Волшебники Маджипура

1

— Вы видели его лицо? — воскликнула Тизмет. Наступил изумительный, пьянящий час триумфа. — Оно было точь-в-точь как каменная глыба. Без всякого выражения и абсолютно серое. Лицо мертвеца. — Она расправила плечи, выпятила подбородок и насмешливо изобразила бесстрастный уход Престимиона из Тронного двора. При этом она довольно удачно имитировала глубокий тенор Престимиона: «Уходим! Септах Мелайн, Гиялорис! Прочь отсюда, быстро! Пока у нас еще есть такая возможность».

Зал содрогнулся от хохота. Тогда вперед вышел Фархольт. Он все еще с трудом двигался, так как после страшной схватки с Гиялорисом все тело покрывали болезненные синяки и ушибы, но не отказал себе в удовольствии пройтись перед всеми, тяжело волоча ноги и ссутулившись наподобие большой обезьяны с Гонгарских гор. Он колотил себя в грудь и рычал, подражая басу Гиялориса: «Я убью его! Я разорву его на куски!»

Сразу двое принялись передразнивать изящную походку Септаха Мелайна, забавно утрируя его кошачью гибкость и подчеркнутую точность движений.

— Довольно, — вдруг сказал Корсибар, хотя только что от души смеялся вместе со всеми. — Это дурной тон: издеваться над побежденным противником.

— Отлично сказано, мой лорд, — елейным тоном заметил граф Фаркванор. — Очень мудро, мой лорд.

А вслед за ним и другие принялись повторять: «Мудро сказано, мой лорд. Великие слова, мой лорд. Очень вовремя замечено, мой лорд».

Новоиспеченный корональ решил на время остаться в тех же роскошных апартаментах на имперском уровне Лабиринта, где бывший принц Корсибар жил с момента своего прибытия. Здесь лорд Корсибар впервые после обретения короны в тот же вечер собрал свой двор. Корональ поместился на импровизированном троне, а его ближайшие соратники окружили его, чтобы засвидетельствовать свое почтение и вассальную преданность.

Один за другим они выходили вперед, становились на колени и делали знак Горящей Звезды: первой его приветствовала леди Тизмет, затем вместе братья Фаркванор и Фархольт, потом Навигорн, Мандрикарн, Вента и множество других. Среди них был и Санибак-Тастимун, поскольку Корсибар был теперь короналем, правителем всех обитавших на Маджипуре народов; и су-сухирисов, и гэйрогов, и лиименов, и хьортов, и вруунов, и скандаров, и даже меняющих форму — метаморфов, укрывавшихся в глуши лесов Пиурифэйна.

— Мой лорд, — снова и снова повторяли они, с удовольствием смакуя звуки этого титулования, вставляя его через каждые два-три обращенные к Корсибару слова. — Мой лорд, мой лорд, мой лорд, мой лорд. — И новый корональ слушал их, любезно улыбался и кивал головой, принимая их присягу, точно так же, как — он видел это с младенческих лет — делал его отец. Корсибар был подготовлен к исполнению обязанностей короналя, возможно, лучше, чем кто-либо из занимавших трон до него, по крайней мере в вопросах протокола. Ведь всю свою жизнь он изучал правила поведения короналя, начав это занятие, еще сидя на коленях у отца.

— Известие о том, что здесь сегодня произошло, уже разослано повсюду, мой лорд, — сообщил граф Фаркванор, и глаза его сияли от радости победы. — Очень скоро об этом узнают в каждом городе, на всех континентах.

Он задержался в полупоклоне возле Корсибара, словно в ожидании награды. Корсибар знал, о чем думает сейчас Фаркванор: он рассчитывал получить должность Верховного канцлера, обеспечивающую наивысшее положение в Замке, ранг, следующий непосредственно за самим короналем. Вполне вероятно, что Корсибар так и поступит, когда придет время для назначений; но не сейчас, не так быстро. Не следует с такой поспешностью отказываться от приближенных советников прежнего короналя. Особенно тому, кто взошел на трон, нарушив многовековой обычай. В конце концов, его правление только-только начинается, и времени хватит на все.

Ведь новости о смене правительства еще не успели широко распространиться. Они лишь недавно вырвались за границы погрязшего в клаустрофобии Лабиринта и теперь подобно рекам огненной лавы из черного пепельного конуса вулкана безудержно растекаются по всему Маджипуру Конечно, они уже должны были достичь Замка, где бесчисленные чиновники административного аппарата короналя, несомненно, в изумлении глядели друг на друга и повторяли, как заклинание: «Корсибар? Да как же это может быть?» Достигли они, наверное, и Пятидесяти Городов Горы: Большого Морпина, окруженного гладкими как зеркало скалами с прорубленными в них желобами, по которым на канатах поднимают товары, и Норморка с его грандиозной каменной стеной, и Толингара, возле которого раскинулся удивительный парк лорда Хэвилбоува, и Казкаса, и Сипермита, и Фрэнгиора, и Халанкса, и Малдемара, родного города Престимиона, и всех остальных.

А потрясающие новости должны были лететь все дальше и дальше: по просторам Алханроэля, мимо плодородной долины Глэйдж, мимо бесчисленных свайных поселков, рассеявшихся по бескрайней серебряной глади озера Рогуаз, и дальше, до Байлемуны и Алаизора, Стойена и Синталмонда, и воздушных городов, уцепившихся за причудливые пики в горах Кетерона, и за золотые холмы Арвианды, и через море — до огромных городов Зимроэля, отдаленного западного континента, городов, которые казались обитателям Замка скорее мифическими, нежели реальными: Ни-мойи и Тил-омона, Пидруида и Пилиплока, Нарабаля и Кинтора, Сагамалинора и Дюлорна. И еще дальше — до выжженного яростным солнцем Сувраэля и до Острова Повелительницы Снов. Всюду. По всему свету.

— Могу ли я задать вопрос вашему величеству? — спросил Мандрикарн, в свою очередь приближаясь к Корсибару.

— Нет, нет, не «ваше величество», — прервал его Фаркванор, — а «ваше высочество». Обращение «ваше величество» применяется только к понтифексу.

— Сто тысяч извинений, — подчеркнуто церемонно произнес Мандрикарн, с недовольным видом выпрямляясь во весь рост. Широкоплечий, крепкий, пропорционально сложенный Мандрикарн внешне походил на самого Корсибара, и сейчас он с явным раздражением хмуро посмотрел сверху вниз на тощего маленького Фаркванора. Затем он снова повернулся к Корсибару: — Могу ли задать вашему высочеству вопрос?

— Ну конечно, Мандрикарн.

— Что мы будем делать с Играми?

— Мы, безусловно, продолжим их с того момента, на котором они прервались. Но сначала со всей роскошью и великолепием, на какие только способно это мрачное место, устроим похороны старику Пранкипину, а затем, полагаю, нечто вроде формальной церемонии коронации для моего отца и меня. А затем…

— Если вы позволите, мой лорд… — прервал его Мандрикарн.

И Фаркванор и Корсибар удивленного вскинули на него глаза: еще бы, ведь перебивать короналя на полуслове было просто немыслимо. Но Корсибар быстро улыбнулся, чтобы показать, что не считает это нарушением этикета. Все они совсем еще новички в таких делах, и слишком рано требовать от них строгого соблюдения протокола.

Корсибар знаком велел Мандрикарну продолжать.

— Мне пришло в голову, ваше высочество, что, возможно, разумнее было бы отказаться от проведения оставшейся части Игр и как можно скорее отправиться в Горный замок. Мы можем устроить сколько угодно игр, как только окажемся там. Мы не имеем ни малейшего представления о том, каким будет следующий ход Престимиона, мой лорд. Если он возвратится в Замок раньше нас и опротестует ваше право на трон…

— Вы думаете, что Престимион на это способен? — спросил Корсибар. — Я так не считаю. Он уважает закон, а согласно закону, я теперь корональ.

— И тем не менее, мой лорд, — возразил Мандрикарн, — я, конечно, полностью согласен с вашим мнением, мой лорд, но если он решит бросить вам вызов на том основании, что сын короналя не может наследовать трон своего отца…

— Это не закон, — резко прервал его Фаркванор. — Это всего лишь прецедент.

— Прецедент, который за семь тысяч лет обрел силу закона, — возразил Мандрикарн.

— Тут я согласен с Фаркванором и его высочеством, — вмешался Навигорн Гоикмарский. — Существует прецедент, согласно которому корональ выбирает и утверждает своего преемника. Престимион может доказывать, что элемент выбора со стороны лорда Конфалюма мог быть неверным, но утверждение состоялось: ведь Конфалюм охотно сел на трон рядом с коронованным лордом Корсибаром…

— Охотно? — переспросил Фаркванор.

— Хорошо, скажем, более или менее охотно. Но он не высказал никакого протеста по этому поводу и таким образом продемонстрировал признание лорда Корсибара.

После этих слов Навигорна в комнате началось перешептывание — не столько из-за их содержания, сколько из-за того, что он вообще их произнес, Темноволосый мускулистый Навигорн был силен и необыкновенно вынослив, славился как прекрасный охотник, но никогда прежде не демонстрировал особых способностей к абстрактным рассуждениям. Как, впрочем, и Мандрикарн. Корсибар прикрыл лицо ладонью, чтобы никто не заметил вызванную этим спором улыбку Неужели смена власти превратит его грубых и бесцеремонных товарищей по охоте в ученых законников?

— Однако, — свирепо сверкнув глазами из-под густых бровей, вступил в разговор Фархольт, — наше толкование закона и мнение Престимиона о нем могут и не совпасть. В этом я согласен с Мандрикарном: голосую за то, чтобы отменить оставшуюся часть Игр и лететь в Замок со всей возможной скоростью.

Корсибар взглянул на леди Тизмет.

— А ты что скажешь, сестра?

— Согласна, следует отменить Игры. У нас есть сейчас более важные задачи. Что касается Престимиона, то он не представляет для нас никакой опасности. Мы командуем армией. Мы управляем аппаратом правительства. Что он может предпринять против нас? Указать на вас, мой лорд, пальцем и сказать, что вы украли его корону? Корона никогда не принадлежала ему. А теперь она ваша. И все так и останется, мой лорд, независимо от того, что думает и чувствует по поводу сегодняшних событий Престимион.

— Я пошел бы даже на то, чтобы предложить ему пост в новом правительстве, — глубокомысленно произнес Фаркванор. — Во-первых, чтобы нейтрализовать его — уменьшить его возмущение — а во-вторых, чтобы гарантировать его лояльность.

— Почему бы не сделать его Верховным канцлером? — с невинным видом осведомился Мандрикарн, и все, за исключением Фаркванора, рассмеялись.

— Да, — сказал Корсибар, — тонкая мысль. Я пошлю за Престимионом через день-другой и попрошу его занять какой-нибудь пост в совете. Конечно, он достоин этого, и, если он не окажется слишком горд, чтобы принять предложение, мы получим возможность приглядывать за ним. Что касается Игр, то Тизмет права: мы не будем завершать их, по крайней мере здесь. Позднее, в замке, найдется время и для гонок колесниц, и для рыцарского турнира. Похороним Пранкипина, проведем церемонию возведения на престол нового понтифекса, завершим другие неотложные дела и отправимся на Гору. Все. Решено.

— А как насчет вашей матери, ваше высочество? — спросил Фаркванор.

— Моей матери? — Корсибар удивленно посмотрел на него. — А что случилось с моей матерью?

— Она теперь становится Хозяйкой Острова, мой лорд.

— Помилуй меня, Божество! — воскликнул Корсибар. — Это совершенно вылетело у меня из памяти! Мать короналя…

— Да, мать короналя, — подтвердил Фаркванор. — Если мать короналя жива, как это имеет место в данном случае, то мы снова встречаемся с требованием старинной традиции. Так что старая тетя Кунигарда наконец отправится на пенсию, а леди Роксивейл будет командовать всеми нами.

— Леди Роксивейл… — ошарашенно протянул Мандрикарн. — Хотел бы я знать, что она скажет, когда ей сообщат об этом!

— И у кого хватит смелости сообщить ей новость? — добавила Тизмет, с трудом сдерживая смех.

Леди Роксивейл никогда и не думала о том, чтобы стать Хозяйкой Острова Сна. Красивая, тщеславная и властная жена лорда Конфалюма покинула короналя вскоре после рождения близнецов и удалилась в свой роскошный сверкающий дворец, расположенный далеко на юге, на тропическом острове Шамбеттиран-тил. Даже в самых смелых мечтах она не воображала, что может войти в число властителей царства. И все же, согласно закону и традиции, пост Хозяйки действительно следует в первую очередь предложить ей…

— Что ж, — сказал Корсибар, — эту проблему мы можем обсудить и позже. Кто-нибудь, кто знает историю лучше, чем я, завтра сообщит нам, сколько времени можно отвести на замену Хозяйки Острова, а Кунигарда пусть продолжает посылать миру сны, пока мы не решим, что предпринять.

— Мой лорд, — не отставал Фаркванор, — вам необходимо также как можно быстрее разобраться с проблемой старших пэров.

— А что это за проблема? Мне кажется, Фаркванор, что вы очень уж быстро находите новые проблемы.

— Я хочу заручиться их лояльностью, ваше высочество. А для этого следует как минимум заверить их в вашей любви и подтвердить, что они сохранят свое положение.

— По крайней мере, в настоящее время, — уточнил Мандрикарн.

— Да, в настоящее время, — согласился Фаркванор. В его глазах внезапно вспыхнул алчный огонь. — Но было бы неосмотрительно с самого начала пробуждать в них настороженность. Мне кажется, что стоило бы в течение ближайшего часа пригласить вашего родственника герцога Олджеббина, мой лорд, а сразу же вслед за ним принцев Гонивола и Сирифорна и сообщить, что их роль в правительстве остается неизменной.

— Хорошо. Позаботьтесь об их приглашении сюда.

— И наконец…

В дверь постучали, и появился камердинер.

— Мой лорд, прокуратор Дантирия Самбайл просит разрешения войти.

Корсибар с беспокойством взглянул на Тизмет, затем на Фаркванора и увидел, что тот тоже нахмурился. Но оставить дверь перед носом влиятельного прокуратора закрытой он не мог.

— Пусть он войдет, — произнес Корсибар. Дантирия Самбайл был одет в те же великолепнейшие золоченые доспехи, в которых явился утром в Тронный двор, лишь шлем с зеленым плюмажем он сейчас держал в руке, что, возможно, было своего рода знаком почтительного отношения к новому королю. Тяжело ступая, выставив вперед, как таран, большую голову с короной курчавых оранжевых волос над веснушчатым краснощеким лицом, он вошел в комнату.

Он остановился прямо перед Корсибаром — Фаркванору и Мандрикарну пришлось немного посторониться — и довольно долго стоял лицом к лицу с новым короналем, разглядывая того, словно что-то взвешивая и прикидывая про себя, не как подданный перед королем, а как принц перед равным себе.

— Так, — сказал он наконец, — кажется, вы теперь действительно корональ.

— Не только кажется, но и соответствует истине, — ответил Корсибар, многозначительно глядя в пол прямо перед Дантирией Самбайлом.

Но прокуратор не понял этого безмолвного совета: преклонить колени и принести присягу.

— Интересно, что по этому поводу сказал бы ваш отец? — сказал он.

— Вы видели, что мой отец сидел рядом со мной в Тронном дворе. Это молчаливое признание.

— Ах, молчаливое…

— Признание, — раздраженно поправил Корсибар. Он, конечно, ожидал дерзости от Дантирии Самбайла, но тот превзошел все ожидания.

— Вы не разговаривали с ним после того, как покинули зал?

— Понтифекс удалился в свои покои. Я посещу его в должное время. В первые часы правления у меня много дел: нужно принимать решения, освобождать от исполняемых обязанностей…

— Я хорошо понимаю это, принц Корсибар.

— Я теперь корональ, прокуратор.

— Ах да, конечно. Я хотел сказать: «Лорд Корсибар».

После этих слов со всех сторон послышались вздохи облегчения. Могла ли такая уступка со стороны Дантирии Самбайла означать, что он не желает осложнений, связанных с признанием Корсибара? Во всяком случае, это был хороший признак.

Корсибар снова взглянул вниз, еще раз приглашая прокуратора встать на колени и принести присягу. Широкое, с грубыми чертами лицо Дантирии Самбайла медленно расплылось в кривой улыбке.

— Прошу вас избавить меня от необходимости становиться на колени. В таких доспехах это весьма нелегко. — И он быстрым небрежным движением изобразил отдаленное подобие знака Горящей Звезды.

— У вашего посещения есть какая-то конкретная цель, прокуратор? — саркастическим тоном поинтересовался Корсибар. — Или вы зашли только для того, чтобы формально приветствовать нового коронованного правителя?

— Есть.

— Тогда я жду, Дантирия Самбайл.

— Мой лорд, — сказал прокуратор, стараясь вложить хоть немного смирения в свой сухой тон, совершенно недопустимый при обращении к правителю планеты, — я предполагаю, что в Замке, как это обычно бывает в начале каждого нового царствования, скоро будут проводиться различные торжества в вашу честь.

— Видимо, да.

— Очень хорошо, мой лорд. Я прошу простить меня в том случае, если я не смогу присутствовать на них. Я мечтаю на некоторое время отбыть в свое поместье на Зимроэле.

Эти слова вызвали всеобщее изумление. Сразу же с разных сторон послышался сдавленный шепот, вздохи, присутствующие начали обмениваться многозначительными взглядами. Но Дантирия Самбайл после краткой паузы пустился в пространные объяснения — он-де ни в коей мере не желает показаться непочтительным, он измучился от ностальгии, его отсутствие получилось очень долгим, и он стремится отправиться в путь как можно быстрее:

— Вы же знаете, что я провел в Замке последние несколько лет, и мне кажется, что сейчас, в период смены правления, мне следует возвратиться в ту провинцию, за которую я несу ответственность, и постараться наилучшим образом выполнять там свои обязанности. Поэтому я покорнейше прошу вашего разрешения на отъезд, как только я приведу в порядок все мои дела в Замке.

— Вы можете поступить, как вам будет угодно, — сказал Корсибар.

— Позвольте мне сказать еще несколько слов. Я прошу, чтобы во время первого же вашего великого паломничества вы отвели по меньшей мере месяц для посещения моих владений в Ни-мойе, чтобы я мог познакомить вас с некоторыми из изумительных развлечений и удовольствий, которые щедро предлагает самый большой город младшего континента… — И, как будто только что вспомнил эти слова, Дантирия Самбайл добавил: — Мой лорд.

— Пройдет немало времени, прежде чем я получу возможность отправиться в великое паломничество, — ответил Корсибар.

— Мне, возможно, также придется достаточно долго оставаться в Ни-мойе, мой лорд.

— Ну что ж, — сказал Корсибар. — Когда я буду готов к поездке, то заблаговременно предупрежу вас, чтобы вы могли оказать мне гостеприимство.

— Я буду ждать вас… мой лорд.

Дантирия Самбайл снова улыбнулся своей неприятной улыбкой, поклонился, не сделав попытки согнуть хотя бы одно колено, не без грации взмахнул перед собой роскошным шлемом, скользнув перьями по полу, и величественной походкой направился к двери. Его металлические башмаки громко стучали.

— Да хоть бы он остался в Ни-мойе на сто лет! — воскликнула Тизмет, когда прокуратор вышел. — Кому он вообще нужен в замке? Не понимаю, почему он постоянно гостил у отца!

— Я думаю, что было бы лучше устроить так, чтобы он находился под рукой и я мог наблюдав за ним, — ответил Корсибар. — Возможно, отец как раз имел в виду нечто в этом роде. Но, полагаю, он отправится туда, куда захочет. — Он помотал головой, пытаясь избавиться от возникшей ни с того, ни с сего где-то за глазами непонятной пульсации; на короналя обрушилась неожиданная усталость. Прокуратор был очень утомительным человеком. Переносить его дерзости, не выказывая при этом гнева, всегда удавалось с большим трудом. — Престимион… Дантирия Самбайл… и, конечно, еще кое-кто наподобие их… Похоже, придется постоянно следить за всеми. Необходима вечная бдительность. Я теперь понимаю, что впереди меня ждет больше трудностей, чем казалось сначала. — Резким нетерпеливым жестом он указал на высокую бутыль с вином, стоявшую на столе за спиной Навигорна: — Налейте-ка мне! И побыстрее! — Сделав несколько жадных глотков, он сказал негромко, чтобы слышала одна Тизмет: — Сестра, мне кажется, что я сижу на спине дикого зверя и должен удержаться на ней до конца своей жизни, в противном случае он пожрет меня.

— Ты что, жалеешь о том, что сделал?

— Нет, ни на долю секунды!

Но, вероятно, ей показалось, что в голосе Корсибара недостает уверенности, а потому она склонилась и, почти касаясь губами его уха, прошептала:

— Вспомни, что все это было предсказано. — А затем, найдя взглядом непроницаемые лица Санибак-Тастимуна, одиноко стоявшего возле дальней стены комнаты, добавила: — Это твое предназначение, брат.

— Да, мое предназначение, — Корсибар ожидал, что на него нахлынет горячая волна душевного подъема, которую это слово порождало в нем на протяжении последних дней, но на сей раз этого не случилось, и он снова поднял бокал. Еще один глоток молодого пенного вина согрел его и несколько отогнал внезапно овладевшую им усталость. Он ощутил тот прилив возбуждения, который тщетно искал в себе несколько секунд тому назад. «Мое предназначение». Да. И этому должно быть подчинено все остальное. Все. Все!

2

— Несмотря на все перемены, лорду Конфалюму, по крайней мере, разрешили пока что остаться в тех же апартаментах, которые он занимал, будучи короналем. Но признаки внезапной метаморфозы, случившейся в правительстве Маджипура, Престимион заметил уже в вестибюле. Огромные скандары, охранявшие покои короналя, все так же находились на страже, но теперь на них были надеты нелепые крошечные полумаски — отличительный знак служителей понтифекса. Возле покоев Конфалюма толпились также с полдюжины чиновников понтифексата.

Один из них, гэйрог с переливающейся чешуей, также с маской на лице, смерил посетителя надменным взглядом.

— Вы утверждаете, что его величество назначил вам прием?

— Я принц Престимион Малдемарский. Сложилось критическое положение.

Понтифекс дал согласие встретиться со мной в этот час.

— Понтифекс сообщил, что очень утомлен и желает, чтобы список его посетителей был сокращен.

— Вы сократите его после того, как я увижу понтифекса, — сказал Престимион. — Вы знаете, кто я? Вы знаете, что случилось здесь сегодня? Ну же, идите! Сообщите его величеству, что принц Престимион ожидает встречи с ним!

Прислужники понтифекса принялись вполголоса совещаться между собой. Затем, через изрядное время, гэйрог и еще одна фигура с маской на лице исчезли за дверью, где, вероятно, произошло еще одно столь же продолжительное совещание. Наконец оба вернулись.

— Понтифекс примет вас, — заявил гэйрог. — Вам отведено десять минут.

Большая дверь, на которой сверкали уже устаревшие монограммы «ЛКК», открылась внутрь, и Престимион перешагнул порог.

Конфалюм в глубоком унынии сидел за своим столом из симбаджиндера, опершись на него локтями и мрачно подпирая кулаками голову. Весь стол был завален его странными колдовскими инструментами, но они лежали в хаотическом беспорядке, а некоторые даже были опрокинуты, листы с записями скомканы.

Новый понтифекс очень медленно поднял взгляд на вошедшего. Его глаза, окаймленные влажными ресницами, были красны, он не более чем на секунду встретился взглядом с Престимионом и снова уставился в стол.

— Ваше величество… — холодным голосом сказал Престимион, делая положенный по этикету жест.

— Мое… величество, да… — слабым голосом откликнулся Конфалюм.

Он являл собой не более чем тень себя прежнего. На его лице были написаны уныние и слабость, растерянность и отчаяние. Несчастный жалкий человек, император целого мира, который не мог совладать с собственным сыном.

— Ну? — резко бросил Престимион. Он старался превозмочь себя, сдержать гнев, владевший им, и боль. Внезапная невообразимая потеря всего, к чему он шел, ударила по нему словно клинком. Но сейчас он лишь начал постигать всю глубину случившегося и знал, что впереди его ждет худшее. Потом станет гораздо больнее. — Вы действительно собираетесь сохранить это смехотворное положение?

— Пожалуйста, Престимион…

— Пожалуйста? Пожалуйста?!! Ваш собственный сын незаконно украл корону у меня, у всех нас, а вы говорите мне: «Пожалуйста, Престимион»! Неужели вам больше нечего сказать?

— Здесь должен быть главный спикер, его зовут Кай Канамат; я еще не назначил своего. — Голос Конфалюма был тонким, слабым и хрипловатым, а порой срывался до неслышного шепота. — Понтифексу не полагается лично разговаривать с подданными, вы же это знаете. Вопросы должны быть адресованы главному спикеру, который докладывает понтифексу…

— Мне это известно, — прервал его Престимион. — Оставим это на потом. Если вы настоящий понтифекс, Конфалюм, то что вы собираетесь предпринять по поводу узурпации короны?

— Узурпации…

— А вам известно более подходящее название для того, что произошло?

— Престимион… пожалуйста…

Престимион посмотрел ему в лицо.

— Вы плачете, ваше величество?

— Пожалуйста… Пожалуйста…

— Корсибар уже виделся с вами после того, как провозгласил себя короналем?

— Он придет позже, — хрипло ответил Конфалюм. — Он занят… назначения… встречи… декреты…

— Значит, вы намерены покорно снести все это?

Конфалюм не ответил. Он, не глядя, взял со стола какое-то колдовское приспособление, устройство из серебряных проволок, соединенных золотыми колечками, и принялся бездумно, как ребенок, крутить его в руках.

— Вам было заранее известно о том, что намеревается сделать Корсибар? — не отступал Престимион.

— Нет. Абсолютно ничего.

— Получается, что все произошло неожиданно? Вы находились рядом с ним и спокойно стояли, позволив ему забрать корону с вашей головы и надеть ее на свою, и при этом не произнесли ни слова протеста? Так это происходило?

— Не с моей головы. Она лежала на подушке. В какой-то момент у меня вдруг неожиданно закружилась голова, в глазах потемнело… А когда я пришел в себя, он уже держал корону в руках. Я ничего не знал заранее, ничего, Престимион. Я был удивлен не меньше остальных. Нет, даже больше. А затем все было кончено. Он получил корону. Он занял место короналя. А зал наполнился его солдатами.

— Септах Мелайн рассказал, что у него тоже закружилась голова. И у меня, еще в коридоре. Здесь не обошлось без колдовства, вы же не станете это отрицать? — Престимион в недоумении нервно расхаживал взад-вперед по комнате. — Клянусь Божеством, я никогда не верил в то, что колдовство существует на самом деле, а теперь объясняю им успех переворота! Но что еще могло так подействовать, как не какое-то заклинание его двухголового мага, погрузившее всех нас в ступор на то время, пока гвардейцы Корсибара врывались в зал, а он сам воровал корону? Такие вещи невозможны, я знаю. Но что может быть более невозможным, чем похищение трона? И вот! Это случилось! — Он остановился перед бывшим короналем, уперся кулаками в стол и, непримиримо глядя в глаза Конфалюму, яростно прошипел: — Вы теперь понтифекс Маджипура. У вас есть власть, позволяющая одним-единственным словом положить конец этому чудовищному преступлению.

— У меня, Престимион?

— Кто посмеет не повиноваться вам? Вы — понтифекс! Осудите захват трона Корсибаром; прикажите императорской охране забрать у него корону, объявите меня законным короналем. А все остальное предоставьте мне.

— А что вы станете делать, Престимион?

— Восстановлю порядок. Устраню заговорщиков от власти и полностью отменю все решения, которые они, возможно, уже приняли. Верну Маджипуру мир и покой.

— На его стороне армия, — заметил Конфалюм.

— Вероятно, только личная гвардия короналя. Вовсе не обязательно вся армия и, возможно, даже не вся гвардия. Ведь не может быть, чтобы ваши собственные гвардейцы, которые были полностью преданы вам еще сегодня утром, теперь откажутся повиноваться вашим приказам.

— Они любят Корсибара.

— Все мы любим Корсибара, — ехидно ответил Престимион. — Но в нашем мире существует власть закона и порядка! Никто не может объявить себя короналем, равно как и допустить, чтобы это сделал кто-то другой! Вы забыли, Конфалюм, что понтифекс — верховный монарх, что у понтифекса, как и у короналя, тоже есть гвардия и эта гвардия находится в его полном распоряжении?

