Волчья тень

Джилли

Ньюфорд, апрель 1999-го

Однажды давным-давно…

Не знаю, что заставило меня обернуться. Должно быть, какое-то шестое чувство, от которого волосы на затылке встают дыбом. Фары. Их свет заполняет весь мир, я застыла в их лучах, как олень, застигнутый на дороге. Не могу двинуться с места. Машина пытается свернуть, но поздно.

Как-то чудно все замедляется. Кажется, времени хватит на что угодно, а ведь его совсем не осталось. Я жду, когда же вся жизнь промелькнет у меня перед глазами, но по-прежнему вижу только надвигающиеся фары.

И визг шин.

И порыв ветра.

И удар.

Однажды давным-давно…

Так они все начинаются, старые сказки, которые я читала в детстве. И правильно начинаются, потому что сразу понимаешь, что сейчас тебя перенесут в другой мир.

Так вот.

Давным-давно жила была девочка, которая согласилась бы жить где угодно, только не там, где жила. А еще больше ей хотелось найти путь в другой мир, лежащий за пределами этого: в тот дивный мир, о котором она читала в книжках. Она заглядывала в старые шкафы и не пропускала ни одной кроличьей норы. Она пробовала тереть каждую старую лампу, какая попадала ей в руки, и загадывала, загадывала желания…

Я всегда знала, что есть другой мир, где обитают духи сумерек, которых можно заметить только краешком глаза, эльфы и еще более удивительные создания, видимые только случайно, мельком: шепотки и мелькание теней – вот они есть, а вот их нет, стоит только посмотреть в их сторону.

Правда, я не всегда умела найти их. А когда научилась, долго думала, что это просто избыток воображения просачивается из моей головы в окружающий мир.

С точки зрения того, что профессор Дейпл называет общепринятой реальностью, – имея в виду, что мир таков, как он есть, потому что все мы согласились считать его таким, – можно сказать, что я ношу в себе волшебный мир, невидимый для тех, кто живет рядом со мной. Странный и удивительный мир, в котором неправдоподобное становится не просто возможным, а вполне вероятным. И не важно, что по большей части никто, кроме меня, не способен его увидеть, хотя я, может быть, потому и начала рисовать, что хотела показать всем остальным тот чудной уголок действительности, в котором я живу.

Краешком глаза я замечаю то, чего вроде бы не должно быть, но есть, хотя бы на миг. На блошином рынке почерневший чайник оборачивается барсуком и спешит прочь, перебирая короткими лапками. Поздно ночью на подоконник детской на втором этаже, над китайской бакалейной лавочкой, напротив моей студии, опускается потерявшийся мальчик, и крошечная искорка пляшет у него над плечом, когда он заглядывает внутрь сквозь толстые стекла. Еще позже мне слышен приглушенный стук копыт по мостовой, и, выглянув в окно, я вижу страшного карлика, которого Кристи называет Долговязым, верхом на свинье Бригвин. Он спешит на ярмарку гоблинов и вертит в пальцах спутанные волосы, управляя ветром.

Да, и горгульи… Сидят на своих высоких насестах, притворяются каменными, а сами ведут долгие беседы с голубями и воронами. Я вижу, как они украдкой шевелятся и замирают, лукаво скосив глаза, стоит им заметить мой взгляд.

Но меня всегда отличало богатое воображение, и прошло много лет, прежде чем я осознала, что большинство людей не умеют видеть тех странных чудес, которые заметны мне. Я долго считала, что они видят, но не хотят признаваться.

Только беда с волшебством в том, что оно почти ни в чем не помогает. Когда дела плохи, мало проку с того, что ты замечаешь эльфов на свалке и ворон, которые умеют превращаться в девчонок и обратно. Нужного волшебства вечно не оказывается под рукой. Три желания, джинны в бутылках, семимильные сапоги, плащи-невидимки и прочее остаются в сказках, а здесь, в большом мире, нам приходится изворачиваться как умеем, своими силами.

Мир, когда я открываю глаза, весь размяк. Веки слипаются, в глазах словно песок, и все расплывается. Цвета тусклые, в ушах пробки. Я отдельно, а мое тело отдельно. Я это осознаю, но тело больше не хочет возвращаться ко мне. Оно расплывается, как и все остальное. И мне тоже не хочется возвращаться в свое тело, которое готово открыть для меня мир боли.

Я смутно ощущаю, что в носу у меня что-то вставлено. В руке игла капельницы. И руки-ноги тяжелые, как не знаю что.

Я понимаю, что, должно быть, я в больнице.

В больнице? С чего бы мне быть в больнице?

Я слышу тихий жалобный всхлип и понимаю, что всхлипываю я сама. Тут же перед глазами появляется огромное лицо. Черты его неясны. Постепенно лицо принимает обычные размеры, но все равно расплывается.

– С-софи?..

Не голос, а еле слышный шорох. Губы тоже меня больше не слушаются.

