Волчья тень

Рэйлин

Манидо-аки

Меня сбивает с толку то, что я никогда раньше не бывала здесь в собственном теле. Все кажется другим. Прежде всего звуки и запахи, да и глаза у меня видят хуже, чем волчьи. Когда я волчица, то принимаю информацию всем телом. Каждой шерстинкой. Включается какое-то дополнительное чувство, совсем незнакомое.

Волк чувствует себя свободным. Бежит свободно. Каждый миг как текучая вода. А теперь меня словно в мешковину завернули. Очень неприятное ощущение. Но тут уж ни черта не поделаешь, так что я держусь, как обычно, и кое-как справляюсь.

Я недалеко ушла с тех пор, как оставила сестру. Хотела удрать подальше и в жизни не возвращаться сюда, а сама чуть отошла и тут же стала заворачивать так, чтобы с другого конца заглянуть в тот же овражек. После того как я красиво ушла, неловко сразу же появляться здесь снова, но не бросать же свое имущество.

Прежде всего, мне вовсе не хочется бог знает сколько времени таскать на себе залитую кровью футболку, а смена одежды у меня в рюкзачке. А потом, мне нужен пистолет. Не имея волчьих клыков и когтей, нужно же чем-то отбиваться от здешних тварей. Между прочим, те парни с собачьими мордами напрямик заявили, что собираются на меня охотиться.

И еда у меня тоже там. Шоколад, вода. И курево, которым Рози запаслась. Сама я не любительница сосать раковые шейки, но, может, пригодятся на обмен или продам кому.

Так что я присаживаюсь наверху и жду. Недолго. Вскоре моя сестрица исчезает, и в овражке остается только тот смешной малый. Сидит там сколько-то – может, заблудился в собственных мыслях, уж не знаю, – а потом встает и направляется к моему рюкзачку. Вот теперь мой выход. Я вскакиваю и ору на него сверху:

– Даже не думай совать нос в мои вещи! Человечек бросает на меня один-единственный перепуганный взгляд и скрывается – как кролик в нору. Я даже не успеваю заметить, куда он подевался. Да мне и дела нет, лишь бы обратно не возвращался.

Я съезжаю вниз по крутому склону, бросаюсь к своему рюкзачку, нашариваю в нем чистую футболку и сдираю с себя старую. Может, тот парнишка и подсматривает, спрятавшись где-нибудь поблизости, но мне плевать, что он там увидит. Лишь бы ручонки не тянул, не то быть ему без ручонок как пить дать.

Я разглядываю собственную грудь. Надо же, и шрама не осталось. И тут впервые замечаю на себе что-то вроде наколки – какая-то веточка в веночке. Трогаю ее пальцами – теплее, чем кожа рядом.

Чудно.

Натягиваю чистую футболку, и телу становится приятно.

Окровавленную футболку расстилаю на груде камней, под которыми осталась Рози, и шарю взглядом по земле: неужели собакоголовые забрали пистолетик? Да нет, вот он лежит прямо там, где, должно быть, Рози его выронила. Кажется, с ним все в порядке, но я на всякий случай переламываю ствол и заглядываю внутрь – не набилась ли грязь. Выщелкиваю стреляные гильзы и вставляю пару новых патронов. Гильзы кидаю в рюкзачок – в этакой глуши все может пригодиться.

Бросаю последний взгляд на кучу булыжников над Рози.

– Мне тебя будет не хватать, – говорю ей, только не думаю, чтоб она меня слышала.

Всегда считала, что до мертвых уже не докричишься. Черт возьми, я и сама успела далеко уйти, пока меня не вернули, так что знаю, о чем говорю. Никто из них не болтается на земле, ожидая случая сказать «привет» тем, кто остался. У них есть другие дела. Вроде как добраться до той светлой искорки, к которой меня не пустили.

К той горечи, что во мне, добавляется новая вспышка боли при мысли об этой искорке.

