Вор весны

21. Падение

Я тащу его в его комнату. Силы Аида быстро иссякают, каждый шаг дается ему с трудом. Почти весь его вес давит на меня. Никогда не думала, что он может быть таким. Каким бы мягким и нежным он ни был, телом он казался несокрушимым.

— Все будет хорошо. Не волнуйся, с тобой все будет хорошо…

Он стонет, когда я опускаю его на кровать, и этот звук пронзает меня так же остро, как пронзило бы легкие.

— Чертовы смертные и их ложь…

— Просто… постарайся сохранять спокойствие. Я подлатаю тебя, я…

Я снимаю с него камзол, стаскиваю рубашку через голову и укладываю его спиной на кровать. Рана на боку пульсирует, кровь пропитывает простыни под ним. Ее очень много. Намного больше, чем ранее.

Я напрягаюсь, на мгновение замирая, и подхватываю отброшенную рубашку, затыкая ею дыру. Аид шипит, но действие начинает душить его.

— Аид… — я ненавижу, как беспомощно звучит мой голос, каким беспомощным он выглядит.

— Противоядие, — хрипит он, указывая окровавленной рукой. — Боковой шкафчик, зеленый флакон.

Я спешу туда, рывком распахиваю дверцу и вываливаю все содержимое, пока не хватаю тонкий зеленый флакон. Мой желудок сжимается, он слишком легкий.

— Там не так уж много… Этого будет достаточно?

— Надеюсь.

Я опускаю флакон на его протянутую руку, но его пальцы возятся с крышкой.

— Позволь мне…

Я открываю его и подношу к его дрожащим губам. Он делает несколько глотков, откашливаясь.

— Вылей остальное на рану… — инструктирует он.

Осталось всего несколько капель и я выливаю их на его изуродованную кожу, отчего рана дымится.

Аид резко вскрикивает, пальцы впиваются в простыни. Рана продолжает дымиться, не заживая.

— Там было недостаточно, — спешу я, желая сделать что-то большее. — Возможно, я смогу сделать еще, если ты скажешь мне…

Его пальцы обхватывают мое запястье.

— Нет, — говорит он низким тоном, — не уходи. Останься.

Я сглатываю, в горле саднит.

— Все хорошо, — я беру рубашку свободной рукой и прижимаю ее к ране. — Она все еще кровоточит.

— Кровь довольно быстро свернется.

А если нет?

— Позволь мне взять немного воды, — настаиваю я, убирая его пальцы. Он не оказывает особого сопротивления. Не может.

Я протягиваю ему стакан и наполняю таз с водой, пока он пьет. И возвращаюсь к кровати, чтобы хоть немного прибрать беспорядок на кровати. Простыни густо пропитаны кровью.

Он откидывается на подушки, лишенный цвета. Он ничего не говорит, пока я протираю его руки, смывая все следы крови с его тела. Его кожа все еще имеет бледный, болезненный блеск.

— Теперь с тобой все будет в порядке?

— Да, — говорит он. — Я так думаю.

— Хорошо.

Он выглядит неважно, но я стараюсь не зацикливаться на этом. Таз волшебным образом наполняется чистой водой. Я обтираю его лоб, пытаясь игнорировать темный, стеклянный взгляд, устремленный на меня.

— Ты выглядела обеспокоенной, — замечает он.

— Я волновалась, — я делаю паузу, подавляя все свои страхи, пытаясь казаться беззаботной. — Без тебя будет скучно, и я не хотела бы остаться здесь запертой навсегда.

Он фыркает, но отворачивается, на его лице застыло что-то похожее на разочарование.

Ты никогда меня не разочаруешь, однажды сказал он мне, пьяный и бредящий, но, думаю, этими словами я разочаровала его.

Я касаюсь его щеки. Он горячий и липкий.

— Как скоро начнет действовать противоядие?

— Не знаю.

Несмотря на румянец на его щеках, он дрожит от моего прикосновения. Я натягиваю одеяло ему на плечи и стаскиваю с него обувь, пытаясь устроить его поудобнее. Не думаю, что это помогает.

— Расскажешь мне, что произошло?

— Засада. Я не ожидал этого. Не гоблины. Думаю, пикси.

— Писки могут быть воинами?

— Они могут быть такими же злобными, как и все мы, когда случай требует того.

