Волшебная книга Эндимиона

Майнц, весна, 1453

Тишина разбудила меня. Что-то случилось, я это чувствовал. Я открыл глаза и, всматриваясь в темноту, пытался уловить хотя бы один звук, какое-то движение. Но ничего не было. Темень давила, она окутывала меня, как толстое бархатное покрывало.

Уже нескольких месяцев Петер был моим соседом по койке и часто мешал мне спать, ворочаясь и бормоча что-то во сне — наверное, его мучили сновидения, о которых он ничего не рассказывал. Или блохи — на что он постоянно жаловался. Однако я был доволен тем, что делю с ним постель: в холодные и долгие зимние ночи, когда снежный покров окутывал крышу, а внутри дома гуляли ледяные сквозняки, тепло его тела не давало замерзнуть.

Весна наконец наступила. Пахари и виноторговцы ожили после зимней спячки, вскрылись замерзшие озера и реки, и суда поплыли в обе стороны по широкому Рейну.

Уже с начала нового года мой хозяин, мастер Гутенберг, начал подгонять нас, чтобы мы, его помощники, успели закончить печатание Библии к предстоящей ярмарке во Франкфурте. Для этого он купил на деньги, полученные от Фуста, еще пять печатных прессов, а также нанял новых наборщиков и других рабочих, для которых снял еще одно помещение.

Однако, смею думать, мы с Петером оставались его главными помощниками, его «правыми руками». Петер быстро освоил печатное дело, и у него это здорово получалось, а я был по-прежнему довольно ловок в наборе — глаза и пальцы не подводили меня.

Итак, все было на ходу — Библия печаталась в огромном, небывалом количестве экземпляров, под руками у нас постоянно находились тысячи листов бумаги и столько же, если не больше, металлических букв-литер. Но при всем этом мой мастер считал, что понадобится не менее двух лет, чтобы выполнить целиком то, что он задумал.

Впрочем, сказал он, прежде всего мы должны напечатать сто пятьдесят томов Библии на хорошей, и тридцать из них даже на очень хорошей бумаге — по специальной подписке — для некоторых священнослужителей и лиц высокого ранга. Пускай они убедятся, добавлял он с усмешкой, что наши экземпляры могут вполне идти в сравнение с теми единичными, что выполнены самыми опытными переписчиками. И пускай умолкнут голоса наших недоброжелателей, твердящие, что мы находимся в сговоре с самим Дьяволом, потому что как же иначе можем мы так быстро и с такой точностью воспроизводить священный текст.

Фуста я стал чаще видеть в доме моего хозяина и с удивлением замечал, что его не очень интересует издание Библии, хотя, конечно, о денежном наваре с нее он не забывал. Однако он уже поговаривал о каких-то других изданиях, и я бы не удивился, узнав, что он задумал напечатать какие-нибудь таинственные рукописи, за чтением которых я не один раз его заставал.

Может, это странно, но, по большей части, он приходил к нам в дом и задерживался дольше в те дни, когда луна бывала на ущербе и ни один ее луч не освещал темное небо.

Вот и сегодня в наше окно она хотя и светит, но от нее остался чуть видимый осколок, который вот-вот тоже исчезнет во тьме. Однако этого света мне было достаточно, чтобы увидеть: Петера в нашей комнате нет.

Сначала я подумал, что он отправился, как уже бывало, на свидание с Кристиной, темноволосой дочерью Фуста. Он, как видно, очень увлекся этой скромной, доброжелательной — такой она мне показалась — девушкой.

Но сегодня он не пошел к ней — это я понял чуть позднее, а сначала, прислушавшись, услыхал приглушенные голоса. Снизу, из мастерской. Голоса и еще звуки, как будто по полу тащат что-то очень тяжелое.

Стряхнув остатки сна, я вылез из постели и, дрожа от холода, направился к лестнице. Свеча на железной подставке больше чадила, чем освещала мне путь, и я спускался вниз почти в полной темноте, стараясь не шуметь. Я чувствовал, там происходит что-то, не предназначенное для посторонних глаз, и, значит, мне не следует выдавать свое присутствие.

Остановившись в самом конце лестницы, я заглянул в мастерскую, освещенную красноватым пламенем затухающего очага. Причудливые тени плясали там по стенам, ложились на бока печатной машины.