Надеюсь, тебя она приняла, говорю я Рози.

Может, мы с ней еще увидимся на той стороне, но не скажу, чтоб я туда торопилась.

Я закидываю рюкзачок на плечо, беру в руку пистолет и ухожу в лес. Помнится, сестра говорила что-то о гостинице, так что я направляюсь в ту сторону. Общаться настроения нет, а вот выспаться в чистой постели и, может, выпить чего-нибудь горячего я бы не отказалась.

Шагать приходится долго, и временами мне мерещится, что за мной кто-то следит, но на глаза не попадается, сколько ни всматриваюсь. Может, маленький дружок моей сестрицы. Или те собакоголовые. Мне без разницы, лишь бы держались на расстоянии и оставили меня в покое. Неохота мне пускать в дело пистолет, но при случае стесняться не стану.

На то, чтобы добраться до гостиницы, у меня уходит, думаю, пара дней. Трудно сказать точно, когда свет не меняется. Спать я не сплю, но отдохнуть себе позволяю. Приканчиваю весь запас шоколадок. Допиваю всю воду. Ручейки по дороге попадаются, и вода на вид чистая, но рисковать неохота. Правда, через несколько часов пить хочется так, что мне уже все равно, и у первого попавшегося ручья я набираю воды в пустые бутылки и напиваюсь вволю. Ничего особенного не чувствую, только жажда прошла и есть не так хочется.

Через пару часов пути я изорвала на полосы запасную рубаху и приладила пистолет на лямке через плечо. Положила бы его в рюкзак, но не знаю, на какую чертовщину можно напороться в здешних лесах, так что спокойнее держать его под рукой.

Последний отрезок пути – чистая мука. Издали безлесный склон выглядит небольшим, но как начнешь подниматься, кажется, ему и конца нет. Наконец передо мной тот большой серый дом, который я разглядела снизу. Размышляю, не припрятать ли перед входом пистолет, но в конце концов беру его в руку.

Я не такую гостиницу ожидала увидеть. Должно быть, мне представлялось нечто вроде «Спи в уюте» на Четырнадцатой автостраде, но это сказочный мир, и придется обойтись соломенной крышей над стенами из булыжника. Хоть места много, и на том спасибо.

Прохожу под аркой и оказываюсь на мощеном дворе – прямо с картинки. Даже колодец посреди двора старинный. Чую запах свежего хлеба и какого-то пряного варева. В животе бурчит. Над дверью слева вывеска:

ГОСТИНИЦА ЗАБЫТЫХ ЗВЕЗДАМИ

Судя по гомону внутри, там, надо думать, кафе или ресторан, или как это у них здесь называется. Открываю дверь и будто оказываюсь в одной из тех сказочек, что читала мне сестра. То есть за столами, на лавках и табуретках, сидят и несколько человекообразных, но куда как больше здесь всяческих эльфов, гномов, народу со звериными мордами… В общем, нетрудно догадаться, что нормальный человек вроде меня здесь в диковинку.

Мое появление – это прямо сцена из вестерна, – знаете, когда незнакомец входит в салун и все замолкают, каждый глядит на тебя, оценивает и примеривается. Ну тут уж я не теряюсь: перевожу взгляд с одного лица на другое, пока все не утыкаются в тарелки, вспомнив о своих делах, и я могу пройти к стойке бара. Голоса у меня за спиной гудят, и я знаю, что говорят обо мне, но, пока на меня нацелены только косые взгляды, мне до них дела нет. Я терпеть не могу быть в центре внимания – не то что моя бедная Рози, – но держаться как ни в чем не бывало научилась.

Добравшись до стойки, опускаю рюкзачок на пол и кладу пистолет так, чтобы схватить в любую секунду. Тип за стойкой напоминает наших байкеров с Дивижн-стрит в Тисоне – я ее, помнится, окрестила «улицей Неудачников», – только этот не напускает на себя крутого вида, как те, – просто улыбается и подходит поближе.