– Ох, Джилли, – говорит она.

От ее голоса у меня из ушей выскакивают пробки. Слух проясняется. Я должна ей что-то рассказать. Свой сон.

– Мне… как-то… чудно…

– Все будет хорошо, – говорит она.

Теперь я вспоминаю, что мне снилось. Головокружение и странные ощущения уходят или, пожалуй, отступают вдаль, словно я смотрю на них с обратного конца подзорной трубы. Я пробую сесть, но не могу даже приподнять голову. Но и это меня не тревожит.

– Я побывала там, – говорю я ей. – В Мабоне. Я наконец нашла дорогу в страну твоих снов.

Кажется, Софи готова заплакать. А ведь ей бы радоваться за меня. Мне всегда хотелось попасть туда, в ее мир-собор, где все выше, больше, ярче – величавее, чем здесь. Она во сне переносится в город Мабон и ведет там настоящую, очень увлекательную жизнь. Кристи называет это многосерийными снами, когда, засыпая, каждый раз возвращаешься на то же место, где проснулась накануне, но это не так просто. А как, никто из нас толком не понимает. Я всегда верила, что город существует на самом деле, а теперь знаю наверняка, потому что сама там побывала.

– Я тебя не нашла, – говорю я ей. – Бродила там целую вечность, но кого ни спросишь, все тебя знают, а где ты – сказать не могут.

– Я была здесь, – говорит Софи. – С тобой. В больнице.

Тут что-то непонятное.

– Я как раз думала об этом, – говорю я. – Кто заболел?

– Несчастный случай, – начинает Софи. – Какая-то машина…

Я отключаюсь. Машины мне не нравятся. С ними связано что-то плохое, только я не помню что.

– Джилли?

Я пытаюсь сосредоточиться на ее голосе, но во мне вдруг открывается огромная пустота, и меня затягивает в нее…

Вниз, вниз, вниз…

«Где же эта сиделка?» – думала Софи Этуаль, оглядываясь через плечо на дверь палаты Джилли. Кажется, прошло сто лет, как она нажала кнопку вызова.

Она снова повернулась к Джилли, смахнула влажную прядь со лба подруги. Джилли опять впала в беспамятство, но хоть дышала теперь нормально. Доктор говорил, что когда она выйдет из комы, то скорее всего снова потеряет сознание, но это будет больше похоже на сон. Только бы не оказалось, что она парализована.

Тот звонок три ночи назад – самый страшный из сбывшихся кошмаров. Джилли вечно бродила по городу в любое время дня и ночи, вовсе не думая об опасности. Софи всегда говорила, что рано или поздно она попадет в беду, но ей скорее представлялось нападение, а не такое: машина на улочке в Нижнем Кроуси сбила и даже не остановилась. Сколько раз Софи шутила, что за Джилли, должно быть, приглядывает ангел-хранитель. Ну если так оно и было, то ангел, верно, взял выходной или просто иссякло отпущенное Джилли везение.

Софи больно было смотреть на подругу. Джилли. Всегда живая, натянутая как струнка. Сейчас ее не узнать. Бледная, темнеет только синяк на лице, слева. Этим местом она ударилась об асфальт, когда падала. Врачам пришлось сбрить волосы над ухом, чтобы как следует очистить рану. Левая рука и правая нога в гипсе, а туловище стянуто бинтами, потому что ребра переломаны. От ноздрей тянутся трубки, подключенные к выводу централизованной подачи кислорода в стене. Другие трубки спускаются от пластикового мешка укрепленной на штативе капельницы. Провода связывают Джилли с аппаратами, которые столпились у кровати, словно зеваки, и переговариваются миганием лампочек и гудками. Тройная волна пробегает по экрану, отмечая ритм сердцебиения.

Софи здесь было не по себе. Она с Венди и другими подругами Джилли по очереди дежурили возле нее, пока она лежала в коме, и Софи была счастлива, что хоть чем-то может помочь. Но ей приходилось помнить, как странно ведут себя рядом с ней всякие механические и электронные приборы. Электронные часики у нее на руке выкидывали цифры словно наугад, а обычные часы начинали идти в обратную сторону. Как-то она умудрилась загубить Кристи жесткий диск, просто включив компьютер. Ее телевизор, не подключенный к кабельной сети, каким-то образом принимал программы кабельного телевидения. Оно бы и неплохо, если бы он к тому же не своевольничал со сменой программ.

Джилли, впервые услышав об этом свойстве Софи, тут же объявила, что подруга должна обязательно дать ему имя. Что-нибудь необычное и не слишком мрачное.

– Только не хватало заводить с ним дружбу, – возразила тогда Софи. – Чтоб оно ко мне навек привязалось?

– Тут дело не в том, уйдет оно или останется, – объяснила Джилли. – Понимаешь, это ведь часть тебя. Так тебе будет проще говорить об этом. Знаешь, вроде нашего тайного кода.

