Волчья Луна

Глава 3. С корабля на бал

Петербург, пятое декабря 1763 года

В Петербург приехали двадцать шестого ноября ближе к вечеру. Впрочем, если верить часам — а не верить им не было причины, — городскую заставу на Ревельском тракте поезд компаньонов пересек в начале пятого. Однако, несмотря на ранний час, на город уже спустились вечерние сумерки.

— Привыкай! — печально вздохнула Теа. — Здесь вам не там, моншер. Короче, это не Бургундия. Зимой здесь темно и холодно… Сыро… и одиноко.

— Ерунда! — беспечно улыбнулся граф Новосильцев. — Это на улице темно и грустно, а у меня дома, уж поверьте, господа, светло, тепло и сухо. И по поводу одиночества, графиня. Отдохнем, примем ванну, выпьем водки… Впрочем, водку можно заменить шампанским или коньяком… В общем, выпьем, кто чего захочет, и поедем развлекаться. У кого сей день случится бал или раут, к тому и поедем. Нам везде будут рады.

— Кстати об этом, — повернулся Август к Новосильцеву. — Василий, вы вполне уверены, что нам стоит жить в вашем доме? Согласитесь, это может быть небезопасно. Мы с графиней опасные попутчики…

И в самом деле, ни для кого не секрет, на кого именно покушались великобританские кровосососы и литовские вервольфы. Вопрос был исследован самым тщательным образом, включая сюда "колдовские штучки", которыми пользовались Август и Теа, обследование лесной избушки, в которой жила почившая в бозе старая ведьма, — этим занялась Аннушка Брянчанинова — и допрос захваченного живым вампира. К слову сказать, кровососа пытали в шесть рук: граф Василий, Теа и девица Брянчанинова. Август в это время спал, но ему потом о допросе англичанина рассказала в красках, и едва ли, не смакуя грязные подробности, его собственная невеста, проявившая по такому случаю вполне эпическую кровожадность. И если до этого случая Августа нет-нет, да посещали некие смутные сомнения по поводу способности женщины совладать с доставшимся ей темным даром, то теперь эти сомнения окончательно рассеялись: Теа — колдунья. Темная. Темнее некуда.

"Но люблю я ее не за это!" — пожал мысленно плечами Август, вспомнив сейчас перипетии той снежной бури и "остановки в пути".

"Люблю…"

Слово, разумеется, для Августа не простое, не говоря уже о вложенном в него смысле. Но, если не множить сущности, так все и обстояло. Влюбился, как какой-нибудь Пигмалион, в собственную Галатею, и продолжал — что характерно — трепетно любить. Такую, как есть. Сложную. Неоднозначную. В чем-то наивную, а в чем-то, напротив, донельзя циничную. Умную. Великолепно образованную. Способную мыслить, как ученый-естествоиспытатель, и любить, как юная девушка, каковой она, в сущности, и являлась. При этом порой Таня вела себя излишне раскованно — как в словах, так и в поступках, — напоминая дорвавшегося до сладкого ребенка, но зато в другое время демонстрировала некоторую склонность к романтизму, густо замешенному на каких-то все еще не совсем понятных Августу моральных принципах. Впрочем, ему все это не мешало. Напротив, все это лишь распаляло его жар, временами склоняя то к искренней нежности, — что было более чем странно, — то ввергая в пучину необузданной страсти, что более подходило его темной сущности и долголетнему жизненному опыту. И следует сказать, ни то, ни другое ему не мешало. Напротив, такое положение дел его вполне устраивало, ибо любовь есть таинство, принципиально непостижимое разумом.