– Вернулись! – говорит.

– Это вряд ли. Вы, видно, спутали меня с сестрой.

Он с минуту изучает меня и кивает:

– Простите. Уж очень вы похожи.

– Да, говорят.

– Уильям Кемпер. – Он протягивает мне руку.

– Рэйлин, – отвечаю я и пожимаю ее.

– Так чем могу служить?

– Ну, я голодна и пить хочу, и комната на ночь не помешала бы.

– Все есть.

– Как положено в гостинице, – говорю я.

– Такая уж наша работа.

– Одна беда: у меня нет с собой ничего такого, что могло бы сойти за деньги.

Он улыбается:

– А что есть?

Я обдумывала этот вопрос с тех пор, как разглядела с опушки леса гостиницу на горе, и решила для начала предложить сигареты Рози. Если не пройдет, возьмусь мыть им посуду или еще что-нибудь делать. Из представляющих какую-то ценность вещей у меня, кроме курева, только пистолет, а он мне самой нужен.

Так что я встаю с табуретки, вытаскиваю пачку сигарет и кладу перед ним на стойку. И зарабатываю очень странный взгляд.

– У нас здесь табаком не расплачиваются, – говорит он.

– Ну, я, в общем, и не думала, что они дорого стоят, но попробовать-то надо было.

Он качает головой и подталкивает пачку ко мне.

– Не в том дело. Табак священен. Через него можно говорить со старыми духами.

Я задумчиво разглядываю хозяина и снова подталкиваю сигареты на его сторону стойки.

– Ну, тогда берите в подарок, – говорю я. – Считайте, дарю вам карточку на несколько минут бесплатных переговоров с духами.

– В подарок… – повторяет он, и голос у него такой тихий, будто между нами что-то важное происходит.

– Ну конечно, – говорю я, – а почему бы и нет? Сама я не курю. – Порывшись в кармане, вытаскиваю несколько монет и бумажек. – Это здесь не сойдет за валюту?

Он даже не смотрит на деньги, берет пачку сигарет и прячет в карман.

– Заказывайте что угодно, – говорит, – обед, напитки, комнату – все за счет заведения.

– Разыгрываете, да?

Он качает головой:

– Я в большом долгу перед вами за подаренный табак.

– Ничего подобного, – говорю я ему. – Я его просто так отдала, безо всяких условий. Я расплачусь, если только у меня найдется что-нибудь ценное для вас. А если нет, отработаю.

Но он все качает головой:

– Я в долгу именно потому, что дар принесен по доброй воле.

Я таращусь на него, все ищу, в чем тут шутка. Но он вроде бы совершенно серьезен.

– Ладно, – говорю я, – премного вам обязана. Мне бы попить и что-нибудь съесть, а потом в постель.

– Пива? – спрашивает он.

– А чего-нибудь безалкогольного нет?

– Чай, кофе, вода, содовая…

– Кофе было бы здорово.

– Сейчас будет, – обещает он.

Я так и застреваю в этой гостинице. В первый вечер выпиваю кофе, съедаю хлеб и жаркое, поданные Уильямом, ухожу в комнату, которую он мне показал, и отключаюсь, как лампочка. Не успела лечь – и меня нет. Ни снов, ничего. Я просто отсутствую, а потом настает утро, и я просыпаюсь.

Спустившись вниз, застаю только горсточку… о черт, даже не знаешь, как и назвать эту мешанину людей и неизвестно кого. Существ, скажем так. У окна устроилась парочка: скользкие на вид, темнокожие и мокрые, облеплены водорослями; вода капает с них и натекает лужицами на полу. За столом ближе к середине сидит тип, который вполне сошел бы за банкира или брокера, не будь на нем сандалий и одежки из кожи, перехваченной ремнем, с прицепленным спереди не то мешочком, не то кошелем. По соседству с ним – женщина с козьей головой и пара хихикающих не знаю кого: ростом – ярд без кепки и сидят прямо на столе – такие малявки, что со скамейки им не дотянуться. Вроде маленьких девчонок с крылышками, только глаза очень уж старые. На меня взглянули мельком и больше внимания не обращают.