Коды Джилли любила почти так же сильно, как тайны, и Софи после долгих разговоров на эту тему сдалась. Она выбрала имя Джинкс, звучавшее довольно приятно и в то же время напоминавшее об опасности*.[1] И вправду оказалось проще, хотя бы в кругу своих. Когда речь заходила о том, что Софи не стоит доверять какие-либо механизмы, достаточно было сказать «Джинкс».

Однако, наделив неприятность именем и личностью, Софи так и не научилась с ней справляться и в таких случаях, как сейчас, продолжала нервничать. Конечно, она не только не прикасалась, но старалась даже близко не подходить к приспособлениям, поддерживавшим жизнь подруги. Вот разве что кнопка вызова… Неужто и она зашалила? Или просто сиделка занята в другой палате отделения интенсивной терапии? Софи уже решилась попробовать еще раз, когда в палату торопливо вошел медбрат.

– Простите, – сказал он. – Я задержался, потому что у другого пациента разладилась система вентиляции, а здесь, судя по монитору, все спокойно.

«Джилли порадуется, когда увидит, кто за ней ухаживает», – решила Софи, впервые увидев этого парня. Дэниель был красив, как доктор из мыльной оперы: высокий, темноволосый, с легкой улыбкой и мягким взглядом. Если уж пришлось заболеть, неплохо получить в сиделки сказочного принца.

– Вы меня вызывали? – спросил он.

На Софи он не смотрел: его взгляд пробежал по экранам приборов и остановился на изуродованном синяком лице Джилли. Парень явно был озабочен, и Софи поспешила успокоить его, объяснив, что случилось.

– Она не бредила? – спросил медбрат.

Софи невольно усмехнулась. Имея дело с Джилли, трудно ответить на такой вопрос. Она все же кивнула:

– Немножко путалась, но меня узнала сразу и поняла, что находится в больнице. Только до нее, кажется, не доходит, что она пострадала.

– В таких случаях это обычное дело, – ответил Дэниель. – Бывает некоторая дезориентация, иногда даже амнезия, но, как правило, все быстро проходит. Вызову врача, чтобы тот ее посмотрел.

И он снова исчез.

Софи повернулась к подруге. Какая она сейчас хрупкая: лежит, как сломанная кукла. Ее бесхитростное лицо уже не кажется таким обмякшим, как в коме. Теперь она просто спит. Но все равно сердце разрывается, как подумаешь, что с ней сделали и сколько еще труда предстоит Джилли, чтобы снова стать собой. Они с ней как сестры. Даже роста одинакового, обе тоненькие, только Софи в груди попышнее. И волосы у нее каштановые и лежат кудряшками, а тугие колечки на голове Джилли капельку темнее. Венди сравнивала живое смышленое личико Джилли с лицами фей на картинах Рэкхема*,[2] а более мягкие черты Софи вызывали в памяти прерафаэлитские портреты. Но посторонние часто путали Джилли и Софи, а когда их поправишь, ссылались на чуть ли не фамильное сходство.

Венди, третья в их крошечном содружестве «маленьких свирепых женщин», как называла их Джилли. Светловолосая, так что ее легче было отличить, но с такой же фигурой и такая же кучерявая. По крови они не родня, но все равно сестры. Вступали в их содружество и другие, становясь близкими и любимыми, спорить нечего, но они трое были ядром, корнем, из которого вырастали и расцветали остальные связи.

Привстав с краешка кровати, Софи наклонилась и тихонько коснулась губами лба Джилли, а потом вышла из палаты, чтобы позвонить.

– О господи, наконец-то, – вздохнула Венди. – Лучший рождественский подарок на свете.

Софи рассмеялась:

– А между тем еще и лето не началось.

Радость Венди передавалась ей даже по телефонному проводу. Ничего удивительного. У нее самой точно гора с плеч свалилась, и хотелось смеяться без особых причин. Даже телефон сегодня вел себя пристойно: позволил поговорить с Венди, не предлагая взамен незнакомых людей из Японии или Германии.

– Я еду, – сказала Венди.

– Она спит, – предупредила ее Софи.

– Ну и пусть спит. Я так беспокоилась!

Это Софи понимала. Никто из них даже думать себе не позволял, что Джилли не выкарабкается, но в подсознании мысль все-таки маячила. Жить без Джилли – это и представить себе было невозможно, однако, как кто-то когда-то сказал, только в сказках все кончается хорошо, а у жизни свой распорядок, и планы людей в нем не учитываются.

– Я еще кое-кому позвоню, – сказала Софи. – А ты не могла бы прежде, чем выедешь, сообщить Кристи и, пожалуй, Сью? А я позвоню профессору и остальным.

– Не забудь о Лу.

– Не забуду.

– И об Анжеле, и…

– Венди!

– Ладно, ладно. Звоню и сразу еду.

Вешая трубку, Софи улыбалась. Скормила телефону еще один четвертак и набрала следующий номер из списка.

