытие, без драк, без крови, с ясной головою. Надоело мне в набегах жить и мирных ящеров обижать. Хочу папоротник щипать, траву кусать, водорослями лакомиться.

– Отчего же, – отвечает ему ящерная корова, – научу, пожалуй. Становись рядом и делай, как я. И принялись они траву в болоте щипать, из воды водоросли вытягивать. У ящерной коровы шея предлинная, ей удобно, а тургуну чуть ли ни на четвереньки припадать приходится, да еще и трава за зубы не цепляется, вода в глаза и уши лезет…

– А дальше что?

– Дальше? Тургуна – траве и новой жизни – хватило на полдня, а мяса пузача нашему раскаявшемуся тургуну – аж на целую неделю. – Зиэль рассмеялся первый, немного погодя и Лин.

– Я так и знал, что не будет тургун есть траву, ты нарочно так сказал.

– Да, это называется – шутка, притча. Вполне возможно, что и у тебя с вином получится по той же тропинке. Как у тургуна с травой.

– Не получится. Не буду.

– Да ты же не пробовал?

– И все равно не буду. От вина пахнет… – Лин запнулся, в поисках подходящего слова, но Зиэль сначала не обратил на это внимания.

– Пахнет, естественно. Все в этом мире пахнет, и отнюдь не всегда только жареным мясом… Погоди… Что значит – пахнет? Ну-ка, поясни.

– Пахнет… коварством. Я нюхал вино, кружку в руках держал. Оно обманывать любит, у него голос… нет… запах неправдивый, противный.

– А, вот ты о чем… Надо же… Со стаканом я разговаривал, тысячу раз, с кружкой, с кувшином, с бутылкой, с кубком, с вином – нет еще. Вино следует пить, а не запах слушать. «Неправдивый запах»! Откройся, небо, внемлите долы: парнишка явно со способностями, но, увы, еще не испорчен! – Зиэль заржал. – Во как! Ну, тогда я одно могу сказать: ты со Снегом найдешь общий язык, вы с ним – два сапога пара. Он тоже слышит голоса вещей, и не с перепою, а так, вообще. Хорошо хоть, мясо вкушает. Да! Кстати! Будет невежливо, если мы завалимся в гости к отшельнику, и без подарка. Но какой подарок может быть принят отшельником, отрицающим деньги, роскошь, власть, славу?.. Правильно: кус хорошего жирного мяса, ибо даже святой отшельник – все равно мужчина и воин. А женщин и вина в дорогу мы не захватили, у него свои должны быть, так что вариант с подарками естественный и единственный – мясо.

– Как это – воин? Он же старый? – Лин удивился: ему в воображении уже представился согбенный старец, с белою как снег бородою по колена…

– Так это. С мечом и луком, с секирой, с ножом, с дубинкой – он управляется сносно. Не так, конечно, как я, или Ведди Малый, но – достаточно, чтобы внушать уважение окрестной нечисти и разбойникам, и тебе со временем передать кое-какие полезные навыки, помимо завываний-заклинаний да дурацких привычек чужие буквы разбирать. Старый он, ты прав, хотя… кого и с кем сравнивать… Но мясо будет на зубы метать – Гвоздик обзавидуется. Поохотимся за подарком?

– Конечно!!! А как?

– Быстро и ловко, вот как. С помощью великого изобретения: лука.

Зиэль снял с седла длинную кожаную сумку и вынул оттуда и бросил на траву странные предметы: какие-то кривые сучья не сучья… палки не палки… что-то похожее на обломки гуслей, которые Лину довелось увидеть намедни, в трактирном зале, наутро после веселья с девицами. Но Зиэль взялся за дело споро: щелк, щелк – приставил один обломок к другому, потом еще один, потом сбоку пластину наложил, потом размотал шпулю с какой-то веревкой…

Лин поглядел на багровое от натуги лицо Зиэля и едва не рассмеялся: сейчас и сам лопнет, и устройство сломает!.. Но – нет, лук – а это уже был настоящий лук – не сломался, и тетива поставлена, аж звенит… Лин не раз видел собранный боевой лук, а вот чтобы разобранный – не доводилось.

– А можно я потрогаю?

– Зачем это? Не девка, чай, чтобы трогать. Лук – боевое оружие, и не любит чужих рук и пальцев. Издали любопытствуй, из моих рук смотри. Принеси колчан, я пока тетиву натру…

Лин верно догадался – в какой из сумок должен быть колчан со стрелами.

– Весь колчан нести?

– Л-лодырь. Одну стрелу вынь и принеси, достаточно будет. Что сегодня едим – птицу, дичь?

Лину, по правде сказать, более всего нравились на вкус утки и гуси, но птица – это несерьезно, не по-мужски, зачем срамиться лишний раз перед Зиэлем и Гвоздиком?

– Дичь, конечно.

– Согласен.

Зиэль не спеша наложил стрелу на тетиву, вдруг, продолжая сидеть на траве, развернулся стремительно – свист, звучный щелчок и ругань с задранными к небу сапогами!

– А-а-а, тупые боги, в навозе ноги! Чтоб вам всем не жить, а кашлять!.. Представляешь, Лин, перчатку забыл! На, глянь на дурака. – Зиэль выпрямился, отложил в сторону лук и протянул к Лину левую руку, повернув ее ладонью вниз: между запястьем и большим пальцем красовался длинный сочащийся кровью рубец.

