Вольный народец

Глава 6. Пастушка

— Вы мертвые? — спросила Тиффани.

Она озиралась. Фиглы поднимались и ворчали, но никто не затянул «вайли-вайли-вайли». И Всяко-Граб выглядел беззаботным.

— Хорошо, если вы думаете, что вы мертвые, тогда какие они? — продолжала она, указывая на несколько маленьких тел.

— О, они вернушься к земле обетованной, — сказал Всяко-Граб бодро. — Там не так хорош, как здесь, но все буд ок, и они скоро вернушь назад. Нет смысла горевать.

Болиты не отличались особой религиозностью, но Тиффани казалось, что она знала, как должны идти дела, и она начала с мысли, что если ты жив, ты не мертв.

— Но вы живые! — сказала она.

— Ах, нет, хозяйка, — сказал Всяко-Граб, помогая другому пиксти встать на ноги. — Мы раньше жишь. Мы быть хорошие мальчики, когда жили раньше в земле, и так, когда мы умерли там, мы родишься здесь.

— Ты подразумеваешь… Вы думаете… Что вы умерли где-то в другом месте, а затем попали сюда? — спросила Тиффани. — Вы подразумеваете, что это походит… на небеса?

— Да! Все, как и обещали! — сказал Всяко-Граб. — Теплое солнышко, хороша охота, милые цветочки, мелкие птахи поют.

— Да, а еще есть битье, — сказал другой Фигл.

И они все присоединились:

— Ворье!

— Бухло! Битье!

— Шашлыки! — сказал Псих-Вулли.

— Но здесь есть и плохие вещи! — сказала Тиффани. — Есть чудища!

— Да, — сказал Всяко-Граб, излучая счастье. — Зыко, да? Все включено, даже с чем драться!

— Но мы живем здесь! — сказала Тиффани.

— Ах, в общем, мобыть вы тож были хороши в Последнем Мире, — сказал Всяко-Граб. — Я щас соберу парней, хозяйка.

Когда Всяко-Граб отошел, Тиффани сунула руку в передник и вытащила жаба.

— О, мы выжили, — сказал тот. — Удивительно. Между прочим, есть очень серьезные основания для возбуждения дела против владельца тех собак.

— Что? — спросила Тиффани, поморщившись. — О чем ты говоришь?

— Я… Я… не знаю, — сказал жаб. — Эта мысль только что пришла мне в голову. Может быть, я знал кое-что о собаках, когда был человеком?

— Слушай, Фиглы думают, что они находятся на небесах! Они думают, что они умерли и попали сюда!

— И? — спросил жаб.

— Хорошо, но это не может быть правильно! Ты, как предполагается, живешь здесь и затем умираешь и в конце попадаешь на какие-нибудь небеса где-то в другом месте!

— Это одно и то же, сказанное разными способами, не так ли? Так или иначе, много воинственных племен думают, что, когда они умирают, они отправляются куда-нибудь в небесные земли, — сказал жаб. — Ну, ты знаешь, где они могут пить и драться и пировать вечно? Таким образом, они могут быть правы.

— Но это настоящее место!

— Правда? Это то, чему они верят. Кроме того, они очень маленькие. Возможно, Вселенная немного переполнена, и они должны поместить небеса там, где есть место? Я жаба, значит, ты должна оценить то, что я предположу. Возможно, они заблуждаются. Возможно, ты заблуждаешься. Возможно, заблуждаюсь я.

Маленькая нога пнула Тиффани в ботинок:

— Нам бы лучше идти дальше, хозяйка, — сказал Всяко-Граб. У него на плече лежал мертвый Фигл. Многие тоже несли тела.

— Э… Вы собираетесь похоронить их? — спросила Тиффани.

— Айе, их надо прибрать, телу так лежашь неопрятно, — сказал Всяко-Граб. — К тому ш, если большухи найдут мелкие черепа и кости вкруг, у них будут вопросы, а мы не хотишь никакого интересу к нам. Кроме тебя, хозяйка, — добавил он.

— Нет, это очень э… практичное решение, — сказала Тиффани, сдаваясь.