В общем, подхожу я к стойке, и Уильям подает мне кофе и настоящий завтрак – сосиски, яичница, картошка, кукуруза, какое-то пюре и тосты, щедро намазанные маслом. За едой я соображаю, чем могу пригодиться: посуду помыть или подмести, или еще что, но Уильям и слышать об этом не хочет. Я пытаюсь ему объяснить, что не люблю ничего даром брать, потому что при этом чувствуешь себя кому-то обязанной, но он только и говорит, что теперь уж вроде как поздновато об этом думать.

Так что я провожу день, разгуливая по холму вокруг гостиницы, в голове полно мыслей, и ни одной толковой. Как тогда, в тюряге. Надо переждать, пока все уляжется, а потом уж думать. Вечером мне подают ужин, после чего я сижу в уголке, прихлебываю чаек и разглядываю пестрое собрание. Что я заметила: не считая тех девчушек-хохотушек с крылышками, у всех вытянутые физиономии, и особого веселья что-то не заметно. Я спрашиваю Уильяма, с чего такая тоска, и он мне объясняет, что означает название его гостиницы. Сюда стекается народ, от которого отвернулась удача. Наверно, потому я здесь и чувствую себя как дома.

Я дожидаюсь, пока все разойдутся и останемся только мы с Уильямом. Ни о чем больше не спрашиваю, а просто начинаю протирать столы, а потом и пол. Он пытается меня отговорить, но я гляжу на него, будто я иммигрантка и ни слова из его языка не понимаю.

– Не слышу, что вы там говорите, – бормочу.

Он делает еще пару попыток и оставляет меня в покое.

Так и проходит время: не знаю уж сколько. Больше нескольких дней – это точно, но меньше чем пара недель. Никто меня особенно не замечает, и я ни с кем не разговариваю, кроме Уильяма, да и с ним мы ничего важного не обсуждаем. Пару раз я примечаю, как из угла за мной наблюдает один из тех собакоголовых, но я никого не убиваю, и они ко мне не вяжутся, так что тут все в порядке.

А потом как-то вечером входит этакий красавчик из тех, которые всюду держатся как хозяева, будто всех купили. Волосы ото лба назад зачесаны, и синие глаза за такими длиннющими ресницами, каких я в жизни у мужчины не видела. Гладко выбрит, весь в черном. Заказывает он себе у стойки выпивку, обводит взглядом зал и вроде как ухмыляется про себя, увидев, как я сижу в своем углу и никого не трогаю.

Я отвожу взгляд, только поздно. Он уже идет ко мне.

Слышу, как Уильям сзади окликает его:

– Лиходей! – Вроде как предостеречь хочет, только этот Лиходей как не слышит и уже стоит передо мной, смотрит сверху вниз.

– Вернулась, стало быть, – говорит.

Я поднимаю взгляд:

– Вернулась не вернулась, не твое дело.

Вид у него задиристый, да я и сама не прочь подраться, хотя причин вроде и нет. Просто он как вошел, мне сразу захотелось стереть эту ухмылочку у него с физиономии. Нам с ним не ужиться – сразу видно.

– Я же в прошлый раз говорил, – продолжает он, – между нами еще не все кончено.

Я уже понимаю, что и этот путает меня с сестрой, но не собираюсь его разубеждать. Мне тоже надо выпустить пар – думаю, он давненько во мне копится. Наверно, с тех пор, как мне не дали умереть и добраться до той манящей искорки, а Рози умерла и не вернулась, а также с того бессмысленного разговора с сестрой. Хотя я за все время так и не попыталась во всем этом разобраться.