Я сделал еще один осторожный шаг и увидел Фуста.

Он стоял, наклонившись над своим огромным сундуком, который они подтащили ближе к огню. Бормоча какие-то заклинания, так мне показалось, он ощупывал руками его края. Потом быстрым движением опустил пальцы в металлическую кружку — ее держал перед ним Петер. Я чуть не вскрикнул от неожиданности, от испуга: в кружке была темная пахучая жидкость, похожая на кровь. Или на чернила.

Влажными от этой жидкости руками Фуст коснулся змеиных голов на замках сундука, и темные капли показались у змей на клыках… Крышка открылась.

Опять я едва удержался от восклицания: значит, клыки вовсе не ядовитые, как уверял Фуст! А я-то поверил!

Мне захотелось получше увидеть все, что будет происходить, и я осмелился неслышно переступить порог мастерской и спрятался под днищем огромной машины, между ее толстенными ногами-подставками.

Что же дальше?

Я видел, Петера это интересует не меньше, чем меня.

Наклонившись над открытым сундуком, Фуст вытащил оттуда серебристую шкуру какого-то зверя. Когда на нее упал свет от очага, она немедленно сделалась багряной, как закатное небо. Как ратное поле, окрашенное кровью.

Пораженный Петер протянул руку, чтобы дотронуться до шкуры, но Фуст не дал ему это сделать.

— Не трогай! — прошипел он.

Разложив шкуру на полу и разгладив ее, он опять погрузил руки в темное нутро сундука.

Когда он вынул их оттуда, в них был очень длинный волнистый лист пергамента. Мне приходилось видеть различную бумагу. Разного сорта. Но только не такую! Эта была словно все время в движении. Да, да! Жила какой-то своей жизнью. Белая как снег, она не отражала отсветов пламени, но как будто поглощала его. Невиданно! Лучшая бумага моего хозяина была ничто в сравнении с этой!

У меня прямо зачесались руки! Захотелось потрогать ее, провести по ней пальцем. Вместо этого я вцепился в ножки печатной машины, под которой прятался.

В сундуке были еще листы бумаги. Пачки бумаги. Свитки бумаги. Тоже прекрасной. Изумительной! Но только не такой, как тот лист, который Фуст вытащил первым. И… я не верил своим глазам: когда он снова взял его в руки, этот лист начал делаться все тоньше — хотя, казалось, тоньше некуда; от него отделялись новые листы, почти прозрачные, однако крепкие и такие же серебристо-белые. Это было настоящее чудо!

— Смотри, — сказал Фуст Петеру, — она кажется такой нежной, хрупкой, однако на самом деле крепка, словно камень и нетленна. Вечна… Смотри! — повторил он и поднес край бумажного листа к огню очага.

Я замер. Послышалось легкое шипение, но бумага не вспыхнула, как я ожидал, не съежилась, не почернела. Казалось даже, она на время притушила огонь — из свирепого ярко-красного он стал зеленоватым, спокойным и мягким. На бумаге же, когда Фуст вытащил ее из огня, не осталось ни малейших следов.

Я протер глаза. Не сплю? Может ли такое быть наяву?

Петер испуганным шепотом спросил у своего хозяина:

— Откуда у вас она?.. Это волшебная бумага?

Фуст ответил не сразу.

— Можешь считать, — сказал он потом, — что это подарок одного благочестивого глупца из города Гарлема.

И я услышал его подробный рассказ об отом…

— Несколько лет тому назад, — начал говорить Фуст, — один пожилой голландец по имени Лоренс Кустер гулял со своей пятилетней внучкой неподалеку от дома, и на опушке леса они вдруг заметили величественное дерево, которого не замечали никогда раньше. Внучка закричала, что видит в его ветвях дракона!..

— Он там был? — выдохнул Петер.

— Терпение! — скривился Фуст. — Всему свое время.

Он продолжал:

— Девочка настаивала на своем: на дереве сидит дракон, и дед, кому надоели ее фантазии, решил избавить внучку от них, вызвав дракона на поединок. Он вытащил нож, воткнул в ствол и крикнул, что если дракон не появится, он, Кустер, спилит дерево на дрова… Кстати, он, этот человек, был дровосеком, а также резчиком по дереву.

— И он появился? — приглушенно воскликнул Петер. — Этот дракон?

Фуст опять оборвал его.