А что касается выводов проведенного компаньонами расследования, то они были очевидны: охотились на Августа и Теа. Причем, вампиры выполняли заказ, полученный ими еще в Венеции, и покушались, прежде всего, на Августа, в то время как старая колдунья и ее оборотни имели своей целью графиню Консуэнтскую, о чем недвусмысленно говорило анонимное письмо, найденное в берлоге старой ведьмы вместе с кошельком, набитым русскими червонцами. И если с Августом все было более или менее понятно, — он ведь успел отдавить немало больных мозолей еще в родной Генуе, откуда, судя по всему, и тянулся след до Венеции и далее везде, то с Теа все обстояло куда сложнее. Впрочем, оставались вопросы и относительно покушения на Августа. Самый главный из них — кто заказчик? Увы, но пришедший в голову Августа ответ никого не мог удовлетворить своей конкретностью: да, кто угодно! Мог король, например. Из ревности или просто желчь в голову ударила. Но мог и Гроссмейстер или какой-нибудь другой недоброжелатель из Коллегиум Гросса. В этом случае, мотивы могли быть, как низменными, так и возвышенными в зависимости от того, что двигало недоброжелателем: зависть или опасение, что Август своими опытами вызовет гнев богов. Сводный братец тоже мог, и его мотивы Август не желал даже обсуждать. Но и без этих персонажей хватало тех, кто не отказался бы плюнуть на могилу Августа или возложить на нее цветы. Кто-то из ревнивцев и рогоносцев? Кто-нибудь из светлых волшебников, являвшихся постоянными оппонентами Августа в научных спорах или дискуссиях о морали и этике. В нынешних своих обстоятельствах — хотя это и отдавало паранойей, — Август не стал бы исключать из списка потенциальных "недоброжелателей" даже нежно любимую прежде Агату ван Коттен. Так что, темна вода во облацех. Иди знай, кто и за что, так его невзлюбил!

Еще больше тумана клубилось над дорожкой следов, уводивших в холодную столицу Гиперборейской империи. Кто злоумышленник? Что ему надо? И с чего вдруг именно сейчас? Кто-то играет на опережение или, напротив, возвращает старые во всех смыслах долги, оставленные наследнице, — как и давешнее венское проклятие, — настоящей Теа д'Агарис? Нет ответа. И даже намека на возможный ответ не имеется. Одни лишь темные опасения, которые, как говорится к делу не пришьешь. Но кто бы это ни был, вполне закономерно возникал вопрос, заданный Августом графу Новосильцеву:

— Василий, вы вполне уверены, что нам стоит жить в вашем доме? Согласитесь, это может быть небезопасно для вас. Мы с графиней опасные попутчики.

— Глупости! — отмахнулся Новосильцев с пренебрежительной ухмылкой идейного фаталиста. — Волков бояться, Август, в лес не ходить!

На том и порешили. И еще через час, доставив по дороге Анну Захаровну в дом ее родного дяди генерала от инфантерии Родиона Кузьмича Брянчанинова, путешественники добрались наконец до дворца графа Новосильцева. Дом графа располагался на берегу взятой в гранит реки в одном длинном ряду с Зимним дворцом императрицы Софьи и резиденциями других русских вельмож.

— Старые деньги, — не слишком понятно объяснил ситуацию хозяин, когда кареты въехали в обширный внутренний двор, скрытый за строгим фасадом, выходившим на улицу, параллельную набережной Невы.

— Я являюсь наследником двух пресекшихся княжеских родов, — пояснил Василий Петрович, уловив тень вопроса в глазах Августа. — Титулы мне, однако, не достались, ибо государь — батюшка нашей императрикс Софьи — не захотел плодить сущности. Один мой дед был Гедиминович, другой — Рюрикович, и оба удельные князья, что в нынешних обстоятельствах не есть хорошо. Но поскольку наследование в обоих случаях шло по женской линии, титулы легко упразднились, а мне оставили лишь одно презренное золото. Так что не бедствую, и за то спасибо.

Ну, что ж, о бедности не могло идти и речи. Поместительный трехэтажный дворец, представлявший собой каре с двумя внутренними дворами — парадным и хозяйственным — был построен в стиле барокко между парадной набережной широкой реки и улицей, выводившей прямиком к площади перед главными воротами императорского дворца. Собственно, между дворцовым комплексом императрицы и резиденцией графа Новосильцева уместились всего два не слишком больших особняка, узкий канал, да не менее узкая улочка. Такое соседство о многом говорило и на многое намекало.

— Ну вот мы и на месте, — повел рукой хозяин дома, когда компаньоны выгрузились из кареты, — милости просим! Мой дом — ваш дом, господа. И прошу, без церемоний. Вы разместитесь в левом крыле и, ради всех богов, чувствуйте себя, как дома!

— Сейчас половина шестого, — добавил он, бросив взгляд на извлеченные из кармана часы. — Будет ли достаточно двух часов, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок?

— Что скажете, Теа? — обернулся Август к своей невесте. В присутствии посторонних они продолжали обращаться друг к другу на "вы".

— Полагаю, ванна готова? — бросила она взгляд на мажордома, вышедшего их встречать.

— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство! — склонил голову, одетый в парадную ливрею седовласый мужчина. — Все приготовления сделаны вовремя! Ванная ждет вас.