– Что это?

– След от тетивы. Надо было защитную рукавицу… да тут этот олешек подвернулся… Правильно говорят: дурные руки старше головы. Натянуть по полной ежели – и палец отсечет, хорошо хоть, сидя стрелял. Вынимай нож, пойдем обработаем добычу, а то Гвоздик твой всю ее сожрет, нам не оставит. С него и требухи хватит.

– Оставит.

Действительно, в кустарнике через полянку, лежал мертвый олень, маленький, немногим больше овцы, стрела в два локтя длиною пронзила его едва не насквозь и убила на месте.

– Рога долой, с головой вместе, требуху долой, копыта оставим, Снег им найдет применение. Он бы и рога приветствовал, да нести их неудобно: видишь, шмыбзик совсем, малыш, – а рога кустистые, куда их совать? Долой. Заодно и кровь лучше сойдет, свернуться не успеет, мясо вкуснее будет. Два ломтя сразу прожарим, небольших. Или кусками лучше? Печенку – обязательно, так на любой охоте положено, а остальное в мешок. До вечера мясо не скиснет, а мы к Снегу раньше успеем. Но до этого пообедаем не спеша, поваляемся чуток и шагом до него – часа за два управимся. Прямо сейчас к нему идти – неприлично, у него там свои дела: молитвы, опыты, шаманства… размышления… Они же там не могут без размышлений о судьбах мира. Зато к закату – в самый раз будет. И дождь упредим.

– Кто они?

– Ну… отшельники всякие. Уж не знаю, чего они там умудряются промыслить – на природе и человечестве это никак не сказывается, ни сейчас, ни раньше… Думаю, и сто миллионов лет пройдет – все то же будет, и так же. И хорошо, я не против.

– А сто миллионов лет – это много?

– Много. Боги столько не живут.

– Боги??? Как это?

– Так это. Эй, пузырь с чешуей, а, пузырь с чешуей? Не лопнешь, кусамши?

Гвоздик поднял от травы счастливую, всю в крови, мордаху и вновь попытался засмеяться.

– Нет, он точно уже лает! Зиэль? Ну теперь-то ты слышал? Гвоздик, малышочек, умница!..

– Что пищит противным голосом – слышал. Эх, печень бы правильнее в сыром виде съесть, да уж пусть жарится вместе с филейкою, избаловался я среди людишек. Сына бы мне нужно, вот что! На, держи свою долю и не роняй.

Лин удивился было непонятным сетованиям Зиэля, да тотчас и забыл, приняв прутик с нанизанными на него кусками (печенка и мясо, вперемежку с клубнями дикого лука): за время их знакомства он уже попривык к странным его речам, а свежее жареное мясо такая вкуснятина, во рту тает!.. И печенка неплоха…

После обеда Лин собрал охапку папоротника и постелил, чтобы им с Гвоздиком помягче: Зиэль разрешил всем отдохнуть, даже Сивку расседлал, а сам размотал сверток черной кожи, толщиной в пядь, шириной в половину локтя, да длиной в полтора, по ней с внутренней стороны нашиты петли и кармашки, а в них всякие разные приспособления для ухода за оружием…

– А их каждый день точить нужно, даже если не пользовался?

– Желательно. И старайся не употреблять это смердецкое слово: точить!

– А как надо?

– Везде по-разному: править, ухаживать, подправлять… приводить в порядок, чистить… На Западе, в столичных казармах, одно время было модно «уваживать»: «Пора моего старичка уважить»… Но – не точить. Воины так не говорят. Оружие еще и смазывают. А церемониальное, которое не для боя, а для ритуалов, для придворных парадов – также и полируют, чтобы ровно блестело.

– А почему здесь нет тургунов и церапторов? И ящерных коров? Там, где я раньше жил, там часто в округе следы от них оставались, иногда и сами показывались. Я однажды такую кучу видел, что ящер навалил… – Лин задрал руку повыше к небу, но вставать было лень…

– Почему нет? Бывают и здесь, но реже. В теплые годы они до самых южных равнин добираются, на пойменные пастбища… А за ними и тургуны, и оборотни, и церапторы, и тигры… Они тепло любят, а зимой здесь холодно, вот они и держатся поближе к северу, где лето круглый год. Быки, олени, кабаны, пиропы – им легче, у них зимой шубы отрастают, они и перезимовать на юге могут, была бы пища… В свою очередь они все – пища и одежда для людей, поэтому человек всюду устраивается, где только можно раздобыть мясо и шкуру. А нету мяса – на траву да коренья перейдет, протерпит на них лихое время… Да, переждет лихолетье – и опять за свое. Кто к воде поближе – те там охотятся, на водное зверье. Медведи – такие же на повадки, как и люди, но добрее.

– И охи-охи!

– При чем тут охи-охи? Ну-ка, дай Гвоздику пучок травы вместо мяска? Да он тебе руку оттяпает за издевательство. А потом ногу и голову. Потому что ему ягоды не нужны, а только кровь и мясо. Траву они тоже щиплют, случается такое, но не для еды…

– Не оттяпает.