Фигл указал на удаленный курган, покрытый зарослями терновника.

Большинство курганов было покрыто зарослями. Деревья использовали в своих интересах более глубокую почву. Это, как говорили, было невезением для тех, кто хотел срубить их.

— Это не очень далеко, — сказал он.

— Вы живете в одном из курганов? — спросила Тиффани. — Я думала, что это, знаете, могилы древних вождей.

— Ах, да, есть несколько мертвых кролов в соседних палатах, но это не проблема, — сказал Всяко-Граб. — Не боись, там нет скельтов или че другого. Там широко, мы все подделашь.

Тиффани оглядела бесконечное синее небо и бесконечные зеленые холмы.

Это все опять стало таким мирным, мир без безголовых людей и больших диких собак.

«А если бы я не взяла Вентворта к реке? — подумала она. — Что я делала бы теперь? Продолжала бы возиться с сыром, наверное… Я никогда не узнала бы обо всем этом. Я никогда не узнала бы, что живу на небесах, даже если это только небеса клана мелких синих человечков. Я не узнала бы о людях, которые летают на ястребах. Я никогда раньше не убивала чудищ».

— Откуда они берутся? — спросила она. — Как называется места, из которого приходят чудовища?

— Ах, ты вишь, хорошее место, — сказал Всяко-Граб, когда они приблизились к кургану.

Тиффани показалось, что она чувствует запах дыма.

— Я задала вопрос, — напомнила она.

— Да. Но это не то имя, что скажешь в чистом поле. Это имя, что шепчут в безопасном месте. Я не скажу его под открытым небом.

Это было слишком большим, чтобы быть кроличьей норой, и барсуки здесь не жили, но вход в курган был прорыт среди корней терновника, и никто бы не подумал, что это было вовсе не жилище какого-нибудь животного.

Тиффани была худой, но ей пришлось снять передник и ползти на животе под ветвями, чтобы добраться до входа. И нескольким Фиглам пришлось подталкивать ее.

По крайней мере там пахло неплохо и, как только вы протискивались в отверстие, становилось просторнее. Действительно, вход был только маскировкой. Внизу было место размером как очень большая комната, просторная в центре, но с фигл-размерными галереями вокруг стен от пола до потолка. Они были переполнены пиксти всех размеров, стирающих одежду, дерущихся, занимающихся шитьем, борющихся тут и там и делавших все это настолько громко, насколько возможно. У некоторых волосы и борода были белыми.

Младшие, всего нескольких дюймов высотой, бегали вокруг голышом и вопили друг на друга очень тонкими голосами. После нескольких лет помощи в воспитании Вентворта Тиффани знала, о чем.

И не было никаких девочек. Никаких Мелких Вольных Женщин.

Нет… одна была.

Ссорящаяся толпа расступилась, чтобы пропустить ее. Она подошла к ноге Тиффани. Она была более симпатичной, чем мужчины-Фиглы, хотя мир был полон вещей, более симпатичных, чем, скажем, Псих-Вулли. Но, как и у них, у нее были рыжие волосы и решительный взгляд.

Она сделала реверанс и сказала:

— Действительно ли ты, большуха-карга, хозяйка?

Тиффани огляделась. Она была единственным человеком в пещере, который был более семи дюймов в высоту.

— Э, да, — сказала она. — Э… более или менее. Да.

— Я Фион. Кельда говоришь сказать тебе, что малыш будет без вреда.

— Она нашла его? — спросила Тиффани быстро. — Где он?

— Нет-нет, но кельда знает путь Кроли. Она хочет, чтобы ты не тревожилась об том.

— Но она украла его!

— Да. Это не-од-но-знач-но. Пока отдохни маленько. Кельда хочет видеть тебя. Она… теперь несильна.

Фион развернулась в водовороте юбок, прошествовала назад по меловому полу так, как будто сама была королевой, и исчезла за большим круглым камнем, прислоненным к дальней стене.

Тиффани, не глядя вниз, аккуратно вынула жаба из кармана и поднесла к губам:

— Я что, тревожусь? — прошептала она.