— Нет, я это помню, — сказал Конфалюм.

— Тогда отдайте им приказ! Пошлите их против узурпатора!

Конфалюм оторвал взгляд от стола, обратил его на Престимиона и долго, не произнося ни слова, смотрел ему прямо в лицо. Когда он наконец заговорил, голос звучал уныло и мертвенно:

— Престимион, в таком случае состоится кровопролитнейшая из войн.

— Вы так считаете?

— Я провел совещание со своими личными магами, — сообщил Конфалюм. — Они утверждают, что сопротивление будет жестоким, что, если силой отобрать у Корсибара то, что он захватил, он сам прибегнет к силе, чтобы вернуть себе добычу. Все предзнаменования, которые они увидели, — все до одного — дурные. Пощадите меня, Престимион!

— Пощадить? — переспросил тот в изумлении.

Но тут же ему все стало ясно. Было наивностью, даже безумием думать, что тот Конфалюм, который сейчас сидел, сгорбившись, перед ним, имел нечто общее, кроме разве что имени, с великим лордом Конфалюмом, на протяжении последних сорока лет полновластно и твердо управлявшим Маджипуром. Прежний Конфалюм погиб в момент невероятной измены собственного сына. Жалкий сломленный старик за столом — полумертвец, пустая скорлупа — действительно носил звание понтифекса Маджипура, но в нем не осталось никакой силы, вообще никакой. Он разрушился изнутри, как величественное здание с древесиной, источенной сухой гнилью, которое со стороны все еще кажется крепким и прекрасным. Знаменитая энергия и жизненная стойкость полностью покинули его.

Престимион понял: Конфалюм считал, что гражданская война могла, возможно, оказаться единственным способом закрыть ту зияющую пропасть, которая из-за дерзости Корсибара — его безумной выходки — разверзлась в содружестве рас и народов, населявших планету. Но ценой восстановления порядка почти наверняка окажется смерть его единственного сына. И Конфалюм не мог заставить себя пойти на это.

А следовательно… А следовательно…

— Значит, вы советуете мне добровольно смириться с этим преступным деянием, склониться перед Корсибаром и признать его королем?

— У меня нет иного выбора, Престимион.

— Короналем должен был стать я, а не Корсибар.

— Об этом никогда официально не сообщалось.

— Вы отрицаете, что таково было ваше намерение?

— Нет-нет, — Конфалюм отвел глаза от горящего взгляда Престимиона, — короналем должны были стать вы.

— Но вместо меня им стал Корсибар.

— Да. Да, Корсибар. Вы были лучшим кандидатом, Престимион. Но что я могу поделать? Я благословляю вас, мой мальчик. И только. Все уже свершилось. Власть теперь принадлежит Корсибару.

— Престимион, неужели вы позволите им выставить себя на позор, сделать из вас всеобщее посмешище? — задыхаясь от ярости, вопрошал Гиялорис, когда через некоторое время сторонники Престимиона собрались в его апартаментах. — Нет, перенести это невозможно! Если бы вы не остановили меня, я скинул бы его оттуда, где он расселся, с места короналя в Тронном дворе, сорвал бы корону с его головы и возложил ее на вас.

— Сколько их там было против нас троих, безоружных? — устало спросил Престимион.

— Расскажите-ка еще раз о планах нового понтифекса — что он намеревается предпринять в связи с этими событиями? — попросил Свор.

— Он намеревается не предпринимать ничего. Он решил спрятаться здесь, в Лабиринте, и позволить Корсибару идти своим путем.

— Как вы думаете, он был причастен к заговору? — спросил Септах Мелайн.

— Нет, — отрезал Престимион, энергично покачав головой. — Вне всякого сомнения, Конфалюм не знал ничего. Это оказалось для него такой же неожиданностью, как и для вас или меня. И это полностью сокрушило его. Присмотритесь к его лицу при случае: он сломленный человек. Я видел там лишь руины Конфалюма.

— Тем не менее ему принадлежит наивысшая власть в этом мире. Мы должны привлечь его на свою сторону, — сказал Септах Мелайн, легко положив ладонь на руку Престимиона. — Это немыслимый произвол! Мы не смеем допустить, чтобы он сошел им с рук! — Обычная холодная безмятежность его взгляда внезапно сменилась тяжелым голубовато-стальным металлом, сверкающим огнем ярости, на бледной коже острых скул, словно маяки, загорелись два пламенно-красных пятна, а привычное для всех выражение высокомерно-презрительного удивления уступило место гневу. — Мы пойдем к нему, Престимион, вы и я, взглянем ему в лицо и доходчиво объясним ему, что он должен немедленно…

— Нет, мой друг, — прервал его Престимион, — нет. Не говорите со мной о том, чтобы взглянуть в лицо понтифексу и объяснить ему, что он должен или не должен делать. Это кощунство. К тому же это совершенно бесполезно.

— Так, значит, Корсибар будет короналем?! — воскликнул Септах Мелайн, воздев руки к потолку.

— А мы благовоспитанно встанем перед ним на колени? — подхватил Гиялорис. — Да, лорд Корсибар. Нет, лорд Корсибар. Не позволите ли мне облизать ваши башмаки, лорд Корсибар? — Он хлопнул в ладоши с такой силой, что от этого звука, казалось, мог пробудиться и покойный Пранкипин. — Нет, Престимион! Я не пойду на это!

— И что вы в таком случае будете делать?

— Ну… Ну…

Гиялорис умолк и с озадаченным видом уставился в стену, беззвучно шевеля губами. Но вдруг его лицо прояснилось, и он повернулся к остальным.

— Я вызову его на борцовский поединок! Да! Вот именно! Как мужчина мужчину, а ставка — трон Маджипура! До трех падений, а Олджеббин, Сирифорн и Гонивол будут судьями, и…

— Да уж, — с нескрываемым отвращением прокомментировал Свор, — это, конечно, лучшее из возможных решений.

— А вы можете предложить что-то лучше? — Гиялорис требовательно взглянул на маленького человечка.

— Для начала покинуть Лабиринт, и как можно скорее.

— Вы всегда были трусом, Свор.

— Осторожным, мой друг. — Свор холодно улыбнулся. — Существует большая разница между трусостью и благоразумием. Хотя откуда вам знать — ведь у вас нет ни того, ни другого качества. До Корсибара рано или поздно дойдет, что в его интересах избавиться от нас, поскольку само существование Престимиона ставит под сомнение его право на трон. А что лучше подходит для нашего исчезновения, чем этот темный и таинственный Лабиринт с его бесчисленными уровнями, в которых никто не разбирается толком. И если нас под покровом ночи сцапают и отведут куда-нибудь в катакомбы, что за залом Ветров, чтобы там, допустим, перерезать нам глотки, или спокойненько опустят физиономиями вниз в черное озеро двора Колонн, то пройдет немало времени, прежде чем наши тела кто-нибудь обнаружит.

— И вы считаете, что Корсибар может одобрить такой омерзительный поступок? — спросил Престимион. — Клянусь Божеством, Свор, у вас очень дурное мнение о человеческой душе!

— Мне довелось много путешествовать и кое-что повидать.

— И поэтому вы полагаете, что Корсибар приемлет убийство как средство для достижения своих целей?

— Допустим, что, несмотря на бесстыдный захват короны, Корсибар действительно может быть в остальных вопросах таким благородным, каким вам хочется его видеть, — холодно ответил Свор. — Но среди его сторонников есть и люди, не обладающие этими добродетелями. Я говорю, в частности, о графе Фаркваноре. Позволю себе также напомнить вам о маге су-сухирисе, который толкует для принца предзнаменования и ворожит ему. Его хорошенькая сестричка, думаю, тоже оказывает на него весьма недоброе влияние. Корсибар кажется с виду невероятно сильным и величественным, но мы-то знаем, что ему присуща некоторая легковесность, и требуется всего лишь легкое дуновение нежного вечернего бриза, чтобы он повернул в противоположную сторону. Те же самые люди, которые подтолкнули его к захвату трона, могут с не меньшим успехом убедить его в необходимости избавиться от нас.

— Это вполне возможно, — согласно кивнул Престимион. Он умолк и несколько секунд лишь сжимал и разжимал кулаки. — Вы предупреждали меня об опасности, Свор, а я велел вам заткнуться, когда вы рассказали мне свой предостерегающий сон о том, как мертвый Пранкипин взял корону у Конфалюма и возложил ее на голову Корсибару. Я презрительно отверг ваше предупреждение и поплатился за это великой ценой. Впредь буду внимательнее прислушиваться к вам. Согласен: здесь мы находимся в большой опасности. — Он повернулся к остальным своим столь немногочисленным друзьям. — Я согласен с герцогом Свором. Мы уедем настолько быстро, насколько позволят приличия, буквально в тот же момент, когда тело старого понтифекса предадут земле.

— И куда, по вашему мнению, нам следует направиться? — обратился Септах Мелайн к Свору.

— У нас есть дома на Замковой горе, — ответил герцог. — Именно там, мне кажется, стоит пока укрыться и исподволь выяснить, насколько сильной и глубокой поддержкой пользуется Корсибар в самом Замке. А потом тонко, не привлекая к себе внимания, провести переговоры относительно альянса с теми или другими знатными властителями. До поры до времени будем притворяться, что смирились со случившимся, и беспрекословно сгибать колени перед Корсибаром всякий раз, когда от нас этого потребуют.

— А как быть с риском ночного убийства? — спросил Септах Мелайн.

— Там, в замке, эта опасность будет значительно меньше. Такую штуку куда легче сыграть в Лабиринте, чем там, где солнце ярко освещает все наши дела. К тому же там рядом с нами будет гораздо больше друзей, И со временем мы, вероятно, найдем возможность…

— Со временем! — крикнул, прервав его, Гиялорис. — Время! Время! Время! Как долго, по вашему мнению, мы сможем просуществовать там в таком состоянии? Какая у нас там может быть жизнь — день за днем, месяц за месяцем во власти Корсибара? Вы можете сгибать свои колени перед ним, если вам так хочется, Свор, но мои сделаны из более твердого материала! Нет уж, давайте я сейчас пойду к нему и сотру его в порошок, где бы он ни был, пусть даже меня убьют на месте. Зато Маджипур получит своего настоящего короналя.

— Успокойтесь, — сказал Престимион. — Лучше дослушайте Свора до конца.

— Если мы будем находиться в Замке, то, вероятно, в должное время найдем возможность, — продолжал Свор спокойно, как будто его и не прерывали, — собрать достаточно сторонников, а затем одним быстрым неожиданным ударом свергнуть Корсибара. Застанем его врасплох, когда он будет считать нас вполне лояльными подданными, точно так же, как он огорошил нас сегодня.

— Ага! — с усмешкой воскликнул Септах Мелайн. — Вы верны себе, Свор! Мы можем всегда рассчитывать на вас, когда возникнет необходимость в предательстве, столь дорогом вашему сердцу.

— Ну что ж, — все так же невозмутимо отозвался Свор, — если то, что я предлагаю, кажется вам недостойным, давайте станем приличными законопослушными гражданами и будем ежедневно унижаться и смиренно благодарить Корсибара за то, что он дозволил нам прожить еще один день, а потом еще один. Или, наоборот, позволим смелому и могучему Гиялорису прямо сейчас пойти к нему — то ли для того, чтобы стереть его в порошок и заплатить за это удовольствие своей жизнью, как он только что предложил, то ли для того, чтобы, как он предлагал немного раньше, вызвать его на борьбу, а в качестве приза потребовать трон.

— Ах, вы совершенно превратно истолковали мои слова, Свор, — сказал Септах Мелайн. — Я целиком и полностью согласен с вами и голосую за предательство. Причем чем чернее оно будет, тем лучше. Мы со всей возможной поспешностью покидаем Лабиринт, мы со всеми возможными удобствами ведем жизнь на Замковой горе, мы со всем возможным терпением выжидаем своего часа, а потом мы со всей возможной силой наносим удар. Что вы скажете по этому поводу, Престимион?

— Да, мы уедем отсюда, — откликнулся Престимион, который последние несколько минут, судя по всему, пребывал в царстве своих собственных мыслей, где провозглашение и низвержение королей не имели никакого значения, где в безмятежности родовых малдемарских владений он жил счастливо, мирно и плодотворно — как принц и, возможно, как муж, а когда-нибудь и как отец. — Мы поспешим уехать, не дожидаясь, пока нашим жизням станет угрожать реальная опасность, если, конечно, удастся успеть. На пути к Замку мы постараемся выяснить настроения и желания людей и тогда решим, есть ли какая-то возможность занять то высокое положение, которое, как считалось, было предназначено для нас. — Он резким движением сунул руки в карманы туники и обвел всех троих взглядом, чтобы убедиться в их согласии, Внезапно лицо его приняло удивленное выражение. — Что это у меня в кармане? — пробормотал он. Пальцы правой руки наткнулись на какой-то небольшой гладкий предмет, Он достал находку. Это был маленький амулет из полированного зеленого камня, который волшебник вруун Талнап Зелифор дал ему в тот день перед самым началом Игр, — теперь казалось, что он был так давно — когда он явился к Престимиону, чтобы предупредить его о надвигающемся бедствии. — Я забыл, как эта штука называется. Это волшебная вещь. Подарок от Талнапа Зелифора.

— Коримбор, — ответил Свор. — Говорят, что он способствует избавлению от серьезных неприятностей.

— Да, действительно. Теперь я вспомнил. Вруун сказал: «Нацепите его на цепочку и носите на шее, а когда будет нужно, погладьте его пальцем, и он поможет вам». — Престимион мрачно покачал головой. — Талнап Зелифор! Вот еще один из тех, кто предвидел приближающиеся бедствия, а я не пожелал прислушаться к его словам. Ах, эти видения! Ах, это колдовство! И я не пожелал прислушаться.

— Кровь на луне, вот что он видел, — напомнил Гиялорис — Вы помните? Предзнаменование войны. Тайный враг, который должен проявиться и начать с вами борьбу за Замок. Я сказал вам, что тайный враг — Корсибар. Помните, Престимион? Я сказал это сразу же, как только за врууном закрылась дверь.

— И к вам я тоже не пожелал прислушаться, — сказал Престимион. — Насколько же слеп я был! И насколько ясным все это кажется мне теперь, когда уже слишком поздно. Хотя задним числом все становятся умнее, не так ли? — Он несколько секунд подержал гладкий камушек на ладони, слегка прикоснулся кончиком пальца к мельчайшим строчкам рун, выгравированных на его лицевой стороне, а затем перебросил Септаху Мелайну, который ловко поймал его. — У вас в коллекции безделушек много всяких красивых золотых цепочек, господин мой Септах Мелайн. Прошу вас, уделите мне одну для этого коримбора. С этого момента я буду носить его на груди, как советовал Талнап Зелифор. Кто знает? Может быть, в этих еле различимых строчках заклинаний и впрямь есть какая-то сила. Ну и, конечно, я нуждаюсь теперь в любой помощи, которую только смогу получить. Уж в этом-то нет никаких сомнений. — Престимион рассмеялся. — Давайте приготовимся к отъезду из Лабиринта. И чем скорее мы это сделаем, тем лучше.

3

Путь из Лабиринта начинался с продолжительной поездки по запутанной дороге через множество уровней подземного города. Вообще-то имелся особый короткий путь к поверхности, отнимавший совсем немного времени, но он предназначался исключительно для властителей царства, а Престимион (хотя еще совсем недавно он был уверен, что выедет именно по этой дороге) возвращался домой в своем прежнем звании — всего лишь как один из многочисленных принцев, принадлежащих к знати Замка. Поэтому ему вместе с тремя друзьями и всеми их компаньонами, помощниками и носильщиками, прибывшими сюда из Замка, пришлось немыслимо долго — уровень за уровнем, виток за витком — тащиться вверх. Этот казавшийся бесконечным путь требовал долгих часов даже несмотря на то, что они передвигались в парящих экипажах. Из императорского сектора, где они провели не одну неделю, путешественники поднимались по узким, вьющимся спиралью проходам, минуя множество удивительных, покрытых пылью и плесенью диковин Лабиринта: двор Шаров и Дом Записей, где на огромном сияющем экране были начертаны имена всех короналей и понтифексов Маджипура за тринадцать тысяч лет его зарегистрированной истории, площадь Масок и двор Пирамид, зал Ветров и озеро Снов… Все дальше и дальше вверх, в густо населенные ярусы подземной столицы, где обитало множество бледных и плохо одетых людей простого звания. И наконец, за пределы Лабиринта, в мир солнца и воздуха, дождя и ветра, деревьев и птиц, рек и холмов.

— Надеюсь, пройдет немало времени, — с сердцем сказал Гиялорис, — прежде чем мы снова увидим это тоскливое место!

— Мы с удовольствием вернемся сюда, когда Престимион станет понтифексом, — весело ответил Септах Мелайн, хлопнув его по плечу. — Но к тому времени мы все уже будем стариками с длинными седыми бородами!

— Понтифексом! — фыркнул Престимион. — Дайте мне хоть немного побыть короналем, если, конечно, удастся. Позвольте напомнить, что потребуется устранить одно небольшое препятствие, прежде чем вы отправите меня занимать следующий трон!

— О да, Престимион, вы правы, всему свое время, — отозвался Септах Мелайн. — Сначала корональ, а только потом понтифекс! — И все громко рассмеялись. Но причиной смеха послужило скорее облегчение от того, что они выбрались из Лабиринта, нежели какое-то иное чувство. Едва ли у них сейчас имелись иные основания для радости. В душах царила пустота, а грядущее было скрыто темной пеленой неуверенности. Да, незадолго до того, как они покинули Лабиринт, Корсибар сделал неожиданное заявление — он сообщил о том, что, как только вернется в Замок, предложит Престимиону место в новом правительстве. Но кто мог сказать, насколько искренним было это обещание и во что оно выльется, как только зыбкость переходного периода сменится упрочением новой власти?

Они вышли в самые северные из семи ворот Лабиринта, известные как врата Вод, неподалеку от которых протекала река Глэйдж, спускавшаяся с отдаленных предгорий Замковой горы. Обычно северным путем из Лабиринта в Замок добирались на речном судне по нижнему течению Глэйдж до озера Рогуаз и далее от противоположной стороны Рогуаза по верхнему течению Глэйдж до того места, где из-за резкого повышения уровня местности река теряла судоходность. Там следовало пересаживаться в парящие экипажи и переправляться через круто поднимающиеся вверх предгорья к городам, расположенным высоко на склонах великой Горы.

Глэйдж была быстрой и полноводной рекой, но в той своей части, которая соединяла озеро Рогуаз с расположенным к югу от него Лабиринтом, она представляла собой скорее не реку, а ничем не примечательный и абсолютно безопасный канал. Русло давным-давно, еще в незапамятные времена лорда Баласа и понтифекса Крифона, было спрямлено, а берега забраны высокими валами, реку зарегулировали плотинами и шлюзами, благодаря которым течение стало плавным и можно было не опасаться, что неожиданные зимние наводнения преодолеют дамбы, защищавшие Лабиринт. Поэтому первая часть их поездки оказалась очень спокойной; сонное, лишенное всяких приключений плавание на нанятом судне, в то время как по обе стороны широко простиралась абсолютно плоская, возделанная под сельскохозяйственные угодья равнина — долина в нижнем течении Глэйдж.

Лето было в разгаре, и золотисто-зеленое солнце Маджипура поднималось в зенит, сверкающими лучами озаряя всю землю. Пребывая в подземелье, они уже почти забыли о смене времен года. Они спустились в Лабиринт поздней весной — в умеренном климате внутренней части центрального Алханроэля это было время цветения. Ну а сейчас на долину обрушилась жара середины лета.

Далеко на западе солнце безжалостным пламенным глазом взирало на лежавшие в сухой бесплодной пустыне руины Велализиера, выстроенной в древнейшие времена из камня столицы метаморфов, а на юге, на сыром и жарком Аруачозианском побережье, где воды Глэйдж наконец встречались с морем, воздух был густым от влажности, почти ощутимой на ощупь.

Ну а здесь дни были солнечными и теплыми, но климат был далек от крайностей. Людям, которые столько времени провели, как в тюрьме, в безрадостных искусственных глубинах Лабиринта, доставляло неизъяснимое наслаждение чувствовать прикосновение солнечного света к щекам, вдыхать пришедший с южным бризом сладкий воздух, пропитанный ароматами бесчисленных цветов далеких прибрежных джунглей. Или, лежа неподвижно, обозревать огромный прозрачный купол неба и в восхищении наблюдать за парящими иераксами, огромными свободолюбивыми птицами, достигающими в полете высочайших слоев атмосферы. Размах их крыльев был вдвое больше роста высокого мужчины. Время от времени птицы поворачивались так, что в свете солнца можно было различить нежно-розовую окраску нижней стороны их тел.

Путешественники постоянно смотрели на север, стремясь увидеть на горизонте очертания Замковой горы. Но это было пока что лишь мечтой. Замковая гора вздымалась в небо на тридцать миль, пронзала атмосферу и соприкасалась с иной империей — с космосом — но, даже несмотря на колоссальную величину, разглядеть ее с такого расстояния было невозможно.

— Ну как, вы ее разглядели? — то и дело спрашивал Гиялорис (он был не так хорошо образован, как другие его спутники, и слабо представлял себе устройство мира).

А Септах Мелайн, которого мало что могло надолго вывести из игривого настроения, отвечал ему:

— Мне кажется, это может быть вон то темно-серое пятно справа.

— Это облако, Септах Мелайн, — тут же откликался Свор, — всего лишь облако! Вы же сами прекрасно это знаете.

— Но если Гора такая высокая, — недоумевал Гиялорис, — почему же ее не видно из любого места на Маджипуре?

— Гиялорис, мир выглядит вот так, — вмешался в разговор Престимион, пальцами обеих рук сложив в воздухе сферу — А это, — он развел руки в стороны, — та часть мира, которую вы в состоянии увидеть. Говорят, что этот мир больше всех остальных, на которых обитают люди. Говорят также, что окружность Маджипура в десять раз больше, чем окружность Старой Земли, с которой много сотен веков тому назад прибыли наши предки.

— А я слышал, что даже еще больше. Мне говорили, что в двенадцать или четырнадцать раз больше Земли, — вставил Свор.

— В десять раз, в двенадцать или в четырнадцать — это не имеет практически никакого значения, — сказал Престимион. — Как бы то ни было, это огромный мир, Гиялорис, и когда мы передвигаемся по нему, он изгибается — вот так — он снова сложил пальцами сферу, — и мы не в состоянии видеть вещи, находящиеся на большом расстоянии от нас, потому что кривизна очень велика, и все, что удалено, прячется за нею. Даже Гора.

— Я не вижу никакой кривизны, — надулся Гиялорис. — Смотрите сами: мы плывем по Глэйдж, и все вокруг нас плоское, как доска. И всю дорогу мы не ехали ни по каким кривым, так же как и кто-либо из тех, кого я видел по пути.

— Но вы согласны, что вершина Замковой горы поднимается выше, чем мы сейчас? — спросил Септах Мелайн.

— Зачем спрашивать. Вы же сами знаете, что вершина Замковой горы выше вообще всего на свете.

— Конечно, — согласился Септах Мелайн, — но в таком случае ясно, что мир должен изгибаться от того места, где мы находимся, к Замковой горе, потому что Гора высока, а мы малы. Кстати, именно поэтому река течет только в одном направлении: вниз, с Горы к Лабиринту и дальше, к Аруачозии, и никогда от Аруачозии в сторону Горы; ведь вода не может течь на подъем. Но изгиб очень плавный, так как мир чрезвычайно велик, и дуга должна идти так, так и так, — он провел рукой в воздухе, — очень постепенно. Поэтому земля, сколько видит глаз, кажется нам плоской, хотя на самом деле она всегда слегка изгибается. На протяжении многих и многих миль, изгиб увеличивается. Поэтому мы не можем разглядеть Гору на таком большом расстоянии; она находится за много тысяч миль от нас и скрыта за выпученным животом земли. Я правильно объясняю, Престимион?

— Очень изящно и точно, — отозвался тот, — точно так же, как делаете все остальное.

— И когда же мы, в таком случае, увидим Замковую гору? — сварливым тоном спросил Гиялорис, с мрачным видом выслушав все объяснение.

— Когда продвинемся по дуге ближе к дому; наверняка за Пендивэйном, возможно, даже за Макропросопосом, а то и в Митрипонде.

— До этих городов еще очень далеко, — утвердительно заметил Гиялорис.

— Да.

— Тогда скажите мне, Престимион, если нет никакой надежды увидеть Гору до Макропросопоса, который лежит далеко вверх по реке, то почему вы сегодня утром смотрели на север, как раз на то темное пятно, которое Свор назвал простым облаком?

Ответом ему послужил смех.

— Я тоже, как и вы, если не сильнее, горю нетерпением скорее снова увидеть Гору, — улыбнулся Престимион. — Поэтому, Гиялорис, я смотрю в ее сторону, хотя и знаю, что увидеть ее пока невозможно.

— Тогда да поможет нам Божество увидеть ее поскорее, — сказал Гиялорис.

Хотя по берегам нижнего течения Глэйдж раскинулось немало поселений и даже несколько довольно крупных городов, Престимион приказал шкиперу своего судна нигде не останавливаться. Конечно, было соблазнительно сойти на берег и выяснять, как обитатели этих мест восприняли противозаконное присвоение Корсибаром короны, но Престимион предпочел ознакомиться с настроениями тех, кто живет выше по течению. Он понятия не имел о том, насколько еще Корсибар решит задержаться в Лабиринте, после того как Пранкипин упокоился в земле, а Конфалюм принял на себя обязанности понтифекса и хотел избежать риска встречи с узурпатором и его свитой по пути на север.

Чем быстрее они минуют долину Глэйдж, тем лучше; новый корональ, скорее всего, будет останавливаться то здесь, то там, чтобы принять присягу, а это давало Престимиону возможность вернуться на Гору раньше его, если, конечно, они поторопятся. Пожалуй, только в этом случае можно было ожидать теплого приема от противников узурпации власти.

Тем не менее им неизбежно пришлось сделать остановку, добравшись до озера Рогуаз. Там нужно было сменить судно, так как плоскодонные барки, курсировавшие по спокойным водам нижнего течения Глэйдж, были непригодны для плавания по более быстрым и бурным водам верхней части реки. По всей вероятности, на то, чтобы зафрахтовать лодку, которая доставит их в верховья реки, уйдет несколько дней.

Они достигли озера на рассвете, в лучший час, когда вся поверхность огромного озера сияла в раннем утреннем свете подобно великолепному зеркалу. Почти точно в момент восхода солнца их барка миновала последний шлюз канала, сделала еще один поворот, где река под острым углом сворачивала к востоку, а затем перед ними открылось озеро. Оно сияло ошеломляющей белизной, как бриллиант чистейшей воды, а ослепительное рассветное зарево поднималось из-за лежавшей в отдалении невысокой холмистой гряды и разливалось по озерной глади, превращая ее в необозримый лист начищенного серебра.

Озеро было гигантским. В нем можно было бы утопить все население какой-нибудь меньшей, чем Маджипур, планеты, и его воды не вышли бы из берегов. Глэйдж вбирала в себя все потоки, сбегавшие с юго-западного склона Замковой горы и, бурля, несла всю эту неимоверную массу воды по круто спускающимся вниз предгорьям — хотя длина этого спуска составляла несколько тысяч миль — сбегая с уступа на уступ, с террасы на террасу, пока наконец не достигала того места, где нагорье переходило в необъятную равнину. Посреди этой равнины образовалась неглубокая, но просторная впадина, объема которой хватало на то, чтобы вместить воды реки, и эта впадина служила ложем озера Рогуаз.

Вдоль берегов озера в этом районе простирались широкие отмели из ярко-оранжевой глины. На них строили знаменитые свайные постройки, которые образовывали цепочку из сотен — а может быть, и тысяч — маленьких рыбацких деревушек Количество обитателей прибрежной части Рогуаза составляло несколько миллионов.

Часть этих свайных построек размещалась на естественных основаниях, наподобие еще более известных древесных поселений Траймоуна, что на западном побережье Алханроэля. Обитатели Траймоуна жили в кронах растущих там деревьев; они скрепляли между собой гибкие ветви, и в результате получались дома из нескольких комнат. На Рогуазете деревья, которые росли здесь на мелководье, просто использовали как опоры, на которых строили жилища.