И в самом деле, граф Василий все предусмотрел. Он послал гонца вперед, когда они еще только-только подъезжали к городской заставе, ну, а нарочный с письмом, содержавшим точные распоряжения "буквально обо всем" убыл в резиденцию Новосильцева ровно пять дней назад и, значит, прибыл на место не позже третьего дня. Вполне достаточно времени, чтобы подготовиться, тем более, что первое известие о возвращении в Петербург граф отправил с почтой почти месяц назад, то есть четвертого ноября из Вены…

***

Следует отметить, граф не поскупился, и дворецкий не обманул. В распоряжении Августа и Теа оказались покои, расположенные на втором этаже дома. Две просторные спальни — голубая и малиновая — кабинет, столовая и две гостиные, ореховая и золотая, в одной из которых стояло вертикальное фортепьяно работы Иоганна Зохера, а во второй — роскошный клавесин из кипарисового дерева, изготовленный знаменитой нидерландской фирмой Рюкерс. И, разумеется, помещения были проветрены и протоплены, кровати застелены свежим бельем, а в примыкающей к голубой спальне специальной ванной комнате, соседствовавшей с будуаром, исходила паром медная ванна. Так что, Теа вскоре покинула Августа и, предоставленный самому себе, он устроился у камина в ореховой гостиной, открыл захваченный с собой в дорогу томик русских стихов и углубился в чтение. Русский язык он учил уже давно и небезуспешно. Во всяком случае, теперь он был способен не только поддерживать разговор на не слишком сложные темы, но и понимал стихи, написанные высоким стилем, а это являлось непростой задачей даже для Татьяны. Теа, впрочем, тоже много читала по-русски. Все-таки ее разговорный язык был весьма своеобразен, и требовалось время и старание, чтобы перестроиться на "современный манер".

— "Мне кажется, — прочел Август вслух, пробуя язык Российской империи "на вкус", — как мы с тобою разлучились,

Что все противности на мя вооружились,

И ото всех сторон, стесненный дух томя,

Случаи лютые стремятся здесь на мя".

— На мя! — повторил за поэтом Август, припомнив, что во фразах, подобных этой, Таня обыкновенно говорит "меня".

"Вероятно, поэту виднее, — решил он, обдумав ситуацию, — но Василий, кажется, тоже говорит "меня" Надо бы попробовать почитать что-нибудь из прозы…"

Он отложил книгу, встал из кресла и прошелся по гостиной, разминая ноги. Было очевидно, что Теа так быстро из ванной не выберется, но и Августу нечем было себя занять. Возникал соблазн навестить женщину и поболтать с ней о том, о сем. Например, о грамматике русского языка. К тому же, если ванна открыта, — а она, и в самом деле, в отличие от венской была без крышки, — за "неспешным" разговором можно увидеть плечико Теа или ее грудь. Возможно, даже ножку…

Это выглядело более чем странно, но никакое "прошлое" не в силах было умалить его интерес к наготе любимой женщины. В любви Август терпел ровно те же муки, что и какой-нибудь безусый школяр. И желания его, по сути, были так же просты и незатейливы, даже при том, что он уже обладал всем тем, о чем недоросль мог только мечтать. Они были близки с Теа уже не первую неделю — попросту говоря, Август с ней спал — но он так и не смог пресытиться ее красотой и близостью, хотя и опасался признаваться в этом вслух. Внешность, словно бы, принадлежала другой женщине, и открытое внимание к прелестям Теа, возможно, могло обидеть Татьяну, поселившуюся в этом теле. Во всяком случае, Августу казалось, что будет лучше не нарушать открыто границу "между плотью и духом". А спросить женщину, так ли это на самом деле, представлялось более чем странной идеей, да и возможности поговорить на эту скользкую тему ни разу не представилось.

"Поговорим лучше о грамматике!" — решил Август и, прихватив с собой томик стихов Александра Сумарокова, отправился к Теа.

Женщина, как не сложно догадаться, нежилась в горячей воде, и вода эта была упоительно прозрачна, так что Августу даже ждать случая не пришлось. Все и так было на виду. Тем сложнее оказалось вести с Теа светский разговор. А еще хуже было то, что Татьяна его, похоже, видела насквозь, и всем его уловкам грош цена. Однако политес соблюдала и она, общаясь с Августом, как ни в чем ни бывало. Словно и не возлежала в ванной в чем мать родила.