— Не спеши! Скоро узнаешь… Так вот, ничего не произошло. Дракон не ответил на вызов. Но девочка обиделась, заплакала и побежала от деда прочь. Далеко она не убежала, споткнулась и упала возле другого дерева. Дед побежал за ней.

Петер потерял интерес к этой истории и скучным голосом спросил, какое отношение все это имеет к волшебной бумаге?

— Поймешь, торопыга, если не будешь спешить, — недовольно ответил Фуст. — Поспешишь, людей насмешишь, известно тебе?.. А дальше было вот что. Когда девочка упала, она ободрала коленку, пошла кровь. Дед вытер ей ногу своим платком, а чтобы утешить, начал вырезать для нее буквы алфавита из куска того дерева, в которое воткнул нож. Это был бук, из него делают, чтоб ты знал, музыкальные инструменты, паркетные плитки…

Господи, — подумал я, вполне разделяя нетерпение Петера, — что он тянет со своим рассказом?

— …Дед этой девочки, — говорил тем временем Фуст, — был вообще первостатейным резчиком, так что буквы у него получились — загляденье! Девочка перестала плакать, успокоилась, и они пошли домой, а несколько сделанных букв дед завернул в платок, которым обтирал колено внучки. — Фуст взглянул на заскучавшего Петера. — И вот тут начинается самое интересное. Когда они прибыли домой и Лоренс Кустер развернул платок с буквами, он увидел нечто необыкновенное…

— Что? — крикнул Петер, и мне хотелось сделать то же самое, но я ведь не мог: я родился немым.

— Он увидел, — повторил Фуст, — что на платке отпечатались буквы, которые в нем были…

— Как? — не удержался Петер, но Фуст предостерегающе поднял руку.

— …И не только буквы, — продолжал он, — но и целое слово. Да, какая-то невидимая, но всемогущая рука вывела на окровавленном платке имя девочки, внучки Кустера.

— Как это могло быть, герр Фуст?

Тот улыбнулся. От его улыбки у меня по спине побежали мурашки.

— Ты спрашиваешь, как, парень? Раскрой глаза! Ответ прямо перед тобой.

Фуст сплюнул в огонь очага, перед которым лежала шкура, принявшая свой прежний цвет — зеленовато-серебристый, как у тронутой изморозью листвы.

Что он хочет сказать, этот странный и неприятный человек? Что перед нами лежит кожа или чешуя дракона? Было страшно, однако тянуло погрузить в нее пальцы — потрогать, погладить.

— Значит, что? — пробормотал Петер. — Девочка была права? Дракон находился на этом дереве? Но ведь…

Фуст опять не дал ему говорить.

— Слушай! — сказал он. — Когда Кустер вернулся туда, на опушку леса, он увидел, что огромный бук рухнул. Собственно, ствола уже не было. Была огромная масса листвы, и в ней извивалось в предсмертной агонии невиданное существо. Его словно сжигало что-то изнутри. Когда оно испустило последний вздох, земля под ним потрескалась и почернела.

— Ух ты! А так бывает?

— Значит, бывает! — сердито сказал Фуст. — Я заканчиваю рассказ. После гибели дракона Кустер нашел в листве свиток целехонького пергамента, такого мягкого, тонкого и чистого, о каком и мечтать не мог ни один монах-переписчик рукописей. Он забрал пергамент с собой.

— И подарил вам? — не выдержал Петер. — Вместе с сундуком?

Фуст поморщился.

— Ну, честно говоря, не совсем так. Впрочем, дело прошлое. Сначала он спрятал эту шкуру… этот пергаментный свиток у себя в кладовке. Было это как раз в канун Рождества…

— Ой, хозяин! Как вы могли? Вы похитили у него?.. Перед светлым праздником?

— Замолчи, глупец! — крикнул Фуст. — Господи, за какого идиота собирается замуж моя дорогая дочь!.. — Он сбавил тон. — Перестань изображать из себя чересчур честного и благородного, Петер. Это тебе не подходит. Лучше пойми и заруби на носу главное: эта шкура… эта писчая бумага может сделать тебя богачом! Таким, что все будут завидовать.

То, что открывалось в последние минуты передо мною, и влекло, и отталкивало. Было таинственно, захватывающе, но и тягостно, неприятно. Я бы даже ушел, наверное, если мог бы это сделать, не выдав своего присутствия.