«Будь умницей, телефон, – думала она. – Не доставляй мне сегодня хлопот».

В кои-то веки техника ее слушалась.

Вернувшись в палату, Софи застыла в дверях, потому что за окном ей померещились два темных девчоночьих личика, прижавших носы к стеклу. Волосы у обеих топорщились, как ежовые иголки. Она поморгала, не веря своим глазам, и лица пропали.

Софи подбежала к окну, выглянула, но там, конечно, никого не оказалось. Реанимация находилась на четвертом этаже, и пожарной лестницы у этого окна не было. Подняв взгляд, Софи увидела пару ворон, скрывающихся за крышами Кроуси.

Джилли сказала бы, что у нее побывали девочки-вороны, но Софи с панталыку не собьешь. Просто-напросто необычное отражение в стекле. Да, у нее тоже бывали увлекательные сны, но она не собиралась допускать их в Мир Как Он Есть, как выражался профессор. Джилли из-за этого здорово злилась, но Софи видела в мире только те чудеса, которые люди делали друг для друга. А все-таки что-то странное ей мерещилось…

«Просто ты давно не высыпалась как следует», – сказала она себе, растирая виски.

Тут вошел доктор, и дальше она думала только о том, что он ей скажет, осмотрев Джилли.

Однажды давным-давно…

Лес с самого начала кажется мне знакомым, но я не сразу понимаю почему. Я стою, затерявшись среди деревьев-башен, окруживших меня со всех сторон. Таких огромных и странных деревьев просто не бывает. И совсем нет подлеска, только эти исполины, такие толстенные, что и впятером не обхватишь. Сквозь кроны пробиваются лучи золотого света, и тогда я понимаю, где очутилась. Свет как в соборе. Собором я называю мир, по которому ночами странствует Софи.

Я снова в стране снов. Мир-собор.

Только не город Мабон, основанный здесь Софи, а другое такое же волшебное место. Как ему не быть волшебным, с такими-то деревьями. Должно быть, они родня тем, которые Джек Доу называл вечными. Гигантская поросль первого леса новорожденного мира. Даже не верится, что я наконец-то нашла дорогу в другой мир. Правда, я предпочла бы добраться сюда во плоти, но и во сне не многим хуже. Хорошо бы научиться загадывать место, куда я хочу попасть. Софи ведь умеет. Надо спросить, как она это делает.

Мысль о Софи напоминает мне, что я только что ее видела… или это тоже было во сне? Она и вправду казалась не похожей на себя. Прежде всего очень уж грустной. Я понимаю, что не все обязаны быть такими веселыми, как я обычно, но хоть немного порадоваться тому, что я тоже научилась переходу в этот мир, она могла бы, верно? Ведь теперь у нас будут общие приключения. И наконец-то я познакомлюсь с ее таинственным приятелем Джэком, красавчиком вороном, какого только в Мабоне и встретишь.

Иногда я ее просто не понимаю. Как может отрицать волшебство человек, в котором его полным-полно? С первого взгляда видно, что в ней – кровь эльфов, что она не менее волшебное существо, чем все, кого мы встречаем в ее мире-соборе или за его пределами.

Сквозь мое блаженство пробивается маленькая кусачая мыслишка. О нашей последней встрече. Мне вспоминается, как Софи начала говорить что-то об аварии и машинах, но мне не хочется возвращаться туда. Не хочется впускать Мир Как Он Есть в окружающее меня волшебство.

Я глубоко вдыхаю и оглядываюсь по сторонам, изгоняя мысли обо всем, кроме того, что происходит со мной сейчас. Хочется существовать во времени дзен. Ни прошлого, ни будущего. Только сейчас, только здесь.

Я думаю, что совсем одна, пока до меня не доносится запах сигаретного дыма. Медленно оборачиваюсь и вижу тонкую струйку, поднимающуюся из-за ближнего ствола. Что-то новенькое – это здорово. Скорее туда. Подхожу и вижу парня, который сидит, прислонившись к дереву и раскинув ноги. На нем джинсы, рабочие сапоги с отвернутыми голенищами и футболка с линялой неразборчивой надписью. Ого, у него еще и голова волка или койота, но я все равно его узнаю.

– Привет, Джо. Давно не виделись.

Только Джозеф Шалый Пес способен в стране снов напялить футболку с надписью: «Не! Покупай! Китай!» Как будто здесь кому-то есть дело до бойкота товаров.

Он не то что Софи, не скрывает своего происхождения из мира снов. Забавно, что никто не обращает на это внимания. Для большинства людей он – просто городской индеец, сбежавший из резервации, живет на улице и валяет дурака. А кое-кто знает его как Костяшку, того, что сидит в парке Фитцгенри и предсказывает будущее по горсточке птичьих или крысиных костей, от которых и получил свое прозвище. Раскидывает их на оленьей шкуре и рассматривает, как они упадут. Вычитывает рассказы о том, что было, есть или может случиться.