— Есть идеи, кто их послал?

Он качает головой. Псы крадутся к нему, тыкаясь носами в его руку. Он рассеянно гладит их за ушами.

— Извините, что беспокою вас.

— Ты побеспокоил меня, — все еще беспокоишь.

Аид пристально вглядывается в меня своим темным взглядом.

— Тогда мне еще больше жаль.

Его пальцы тянутся вверх, чтобы переплести мои, притягивая меня ближе. Я повинуюсь малейшей тяги, падая на его грудь, помня о своем весе и о том, как легко могу причинить ему боль и как сильно хочу забрать ее.

Он стонет подо мной.

— Прости, — говорю я, отстраняясь. — Я не хотела.

— Нет, это не из-за…

Мои руки тянутся к свободной повязке на ране. Она промокла насквозь. Меня охватывает тихая паника.

— Кровь не свернулась, — сообщаю я.

— Хм-м. Тревожно.

— Тревожно?

— Видимо, противоядия все же было недостаточно.

Я вскидываюсь.

— Попробую раздобыть больше.

— Персеф… — он дергает меня за рукав.

— Отпусти меня!

— Лист не растет в саду.

Я возвращаюсь к нему.

— Как мне послать за кем-нибудь?

— Ты не можешь.

— Должно быть что-то, что я могу сделать!

— Есть кое-что, — мягко говорит он. — Останься со мной.

— Это… звучит как прощание. Нет, нет, я не…

— Я еще не умер, — говорит он. — Может, мне просто нужно больше времени…

Сильно в этом сомневаюсь.

— Я не буда просто сидеть здесь и смотреть, как ты… — я не могу произнести дальше ни слова.

Ему удается выдавить слабое подобие улыбки.

— Может, вместо этого ты могла бы просто прилечь.

— Не делай это.

— Что?

— Не флиртуй со мной.

— Вообще или в такое время, как сейчас?

— Ты можешь флиртовать со мной сколько угодно, — говорю я ему. — Но не тогда, когда ты в таком состоянии.

— Я запомню это, если доживу до завтрашнего дня.

— Ты доживешь до завтрашнего дня!

Он шумно кашляет, отворачивает от меня голову и стонет в простыни. Его тело содрогается, сотрясаемое конвульсиями.

— Персефона? — шепчет он.

Я сжимаю его руку.

— Я здесь.

— Помнишь, я сказал тебе, что со мной все будет в порядке?

— Да?

— Возможно, я ошибся.

— Ты… с тобой все будет хорошо.

Он улыбается мне.

— Если бы только смертные могли превращать что-то в правду, произнося это… — он снова кашляет. — Помост транспортного кольца. Возьми с собой псов и брось туда листок бумаги. Поппроси Эметрию. Я не доверяю ей, но верю, что она поможет тебе.

— Что… что ты хочешь мне сказать?

— Как выбраться, на случай, если я умру. Не хочу, чтобы ты застряла здесь навсегда…

— А я не хочу, чтобы ты умирал. Так что, повторяю, с тобой все будет хорошо, — я качаю головой. — Я сейчас пошлю за кем-нибудь.

— Они не придут.

— Что?

— Не знаю, кто отдал приказ напасть, но Гермес отслеживает сообщения. Он сообщит новость о моей неминуемой кончине моей дорогое матери, которая помешает мне получить хоть какую-нибудь помощь. Возможно, как только я умру, ты перестанешь ее так волновать. Надеюсь.

— Даже не дашь мне попробовать?

— Дорога… небезопасна.

— Мне все равно! — огрызаюсь я. — Меня не волнует ничто, кроме…

Слова срываются с моего языка, и он тупо на меня смотрит, а после переворачивается на бок в приступе кашля.

— Скажи, что я тебе небезразличен, — хрипит он.

— Если… если ты делаешь это специально, можешь остановиться сейчас. Я волнуюсь, и это не смешно, и если ты делаешь это нарочно, я так сильно тебя возненавижу…

— Это приятно… — шепчет он.

— Что именно?

— Что ты уже не ненавидишь меня.

— Я могу возненавидеть тебя. Если ты умрешь, я возненавижу тебя. Клянусь.

— Не думаю, что в этом мире есть кто-нибудь, кто стал бы ненавидеть меня за то, что я умер, так что спасибо тебе за это.