На Петера слова о богатстве произвели, судя по всему, должное впечатление. Он опустил голову и задумался, теребя концы рубахи, на которой виднелись заплаты, нашитые, по всей видимости, умелыми руками его будущей супруги.

— Теперь ты о многом знаешь, мой дружок и будущий родственник, — миролюбиво сказал Фуст. — А что касается этого Кустера, поверь мне, он все равно бы не знал, что делать с попавшим к нему в руки чудом.

Петер поднял голову.

— А вы? — робко спросил он. — А вы, хозяин, что намерены с этим делать?

Фуст разгладил свою раздвоенную бородку.

— Я? — произнес он. — О, я собираюсь взять быка за рога! Собираюсь превратить этот свиток замечательного пергамента в замечательную книгу, которая превзойдет все, что печатал, печатает и будет печатать герр Гутенберг!

Мне очень хотелось возразить ему! Да как он смеет так говорить о работе моего хозяина над Священной книгой? Над Библией!

Петер тоже не совсем понял Фуста.

— Про какую книгу вы говорите? — спросил он.

Свой ответ его хозяин начал издалека.

— Я много месяцев изучал эту шкуру, — сказал он. — И понял: она принадлежит самому древнему, самому загадочному роду драконов, которые, как утверждают предания, обитали внутри стен рая и потому в их коже должны быть сокрыты все тайны тех времен. И главная из них — тайна вечной мудрости. Которую так хотели разгадать Адам и Ева. Ева даже больше, чем Адам. Но им это не удалось, как ты знаешь. Зато мы… мы сможем это сделать! Если пергамент раскроет нам свои тайны!

Петер прикусил губу.

— Но… как?

— А вот так! — возбужденно воскликнул Фуст, хлопнув в ладоши, и его перстни звякнули. — Все! Все секреты вселенной будут нашими. Мы узнаем их из одного свитка, из одной книги!

— Но… — запнулся Петер и продолжил: — Но ведь листы пергамента пустые. Там нет ни одной буквы или слова. Как же можно узнать хоть что-то?

Фуст ухмыльнулся и повел головой, оглядывая комнату. Я еще крепче прижался к ножкам печатного пресса. Глаза Фуста беспокойно бегали по всем предметам в поисках какого-то одного, нужного ему. Наконец они остановились.

— Чернила, — сказал он. — Нам нужны чернила. Краска. Но особая…

Он взглянул на свои пальцы, еще хранящие следы от жидкости, с помощью которой он открывал замки на крышке сундука. А Петер посмотрел на металлическую кружку, где эта жидкость была.

— Помнишь, — обратился к нему Фуст, — дракона могла видеть только внучка Кустера?

Петер кивнул.

— И деревянные буквы отпечатались на платке с пятнами ее крови? Из разбитого колена.

Петер снова кивнул.

— Ну, и что это может значить? — вопросил Фуст. — Соображаешь?

Его помощник молчал, и хозяин торжественно произнес:

— Этой бумаге требуется определенная жидкость, чтобы отпечатать буквы, сделать из них слова и придать им смысл.

Петер испуганно спросил:

— Ей нужна кровь? Человеческая кровь?

Фуст не ответил. Он заговорил о другом.

— Девчонке было всего пять лет. Она еще ничего не соображала, и вдруг, подумай только, ей выпала возможность увидеть своими глазами дракона и была дана сила — чтобы вытянуть из этого существа слова со смыслом! Не меня наделили этими способностями, а ее! Ребенка!

Он возмущенно щелкнул пальцами.

— Но я не остался в долгу, не думай! — снова заговорил он. — Кустер, конечно, мастер на все руки, и он решил соорудить для того дара, который получила его внучка в наследство от дракона, такое хранилище, чтобы никто туда не смог проникнуть… Он сделал этот сундук.

— А что же она получила от дракона? — не понял Петер.

— Ты еще не сообразил, парень? Рукопись! Книгу, написанную на этом пергаменте, прочитать которую можно, только если знаешь, как сделать, чтобы буквы и слова появились на ее пустых листах! И тогда нам станут известны все тайны мироздания — те, которые так жаждали познать первые люди на Земле, Адам и Ева. Только они для этого вкусили, по совету хитрого змия, запретный плод с древа добра и зла и были наказаны Богом, а мы никаких плодов срывать не будем. Понял?