Волчья голова тает у меня на глазах, превращаясь в знакомое лицо, скуластое, с темной бронзовой кожей. Квадратный подбородок, широко расставленные глаза, плоский нос. Длинные черные волосы заплетены в косу, украшенную бусинами и птичьими перьями. Я всегда любила его глаза. Подвижные как ртуть. Вот он – шут, а вот – мудрец. Поймать его взгляд и перенести на портрет невозможно. Я-то знаю, не раз пробовала.

В ответ на мое приветствие Джо передергивает плечами и еще разок затягивается. Я подсаживаюсь к нему.

– Ты же знаешь, как оно выходит, – отзывается он наконец. – Я то там, то здесь, а ты все занята.

– Похоже, я всегда занята. Может быть, я слишком много времени трачу, пытаясь слишком много сделать для слишком многих.

– Не ты первая, хотя ты в этом деле преуспела больше других. Может, через этот несчастный случай духи хотели сообщить тебе, что для разнообразия неплохо бы потратить немножко времени на себя. Знаешь, вроде вручения повестки через полицейского.

– Какой еще несчастный случай?

– О чем я и говорю. Ты совершенно не обращаешь внимания на собственные дела.

Иногда его манера говорить загадками меня просто бесит.

– Это что – очередной урок? – спрашиваю я.

Джо уже пару лет занимается со мной понемножку, хочет подготовить к тому, чтобы я попадала в мир духов, как он, во плоти. Все началось с долгого разговора. Тогда Зеффи и Ниа заблудились в ином мире. Джо собирался их искать, и я попросила его взять меня с собой, а он отказался.

Он ответил:

– Для всякого опасно переходить туда в собственной шкуре, но для тебя особенно. Ты для духов как магнит, Джилли. В тебе слишком яркий свет. Я уже говорил, что могу научить тебя находить дорогу в тех местах, но мне нужно несколько лет, чтобы подготовить тебя как следует.

– Софи переходит просто так, – заспорила я.

– Это точно, – согласился он. – Только она попадает туда не в собственной шкуре. Она переходит во сне – и неудивительно, раз она светится почти так же ярко, как ты, – и для тебя, пока ты не узнаешь побольше, это тоже единственный способ.

– Но мне никогда такое не снится.

– Может, ты просто не помнишь, – ухмыльнулся он, и его глаза с сумасшедшинкой тоже усмехались. – Откуда-то ведь берется тот свет, который ты в себе носишь. Мне не часто приходилось встречать людей, которые светились бы так ярко, не познакомившись прежде с парой-тройкой духов.

– Может быть, – вздохнула я, – только мне хотелось бы самой решать, когда с ними встречаться.

– Придется тебе принимать то, что выпадает на твою долю. Многим и того не дано, а если и случается что-нибудь, то они не замечают этого или портят все объяснениями.

– Не думай, что я неблагодарная, – говорю я ему теперь. – Я очень рада, что попала сюда, и не важно, каким путем. Но хочется узнать побольше. Научиться попадать сюда снова по желанию. Как ты, по-настоящему.

– А сейчас не по-настоящему? – спрашивает он.

– Ты же знаешь, что я имею в виду. Он кивает:

– Пожалуй, знаю, – тушит сигарету о подошву и прячет бычок в карман. – Нам всегда хочется больше, чем имеем.

– Не хочу показаться жадной, – говорю я ему, – но мне не нужны две жизни, как у Софи: одна в Мире Как Он Есть, а другая здесь. Я бы чувствовала себя шизофреничкой. Не понимаю, как Софи справляется.

– Для нее одна жизнь настоящая, – объясняет Джо, – а другая – сон. Она раскладывает все пережитое там и здесь по разным ящичкам, вот и выходит аккуратненько.

Ну да, точь-в-точь Софи. Она такая же аккуратистка, как я – неряха. Как ей это удается, я тоже не понимаю. Я даже не могу открыть тюбик с краской, не выкрасив заодно собственные пальцы, волосы и джинсы.

– Аккуратненько, – повторяю я. – Это точно не для меня.

Джо хохочет:

– Можешь не убеждать, верю и так.

Иногда у меня появляется желание его стукнуть.

– Я хочу сказать, что не сумею так разложить свою жизнь, – говорю я. – Если уж я получу доступ в мир духов, так мне захочется взять с собой этюдник и принести его обратно. И прихватить палатку, и еду, и все прочее, чтобы не пришлось питаться ягодами и кореньями, если задержусь подольше.

Когда переходишь в страну снов, как Софи, то взять с собой ничего нельзя. И обратно принести тоже. Кроме воспоминаний.

– Я слышу тебя, – произносит Джо. – Мы с тобой этим занимались, когда я тебя учил.

– Помню. Но раз уж я сюда попала, хотя бы так… Я вижу в его глазах понимание. Оно и раньше в них было, но все равно мне надо было высказать, что у меня на душе.