Для начала обсудили местоимения "мя" и "меня", придя к выводу, что в разговорной речи лучше все-таки использовать не первое, а второе.

— Да, и вообще, Август, на кой фиг, сдалась тебе поэзия? — наконец, высказала Теа наболевшее. — Здесь еще лет пятьдесят ничего путного не будет!

— А через пятьдесят? — сразу же заинтересовался Август.

— А через пятьдесят лет, — мечтательно улыбнулась Татьяна, — появится кто-нибудь вроде Александра Сергеевича Пушкина… А может быть, он и здесь родится? Надо бы выяснить, есть ли здесь Пушкины, но это еще успеется!

— Что написал этот Пушкин? — не отставал Август.

— Пушкин? — задумалась Татьяна. — О, он много чего написал. Жаль только, я почти ничего не помню.

— Не мое, — "жалобно" вздохнула, наблюдая искоса за взглядом Августа, метнувшимся к чуть колыхнувшимся от глубокого вздоха грудям. — Однако, изволь! Как тебе такое?

"Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты…"

— Дальше не помню, увы! — с искренним сожалением в голосе констатировала Татьяна, завершив четверостишие.

Стихи были великолепны. Их было мало, это факт. Однако, как по капле воды истинный философ способен представить себе океан, так и по этому четверостишью Август угадал настоящего поэта.

— Больше ничего не помнишь? — спросил в надежде услышать еще хоть пару строф.

— Только глупости, — грустно улыбнулась женщина, которую и саму стихи неизвестного Августу поэта настроили на "лирический" лад.

— Хоть бы и глупости! — когда хотел, Август умел быть настойчивым, тем более, что разговор свернул на безопасную тему.

— Ладно, — усмехнулась Татьяна, — слушай. Я эти стихи оттого помню, что меня ими один дальний родственник третировал. Как же там? Ага!

"Сосок чернеет сквозь рубашку,

Наружу титька — милый вид!

Татьяна мнёт в руке бумажку,

Зане живот у ней болит…"

— А дальше? — чуть подтолкнул ее Август.

— А дальше, вообще, неприлично! — неожиданно рассмеялась Таня:

"Она затем поутру встала

При бледных месяца лучах

И на подтирку изорвала

Конечно "Невский альманах".

— "Невский альманах" — объяснила через мгновение, — это, надо полагать, литературный журнал. Но его пока не издают, а жаль.

— Переходим к прозе! — резко сменила Теа тему разговора. По-видимому, стихи Пушкина напомнили ей о семье, о которой она Августу ничего не рассказывала, о доме, о родном мире. — Вода остыла! Не возьмешься подогреть?

— А сама? — Чуть прищурился Август. Теа пора было научиться использовать свои способности. Знать нечто и уметь этим "нечто" пользоваться — суть, разные вещи. Не говоря уже о естественности процесса. Для Теа — если уж речь шла о приеме ванны, — подогреть остывшую воду должно было быть первой и естественной реакцией, но она, вместо этого, обратилась к Августу.

— Сама? — переспросила женщина.

— Сама… — задумчиво повторила она.

Затем прикрыла глаза, построжала лицом, сосредотачиваясь на какой-то своей мысли, и в следующее мгновение от воды повалил пар.

— Аккуратнее! — испугался Август. — Так можно и обвариться!

— Не боись, моншер! — победно улыбнулась Теа. — Температура в самый раз! Некоторые, Август, — улыбка явна меняла смысл, — любят погорячее.

"А вот это уже явно не о воде!" — констатировал Август, любуясь раскрасневшейся женщиной.

— Жаль ванная маловата, — вздохнула Теа, — а вылезать лень…

Похоже, ее мысли шли в одном направлении с желаниями Августа, но в преддверии светских развлечений, щедро обещанных им гостеприимным хозяином, спешить с реализацией эротических фантазий никак не следовало.

"А жаль…" — должен был признать Август, но поскольку, презрев свои обязательства перед графом Василием, предаться любви сей же час они все-таки не могли, оставалось лишь сменить тему разговора.

— Кстати, о прозе! — первой нашлась женщина. — Август, будь любезен, возьми там со столика книгу и открой на заложенной странице.

Закладкой служил высушенный в дороге оранжево-красный клиновый лист. Август раскрыл книгу и повернулся к Теа:

— С какого места?

— Щеголиха…

— Щеголиха… Так-так… Читать подряд?

