Восхождение язычника

Глава 1

Сидя на поваленной березе, я размышлял о случившемся и пытался собрать в кучу все, что до этого раскидал.

— Ну что же, Александр Кащапов, он же Кащей, что делать будем? Или лучше поинтересоваться у Яромира сына Велерада, внука Деяна, правнука Рознега и еще раз пять или шесть своих пра-прародителей? И это все один и тот же человек, как замечательно.

Радость-то какая, к нам Мойша приехал, а у нас кушать нечего. Ситуацию примерно так и можно описать.

Воздев к очам, длани свои.

— Тьфу, твою же душу. Какие очи, какие длани. Что я несу? Главное, трястись эти длани перестали, и то хорошо.

Хотя, когда только пришел в себя, озноб был жуткий, и колотило меня нещадно.

А перед взором силуэт сокола сквозь деревья виднелся. Когда зрение пришло в норму, понял, что это не сокола полет, а прыжки глухаря с ветки на ветку, да еще и толстого такого, я бы даже сказал, откормленного. Да и, оглядевшись, подумал, что странность сплошная вокруг, а не лес. Чувствовалось лето, а трава вокруг желтая, сухая была, местами осыпавшаяся прахом, да и деревья такие же с порыжевшими и опавшими листьями, а ближние и вовсе без них. Черные и сухие стволы деревьев, словно высушенные, а вот на земле вокруг парочка трупиков животинок лежала. Только глухарь беззаботно прыгал с ветки на ветку.

Явно не в доброе место занесло, хотя для Кащея, может быть, самое оно.

Когда выбрался из оврага, пару десятков метров прошел по такому же лесу, а потом вдруг как будто граница была между жизнью и смертью. Один шаг — и я в абсолютно живом и нормальном лесу. Оглянувшись, видел пятно мертвого леса вокруг оврага, из которого выбрался, словно кто-то обвёл его огромным циркулем, и все, что было в этом круге, умерло. Лишь несколько пичуг, не обращая внимания, пролетели это пятно насквозь, уносясь дальше в лес.

Я же постарался место получше найти, вот и сижу на поваленной березе, возле ручейка, думу думаю.

И вот, с одной стороны, я мертвец, так как умер как Александр Кащапов, он же Кащей, это я прекрасно помню. А с другой — я глупый несмышленыш, грамоте не обученный, да и со всех сторон мужчиной еще не считаюсь. И вообще, о мире мало знающий, вот о соседях в ближнем городище — это пожалуйста, это да, это ценная информация. А вот мысль, какая година, так и начинаются всякие воспоминания, что вот совсем недавно, вот прям вчера, лет так пятнадцать назад, схлестнулись али бучу устроили наши соседи то ли с немцами, то ли с саксами, то ли с маркграфом каким.

Это я еще вроде в себя пришел, и голова не болит, даже мыслю вроде адекватно.

Воздев к очам, длани свои.

— Тьфу, привязалось.

А сам я больше жив, чем мертв. Хотя, когда в себя пришел, знатно испужался.

Вот только ощущения весьма странные, интересно, шизофреники себя так же чувствуют? Вот я Александр и я же Яромир, и ко мне как к Яромиру пришли воспоминания о былом, об Александре. Вот только нахожусь явно в далеком прошлом.

Я, конечно, слышал, да и читал о случаях, когда люди вспоминали свои прошлые жизни или реинкарнации, но там было вперед во времени, из прошлого в будущее, а не наоборот. А здесь из времени, которое еще не наступило, реинкарнация в прошлое. Однако. Из прошлого в будущее, из будущего в прошлое, машина времени какая-то. Что же получается, что для души не существует понятия времени и можно переродиться в совершенно любом отрезке времени. Странно, даже таких теорий не слышал. Несмотря на всю странность, оставим эту теорию, это теория и только. По крайней мере, я помню ту свою жизнь и эту одновременно, и это факт.

Вот только у Яромира отец владеет эрё. Не очень-то похоже на слово воздух, а вот на слово аэро очень даже, да и звучит почти так же.

Хотя это слишком громко сказано, что владеет воздухом. Да, может им повелевать несильно и немного, паруса ветром надуть и гнать корабль, да человека порывом оттолкнуть. Прадед может лекарем считаться, прикосновением руки раны заживлять, небольшие, но может ускорить лечение. Да и я кой-чего могу, не как прадед — раны заживлять, слабоват для этого, если пару царапин только. Да и как отец не могу порывом ветра человека с ног сбить, но уж в жаркую пору освежающим ветерком себя обдать способен. Какая прелесть. Это я и у себя мог, угли для шашлыков в мангале раздувать, например. Вот только это ко мне пришло уже после двадцати, а точнее, даже позже, но точно в девять лет я не был на это способен.