— Аид!

— Говори что-то приятное, Сефи. В моей жизни было так мало приятного…

— Прекрати…. прекрати так говорить.

— Я рад, что ты здесь. Рад, что это ты. Я не хотел бы никого другого, — его пальцы касаются моей щеки. — Не думаю, что когда-либо хотел кого-либо другого, — его голова падает на подушку, глаза закрываются.

Я хватаю его лицо.

— Луливер. Скажи мне свое настоящее имя.

— Зачем? Что ты с ним сделаешь? Запечатлишь в своем сердце? Вытатуируешь у себя на груди?

— Пожалуйста, — умоляю я, — скажи мне.

— Луливер Эдельсвард Лор, — бормочет он. — Но ты можешь называть меня так, как тебе нравится…

— Луливер Эдельсвард Лор, — спешу я, — я приказываю тебе не умирать. Приказываю оставаться здесь, в этом мире, рядом со мной. Не умирай. Я запрещаю тебе это.

— Это… это так не работает…

— Это не повредит! — я глажу его лицо, полу сжимая его, отчаянно пытаясь зацепиться за какую-то часть его. — Твоя смерть ранит. Твоя смерть уничтожит меня.

Он качает головой.

— Чертовы смертные и их ложь. Ты даже не представляешь, как приятно это прозвучало.

— Это не было ложью, — отвечаю я. — И тебе все еще запрещено умирать. Ты меня слышишь?

Он смотрит на меня, его зрачки расширены.

— Я слышу тебя, — он дрожит. — Продолжай… продолжай говорить, Сефи. Поведай мне еще своей прекрасной лжи.

Он становится все холоднее, тепло покидает его. Кожа блестит, как лед. Это не нормально и точно не хорошо. Я беру его руку. Он словно онемел, и у меня едва хватает сил сдерживаться.

— Я не солгу тебе, — тихо говорю я. — Я скажу тебе правду. я хочу, чтобы ты остался. Ты мне нравишься, возможно, даже больше, чем кто-либо когда-либо нравился. Я не могу сказать ничего похожего на «прощай», это слишком больно. Ты мне небезразличен. Этот темный мир — самый красивый из всех, что я когда-либо видела, и…и он прекрасен благодаря тебе. И ты такой же прекрасный и хороший, я вижу тебя, и знаю тебя, и мне нравится этот человек, и я не совсем понимаю, почему ты должен его прятать, но я рада, что вижу его. Без тебя мой мир окутает тьма.

Слабые пальцы касаются моих губ.

— Красивые слова, — шепчет он призрачным голосом. Пальцы скользят по всему моему лицу. — Красивая…

Он выгибается, закатывая глаза.

— Аид!

— Все еще здесь… — он сжимает мою руку. — Я не хочу умирать, — говорит он. — Я тоже не хочу оставлять тебя.

— Тогда не делай этого, — я забираюсь на кровать и ложусь рядом с ним. Одна моя рука в его, а другой я обвиваю его тело, притягивая ближе к себе. Он слегка постанывает от моих прикосновений. — Прости, я причиняю тебе боль?

— Нет, — говорит он с уязвимостью, к которой я не привыкла, — я просто напуган тем, как сильно хочу, чтобы ты была здесь.

— Я тоже хочу, чтобы ты был здесь, — у меня болезненный голос. Все во мне болит, будто это у меня в боку зияет дыра. — Но не так. Я хочу, чтобы ты был цел и невредим и дразнил меня.

— Хочешь, чтобы я сказал что-нибудь ужасное?

— Я хочу, чтобы ты был самим собой.

— Я остаюсь самим собой, — он дрожит. — Мне холодно, Сефи.

Я обнимаю его крепче.

— Согревайся Луливер.

Я тянусь, целуя его в щеку, но в тот же миг он поворачивает голову, и мои губы касаются его губ, всего мгновение.

Они задерживаются там немного дольше, чем следовало бы.

Он слабо улыбается мне.

— Хорошая вещичка, чтобы забрать ее с собой.

Я забираюсь под одеяло, просовывая руку под его рубашку, касаясь его холодной плоти.

— Ты никуда не пойдешь.