– Трудно быть терпеливым, – говорит он. Я киваю.

– Над этим можно еще поработать, – добавляет он. – Теперь, когда ты научилась переходить во сне, все пойдет быстрее.

– Когда начнем? – спрашиваю я.

Он жалобно смотрит на меня:

– Сперва надо разобраться с тем несчастным случаем.

Я качаю головой. Не хочу об этом говорить, что бы там ни было. Но Джо не из тех, кто позволит спрятать голову в песок.

– Перед тобой трудная дорога, – говорит он. – Может быть, нынешнее умение переходить – возмещение за тот труд, который тебе предстоит в Мире Как Он Есть. А может, удар по голове высвободил способность переходить во сне.

Я все еще качаю головой, но Джо будто не видит. Он уставился на меня неподвижным взглядом, и все шутовство с него слетело. Он совершенно серьезен.

– Я пригласил двух целителей, – продолжает он, – и даже попросил девочек-ворон за тобой присмотреть, но все они говорят одно и то же. Выздоровление зависит от тебя самой. Понимаешь, беда в том, что в тебе еще остались старые раны, и они не позволяют ускорить процесс естественного восстановления того, что нарушено извне.

– Что ты имеешь в виду?

Не собираюсь признаваться, но что-то во мне понимает, о чем он говорит. Уже одна мысль об этом сразу притягивает меня обратно в оставшийся позади мир. А я не хочу возвращаться.

Джо раздумывает о чем-то, потом говорит мне:

– Как будто что-то в тебе не желает улучшения.

– Да я и не больна вовсе!

– Ну, гриппа у тебя нет, – соглашается он, – но ты столкнулась с чем-то неприятным. И нечего притворяться, будто все в порядке. Мы оба знаем, что ты прячешь в себе старые раны. Ты многих умеешь одурачить, включив поярче свое сияние, но со мной это не проходит.

– О каких это ранах ты толкуешь?

– Если бы я знал, может, сумел бы помочь.

– Ты всю мою жизнь знаешь, – говорю я.

Он медленно кивает:

– Чего я не знаю, это как ты относишься к своей жизни.

– Что за чушь?!

Джо вздыхает:

– Я просто пытаюсь объяснить, как обстоит дело. Если не хотела знать, зачем спрашивала?

Он прав. Джо редко дает советы, не дождавшись, пока его попросят. Беда в том, что совет – это обычно такая штука, которую вовсе не хочется слышать.

Мне приходится отвести взгляд. Я смотрю на эти дивные деревья. Они уже кажутся не такими настоящими. А может быть, дело во мне. Я чувствую притяжение своего тела, и оно влечет все сильнее. Возвращаться не хочется. Теперь-то я знаю, что меня там ждет.

– Мне жаль, что так вышло, – говорит Джо. Я киваю:

– Мне тоже.

– Ты этого не заслужила.

Пожимаю плечами. По-моему, мир не замечает наших заслуг. А если замечает, то не так часто, как нам хотелось бы.

– Мы найдем способ справиться, – успокаивает меня Джо.

А если не найдем?

Но этого я вслух не говорю. Я касаюсь его руки.

– Не волнуйся за меня, Джо. Я живучая.

И тут боль дотягивается до меня в стране снов и вытаскивает обратно на больничную койку. Уходя, я слышу его голос, все тише и тише.

– Жить и выживать – это разные вещи, – говорит он.

Я знаю, что он прав. Но еще я знаю, что иногда только и остается, что постараться выжить.

Как в старые добрые времена, думала Венди Сент-Клер, глядя на собирающихся друзей. В больничной приемной становилось тесно, все сидячие места заняли. Здесь было столько знакомых лиц, что Венди чувствовала себя словно на открытии выставки Иззи или Софи, разве что народ выглядел слишком понуро. И Джилли не было.

Если в твоей жизни случалось событие: выступление, раздача автографов, новая выставка, концерт – всегда можно было рассчитывать на Джилли. Она обязательно придет порадоваться вместе с тобой. И точно так же она неизменно появлялась, когда мир становился слишком жестоким и нужен был друг, которому можно пожаловаться. Но сегодня Джилли лежала за четыре стены отсюда, опутанная проводами и трубками, связавшими ее жизнь с аппаратами жизнеобеспечения и мониторами, а личико рэкхемовской феи превратилось в кошмар Г. Р. Гигера*,[3] и сегодня ее друзья собрались, чтобы поддержать ее чем сумеют и порадоваться негромко ее возвращению из комы.

Профессор Дейпл, Кристи, его подружка Саския и Алан сидели на кушетке у дальней стены, а рыженькая Холли пристроилась перед ними на кофейном столике и чувствовала себя как дома между пачками старых журналов. Софи, Сью, Изабель и Мэ-ран завладели второй кушеткой, стоявшей у боковой стены. Десмонд и муж Мэран, Сирин, устроились прямо на полу между ними. Касси расположилась на легком стуле из металлических трубок и пластмассы – наверно, одолжила в кафетерии, – а сама Венди устроилась в последнем оставшемся кресле вдвоем с Моной. Кресло с квадратными подушками и обивкой ужасного оливкового цвета. Они по очереди занимали: одна – сиденье, другая – ручку.