— Нет, не похоже, — ответил жаб.

— Ты бы сказал мне, если бы это было так, правда? — быстро спросила она. — Было бы ужасно, если бы все видели, что я встревожена, а я об этом не знала.

— Ты не догадываешься, что это значит, ну, например… — спросил жаб.

— Не уверена, нет.

— Она всего лишь не хочет, чтобы ты расстраивалась.

— Да, я подумала что-то вроде этого, — солгала Тиффани. — Ты можешь посидеть на моем плече? Я думаю, что мне, возможно, нужна будет здесь некоторая помощь.

Ряды Нак Мак Фиглов наблюдали за ней с интересом, но в данный момент по ней нельзя было сказать, что она ждет и очень торопится. Она аккуратно присела и начала барабанить пальцами по коленке.

— Ну как те местечко, а? — спросил голос снизу. — Классно, правда?

Она посмотрела вниз. Всяко-Граб и несколько других пиксти, которых она уже видела, притаились там и нервно за ней наблюдали.

— Очень… удобно, — сказала Тиффани, потому что это было лучше, чем сказать: «какое все закопченное» или «как очаровательно шумно». Она добавила:

— Вы готовите для всех на том небольшом костре?

В центре большого пространства горел небольшой огонек под отверстием в крыше, позволявшем дыму затеряться в кустах наверху, а взамен дававшем немного дополнительного света.

— Да, хозяйка, — сказал Всяко-Граб.

— Мелочь, кролей и все такое, — добавил Псих-Вулли. — Большие куски мы жаришь в меловой пи-ммфф…

— Прости, что ты сказал? — спросила Тиффани.

— Что? — переспросил Всяко-Граб с невинным видом, в то время как его рука зажимала рот Вулли.

— Что сказал Вулли по поводу жарки «больших кусков»? — потребовала Тиффани. — Вы жарите большие куски в меловой яме? Это такие большие куски, которые говорят «бе-е-е»? Потому что это единственные большие куски, которые вы можете найти на этих холмах!

Она встала на колени и опустила лицо так, что оно оказалось в нескольких дюймах от Граба, который криво улыбался и потел.

— Ну?

— Ах… ну… хорошо… можно сказать…

— Ну?

— Это не твои, хозяйка! — завопил Всяко-Граб. — Мы не брашь скотину Болитов без спроса Бабули!

— Бабуля Болит разрешала вам брать овец?

— Да, она делала, делала, делала это! Как оп-плату!

— Оплату? За что?

— Больных овец никогда не резали волки, — затараторил Всяко-Граб. — Лисы не ловили больных ягнят, верно? Ни одному ягненку враны не клев глазов, мушто Хэмиш был в небе!

Тиффани покосилась на жаба.

— Вороны, — сказал жаб. — Они иногда клюют глаза…

— Да, да, я знаю, что они делают, — сказала Тиффани. Она немного успокоилась. — О, я понимаю. Вы гоняли ворон, волков и лис для Бабули, да?

— Да, хозяйка! Не токо гоняш прочь, нет, не токо! — сказал Всяко-Граб торжествующе. — На волке есть хороший харч.

— Да, на хорош шашлык его, но не так хорош, как овца, что… ммфф… — успел сказать Вулли, прежде чем рука снова зажала ему рот.

— У карги мы брашь токо то, что давала, — сказал Всяко-Граб, жестко удерживая своего вырывающегося брата. — Как ее теперь нет, ну… мы брашь токо оч старых овец, которым по любому кирдык, но нет ни одной скотины Болитов на моей совести.

— На твоей совести, как у пьяного грабителя? — спросила Тиффани.

Всяко-Граб просиял:

— Да! — сказал он. — Я сделашь себе хорош репутацию на их защите! Правда, хозяйка. Мы следишь за овцами в память о Бабуле Болит, взамен брашь всякую мелочь.

— Ну и табак, конеш… ммфф… — Псих-Вулли попытался еще раз открыть рот.