– Какой же ты упертый мальчик. Сразу видно, кнута не пробовал.

Зиэль бурчит, но Лину не страшно, даже Гвоздик почуял, что Зиэль в настроении, и не шипит на него, как обычно в ответ на угрозы хозяину. Но и Лин упрямится словам Зиэля не по злому умыслу, а… просто… сам не зная почему… чтобы только противоречить… На самом деле, он уже и без Зиэлевых советов пытался покормить Гвоздика фруктами и овощами… И траву всякую-разную давал, но Гвоздик схватит кусок капусты, укусит и тут же выплюнет с возмущенными криками: ему чего-нибудь пожирнее на зубки насаживай!

Вот бы так сидеть и сидеть в невысокой травке на охапке папоротника, идти и идти по дорогам, на юг и на север… и на запад, и на восток… вчетвером… И не расставаться никогда, и никого не бояться… И чтобы всегда было тепло и сытно…

– Да ты спишь! Подъем, дорога ждет! А это тут кто, а? Ты мне попищи, обормот, живо шкурку на обтирку сдерну и голышом в болото суну!.. Подъем! Сивка! Ты, что ли, здесь самый хитрый?.. Ну-ка, сюда, к седлу поближе, ишь – куда утрусил, в противоположную от мешков сторонушку… Увлекся он траву щипать с прижатыми ушами! Сплошные хитрецы, поголовно лодыри и звери вокруг, один только я простак и добродушен!

Лин глубоко вздохнул и вдруг подумал про себя: да, теперь ему очень даже понятно, почему Сивка так тяжело вздыхает и фыркает перед тем, как на него наденут седло и навьючат поклажей… да еще они втроем, бывает, взгромоздятся… Бедный Сивка…

– А ты поэтому пешком рядом ходишь, что Сивку бережешь?

– Я? С чего ты взял? Сивка – крупный конь, он и больше выдержать может. Раньше, до меня, если хочешь знать, он вообще в конском боевом доспехе ходил, а это тяжесть – ого-ого! Я даже точный вес знаю, да только тебе все равно не впрок его открывать, ты же неграмотный.

– А долго надо грамоте учиться?

– Н-нет… наверное… Быстро.

– А счету? Чтобы уметь считать до ста?

– Это почти одно и то же: знаешь одно – знаешь и другое. Снег тебя всей грамотейской премудрости научит, я полагаю, он в этих делах мастер.

– Вот здорово!

– Да? А я думал, ты воином стать мечтаешь. Воинам же вовсе не обязательно знать грамоту, более того, простые ратники редко когда умеют читать. Да, кстати, именно люди войны – это исключения из только что приведенного мною правила: считать они умеют, червонцы и серебро, и медяки, это первейшее, самое необходимое знание для наемника, а вот читать – каждый десятый… а то и каждый сотый. Дворяне – особь статья: в последние два-три поколения наших императоров, с их высочайшей руки считается немодным и мужланским не уметь читать и писать, поэтому сейчас дворяне – грамотны поголовно. Ну и купцы, само собой, и жрецы… А простому воину – грамота зачем?

– А черные рубашки? Воины вроде тебя – все умеют читать?

– Гм… Чаще да, нежели нет, но за всех не отвечу. Понимаешь, черная рубашка – она гораздо тяжелее кольчуги в постоянной носке, поэтому ее носят либо умные, либо недолго. А умный без грамоты жить не захочет, и понять ее не поленится.

– Тогда я хочу не просто воином, а чтобы в черной рубашке, с мечом, на коне и знать всю грамоту.

– В добрый час. Только что-то мне подсказывает, что из тебя воин – как из воды кокушник. Ты слишком мягок и впечатлителен, дружок, чтобы стать воином.

– Как так? – Лин нахмурил лоб и даже остановился посреди дороги, ему показались очень обидными слова Зиэля. Но – только не плакать!.. А то как раз получится, что Зиэль прав…

– Запросто. Ты не тупой – это первое препятствие. Что встал? – догоняй! Ты не жадный – это второе, хотя и менее существенное. Простым ратником, пусть и в особенной черной рубашке, тебе не быть – кость не та. Ты даже пить собираешься только воду, сам ведь объявил. Это третье… И таких препятствий в тебе – до ночи перечислять. Грамоте выучишься – ох как тоскливо тебе будет трезвому среди тупых скотов, изо дня в день, из года в год… И больше ничего нового в жизни. Потом в калеки, или на кладбище, ибо в отставку по старости – редко кто выходит из простого люда, я и не припомню случаев.

– А ты как же?

– Я – это я. Дальше слушай. Рыцарям, баронам и прочим дворянам проще и в то же время разнообразнее, и в быту, и в общении с себе подобными, но ты-то простолюдин! Будь ты хоть четырежды премудрый в науках – кто тебя пустит из солдатской палатки в командирский шатер? Можно выбиться в рыцари и из простого ратника, но это тебе должно крепко повезти, а даже и с везением – не один и не пять лет пройдет, прежде чем добьешься… До этого же – черная ты рубашка, розовая в крапинку – хлебай из солдатского котла и слушай звуки из солдатских голов и задниц, они, кстати говоря, бывают очень сходны, так что и не различишь порою. Усвоил?

– Ты раньше этого мне не говорил.