Судя по его виду, Петер мало что понял. А я еще меньше. Нам обоим было неуютно и попросту страшно. Мне даже пришло в голову, что герр Фуст похож на того самого лукавого змия из Библии, но я отбросил эту мысль.

— Сундук вы сумели открыть, хозяин, — почтительно произнес Петер. — Но как отыскать слова, которые когда-то были на этом пергаменте?

— Кровь! — выкрикнул Фуст. — Нужна кровь! Чистая, как у ребенка.

У меня мурашки побежали по спине.

— Чтобы открыть замки на сундуке, — продолжал Фуст, — тоже нужна была кровь. Тоже очищенная. Ты видел это. Я обходился своей кровью из пальца, очищая ее жидкостью, которую сам составил. — Он указал на кружку. — Но для того чтобы вытянуть слова из пергамента, нужно что-то другое. Совсем иные очистители, иная чистота. Кристальная, безгрешная. Как у детей…

Опять я чуть не сорвался с места, чтобы не слышать больше такое: я уже понял, к чему он клонит. Что имеет в виду. Он и не думал это скрывать, потому что произнес:

— Эта рукопись требует для пищи детей… Их кровь…

Я так задрожал, что стукнулся головой о станину печатной машины, и звук от удара показался мне громом в душной полутьме комнаты. Фуст дернулся, внимательно оглядел помещение, и я был уже готов к тому, что он сейчас встанет, осмотрит все кругом, обнаружит меня, вытащит за ноги из-под пресса и превратит в пищу для этой кровожадной книги.

Он действительно встал, но только для того, чтобы потянуться и пересесть ближе к огню. Ему стало холодно.

Пересесть он не успел, потому что внезапно свалился на пол и его начало трясти, словно в лихорадке. Лицо у него сделалось серым, как зола.

— Хозяин, что с вами? — закричал Петер.

— Отведи меня домой, — с трудом проговорил он сквозь стиснутые зубы. — Кристина знает, как помочь. Но сначала захлопни крышку сундука… Положи туда пергамент!

Петер выполнил все его распоряжения, после чего кое-как поднял на ноги и осторожно повел вниз по лестнице к выходу.

Перед этим он выплеснул в очаг остатки жидкости из железной кружки, пламя задрожало и потухло. Комната погрузилась во мрак.

Я остался там, где был, почти в полной темноте. Когда убедился, что они вышли из дома, я приблизился к сундуку.

Для того, что я задумал, было слишком темно, однако откладывать дело я не хотел. Тем более что огонь в очаге все-таки взял свое и чуть-чуть разгорелся: в темной массе угля и золы появилась тонкая светлая полоска.

Я и без света мог найти нужный инструмент, и он оказался у меня в руке: похожий на стамеску, но сделанный из плотной кожи. От возбуждения у меня слегка дрожали руки — так не терпелось попытаться самому открыть сундук и как следует рассмотреть, что там. Пальцами я скользил по краям крышки, ощущая под ними вырезанные из дерева фигуры, пока не наткнулся на более выпуклые металлические формы — это были змеиные головы. Мои пальцы задрожали сильней, но я сдержал дрожь.

Набрав побольше воздуха (а с ним и немного смелости), я нащупал змеиные клыки, прикоснулся к их острым, как игла, кончикам, надавил и почувствовал, как они впились мне в пальцы.

Я ожидал всего: что они отравят меня смертельным ядом и я тотчас же упаду бездыханный; или погружусь в глубокий сон, а то и просто у меня отнимутся руки и ноги.

Однако ничего не случилось. После того, как прошла боль от укола, я ощутил какое-то странное спокойствие, хотя чувствовал — или мне казалось? — как змеиные клыки продолжают высасывать из меня кровь.

Окажется ли она достаточно чистой (и безгрешной, как сказал герр Фуст) для того, чтобы крышка сундука открылась?

Прошло совсем немного времени, и я ощутил под пальцами легкое движение змеиных голов — крышку можно было поднять.

Одновременно с треском вспыхнул яркий огонь в очаге, и я увидел, что клыки, которых я так страшился, торчат вовсе не из змеиного зева, а принадлежат фигуре дракона, изображенного на крышке, и это совсем не клыки, а когти на его лапе. Выходит, крови моей напилась не змея, а дракон.