Правда, несколько лиц не хватало: Джорди с Таней были еще в Лос-Анджелесе, а муж Касси, Джо… ну, где Джо, никогда никому не было известно – но все равно сборище впечатляло. Да, такой Джилли человек, что у нее много верных друзей. Если б она умерла, на похороны собралось бы полгорода.

Венди зажала рукой рот, хоть и не произнесла последних слов вслух.

«О господи, – подумала она. – Даже думать не смей».

Мона тронула ее за руку:

– Ты в порядке?

Венди кивнула. Ее неловкую попытку объяснить, отчего она вдруг так побледнела, прервало появление в дверях Лу Фучери с Анжелой. Лу благоухал, как горящая сигарета, Анжела источала смесь кардамона и китайских благовоний.

Непривычно было видеть их вместе. Они уже почти двадцать лет как разбежались, и Венди, даже если встречала их вдвоем, никогда не могла представить их парой. После разрыва оба они даже постоянного партнера не заводили, не то чтобы подумать о новом браке, но и уладить того, что у них тогда вышло, не пытались.

«Все из-за работы, – думала Венди. – Оба постоянно имеют дело с бедами и несчастьями, так что на отношения с любимым душевных сил уже не остается». Из-за своей работы они вечно цапались: семейные ссоры по поводу соблюдения буквы закона и того, как поступать с его нарушителями.

Лу был полицейским. С того времени, когда Джилли познакомилась с обходившим трущобы полисменом, не просившим и не бравшим взяток, и, как она говорила, «ее жизнь началась заново», он вырос до лейтенанта. А происходил этот широкоплечий итальянец из старой семьи, выходцы из которой служили когда закону, а когда – семейству Чероне, стоявшему по другую сторону закона, отчего их встречи на семейных торжествах бывали, мягко говоря, натянутыми.

Анжела Марсо работала адвокатом. Она занималась бродягами и сбежавшими из дому детьми. Она держала контору на Грассо-стрит и не брезговала обойти, если не прямо нарушить, закон ради своих подопечных. Венди познакомилась с ней много лет назад, но Анжела до сих пор производила столь же поразительное впечатление, что и тогда. Лицо сердечком, обрамленное кудрявыми темными волосами, и теплые карие глаза. За ее худенькими плечами не было видно крылышек, и она предпочитала арфе и сияющим одеяниям мешковатые штаны и футболки, но уличный люд всерьез считал ее посланницей Божьей, сошедшей на землю, чтобы помочь им. И на вид она была прямо боттичеллиевский ангел, переодетый по современной моде.

Едва поздоровавшись, Анжела первым делом спросила:

– Она больше не приходила в себя?

Софи покачала головой:

– Но из комы вышла. Врач сказал, теперь она просто спит.

– После такой травмы ей необходим отдых.

– Джилли и отдых?.. – пробормотала над ухом Венди Мона. – Как-то странно слышать эти два слова вместе.

– Вы не нашли водителя машины? – обратился профессор к Лу.

Все смолкли, ожидая ответа. Лу неловко замялся, и спины Венди коснулось знобкое предчувствие.

«Не говори! – хотелось выкрикнуть ей. – Если у тебя дурные вести, лучше не говори».

Но они должны были узнать. Только так можно совладать со своими страхами. «Чтобы встать лицом к лицу с ночью, нужно узнать, что скрывается в ее тени», – сказал ей кто-то когда-то.

– Дело осложняется, – наконец выговорил Лу. – Вчера вечером диспетчер принял звонок от ее домохозяйки. – Он как-то сразу постарел и обмяк, словно ему не по силам было рассказывать о случившемся. – Кто-то разгромил студию. Не пожалел времени и сил. Картины изрезали в клочья, из шкафов и со стеллажей все вывернули и разбросали по полу. Там словно смерч прошел. Все пропахло скипидаром и растворителями. Но главное, картины…

Он покачал головой. За годы, проведенные на улицах, он всякого, конечно, навидался, но это и его проняло. «Наверное, дело в том, что это личное, – подумала Венди. – Потому что случилось с другом».

– Кто мог так поступить с Джилли? – продолжал Лу. – Кто так ее ненавидит?

Но его последние слова утонули в гуле восклицаний, встревоженных и недоверчивых. Венди покосилась на Изабель. На лице художницы была боль. Им всем нелегко, но Изабель, у которой пять лет назад погибли чуть ли не все картины, лучше других представляла, каким ударом будет для Джилли эта потеря.

– Они ведь связаны, да? – спросила Софи. – Та машина и взлом?