– Ты и не спрашивал. Тебя ведь, в основном, интересовало – где лучший портной, шьющий черные рубашки, да как бы покрасивше приладить боевые шрамы на лицо.

Лин покраснел и смолчал: стыд прошиб его по самые уши. Гвоздик растерянно пискнул и на всякий случай стал держаться вплотную к Лину…

– Гвоздик, ну что ты вечно путаешься под ногами! Я ведь было чуть лапку тебе не отдавил! Беги вперед, крошка, беги…

– Я почему тебя думал в гладиаторы определить? Там можно кое-чему выучиться, и если повезет – разбогатеть, сменить сословную ступеньку, с низшей перепрыгнуть куда-нибудь повыше… Не захотел. И в храме то же самое: повезло бы – пробился бы в иерархи, получил бы доступ к знаниям, к чинам, к простору бытия…

– Как это – к простору бытия?

– А так. Погоди, подберу слова попроще… Значит, простор… Захотел – в столицу поехал, челом Императору бить, дабы тот высочайшею волей исправил те или иные несовершенства мира… Ну… например, сказать Императору, что народ страдает от глупости, либо воровства его слуг, власть предержащих… Понимаешь? Или не совсем? Короче: захотел ты, будучи верховным жрецом, – взял и поехал в другой город по своим надобностям, захотел – отгрохал своему богу храм побольше, а в нем себе святилище… соответственное… А захотел – заперся в темную сырую келью, на хлеб и воду, на долгие молитвы, подавая пример малым сим… Захотел – заклеймил, захотел – простил. Захотел открыть братии свет просвещения – позволил им книги читать. Решил, что, кроме молитв и постов, им ничего более не надобно – объявил об этом во всеуслышанье волею бога или богини… Если ты им, богам, предан душою – те нисколько не против будут, что бы ты там ни решил по отношению к простым нижестоящим смертным. Это и называется – простор бытия. В холодном чулане ли он живет впроголодь, нежится ли на пуховых перинах и жрет от пуза – все ему в радость, если он сам этого пожелал… И наоборот. Понял?

Лин кивнул:

– Вроде бы.

– Ты пока невежественный и темный, как последний десяцкий, но ум у тебя живой, светлый, гибкий. Ты бы мог со временем пробиться в верховные жрецы, если бы в послушниках не надорвался бы и не помер. Но – не сложилось и тут. Если же и Снег тебе и твоим мечтам не потрафит – уже не мои заботы, я буду очень далеко, сам живи и сам разбирайся.

– Страшно. – Лин произнес это с печалью в голосе и лице, и получилось настолько по-взрослому, что у Зиэля даже брови подпрыгнули, но следующие слова Лина вновь принадлежали маленькому мальчику. – А он разрешит мне… с Гвоздиком играть? Чтобы он всегда рядом был?

– Почему же нет? В пещере места полно, и ему уголок найдется. Если, конечно, ты его приучишь на улицу проситься, а не пачкать жилое пространство.

– Приучу, конечно. Ура! Гвоздик, понял!? Рядом жить будешь!

Гвоздик подпрыгнул, целиком и полностью разделяя внезапную радость хозяина, и совершенно отчетливо тявкнул.

– Ага! Зиэль! Теперь-то ты слышал, как он залаял? А не запищал!

– Подумаешь… Один раз не считается, да еще и не понять – авкнул он или мявкнул?

– Не-ет, нетушки! Все знают, что у охи-охи лай похож на собачий и на волчий.

– Угу, а у твоего Гвоздика, может быть, на свинячий именно! Ты зачем его отборным мясом кабанчика, на трех густых травах запеченного, кормил? Превратится теперь в хрюшку, будет хрюкать, а не лаять.

– Не будет. Ой… Зиэль… – ноздри Лина явственно почувствовали что-то такое… пахнущее жильем и человеком…

– А-а… То-то я думаю – когда ты проснешься, запах дыма учуешь? Сивка-то и Гвоздик твой давно уже пофыркивают… Это у нашего отшельника очаг, не иначе. Надо его предупредить… Зиэль откашлялся и громко, хотя и вполголоса, забасил любимую свою песню:

– Солдат идет с войны… И все ему хоть бы хны!..

Словно бы и нет под ногами дороги, или хотя бы тропинки, а идти легко, ноги не спотыкаются по камням и выбоинам, ни у людей, ни у зверей. Вроде бы и густой кустарник вокруг, а одежда за ветки не цепляется. Дымком же пахнет очень даже ясно. Едой не пахнет…

– Обратил внимание, что природа к нам дружелюбна? Ни гнусы нас не жалят, ни колючки по лицу не стегают… Это значит, что старый хрен издали нас почуял и не против гостей. Нежданным и незваным куда как тягостнее бродить в этих пределах. Возьми-ка, на всякий случай, на руки Гвоздика, либо сунь его в мешок и к седлу пристегни… Вдруг он попадет в ловушку или под заклятие…

– Нет, я лучше на руки.

– Тоже выход. «Куда ж ты, сокол, лети-ишь!..» Эй!.. Снег! Это Зиэль! Ну ты где?..