Тиффани глубоко вздохнула и окинула взглядом колонию Фиглов. Всяко-Граб возбужденно улыбался, что делало его похожим на человека-тыкву.

— Вы берете табак? — прошипела Тиффани. — Табак, который пастухи приносят для… моей Бабули?

— Ах, я забыл об этом, — пропищал Всяко-Граб. — Но мы всяко ждем пару дней, чтоб она пришла забрать его. С каргой не договоришься, в конце концов. И мы следишь за овцами, хозяйка. И она не жалеешь нам, хозяйка!

Много ночей она делишь трубку с кельдой на колесе ее фургона. Да то б не она была, чтоб позволить доброму куреву мокнуть под дождем! Пожалуйста, хозяйка!

Тиффани была очень рассержена и, что было еще хуже, сердилась она на себя.

— Когда мы находим потерянных ягнят и все такое, мы приводишь их сюда, пастухам на погляд, — добавил Всяко-Граб с тревогой.

«Что по-моему случилось? — думала Тиффани. — Я думала, что она вернется за пачкой «Веселого моряка»? Я думала, что она все еще ходит по холмам, ухаживая за овцами? Неужели я думаю, что она… все еще здесь, ищет потерянных ягнят?

Да! Я хочу, чтобы это было так. Я не хочу думать, что она уже… ушла.

Кто-то такой, как Бабуля Болит, не может… больше не быть. И я хочу, чтобы она вернулась, потому что она не знала, как говорить со мной, и я тоже боялась, говорить с ней, и поэтому мы никогда не говорили, и мы превратили тишину во что-то, что объединяет.

Я ничего не знаю о ней. Только несколько книг и несколько историй, которые она попыталась рассказать мне, и вещи, которые я не понимала, а еще я помню большие красные мягкие руки и тот запах. Я никогда не знала, кем она действительно была. Я думаю, ей тоже было когда-то девять. Она была Сарой Плакса. Она вышла замуж и родила детей, двух из них — в фургоне. Она делала все то, о чем я не знаю».

И в голову Тиффани, как это всегда рано или поздно случалось, прокралась бело-голубая фарфоровая фигурка пастушки, вращающаяся в красном тумане стыда…

Отец Тиффани взял ее однажды на ярмарку в город Визг, незадолго до ее седьмого дня рождения, когда на ферме появились бараны на продажу. Это была десятимильная поездка, самая далекая, в которой она когда-либо была. Это было за Мелом. Все выглядело по-другому. Было много оград и много коров, и здания были покрыты черепицей вместо соломы. Она думала, что это была заграничная поездка.

Бабуля Болит, которая никогда не была там, уговорила отца съездить. Она очень не хотела покидать Мел, сказал он. Она сказала, что у нее от этого голова кругом идет.

Это был великий день. Тиффани заболела от сахарной ваты, получила предсказание судьбы от маленькой пожилой леди, сказавшей, что многие мужчины захотят жениться на ней, и выиграла пастушку, сделанную из фарфора и расписанную белым и синим.

Та была призом в киоске с метательными кольцами, но отец Тиффани сказал, что это все обман, потому что палка, на которую надо было набрасывать кольца, была такая толстая, что шанс набросить не нее кольцо был один на миллион.

Она бросила кольцо, и стала одной на миллион. Хозяин киоска не был очень доволен этим попаданием и предлагал вместо пастушки любой другой хлам из киоска. Он отдал ее только тогда, когда отец Тиффани заговорил с ним резко, и тем не менее девочка прижимала фигурку к себе всю обратную дорогу, пока не засияли звезды.

На следующее утро она гордо показала ее Бабуле Болит. Старуха очень аккуратно взяла ее своими грубыми руками и некоторое время рассматривала.

Сейчас Тиффани была уверена, что сделала жестокую вещь.

Бабуля Болит, вероятно, никогда не слышала о пастушках. Людей, которые заботились об овцах на Мелу, все назвали пастухами, и это относилось ко всем. А это красивое существо было настолько непохоже на Бабулю Болит, насколько только возможно.