Не знаю почему, но это придало мне смелости: я нагнулся над сундуком. На самом верху лежал папирус из драконьей шкуры (если верить рассказу Фуста), на ощупь она была, как тронутые изморозью листья, и так же шуршала. А еще была похожа на тонкую-претонкую кольчугу. Но ведь на самом-то деле это чешуя дракона! Его кожа!

Может ли такое быть? Сердце у меня громко билось о ребра.

Под шкурой в сундуке находились листы пергамента — чудесной бумаги, в которую я погрузил руки и начал жадно перебирать, отделяя листы один от другого, ощущая их прочность и в то же время мягкость, шелковистость. Каждый из них будто живет какой-то особой, своей жизнью.

Я испытывал странное волнение и одновременно чувство полной защищенности, безопасности.

Потом что-то еще более необычное привлекло мой взгляд. На одном из листов стали появляться тонкие, словно паутинные нити, знаки. Они превращались в буквы, складывались в слова, и я уже знал — что-то подсказывало мне, что они предназначены для меня: я должен их прочитать и понять.

И я прочитал:

Это же мое имя на листе с паутинными буквами! Мое! Дракон обращается не к кому-нибудь, а ко мне! Вернее, говорит как бы от моего имени. А несколько лет назад дракон обращался к внучке Лоренса Кустера, тоже назвав ее по имени. Наверное, он любит детей…

Я видел сейчас собственными глазами, как на листах бумаги у меня в руках появляются слова. Помимо этого стихотворения. Они отпечатываются там намного быстрее, чем на машине моего хозяина, герра Гутенберга. И в них все: они рассказывают о том, как возникали и исчезали царства; они открывают пути к обретению знаний, к мудрости; учат тому, как отличить добро от зла и правду от лжи; указывают дороги и тропы, которыми нужно идти…

И я готов был идти по всем этим дорогам, приобретать все эти знания, чтобы стать ученым и мудрым… Но внезапно мой восторг, мой душевный подъем сменился испугом, страхом.

Словно тень упала на меня, заслонив всю радость, а в душе родилось сомнение. Да это ведь то самое, чего хотел Фуст! Разве нет? Чтобы все тайны мира от его сотворения, все загадки природы, все поступки людей раскрывались перед ним, Фустом, как страницы книги. И тогда он и только он будет знать все. Все ответы на все вопросы. Но ведь это должно быть присуще лишь одному Существу — Верховному Существу, Богу!..

Тем временем все новые и новые письмена возникали на волшебных листах папируса, проступая, словно кровь на человеческой плоти, заполняя собой внутренность сундука. Его уже не остановить, это море слов! Оно разливается и затопит все вокруг!

Я понял, что поступил опрометчиво: открыл огромное хранилище знаний, Книгу Книг без конца и края. Открыл, но не имею ни малейшего понятия, как ее закрыть, захлопнуть…

Порыв свежего холодного воздуха ворвался в комнату. Я услышал, как внизу открылась дверь, и потом — шаги по лестнице. Вернулся Петер? Но, судя по шагам, там двое. Значит, с ним Фуст. Что делать?..

В страхе я еще сильнее сжал листы бумаги в руках. И, словно в ответ, они стали уменьшаться прямо на глазах, превращаясь в совсем небольшие листки, которые можно легко положить в карман или просто зажать в кулаке.

И еще одно чудо: на остальных листах бумаги — тех, что в сундуке, — все буквы и слова начали бледнеть и быстро исчезать.

Слава богу, кто-то вместо меня исправил то, что я натворил из любопытства, в спешке, от испуга.

Шаги слышались уже возле двери мастерской. Я закрыл крышку сундука, сунул оставшиеся листки в пустой футляр из-под инструментов, подаренный мне хозяином, и на цыпочках подошел к двери.

Огонь в очаге опять почти погас, я надеялся, что спасительная темнота поможет мне улизнуть незамеченным.

Так и случилось. Я бесшумно спустился по лестнице в комнату, где была наша с Петером постель, лихорадочно запихнул футляр под соломенный тюфяк.

Обо всем, что произошло, мне предстояло еще подумать, но одно я уже хорошо знал: я вернулся к старому своему ремеслу — снова, как до знакомства с хозяином, я стал вором.