— Да, — подтвердила Теа, и Август стал читать, постепенно, по мере прочтения, начиная понимать, чем заинтересовал Таню этот именно текст:

"Щеголиха говорит:

— Как глупы те люди, которые в науках самые прекрасные лета погубляют. Ужесть как смешны ученые мужчины; а наши сестры ученые — о! они-то совершенные дуры. Беспримерно, как они смешны! Не для географии одарила нас природа красотою лица; не для мафиматики дано нам острое и проницательное понятие; не для истории награждены мы пленяющим голосом; не для фисики вложены в нас нежные сердца; для чего же одарены мы сими преимуществами? — чтобы были обожаемы. В слове уметь нравиться все наши заключаются науки".

— Что скажешь? — спросила женщина, когда Август закончил читать.

Что ж, от судьбы не уйдешь: когда-то этот разговор должен был, — нет, просто обязан был — состояться.

— Ты ведь понимаешь, Теа, что это опасная тема? — спросил он, глядя женщине прямо в глаза.

— Ну так, и ты не трус, разве нет?

— Что ж, изволь, — не стал спорить Август, предположив, что искренность в данном случае лучшая политика. — Для меня, Таня, ты — это ты, такая, как есть. Твои внешность и ум, тело и душа для меня неразделимы. Я лично не знал ту, прежнюю Теа, и никогда воочию не видел Татьяну, какой ты была там и тогда. Я люблю тебя не за внешность, но не стану лукавить, твоя красота сводит меня с ума. Однако не менее привлекательны для меня твой характер и Дар, твой острый ум и колдовская сила, твоя новая-старая личность. Иногда, мне не надо видеть тебя нагой, чтобы захотеть так сильно, что перед глазами встает кровавый туман. Мне даже представлять тебя без одежды не надо. Достаточно твоей ироничной улыбки, поднявшейся под углом брови или меткого словца, брошенного ровно тогда, когда оно будет более чем уместно. Так что, прими, как данность, я люблю не Теа и не Татьяну, которых не знал, я люблю ту женщину, которой ты являешься сейчас.

— Вот же бес красноречивый! — довольно улыбнулась женщина, выслушав незапланированное объяснение в любви, и Август понял, что кризис миновал. — Уговорил девушку на грех! Мы ведь успеем еще привести себя в порядок?..

***

Раут, то есть светский прием без танцев, проходил во дворце князей Засекиных. Гостей принимали сам хозяин дома Иван Федорович и его супруга Мария Алексеева. Европейские новости, по-видимому, до Петербурга еще не дошли, и Август с Теа вдруг оказались всего лишь двумя знатными иностранцами, приехавшими в Россию вместе с графом Новосильцевым. Из этого, между прочим, следовало, что императрица Софья тоже не спешила делиться своими планами со всеми подряд. Но, так или иначе, быть просто графом де Сан-Северо, а не магистром трансцендентальных искусств и доктором высшей магии оказалось неожиданно легко и, как ни странно, даже приятно. Август о таком прежде и подумать не мог, не то, что мечтать. Слишком привык к определенного рода публичности, приобретя еще в детстве репутацию сильного и опасного темного колдуна.

Однако здесь, в доме Засекина никто о его реальном статусе, похоже, не догадывался и о "венских приключениях" ничего не слышал. То же и со спутницей Августа. Какие-то смутные слухи, связанные с ее "скандальным" появлением при дворе Бургундского короля. Нечто туманное о том, что, несмотря на видимую молодость, графиня Кансуэнтская — дама с "прошлым". И все, собственно. Интерес подогревает, но этим все и исчерпывается. Слишком мало информации, а на виду — всего лишь молодая красавица, носящая знаковый, но не громкий титул. Богатая, если судить по ее драгоценностям. В меру самостоятельная, но отнюдь не одинокая. Впрочем, общество пока не определилось, кто из двоих — граф Сан-Северо или граф Новосильцев — является ее любовником или женихом. "Под описание" подходили оба, но ни один из них не давал повода решить этот вопрос со всей необходимой определенностью.