Поскольку в плодородном оранжевом иле южного берега озера — и нигде больше на всем Маджипуре — росли диумбатаровые деревья, ветви которых расходились не от единственного ствола, а от огромной короны розовато-серых воздушных корней, торчавших, как сваи, из прибрежного ила. Эти голые корни — у каждого дерева их было множество — поднимались на высоту пятнадцати, двадцати, а иногда даже тридцати футов над землей, а там, где дерево решало обзавестись кроной, корень во множестве выпускал длинные, похожие на виноградную лозу побеги, густо покрытые глянцевыми листьями величиной с блюдце и цветочными стеблями, на которых под острым углом торчали в разные стороны алые копья.

Обитатели побережья давно обнаружили, что если обрезать молодой побег диумбатарового дерева на уровне первой листовой почки, то побег начинает расти на этом же уровне вбок, и в конце концов после множества подобных операций образуется плоская древесная платформа восемнадцати-двадцати футов в поперечнике — идеальная основа для дома. А сами постройки возводились из блестящих тонких полупрозрачных листов глянцевого минерала, который добывали в утесах, возвышавшихся в нескольких милях к востоку. Эти листы сгибали, придавая им куполообразную форму, скрепляли купола деревянными обручами, деревянными же колышками крепили к платформам и жили внутри их. В большинстве своем это были простые лачуги не более чем в три-четыре комнаты. Но на закате, озаренные потоками золотистых лучей, сводчатые хижины, сверкавшие кроваво-красным отраженным светом, обретали невероятную, хотя и недолговечную красоту.

Престимион и его спутники поселились в скромной гостинице для путешествующих торговцев в первой же попавшейся на пути свайной деревне. Это местечко называлось Домри-Тайк; там, как им сказали, можно было надеяться найти транспорт для продолжения путешествия. Принц решил, что вернее будет не открывать своего имени, а остаться для содержателей и постояльцев гостиницы и окрестных жителей одним из молодых аристократов, возвращающихся домой на Замковую гору после посещения Лабиринта.

Деревушка располагалась не более чем в сотне ярдов от берега. Почва здесь — не то глина, не то ил — была постоянно сырой. Почти каждую осень, в сезон штормов и дождей, озеро выходило из берегов; в отдельные годы, особо обильные влагой, оно приходило прямо в деревню, вода плескалась между розовых свай, и перебираться из дома в дом приходилось в каноэ. А иногда, раз в один-два века, случалось, что вода доходила и до нижних этажей домов.

Так рассказывала горничная, которая принесла путешественникам простую пищу: жареную озерную рыбу и кислое молодое вино.

Такое наводнение случалось в дни Сетифона и лорда Станидара, сказала она, и еще одно — при Душтаре и лорде Вайше. А во время правления короналя лорда Мавестоя произошло такое наводнение, что деревня в течение трех дней была залита по самые крыши, причем случилось это как раз во время великого паломничества короналя.

Нилгир Сумананд, уже давно исполнявший при Пре-стимионе обязанности распорядителя в поездках, собрался в деревню, чтобы поискать судно для продолжения путешествия. Раз уж в этих местах даже горничные так разбираются в древней истории, Престимион попросил своего помощника попытаться выяснить, так ли хорошо они знакомы с текущими событиями. Возвратившись в сумерках, Нилгир Сумананд сообщил, что обитатели Домри-Тайк, судя по всему, действительно знали о недавних переменах во власти. На многих зданиях были вывешены портреты последнего понтифекса Пранкипина, убранные желтыми траурными лентами.

— А новый корональ? Что говорят о нем?

— Они знают, что Корсибар занял трон, но никаких его портретов я не видел.

— Ну, конечно, нет, — сказал Престимион. — Где они могли бы их раздобыть так быстро? Но его имя часто упоминалось в разговорах?

— Да, — Нилгир Сумананд со смущенным видом глядел в сторону. Этот седовласый человек среднего роста, с большой бородой прежде служил в Малдемаре отцу Престимиона. — Некоторые из них говорили о нем. Не все, но некоторые. Я сказал бы даже, что многие.

— И называли его в разговорах лордом Корсибаром?

— Да, — ответил Нилгир Сумананд хриплым шепотом, вздрагивая, как будто Престимион произнес что-то ужасно непристойное. — Да, именно так они его называли.

— А не могли бы вы сказать, проявляли ли они удивление по поводу того, что короналем стал Корсибар, а не кто-нибудь иной? Недовольство или хоть какое-то волнение?

Нилгир Сумананд не торопился с ответом.

— Нет, — выговорил он после продолжительной паузы. Затем облизал губы. — По правде говоря, я не слышал никаких выражений удивления, господин. Имеется новый корональ, его зовут лорд Корсибар, и им нечего больше сказать по этому поводу.

— Даже несмотря на то, что Корсибар сын прежнего короналя?

— Я не слышал никаких выражений удивления по этому поводу, господин, — повторил Нилгир Сумананд. Он говорил очень тихо, так, что его с трудом можно было расслышать, и не смотрел на Престимиона.

— Но в этом нет ничего странного, — вмешался в разговор Септах Мелайн. — Они здесь рыбаки, а не знатоки конституционного права. Что они могут знать о порядке престолонаследия? Не станут же они размышлять об этом, ожидая, пока рыбка клюнет на приманку?

— Им известно, что для сына короналя занять это место вслед за своим отцом вовсе не обычное дело, — сказал Гиялорис, сердито ударив кулаком по ладони.

— Им также известно, — добавил Свор, — если, конечно, они хоть что-то знают о знатных обитателях Замка, что принц Корсибар производит впечатление видной и величественной персоны и выглядит как раз так, как, по их мнению, должен выглядеть король, умеет держаться и говорит поистине королевским голосом, обладает большой силой и богатством — а что же еще нужно короналю, с точки зрения простых людей, таких, как местные жители? И известно им еще одно: если лорд Конфалюм выбрал в качестве преемника собственного сына, значит, это должно пойти на благо народу; ведь лорда Конфалюма повсюду любят за его мудрость и человеколюбие.

— Если вы не возражаете, прекратим разговор на эту тему, — сказал Престимион. Он чувствовал, что его сознание обволакивает темное облако мрака, и это ему очень не нравилось. — Возможно, когда мы окажемся поближе к Горе, положение изменится.

Все же им пришлось ждать еще два дня, прежде чем подходящее судно смогло отправиться в путь, Престимион, Свор, Гиялорис и Септах Мелайн провели все это время в Домри-Тайк. Долгими часами они сидели на веранде свайного дома-гостиницы, глядя вниз, на толстоногих синеглазых крабов, копошившихся в оранжевом иле, и держали пари на то, кто из многоногих первым пересечет линию, которую они начертили поперек их дорожки. Судно, зафрахтованное Нилгиром Суманандом прибыло в назначенный срок и встало на якорь в нескольких сотнях ярдов от берега, где было достаточно глубоко. Маленький скрипучий плоскодонный паром доставил Престимиона и его спутников на борт.

Новое суденышко выглядело куда элегантнее, чем барка, доставившая их к озеру от Лабиринта: узкое, с невысокими бортами, с острыми носом и кормой, с трехногой мачтой, ярко расписанной издалека бросавшимися в глаза колдовскими письменами. Оно было значительно меньшего размера, чем суда, на которых принцы Замковой горы обычно совершали поездки с Горы в Лабиринт, на нем не хватало удобств, но для путешествия оно было вполне пригодно. На борту алыми причудливыми буквами было начертано название: «Фурия»; капитаном была худая крепкая женщина с мускулатурой, как у грузчика. Ее звали Димитаир Ворт, и густую копну ее плохо расчесанных курчавых черных волос украшало множество маленьких амулетов, которые при каждом движении хозяйки издавали мелодичный звон.

— Престимион… — сказала она, разглядывая имена, вписанные в подорожную. — Кто из вас Престимион?

— Я.

— Престимион Малдемарский?

— Он самый.

— Мой брат когда-то участвовал вместе с вами в охоте на гарволей в провинции Тазгарт, за горой Бас-коло. Вы были там с другими важными господами. Он служит там проводником, мой брат, его зовут Вервис Актин. — Она смерила Престимиона холодным оценивающим взглядом. — Я думала, что вы будете куда выше ростом.

— Я тоже надеялся на это в юности, но у Божества были на меня иные планы.

— Брат говорил, что вы владеете луком лучше всех, кого ему приходилось встречать в жизни. Кроме него самого, конечно. Он лучший лучник в мире. Вервис Актин. Вы помните его?

— Очень хорошо помню, — ответил Престимион. Это было семь лет тому назад. Корсибар, с которым он тогда находился в куда более дружеских отношениях, пригласил Престимиона составить ему компанию в экспедиции в Тазгартский охотничий заповедник, огромный, простирающийся на полторы тысячи миль лес на северо-востоке Алханроэля, где обитали на свободе опаснейшие хищники Маджипура. С ними был Септах Мелайн, а также молодой и совершенно необузданный граф Белзин Бибирунский, которому предстояло погибнуть годом позже во время горного восхождения.

У Вервиса Актина, как теперь вспомнил Престимион, были такие же курчавые волосы, как и у его сестры, такое же жилистое и крепкое тело, а кроме того, он отличался полнейшим безразличием к рангу аристократов, с которыми имел дело. По ночам у походного костра он неудержимо хвастался перед ними своими любовными подвигами, рассказывал о бесчисленном множестве соблазненных им охотниц знатного происхождения, приезжавших в заповедник, и Корсибару пришлось заставить его замолчать, прежде чем он начал называть имена своих мимолетных любовниц. Престимион помнил его как прекрасного и неутомимого проводника и действительно превосходного лучника, хотя, возможно, и не настолько непревзойденного, как уверяла Димитаир Ворт.

Капитан проводила их в расположенные под палубой тесные каюты, которым предстояло стать домом путешественников на многие дни. Престимион решил поселиться вместе с Гиялорисом, а вторую каюту разделили герцог Свор и Септах Мелайн.

— Чем сейчас занимается ваш брат? — спросил Престимион женщину, которая праздно стояла в дверях, глядя, как пассажиры раскладывают вещи.

— Тем же самым: проводник в Тазгарте. Однажды он оказался между самкой гарволя и ее детенышем и в результате лишился ноги, но это ему не слишком мешает. Знаете, вы произвели на него большое впечатление. Не только из-за того, что вы проделывали с луком. Он говорил, что вы можете когда-нибудь стать короналем.

— Может быть, и стану, — сказал Престимион.

— Правда, это произойдет не так уж скоро, не так ли? Этот новый лорд Корсибар только-только занял свое место. Вы его, конечно же, знаете?

— Довольно хорошо. Он тоже был тогда в Тазгарте вместе со мной и вашим братом.

— Неужели? Сын старого Конфалюма, как я слышала. Это верно? Что ж, почему бы и не оставить хозяйство в своей семье! Видит Божество, я поступила бы точно так же. Вы, великие властители, понимаете, как блюсти свои интересы. — Она усмехнулась, показав крепкие острые зубы, — Брат частенько говорил мне…

Но тут вмешался Септах Мелайн. Он терпеть не мог такой фамильярности в обращении, какую эта женщина позволяла себе с Престимионом. и беседа давно перестала его забавлять. Он отправил Димитаир Ворт заниматься своими делами, а путешественники продолжили устраиваться в каютах.

Через некоторое время с палубы послышалось пение. Престимион выглянул наверх и увидел, что полдюжины членов команды — капитан и еще несколько человек — сгрудились на палубе, в ритме пения передавая из руки в руку небольшие камешки. Ему уже доводилось видеть такое прежде. Это был обряд, призванный гарантировать безопасность плавания, обычная колдовская церемония. Камни были священные, их благословил некий шаман, заслуживавший доверия капитана.

Престимион глядел на моряков едва ли не с нежностью. Как всегда, его рациональный ум не принимал этой демонстрации суеверия, наивной веры в мертвые камни, но, несмотря на это, он был пленен чистотой и силой их убеждения в возможности существования доброжелательного духа, которого можно было таким образом умолить позаботиться о слабых существах. Они были способны веровать в невидимое, а он — нет, и различие в мировоззрении между ними было непреодолимо, как стена. Престимион вдруг с тоской почувствовал, что хотел бы разделить с ними их верование; никогда прежде, даже на мгновение, его еще не посещали такие чувства. Он осознал это как большой недостаток. Теперь, когда у него из-под носа украли величайший приз, он не видел в мире естественных явлений, причин и следствий никакого пути, способного исправить сложившееся положение. В те минуты, когда люди лишались возможности достижения заветных целей, дух мог предложить утешение. Но для этого нужно было веровать в существование этого духа.

Рядом возник Свор. Престимион указал на продолжавшуюся на палубе церемонию и приложил палец к губам. Свор кивнул.

Пение смолкло, и члены экипажа, не проронив ни слова, разошлись по своим местам.

— Насколько это реально для них! — негромко сказал Престимион. — Как серьезно они относятся к магической силе этих камней!

— И с достаточным основанием, — ответил Свор. — Верить или не верить — это ваше личное дело. Но я должен сказать вам, Престимион, что существуют могущественные силы, которыми можно управлять, если только знаешь, как это делать. «Могу низвергнуть небо я, — нараспев произнес он, — волнами вздыбить земли, могу разгладить горы я, потоки заморозить. Вернуть умерших из могил и долу низвести богов, чтоб те ходили среди нас… Могу я звезды погасить, тьму запределья озарить…»

— И вы все это можете? — Престимион бросил на него странный взгляд. — Я и понятия не имел, что вы такой могучий волшебник, мой господин Свор.

— Да нет же. Я просто процитировал стихи. Кстати, очень известные.

— Ну, конечно, — теперь, после подсказки, Престимион сразу вспомнил, откуда же эти слова. — Фёрвайн, не так ли? Да, конечно, Фёрвайн. Я должен был сразу сообразить.

— Книга Изменений, пятая песнь, в которой жрица метаморфов появляется перед лордом Стиамотом.

— Да, — смущенно сказал Престимион, — конечно. — Какому ребенку не читали это созданное тысячи лет тому назад великое эпическое повествование, которое в напевных и динамичных стихах рассказывало о героических сражениях времен рассвета Маджипура? Но гашение звезд и озарение запредельной тьмы были чистейшим вымыслом. Он никогда не воспринимал великую поэму Фёрвайна как историческую хронику. — Я подумал было, что вы хотите сказать, будто сами владеете такими силами, — он хохотнул. — Ах, Свор, Свор, если бы только какая-нибудь ведьма или колдун могли вернуть события на тот путь, которым они должны были идти: чтобы Корсибар проводил время, охотясь на страшных тварей в диких дебрях, а правительство благополучно пребывало в моих руках! Но кто может сделать это для меня?

— Я не могу, — ответил Свор, — Если бы я мог, то сделал бы.

4

На девятый день плаванья лорда Корсибара по Глэйдж на север от Лабиринта высоко в небе появилась бело-голубая звезда, которую еще никто никогда не видел; она блестела ярким алмазом на небесном челе — большой сверкающий драгоценный камень, слепивший глаза подобно второму солнцу.

Первым ее заметил Мандрикарн, и случилось это через полчаса после ужина. Он стоял в одиночестве на носовой палубе «Лорда Вильдивара», флагмана флотилии из девяти судов. Это было собственное судно короналя, предназначенное для путешествий по нижнему течению Глэйдж, самая красивая и удобная из плоскодонных барж, которая весной доставила прежнего правителя, лорда Конфалюма, в Лабиринт, а теперь, в разгар лета, несла нового правителя, лорда Корсибара, в сторону Замка. Мандрикарн стоял, попивая прохладное вино и спокойно поглядывая на плоскую равнину, над которой сгущались сумерки, и внезапно почувствовал, как по его голове и плечам пробежал холод. Он посмотрел в небо. Там, где мгновением раньше была лишь темная пустота, теперь ярко сверкала звезда.

Не сдержав восклицания удивления и тревоги, он так торопливо поднес руку к рохилье, прицепленной к груди его туники, что даже облился вином.

Новая звезда? Что она могла означать, если не надвигающиеся бедствия и гибель? Ведь наверняка звезда является знаком проявления могучих и опасных сил, готовых проломить стены космоса и вскоре спуститься в мир.

Лихорадочно поглаживая амулет, Мандрикарн бормотал заклинание против зла, которое только позавчера узнал от Санибак-Тастимуна. Он не сводил глаз со странной новой звезды, ощущая при этом такой непреодолимый страх, что даже задрожал, но вскоре устыдился собственной трусости.

Где-то возле его локтя вдруг материализовался граф Фаркванор.

— Вы что, заболели, Мандрикарн? — с присущей ему злой хитростью в голосе спросил маленький, похожий на змею человечек. — Я слышал, как вы вскрикнули. И вот, пожалуйста, стоите бледный, чем-то потрясенный.

— Взгляните вверх, Фаркванор. — Отчаянным усилием воли Мандрикарн пытался сдержать предательскую дрожь в голосе. — Что вы видите?

— Небо. Звезды. Стаю тимарнов, которые что-то слишком уж поздно возвращаются в гнезда.

— Вы не знаете астрономии, Фаркванор. Что это за бело-голубая звезда на западе?

— Ну, полагаю, Трината, — ответил Фаркванор. — Или, возможно, Фасейл. Во всяком случае, либо то, либо другое.

— Трината находится низко над горизонтом на севере, там, где ей и следует быть. А вон там, на востоке, Фасейл. Вы действительно не знаете астрономии, Фаркванор.

— А вы не умеете пить. Посмотрите, у вас вся грудь залита вином. Мальчик! Мальчик! Полотенце графу Мандрикарну! Вы пьяны, Мандрикарн?

— Эта звезда, что на западе, родилась три минуты назад. Я видел, как она появилась в небе. Вам когда-нибудь приходилось слышать о такой вещи, как рождение звезды прямо у вас на глазах?

Фаркванор издал короткий иронический смешок.

— Вы и в самом деле пьяны.

В этот момент до них донеслись возбужденные крики, и мимо с безумными глазами пробежал один из членов команды. Он тыкал пальцем в небо и хрипло призывал всех выйти на палубу и посмотреть на чудо. Буквально несколькими мгновениями позже ему уже вторила вся команда. Затем на палубу быстрыми шагами вышел Санибак-Тастимун, а вслед за ним и сестра короналя. Они стояли рядом, опершись на фальшборт, и вглядывались в небо.

— Нет, немного западнее, — окликнул их Мандрикарн. — Там! Вон там! Теперь видите? — Он схватил су-сухириса за руку и нацелил ее вверх; обе головы мага повернулись в том направлении, куда показывал Мандрикарн.

Увидев наконец новую звезду, Санибак-Тастимун некоторое время молчал.

— Какое дурное знамение она несет? — наконец обратился к нему Мандрикарн.

— Дурное? Ну, здесь нет ничего дурного, — ответил Санибак-Тастимун, сопровождая свои слова негромким удовлетворенным вздохом. — Это звезда коронации, — добавил он. — Пригласите наверх лорда Корсибара.

Но Корсибар уже стоял на палубе.

— Что за суета? — поинтересовался он, — Мне сказали, что появилась новая звезда. Что это значит? Откуда она могла взяться?

— Новая звезда — это вы, мой господин, — объявил су-сухирис; обе его головы произнесли эти слова почти в унисон, отчего они прозвучали как-то тревожно. — Вы восходите на небосклон, чтобы принести миру славу. Эта звезда, пылающая в небе, приветствует вас. — С яростной энергией он принялся делать знак Горящей Звезды, сначала обращаясь к бело-голубой звезде, а затем повернувшись к Корсибару. Он повторил жест три, четыре, пять раз подряд, сопровождая каждый раз восклицанием: Корсибар! Корсибар! Славьте лорда Корсибара!

Его дружно поддержали все присутствовавшие на палубе, и ночь сотряслась от криков:

— Корсибар! Лорд Корсибар!

А посреди этого ликования неподвижно, затаив дыхание, стоял Корсибар, и взгляд его был прикован к звезде. Спустя несколько секунд он снял с головы корону, которую носил почти постоянно с того момента, как завладел ею, слегка сжал ее руками и благоговейно приложил к груди.

— Кто мог ожидать этого? — чуть слышно произнес он, обращаясь к Тизмет. — Это означает, что я настоящий король!

— А ты сомневался в этом, брат?

— Нет. Нет, никогда.

Тизмет опустилась перед ним на колени, обеими руками взяла полу его туники и поцеловала ее. Этому примеру последовали и остальные: первым Мандрикарн (он все еще был настолько потрясен увиденным, что с трудом держался на ногах и чуть не упал, преклоняя колени), затем Фаркванор, Вента, граф Камба, Фархольт, Навигорн, капитан судна Линкамор и еще пять или шесть человек, которые один за другим поднимались на палубу, чтобы узнать, что случилось, и обнаруживали, что на ней проходит торжественная церемония. Один лишь Санибак-Тастимун остался в стороне, взирая на эту сцену с выражением очевидного одобрения, но не делая никакой попытки принять в ней участие.

Когда с выражением своих верноподданнических чувств было покончено, Корсибар обратился к капитану:

— Где мы сейчас находимся, Линкамор?

— Севернее Терабессы, мой лорд, в пяти часах пути на юг от Палагата.

— Превосходно. Палагат вполне подходящее место для первого публичного выхода. Появление этой звезды — знак, что настало время предстать перед народом и провозгласить себя его властителем. Пошлите вперед, в Палагат, известие, что утром мы сойдем там на берег, чтобы даровать благословение местным жителям и принять добрые пожелания от них.

— Я вижу, он теперь именует себя во множественном числе, — негромко заметил граф Камба Мазадонский, обращаясь к стоявшему рядом с ним Кантеверелу Байлемунскому.

— Он король, — ответил Кантеверел, — а короли могут говорить так, как им хочется.

— Конфалюм, когда он был короналем, был вполне удовлетворен, говоря о себе «я», «мне» и «мой», а не «мы», «нам» и «наш».

Кантеверел возвел глаза к небу.

— Начало царствования Конфалюма не было отмечено появлением новых звезд. А Корсибар все еще испытывает гордость свежеиспеченного венценосца. У кого повернется язык обвинять его в том, что он переполнен ощущением собственной важности, после того как увидел знамение в небесах?

— Ну что ж, — хихикнул Камба, — пусть говорит как хочет, по крайней мере в эти первые дни. Сейчас он переживает самое приятное время. Настоящие обязанности, дела еще не свалились на него, и все, что он пока что видит, это триумф, романтика, коленопреклонение, пылающая звезда… Позднее ему еще предстоит познакомиться с такими вещами, как бесчисленные длинные унылые доклады напыщенных провинциальных губернаторов, которые он должен читать, управление поставками зерна в отдаленные провинции, о существовании которых он, как правило, и понятия не имеет, составление сметы на ремонт тракта и мостов, бюджета на предстоящий год, назначение гофмейстеров, церемониймейстеров, сборщиков налогов, министров, почтмейстеров, комендантов тюрем и пограничных фортов, статистиков погоды, чиновников палаты мер и весов и так далее и тому подобное — до бесконечности.

К ним подошел Мандрикарн и остановился рядом. — Звезда коронации, вот что это такое, — со смехом сказал он, не слушая слов Камбы. — Какая же она яркая, какая красивая! И подумать только, я решил, что это дурное предзнаменование. Посмотрите на меня: я весь облился вином от испуга, когда ее увидел! Но что я могу знать о таких вещах? — И он рассмеялся снова. — Взгляните на короналя! Его глаза сияют так же ярко, как и эта звезда.

А Корсибар долго еще стоял, не сводя со звезды пристального взгляда, как будто никак не мог насмотреться на нее. Но наконец он предложил руку леди Тизмет, и они вместе удалились с палубы.

Той ночью в нескольких тысячах миль к северу, на противоположной стороне озера Рогуаз, там, где по верхнему течению Глэйдж пролегал путь судна под названием «Фурия», Гиялорис тоже увидел появление новой звезды. Они с Септахом Мелайном непринужденно растянулись на досках палубы и забавлялись игрой в кости, за которой проводят время едва ли не большинство посетителей таверн. Стоял тихий приятный вечер, вдоль широкой долины веял легкий ветерок, сбегавший с Замковой горы. Ровно гудели двигатели, несущие узкое судно на север против стремительного потока, мчащегося по тесному для него руслу на юг.

Подошла очередь Септаха Мелайна. Он в своей обычной эффектной манере потряс чашкой, перемешав кости, размашистым движением пронес чашку вокруг себя и, элегантно изогнув руку, выкинул кости. Они, гремя, покатились по палубе — одна, вторая, третья — и выстроились в ровную, словно прочерченную по линейке линию.

— Глаза, рука, вилка, — объявил Септах Мелайн, довольно хлопнув ладонью по палубе. — Снова десятка, моя норма. Вы проиграли два реала, Гиялорис. Гиялорис? Куда это вы там смотрите?

— Вы знаете эту звезду, Септах Мелайн?

— Которая? Та яркая, на западе? А действительно, что это за звезда, Гиялорис?

— Эту звезду я еще ни разу не видел. Разве бывает так, чтобы в небе внезапно возникали новые звезды? А ведь эта, я уверен, именно из таких!

Септах Мелайн, нахмурившись, поднялся на ноги. Вынув из висевших на поясе ножен небольшой декоративный кинжал, он повернул его острием вверх и, прищурив глаз, начал вглядываться в западную часть небосвода, словно что-то измерял.

— Что вы делаете? — осведомился Гиялорис.

— Уточняю расположение звезд. Видите, вот это Ториус, а эта большая красная звезда — Ксавиал, и расстояние между ними равно длине одного кинжала, такое, как должно быть. Но почти точно посередине между ними, там, где никогда не было никаких звезд, возникла новая звезда. Та самая, о которой вы говорили, Гиялорис. Звезда возникшая из ниоткуда.

— Ведьмовская звезда, иного быть не может!

— Я скорее сказал бы, что это звезда, охваченная пламенем.

— Но ведь звезды сами по себе и есть огонь, или я слышал что-то не то? — спросил Гиялорис, недоуменно взглянув на Септаха Мелайна.

— Ведь бывает, что одни костры горят слабо и тускло, а другие очень ярко. То же самое и со звездами: иногда тусклая звезда по собственной воле мощно вспыхивает и горит в десятки раз ярче, чем прежде, а может быть, и в десять тысяч раз. Именно это, я думаю, произошло с той звездой. Она всегда находилась на этом месте, но светилась слишком слабо, для того чтобы мы могли заметить ее, а теперь взорвалась, обратившись в раскаленный добела пламенный шар, и, вероятно, превратила в пепел все находившиеся поблизости миры. А здесь, у себя, мы воспринимаем это как огонь маяка, внезапно засветившийся в ночи над нашими головами. Надо поговорить со Свором: он разбирается в таких вещах. — И он громко позвал Свора, находившегося под палубой в своей каюте: — Эй, философ! Идите-ка сюда! Посмотрите на эту тайну небес!

— Это ведьмовская звезда, — мрачно повторил Гиялорис. — Демоническое знамение.

— И что же оно, по вашему мнению, предвещает? — спросил Септах Мелайн. — Скажите мне, о чем эта звезда говорит вам, потому что я ничего в таких вещах не понимаю и не могу разобраться в этом самостоятельно. О, разгадайте мне эту загадку, милый Гиялорис! Какое известие несет нам эта звезда, если она и в самом деле являет собой предзнаменование?

— Вы опять по своему обыкновению дразните меня, Септах Мелайн?

— Нет-нет, — возразил тот. — У меня и в мыслях не было насмехаться над вами.

— Конечно же было, — раздался голос показавшегося из люка Свора, — Вы играете с бедным Гиялорисом, как будто считаете его простаком, которым он, по правде говоря, не является, хотя я полагаю, что ему сильно недостает вашей хитрости — как, впрочем, и подавляющему большинству людей. Но сыграйте лучше со мной, господин мой Септах Мелайн. Это будет не так легко.

— Ну что ж. В небе появилась новая звезда.

— Да, я ее вижу. Неподалеку от зенита, немного на запад от Ториуса, горит ярким и ровным светом.

— И что, по вашему мнению, означает это явление, Свор? Вы так глубоко верите в колдовство! Поведайте мне, ведь я устроен совсем по-другому и не в состоянии самостоятельно постичь такие вещи. Гиялорис называет это демоническим знамением. Как вы считаете, что именно пытается сообщить нам таинственный демон? Неужели нас ждут впереди новые, еще более тяжелые потери — нас, уже и так утративших столь много?

— Ах, как раз наоборот, — сказал Свор, лукаво улыбаясь и расчесывая пальцами курчавые завитки своей бороды, — я вовсе не одарен божественным даром провидения, о великолепный Септах Мелайн, но, даже несмотря на это, считаю, что могу достаточно хорошо для любителя понимать небесные письмена. Звезда, которая явилась к нам сегодня вечером, была зажжена, чтобы показать, что дух разгневан тем злодеянием, которое совершил Корсибар. Эта звезда — наше спасение. Она означает гибель Корсибара и возвышение Престимиона.