Заросли вдруг расступились и выпустили путников на открытое пространство. Будущие гости остановились посреди крохотной, двадцать локтей от края до края, круглой поляны, южную половину которой окаймляли камни маленькой скалы, а другую половину ограничивал невысокий кустарник, имени которому Лин не знал.

– Глаза разуй.

Лин обернулся на голос: у них за спиной, в шести локтях, на самом краю зарослей, стоял человек. Больше всего Лина поразила одежда этого Снега, мысленно он уже привык видеть ее белой, в виде плаща или хламиды. А на самом деле, человек этот выглядел просто, и можно сказать привычно: полурасстегнутая кожаная куртка на голое тело, портки, заправленные в низкие сапоги, непонятного вида шляпа – все в обычных серо-коричневых красках… В руке длинная прямая палка с железным клювом… С двумя клювами-наконечниками: верхний поперек палку венчает, а нижний вдоль, как бы насажен по примеру копья, в траву нетяжко упирается… Борода есть, седая, но небольшая, у Зиэля куда длиннее…

– Я смотрю, посох у тебя тот же. И повадки те же – подкрадываешься хорошо. У меня чуть родимчик не случился от внезапности!

– Только не пытайся вызвать во мне жалость, или хотя бы доверие к твоим словам. Ты, я смотрю, конем разжился? И почему-то не один?

Лин, Гвоздик и Сивка стояли тихо и молча: именно так и надо себя вести в незнакомом случае. Пусть главный все поймет в окружающей действительности, и все решит, как им дальше поступать… Иначе – плохо. Не в этот раз, так в другой, но болтовня и беспечность неминуемо обернутся бедою: поход – дело опасное, все должны в нем знать свои права и обязанности, чтобы им легче дышалось и дольше жилось.

– Со спутниками, сам видишь. Рассчитываю на кров и прочее гостеприимство. Завтра – дальше двинусь. Принимаешь гостей?

– Угу… Небось нарочно под дождь подгадал, чтобы уж наверняка?

– Слушай, Снег! Ну что ты меня обижаешь? Как ты мог такое подумать, мы ведь сто лет знакомы! – Зиэль от возмущения развел руки в стороны, но в искренность его не поверил даже Лин: очень уж довольная ухмылка у Зиэля, кроме того он своими ушами слышал расчеты насчет дождя и ночлега.

– Именно поэтому. Дым нюхал?

– Что? А!.. Намек понял: у нас в мешке целый олешек лежит, очага просит. Это тебе от нас подарок. Чтобы дым от твоего очага насквозь пропитался вкусными запахами Ну… есть еще остатки хлеба, лука… Лин, есть у нас лук?

– Есть. – Лин понял, что своим обращением к нему Зиэль хочет выставить его на погляд, потому что…

– Лук и чеснок и у меня есть. А также всякие иные коренья и травы, лечебные и продовольственные. Этот… будущий подросток с охи-охи на руках… – кто тебе? Воспитанник?

Зиэль крякнул и покрутил бородой. Он явно рассчитывал перейти к сути дела попозже, после ужина…

– Скорее, попутчик. Тут такое дело… Слушай, Снег, у меня Сивка недавно перенес тяжелое заболевание на ушах – видишь, прядает – и ему противопоказаны вечерние дожди. Ты бы не мог…

– Да, накрапывает. Пойдемте. Вечерние дожди… Всегда от тебя подвохи и напасти, Зиэль, просто всегда! Но – не смею отказывать князю мира сего.

Лин вытаращил глаза на обоих собеседников. Князю??? Неужто Зиэль на самом деле – сиятельный князь, под чужим именем путешествующий по дорогам, подобно богоравному Аламагану!.. Вот было бы здорово!

– Хорош князь – на одном коне пожитки! Вот зачем ты надо мною смеешься, Снег, мальцу голову дуришь? Он ведь всему верит, что взрослые говорят. Слушай, дождь же в самом деле начинается. Что стоим-то?

– Идемте. Намокнуть не успеем.

Путники, вслед за Снегом, подошли к скале и увидели скрытый до этого проход, трех локтей в ширину и четырех в длину… Пройдя сквозь каменный свод, они очутились еще на одной полянке, такого же размера, только эту со всех сторон окружала скала. Она уже и не полянка, а дворик, с хозяйственными постройками и приспособлениями. И вход в пещеру имеется – вот он, закрыт небольшой деревянной дверью.

– Сивка его зовут? Поставь Сивку под навес, вон коновязь. Сейчас ему овса принесу, у меня где-то был запасец, нарочно для непрошеных гостей… Лошади-то в любом случае не виноваты в назойливом нахальстве их бессовестных хозяев.

– Это ты обо мне?

У Лина сжалось сердце: та же довольная ухмылка на лице у Зиэля, тот же спокойный голос, однако, словно холодом из ледяного погреба пахнуло от его вопроса.

– Нет. – Снег неспешно повернул голову и встретил взгляд Зиээля, не отводя своего. – Не о тебе, не нагнетай. Ты от меня гостеприимства ждешь или объяснений в любви и преданности?

– Гостеприимства и дружбы, как всегда. А без преданности твоей я раньше обходился и впредь надеюсь обойтись. В чем дело, Снег, что с тобой, не с той ноги встал?

– Эх… Вроде того. Сон мне был, предвещающий долгие заботы – а тут ты. В руку, стало быть, сон. На очаге будем жарить, или на противне? Ты как? Или похлебку сварганим?