У фарфоровой пастушки было старомодное длинное платье, с большими бантами на боках, которые наводили на мысль о седельных сумках в ее панталонах. Все платье было в голубых бантиках, и эффектная соломенная шляпка тоже, и пастуший посох был намного более закрученным, чем любой посох, который Тиффани когда-либо видела.

Синие бантики были даже на мысах ботинок, выглядывавших из-под вычурного платья.

Это не была пастушка, которая когда-либо носила большие старые ботинки, набитые шерстью, и топтала холмы в воющем ветре с дождем и снегом, колючем, как гвозди. Она никогда не пыталась в таком платье вытащить барана, который запутался рогами в терновнике. Это не была пастушка, которая не отставала от стригаля-чемпиона в течение семи часов, овца за овцой, пока воздух не стал мутным от жира и шерсти и синим от сквернословий, и чемпион сдался, потому что он не мог проклинать овец так же, как Бабуля Болит. Никакая обладающая чувством собственного достоинства овчарка никогда бы не «ко мне» и не «пошла» для жеманной девочки с седельными сумками в штанах. Это была прекрасная вещь, но это была пастушка-насмешка, сделанная кем-то, кто никогда не знал, что такое овцы.

Что подумала о ней Бабуля Болит? Тиффани не могла даже предположить.

Бабуля казалась счастливой, потому что это работа бабушек — быть счастливыми, когда внуки дарят им подарки. Она поставила вещицу на полку, потом усадила Тиффани на колени и назвала «своей маленькой джигит» с некоторой нервозностью, которая проявлялась в ней, когда она пыталась быть «бабушкой».

Иногда, в редкие случаи, когда Бабуля спускалась к ферме, Тиффани видела, что она снимала с полки статуэтку и рассматривала ее. Но если Бабуля замечала, что Тиффани наблюдает за ней, она быстро откладывала ее и притворялась, что хотела взять книгу про овец.

«Возможно, — думала Тиффани расстроено, — старушка видела в этом своего рода оскорбление. Возможно, она думала, что это то, на что, по мнению других, должна быть похожа пастушка. Она не должна быть старухой в грязном платье и больших ботинках, со старым мешком на плечах вместо дождевика.

Пастушка должна искриться, как звездная ночь. Тиффани не думала так и не подразумевала этого, но, возможно, она говорила Бабуле, что она была… неправа.

А потом, спустя несколько месяцев, Бабуля умерла, и с годами все пошло не так, как надо. Родился Вентворт, затем сын барона исчез, а затем была та плохая зима, когда госпожа Снапперли умерла в снегу.

Тиффани продолжала беспокоиться о статуэтке. Она не могла говорить об этом. Все остальные были заняты или не заинтересованы. Все были довольно резкими. Они сказали бы, что беспокойство по поводу глупой статуэтки было… глупостью.

Несколько раз Тиффани хотела разбить пастушку, но не сделала этого, потому что люди могли обратить внимание. Она не дала бы повода для разговоров. Она выросла.

Она помнила, что Бабуля странно улыбалась, смотря на статуэтку. Если бы только она что-нибудь сказала. Но Бабуле нравилась тишина.

И теперь оказалось, что она подружилась с толпой синих человечков, которые бродят по холмам, заботятся об овцах, потому что она тоже им нравилась. Тиффани моргнула.

В этом был смысл. В память о Бабуле Болит люди оставляли табак. И в память о Бабуле Болит Нак Мак Фиглы стерегли овец. Все это работало, даже если это не было волшебством. Но это не возвращало Бабулю.

— Псих-Вулли? — спросила она, наблюдая за тяжелой борьбой пиксти и стараясь не заплакать.

— Ммфф?

— Правда ли то, что мне сказал Всяко-Граб?

— Ммфф! — брови Псих-Вулли неистово заходили вверх и вниз.

— Господин Фигл! Вы не могли бы убрать руку с его рта, — сказала Тиффани.

Псих-Вулли был отпущен. Всяко-Граб выглядел взволнованным, но Псих-Вулли был напуган. Он стянул шляпу и стоял, держа ее в руках, как будто это был щит.

— Это все правда, Псих-Вулли? — спросила Тиффани.