— И что же вам сказало об этом? — спросил Септах Мелайн.

— Если вам приходится задавать этот вопрос, мой дорогой друг, то вы никогда не сможете понять ответ.

Септах Мелайн лишь усмехнулся и пожал плечами. Зато Гиялорис что-то чуть слышно промычал, соглашаясь со словами Свора. Он склонил голову, коснувшись лбом досок палубы, воздел руки к звезде и сделал несколько ритуальных жестов, говоривших о приятии знамения и о смирении.

Город Палагат, расположенный на восточном берегу Глэйдж, являлся крупнейшим из населенных пунктов на всем протяжении реки между Лабиринтом и озером Рогуаз. Это был центр сельскохозяйственной провинции, куда фермеры из трех соседних районов доставляли свои товары, чтобы затем отправить их в другие города, лежавшие выше и ниже по течению. Хотя вся окружающая местность представляла собой плоскую равнину, сам Палагат стоял на невысоком холме в излучине реки. Раскинувшийся вокруг широкий, ничем не нарушаемый простор и зелень густой листвы менгаковых деревьев, возвышавшихся над домами подобно театральному заднику, позволяли Палагату доминировать над пейзажем на расстоянии многих миль, как если бы он находился на вершине Замковой горы.

Коронали и другие высокие властители, путешествовавшие этой дорогой, частенько прерывали в Палагате свое плавание, так как из всех городов нижнего течения Глэйдж этот обладал наилучшими условиями для приема столь знатных гостей. Вымощенная кирпичом четырехрядная дорога, соединявшая оживленную и просторную гавань Палагата с центром города, была щедро украшена по обеим сторонам доставленными из парка лорда Хэвилбоува пальмами с ярко-красными стволами и носила честолюбивое наименование Королевского тракта. Сегодня в честь прибытия нового короналя каждое дерево по всей длине дороги было украшено знаменами зеленого и золотого цветов, увенчанными наконечниками в виде Горящей Звезды. Конечно, если бы в Палагате имелись плакаты с изображением лорда Корсибара, то они тоже украсили бы его путь, но, поскольку никто не ожидал, что прежний корональ выберет своим наследником именно его, в городе не оказалось ни одного портрета нового лорда. Однако, несмотря на спешку, встреча почетных гостей была организована очень внушительно: гремели трубы, лязгали бесчисленные тарелки, все вокруг было увито красочными гирляндами, дорогу усыпали цветами, от порта до города выстроился почетный караул, возглавляемый сотнями муниципальных чиновников — от мэра, облаченного в праздничное бархатное одеяние, до начальников бесчисленных служб и их клерков; торжественно пели многочисленные маги в богатых парчовых облачениях. Тысячи рядовых граждан выстроились вдоль дороги. Они изо всех сил вытягивали шеи, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на нового короля, и восторженно выкрикивали: «Корсибар! Корсибар! Лорд Корсибар!»

Он уже почти успел привыкнуть к этому.

В первые дни все происходящее казалось ему нереальным, похожим на сон: и обращенные к нему знаки Горящей Звезды, и титулование непривычным званием «лорд» или «властелин» вместо привычного «принц», которое он носил всю жизнь, и затаенный страх и почтение в глазах всех, кто искоса поглядывал на него, думая, что он в этот момент смотрит в другую сторону. Каждое утро, просыпаясь, он ожидал увидеть возле своей кровати отца, услышать его сухой голос: «Ну что ж, Корсибар, пора покончить с этим смешным маскарадом».

Но каждый день оказывался очень похожим на предыдущий: знаки Горящей Звезды, смиренное: «Мой лорд» и «Да, ваше высочество»… Когда он в один из последних дней своего пребывания в Лабиринте встретился с отцом, слов было произнесено очень мало. Встреча прошла в официальной, хотя и несколько натянутой атмосфере. Конфалюм, удрученный и подавленный, не выказал никакого желания как-либо вмешаться в ту из ряда вон выходящую ситуацию, которая возникла вследствие смелых и быстрых действий его сына в Тронном дворе. И лишь когда они прощались, перед тем как Корсибар покинул подземный город, отправляясь в триумфальную поездку на север, чтобы занять свой трон, на один краткий миг новый понтифекс позволил себе открыть те мучения, которые испытывал из-за происшедших событий. В его глазах, смотревших прямо в глаза сына, блеснула одна-единственная вспышка ярости и безумного, отчаянного желания показать, насколько он возмущен тем, что ему, который лишь несколько недель назад был самым могущественным человеком в мире, пришлось в безропотной покорности склониться перед своим собственным детищем. Тем не менее он ни словом не обмолвился о своем недовольстве поступком Корсибара, не протестовал, не попытался заставить сына отречься от содеянного. Это свершилось, и это невозможно было изменить: власть в мире впервые за всю его историю перешла от отца к сыну.

Палагат нельзя было причислить к великим городам, он и в подметки не годился самому маленькому и наименее благоустроенному из Пятидесяти Городов Замковой горы. Но, по провинциальным меркам, это был вполне приличный населенный пункт, украшенный со стороны реки высокими белыми террасами, с обильной растительностью. Крепкую городскую стену, выложенную из блоков розового гранита, оживляли бесчисленные декоративные парапеты, амбразуры, бойницы, машикули4 , а также нарисованные золотом и ляпис-лазурью геральдические драконы и большерогие габалунги.

Мэра города звали Илдикар Венг; это был пухлый, потеющий, краснолицый, толстогубый человек со смешной прической — длинными мелко завитыми локонами, окаймлявшими его лицо вплоть до подбородка. Во время поездки из гавани до гостиницы, нанятой для королевского приема, он сидел в парящем экипаже рядом с Корсибаром, не сводя с него исполненного чрезвычайного восхищения и рабской готовности к послушанию взгляда, но при этом непрерывно махал и кивал людям, выстроившимся вдоль дороги, словно их приветствия были обращены не к лорду Корсибару, а к нему самому.

Мэр не умолкая болтал, стремясь показать Корсибару, что он по-свойски ощущает себя в обществе короналей, не говоря уже о властителях не столь высокого ранга. В извергаемом им потоке слов то и дело мелькали воспоминания о посещениях, которыми за время его правления сильные мира сего удостоили Палагат: «Великолепный лорд Конфалюм, ваш отец, — говорил он, — всегда отдавал предпочтение одному сорту вина, которым с удовольствием смогу обеспечивать и вас». «Нам всегда доставляли особое удовольствие визиты Верховного канцлера герцога Олджеббина», — сообщал он далее. А потом вставлял в разговор что-нибудь вроде: «Как я сказал Великому адмиралу, когда он спорил со мной об одной редкой рыбе, обитающей в этих водах, которая очень пришлась ему по вкусу…» Илдикар Венг хвастался даже личным знакомством с предыдущим понтифексом, поскольку Пранкипин иногда покидал Лабиринт и предпринимал небольшие путешествия, хотя это случалось нечасто, особенно в последние годы.

Корсибар обнаружил, что его терпение быстро иссякло. Неужели положение короналя обязывало его теперь везде и всюду, где ему только доведется побывать, терпеть лепет таких вот глупцов?

Какое-то время он заставлял себя довольно вежливо слушать хозяина. Но все же мэр по неведению зашел слишком далеко.

— И еще, — сказал Илдикар Венг, — два года тому назад нас порадовал своим посещением великолепный и очаровательный принц Престимион, и, я как сейчас помню, принц говорил…

— Если вам будет угодно, оставьте при себе слова этого великолепного и очаровательного принца, — грубо прервал его Корсибар, выругавшись сквозь зубы.

От злобы, прозвучавшей в голосе короналя, Илдикар Венг резко побледнел, а спустя несколько секунд залился алой краской. Он, растерянно моргая, уставился на Корсибара.

— Ваше высочество! Неужели я каким-то образом оскорбил вас?

— Вы оскорбили нас, считая, что нам интересно выслушивать анекдоты насчет каждого идиота из числа мелких дворянчиков Замка, которым когда-либо довелось пукнуть или облеваться на одном из ваших тоскливых банкетов. Да, вы оскорбили нас. Или вы думаете, что наше ухо никогда не устает от бессмысленного шума, который непрерывно вливается в него?

— Ваше высочество, ваше высочество, ваше высочество! — вскричал мэр, воздев руки к небу, Он был так взволнован, что, казалось, вот-вот вывалится из открытого парящего экипажа. — Я ни в коем случае не желал оскорбить ваше высочество! Тысяча извинений! Сто тысяч! Я был уверен, что принц Престимион является вашим близким другом, и поэтому подумал, что вам будет приятно услышать… — Устремленный на беднягу взгляд Корсибара становился все тяжелее и тяжелее. Илдикар Венг от ужаса выпучил глаза. Его голос становился все тише, пока не перешел в беззвучный шепот. Казалось, что он вот-вот заплачет.

Корсибар понимал, что был с ним чересчур резок. Но что теперь? Принести извинения? Успокоить дурака, заверив его, что он не совершил ничего оскорбительного? Вряд ли короналю пристало снисходить до извинений; ну а если бы он все же принес их, то ему, вероятно, пришлось бы выслушивать такую же чушь на протяжении всего оставшегося пути. А ведь их отделяло от места назначения еще не меньше мили.

Положение спасла Тизмет, сидевшая по другую сторону от мэра:

— Его высочество очень устал, милейший господин мэр, и, вероятно, предпочел бы побыть некоторое время в тишине. Он работал почти всю ночь, подписывая декреты и представления на назначения. Вы же хорошо знаете, насколько это тяжкий труд, особенно для человека, только-только принявшего на себя серьезные обязанности.

— Позор мне, позор за мою невнимательность!

— Не переживайте так Просто лучше поговорите пока что со мною. Скажите мне, что это за красивые пальмовые деревья с красными стволами растут вдоль дороги? Мне кажется, нечто подобное выращивают на Замковой горе в парке лорда Хэвилбоува возле Барьера Толингар.

— Это то самое дерево, госпожа; его завезли к нам еще во времена лорда Тарамонда, — сообщил Илдикар Венг и углубился в продолжительную лекцию о том, как и почему сюда доставили семена и с какими трудностями пришлось столкнуться при выращивании деревьев. Корсибар, с облегчением откинувшись на мягкую подушку из темно-красной кожи, позволил себе погрузиться в дремотный транс и не думать ни о чем, кроме доносившихся до него с легким речным ветерком криков: «Корсибар! Лорд Корсибар!».

Наконец они прибыли во дворец, предназначенный для высоких гостей, и он смог остаться один в своих апартаментах. Королевские покои действительно были достойны своего обитателя: пять огромных комнат, даже, скорее, залов, стены которых были облицованы полированной зеленой с кроваво-красными прожилками яшмой. Из окон открывался изумительный вид на город, порт и реку, а изяществу занавесей из тончайших геммельтравских кружев могли бы позавидовать пауки.

Ему представился шанс скинуть на какое-то время одежды, искупаться и отдохнуть, прежде чем начнутся неизбежные пиршества и речи. Он был одет в белую мантию из меха ститмоя и зеленый камзол, обычные цвета короналя, но одеяние было скроено на скорую руку, костюм плохо сидел и был, кроме того, слишком тяжел для летнего дня. Скинув мантию с плеч, он повесил ее на деревянную вешалку, подумав при этом, что по прибытии в Замок он окажется на попечении бесчисленных королевских слуг и у него будет совсем немного возможностей самостоятельно одеваться и раздеваться.

Расстегивая камзол, Корсибар заметил рядом с кроватью зеркало и остановился перед ним. Он глядел на свое отражение, чтобы понять, появились ли уже в его облике черты, отличающие самовластного правителя. Он знал, что для того, чтобы с успехом выполнять королевские обязанности, необходимо как минимум внешне выглядеть королем. Его отец, несмотря на свой небольшой рост, обладал именно такой внешностью. О лорде Конфалюме иногда говорили, что даже если бы в переполненной дворцовой приемной появился пришелец с другой планеты, то и он сразу узнал бы в толпе короналя независимо от того, потрудился лорд Конфалюм в этот день надеть корону или нет.

Конечно, корона помогала. Корсибар поправил ее, так как за время поездки от гавани она немного съехала набок.

— Тебе нравится, как ты выглядишь, брат? — внезапно услышал он голос Тизмет. — Но не кажется ли тебе, что ты должен время от времени снимать ее и предоставлять и себе и ей отдых?

— А ты должна стучать, перед тем как войти в палаты короналя, несмотря даже на то, что он твой родной брат-близнец.

— Конечно, но я стучала, даже два раза. Думаю, что ты настолько увлекся рассматриванием собственной персоны, что не слышал этого. А я, не дождавшись ответа, решила, что можно войти. Или же теперь, когда ты стал королем, мы начнем стесняться друг друга? Ведь прежде между нами не было ничего подобного!

Корсибар снял корону и положил ее на кровать.

— Возможно, я действительно слишком много ношу ее, — с усмешкой произнес он. — Но я еще не настолько привык к короне, чтобы она начала мне надоедать.

— Отец надевал ее только изредка.

— Отец пробыл короналем вдвое дольше, чем мы оба живем на свете, Тизмет. Позволь мне побыть королем хотя бы шесть месяцев, а уж потом я стану надевать эту штуку только в торжественных случаях.

— Как вам будет угодно, мой лорд, — кланяясь с преувеличенной покорностью, сказала Тизмет. Она подошла к брату и подняла на него горящий возбуждением взгляд, — О, Корсибар, Корсибар! Ты веришь во все это? — страстным шепотом спросила она, крепко обхватив пальцами его запястья.

— Лишь время от времени.

— Я тоже. Лорд Корсибар! Корональ, властелин Маджипура! Насколько просто все оказалось! О, мы оставим свой след в этом мире, ты и я, не так ли?! Теперь, когда все у нас в руках, Корсибар, мы свершим такие изумительные дела!

— Так обязательно будет, сестра.

— Но тебе следует следить за тем, чтобы не проявлять подобную надменность, брат.

— Разве я надменный?

— Ты был очень жесток сегодня с этим жирным красномордым мэром.

— Он слишком долго дудел мне в ухо о том, как у него гостил мой отец, и Пранкипин, и Олджеббин, и тот, и этот, и наконец Престимион… Ну уж, разговор о Престимионе был совершенно излишним!

— Но он же думал, что ты любишь Престимиона.

— Конечно, я не питаю к нему ненависти и никогда не питал. Но упомянуть при мне его имя, причем как раз в такое время… Какой тайный умысел может стоять за этим, какое скрытое значение?

— Думаю, никакого.

— Несмотря даже на то, что повсюду было известно, что следующим короналем должен стать Престимион?

— Нет, — твердо сказала Тизмет. Она подняла руку и принялась загибать пальцы. — Первое. То, что известно всем в Замке, вовсе не обязательно должны знать обитатели долины Глэйдж. Второе. Во всей вселенной вряд ли найдется причина, по которой этот мэр стал бы хитрить с тобой и дразнить тебя именем Престимиона. С таким поведением он может лишиться очень многого, но ничего не выигрывает. Третье. Мэр слишком глуп, для того чтобы вообще иметь какие-то тайные умыслы. И четвертое — обрати внимание на мои слова, брат! — четвертое. Короли должны терпеливо относиться к тому, что раз у них есть уши, то все дураки королевства будут стремиться забивать их всякими глупостями, причем некоторые будут преуспевать в этом. Твоему отцу никогда не удалось бы завоевать любовь людей всего мира, если бы он пугал их, рыча и огрызаясь. И ни одному великому короналю не удалось бы. А я хочу, чтобы ты стал великим короналем, Корсибар.

— Я стану им.

— Ну что ж, — сказала Тизмет, — тогда учись находить удовольствие в обществе дураков. Божество создало миллионы и миллионы глупцов и поставило тебя королем над ними.

Она сделала знак Горящей Звезды — с большей искренностью, чем при входе — послала ему воздушный поцелуй, поцеловав кончики своих пальцев, и вышла из комнаты.

Корсибару удалось наслаждаться покоем всего лишь два часа, а затем на него снова обрушились заботы. Едва он успел одеться после купания, как явился Олджеббин с какими-то бумагами, которые следовало подписать перед отправкой в Замок, что он и сделал, не читая, так как Олджеббин заверил его, что это всего лишь рутинные депеши. Его сменил Фархольт, притащивший планы размещения гостей на назначенном на сегодняшний вечер муниципальном банкете в его честь. Вслед за Фархольтом пришел Фаркванор, который довольно долго торчал в комнате, уклончивыми разговорами прощупывая почву насчет своего назначения Верховным канцлером, и настолько надоел Корсибару, что тот с трудом сдержал яростный порыв прогнать его прочь. Потом ввалился Дантирия Самбайл — этот услышал где-то грубую грязную шутку насчет Престимиона и Септаха Мелайна и чувствовал необходимость немедленно поделиться ею с короналем.

Во второй половине дня Корсибар собрал двор в саду гостевого дворца. На сей раз он вышел без короны — просто для того, чтобы посмотреть, как он будет себя чувствовать, оставив ее в покоях, сможет ли он по-настоящему ощущать себя королем без этого металлического обруча на голове. В таком виде он принял делегацию окрестных землевладельцев и крупных фермеров, явившихся засвидетельствовать ему свою преданность.

После этого у него было немного времени, чтобы спокойно посидеть в своей гостиной и немного выпить с Мандрикарном, Вентой и еще несколькими близкими друзьями, а затем подошел черед банкета, на котором было слишком много крепкого вина и слишком много прекрасных блюд: груды тушеных овощей, огромные куски неведомого белого мяса, маринованного в пряном вине и подслащенного соком джуджуги, а затем тщательно продуманная дипломатичнейшая речь мэра Илдикара Венга. Накрепко усвоив полученный урок, он ни разу не упомянул ни Пранкипина, ни Конфалюма, ни кого-либо из иных предыдущих выдающихся посетителей Палагата, зато с величайшим оптимизмом говорил о грандиозных достижениях, которые предстоят короналю лорду Корсибару. Корсибар отвечал на это хотя и достаточно вежливо, но кратко. Право произносить речи он предоставил Гониволу, Олджеббину и Фаркванору, и каждый из них звонкими пустыми фразами восславил будущие потрясающие свершения новой власти и те замечательные выгоды, которые обязательно получат при ней обитатели долины Глэйдж.

Ни один из ораторов не забыл упомянуть новую звезду, появившуюся на небе предыдущей ночью. «Звезда лорда Корсибара» — называли они ее. Все восторженно говорили о ней как о знамении, утверждающем величие свершившегося события, недвусмысленное обещание наступления невиданной еще новой эры. Когда же после окончания пира, прежде чем разойтись по своим помещениям, все ненадолго вышли на воздух, Корсибар снова и снова вглядывался в темное небо, отыскивал глазами ярко сверкавшую точку и мысленно повторял: «Звезда лорда Корсибара, Звезда лорда Корсибара». Его снова охватило ощущение высоты собственного предназначения, грандиозности той судьбы, которая уже вознесла его на это почетное место и будет и впредь нести его — короналя! — вперед по жизни, мимо любых препятствий, которые могут встретиться на пути.

В эту ночь Корсибар впервые за много лет получил послание от Хозяйки Острова Сна.

Хозяйка редко обращалась к принцам Горы. Предметом ее исключительного внимания были рядовые обыватели, которые искали в ее посланиях покоя и совета.

Но сегодня она пришла к нему. Закрыв глаза, Корсибар почувствовал, как его затягивает крутящаяся светло-синяя воронка с золотым глазом на дальнем конце. Он знал, что сопротивляться вихрю бесполезно, и позволил свободно увлечь себя сквозь этот золотой глаз в царство тумана и теней.

Леди Кунигарда находилась в восьмиугольном белокаменном зале, расположенном в самом центре ее обители — Внутреннего храма на верхней террасе Острова Сна. Она прогуливалась над восьмигранным бассейном посреди зала. Кунигарда, женщина преклонных лет, внешне была поразительно похожа на своего брата Конфалюма: резкие черты лица, широко расставленные серые глаза, выдающиеся скулы и широкий волевой рот.

Он узнал ее сразу. Старшая сестра его отца была возведена в ранг Хозяйки острова, когда Корсибар и Тизмет были еще маленькими детьми, и ее пребывание на посту одной из владычиц Маджипура теперь, с появлением нового правителя, должно было вскоре закончиться. Корсибар встречался с нею всего лишь три раза за всю жизнь. Кунигарда обладала сильным и решительным характером, и каждая частица ее существа, как и у ее брата Конфалюма, была исполнена царственности. Сейчас она пристально и сурово смотрела на Корсибара сквозь завесу сна.

— Ты спишь на королевском ложе, Корсибар. Скажи мне. почему так получилось?

— Я король, Хозяйка, — ответил он голосом сновидений, пользоваться которым его научили еще в детстве. — Вы видели мою звезду? Это королевская звезда. Звезда лорда Корсибара.

— Да, — согласилась она, — звезда лорда Корсибара. Я тоже видела ее. — И стала говорить о ее появлении, и о нем, и о его сестре, и о его отце, недавно сделавшемся понтифексом, о приходе и уходе короналей и понтифексов на протяжении тысяч лет и о многих других вещах. Но ее продолжительный монолог совершал такие неожиданные виражи и повороты, что спящее сознание Корсибара могло лишь схватывать общий смысл ее слов, а позднее и вовсе утратило возможность что-либо понимать. Она, казалось, все время говорила сразу о двух или трех взаимоисключающих вещах, и поэтому каждая фраза имела свои собственные антитезу и отрицание, спрятанные где-то в середине, а он был не в состоянии разглядеть ни одной цельной нити, проходившей от начала до конца речи Повелительницы Снов.

Наконец она умолкла, смерила его долгим холодным пристальным взглядом и удалилась, оставив его рассматривать пустую комнату. Спустя несколько секунд он проснулся смущенным и встревоженным. Корсибару казалось, что визит строгой старухи все еще отзывается в его душе, как отдается в теле вибрация от звона большого колокола, после того как колокол уже умолк. Он напряг память, чтобы восстановить содержание сна, воспроизвести тот извилистый путь, по которому текли слова леди Кунигарды.

Она признала его в качестве законного короналя, он ничуть не сомневался в этом. Разве она не назвала его несколько раз «лорд Корсибар» и не говорила о Конфалюме как о понтифексе? С другой стороны, она однажды упомянула его отца как «пленника». Пленника Лабиринта, как многие втихомолку называют понтифекса, или пленника недавних событий? Значение этого слова было неоднозначным. В ее речах имелись и другие двусмысленности, расплывчатые и неопределенные фрагменты предсказаний, которые, возможно, подразумевали наступающие трудности и перемены. Но кого эти трудности и перемены должны были касаться? Говорила ли она о Престимионе, который уже все это испытал, или о нем самом, или же о ком-то, кто пока еще не участвовал в событиях?

Сон не просто встревожил Корсибара, но даже напугал его. Правда, он не мог назвать причин испуга, так как понял из послания очень немного, но все же оно, казалось, раскрывало перед ним мистические бездны темной будущности, предвещало изменение его положения к худшему, ибо отсюда, с самой вершины общества Маджипура, ему оставался единственный путь — вниз. К тому же ему показалось, что сон предупреждает его об имеющихся на его пути опасных рифах. Но было ли так на самом деле, или же он просто поддался внезапно нахлынувшим сомнениям, которые обязательно должны были сопровождать его блестящий успех? Этого он не знал. С тех пор как он в последний раз уделял внимание своим сновидениям или обращался к толкователям снов, чтобы те помогли ему понять увиденное, прошло столько времени, что он успел начисто позабыть технику интерпретации сновидений.

Корсибар решил было вызвать Санибак-Тастимуна и попросить его истолковать сон, но понял, что детали увиденного с такой скоростью улетучиваются у него из памяти, что скоро су-сухирису будет не с чем работать. И постепенно неприятные ощущения покинули его.

«Сновидение — это хорошее предзнаменование, — твердо сказал он себе, прервав раздумья с наступлением утра. — Это означает, что леди Кунигарда признает мое право на власть и подает руку, чтобы поддержать меня на первых шагах моего царствования.

Да, не стоит сомневаться. Это хорошее предзнаменование, совершенно определенно — хорошее предзнаменование!

Да. Да!»

— Ты хорошо спал, брат? — спросила его Тизмет за завтраком.

— Я получил послание от Повелительницы Снов, — ответил Корсибар.

Сестра взглянула на него с внезапной тревогой, и прокуратор Дантирия Самбайл, сидевший вместе с ними за длинным столом, тоже повернул свою тяжелую куполообразную голову. На его лице был написан глубокий интерес.

— Все хорошо, — спокойно сказал он и улыбнулся. — Хозяйка сообщила мне о своей любви и полной поддержке. Нас ждет процветание и торжество, в этом нет и не может быть ни малейшего сомнения.

5

Начало ночи середины лета, волшебная ночь, когда солнце еще стоит высоко в небе, вместе с ним ярко сияет Великая луна и еще две меньшие луны, а в зените небосвода блистают три огромные красные звезды, образующие «пряжку» созвездия, именуемого Кантимпрейл, ясно видимые, несмотря на совместное сияние солнца и лун. Новая звезда тоже находится на своем месте, она глядит своим жестоким обжигающим бело-голубым глазом, не обращая внимания на свечение конкурентов, звезда, которая, по предсказанию Свора, является добрым предзнаменованием для Престимиона.

Престимион в этот поздний час в одиночестве расхаживал взад-вперед по палубе «Фурии»; его глаза настороженно сверкали, все чувства были обострены. Он не испытывал удовольствия от красоты ночи, озарявших ее несовместимых на первый взгляд огней и разбегавшихся в разные стороны теней. Жизнерадостность, которая всю жизнь была неотъемлемым качеством принца, похоже, покинула его. Яростное возмущение, порожденное событиями в Тронном дворе, сменилось устойчивым чувством разочарования, своеобразным постоянным внутренним холодом, вытеснившим прежний горячий гнев, но ценой этого абсолютного самообладания была, как могло показаться со стороны, полная утрата эмоций, потеря способности воспринимать удовольствие, равно как и боль.

Он взглянул на небо и увидел, что солнце решилось наконец скрыться за горизонтом. Великая луна пересекла небосвод, упала за гряду восточных холмов, и небом завладели звезды; к сияющей красным троице Кантимпрейла присоединились теперь мириады младших светил. И эта странная новая бело-голубая звезда из зенита упорно пронизывала мир своим яростным взглядом, напоминавшим сверкающий шип. На какое-то время, как ему показалось, всего на мгновение, он присел в шезлонг и закрыл глаза — это произошло через считанные секунды после заката — а когда он разомкнул веки, уже снова наступало утро и долина верхнего течения Глэйдж постепенно заливалась изумительной розовой медью рассвета.

Глэйдж здесь была очень широка. По левую руку от Престимиона, где все еще господствовала темнота, к реке сбегались жестоко изъеденные эрозией устья глубоких оврагов; они прятались в предутреннем тумане, а восходящее солнце раскрашивало завесы испарений в яркие цвета праздничных знамен. С другой стороны вдоль реки раскинулся большой город Пендивэйн; множество его конических красных черепичных крыш сияли в предутреннем освещении.

Невдалеке на севере, вверх по течению, на западном берегу реки можно было рассмотреть темное пятно. Это был, как Престимион хорошо знал, Макропросопос, центр текстильного искусства. Гобелены, драпировки и кружева, производимые там, пользовались постоянным, никогда не ослабевающим спросом во всем мире.

Капитан Димитаир Ворт быстро вела судно по реке. Вскоре они должны были уже увидеть на горизонте вершину Замковой горы, а еще через некоторое время предстояло начать подъем на эту неизмеримо огромную гору к расположенной на самой вершине королевской обители, где… где… Внезапно рядом с ним, как будто ниоткуда, появился Свор.

— Нынче утром вы очень рано поднялись, Престимион, — сказал он вместо приветствия.

— Я просто не уходил отсюда всю ночь.

— Навестили ли вас здесь добрые духи?

— Я видел только звезды и луны, Свор, — ответил Престимион, даже не пытаясь симулировать хорошее настроение, — и еще солнечный свет в необычно ранний час. И никаких духов, ни единого.

— Да, но они-то видели вас.

— Не исключено, — холодным тоном без каких-либо эмоций сказал Престимион, желая подчеркнуть полнейшее отсутствие интереса к этой теме.

— А потом они навестили меня, пока я спал. Могу я рассказать вам мой сон, Престимион?