– О! Точно! Похлебку! Я всегда говорил, что… – Зиэль обернулся к Лину, принимая того в собеседники, – что Снег – умнейший из людей! Да, Лин, говорил ведь тебе? Похлебки мы давно не ели, с самого города Шихана, соскучился я по горяченькому жидкому. Ты так один и живешь?

– В основном да. Готовлю сам… в основном.

– Вот мешок, в нем свежее мясо. Соль, перец, если надо… Давай вместе столешницу поставим, ловчее будет…

Мужчины вдвоем установили столешницу на козлы и придвинули поближе к огню.

– Перец я не люблю, к соли равнодушен. Ты почему весь сжался, мальчик Лин? Что тебя так внезапно дополнительно взволновало в моем жилище?

Но Лин сидел словно каменный, язык ему не повиновался, почти как в ту ночь, с нафами… Эта обеденная комната, здесь очаг, здесь стол… А у него Гвоздик на руках… Он осквернил… В трактире «Побережье» – там другое дело, там все свои были, да и щенок был совсем уже малыш, младенчик… Боги, что сейчас будет…

– А-а-а… Какой у тебя деликатный парнишка! Он боится, что нарушил некие бытовые уложения о животных в доме! Запомни, Лин: здесь я хозяин, и домашние законы – тоже я устанавливаю. Пусть твой щенок побудет сегодня с нами, я не возражаю. Проситься умеет?

Лин кивнул. И еще раз кивнул, сильнее, чтобы виден был его ответ… язык-то пока не оттаял…

– Тогда пусть с нами вечер коротает. Но уж коня в дом запускать не будем, тесновато получится. А, Зиэль? Громовых раскатов не боится твой Сивка?

– Не будем. – Зиэль благодушно качнул бородой и вытянул ноги в сапогах поближе к огню. – Не боится, возле мешка с овсом он у меня ничего не боится.

За стенами, снаружи, бушевала гроза, дождь был вовсе не дождь, а сокрушительный ливень: Лин высунул было нос за дверь – вместо дворика настоящее озерце бурлит, а молнии – одна другую перегоняет. И грохот на весь мир!.. Как же быть?

– Отхожее место у меня – не только на дворе, мальчик. Иди туда, прямо, потом направо, в самый конец. Свечу возьми. Охи-охи своего нам на сохранение оставь, если хочешь. А? Не то упадет куда-нибудь?

– Не упадет. Спасибо, я мигом…

– Не промахнись.

– Стой! Щенка оставь, как тебе было сказано, ты совсем уже обнаглел. Мы со Снегом за ним не хуже твоего присмотрим.

Действительно, как ни крутись – а Зиэль опять прав: Гвоздик должен время от времени оставаться без Лина, иначе бойца и воина из него ни за что не выйдет… Терпи, Гвоздик, никто тебя не бросит.

Таких отхожих мест еще не видывал Лин! А ведь он и в одном трактире был, и в другом… И еще где-то… Узкий коридор, указанный Снегом вывел его к дверце, за дверцею – не чулан с низеньким потолком, но полуоткрытое пространство пещеры! Словно бы гигантская ниша выдолблена в скале: сверху каменная толща, справа она и слева, а впереди длинная и высокая пустота, а за нею широченная щель в скале, сквозь которую видны облака и молнии. Молния полыхнула особенно ярко – осветила далекие деревья. А внизу журчание… Внизу ручей! Ветер сюда почти не достигает, свечка ровно говорит, но какой с нее толк здесь, среди таких просторов? Зато молнии – да, осветили и небо, и ручей, текший внизу, под деревянным настилом… Лин быстро сообразил, чем тут и как пользоваться, но покидать удивительное отхожее место не спешил… Пахло тут зеленью и дождем… И грозой… И все. Здорово! Но восхищение мгновенно перебил ужас: нафы! Они ведь могут сюда прийти, это место обитания как нельзя лучше им подходит! И если они боятся Зиэля, то завтра… Да и сейчас Зиэль далеко… Лин подхватился и, не медля больше ни единого мига, помчался к двери, впопыхах забыв, что дверь нужно тянуть на себя, а не толкать… Чуть было сердце не разорвалось!

Гвоздик с радостным урчанием поспешил ему навстречу, а мужчины замолчали и дружно посмотрели на него. Лин успел кивнуть, в знак того, что он – это он, а не чужак из-за двери вернулся, подхватил Гвоздика на руки, присел к столу, а молчание все еще висело в воздухе.

– Послушай, Зиэль… Я не собираюсь состязаться с тобой в хитроумии, я просто хочу понять цель и суть подвоха. Зачем?

– Да я тебе искренне… Случайно! Случайно все так получилось… Сапогами клянусь! – Зиэль даже слегка приподнял правую ногу и указал на предмет клятвы, но и она, похоже, Снега не убедила.

– Случайности и ты? Не слишком ли смешная шутка для ушей старого больного отшельника?

– Представь себе! Не ищи в моей просьбе никаких интриг и умыслов, нет их. Кстати сказать, насчет случайностей… Я их наоборот – берегу, мне с ними жить приятнее и интереснее. Ну, сжалился разок – с кем не бывает? Ты же видишь – здесь все чисто. В обоих щенках. Одно, правда, темное пятно есть, но и тут уж я не виноват.