— О вайли-вайли…

— Только одно: да или нет, пожалуйста.

— Да! Так! — выболтал Вили. — О вайли-вайли…

— Да, спасибо, — сказала Тиффани, шмыгая и пытаясь сморгнуть слезы.

— Хорошо. Я понимаю.

Фиглы осторожно следили за ней.

— Так ты не против того? — спросил Всяко-Граб.

— Нет. Все… в порядке.

Она услышала, как это прокатилось эхом по пещере, со звуком сотен человечков, вздыхавших от облегчения.

— Она не превратишь мя в мрава! — воскликнул Псих-Вулли, счастливо улыбаясь остальным пиксти. — Эй, парни, я говоришь с каргой, и она смотрешь на меня добро! Она улыбнулась мне! — он просиял в сторону Тиффани и продолжал: — ты знашь, хозяйка, что если крутнуть пачку «Веселого моряка» тудысь, то кусок шапки и его ухо станут бабой без… ммфф… ммфф…

— Ой, что-то тебе опять дышать нечем, — сказал Всяко-Граб, затыкая рот Псих-Вулли.

Тиффани открыла рот, но остановилась, когда ее ухо что-то странно пощекотало.

На крыше пещеры несколько летучих мышей проснулись и торопливо вылетали в отверстие для дыма.

Некоторые из Фиглов были заняты на противоположном конце помещения. То что, как думала Тиффани, было большим круглым камнем, откатилось в сторону, открывая большое отверстие.

Теперь ее уши оглохли, как будто бы их залепили воском. Фиглы выстраивались в два ряда по направлению к отверстию.

Тиффани подтолкнула жаба:

— Я хочу знать, что такое мрав? — прошептала она.

— Это муравей, — пояснил жаб.

— О? Я… немного удивлена. И что это за странный визг?

— Я жаба. У нас со слухом не очень. Но вероятно, это оттуда.

Это был Фигл, который вышел из отверстия. Теперь, когда ее глаза привыкли к слабому золотистому свету, она его разглядела.

Волосы вновь прибывшего были белыми вместо оранжевых, и насколько он был высок для пиксти, настолько же он был тощ. Он держал какую-то толстую кожаную сумку, ощетинившуюся трубками.

— Не думаю, чтобы кто-нибудь из людей когда-либо видел подобное, — сказал жаб. — Он играет на мышедуе!

— У меня в ушах звенит, — Тиффани попыталась проигнорировать два больших уха, все еще остававшихся на сумке с трубками.

— Высоковато, да? — сказал жаб. — Конечно, пиксти слышат звуки иначе, чем люди. Наверное, это их поэт-баталист.

— Ты подразумеваешь, что он слагает героические песни об известных сражениях?

— Нет-нет. Он рассказывает стихи, которые пугают врага. Помнишь, насколько значимы слова для Фиглов? Понимаешь, когда хорошо обученный бард начинает говорить, уши врага сворачиваются в трубку. Ах, похоже, они направляются к тебе…

И правда, Всяко-Граб вежливо постучал Тиффани по лодыжке:

— Кельда хочет видеть тебя, хозяйка, — сказал он.

Волынщик прекратил играть и почтительно стоял рядом с норой. Тиффани почувствовала сотни ярких маленьких глаз, наблюдавших за ней.

— Специальная жидкая мазь для овец, — прошептал жаб.

— Извини?

— Возьми ее с собой, — настойчиво прошептал жаб. — Это был бы хороший подарок!

Пиксти внимательно наблюдали за ней, когда она снова легла и поползла в нору за камнем, придерживая жабу. Тиффани приблизилась и поняла: то, что она принимала за камень, было старым щитом, сине-зеленым и разъеденным от времени. Отверстие, которое он закрывал, было достаточно широко для нее, но ее ноги остались снаружи, потому что она не могла целиком поместиться в той комнате. Первой причиной была маленькая кровать, на которой лежала кельда.

Вторая причина была в том, чем комната была в основном заполнена, — в насыпанном по краям комнаты и проливающемся на пол золоте.