— Расскажите, если это доставит вам удовольствие, — вздохнул Престимион.

— Дух, посетивший меня, — начал Свор, — был похож на манкулайна, обитающего у нас в Сувраэле, маленького жирного манкулайна с красной спиной, утыканной тысячей острых кинжалов, из гущи которых печально выглядывают два больших желтых глаза. Я шел по огромной пустынной равнине, и вдруг рядом со мною возник этот клубок, грозно ощетинившийся длинными иглами. Но я понимал, что это существо не хочет причинить мне никакого вреда, что это просто его естественный облик, и тут оно по-дружески спросило меня: «Вы что-нибудь ищете, Свор? И что же вы потеряли?» Я сказал манкулайну что я искал корону, не для себя, нет, а ту корону, которую вы потеряли в Лабиринте и которую я должен снова найти для вас. И он ответил на это… Вы слушаете меня, Престимион?

— Конечно. Я весь внимание.

Свор не обратил внимания на иронию.

— Он сказал мне: «Если вы на самом деле хотите найти ее, то спросите о ней в городе Триггойне».

— В Триггойне?

— Вам доводилось слышать что-нибудь о Триггойне, Престимион?

Тот кивнул с мрачным видом.

— Согласно легенде, это город, населенный одними волшебниками, где кишат бесчисленные маги, образующие единый ковен5 , где практикуются все стили и манеры колдовства, а в воздухе ночью и днем витают светящиеся голубым светом огненные духи. Насколько я себе представляю, он должен находиться где-то на дальнем севере, за непреодолимыми пустынями, в Синталмонде или Мичиманге. Вообще-то я никогда не думал о том, чтобы посетить это место.

— Это место бесчисленных чудес и красот.

— Неужели вы были там, Свор?

— Лишь в сновидениях. Мое спящее сознание смогло три раза побывать в Триггойне.

— Тогда, может быть, вы будете настолько любезны, что будущей ночью, когда закроете свои проницательные глаза, предпримете еще одно, четвертое, путешествие туда? И по совету любезного манкулайна расспросите там насчет того, как вернуть мою потерянную корону. А, Свор? — Престимион громко рассмеялся, но в его глазах не было и малейшего проблеска жизнерадостности. — И, подозреваю, вы узнаете у любезных волшебников Триггойна, что корона, которую мы ищем, находится всего лишь в нескольких тысячах миль позади нас, на реке Глэйдж, и нам достаточно отправить вежливое и милое послание лорду Корсибару, а он пришлет ее нам сюда на корабле.

— Что это вы говорите насчет Триггойна? — с живым интересом спросил появившийся в этот момент на палубе Гиялорис.

— Наш добрый герцог Свор во сне узнал, что нам следует обратиться туда в поисках путей возвращения короны; что там мы узнаем, где ее найти, — объяснил Престимион. — Но видите ли, Свор, мы же не на самом деле потеряли корону, потому что никогда ею не владели, и вряд ли можно говорить о возвращении того, что нам не принадлежало. Мне говорили, что такая небрежность в использовании слов может быть опасной для волшебника.

Поставьте не туда в своем заклинании одно-единственное коротенькое словечко или даже слог — и вы с удивлением обнаружите, что подвластный вам демон раздирает вас на части в полной уверенности, что вы сами приказали ему это сделать.

Гиялорис бесцеремонным взмахом руки отмел неуклюжую попытку Престимиона пошутить.

— Я послушался бы Свора. Раз ему во сне было сказано, что мы сможем получить помощь в Триггойне, значит, нужно отправиться в Триггойн.

— А если ему во сне прикажут вести поиск среди метаморфов в Илиривойне или просить помощи у диких племен в снежных горах Граничья Кинтора, вы с такой же готовностью кинетесь туда? — осведомился Престимион, и в голосе его прозвучала неприкрытая насмешка.

— Во сне говорилось о Триггойне, — упрямо твердил Гиялорис. — И я думаю, что, если мы не найдем в Замке той поддержки, на которую надеемся, нам стоит отправиться в Триггойн.

Он буквально вцепился в эту идею, бесконечно разъясняя ее и вдаваясь в подробности, а «Фурия» тем временем быстро проскочила Пендивэйн и уже приближалась к Макропросопосу, где Димитаир Ворт намеревалась ненадолго остановиться, чтобы пополнить судовые припасы. Сон Свора о Триггойне вернул Гиялорису энтузиазм и надежду, его глаза от одной лишь мысли об этом месте, затерявшемся где-то в просторах севера, вновь обрели блеск и страсть.

Мудрые волшебники Триггойна непременно вернут встревоженный мир на путь истинный, настаивал Гиялорис. Его вера в них, говорил он, была безграничной. В Триггойне должны быть известны все тайны власти. Оказалось, что он уже давно решил когда-нибудь совершить паломничество туда просто ради блага собственной души, наняться там в услужение к кому-нибудь из верховных магов и попросить, чтобы в качестве платы его обучили основам этого великого искусства. Конечно, Престимион не станет отказываться от помощи Триггойна, если другие способы не принесут успеха, конечно нет! Конечно! Объединенное в едином порыве могущество чародеев даст Престимиону силу, благодаря которой тот сможет вернуть нарушенное положение вещей в мире к должному состоянию. Он верит в это всей душой, уверял Гиялорис. И так далее, и тому подобное, пока судно не оказалось у входа в гавань Макропросопоса.

Но там их ждал чрезвычайно неприятный сюрприз. Видимо, к делу были привлечены все ткачи Макропросопоса, и их усилиями набережная украсилась развевающимися флагами с портретами, на которых можно было безошибочно узнать Корсибара, и зелеными с золотом — королевских цветов — знаменами. Конечно, новый корональ обязательно должен был посетить Макропросопос, и город поспешно готовился приветствовать его должным образом.

— Можно ли приобрести то, что вам нужно, в каком-нибудь другом городе выше по течению? — спросил Престимион у Димитаир Ворт.

— Да, в Апокруне или в Стэнгард-Фолз. Можно потерпеть даже до Нимивана, хотя эти два предпочтительнее.

— Тогда пусть это будет Алокрун или Стэнгард-Фолз. Или Нимиван, или любое другое место по вашему усмотрению.

И они поплыли дальше, не останавливаясь в Макропросопосе.

Зрелище бесчисленных портретов Корсибара, трепетавших на ветру над набережной Макропросопоса, еще сильнее возбудило Гиялориса. Все фантазии о помощи со стороны волшебников, обитавших в Триггойне, сразу вылетели у него из головы, и теперь он доказывал, что им необходимо как можно быстрее добраться до Замка, а там прямо и открыто, с такой же смелостью, какую продемонстрировал Корсибар в Тронном дворе Лабиринта, объявить о прибытии законного короналя лорда Престимиона.

— Мы найдем способ добыть корону для вас, — сказал он Престимиону, — и вы пройдете в ней прямо через арку Дизимаула, а мы, вооруженные до зубов, будем идти рядом с вами и делать на каждом шагу знак Горящей Звезды.

— Корону… — протянул Престимион. — Горящей Звезды…

— Да, корону! И когда все они вылезут из домов, чтобы посмотреть, кто прибыл, вы объявите себя перед ними лордом Престимионом, подлинным короналем, согласно изначальному намерению лорда Конфалюма, и заставите их встать перед вами на колени. Они сразу же сделают это, как только увидят в вас истинную царственность. Им сразу же станет ясно, что все претензии Корсибара не имеют никакой законной силы, что он самозванец. А вы взойдете на трон, примете присягу от обитателей Замка и положите конец всей этой глупости.

— Так легко и просто, — без выражения произнес Свор. — Браво, Гиялорис!

— Да, браво! — воскликнул Септах Мелайн совсем другим тоном. Его глаза метали молнии. Было видно, что он тоже оказался в первый момент захвачен грубой решительностью этого плана, тем более что ярость, которую он испытывал с первого же момента захвата власти Корсибаром, почти не уступала чувству Гиялориса. — Этот план просто не может провалиться, — заявил Септах Мелайн. — Чиновники в Замке просто бесхребетные трусы и бездельники, и храбрости у них ничуть не больше, чем у стада блавов, а кости мягче, чем у громварков, живущих в болотах. Для них не имеет никакого значения, кто будет короналем — лорд Корсибар или лорд Престимион; им нужно лишь, чтобы кто-нибудь указывал им, что делать, а эту их потребность может удовлетворить тот, кто окажется там первым. И, пока Корсибар забавляется плаваньем по Глэйдж и объедается на королевских банкетах в гостях у обывателей Пендивэйна, Макропросопоса или Апокруна, Престимион может захватить Замок и трон с такой же легкостью, как ощипать ягоды с лозы винограда-сокки.

Эта искренняя поддержка еще больше усилила волнение Гиялориса. Еще несколько минут эти двое, не замечая ничего вокруг, с нарастающим жаром обсуждали между собой контрпереворот, покуда полностью не убедили друг друга в том, что нет ничего проще, чем превратить Престимиона в полноправного короналя при помощи всего лишь обращения к закону и здравому смыслу.

А когда по прошествии некоторого времени их пыл пошел на убыль, а порыв немедленно восстановить справедливость начал стихать, к ним повернулся Свор. В его глазах читалось презрение.

— Это самая безумная чушь, господа мои. Вы что, оба лишились рассудка? Если бы трон мог занять любой из принцев, которому пришло бы в голову, проходя мимо, потребовать его, то новый корональ появлялся бы у нас каждый раз, когда старому понадобилось бы покинуть Замок более чем на день.

Оба друга уставились на него, пораженные язвительной насмешкой в его тоне. Ни один не мог найти достойного ответа.

— Не забывайте также, — добавил Престимион, — что понтифекс Конфалюм так и не осудил вслух захват трона своим сыном и никогда не осудит. «Дело сделано, — вот что понтифекс сказал мне, когда мы последний раз говорили с ним в Лабиринте. — Власть теперь принадлежит Корсибару». Так он сказал и так себя ведет.

— Незаконно, — заметил Септах Мелайн.

— Умоляю вас, подскажите, какую же юридическую претензию я смогу предъявить? Разве меня когда-нибудь публично называли наследником короналя? Корсибар, по крайней мере так считается, имеет благословение понтифекса. И если мне так или иначе удастся завладеть Замком, то в глазах людей узурпатором буду выглядеть именно я, а не Корсибар. Если удастся…

Септах Мелайн и Гиялорис безучастно посмотрели друг на друга и снова промолчали. Но спустя несколько минут Септах Мелайн, чуть заметно пожав плечами, признал мудрость слов Престимиона.

А Свор резко сказал, обращаясь к обоим:

— Выслушайте меня. У нас уже выработан стратегический план, согласно которому, мы должны прибыть в Замок как лояльные подданные короналя лорда Корсибара, притворно преклонить перед ним колени и при этом тайно и тщательно готовить почву для его ниспровержения и возведения на престол принца Престимиона. На это потребуется время; возможно, пройдут годы, прежде чем всем станет ясно, насколько Корсибар непригоден для трона. Но, умоляю вас, давайте следовать этому плану, поскольку ничего лучшего у нас нет, и откажемся впредь от импульсивных разговоров насчет того, чтобы попросту объявить Престимиона королем и ждать, пока народ ляжет перед ним, расслабится и приготовится получать удовольствие.

Апокрун тоже встретил их портретами Корсибара, и Престимион приказал плыть мимо. Но Димитаир Ворт заявила, что теперь уже совершенно необходимо где-то причалить к берегу и приобрести все необходимое, а наилучшее место для этого — город Стэнгард-Фолз. Престимион согласился на это. Когда же «Фурия» встала у пирса, он с удовольствием обратил внимание на то, что их не приветствуют с берега портреты Корсибара.

Город Стэнгард-Фолз был славен двумя невиданными чудесами. Первым из чудес являлся водопад, вернее, целый каскад водопадов, возникший на грандиозном разломе поверхности земли, от которого долина резко понижалась к западу. Тот же самый геологический катаклизм, который породил стангардский ландшафт, выкинул в реку выше города по течению гигантскую, в милю длиной, скалу — цельную гладкую плиту розового гранита, похожую по форме на лежащую на боку краюху хлеба — разделившую русло Глэйдж на два рукава. Один из них, с восточной стороны огромного монолита, представлял собой собственно реку; вода в нем плавно и величественно текла мимо города к югу в своем неудержимом стремлении к отдаленному морю. Второй, западный, рукав был намного уже, и в нем, бурля, несся мощный поток, отходивший под острым углом от главного русла реки. Поток переваливал через край разлома, образовывая каскад из водопадов и порогов, по которому неисчислимые миллионы тонн бурлящей молочно-белой воды стремительно падали с высоты семи тысяч футов в расположенную далеко внизу чашу.

Рев водопадов Стэнгарда, грохот струй, разбивавшихся в мельчайшую водяную пыль о каменное ложе реки, можно было расслышать издалека, на добрую сотню миль вверх и вниз по реке, а уж вблизи от того места, где западный рукав Глэйдж обрывался в бездну, этот шум становился просто невыносимым. Там, где река начинала свой безумный спуск в долину, по обоим берегам были устроены смотровые площадки, откуда любопытные могли наблюдать, как кипящие воды низвергаются все ниже и ниже и скрываются наконец в вековечном тумане, пересеченном бесчисленными большими и малыми радугами. Но при этом зеваки должны были плотно затыкать уши ватой; в противном случае им угрожала вполне реальная опасность оглохнуть.

Но в этот раз ни сам Престимион, ни его спутники не заинтересовались чудесным зрелищем водопадов. Их привлекал иной вид, открывающийся из этих мест: с того рукава реки, в котором они находились, откуда не был виден бурлящий каскад, путешественники впервые увидели на северо-востоке величественный контур Замковой горы.

Нужно было всего лишь миновать излучину там, где река поворачивала на восток, прямо напротив блестящего розового монолита, породившего водопад, и она непостижимым образом возникала перед вами, подавляя своей огромностью большое наклонное плато, из которого вырастала. Земля плавно, но безостановочно поднималась по направлению к северу, а затем совершала головокружительный скачок на невообразимую высоту, отчего вся картина сразу обретала мистическое великолепие. Если смотреть из Стэнгард-Фолз, то казалось, что сверкающая серо-белая каменная громада, которая была Замковой горой, плавала в воздухе, как будто принадлежала какому-то другому миру, миру, который, протягивая сверху колоссальную руку, плавно сливался с небом Маджипура.

Она во много раз превосходила любую из прочих величайших гор Маджипура и, возможно, любую из гор всех планет во всей вселенной. Если подняться еще выше по реке, то Гора превращалась в необъятно широкую стену, уходящую в небеса, как поставленный на ребро материк. Но в этой части долины Глэйдж путешественников отделяла от нее тысяча миль, если не больше. Отсюда можно было, сделав некоторое усилие, представить себе ее коническую форму с широким основанием и узкой вершиной, с облачным поясом где-то посредине. И даже, пожалуй, убедить себя в том, что видишь сверкающие искорки, представляющие собой некоторые из пятидесяти могущественных городов, уцепившихся за склоны Горы, и Замок, который разлегся на самой вершине высочайшего из ее пиков, на высоте в тридцать миль.

— Ну наконец-то! — воскликнул Гиялорис. — Можно ли где-нибудь найти еще хоть что-то столь же прекрасное? Всякий раз, когда я вижу ее, меня охватывает озноб от благоговейного восхищения, мне хочется плакать. — И он, забывшись, хлопнул стоявшего рядом с ним Свора по спине, отчего тот чуть не подлетел в воздух. — Ну, мой храбрый Свор? Что вы скажете? Разве это не самое великолепное зрелище во вселенной?! Да посмотрите вы туда, Свор! Поднимите глаза!

— Да, это прекрасный вид, действительно совершенно изумительный, — ответил Свор, предварительно откашлявшись и пошевелив сначала одним плечом, а затем другим, как будто желал убедиться в их целости. — Вы правы, мой друг, вид великолепен, и я искренне восхищаюсь им, несмотря даже на то, что вы в своем порыве энтузиазма чуть не лишили меня зубов.

Престимион смотрел на этого монарха гор, и его глаза блестели. Он ничего не говорил, только смотрел и смотрел. Через несколько минут Септах Мелайн склонился к уху невысокого принца и прошептал:

— Вот ваш замок, мой лорд.

Престимион кивнул, но ничего не сказал в ответ.

Они постарались насколько возможно сократить свое пребывание в Стэнгард-Фолз. Сошедший на берег вместе с капитаном Нилгир Сумананд сообщил, что в этом городе тоже вывешены портреты лорда Корсибара. Их было не так много, как в Макропросопосе, но вполне достаточно для того, чтобы заключить — местные жители информированы о переменах во власти и не возражают против них.

Плаванье продолжалось. Город за городом сменяли друг друга на берегах реки: Нимиван и Трейз, Гидасп и Даванампия, Митрипонд и Сторп. В плодородной долине Глэйдж обитали миллионы людей. Но тут долина кончалась, переходя в предгорья, поднимавшиеся до огромного плато, посреди которого круто вздымалась к небу сама колоссальная Гора. Теперь, когда пассажиры «Фурии» смотрели на север, им казалось, что река стекает прямо с небес, а их отважному суденышку приходилось порой карабкаться по едва ли не вертикальным водным стенам.

По обеим сторонам Глэйдж появились многочисленные притоки — реки, речки и ручьи, берущие начало высоко на склонах Горы. И по мере того как они проходили мимо каждого очередного устья, Глэйдж становился все более мелководным, постепенно превращаясь из могучего потока, по которому они так долго плыли, в одну из множества рек, образовывавших, сливаясь воедино, ту величественную реку, что осталась у них за спиной. И поселения здесь — Джеррик, Ганбол, Саттинор, Вров — были не такими, как те, что остались ниже по реке. Это были не большие процветающие города, а скорее рыбацкие деревни, почти полностью скрытые в густой темно-зеленой листве предгорных лесов, которые доходили до самого края воды. В Амблеморне их речное путешествие закончилось. Здесь Глэйдж зарождалась из множества ручьев, сбегавших с отрогов Горы, и дальше водного пути не было. Путники распрощались с Димитаир Ворт и ее командой и приступили к поискам парящих экипажей, на которых предстояло совершить остаток пути до Замка.

На это потребовалось несколько дней, так что Престимиону и его спутникам поневоле пришлось задержаться в Амблеморне, огромном древнем городе, где узкие извилистые улицы сплетались в запутанные лабиринты, а стены, сложенные из дикого камня, были плотно увиты одеревеневшими от старости виноградными лозами.

Из Пятидесяти Городов, приютившихся на груди Горы, Амблеморн был самым старым. Именно отсюда около двенадцати тысяч лет назад первопоселенцы начали завоевание Горы, забираясь вверх по голым скалам и устанавливая машины, которые принесли тепло, свет и воздух на холодные и безжизненные до того высоты. Шаг за шагом они расширяли освоенные территории, пока наконец вся гигантская гора не превратилась в царство вечной ароматной весны, даже ее вершина, соприкасавшаяся с вечной мглой космоса. В центре Амблеморна стоял памятник из казавшегося прозрачным черного велатисского мрамора, окруженный невысокими халатинговыми деревьями, круглый год увенчанными коронами темно-красных и золотых цветов, ронявших лепестки на надпись, извещавшую о том, что некогда здесь проходила граница жизни:

«ВСЕ, ЧТО ВЫШЕ ЭТОГО МЕСТА,

НЕКОГДА БЫЛО БЕЗЖИЗНЕННЫМ».

Зеленые с золотом знамена нового короналя были развешаны по всему Амблеморну. Кто-то водрузил одно даже на пьедестал памятника.

Престимион постарался не обращать на это внимания. Он сосредоточился на высокой отливающей глянцем мраморной стеле и позволил своим мыслям уйти на тринадцать тысяч лет назад, к основанию мира, к прибытию на Маджипур первых поселенцев, созданию первых городов, за которым последовало завоевание Горы, расширение сферы обитания людей в доселе непригодные для жизни высоты, на сырые, холодные, почти лишенные воздуха склоны этой немыслимо высокой горы.

Какой победой должно было явиться для них завершение этих работ! А затем им предстояло тысячи и тысячи лет жить в мире и гармонии на этой гигантской планете, в теплом и красивом мире, строить один за другим огромные прекрасные города, в которых без труда размещаются пятнадцать миллиардов душ, не испытывая необходимости хищнически грабить изумительные богатства этой земли…

Там были и другие памятники — жителям Амблеморна. Он заметил, что кто-то смотрит на него, и вдруг представил себе, что тот думает: «Это Престимион, который должен был стать короналем, а теперь он никто». На мгновение вся кровь в нем вскипела, а голова закружилась от ярости, вызванной невыносимой потерей.

Но Престимион мгновенно овладел собою. «Нет, — сказал он себе, — нет, они здесь и понятия не имеют, кто я такой, а если и имеют, то что из того? Разве есть что-то постыдное в том, чтобы не быть короналем? А потом, возможно, наступит время, когда мир исправится и все придет в порядок, или же я погибну, стремясь вернуть его на верный путь, и тогда все это не будет иметь для меня никакого значения».

Как только нанятые парящие экипажи были готовы, путешественники отправились в путь.

Из Амблеморна можно было подниматься на Гору разными путями. Пятьдесят Городов располагались на склонах Горы ярусами, образуя четыре больших кольца, разделенных между собой немалыми расстояниями. Амблеморн был одним из двенадцати Городов Склона — так именовалось нижнее кольцо. Из этого города выходили две главные дороги, одна вела на запад, в соседний Дундлимир, а другая — на восток, в направлении Норморка и Морвола. Они выбрали более удобный дундлимирский путь, по которому, пройдя мимо Пламенной долины — потрясающего мрачной красотой вулканического района, пересеченного алыми потоками раскаленной лавы, испещренного курящимися фумаролами6 и гейзерами, извергавшими ввысь струи кипящей воды и пара — они могли попасть на хорошую дорогу, ведущую дальше вверх.

В районе Пламенной долины подъем был относительно пологим, дорога шла вдоль склона, и сто миль, отделявших их от уровня девяти Свободных Городов, — так называлось следующее кольцо, опоясывавшее Гору — они преодолели довольно быстро. Дорога привела их к крутому повороту вокруг круто поднимавшегося вверх горного хребта и ушла дальше к западу, где находились Каслторн, Гимкандэйл и Вугел.

Септах Мелайн ратовал за то, чтобы двигаться через Каслторн, но Свор доказал, что этот путь окажется слишком долгим, так как дорога там слишком уж извилистая, и поэтому Престимион и его спутники обошли этот город стороной поверху, направляясь к лежавшему дальше на запад Гимкандэйлу. Этот город был знаменит своими террасами, с которых открывался вид на серые пустыни, раскинувшиеся в сердце Алханроэля. Чтобы попасть туда, путешественникам пришлось описать от своей отправной точки у истоков Глэйдж дугу приблизительно в девяносто градусов вокруг Замковой горы. Оттуда пришлось снова выбирать маршрут, и после непродолжительных споров они остановились на дороге, ведущей по крутому, похожему на пилу хребту, именовавшемуся Стеной Стиамота, где в изобилии обитали дикие саблезубые хрисса-волки, день и ночь страшно завывавшие в своих недосягаемых пещерах, и далее, через лиственные леса, растущие вдоль тракта Симинэйва, в сторону Стрэйва, Грила и Минимула, ближайших из одиннадцати Сторожевых Городов.

Судя по различным признакам, которые то и дело попадались им в пути, здесь знали о том, каким способом лорд Корсибар получил власть, но, похоже, нисколько не возмущались этим. Престимион внешне не обращал на все это внимания. Зато Гиялорис, видя развевавшиеся тут и там знамена цветов Корсибара, что-то бормотал про себя, сжимал кулаки и в бессильной ярости закатывал наливавшиеся кровью глаза.

Правда, он не пытался вернуться к обсуждению своего оптимистического, хотя и неосуществимого плана: передать трон Престимиону путем его элементарного захвата и поставить народ перед свершившимся фактом.

Престимион недвусмысленно дал понять, что не желает слушать такого рода разговоры и тем более участвовать в них. Однако эта мысль с неубывающей силой продолжала будоражить Гиялориса и даже Септаха Мелайна.

Они добрались почти до середины Горы. До тех пор пока они попадут в настоящее высокогорье, скрытое сейчас непроницаемой мантией белых облаков, вечно защищавших грудь горы от нескромных взоров, нужно было преодолеть еще около двенадцати миль вверх, которые выливались в несколько сотен миль дороги, извивающейся в разных направлениях по склонам. Но они уже далеко ушли от равнин континента. Воздух на этой высоте был свежим и насыщенным электричеством, а свет таким, какого никогда не бывает в низинах. Со всех сторон виднелись окаймленные радужными полосами, порожденными горным освещением, башни и зубчатые стены великих городов Горы, смело взгромоздившихся на карнизы, оседлавших уступы на лике Горы, горделиво взиравших с высот обрывов.

Их дорога пролегала между Стрэйвом, где к архитекторам относились как к полубогам и ни одно здание не походило на другое, и Грилом, являвшем в этом отношении полную противоположность соседу: там строгие строительные кодексы допускали всего лишь пять форм для зданий, и не более того. Прямая лента тракта, сверкавшего, как стекло, под полуденным солнцем, вела оттуда еще выше, на уровень девяти Внутренних Городов.

Теперь выбор маршрута не представлял сложности: здесь, в закрытой вечными облаками центральной части, конус горы резко сужался. В каждый из девяти Высших Городов можно было попасть из любой точки, расположенной ниже, но над ними местность становилась труднопроходимой, и у того, кто желал подняться выше, оставалось лишь несколько определенных дорог, из которых только считанные могли довести до самого Замка. Самой удобной из них была та, что проходила от Бомбифэйла к Большому Морпину, и путешественники, пройдя по диагонали огромный гладкий склон Горы, вышли к большому плоскогорью, над которым располагался прекрасный Бомбифэйл, город Великого адмирала Гонивола. Развевавшиеся повсюду знамена Корсибара омрачали им дух.

Когда они прибыли в Бомбифэйл, уже наступила темная безлунная ночь, так что они были лишены возможности восхититься красотой этого города, которой он был обязан властителю из незапамятной древности лорду Пинитору, единственному во всей истории Маджипура короналю, родившемуся в Бомбифэйле. Пинитор всю жизнь продолжал расширять и украшать свой родной город. Длинные медлительные караваны вьючных животных волокли из пустынь Велализиера вверх по Горе неисчислимые тонны оранжевого песчаника, шедшего на строительство зубчатых городских стен, которые были видны издалека. На отдаленном и неприветливом восточном побережье Алханроэля существовали шахты, где в огромных количествах вырубали сверкающие плиты лазурита, встречавшегося лишь по берегам Великого океана. Он использовался для отделки и украшения стен. Именно по приказу короналя лорда Пинитора зубчатые городские стены были украшены множеством изумительно изящных высоких острых, как иглы, башен, благодаря которым Бомбифэйл не походил ни на один другой город в мире.

Но усталые путешественники не видели почти ничего из этих красот. Было поздно и темно. Лишь новая звезда вызывающе светилась в непроглядной тьме неподалеку от зенита.

— Смотрите, она следует за нами повсюду! — весело воскликнул Свор. Ведь именно эту звезду он назвал добрым знамением. Но Престимион устало глядел на яркую точку, и в его душе возникало все больше сомнений в правоте маленького герцога. Слишком странным было появление этой звезды, что-то жестокое было в ее мощном и ослепительном сиянии.

Они нашли жилье себе и всем сопровождающим в маленькой скромной гостинице на окраине города. Устроившись, они заказали ужин у неприветливого сонного хозяина, который согласился покормить их в неурочный час лишь после того, как узнал, что среди прибывших находится один из знатнейших вельмож Маджипура принц Малдемарский.

Им прислуживали две мрачные девушки из расы хьортов и хромой одноглазый чернобородый человек, который, судя по шрамам на лице и хмурому виду, в прошлом принял самое непосредственное участие в какой-то кровавой истории. Ставя перед новым постояльцем бутыль с вином и блюдо с тушеным мясом, он низко нагнулся и своим единственным налитым кровью глазом пристально вгляделся в лицо Престимиона, как если бы тот был представителем вида разумных существ, который никогда прежде не встречался на Маджипуре.

Несколько невыносимо долгих мгновений он оставался в этом положении, а Престимион отвечал ему спокойным взглядом. Затем пальцы одноглазого зашевелились в торопливой и грубой попытке сделать знак Горящей Звезды, он усмехнулся широкой уродливой усмешкой, показав желтые щербатые зубы, и, припадая на ногу, отправился на кухню.