Лу повернулся к ней:

– С чего ты взяла?

– По твоему лицу видно.

– Ты думаешь, кто-то сбил ее нарочно? – проговорила Мэран, высказывая вслух общую мысль.

«Нет, – думала Венди. – Такого просто не может быть. Слишком ужасно».

– Пока мы не установили имя водителя, – отозвался Лу, – ничего нельзя сказать. – Он вздохнул. – Но мне это не нравится. Сначала наезд, теперь студия. Слишком много совпадений, чтобы это было случайностью.

– Ты хочешь сказать, кто-то на самом деле хотел ее убить? – протянула Саския.

Анжела покачала головой:

– Не убить – стереть. И ее, и ее работы… как будто ее никогда и не было.

– Я не верю, – сказал профессор, снимая очки и протирая и без того чистые стекла. Снова надев их, он уставился прямо в суровое лицо Лу.

– Нет, не может быть, – поддержала его Касси. – Ну как такое может быть?

Лу обвел всех усталым взглядом.

– Кто-нибудь знает, были ли у нее враги? – спросил он.

Молчание длилось долго.

– Это же Джилли, – сказала наконец Софи.

– Она за всю жизнь, наверно, никого не обидела, – добавила Мэран.

– Сознательно – наверняка, – согласился Лу.

Кристи кивнул с кушетки:

– И это может означать, что вам следует искать субъекта, питающего страстную ненависть к неиссякаемому веселью.

Его версия вызвала на лицах слабые улыбки, но они вскоре погасли. Друзьям Джилли тяжело было думать, что есть человек, ненавидящий ее настолько, чтобы причинить ей такую боль. Настолько, что готов уничтожить дело ее жизни и намеренно сбить ее машиной.

– Вы поразмыслите, – попросил Лу. – Держите глаза и уши открытыми. Если что-нибудь вспомните, что-нибудь заметите или услышите, звоните мне. В любое время дня и ночи.

Однажды давным-давно…

Я открываю глаза и не могу шевельнуться. И не только потому, что левая рука до плеча и правая нога чем-то прижаты. Я и правой руки не чувствую. Вся правая сторона тела онемела и парализована. Чудно как-то. Я чувствую ткань больничной рубашки и простыни, но только с левой стороны. А с правой – ничего. Удается немножко повернуть голову и с трудом левую ногу, а рука хоть и в гипсе, но от нее по всему телу проходит болезненная дрожь.

Я вспоминаю, как в прошлый раз, когда на меня смотрела Софи, я тоже не могла шевельнуться. А теперь понимаю почему. Вспомнила машину и удар.

В комнате рядом со мной никого нет, но за стеной слышны голоса.

Я перевожу взгляд на безвольную руку – правую руку, ту, которой я рисую. Приказываю ей шевельнуться. Я ее даже не чувствую.

Сколько на свете сказок! Помнится, профессор объяснял мне, как необходимо людям пересказывать себя, чтобы преодолеть свои страхи. Мы говорили тогда о том, как связаны сказки с Миром Как Он Есть, со Здесь и Сейчас, в которых нам приходится жить. Мы были втроем: Кристи, профессор и я. Сидели в старомодной гостиной, переоборудованной профессором под кабинет. Людям, никогда не читавшим сказок, говорил профессор, труднее справляться с жизнью, чем тем, кто читал. У них нет того опыта странствий по дремучим лесам, встреч с незнакомцами, которые отвечают на доброту добротой, нет знаний, которые приобретаются в обществе Ослиной Шкуры, Кота в сапогах и Стойкого оловянного солдатика. Я говорю не о прямом нравоучении, а о более тонких уроках. О тех, что просачиваются в подсознание и создают нравственный облик и человеческую структуру. О тех, что учат побеждать и доверять. А может быть, даже любить.

Людям, не получившим этих уроков, приходится пересказывать себя во взрослой жизни.

Может быть, это со мной и происходит. Хоть в детстве я сказки читала без устали и потом всю жизнь перечитывала, но все равно, может быть, и меня надо пересказать. Потому что и в моей жизни чего-то недостает. Я и без Джо это знаю. И всегда знала.

Я Девочка-Луковка, как в той песенке, которую поет Холли Коул. И больше всего я боюсь, что, если снимать слой за слоем, от меня просто ничего не останется. И всем станет ясно, что я такое на самом деле. Сломанная Девочка. Пустышка.

Может быть, сказки наполнят меня.

Так вот.

Однажды давным-давно…

Я снова пробую шевельнуть правой рукой.

Я не представляю себе жизни, в которой не смогу рисовать и писать красками.

Однажды давным-давно…

Я попала в сказку, где девочку сбила машина, и она лежит в реанимации, ожидая смерти. Или, в самом крайнем случае, жизни, в которой не будет ничего привычного, все навсегда изменится.

Не уверена, что мне хочется знать, чем закончится эта сказка.

Однажды давным-давно…