— Поцелуй меня еще разок, и я подумаю над этим, — ему удается криво ухмыльнуться, он явно не надеется, что я это сделаю, но я хватаю его лицо и прижимаюсь к его губам, целуя со всей силой, на которую осмеливаюсь, стараясь не думать о том, какой он холодный и безвольный под моими прикосновениями, о том, как хрупки пальцы, которыми он зарывается в мои волосы.

Это совершенно и полностью отличается от поцелуя в Самайн, в нем так много силы и так мало жизни, что мне хочется плакать. Я цепляюсь за воспоминания о других прикосновениях, других ласках, которые не переставала ценить, всегда надеясь, что у нас будет больше времени.

— Ты губишь меня, — бормочет он мне в губы.

— Как и ты губишь меня.

— Узнаю ли я когда-нибудь, говоришь ли ты мне правду?

— Очаруй меня.

— Что?

— Очаруй меня. Заставь сказать тебе правду. Я даю тебе полное разрешение. Я… мне нужно, чтобы ты знал. Мне нужно, чтобы ты понял.

Он прижимается своим лбом к моему, а затем слегка отстраняет меня назад, заглядывая в мои глаза. Я чувствую, как в меня впивается слабая сила, и я открываюсь ей.

— Скажи мне, Сефи, гублю ли я тебе?

— Да, — вырывается из меня невольный ответ.

— Ты хочешь меня?

— Да.

— В каком смысле?

— Во всех.

— Я не понимаю, — говорит он с искренним замешательством, — что тебе во мне нравится?

— Я… — я запинаюсь. Даже в зачарованном состоянии список моих желаний кажется слишком длинным, неисчерпаемым.

Аид стонет подо мной, и завитки его слабого очарования ускользают от меня.

— Все, — тороплюсь я, — мне нравится все.

— Я верю тебе, — тихо бормочет он. — С тобой, должно быть, что-то не так, но я верю тебе.

— Со мной все в порядке, — настаиваю я, лаская его лицо, в то время как золотые глаза тускнеют, — но с тобой действительно что-то не так, если ты сомневаешься в своей ценности.

Он слабо улыбается.

— Со мной определенно что-то не так.

— По крайней мере, не с твоим прелестным личиком.

— Должно быть, я чувствую себя лучше, раз ты снова дразнишь меня.

— Это так?

Он гладит меня по волосам, его глаза остекленели.

— В основном, я просто чувствую тебя…. — он вздыхает. — Я устал.

Я сглатываю, подавляя страх на своем лице.

— Тогда засыпай. Просто убедись, что проснешься.

— Раз уж ты настаиваешь, — отвечает он. — Ты останешься здесь?

— До тех пор, пока ты желаешь меня видеть.

— Я всегда буду желать тебя. В этом-то и проблема, на самом деле…

Он оседает подо мной, окончательно теряя сознание, его дыхание ровное, но болезненное. Я жду, пока не убеждаюсь, что он отключился, а затем отодвигаюсь от него и оттягиваю повязку. Рана все еще кровоточит. Все еще сильно кровоточит.

Если не закрою ее, не важно, сработало противоядие или нет, он истечет кровью.

Я иду в свою комнату за набором для наложения швов. Пан обвивается вокруг моих ног, и я улучаю момент, чтобы поднять ее и вдохнуть аромат ее меха. Раз, два, три. Вдох, выдох.

— Ты сможешь это сделать, — говорю я вслух. — Ты сможешь это сделать, все будет хорошо. Ты сможешь помочь ему.

Я опускаю ее, беру аптечку и возвращаюсь в его комнату.

Это ужасная, долгая и грязная работа — зашивать его бок. Тренировочный объект не истекает, пока ты его зашиваешь. Но он истекает. Обильно. Простыни пропитаны кровью.

В конце концов, я закончила. Я смываю из-под ногтей его засохшую кровь, она впиталась в кожу моих рук.

Я уставилась на свое отражение в зеркале ванной, на бледную, хрупкую на вид девушку, на широко раскрытые глаза ее лица, окруженного ореолом влажных от пота, растрепанных кудрей.

Не сдавайся, предупреждаю я ее. Не смей сдаваться.

Я заканчиваю и возвращаюсь в кровать, устраиваясь рядом с ним. Я прижимаю его конечности к матрасу и к себе, молясь, чтобы у меня хватила сил удержать его здесь.