Гиялорис, видевший все это, привстал с места.

— Я убью его, мой лорд! Я оторву ему голову! Престимион взял богатыря за руку.

— Успокойтесь, Гиялорис. Не надо никому отрывать голову и не надо называть меня лордом.

— Но он же смеялся над вами!

— А может быть, и нет. Вдруг он мой тайный сторонник Гиялорис разразился громким горьким хохотом.

— Да. ваш тайный сторонник. Ну и, конечно, прекрасный образчик человеческой природы. Ну что ж, узнайте его имя и, когда станете королем, назначьте его Верховным канцлером.

— Успокойтесь, — повторил Престимион. — Успокойтесь, Гиялорис.

Но он тоже был глубоко задет, поскольку и сам не сомневался в том, что одноглазый калека желал задеть его. Неужели он пал настолько низко, что слуги в захудалой гостинице, ничего не опасаясь, позволяют себе свободно потешаться над ним? Престимион держал свои чувства при себе, но был доволен, когда они рано утром покинули жалкое пристанище. Он был также рад, что ему не пришлось до отъезда вновь увидеть одноглазого, так как знал, что в случае еще одной насмешки он мог бы и не сдержаться.

Бомбифэйл от нижних пределов Замка отделял лишь один длинный дневной переход. Гиялорис никак не мог успокоиться после оскорбления в таверне и вновь принялся доказывать, что Престимиону следует немедленно и решительно начать отстаивать свои права на трон. Престимион не стал его слушать.

— Если вы не в состоянии найти никакой другой темы для разговора, — сказал он, — то можете выйти из парящего экипажа и пройти оставшуюся часть пути до вершины пешком.

Гиялорис, надувшись, умолк, но час спустя вернулся к тому же разговору, и Престимиону вновь пришлось просить его замолчать.

Теперь они ехали по хорошо знакомым местам. Им доводилось десятки, даже сотни раз бывать здесь; каждый из них часто спускался от Замка по этой крутой горной дороге, вымощенной ярко-красными каменными плитами, чтобы окунуться в беспредельное море удовольствий, представляемых богатыми и преисполненными роскоши городами в густонаселенном поясе верхнего уровня. Большой Морпин был на Горе средоточием развлечений, где лорды всех возрастов забавлялись, съезжая по полированным желобам, катаясь в тележках по извилистым рельсам, взмывающим вверх, ныряющим вниз и поворачивающим под головокружительными углами, проплывая в силовых полях по фантастическим пещерам, а потом отдыхали под навесами из золотой парчи, попивая сладкое вино и закусывая его благоуханными щербетами.

Но сегодня у них не было ни времени, ни желания кататься с горок и пить вино. Они миновали Большой Морпин стороной и поспешили дальше по десятимильному отрезку дороги, именуемой Большим Калинтэйнским трактом, который вел через поля вечно цветущих цветов к Замку.

Перед ними была вершина Горы. Это была наивысшая точка Маджипура, которая когда-то, до создания погодных машин, была погружена в вечную ледяную ночь. Но появление атмосферы, благодаря которой это место обрело мягкий умеренный климат, никак не изменило топографию главного пика.

Горы: он, как и в глубокой древности, представлял собой беспорядочное нагромождение острых как ножи, нацеленных в небо, словно черные сталагмиты, тонких стрел из несокрушимого базальта. А посреди этого нагромождения каменных шипов, надменно возвышаясь над ними, располагался огромный гранитный горб, почти правильной формы купол, являвшийся вершиной Горы. На нем и покоился Замок — обитель короналей Маджипура.

Замок! Огромный, неописуемо прекрасный Замок, состоявший из неисчислимых тысяч помещений, раскинувшийся на сотнях акров; он сам фактически являлся настоящим городом! Он уцепился за вершину Горы, как гигантский каменный и кирпичный спрут, беспорядочно во всех направлениях разбросавший щупальца вниз по склону.

Большой Калинтэйнский тракт подходил к Замку с южной стороны и заканчивался на большой открытой площади Дизимаула, вымощенной гладкими зелеными плитками из настоящего фарфора, в центре которой была выложена огромная золотистая Горящая Звезда. На противоположной стороне площади возвышалась величественная арка Дизимаула, сквозь которую должны были проходить все посетители Замка.

Слева от арки стояло караульное помещение, а под сводом находились высокие ворота тонкой кузнечной работы, укрепленные на вмурованных в опоры огромных петлях. Эти ворота имели чисто декоративное значение и никогда не закрывались, ибо здесь не ожидали появления каких-либо вражеских армий — на всем протяжении своей истории Маджипур почти не знал войн.

Но сейчас ворота оказались закрытыми. Их створки были сомкнуты перед прибывшими и напоминали ограду из копий, воткнутых в землю.

— Вы видите? — спросил Престимион; от изумления у него перехватило дыхание. — Неужели закрыто?

Вам когда-нибудь приходилось видеть эти ворота закрытыми?

— Никогда, — отозвался Гиялорис.

— Никогда, — подтвердил Свор. — Для меня новость, что они вообще могут закрываться.

— Оказывается, могут, — прогремел Гиялорис. — Вот они, перед нами, закрытые и запертые на большой замок. Что это значит, господа? Как они могут закрыть перед нами ворота? Замок — наш дом!

— А так ли это? — негромко заметил Престимион.

Тем временем Септах Мелайн перешел через площадь, подошел к караульному помещению и рукоятью шпаги постучал в дверь. Ответа не последовало. Он постучал еще раз, сильнее, и крикнул:

— Эй, вы, там!

Через некоторое время дверь медленно открылась, и из караулки появились двое чиновников канцелярии Замка, одетых в униформу. Один из них был мрачного вида хьорт с ледяным взглядом, необыкновенно широким ртом и чешуйчатой кожей оливкового цвета; второй — человек — выглядел ничуть не симпатичнее: лицо его было почти таким же плоским и широким, как у хьорта, а голова поросла редкими пучками беспорядочно торчавших в разные стороны жестких рыжеватых волос. У обоих на поясах висели богато украшенные мечи, в последнее время вошедшие в моду среди обитателей Замка.

— Что это за шутки? — спросил Септах Мелайн, увидев их. — Откройте-ка нам ворота!

— Ворота закрыты, — с довольным видом ответил хьорт.

— Я уже заметил это. Иначе я не стал бы впустую тратить слова.

Откройте их. С вашей стороны было бы разумно не заставлять меня повторять третий раз.

— Врата Дизимаула закрыты по приказу короналя лорда Корсибара, — сказал лохматый. — Нам приказано не открывать их, пока он собственной персоной не прибудет в Замок.

— Да неужели? — язвительно произнес Септах Meлайн. Его рука легла на эфес шпаги. — Вы хоть понимаете, кто мы такие? Я вижу, что не понимаете.

— Ворота закрыты для всех приезжих, кто бы они ни были, — сказал хьорт, в голосе которого теперь слышалась тревога. — Этот приказ мы получили от Верховного канцлера герцога Олджеббина, который едет сюда из Лабиринта вместе с короналем. Никто не должен входить сюда до их прибытия. Никто.

Гиялорис глубоко вздохнул и, сделав несколько шагов, встал рядом с Септахом Мелайном. Престимион заставил себя остаться на месте, но все же не смог сдержать нечленораздельный звук, похожий на рычанье разъяренного пса.

Чиновники выглядели уже по-настоящему встревоженными. Из караульного помещения появились несколько гвардейцев; они выстроились рядом с чиновниками.

— Я принц Престимион Малдемарский, — проговорил Престимион, из всех сил стараясь говорить спокойно, — думаю, что вы меня знаете. У меня есть в Замке собственные апартаменты, и я хотел бы попасть туда. Как и мои спутники, чьи имена, полагаю, вам тоже известны.

— Я узнал вас, принц Престимион. — Хьорт поклонился. — Но, однако, не имею позволения открыть эти ворота ни перед вами, ни перед кем-либо еще, пока корональ не прибудет в свою резиденцию.

— Ты, мерзкая жаба, корональ здесь, он стоит перед тобой! — взревел Гиялорис и, как разъяренный бык, ринулся на чиновника. — На колени! Немедленно на колени!

На помощь хьорту кинулись двое гвардейцев. Гиялорис без малейшего колебания схватил одного их них за одежду, поднял над головой и швырнул. Солдат с ужасным хрустящим звуком врезался в стену караулки возле двери, упал наземь и больше не шевелился.

Второй, вооруженный вибромечом, потянулся за своим оружием, но оказался слишком медлительным: Гиялорис поймал его левой рукой, развернул и резко дернул вверх за запястье, отчего рука солдата сломалась, как сухая деревяшка. Тот скорчился от боли, а Гиялорис нанес ему сильный удар в горло ребром ладони, отчего солдат замертво растянулся на мостовой.

— Ну-ка, вы, — крикнул Гиялорис оставшимся стражникам, которые в страхе и изумлении смотрели на трупы своих товарищей, — подходите, сколько есть! Всех убью, один останусь! — по-мальчишески добавил он. Никто из солдат не пошевелился. Септах Мелайн тем временем, выхватив шпагу — его любимое оружие представляло собой не то широкую шпагу, не то узкий длинный меч, — наступал на хьорта и второго чиновника. Охваченный холодной, но сдерживаемой яростью, он буквально танцевал перед ними, двигаясь с театральным изяществом, легонько покалывал их острием клинка и пугал злобными гримасами, не нанося, однако, серьезных ран. Его длинные худые, но неутомимые руки двигались с неуловимой глазом быстротой. От его атак не было никакой защиты. И никогда не было. Оба чиновника вытащили свои мечи, но это было декоративное оружие, почти непригодное для боя, да и держали они его неловко, как новички, которыми, видимо, и являлись. Септах Мелайн, непринужденно рассмеявшись, молниеносным ударом выбил меч из руки хьорта, а следующим движением так же легко обезоружил лохматого.

— А теперь, — сказал он, — я буду вырезать из вашей кожи одну за другой изящные полоски, пока кто-нибудь не сообразит, что открыть перед нами эти ворота будет полезнее для здоровья. — И он неуловимым выпадом располосовал голубой форменный камзол хьорта от плеча до пояса.

Где-то вдали раздался сигнал тревоги. Из-за ворот донеслись крики.

Второй чиновник извернулся и попытался проскочить мимо Гиялориса и трупов стражников в дверь караулки. Септах Мелайн поднял шпагу и сделал выпад, намереваясь воткнуть клинок между лопатками человека, но его остановил Престимион. Он выхватил из ножен свой меч и скрестил его с оружием Септаха Мелайна. Тот сдержал удар и повернулся, автоматически приняв оборонительную позицию. Но, увидев, что перед ним стоит Престимион, сразу опустил шпагу.

— Это безумие, — резко бросил Престимион. — Назад, в экипаж, Септах Мелайн! Мы не можем сражаться со всем Замком. Через пять минут здесь будет сотня гвардейцев.

— Это уж как пить дать, — ухмыльнулся Септах Мелайн. Он сильно пнул рыжеволосого чиновника ногой в зад, отчего тот влетел в дверь караульного помещения и растянулся на полу, затем, развернув опешившего хьорта, тем же способом отправил его вслед за коллегой и поймал Гиялориса за руку как раз в тот момент, когда тот собрался ринуться на гвардейцев. Свор, по обыкновению наблюдавший за развитием событий с безопасного расстояния, тоже подскочил и вцепился Гиялорису в другую руку.

Вместе с Септахом Мелайном они увели богатыря, который продолжал громогласно уверять, что сейчас разделается со всеми возможными противниками, сколько бы их ни было.

Они погрузились в парящий экипаж, и Престимион приказал своей свите, не покидавшей повозок, быстро развернуться и отступать по тракту.

— Ну, и куда мы теперь направимся? — поинтересовался Септах Мелайн.

— В Малдемар, — ответил Престимион. — По крайней мере, там перед нами не закроют ворота.

6

Малдемар, входивший в Верхнее кольцо городов Замковой горы, помещался на юго-восточном склоне в прекрасном районе с теплым и спокойным климатом. Здесь из склона выдавался пик, который в любом другом месте планеты сам по себе казался бы весьма внушительной горой. Между этим пиком и Горой образовался широкий закрытый с трех сторон карман, наполненный плодородной почвой и богатый водой, которая хрустальными родниками и звонкими ручьями вытекала из тела гигантской скалы.

Предки предков принца Престимиона обосновались в этой части Замковой горы девять тысяч лет тому назад, когда любой вновь прибывший на Гору мог зарезервировать для себя надел, а самого Замка еще и в помине не было. Не было тогда в Малдемаре и принцев, а была лишь семья честолюбивых фермеров. Они прибыли сюда с низменностей Гебелмоля и принесли с собой саженцы прекрасного винограда, который, по их расчетам, должен был хорошо приняться на Горе.

В Гебелмоле эти виноградные лозы давали вполне приличное красное вино неплохой крепости и аромата, но на Горе оказалось, что чередование яркого солнечного света и периодов прохладного тумана является для этого сорта идеальным. И уже в первые годы после переселения стало ясно, что вино, которое собирались и дальше производить в Малдемаре, будет совершенно исключительным: густым, крепким, со сложным вкусом и богатейшим букетом — вино, достойное того, чтобы его смаковали короли и императоры. Урожаи были изобильными, гроздья туго наливались соком, обладавшим восхитительно нежным и в то же время терпким и запоминающимся ароматом. И все же, несмотря на то, что вино Малдемара сразу же обрело популярность, прошли столетия, прежде чем виноградники удалось расширить настолько, что виноделы смогли приблизиться к удовлетворению спроса (хотя многие поколения прилагали все силы для того, чтобы расширить производство). Но пока не наступил тот день, когда предложение сравнялось наконец со спросом, покупателям требовалось подавать заказы на малдемарское вино за десять, а то и больше лет вперед и терпеливо дожидаться своей очереди, надеясь на то, что виноград нужного года окажется не хуже, чем в предыдущие. Так продолжалось веками.

Простые трудолюбивые фермеры в конечном счете превращались в рыцарей, рыцари — в графов, графы — в герцогов, а герцоги — в принцев, а иногда и в королей, если только им удавалось достаточно долго сохранять свою землю и с неизменным успехом работать на ней. Когда великий герой древности лорд Стиамот уже в более позднее время, чтобы ознаменовать победу над метаморфами, перенес королевскую столицу из стоявшего высоко на склоне города Сти на самую вершину и построил там первый Замок, предки предков Престимиона уже довольно долго носили дворянские титулы в качестве награды за качество своего вина, а также, возможно, и за то количество, в котором они поставляли его на празднества короналей. Именно лорд Стиамот возвел графов Малдемарских в герцогское достоинство; не исключено, что это явилось данью восхищения тем вином, которое в особой бочке было доставлено на церемонию открытия Замка.

Кто-то из более поздних короналей — исторические сведения на этот счет оказались весьма неполными и противоречивыми, и никто не мог с уверенностью сказать, был ли это лорд Струин, или лорд Спурифон, или даже лорд Трайм — еще больше возвеличил Малдемаров, сделав их принцами. Но высочайших титулов на фамильном гербе не было. Никто из Малдемаров никогда не становился короналем. Престимион должен был стать первым в своем роду королем, но помешало вмешательство Корсибара.

— Похоже, мне так и не придется стать Хозяйкой Острова, — сказала мать Престимиона принцесса Терисса, с улыбкой, в которой можно было увидеть одновременно и облегчение, и сожаление, когда Престимион со своими спутниками прибыл в обширное родовое поместье, укрывшееся в глубине широко раскинувшихся по склону Горы виноградников. — А я-то уже настроилась на отъезд отсюда и даже начала собирать кое-какие вещи. Ну что ж, если я останусь здесь, то хлопот будет меньше. Но для тебя, Престимион, это, конечно, оказалось большим разочарованием?

— Мне доводилось разочаровываться куда сильнее, — ответил он. — Когда-то мне обещали в подарок верхового скакуна, но потом отец передумал, и я получил вместо него библиотеку исторических книг. Мне тогда было десять лет, но эта рана во мне все еще ноет.

Они от души рассмеялись. В этом доме всегда царила искренняя родственная любовь. Престимион обнял мать, которая уже двенадцать лет была вдовой, но все еще казалась красивой и молодой: с безмятежным овальным лицом и блестящими черными волосами, зачесанными назад и заплетенными в тугие косы. Лиф ее белого платья украшал ограненный драгоценный камень исключительной красоты и ценности: огромный прозрачный кроваво-красный с легким фиолетовым оттенком рубин в золотой оправе, в которую были вделаны еще два небольших сверкающих камня.

Это был рубин Малдемаров — дар короналя лорда Ариока. Вот уже четыре тысячи лет камень оставался семейной реликвией.

Но на руке матери Престимион заметил незнакомый амулет: золотой браслет, инкрустированный тонкими пластинками изумруда, надетый поверх рукава над самым запястьем. Эту безделушку можно было бы принять за простое украшение, если бы не магические руны, с чрезвычайной тонкостью выгравированные на изумруде. Они походили на мистические письмена, украшавшие коримбор, тот маленький амулет, который волшебник-вруун Талнап Зелифор навязал ему в Лабиринте и который Престимион — главным образом для того, чтобы доставить удовольствие Гиялорису и герцогу Свору — носил теперь на шее на золотой цепочке Септаха Мелайна. Во время прошлой краткой встречи с матерью в начале года он не видел у нее ничего подобного.

Теперь эти колдовские штучки проникли всюду, подумал Престимион, даже сюда, даже на руку его родной матери. И она, подозревал он, носит его не ради шутки и относится к нему не так, как он сам к этому коримбору, болтающемуся у него на груди.

— И что ты теперь будешь делать, Престимион? — спросила Терисса, провожая сына в его комнаты.

— Теперь? Теперь я буду отдыхать, буду хорошо есть, хорошо пить, буду плавать, спать и наблюдать, как корональ лорд Корсибар поведет себя на троне. И как следует подумаю о своем будущем.

— Значит, ты стерпишь похищение короны? Насколько я слышала, он действительно украл ее, без малейшего зазрения совести выхватил прямо из рук собственного отца. И Конфалюм столь же бесстыдно позволил ему это сделать.

— На самом деле он забрал ее у хранителя короны хьорта Хджатниса, в то время как его отец ошарашенно застыл в стороне. И все остальные тоже. Когда это произошло, все они пребывали под каким-то заклятьем, помрачившим их разум. Септах Мелайн находился там и все видел. Но, как бы то ни было, корона теперь у Корсибара. Конфалюм не желает воспротивиться этому или не способен на такой поступок, или и то и другое вместе. Дело сделано. Мир это принял. По всему течению Глэйдж народ поднял знамена в честь Корсибара. Гвардейцы из охраны Замка прогнали меня от арки Дизимаула; а ты, матушка, наверно, думаешь, почему я здесь, а не там? Они прогнали меня!

— В это невозможно поверить.

— Действительно. Но так или иначе, а верить приходится. Лично я верю. Корсибар стал короналем.

— Я хорошо знаю этого мальчика. Он храбрый, красивый, рослый, но эта работа ему не по силам. Быть похожим на короля с виду недостаточно, необходимо быть королем по своей внутренней сущности, А в нем этого нет.

— Ты права, — согласился Престимион. — Но он владеет короной. Замок и трон дожидаются его.

— Сын короналя не может наследовать своему отцу — таков древнейший закон.

— Матушка, сын короналя делает именно это прямо сейчас, пока мы ведем этот разговор. И это не закон, а всего лишь традиция.

Принцесса Терисса в полном изумлении взглянула на Престимиона.

— Ты удивляешь меня, сын. Ты что, собираешься простить столь вопиющее оскорбление и даже не попытаешься протестовать? Ты не намерен вообще ничего предпринять?

— Я же сказал, что подумаю, как себя вести.

— И что же это значит?

— А значит это вот что, — объяснил он. — Я намереваюсь пригласить кое-кого из самых могущественных людей королевства сюда, в Малдемар, послушать, что они скажут, и узнать у них, насколько сильна на самом деле их поддержка Корсибара. Я имею в виду, в частности, герцога Олджеббина, Сирифорна, Гонивола. А также, я думаю, Дантирию Самбайла.

— Это чудовище, — заметила принцесса Терисса.

— Да, чудовище, но сильное и влиятельное чудовище, а также, позволю тебе напомнить, наш родственник. Я поговорю с этими людьми. Я по самое горло налью их нашими лучшими винами и постараюсь выяснить, сидят ли они у Корсибара в завязанном мешке, или их можно оттуда вытащить — да или нет, если, конечно, они пожелают ответить мне. И потом я начну разрабатывать планы на будущее, если оно у меня есть. Но пока что я просто принц Малдемарский, что само по себе не так уж мало. — Он улыбнулся и коснулся талисмана на запястье матери. — Это что-то новенькое? — спросил он.

— Я ношу его последние два месяца.

— Изящная работа. И кто же ювелир?

— Я понятия не имею. Мне подарил его маг Галбифонд. Ты знаешь, что теперь у нас есть свой маг?

— Нет.

— Он помогает нам, предсказывая погоду, дожди, туманы, а также определяет сроки сбора винограда. Он опытный винодел: знает все истинные заклинания.

— Истинные заклинания… — Престимиона передернуло. — Брррр.

— Он также сказал мне, что ты не станешь короналем после смерти старого понтифекса. Я узнала это от него всего лишь дней через пять после того, как ты отправился в Лабиринт.

— Брррр, — снова поежился Престимион. — Похоже, что это было известно всем, кроме меня.

В долине Малдемара не было ни одного уголка, который не радовал бы глаз, но виноградники и поместье принцев Малдемарских занимали самую лучшую ее часть. Земли принцев были расположены в идеально защищавшей от непогод гигантской раковине, вплотную примыкавшей к склону Горы. Естественные стены даже не позволяли видеть из поместья Замок. Из природных явлений здесь бывали лишь легкие ветерки да не слишком густые туманы.

И здесь, в вечнозеленом районе между Кудармарским хребтом и смиренной речкой Земуликказ, на многие мили раскинулись земли семьи, а средоточием этих земель, воплощавшем все их великолепие, являлся блестящий, замечательный замок Малдемар, сложное здание с белыми стенами, состоявшее из двух сотен помещений, три главных крыла которого украшали высокие черные башни.

Престимион родился в замке Малдемар, но подобно большинству принцев из высоких родов провел большую часть жизни в Горном замке, получил там образование и возвращался в фамильный дом лишь на несколько месяцев в году. После смерти отца он являлся формально главой семейства и старался бывать здесь при всех важных семейных событиях, но обретение им статуса предполагаемого наследника лорда Конфалюма в последние годы требовало его почти постоянного присутствия в Замке короналя.

Теперь все это закончилось, и вернуться в собственные покои родного гнезда было, пожалуй, даже приятно. Ему с детства принадлежали прекрасные апартаменты на втором этаже; оттуда открывался изумительный вид на холм Самбаттинола. Сквозь высокие полукруглые окна, в которые вместо стекол были вставлены вырезанные искусным ювелиром из Сти пластины прозрачнейшего кварца, в комнаты вливался яркий солнечный свет; стены покрывали фрески, на которых художники из Хаплиора нежными голубоватыми, аметистовыми и топазово-розовыми тонами изобразили бесконечное множество причудливо запутанных радующих глаз цветочных узоров.

Здесь Престимион принял наконец ванну, отдохнул, переоделся и встретился с тремя своими младшими братьями. Они так сильно изменились и выросли за год его отсутствия, что он увидел перед собою почти незнакомых молодых людей.

Все трое яростно возмущались подлым поступком Корсибара. Самый младший — пятнадцати лет — Теотас выразил горячую надежду, что Престимион немедленно начнет войну против беззаконного сына Конфалюма, и был готов, если понадобится, отдать жизнь ради короны своего брата. Восемнадцатилетний Абригант, на полторы головы выше всех братьев ростом, был почти столь же неистов. Даже преданный искусству любитель парадоксов Тарадат двадцати трех лет от роду, самый близкий из троих к Престимиону как по возрасту, так и по жизненным устремлениям, имевший куда большие способности к сочинению ироничных стихов, нежели к владению оружием, похоже, был охвачен жаждой мести.

Престимион обнял каждого из них и заверил всех по очереди, что в любом действии, какое он только предпримет, им будет отведено достойное место. Но он отослал их от себя, не сообщив ничего определенного насчет того, в чем эти действия могут заключаться.

По правде говоря, он и сам не имел понятия об этом. Было еще слишком рано составлять планы, если их вообще нужно было составлять.

Первые недели после возвращения он провел в сладостном безделье и порой ощущал, как боль его горького разочарования уступает место более легкому настроению, которого он не знал после событий в Лабиринте.

Ему казалось неблагоразумным покидать поместье и появляться в расположенном поблизости большом городе Малдемаре, так как он не хотел слышать, ни как тамошние жители клянутся в преданности лорду Корсибару, ни как неистово убеждают его самого — а ведь его там сразу же узнают — начать гражданскую войну против узурпатора. Целыми днями он купался в приятно прохладной воде озерца, устроенного в запруженном русле Земуликказ, прогуливался в парке, окружающем замок Малдемар и охотился на билантунов и хамгаров в собственном заповеднике. При нем постоянно находились Септах Мелайн и Гиялорис. Вскоре к ним присоединился и Свор, который ненадолго съездил в расположенный неподалеку город Фрэнгиор: там жила женщина, к которой он питал неожиданную для столь желчного и хитрого человека устойчивую привязанность. Вернулся он оттуда в удрученном настроении.

— Весь город увлечен Корсибаром, — сказал он Престимиону. — Он уже вернулся в Замок и по-королевски обосновался там. А его портреты расклеены по всему Фрэнгиору.

— А в Малдемаре такое же положение? — поинтересовался Престимион.

— Там тоже попадаются его портреты, хотя их гораздо меньше. Там есть и ваши портреты, хотя их постепенно снимают. А в целом настроение в городе в вашу пользу.

— Я должен был ожидать этого, — сказал Престимион. — Но не намерен как-либо поддерживать эти настроения.

Иногда в часы одиночества Престимион копался в богатой библиотеке замка Малдемар, листая те самые книги по истории, которые так разочаровали его в детстве. Их страницы были полны захватывающими описаниями славных подвигов героев давно минувших лет; там рассказывалось об учреждении понтифексата при Дворне, о смелых исследованиях Замковой горы в те дни, когда она была совершенно непригодна для обитания, о войне Стиамота против меняющих форму, об экспедициях на выжженный солнцем юг, на бесплодный север и через непреодолимые пучины Великого океана. Престимион переворачивал лист за листом, и его глаза постепенно подергивались туманной пленкой, когда он читал хроники короналей и понтифексов, чьи имена ничего или почти ничего не говорили ему: Хемиас, Скаул, Метирасп, Гунзимар, Мейк и многие, многие другие. Но упоминания о насильственном захвате трона ему не попались ни разу.

— Неужели мы настолько добродетельные люди, — однажды сказал он Свору, — что за тринадцать тысяч лет не устроили ни одного государственного переворота?

— Но ведь в нашем королевстве обитают одни святые, — елейным тоном ответил Свор, закатывая глаза.

— А если допустить, что попадаются и люди похуже? — заметил Престимион.

Свор задумчиво побарабанил пальцами по пропитанной многолетней пылью кожаной обложке книги, которую Престимион держал в руках.

— Тогда, возможно, некоторые темные эпизоды нашей истории каким-то образом выпали из поля зрения историков и потому не вошли в эти толстые тома.

— И вы считаете, Свор, что это произошло случайно?

— Случайно или намеренно. Я не могу сказать по этому поводу ничего определенного. — Но по плутоватому огоньку, загоревшемуся в темных глазах Свора, было ясно, что он намекает на преднамеренное сокрытие правды. Престимион не стал развивать эту тему. Свор очень часто видел повсюду заговоры и мошенничество, причем, как правило, без всякого основания, а просто потому, что его собственные размышления вечно двигались по окольным путям. Однако сам Престимион считал маловероятным, что незаконный захват короны короналя случился впервые за все эти многие тысячи лет.

Конечно, существовал Дом Записей, где хранились капсулы памяти, в которых были навечно запечатлены самые сокровенные воспоминания обитателей Маджипура со времен лорда Стиамота. Никем не редактированные сведения из этих капсул могли бы дать куда более верное представление о событиях древности, чем эти массивные, но ненадежные своды исторических знаний. Но Регистр памяти душ был строго-настрого закрыт от посторонних, да и в любом случае капсул было бесчисленное количество, многие и многие миллиарды, так что тот, кто не знает наверняка, где и что он ищет, вряд ли сможет найти среди них что-нибудь полезное. Ведь в Доме Записей не существовало никакого общего каталога, а если бы он и был, то вряд ли в него стали бы включать рубрику «Королевский трон, узурпация». А при случайном поиске в архиве, хронологическая глубина которого превышала семь тысяч лет, потребовалось бы не меньшее время, чтобы найти что-то полезное.