– Какое пятно – нафы? Ты их имеешь в виду?

– Именно. За это – извини.

Снег тяжко вздохнул и задумался, а Лин понял, что речь идет о нем с Гвоздиком, о их судьбе.

– Дружище Снег! Я бы не хотел прерывать твои почтенные и благочестивые размышления, но этот козлик-барашек… Ну, оленина – сейчас выкипит и снизу подгорит!

– Действительно. Ладно. Ты расставляй пока приборы, ложки, плошки, хлеб порежь, а я сниму пробу, и если… – Снег выпрямился, кряхтя, и побрел к очагу, помешивать длинной деревянной ложкой в варочном котле.

Отчего-то Лин не поверил в его кряхтение, да и в ковыляющую походку тоже: там, на полянке, Снег двигался куда мягче и быстрее.

– Он у тебя что… Ты его наделил чем?

– Да нет же, в том-то и дело, старый ты пень! Ты правильно почуял, но я тут ни при чем, это его личные способности. Вот я и подумал, что ты – лучший выбор из всех поблизости возможных.

– Спасибо, милый друг, что подумал и решил за меня!

Однако, Зиэль не захотел понимать в услышанном яд и ухмыльнулся:

– Да пожалуйста, всегда рад помочь. – Но тут же, правда, спохватился: – Я же честно в два места постучался, перед тем, как… Я у тебя в долгу. Можешь попросить меня – и не откажу ни в чем, лишь бы мне это было по силам и по нраву.

Снег круто обернулся от очага, с мешалкой в руке, и захохотал.

– За что я ценю общение с тобой, дорогой Зиэль, это за остроумие без границ. Все эти галантные шуты и щеголи при императорском дворе тебе в подметки не годятся, по крайней мере, в словесных дуэлях. В ближайшие годы я попробую придумать просьбу, которая бы пришлась по нраву нам обоим… если доживу, конечно…

– Доживешь, я надеюсь. Может быть даже до конца света доживешь.

– До конца света? Ты… серьезно?.. Что означают твои намеки? Поскольку я далек от надежд на бессмертие, значит ли это, что…

– Слышал о Мореве?

– Да, и склонен думать, что оно – не только легенды.

– И я так считаю. Короче, в этот раз, в эту эпоху, Морево может не просто накатить на заселенные человечеством земли, но и похоронить их навсегда. Но это не истина, а всего лишь предположение.

– И сколько ждать проверки твоего предположения?

– Знать не знаю. Может, десять лет, может и двадцать, а может и все пятьдесят.

– Десять-то лет я протяну, а пятьдесят – не надеюсь.

– Не скромничай. Вон какой тяжеленный котел на стол вымахнул и даже не запыхался. Мне бы это было не по плечу.

– Ай, ай, какие льстивые любезности, которые – все та же ложь в позолоченной скорлупке. Я, видишь ли, вынужден самостоятельно котлы носить туда-сюда, ибо Мотона моя – это приходящая служанка – не предназначена тяжести таскать. Пододвигай поближе плошки: первые порции я положу, а за добавками – сами, своими ручками. Этому хищному животному тоже надо будет что-то придумать из посуды, чтобы и у него свое имущество было…

– Ага! Пойман на слове: значит, согласен?

– Да. Но я хочу тебе прямо сказать, Зиэль…

– Ой, нет! Избавь меня, радушный, прямодушный и великодушный хозяин, от каких бы то ни было объяснений и резонов в твоих поступках. Ты согласен – остальное лишнее. Выдумаешь ответную просьбу – я в твоем распоряжении. А хлеб где, что я нарезал?

– У тебя под самым носом, провидец, стоит лишь приподнять вот эту вот салфетку…

– Сколько лет твоей Мотоне? Ее вышивка?

– Тебе-то какая разница? Молодой человек, ты хочешь о чем-то спросить? – заметил озабоченность Лина хозяин.

– Да. Можно ли поделиться от себя с Гвоздиком? И что такое морево?

– Это уже два вопроса. Если я утвердительно отвечу на первый – неминуемо воспоследуют другие, о практических способах угощения, по поводу же второго… Да, я начну с него. Морево – это легенда о конце света, о бедствии, которое за грехи наши обрушится на нас, человеков, и всех без остатка погубит. На сущность ее еще никто из живущих не проверял… Разве что…

Но Зиэль поморщился и даже дослушивать не стал:

– Да никто. Я тоже думаю, что никто не проверял. Ты бы поближе к первому вопросу, любезный Снег, а то сей Гвоздик достал меня своим визгом. Вот мой вклад в дело обуздания щенячьего аппетита: хрящи, косточка губчатая… Подстели ему чего-нибудь, и пусть лежит, грызет.

Снег встал и знаком пригласил сделать то же самое Лина.

– Лин. Ты будешь жить здесь, бок о бок со мной. Сразу же забудь дурные примеры, подаваемые этим витязем, блистательным, умным, воинственным, сильным, однако же весьма бесцеремонным. Сейчас я принесу кошму твоему Гвоздику, определю ему его личное место, и только тогда мы, я и ты, позволим ему разделить с нами прерванную советами нашего дорогого Зиэля трапезу.