Способности у нас явились где-то в конце двенадцатого года, вроде почти под самый новый год, хотя и до этого какие-то слухи ходили. Но официально признали именно в том году, а вот до этого ничего такого не было. И самым ценными считались способности лекаря, лечить, как прадедушка Рознег, полноценно не могли, а вот способствовать выздоровлению и скорейшему заживлению — это да, это пожалуйста, иногда и раны небольшие затворять. Всего лишь направляя свою силу, даже стабилизировать тяжелого пациента могли. Статей и передач, как и различных роликов на эту тему, много было. Вот уж кому повезло, раз — и в дамках. И за работу свою денег хороших просили. Помню, ценник какой мне озвучили за операции с их участием и почти гарантировали успех восстановления ноги. Бизнес, и ничего лично, а они даже не медики и никаких клятв не давали, да и немного их было, на всех не хватало.

Хотя мне-Яромиру сейчас годков четырнадцать, и думаю, способности еще усилятся.

Огляделся еще раз на окружающий лесок:

— Разгар липеня[1], душновато, а экзамен на зрелость и все нормы ГТО у меня будет в назменовати ревуна[2].

Я же задумался над только что произнесенным, вроде слова получились смешанными, но думал-то я как обычно на своем родном, в привычном ритме, и о месяцах июле и сентябре, а вышел липень да ревун.

— Ярило, свети присно.

Однако, у меня что, переводчик, или думаю на одном, а изъясняюсь как принято здесь, как привык Яромир. Надо попробовать нормально сказать.

— Солнце светит всегда, — немного напрягшись, сумел. Попробуем еще раз.

— Сыроядец, — варвар, понимаю, однако.

Соответственно, изъясняться и понимать я вполне смогу, здесь проблемы нет. Это же просто прекрасно и замечательно.

Ощущение весьма двоякие, конечно, отторжения никакого, я — это я, я Яромир и я Саша. Это хорошо, это еще не клиника.

Жил юный Яромир, готовился перейти из статуса юный пионер в статус юный комсомолец. А тут бац, и вспомнил, что он был когда-то злобным капиталистом и долго был, намного дольше, чем пионером. И сейчас смотрит на все со злым оскалом этого самого капитализма вокруг себя. Вот только не попасться бы мне в руки уже тех самых опытных коммунистов, разговоров, наверно, со мной о мировой политике вести не будут, а зачем молодёжь портить и смущать, зачем? Вон речка близко, да и море варяжское, утоп парень почти случайно, а главное, сам. Как утоп, спросят мои родичи? Совсем утоп, совсем намертво. Если сами раньше не прикопают.

Это я утрирую, конечно, но чем меньше ко мне вопросов будет, тем лучше.

И мой ответ «я вас не помню, совсем не помню, камнем по голове прилетело» здесь не пройдет. В миру живем, в обществе то есть, все и везде на виду у соседа у родича, у друга. И очень сильно надо будет учитывать мой опыт Яромира и так же в большинстве случаев реагировать. Вот только вопрос, смогу ли я?

А исходя из того, что я сейчас обитаю в лагере, где готовят тех самых юных пионеров к сдаче нормативов ГТО и к экзамену на зрелость, парочка дружков у меня есть. Как и наоборот. Этакими отрядами мы живем, и конфликты есть как в самом отряде, так и между ними. Вот у меня и вышел конфликт. Но там история еще от родичей длится. Вот и подрался как-то с одним, а потом уже меня выловили и втроем пинали, сильно больно и остервенело. Убежал, могли забить, те еще зверята.

И, соответственно, меня в ближайшее время не ждут, уходить в лес на пару дней — это нормально, а может, и ждут, наоборот, чтобы продолжить разговор. Вот только мне придётся драться за свое место под солнцем — и жестоко драться. А после еще и разборки с наставником будут. А точнее, меня будут бить еще больнее. Если драку устрою лютую, не устрою, так этот шакал мне жизни не даст, да и дальнейшее скажется на моей жизни в здешних краях. Молва, она такая молва. Так что на место придётся ставить жестко, очень жестко и больно, дабы потом у него и его даже мысли не возникло, с неприличными предложениями ко мне подкатывать. Типа: «А давай мы тебя толпой ногами попинаем, это же так весело, смешно и забавно». И как здесь не выделяться и не привлекать к себе внимание? А никак, выхода нет, или я его в данный момент попросту не вижу. Хотя драки и разборки в таких отрядах норма, ничего страшного, главное, без большого членовредительства, но тут как пойдет, а пойдет жестко.

В животе заурчало, и голод вновь дал о себе знать, воды из ручейка надолго не хватило.

Надо будет до ближайшего поселения прогуляться, есть там один домик, где меня иногда подкармливают или за работу, или просто так, из расположения к моей семье.

Оглядев себя, рубаха грязная, как и портки, подпоясан кожаным ремешком, на настоящий ремень еще права не имею, не мужчина, а на ногах у меня лапти с онучами, обмотанные кожаными шнурками. И я умею делать лапти, да вот это бонус, мне этого так не хватало.

Умывшись в ручейке да оттерев грязь, а где-то и размазав, я напился студёной водицы, чтобы голод совсем не одолел и направился в селение, авось по снедаю Маруша болагая[3].