Престимион решил выбросить эту проблему из головы. В конце концов, наличие прецедента мало что значило. Как с сожалением, но твердо сказал понтифекс Конфалюм, дело сделано. Власть теперь принадлежит Корсибару. Престимион не видел пока никакой перспективы и в ожидании своего часа предался удовольствиям времяпрепровождения в своем доме в кругу родных и друзей.

Верховный канцлер герцог Олджеббин получил приглашение Престимиона посетить Малдемар, находясь в обществе еще одного из пэров королевства Сирифорна Самивольского. Они прогуливались вдвоем по террасе канцелярии Олджеббина, находившейся возле двора Пинитора, почти в самом сердце Замка, возле Башни Стиамота, которая являлась старейшим из всех строений на вершине Горы. Олджеббин и Сирифорн, а также Великий адмирал Гонивол и еще кое-кто из важнейших представителей администрации Конфалюма намеревались позавтракать в обществе с несколькими людьми из ближайшего окружения Корсибара: Фаркванором, Фархольтом, Мандрикарном Стиским и еще двумя-тремя кандидатами в новое правительство.

Молодой оруженосец из свиты Олджеббина беззвучно подошел к герцогу и протянул ему конверт из серого пергамента, запечатанный ярко-фиолетовым воском. Герцог Олджеббин без единого слова взял его и засунул куда-то в складки одежды.

— Любовное письмо от Престимиона? — спросил Сирифорн.

Олджеббин поднял на него кислый взгляд.

— Если бы я умел читать сквозь запечатанные конверты, то сказал бы вам. Но я не владею этим искусством. А вы?

— Этот конверт очень похож на то письмо, которое я сам получил от Престимиона не более чем час назад. Давайте-ка, Олджеббин. Распечатайте его. Я отвернусь, если так вам будет спокойнее.

Такого рода холодные шутки были обычным стилем их общения. Они были дружны уже много лет, но не упускали случая продемонстрировать друг другу свои острые зубы. Обоим, и герцогу Олджеббину и принцу Сирифорну, было за пятьдесят, а знакомы они были, как могло показаться, с самого рождения, если не раньше. Оба в чрезвычайно юном возрасте заняли важное положение в Королевском совете.

Олджеббин, которому принадлежало огромное поместье неподалеку от Стойензара, на юге Алханроэля, полное через край столь экстравагантной роскоши, что даже он сам, посещая его, чувствовал порой нечто вроде смущения, был родственником Конфалюма с материнской стороны. Очень вероятно, именно он стал бы короналем, если бы понтифекс Пранкипин не прожил так долго. Но Пранкипин оказался почти бессмертным, и Конфалюм пробыл на посту короналя сорок три года вместо обычных пятнадцати-двадцати. Ну а сам Олджеббин после двух десятилетий пребывания при Конфалюме в должности Верховного канцлера и в качестве его предполагаемого наследника был вынужден признаться себе и короналю, что больше не стремится занять трон. Это послужило началом головокружительного, хотя и неудавшегося возвышения Престимиона.

Именно Олджеббин предложил Конфалюму в его преемники кандидатуру Престимиона. Ощущать себя силой, стоящей за троном и поддерживающей его, было, пожалуй, главным удовольствием его жизни. Он был широкоплеч, говорил басом и с прирожденной величавостью носил богатые парчовые одеяния ярких расцветок, удачно сочетавшихся с копной густых светло-русых волос, в которых до сих пор не было заметно седины. Глаза его смотрели тепло и проницательно, черты лица казались мелкими по сравнению с великолепной шевелюрой, а держался он столь величественно, что за его манерами можно было заподозрить самолюбование.

Сирифорн в противоположность ему никогда ни на одну минуту не желал стать короналем и поэтому провел всю жизнь в самом средоточии властной мощи, где каждый искал его расположения именно потому, что он не представлял ни для кого угрозы. Принц принадлежал к одному из древнейших родов Маджипура, его генеалогическое древо восходило (несмотря даже на несколько имевшихся спорных моментов) к великому лорду Стиамоту, помимо которого его украшали еще несколько имен древних королей: Канаба, Струин и Геппин.

Ходили слухи, что он ухаживал за матерью Престимиона, а позднее остался близким другом семейства Малдемаров, хотя Тиресса и выбрала себе в мужья другого. Сирифорн был одним из богатейших людей на планете, он владел несколькими имениями в различных частях Алханроэля, а также обширными земельными угодьями в Зимроэле. Одевался он всегда элегантно и держался легко и изящно. Волосы у него были светлые, кожа очень гладкая; он был невелик ростом, но хорошо сложен, несколько напоминая внешним обликом Престимиона, хотя Сирифорн всегда держался более расслабленно, не обладая той внутренней энергией, которая составляла отличительную черту принца Малдемарского. Со стороны могло показаться, что Сирифорн ничего не принимает всерьез, но те, кто был знаком с ним достаточно хорошо, знали, что это только внешнее впечатление. Ему было что защищать — огромную собственность, — и, как большинство подобных людей, в душе он оставался глубоким консерватором и придерживался в жизни знакомых излюбленных путей.

Герцог Олджеббин быстро пробежал глазами письмо, затем прочел его еще раз, на этот раз внимательно, и лишь после этого решил поделиться его содержанием с Сирифорном.

— Как вы и предполагали, оно от Престимиона, — наконец сказал он.

— Да. И он приглашает вас отобедать с ним в Малдемаре.

— Именно так. Попробовать вина нового урожая. И поохотиться в его заповеднике.

— То же самое он написал и мне, — сообщил Сирифорн. — Что ж, достоинства его вина нам хорошо известны.

Олджеббин настороженно взглянул на принца.

— Вы что, собираетесь поехать к нему?

— А почему бы и нет? Разве Престимион не наш старый друг? Да и его гостеприимство хорошо известно — это не такое приглашение, от которого стоит запросто отказываться.

Олджеббин легонько побарабанил кончиками пальцев левой руки по письму, которое продолжал держать в правой.

— Новое царствование только началось. Разве вы не считаете, что наша присяга лорду Корсибару обязывает нас в эти дни постоянно находиться в Замке, чтобы начинающий правитель мог воспользоваться нашей мудростью?

Сирифорн ехидно улыбнулся.

— То есть вы боитесь, что поездка в Малдемар вызовет его неудовольствие?

— Я не боюсь ничего в этом мире, Сирифорн, и вы хорошо это знаете. Но я не стал бы походя оскорблять короналя.

— Значит, ответ на мой вопрос — все-таки «да». Олджеббин растянул губы в быстрой, прохладной, совершенно неискренней улыбке.

— Пока мы не знаем, как лорд Корсибар на самом деле относится к Престимиону — сказал он, — согласие принять это приглашение может быть расценено короналем как провокация с нашей стороны.

— Корсибар предложил Престимиону пост в правительстве еще в то время, когда мы все находились в Лабиринте.

— И оно, насколько мне известно, не было принято. В любом случае, это предложение было всего лишь простой данью вежливости. Вы сами это знаете, я это знаю, и, очевидно, Престимион тоже это понимает. И поэтому я повторяю: нам следует выяснить истинное отношение Корсибара к Престимиону.

— Мы оба можем смело высказать предположение на этот счет и, думаю, без риска сильно ошибиться. Но он никогда не решится проявить свое отношение на деле. Он будет стараться нейтрализовать Престимиона, но не посмеет причинить ему реальный вред. И кстати, я не слышал, что Престимион отклонил предложение Корсибара.

— Во всяком случае, он не принял его.

— Пока что не принял. Вам не кажется, что он хочет кое-что рассчитать, прикинуть, так сказать, рукава к жилетке? С какой еще стати он стал бы приглашать нас в Малдемар?

Олджеббин взял Сирифорна под руку и отвел к самому краю террасы.

— Ответьте мне на такой вопрос, — полушепотом заговорил он. — Что вы станете делать, если выяснится, что Престимион втайне готовит восстание против лорда Корсибара и желает выяснить, может ли он надеяться на нашу поддержку?

— Надеюсь, что он пока еще не зашел настолько далеко.

— Ведь уже была свалка у ворот, когда стражники отказались впустить Престимиона. И разве вы станете возражать, что могут быть и другие столкновения? А затем, возможно, и кое-что посерьезнее. Вам не приходит в голову, что он в конечном счете намеревается восстать против Корсибара?

— Я думаю, что он пока что все еще переваривает поступок Корсибара.

Равно, как и я, Олджеббин, как и я. И, полагаю, как и вы.

— Да, Сирифорн, я понимаю разницу между белым и черным. И согласен, что присвоение короны было поспешным и крайне неприличным.

— Не только неприличным, но прежде всего незаконным.

Олджеббин покачал головой.

— Я не стал бы высказываться столь решительно. Не существует никакого формального закона о престолонаследии. Что является, как все мы теперь понимаем, большим упущением в нашей конституции. Но то, что он сделал, неприлично. И не имеет оправдания. Это вопиющее нарушение традиции.

— Ну что ж, Олджеббин, по крайней мере, в глубине вашей души уцелел еще небольшой клочок честности.

— Вы очень добры, изволив заметить это. Но вы уклоняетесь от ответа на мой вопрос. Согласится ли Престимион смириться со сложившейся ситуацией, а если не согласится, то на чьей стороне вы окажетесь?

— Я считаю, так же как и вы, что узурпация трона была чудовищным, презренным поступком, и вызывает у меня глубочайшее отвращение, — с несвойственным ему жаром произнес Сирифорн. Но он тут же скрыл свой пыл за кривой усмешкой: — Конечно, это чудовище очень популярно. Народу нравился Престимион, но он сразу же принял и Корсибара. К тому же людям недостает нашего знания прецедентов и традиции. Все, чего хотят те, кто живет здесь, на Замковой горе, — это видный собой красивый корональ, который может благосклонно улыбаться, проезжая в процессиях по улицам города. А Корсибар как раз таков.

— Дайте мне прямой ответ, Сирифорн, — уже с некоторым раздражением в голосе сказал Олджеббин. — Предположим, что Престимион говорит: надеюсь, что вы поддержите мое восстание. Что вы ответите ему на это?

— С вашей стороны, задавать такой вопрос крайне бестактно.

— Тем не менее я задаю его. При чем здесь такт; мы вдвоем обсуждаем серьезный вопрос.

— Тогда я вам скажу вот что. Я понятия не имею о том, что намеревается делать Престимион. Я уже дважды говорил, расцениваю узурпацию престола Корсибаром как преступление. Но теперь он помазанный корональ, и восстание против него будет изменой. Один неправильный шаг может повести к другому и так далее, и тому подобное, до тех пор пока не наступит конец света. А я могу потерять при этом слишком много; больше, чем кто-либо другой.

— Значит, вы постараетесь сохранить нейтралитет в любой борьбе за трон, которая может развернуться между Престимионом и Корсибаром?

— По крайней мере, до тех пор, пока не пойму, у которой из фракций больше шансов на победу. Я думаю, — продолжил он после короткой паузы, — что это и ваша позиция, Олджеббин.

— Ага. Наконец-то вы высказались напрямик Но если вы намереваетесь оставаться нейтральным, то почему принимаете приглашение Престимиона?

— А что, разве он объявлен вне закона? Мне всегда нравилось его вино, он всегда славился щедрым гостеприимством; он мой старый и дорогой друг. Как и его мать. Если он в один прекрасный день все же решит начать войну против Корсибара и если Божество улыбнется ему и приведет к победе, я не хотел бы, чтобы у него в памяти отложилось, что я пренебрег им в то время, когда ему было тяжело и больно. Так что я поеду. Светский визит без всякой политической подоплеки.

— Понимаю.

— Вы же являетесь действующим Верховным канцлером лорда Корсибара, и, конечно, это делает ваше положение куда более щекотливым, чем мое.

— Разве? Почему же?

— Ни один поступок Верховного канцлера не может быть свободен от политической подоплеки, особенно в такое время, как сейчас. Если вы примете приглашение, может показаться, что вы придаете персоне Престимиона больше значения, чем того хотел бы Корсибар. Корсибару это может не понравиться. Если вы хотите и дальше держаться за свое кресло, то не стоило бы походя оскорблять короналя, — Сирифорн дословно повторил слова собеседника и искоса взглянул на канцлера.

— Что вы имеете в виду, говоря, что хочу держаться за свой пост? — ощетинился Олджеббин.

Сирифорн спокойно улыбнулся.

— Да, он взял вас из правительства Конфалюма. Но надолго ли? Вы же знаете, что Фаркванор спит и видит, как бы занять ваше место. Дайте ему любую зацепку, и он утопит вас перед Корсибаром.

— Я уверен в том, что сохраню свое положение, пока сам этого хочу. И позвольте еще раз напомнить вам, Сирифорн, я никого не боюсь. И уж, конечно, не графа Фаркванора.

— Тогда поезжайте вместе со мной в Малдемар. Олджеббин умолк и какое-то время смотрел под ноги. От негодования, вызванного словами Сирифорна, его глаза горели таким огнем, который, казалось, мог расплавить каменный пол террасы. Затем его взгляд внезапно смягчился.

— Ладно, — сказал он, — мы поедем туда вместе.

— В этом бочонке, который стоит по правую руку от меня, — сказал Престимион, — знаменитое вино десятого года правления Пранкипина и лорда Конфалюма, которое, по всеобщему признанию, является наилучшим вином в этом столетии. В этом — вино тридцатого года Пранкипина — Конфалюма. Знатоки тоже высоко оценивают его, в особенности за необычайно насыщенный цвет и тонкий аромат, но оно все еще довольно молодое и должно дозреть, прежде чем проявит все свои качества. А в этом бочонке… — Он указал на архаичный с виду, сужавшийся с обоих концов под необычно острыми углами бочонок, в клепки которого глубоко въелась пыль. — В этом бочонке остатки самого старого вина, которое только есть в наших погребах. Если только я правильно разобрал надпись на этой выцветшей наклейке, оно поставлено в одиннадцатый год Аминтилира — Келимифона, то есть двести с лишним лет тому назад. Возможно, оно стало за эти годы немного водянистым, но я принес его, адмирал Гонивол, чтобы вы смогли попробовать вино, которое было выжато еще в то время, когда понтифексом был ваш великий предок.

Он оглядел зал, встретившись пристальным взглядом с глазами каждого из гостей и одарив всех по очереди теплой улыбкой; сначала Гонивола, который прибыл первым вскоре после полудня, а затем Олджеббина и Сирифорна, приехавших в одном парящем экипаже часом позже.

— И наконец, — продолжал Престимион, — у нас тут есть первый бочонок с вином урожая этого года. Оно, конечно, пока еще всего лишь сырье, а не то, что принято называть вином. Но я знаю, что люди, которые хорошо понимают толк в вине, попробовав эту кислятину, смогут понять, каким это вино обещает стать через несколько лет. А я могу признаться вам, что хранитель моих погребов, замечательный знаток своего дела, считает, что, когда вино сорок третьего года Пранкипина — Конфалюма полностью созреет, оно станет лучшим из всех вин, которые когда-либо были здесь изготовлены. Господа, позвольте мне предложить вам отведать сначала этого молодого вина и двигаться во времени вспять, пока мы не дойдем до самого древнего.

Они сидели в дегустационном зале замка Малдемар, темном, похожем на естественную пещеру подземном хранилище, вырубленном в зеленом базальте, где на убегавших во мрак стеллажах лежали бесчисленные бутылки, покрытые толстым слоем пыли. Помещение тянулось на изрядное расстояние в направлении Горного замка, а по обеим сторонам этой подземной галереи располагались ряды бочек и стеллажей с бутылками, содержавшими наилучшие вина Малдемара. Эти погреба являли собой сокровищницу, содержимое которой стоило многие и многие миллионы реалов. Вместе с Престимионом были неразлучные Септах Мелайн, Гиялорис, и Свор, а также старший из его братьев Тарадат. Все трое гостей прибыли без сопровождения. Был приглашен также и четвертый, прокуратор Дантирия Самбайл, но он прислал письмо, в котором говорилось, что неотложные дела не позволяют ему сейчас покинуть Замок и потому он приедет через день-другой.

— Абелет Глайн, не будете ли вы так любезны поухаживать за нами? — сказал Престимион.

Абелет Глайн уже более пятидесяти лет заведовал винными погребами в замке Малдемар. Это был неправдоподобно тощий, похожий на скелет человек с выцветшими почти добела некогда голубыми глазами и беспорядочно торчащими в разные стороны лохмами седых волос. О нем говорили, что он выпил лучшего в мире вина больше, чем кто бы то ни было из людей, когда-либо живших на свете. Перед тем как наклониться, чтобы вынуть затычку из первого бочонка, он прикоснулся к рохилье, приколотой у него на груди, сложил вместе указательный и большой пальцы левой руки — жест, призванный отогнать злых духов — и чуть слышно пробормотал какое-то короткое заклинание. Престимион не подал и виду, что его раздражает это суеверие. Он глубоко любил старого винодела и во всем потакал ему.

Затем старик разлил вино по особым бокалам, поднес его всем сидевшим за столом и сам первым пригубил свой бокал. Все присутствовавшие последовали его примеру; так же, как и старый винодел, прополоскали рот вином и сплюнули его в стоявшие на столе тазики. Гостям были хорошо известны приемы дегустации вин. К тому же это вино было пока что слишком молодым, для того чтобы его пить, — виноделы назвали бы его виноматериалом. Но они все с довольными лицами закивали, каждый произнес по нескольку одобрительных слов.

— Это будет нечто чудесное, — пробасил Олджеббин.

— Если вы не возражаете, я хотел бы отправить десять бочек в свои погреба, — сказал Сирифорн.

Ну а обросший темными косматыми волосами Гонивол, нёбо которого было не более чувствительно, чем у гэйрога, и который, по всеобщему мнению, не был способен отличить вино от пива, а пиво от ферментированного драконьего молока, торжественно сообщил, что из этого сырья и впрямь выйдет вино неоценимых достоинств.

Престимион хлопнул в ладоши, и сразу же появились двое слуг с большими подносами. Они подали порезанный толстыми ломтями хлеб, который помогал устранить изо рта привкус вина перед дегустацией следующей пробы, и легкую закуску из тонко нарезанных, почти прозрачных кусочков копченого мяса морского дракона в соусе-маринаде из мейрвы. Когда гости немного закусили, Престимион подал своему виночерпию знак, чтобы тот разлил другое вино. Эту пробу, сказал он, уже не следует выплевывать.

Затем вино было должным образом продегустировано, допито и закушено мгновенно поданной рыбой с пряностями и стойензарскими устрицами, которые все еще чуть заметно шевелились в своих раковинах. Настала очередь прославленного вина десятого года Пранкипина — Конфалюма, которое вызвало благоговейные вздохи, оживленные переговоры за столом и лицемерно-сочувственные замечания о том, как не повезло Дантирии Самбайлу, который лишил себя возможности попробовать это чудо.

— Интересно, если бы во всех бочках было одно и то же вино, смогли бы они это заметить? — шепотом спросил Свор у Септаха Мелайна.

— Тише, тише, никакой непочтительности, — также шепотом отозвался Септах Мелайн, кинув на соседа взгляд, исполненный неподдельного ужаса. — Здесь собрались великие знатоки и к тому же мудрейшие люди королевства.

Напоследок они перешли к древнему вину времен Аминтилира. Оно, конечно, за минувшие два столетия полностью утратило все свои предполагаемые высокие качества, однако это не помешало Великому адмиралу Гониволу расхвалить его сверх всякой меры. У него на глазах даже чуть не выступили слезы радости от доброты Престимиона, который дал возможность своим гостям таким необычным образом почтить память величайшего из представителей его рода.

— А теперь давайте поднимемся наверх, — предложил Престимион, — и присоединимся к моей матери и еще нескольким друзьям, приглашенным к обеду. А после обеда нас ожидает еще старое бренди, которое, надеюсь, тоже доставит вам удовольствие.

Имя Корсибара в тот вечер не было упомянуто ни разу. Во время обеда, накрытого на восемнадцать человек в малом банкетном зале, одна за другой следовали перемены изысканных блюд, и разговор шел об охоте, о будущем урожае винограда, о новой сезонной выставке картин духовного содержания, но ни слова не было сказано по поводу смены правительства. И так продолжалось очень долго, еще несколько часов, пока группа дегустаторов вин не перешла в прежнем составе в гостиную с огромными окнами, где их ожидало столетнее малдемарское бренди в прекрасных шаровидных бутылках, выдутых вручную. Престимион щедрой рукой налил всем в большие пузатые бокалы по доброй порции своего очередного сокровища.

— А что новенького в Замке? — осведомился он, когда все удобно устроились в креслах, Его голос звучал очень спокойно, а вопрос не был адресован никому конкретно, как бы задан в пространство.

В комнате наступила продолжительная пауза. Все трое гостей или рассматривали на свет содержимое своих бокалов или с чрезвычайно сосредоточенным видом потягивали напиток. Престимион, приятно улыбаясь, ожидал ответа, словно задал какой-то совершенно невинный вопрос, касающийся погоды или фасона одежды.

— Там сейчас очень много дел, — выговорил наконец Олджеббин, когда в молчании уже начало ощущаться напряжение.

— Неужели?

— При смене власти всегда проводится большая уборка, — сказал герцог.

Против обыкновения, он сейчас чувствовал себя неловко, оказавшись в центре внимания. — Вы только представьте себе; чиновники мечутся как угорелые, защищая свои должности, если чувствуют опасность лишиться их, или же дерутся за высшую ступень. Словом, жизнь в Замке бурлит и клокочет.

— И к какой категории вы относите себя, господин мой Олджеббин? — спросил Свор, прикоснувшись губами к своему бренди.

Олджеббин заметно напрягся.

— Должен заметить, что Верховный канцлер — это все же больше, чем просто чиновник, что бы вы ни думали на этот счет, любезный Свор. Но если серьезно, новый корональ повторно утвердил меня в этой должности.

— Прекрасно! За это обязательно следует выпить! — воскликнул Септах Мелайн и, вскочив на ноги, высоко поднял руку с бокалом, — За Верховного канцлера Олджеббина, ныне и присно!

— За Олджеббина! — дружно подхватили присутствующие, размахивая руками. — За Олджеббина! За Верховного канцлера! — и все разом осушили бокалы, чтобы не дать себе возможности задуматься над тем, что этот тост являлся, в общем-то, лишь ничем не обоснованным пожеланием.

— А что корональ? — спросил Престимион, когда все умолкли. — Надеюсь, он без труда справляется со своими новыми обязанностями?

И снова ответом ему послужило напряженное молчание. Гости опять принялись рассматривать свои бокалы, словно это были магические хрустальные шары.

— Он мало-помалу вникает в дела, — с какой-то развязностью заговорил наконец Сирифорн, побуждаемый яростными взглядами Олджеббина. — Ведь это все же тяжкое бремя.

— Куда тяжелее всего, что ему когда-либо доводилось поднимать, — проворчал Гиялорис. — Человек должен с осторожностью браться за тяжести, если не уверен, что у него хватит сил их удержать.

Престимион, держа бокал в левой руке, правой налил всем бренди из непочатой бутылки.

— Действительно, народ приветствует возвышение Корсибара, — сказал он, когда все вновь взяли бокалы в руки. — Я видел на всем протяжении Глэйдж, с какой поспешностью они развешивали его портреты и готовились праздновать его прибытие. Полагаю, что его очень хорошо принимали. — Он быстро обежал горящим взглядом лица гостей, словно желая намекнуть им, что в его мягких спокойных словах имеется подтекст. Но те и сами уже поняли это.

— Сейчас у него медовый месяц, — хрипло сказал Гонивол. Он густо покраснел от обильной еды и питья, и это было заметно даже сквозь густую поросль, почти сплошь скрывавшую его лицо — Такое время бывает у каждого нового короналя. Но когда посыплются его декреты, народ может запеть иную песню.

— И не только простой народ, — добавил Сирифорн, протягивая хозяину бокал, чтобы тот вновь его наполнил. Его лицо тоже раскраснелось, а в глазах вспыхнул огонь.

— Что вы говорите? — с невинным видом осведомился Септах Мелайн. — Неужели даже у таких людей, как вы, могут быть причины чего-то опасаться?

Сирифорн пожал плечами.

— Любая большая перемена, тем более такого масштаба, нуждается в тщательной оценке и анализе, любезный Септах Мелайн. В конце концов, лорд Корсибар один из нас. У нас нет никаких оснований сомневаться в том, что мы будем пользоваться при нем теми же привилегиями, какие имели и раньше. Но ведь никому никогда не ведомо, какие реформы и перестановки может замышлять новый корональ. Позвольте мне напомнить вам, что никому из нас еще не приходилось прежде переживать смену правителя.

— Вы совершенно правы, — безразличным тоном вставил Престимион. — Какое это странное время для всех нас. Позвольте мне теперь предложить вам особого ароматического бренди. Мы выдерживаем его после перегонки шесть лет в кеппинонговых бочках, куда для особого привкуса кладут несколько ягод ганни.

Он махнул рукой Септаху Мелайну. Тот поставил перед каждым из присутствующих новые бокалы и ловко наполнил их. Престимион внимательно следил за тем, как гости пили, как будто беспокоился, смогут ли они по достоинству оценить изысканный напиток, а затем обратился к ним прямо:

— А вы, господа? Каково ваше личное отношение к переменам? Скажите мне, они полностью устраивают вас?

Олджеббин настороженно посмотрел на Сирифорна, Сирифорн на Гонивола, а Великий адмирал на Олджеббина. Чья очередь была выкручиваться, отвечая на трудный вопрос?

Все молчали, не было слышно даже обычного в таких случаях уклончивого бормотания.

— А как вы восприняли метод прихода Корсибара к власти? — уточнил вопрос Престимион. — Неужели вы не были шокированы? Или, по-вашему, то, что корональ выбирает себя сам, является хорошим нововведением?

Олджеббин набрал полную грудь воздуха и медленно беззвучно выдохнул. Разговор наконец дошел до сути, и это его ни в коей мере не радовало. Но он ничего не сказал. Как и Гонивол.

Первым не выдержал затянувшейся паузы Сирифорн.

— Не хочет ли мой господин Престимион подтолкнуть нас к государственной измене?

Престимион удивленно вздернул брови.

— Измена? О какой измене вы говорите? Я задал прямой вопрос, касающийся политической философии. Меня интересует ваше мнение по поводу проблемы теории власти. Или, может быть, члены правительства не имеют убеждений в конституционных вопросах или стесняются говорить на эту тему в кругу друзей? А вы находитесь здесь среди друзей, принц Сирифорн!

— Да. Здесь так любят друзей, что меня накачали лучшим в мире вином, накормили до отвала тончайшими яствами, а теперь еще угощают изумительным бренди, от которого я не нахожу в себе сил отказаться, хотя, кажется, скоро лопну, — сказал Сирифорн. Он поднялся и деланно зевнул. — А теперь я, кажется, в состоянии только спать. Возможно, было бы лучше отложить обсуждение конституционных вопросов и философских проблем до утра. Так что, с вашего позволения, принц…

— Подождите, Сирифорн! — вдруг свирепо вскричал Гонивол. Великий адмирал, изменив своей обычной холодной и отстраненной манере поведения, вскочил на ноги. Его изрядно покачивало от выпитого, и он с очевидным усилием заставлял себя держаться вертикально. Его глаза сверкали, на лице было написано такое горячее, граничащее со злобой раздражение, какое можно было видеть разве что у графа Фархольта, когда того охватывал гнев. — Мы сидим здесь уже весь вечер, попиваем вино Престимиона и играем с ним в забавные словесные игры, — хрипло пробормотал он плохо повинующимся языком и, качнувшись в сторону Сирифорна, расплескал содержимое своего бокала. — Пришло время говорить правду, и вы останетесь здесь. — Он повернулся к Престимиону: — Вы согласны со мной, принц? Вы, как я понимаю, клоните к тому, что не намерены признавать коронацию Корсибара и желаете выяснить, на чьей стороне мы окажемся, если вы восстанете против него?

Олджеббин, и без того напрягшийся после первого же вопроса Престимиона, вытянулся при этих словах, как струна.

— Вы пьяны, Гонивол, — выдавил он. — Заклинаю вас именем Божества, прошу вас, сядьте, или… или…

— Замолчите! — огрызнулся Гонивол. — Мы имеем право знать. Ну как, Престимион? Вы дадите мне ответ?