– Можем и закончить, – говорю я.

Он со стуком опускает стакан на стол и тянется ко мне, но опаздывает. И Уильяму я тоже не даю времени даже выскочить из-за стойки. Ни один из них и глазом моргнуть не успевает, а я уже не ногах, и выкидушка у меня в руке щелкает и открывается. Я мгновенно огибаю стол, одной рукой сгребаю его за волосы, а другой приставляю острие к горлу.

– Ну, давай, – говорю и чуточку нажимаю на клинок.

Он у меня острее бритвы. Урони на лезвие волосок – распадется надвое.

– Ты хотел преподать мне урок, нет? – говорю я ему.

Странное дело: все время, пока это происходит, во мне вроде как две женщины. Одна – комок ярости, готова распороть гаду глотку, и ничего в ней не дрогнет, когда он трупом свалится к ее ногам. А другая смотрит на нее будто со стороны. И думает, что вот такие дела и превратили ее в «белую шваль». В такую тварь, которая радуется смерти, потому что в ее дерьмовой жизни радоваться нечему. И не придется уже расплачиваться за все зло и обиды, которые натворила, а можно сбежать в такую теплую и гостеприимную искорку, гип-гип-ура.

Я отшвыриваю этого типа в сторону, и он, налетев на стол, валится на пол. А я стою и смотрю на него. Мне уже не хочется убивать, но он-то об этом не знает. Так что он проворно отползает на несколько шагов, вскакивает на ноги и вылетает за дверь.

Глядя ему вслед, я качаю головой. Совсем как Дэл. Стоит дать таким отпор, они сразу сникают. С ними просто – а вот как быть с тем, что с тобой творится, когда платишь им той же монетой, что у них в ходу?

Я убираю выкидушку в карман, и тут подходит Уильям.

– Простите, – говорю я ему, – не надо мне было этого делать.

– Может, и не надо, – говорит Уильям, – но он уж давненько напрашивался.

– Все равно нехорошо вышло.

Он кивает. А что ему сказать?

Мне и самой больше сказать нечего. Я бормочу что-то насчет подышать воздухом и тоже иду к двери. Слышу, как за спиной опять возникают голоса, и соображаю, что не уловила момента, когда они смолкли.

Лиходей меня не дождался. Снаружи никого и ничего, кроме ночи. Выхожу со двора на склон холма и присаживаюсь на камень лицом к сумеречному лесу, уходящему в бесконечную даль. И начинаю думать о нас с сестрой, как это мы получились такие разные. Я ведь тоже могла бы перемениться. Если постараться, можно было бы сделать лимонад из кислого лимона, который достался мне от мира. Нудное занятие, но, пожалуй, что-то есть в том, чтобы проснуться поутру и не краснеть, вспомнив, кто ты есть и чем занимаешься.

А для начала можно бы выполнить, что обещала Лиззи, той девчонке, которая ждет меня в трейлер-ном парке по соседству с Дэлом. Не знаю, понравится ли ей то, что я могу предложить. Она-то думает, я подкачу на роскошном розовом «кадиллаке» и увезу в жизнь, где все легко дается. А выйдет совсем по-другому. Я наверняка сумею честно заработать себе на жизнь – черт побери, сколько лет подрабатывала программированием, – даром, что ли, меня Гектор учил.

Вполне справлюсь, если буду весь день проводить за компьютером. И Лиззи могу тому же научить.

Конечно, неизвестно, захочет ли она жить своим трудом, но ведь пока не спросишь, не узнаешь. По крайней мере, это будет честное начало – я сдержу слово, а не оставлю ее ждать меня, как я ждала сестру, которая так за мной и не вернулась, – или, может, я ее не дождалась.

У меня только и была Рози, благослови ее бог, а Рози была не сильна по части честной жизни.

Ох, Рози…

Вот теперь я плачу, выплакиваю все, что копила в себе целую вечность. Плачу по Рози, по себе и по всему, что мы с ней натворили.