Пройдя кромку леса, я вышел к селению, огороженному плетнем с небольшой калиткой. Местечко небольшое, порядка семи семей живут, многим из нас здесь давали работу, в том числе и мне. Но вот с Марушей у меня сложились какие-то свои особые отношения. Она одна живет, мужа-то нет, на охоте погиб. А она за детьми присмотрит, то готовкой иной раз на всех занимается, и свой огородик имеет, где разное выращивает, в том числе и травы, в коих разбирается. Не бежать же чуть что к моему прадеду или знахарке, далековато будет, да и не всегда дешево.

Возле плетня бегала сука, а за ней носилась пара щенят. Увидев меня, она подала голос, пару раз пролаяв, оглашая всю улицу, а щенята начали озорничать, прыгая вокруг. Если бы пришел кто чужой, она бы изошлась лаем, а так меня уже знает. И как бы сказала, вроде знакомые пришли, но чужие. Да, собачку выдрессировали на такие моменты.

Пройдясь к дому Маруши, я учуял запах свежеиспеченного хлеба. И, обойдя её дом, увидел, как она возится возле уличного очага. Не в доме же готовить, вот и есть здесь у всех этакая уличная кухня. Навес иногда огороженный, с очагом, сложенным из камней и обмазанным глиной, с заслонками, все как надо, да с парой столов рядышком, на которых и располагался различный инструмент для приготовления пищи.

— Здравствуйте, кормилица Маруша, — и поклонился ей немного, проявить почтение нелишне, все-таки она работу мне давала и подкармливала изрядно.

— И тебе здравствуй, Яромир, — слова, произнесенные ей, звучали по-другому, но понял я их именно так. Отвлекшись от своих дел, она меня осмотрела.

— Словно шиша, а не добрый юнец, да и весь какой-то пришибленный, эх, гоняют вас наставники, а может, и к лучшему будет.

— Учимся всему, матушка Маруша.

— Это правильно, это не во вред, а ты, небось, потрудиться пришел, — и снова она произнесла другие слова, которые я услышал, но понял именно так, можно, наверно, напрячься и услышать именно то, что она говорит, но и так нормально. Автопереводчик с корректировкой услышанного и сказанного. Хотя для Яромира эти слова естественны и нормальны, это для меня, Александра, они странны и чудны, через раз понимаю.

— Истинно, — я важно кивнул.

— Только сегодня ничего нет, многие на промысел ушли, да и ты будь осторожен и своим передай, волков поблизости видели, а то встретите в лесу, погрызут еще.

Мда, работы нет, это плохо, а вот волки еще хуже.

— Ты через пару деньков приходи, да парочку ребят своих позови, с промысла вернутся, работы хватит.

— Хорошо, — эх, не покормят, видать, а надежды были, — прощевайте, кормилица Маруша.

— Ты погоди прощаться, иди возле плетня посиди.

Устроившись возле выхода, я поглаживал щенят, которые так и липли ко мне, а вот их мамашу трогать поостерегся, может цапнуть, были случаи с ребятами.

А спустя пару минут и Маруша в корзине что-то съестное несет, я же поднялся, здесь уважение к старшим не просто звук. Так что легче и проще проявить, да и Маруша мне добро делает, хоть и не обязана.

— Вот, держи по снедай.

— Благодарю, — я принял у нее плетеную корзинку. — Маруша, а у вас найдётся отрез кожи? — я примерно показал руками размер носового платка. — И кожаный шнурок, был бы признателен очень.

На что она только хмыкнула и развернулась.

Я же присел и смотрел ей вслед, на ее сгорбленные плечи и висящие руки. Да, тяжела нынче жизнь. Сколько ей лет? Сорок может быть, а может, и чутка постарше, а уже, считай, старуха.

Сколько детей-то родила, явно не меньше пяти, а в живых двое осталось, дочь, что живет в соседнем доме, да и сын, что у дядьки мого на ладье обретается.

Я же заглянул в корзинку, да, расщедрилась нынче Маруша. Крынка молока козьего, я пригубил сразу, миска ячменной каши с кусочками репки и рыбы.

Ммм свежий хлеб, а что это у нас тут завернуто?

Я развернул тряпицу, что была почти на самом дне, пять вяленых рыбешек.

Люди на промысел ушли, вот и освобождает сусеки, видать, через пару дней с уловом вернутся, а там и работа будет, и помощь наша пригодится, как она и сказала.

Рыбку, пожалуй, трогать не буду, хоть и хочется, а с собой заберу, не зря же она в тряпицу завернула, могла и так положить. А завтра что с едой будет, неизвестно. А так можно будет похлебку какую сварить, кореньев накидал — да и ешь. Есть у меня в лагере парочка дружков, вот и поделиться смогу. Интересно, а им любви и ласки перепало, или только я такой везучий?

А вон и Маруша возвращается. Сложив аккуратно все в плетенку, я передал ей в руки, а после поклонился:

— Благодарю.

— Вот, держи, нашла, — и она мне протянула то, что я просил.

— Спасибо, Маруша, за милость твою, до свидания.

— И ты прощай, Яромир, и про волков не забудь, — вновь напомнила она мне.

Выйдя за околицу, я взглянул на солнце: оно недавно прошло зенит. К вечерне, думаю, приду в лагерь.