Растерянный Олджеббин неуверенно поднялся на ноги и сделал несколько заплетающихся шагов в сторону Гонивола, словно намеревался силой заставить его умолкнуть. Сирифорн поймал канцлера за руку, оттащил на место и повернулся к Престимиону.

— Что ж, принц. Мне жаль, что мы дошли до этого, но я полагаю, что именно таким и было ваше намерение. Я тоже хотел бы услышать ваш ответ на вопрос адмирала.

— Хорошо, — ответил Престимион, — вы его услышите. Я отношусь к Корсибару, — продолжал он ровным голосом, — именно так, как вы и предполагали. Я считаю его самозваным короналем, незаконно захватившим власть.

— И намереваетесь свергнуть его? — полуутвердительно спросил Гонивол.

— Да, я хотел бы видеть его свергнутым. Да. Я уверен, что его правление принесет всем нам множество бедствий. Но его свержение — это не такое дело, которое можно совершить одним взмахом волшебной палочки.

— Значит, вы просите у нас помощи? — сказал Сирифорн. — Говорите с нами прямо.

— Я всегда говорил с вами прямо, принц Сирифорн. И хочу напомнить вам, что не сказал ни слова о том, что намереваюсь предпринимать какие-либо действия против Корсибара. Но если восстание начнется… повторяю, если оно начнется, то я вложу в него все свои силы и средства. И мне хотелось бы думать, что вы трое поступите точно так же.

Престимион посмотрел на Гонивола, перевел взгляд на Сирифорна, а затем на Олджеббина.

— Вы знаете, что мы разделяем ваше негодование теми путями, которыми Корсибар достиг трона, — медленно, с трудом подбирая слова, сказал Сирифорн. Мы из тех людей, которые предпочитают старые традиции, мы трое. Нам трудно найти оправдание его недостойным и, выражаясь вашими словами, незаконным действиям.

— Да, — вздохнув, согласился Олджеббин.

— Слушайте, слушайте! — воскликнул Гонивол, резко опустившись, почти упав в свое кресло.

— Значит, я могу считать, что вы будете со мной? — безжалостно спросил Престимион.

— С вами в чем? — быстро уточнил Сирифорн. — В неодобрении узурпации власти Корсибаром? Тут мы полностью с вами! Мы скорбим о случившемся. — Олджеббин что-то невнятно промычал и кивнул. Гонивол тоже согласно закивал головой. — Конечно, — продолжал Сирифорн, — сейчас нам следует действовать крайне осторожно. Власть находится в руках Корсибара, и он, учитывая переходный период, естественно, находится настороже. Мы не станем совершать никаких поспешных или непродуманных поступков.

— Я вас понимаю, — сказал Престимион. — Но когда наступит время, если оно, конечно, наступит…

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть этот мир на путь истинный. Обещаю вам это от всего сердца.

— Я тоже, — промолвил Олджеббин.

— И я, — произнес Гонивол, с трудом ворочая языком. — Вы сами знаете это, Престимион. Я исполню свой долг. Несмотря на опасность для моего собственного положения. Несмотря… опасность… Несмо… пас… — Он откинулся на спинку кресла, его глаза закрылись, и спустя несколько секунд послышалось негромкое похрапывание.

— Пожалуй, на сегодня достаточно, — полушепотом бросил Престимион Свору и Септаху Мелайну. Он поднялся на ноги.

— Господа, — бодро заявил он, — думаю, что настало время завершить дегустацию бренди. Господа…

Гонивол уже крепко спал. Олджеббин, казалось, тоже засыпал, а Сирифорн, хотя и заставлял себя усилием воли держать глаза открытыми, с трудом смог найти дверь. По знаку Престимиона Гиялорис поднял Великого адмирала на ноги и, обняв за талию, скорее понес, чем повел в предназначенные ему комнаты. Септах Мелайн взял под руку пошатывавшегося Олджеббина, а Тарадата Престимион отправил вслед за принцем Сирифорном: тот в своем нынешнем состоянии вполне мог заблудиться в замке.

После того как все разошлись, Престимион и Свор остались вдвоем и налили себе еще по глотку бренди.

— Ну, и что вы об этом думаете, мой коварный друг? — беззаботным тоном спросил Престимион. — Со мной они или нет?

— О, с вами, конечно, с вами, всей душой!

— Вы так считаете? На самом деле? Свор улыбнулся и взмахнул рукой.

— О да, Престимион, безусловно, они с вами, эти трое великих и прославленных дворян. Они сами об этом сказали, следовательно, это должно быть правдой. Вы сами слышали их слова. То есть они с вами, пока сидят здесь, в вашем доме, и пьют ваше бренди. Но, подозреваю, когда они вернутся в Замок, их мнение может перемениться.

— Я тоже так думаю. Но как, по вашему мнению, они предадут меня?

— Полагаю, что нет. Они будут выжидать и следить за вашими действиями, чтобы оставить себе простор для маневра. Они присоединятся к вам, если вы выступите против Корсибара и получите шанс на успех. Вернее, если будет ясно, что победа уже у вас в руках. Ну а если вы упустите свой шанс, то они будут утверждать под любой присягой, что никогда ни единым словом не высказывали вам своего одобрения. По крайней мере, так мне кажется.

— И мне тоже, — сказал Престимион.

Ранний рассвет обещал ясный безоблачный день и сдержал свое обещание, но гости Престимиона показались из своих апартаментов нескоро. Они позавтракали вместе в час, куда больше подходивший для обеда, а во второй половине дня под теплым изумрудным солнечным светом дружно и успешно охотились в Малдемарском заповеднике, добыв множество билантунов, сигимойнов и других мелких зверушек. Слуги Престимиона унесли добычу, чтобы приготовить ее к обеду. Этим вечером разговор не касался темы, обсуждавшейся накануне; говорили только о легких и приятных вещах, как это приличествует богатым и знатным господам, наслаждающимся кратким отдыхом на природе.

На следующий день гости отбыли обратно в Замок. Всего лишь час спустя после их отъезда в замок Малдемар примчался гонец с известием о приближении прокуратора Ни-мойи, а почти по пятам за ним явился и сам прокуратор в сопровождении свиты, насчитывавшей человек пятьдесят, а то и больше.

Престимиона такое нахальство только позабавило.

— По крайней мере, не пятьсот, — философски заметил он, встречая у ворот Дантирию Самбайла, окруженного шумной ордой. — Но, думаю, у нас найдется место для всех. Вы совершаете великое паломничество, кузен?

— Это было бы слишком поспешно с моей стороны, кузен. Никто пока что не предлагал мне корону.

Прокуратор был богато разодет: чрезвычайно дорогая безрукавка из черной кожи, расшитая почти до самого подбородка сверкающей граненой золотой чешуей, из-под которой виднелся еще золотой с серебряной каймой пластрон7 с выгравированными на нем незнакомыми Престимиону размашистыми криволинейными письменами.

— Но я не стану бессовестно проедать ваши припасы, — сообщил гость, когда они бок о бок с хозяином направились к замку. — Это будет лишь краткий визит. Я предполагаю выехать завтра утром.

— Так скоро? — удивился Престимион. — Но почему? Вы можете оставаться у меня сколько хотите, хоть до будущего года.

— Как раз до завтра я и хочу пробыть у вас. Мне предстоит продолжительная поездка — кстати, именно поэтому я явился к вам с непростительно большой свитой. Я возвращаюсь домой, в Ни-мойю.

— Не дождавшись церемонии коронации?

— Корональ любезно позволил мне уклониться от присутствия на ней, учитывая длительность предстоящего мне путешествия. Ведь я уже три года не был дома. Лорд Корсибар считает, что я сделал ему хорошее предложение: показаться в Зимроэле как раз в это время и рассказать о том, что здесь случилось. Вы же понимаете, что Корсибара не так уж хорошо знают на других континентах, и я должен сообщить моим людям о его достоинствах.

— Что вы и сделаете в высшей степени лояльно, вложив всю душу и сердце, — сказал Престимион. — Ну что ж, пойдемте. Я предлагаю вам попробовать вино последнего урожая, а также еще два-три вина постарше. Позапрошлым вечером у нас был здесь грандиозный банкет; участвовали Олджеббин, Гонивол, Сирифорн и я. Жаль, что вы не смогли принять в нем участие.

— Я так и подумал, что тот человек, который встретился мне недалеко отсюда, был Гонивол.

— Мы провели очень интересный вечер.

— Интересный? С этими тремя? — Дантирия Самбайл закатился презрительным смехом. — Но, полагаю, в вашем положении для вас хороши все друзья, которые решатся побывать у вас. — Он подозвал одного из слуг и что-то прошептал ему на ухо.

Тот опрометью бросился прочь и мгновение спустя вернулся вместе одним из членов свиты прокуратора, худощавым, смуглым, горбоносым, одетым в обтягивающую одежду человеком. Престимион был уверен, что уже когда-то видел его.

— Так где ваше вино, Престимион? — спросил Дантирия Самбайл.

— Самое лучшее — в подвале.

— Тогда — в подвал. Пойдем с нами, Мандралиска.

Мандралиска. Теперь Престимион его вспомнил. Дегустатор ядов, быстроглазый, одетый в зеленое боец на дубинках, благодаря которому Престимион выиграл пять крон у Септаха Мелайна. У него было злое лицо, мрачный и холодный взгляд, тонкие плотно сжатые губы и угловатые скулы. Дегустатор оценивающе смотрел на Престимиона, как будто прикидывал, насколько вероятно, что принц приготовил к приезду его хозяина смертоносный напиток.

Престимион почувствовал, как по его телу пробежала горячая волна ярости. И, несмотря на все усилия сдержаться, его голос прозвучал резко, как удар хлыста.

— Прокуратор, у нас нет необходимости в услугах этого человека.

— Он ходит со мной повсюду. Это мой…

— Да, дегустатор ядов. Мне уже говорили о нем. Вы настолько не доверяете мне, кузен?

Бледные щеки Дантирии Самбайла покрылись темно-красными пятнами. — Это мой старинный обычай: всегда давать ему пробовать все, что я намереваюсь съесть.

— А мой старинный обычай — возразил Престимион, — открывать двери только перед теми, кого я хочу видеть. А таких людей я довольно редко травлю ядами.

Его взгляд, излучавший гнев, оскорбленную гордость и обжигающее презрение, встретился с глазами Дантирии Самбайла и долго не отрывался от них.

Ни тот, ни другой не говорили ни слова. Но затем прокуратор, видимо, сделавший в уме какие-то расчеты, отвел глаза, улыбнулся и сказал мягким примирительным тоном:

— Ну что ж, Престимион. Я, конечно, не стану обижать моего дорогого родственника. Ради вас я позволю себе нарушить мой старинный обычай.

Он резко, как будто хотел ударить, махнул левой рукой, и дегустатор яда, бросив холодный вопросительный взгляд на своего хозяина и чрезвычайно недоброжелательно поглядев на Престимиона, скрылся. Двигался он, казалось, крадучись, но при этом очень быстро.

— Ну, а теперь, — провозгласил Престимион, как будто ничего не случилось, — в подвал! Я налью вам пару бокалов лучшего, что у меня есть.

Они вместе спустились по лестнице в темные катакомбы.

— Там, наверху, вы упомянули о положении, в котором я нахожусь, — сказал Престимион, открывая бутылку и наливая вино. — Он уже почти полностью успокоился и теперь держался совершенно непринужденно. — И каково же мое положение, на ваш взгляд?

— Я бы сказал, что оно до неприличия неудобное. Корону утащили у вас из-под самого носа, выставив дураком перед пятнадцатью миллиардами жителей планеты. — Дантирия Самбайл сделал добрый глоток и облизал губы. — Ну, по крайней мере, вас всегда прокормят виноградники! Вам не составит труда налить мне еще?

— Ну что, теперь, после первого бокала, вы доверяете мне больше? А что, если это яд замедленного действия?

— Тогда и вы, и я отойдем в мир иной в один и тот же час, — отозвался Дантирия Самбайл, — поскольку я видел, что вы пили то же самое, что наливали мне. Но я никогда не сомневался в вас, кузен.

— Тогда зачем был нужен Мандралиска?

— Я же сказал вам. Это моя привычка, мой старинный обычай. Простите меня, кузен, — с почти искренним раскаянием сказал Дантирия Самбайл, глядя на хозяина кроткими, как у блава, подернутыми влажной пленкой глазами. — Если это яд, то самый изумительный на вкус из всех, которые когда-либо видел мир. Умоляю вас, налейте мне еще глоток, ибо если он не убьет меня, то доставит мне несравненное наслаждение. — Прокуратор снова рассмеялся, подняв грубое, словно неумело вырезанное из твердого дерева лицо к склонившемуся над ним Престимиону. Когда его бокал вновь наполнился до краев, он, усмехаясь широкой варварской улыбкой, поинтересовался: — А где те трое ваших товарищей: похожий на паука франт, непобедимый фехтовальщик, большая обезьяна борец и этот трусливый маленький толагайский герцог? Я думал, что вы неразлучны с ним.

— Они ушли на охоту. Вы же знаете, что нас не предупредили заранее о вашем прибытии. Но они вскоре присоединятся к нам. Ну а мы тем временем можем поговорить по-родственному, без любопытных ушей ваших лакеев. — Престимион поднял бокал и несколько секунд рассматривал вино на просвет. — Вы сказали, меня выставили дураком. Но так ли это? Неужели я действительно кажусь всему миру таким глупцом? Вы же знаете, что меня ни разу не называли официально наследником престола. Корсибар действительно украл корону, это факт, но можно ли утверждать, что он украл ее у меня?

— Если вам так приятнее, кузен, будем говорить, что он украл ее из воздуха, — сказал Дантирия Самбайл. Он поднялся и сам налил себе еще вина. Стоя рядом с Престимионом, он выглядел угрожающе. Это впечатление создавалось не столько благодаря большому росту гостя, сколько из-за массивности его туловища, твердо покоившегося на широко расставленных ногах. Он уже раскраснелся от выпитого, отчего его бесчисленные ярко-оранжевые веснушки не так сильно бросались в глаза, зато удивительные аметистовые глаза выделялись на этом фоне еще сильнее. Но цепкий взгляд этих глаз сказал Престимиону, что прокуратор все еще практически трезв, хотя и старается казаться опьяневшим. А гость веселым, почти дружеским тоном вновь обратился к нему: — Ну, и каковы ваши планы, Престимион? Вы, наверно, постараетесь скинуть Корсибара с его насеста, не так ли?

— А я-то сам надеялся услышать от вас совет на этот счет, — спокойно ответил Престимион.

— Значит, у вас есть какие-то планы?

— Не планы. Намерения. Даже не намерения, а возможные намерения.

— Которые потребуют возможной армии и мощных возможных союзников.

Выпейте со мной, кузен, не сбивайтесь с ритма и не вынуждайте меня опустошить ваши погреба в одиночку! Откройте мне, что у вас на сердце и под сердцем, дорогой Престимион!

— Вы думаете, этот будет мудро с моей стороны?

— Я вверяю вам свою единственную жизнь, когда пью ваше вино. Говорите, ничего не опасаясь, кузен.

— В таком случае, я покажусь вам очень тупым и прямолинейным.

— Ну и что! Не стесняйтесь, валяйте.

Ни для кого не являлось секретом, что Дантирия Самбайл был негодяем из негодяев. Но Престимион давно знал: хороший способ разоружить злодея — возможно, наилучший — состоит в том, чтобы раскрыть перед ним свою душу. Поэтому он решил быть полностью откровенным с прокуратором.

— Пункт первый, — сказал Престимион, — короналем должен был стать я. Никто, обойди хоть всю планету, не будет этого отрицать. Я лучший, специально подготовленный кандидат. Корсибару далеко до меня.

— А пункт второй?

— Переходим к нему. Короновав сам себя на глазах у всех, Корсибар совершил бесчестное, черное, богохульное деяние. Такие поступки неизбежно влекут за собой высшее возмездие. Возможно, если нам повезет, он сам быстро уничтожит себя вследствие своей собственную глупости и высокомерия: это очень плохое сочетание. Но может получиться и так, что он протянет достаточно долго, для того чтобы навлечь гнев Божества на всех нас, если мы безропотно смиримся с его властью.

— Гнев Божества… — повторил Дантирия Самбайл и весело подмигнул. — Так вы говорите о гневе Божества? Ах, кузен, а я-то всегда считал вас рациональным человеком, скептиком!

— Каждый знает, что не вижу проку в волшебниках и тому подобной чепухе. В этом смысле я скептик, но это не значит, что я безбожник, Дантирия Самбайл. Я верю, что во вселенной имеются силы, которые наказывают зло. Мир пострадает, если Корсибар не встретит сопротивления. Даже отбрасывая мои собственные, личные амбиции, я считаю, что ради общего блага его обязательно следует остановить.

— Ах, — без выражения проговорил прокуратор, вздернув густые рыжие брови. И немного погодя повторил: — Ах. А что же гласит третий пункт?

— Первых двух достаточно с лихвой. Вот не прошло и двух минут, как вы все обо мне узнали. — Престимион налил себе вина и тут же наполнил придвинутый бокал Дантирии Самбайла. — Мои планы. Мои намерения. Даже мой символ веры. И как вы теперь поступите? Помчитесь к Корсибару, чтобы предупредить его?

— Вряд ли, — ответил прокуратор. — Я же не такая поганая скотина, чтобы выдавать тайные мысли своего родственника, которыми тот поделился со мною. Но вы поставили перед собой рискованную и трудную задачу.

— Но насколько она трудна, по вашему мнению? — спросил Престимион, покачивая в руке бокал и с глубоким интересом рассматривая налитое в нем вино. — Дайте мне самую реалистичную оценку. Не скрывайте от меня ничего.

— Я всегда был реалистом, кузен. Возможно, в чем-то неприятным для многих человеком, но реалистом. — Прокуратор поднял руку и принялся загибать толстые пальцы. — Такой пункт, как вы это назвали бы: Корсибар владеет Замком, который почти неприступен и является объектом поклонения для народа по всей земле. Пункт следующий: контроль над Замком означает контроль над гвардией Замка. Еще один пункт: армия тоже с ним, поскольку армия — это громадное безголовое животное, лояльное к любому человеку, который наденет на голову корону, а сейчас ее носит Корсибар. И еще: Корсибар очаровательный парень, и народ в массе своей, похоже, восхищается им. И, кажется, последний пункт: он получил хорошее образование, всю жизнь изучал на практике обычаи, протоколы и бытовые установления Замка. В общем и в целом он, вероятно, станет вполне приличным короналем.

— В последнем пункте я с вами не согласен.

— Я и не сомневался в этом. Но я куда меньше, чем вы, верю в милосердие и мудрость Божества. Я считаю, что Корсибар может худо-бедно справиться с задачей. Рядом с ним такие люди, как Олджеббин и Сирифорн, которые всегда смогут указать ему надлежащий путь, ну и лукавый маленький Фаркванор тоже проницательная бестия, нравится он вам или нет. Этот двухголовый маг Корсибара, су-сухирис, тоже очень умный и по-настоящему опасный стратег. И, конечно, нельзя забывать о сестре.

— О Тизмет? — переспросил Престимион, раскрыв от удивления глаза. — А она-то тут при чем?

— А вы не знаете? Она и является реальной движущей силой в этом семействе, — сообщил Дантирия Самбайл, приоткрыв в усмешке квадратные короткие зубы. — Кто, по вашему мнению, мог настолько заморочить голову бедному недоумку Корсибару, чтобы тот решился захватить корону? Его сестра! Очаровательная леди Тизмет собственной персоной! Нашептывая ему в ухо все время, пока мы находились в Лабиринте, пиная, подталкивая, подкалывая и пощипывая его. Она рассказывала ему изумительные сказки о его выдающихся достоинствах и высоком предназначении, толкала его все дальше и дальше до тех пор, пока ему ничего не осталось, кроме как сделать шаг в единственном оставленном ему направлении. Ах, если бы эта сестрица стала поваром, она готовила бы только очень острые блюда!

— И вы знаете это наверняка?

Прокуратор поднял перед собой руки ладонями вперед, что, видимо, означало полную искренность.

— Я знаю это из самого достоверного источника — из собственных наблюдений. Я не раз подслушивал их заговорщицкие беседы во время Игр. Он беспомощен перед нею, как жалкий травоядный блав. Она гонит его, словно пастух с кнутом, а он идет туда, куда она прикажет.

— То, что он, по большому счету, слаб — мне давно известно. Но я никогда не предполагал, что она обладает настолько сильной волей и решимостью.

— Вы никогда не знали ее, кузен. Она любит Корсибара превыше всего на свете. Ведь они близнецы и лежали, сплетясь, в материнском чреве. Я нисколько не удивлюсь, если выяснится, что они вступили друг с другом в кровосмесительную связь. Но в уравнение следует также добавить еще и ее ненависть к вам.

Престимиона это неожиданно уязвило. То, что Тизмет была предана своему брату и считала своим долгом защищать его, не вызвало у него ни малейшего удивления. Но любовь и преданность к одному вовсе не обязательно должны были подразумевать ненависть к другому.

— Ненависть ко мне?..

— Вам не случалось когда-нибудь пренебречь ею, Престимион?

— Я знаком с нею в течение многих лет. Но никогда не был близок к ней.

Я, конечно, восхищаюсь ее красотой и изяществом, как и все окружающие. Возможно, даже сильнее многих. Но тем не менее между нами никогда не было даже никакого намека на более тесные отношения.

— А может быть, проблема заключается именно в этом. Возможно, она когда-то сказала вам нечто такое, что вы не пожелали услышать. Вы же знаете, что женщина может затаить ужасную злобу против мужчины, который, как ей справедливо или ошибочно показалось, пренебрег ею. Но так или иначе — сложилось именно такое положение, какое есть. И перед вами стоят именно те препятствия, которые я перечислил. Весь мир на стороне Корсибара. У вас нет никаких преимуществ, кроме вашего собственного убеждения в том, что вы являетесь истинным и законным короналем, а также ваших выдающихся знаний и убежденности и, как я полагаю, веры в то, что Божество хочет видеть на троне вас. Хотя, должен заметить, в этом случае Божество нашло очень странный способ, для того чтобы возвести вас на него. Правда, я полагаю, Престимион, что если бы Божество выбирало для осуществления своих намерений более прямые пути, то мир был гораздо скучнее, но зато мне было бы куда легче верить в существование великих сверхъестественных сил, управляющих нашими судьбами. Вы согласны?

— Так вы считаете, что мне не удастся завладеть троном?

— Я сказал только, что это будет очень нелегко. Но действуйте, попытайтесь, возьмитесь за дело. Если вы начнете, то я буду с вами.

— Вы? Но ведь вы же направляетесь в Зимроэль, причем именно для того, чтобы еще больше укрепить положение Корсибара!

— Да, он попросил меня об этом. Ну, а что я буду делать на самом деле — это еще вопрос.

— Позвольте мне разобраться. Вы хотите сказать, что фактически предлагаете мне свою поддержку? — недоверчиво спросил Престимион.

— Между нами узы крови, мой мальчик. А также любовь.

— Любовь?

Дантирия Самбайл наклонился к Престимиону и улыбнулся самой теплой улыбкой, на какую был способен.

— Вы должны бы знать, кузен, что я люблю вас! Я вижу мою любимую мать, когда смотрю на вашу: они могли бы быть сестрами. Ведь мы происходим от одной плоти, вы и я. — Его странные глаза, глядевшие на Престимиона, светились ярким аметистово-фиолетовым огнем. В них виделась пугающая зловещая сила, но вместе с нею и таинственная нежность. — Вы воплощение того, чем мне хотелось бы стать, если бы я мог перестать быть самим собою. И какой же радостью было бы для меня видеть наверху, в Замке, вас, а не этого дурня Корсибара! И я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы оказались там.

— Какое вы ужасное чудовище, Дантирия Самбайл!

— Конечно, этого у меня не отнимешь. Но я ваше чудовище, дражайший Престимион. — Он снова без предложения наполнил свой бокал. — Отправляйтесь со мной в Зимроэль. Ни-мойя станет базой, с которой вы начнете войну против Корсибара. Вместе мы наберем миллионную армию, построим тысячу кораблей, стоя плечом к плечу, переправимся через море и придем в Замок вместе, как братья, которыми мы и на самом деле являемся, а не как отдаленные и порой неприязненно относящиеся друг к другу родственники, которыми нас считает мир. А, Престимион? Разве не замечательная картина?

— И впрямь замечательная, — усмехнулся Престимион. Но голос его был холоден. — Вы хотите втравить меня в войну с Корсибаром, чтобы мы уничтожили друг друга, а это расчистит вам прямую дорогу к трону. Или я не прав?

— Если бы я когда-либо стремился к трону, то просто попросил бы лорда Конфалюма уступить его мне, когда ему надоест на нем сидеть. Я сделал бы это намного раньше, чем вы выросли настолько, чтобы обхватить ладонью женскую грудь. — Лицо прокуратора стало уже совершенно пурпурным, но голос был тверд; могло показаться, что он совершенно спокоен и просто болтает о пустяках для развлечения. — Кто мог бы перебежать мне дорожку? Этот глупец Олджеббин? Да Конфалюм скорее передал бы корону первому попавшемуся скандару, чем ему. Но нет, нет, меня не привлекает Замковая гора. Корональ может владеть Горой, а я владею Зимроэлем, и мы оба довольны.

— Особенно если вы сможете говорить, что корональ обязан вам своей короной, не так ли?

— Ах, вы снова и снова подозреваете меня, дорогой Престимион. Вы тратите впустую слишком много драгоценных сил, атакуя мои мотивы, которые порою бывают совершенно искренними. Возможно, ваше собственное прекрасное вино затуманило вам разум. Давайте начнем с начала. Вы хотите быть королем, а я предлагаю вам свою помощь как ваш любящий родственник, готовый поддержать вас во всем, а также и из глубокого убеждения, что трон по закону принадлежит вам. Силы, имеющиеся в моем распоряжении, отнюдь не стоит считать незначительными. Так скажите мне здесь и сейчас: вы принимаете мое предложение или отказываетесь от него?

— Ну, а как вы сами думаете? Конечно, принимаю.

— Какой разумный мальчик. Теперь далее: вы поедете со мной в Зимроэль, чтобы создать там свою военную базу?

— Нет, не поеду. Боюсь, что если я покину Алханроэль, то вернуться сюда мне будет не так уж легко. К тому же это мой дом; мне здесь спокойнее. Я останусь здесь, по крайней мере в ближайшее время.

— А что будет дальше — покажет время, — скаламбурил Дантирия Самбайл.

Он широко улыбнулся и громко хлопнул огромной ладонью по столу. — Ну вот! Готово! Ну и трудная же это работа: предлагать вам помощь. Теперь вы, по крайней мере, покормите меня?

— Ну конечно же. Пойдемте.

Когда они вышли из подвала, прокуратор остановился.

— И еще одно. Корональ лорд Корсибар намеревается вскоре пригласить вас в Замок для участия в церемонии его коронации.

— Не может быть!

— Мне сказал об этом сам Фаркванор. Приглашение передаст Ирам Норморкский. Возможно, он уже выехал в Малдемар. Что вы скажете ему, кузен, когда он обрадует вас?

— Скажу, что поеду, — Престимион в шутливом изумлении закатил глаза, — А как бы вы поступили на моем месте, кузен?

— Естественно, поехал бы. Все остальное было бы трусостью. Если, конечно, вы не намереваетесь уже сейчас вынести на всеобщее обозрение ваш разлад с лордом Корсибаром.

— Сейчас это было бы преждевременно.

— То есть у вас не остается никакого иного выбора, кроме как отправиться в Замок.

— Именно так.

— Меня радует, что наши мысли совпадают. А теперь, Престимион, где ваша еда? И, если это возможно, побольше.

— Обещаю вам, кузен, что вы не останетесь голодным. Надеюсь, что знаю ваши аппетиты.

Тем вечером они с Дантирией Самбайлом прекрасно провели время в замке Малдемар, хотя Престимион за эти несколько дней съел и выпил со своими гостями больше чем достаточно.

Но он держался, как и подобает гостеприимному хозяину, и видел на следующее утро, что прокуратор и его свита покинули поместье в прекрасном настроении. Проводив их, он вернулся в свой кабинет, чтобы вместе с тремя друзьями подвести итоги состоявшихся встреч. Они говорили несколько часов и вполне могли бы засидеться на всю ночь, позабыв даже об обеде, но их прервали. В дверь постучал слуга.

— Прибыл граф Ирам Норморкский, — сказал он. — Он принес принцу послание от лорда короналя.