Я долго-долго сижу там, пока не высыхают слезы.

Я возвращаюсь к закрытию, чтобы помочь Уильяму прибраться. Мы не разговариваем, пока не заканчиваем работу и не усаживаемся за стол выпить чаю. И я ни того ни с сего выкладываю ему историю всей своей жизни, уже второй раз за пару недель – сначала сестре, а теперь вот ему.

– Всем случается ошибаться, – говорит он, когда я замолкаю.

– Ага, только не все повторяют ошибки из раза в раз, как я.

Он кивает:

– Верно, не повторяют, если понимают, что ошиблись. Ты не суди себя слишком строго. Не так уж много у тебя было времени задуматься.

– Я не вправе ни от кого ждать сочувствия, – говорю я ему.

– Для начала можно самой себе малость посочувствовать.

– Не поможет, – говорю я.

Хотя откуда мне знать? Я всегда была слишком занята, чтобы оглянуться на себя, – кроме того периода депрессии, в которой пребывала, пока не нанялась в копировалку.

– Пока не попробуешь, не узнаешь, – отвечает Уильям.

– Пожалуй. Только если я себя простить не могу – другие уж наверняка не простят.

– А ты об этом не думай, – говорит он. – Просто будь такой, какой хочешь быть. Начинай понемножку. Дай себе время накопить правильные поступки.

– Начинай с малого…

Он кивает.

Мы еще немножко сидим, я допиваю чай. Пора идти.

– Я вот думала, не знаешь ли ты, как мне попасть домой? – спрашиваю я. – То есть обратно в мир по ту сторону этого.

Он объясняет, как пользоваться аркой, – надо сосредоточиться на том, куда хочешь попасть, и тогда, пройдя сквозь нее, там и окажешься.

– И обратно так же, – добавляет он.

– Я обратно не вернусь.

– Заранее никогда не известно.

– Мне известно, – говорю я ему. – Встретился мне в лесу один старый дух и сказал, что если уж я покину страну снов, так обратного хода не будет.

Некоторое время он молчит.

– Я рад, что ты у меня погостила, – говорит он в конце концов. – Неплохое начало – быть такой, какой ты была здесь.

– Хоть я и пыталась перерезать горло посетителю, – уточняю я.

– Хоть и пыталась, – соглашается он.

Я встаю и протягиваю ему руку, но он руку не принимает, а вместо этого обнимает меня. Странное дело: я всегда старалась никого к себе не подпускать, а на него вовсе не злюсь и даже обнимаю его в ответ. Оказывается, это даже внушает спокойствие, как будто держишь в руках что-то существенное и утешительное.

– Давай принесу твои вещи, – предлагает он.

Я качаю головой:

– Мне ничего не нужно, особенно пистолет. – Вынимаю из кармана нож и пытаюсь вручить ему. – Он мне тоже не понадобится.

Но Уильям не берет.

– Если ты начинаешь новую жизнь, – говорит он, – это еще не значит, что никто в ней не захочет воспользоваться твоей слабостью. Оружие может тебе понадобиться. Запомни, вовсе не стыдно драться, если правда на твоей стороне.

– И какая же это правда? – спрашиваю.

– Что люди имеют право быть такими, какими хотят быть. Всегда найдется кто-нибудь, кто попытается лишить их этого права, – что в этом мире, что в другом. Нельзя им этого позволять.

– Значит, ты одобряешь насилие?

Он качает головой:

– Нет, но мы вправе защищать себя от насилия.

Он меня совсем запутал.

– Тогда чем же мы лучше их? – спрашиваю я.

– Подставить другую щеку – значит отдать им победу.

– Да? А я думала, хороший человек должен уметь прощать.

– Чтобы прощать, надо остаться в живых, – говорит он мне.

Я забираю эту мысль с собой, в мир по другую сторону этого мира.