Снег кивком завершил свою речь и пошел куда-то в глубь пещеры. Скрипнула невидимая в полутьме дверь.

– Видал, Лин, как он раскипятился: никакого тебе кряхтения, молодым тургуном в закрома поскакал? Очень достойный человечек наш Снег, тебе крепко повезло с наставником. А что на меня шипит и пыхтит – это естественно, ревнует к моему уму и доблести. Ну и к относительной молодости. Но вообще говоря – мы с ним ладим, даже если и не всегда находим общий язык. Ты уж не подведи моих рекомендаций.

Лин кивнул. Взрослые – неровный народ: иногда их слушать – слаще сна и меда, а чаще – сплошная скукотень. При желании Лин мог бы дословно вспомнить все сказанное здесь в этот дождливый вечер, первый вечер в череде долгих, долгих будущих лет, но это было бы так… неинтересно, обыденно… Вот если бы Зиэль действительно оказался князь… Но князь или маркиз – не будут в одиночку шататься по свету и «на ты» знаться с простыми отшельниками, с трактирщиками, с никому не нужными мальчиками…А то какое-то Морево через пятьдесят лет, пустая болтовня о вышитых салфетках… Зато подстилку Гвоздику знатную подарили. Лин знал, что такое кошма из овечьей шерсти, но эта оказалась большая, ровная, толстая… На такой можно было бы рядом с Гвоздиком валяться, да ведь не разрешат…

– В кости, может?..

– Нет, не играю. Да и ставить в моей пещере нечего, из твоего же имущества ничего мне не надобно, я ведь не воин.

– Ах да, я и забыл, что ты не воин. Но тогда… А где он… А, вот он, тот же столб! Метнем? По десятку попыток?

Лин, повинуясь указывающему жесту Зиэля, посмотрел направо: у стены стоял врытый в землю деревянный столб, широкий, во взрослый обхват толщиной, верх его представлял из себя грубо вытесанную пасть неведомого Лину хищника, а середина, как бы живот и грудь, вся иссечена следами ударов чего-то колющего и режущего.

– Зачем тебе эта чушь под конец дня? С десяти попыток ты конечно же меня опередишь. С одной руки?

– Как угодно, ты здесь хозяин, а я гость. Давай так: с одной руки по пять швырков, а с двух – по три, чтоб там и там нечетное число было?

– Чтобы исключить попадания поровну? Ну давай, раз тебе свербит подчеркнуть свое превосходство. Несолидно это… глупо. Твоими мечем?

– Твоими. Мои – боевые, а твои – все равно для баловства, ты же мирный и смирный у нас, почтенный седой отшельник…

– Зубы не заговаривай. Вдвоем будем?

– Лин еще мал. Лин, иди сюда. Оставь щенка на подстилке. Какую ему кость? Эту? Да она же с него размером… Ну, дай. И иди к нам. Лин, мы со Снегом сейчас разомнемся малость после ужина, покидаем ножи в цель, а ты смотри и учись…

Этот вечер Лин сохранил в своем сердце навсегда, бережно, каждый миг…

В пещере почти темно, только два факела на стене, по обе стороны старинного медвежьего тотема, невесть как попавшего к Снегу, да неяркий огонь в очаге… Тени от факелов и очага танцуют свой странный беззвучный танец, оба взрослых поочередно бросают тяжелые ножи в тотемный столб, с расстояния десяти шагов. А шаг – это когда оба шага сделаны, левой и правой ногой, то есть, десять шагов – тридцать локтей. Уговорились все-таки по десять бросков с одной руки, и по пять – с двух. В обоих случаях победил Зиэль, он попадал в цель лучше, чем Снег, хотя в бросках с двух рук Снег уступил Зиэлю совсем немного. Лин желал победы Зиэлю, конечно же, и тихо радовался его успеху.

– Однако, ты мастак! Есть на кого мальчишку оставлять, душа спокойна будет!

– Чья душа? Твоя душа? Если ты такой заботливый, так и взял бы его с собой? Кроме того, я не собираюсь выращивать из него дуэлянта и разбойника.

– Мы уже об этом говорили, что толку одно и то же молоть. Учи тому, что знаешь. Да и в твоей мерной нравственной линейке – гораздо правильнее будет, чтобы не я, а ты его воспитывал? Не так ли? Видишь, опять я тебя уел, на твоем же поле битвы.

– Уел, уел. Не пора ли нам всем спать? Или еще по черпачку на сон грядущий?

– Без вина? Нет уж, народная мудрость твердо гласит: следует быть умеренным в жратве на трезвую голову. Как это ты поленился запастись хотя бы одним кувшином? Ты бы хотя бы дорожное кислое для гостей держал, коли сам постишься…

– Не желаешь похлебки? Как хочешь. Тогда и я не буду. Этих не спрашиваю, и так видно, что оба облопались по самые уши. Сегодня я ему и тебе здесь постелю, не возражаешь?

– Нет. Мне поближе к огню, а щенки, небось, вместе захотят, пусть уж их…

– Пусть. Умываться – там же, – Снег махнул рукой в сторону коридора. – Как умоетесь и начнете укладываться – факелы погасите.

Лин с Зиэлем согласно кивнули.