Между тем, новые лица всегда притягивают к себе повышенное внимание, так что за весь вечер — вернее, за поздний вечер и известную часть ночи, — Август ни разу не остался один. К нему подходили, его звали "в круг", чтобы обсудить какой-нибудь второстепенный вопрос большой политики или европейскую моду на шелковые камзолы нового кроя. Его приглашали к ломберному столу, за которым играли в басет, или в буфетную, где были выставлены разнообразные, большей частью незнакомые Августу мясные, рыбные, грибные и квашеные овощные закуски. Там же разливали шампанские вина и множество водок, разнообразию которых, как, впрочем, и вкусовым качествам, можно было только дивиться. Август знакомился с людьми, поддерживал разговор, играл в карты и выпивал, но при этом ни на мгновение не выпускал из поля зрения свою Теа.

Судя по всему, Татьяна чувствовала себя "в обществе", словно рыба в воде. Легко переходила с одной темы к другой, от одного собеседника к другому, и с одного языка на другой. Здесь все говорили по-французски, лишь изредка прибегая к русскому наречию. Но Теа вела себя совершенно иначе. Начиная фразу на французском, она зачастую завершала ее каким-нибудь немецком или итальянским оборотом. А вот по-русски говорила редко, да и то лишь самыми простыми фразами, по которым сложно было судить об уровне владения ею языком. Ее причудливая и не всегда понятная манера говорить производила, однако, на окружающих весьма приятное впечатление, умиляя одних и восхищая других. Ну, а кроме того, Теа демонстрировала отличное настроение, была весела, — и если не улыбалась, то уж точно смеялась, — сыпала каламбурами и шутками, и, однако же, не позволяла никому, ни мужчине, ни женщине войти в "ее личное пространство". Держать дистанцию, никого при этом не обижая, великое искусство светской жизни, и, наблюдая за женщиной, Август должен был признать, что Теа — "И откуда, что берется?!" — демонстрирует в этом деле виртуозное мастерство.

За прошедшие месяцы она, и в самом деле, стала другим человеком, и высшее общество Петербурга встретило этим вечером женщину, совершенную во всех отношениях: красивую, умную и образованную, не говоря уже об умении себя вести. Однако и здесь, она была более чем осторожна, не демонстрируя чрезмерной остроты ума или не подобающих даме "их круга" знаний в тех областях, в которых, скорее всего, не сведущи были и присутствующие на приеме мужчины. За возможным исключением одного-двух высокообразованных людей, таких, как сержант гвардии Алексей Андреевич Ржевский, неожиданно оказавшийся к тому же отменным поэтом. Во всяком случае, ему удалось развеять сомнения Татьяны относительно уровня российского стихосложения.

"Небесным пламенем глаза твои блистают,

Тень нежную лица черты нам представляют,

Прелестен взор очей, осанка несравненна…"

Чем эти стихи хуже "чудного мгновения", которое читала ему Таня?

— Кто это? — спросил Август очередного собеседника. — Я имею в виду, о ком он так красиво говорит?

— О! — обрадовался военный, кажется, его звание соответствовало бригадиру, — вы же, граф, не знаете еще Петербурга! Позвольте, дать вам разъяснения?

— Буду благодарен, — чуть склонил голову Август.

— У нас тут, видите ли, в Императорском театре у Летнего сада который уж год выступает венецианская труппа маэстро Локателли. А госпожа Либера Сакко одна из лучших балерин этого театра. Видели бы вы ее в балете "Аполлон и Дафна"! Она великолепна! Великолепна! Другого слова не подберу. Право слово, чудная танцовщица! Ну, а господин Ржевский посвящает ей мадригалы. Не ей одной, разумеется, но лучше, чем о ней, он не пишет ни о ком.

— Они близки? — понизив голос задал Август вполне очевидный вопрос, вернее, вопрос, который ожидал услышать от него собеседник.

— Трудно сказать, — хищно улыбнулся бригадир. — Некоторые утверждают, что так оно и есть. Впрочем, другие полагают, что все дело в искусстве. Ржевский, видите ли, балетоман и высокий ценитель пластических искусств. Никто не понимает, зачем он в таком случае служит в гвардии. Мог бы уже уйти в отставку. Все равно карьера не сложилась…

Пустой светский разговор, слегка сдобренный местными сплетнями, ненужными и непонятными "знатному иностранцу". Тем не менее, разговор запомнился, потому что именно в то мгновение, когда бригадир Тургенев упомянул незадавшуюся военную карьеру Ржевского, в ротонде, буквально в нескольких шагах от Августа, появились новые лица. В широко открытые по случаю приема двустворчатые двери вошли барон и баронесса ван Коттен.

По всем признакам, за прошедшие полгода Полномочный министр стал еще важнее, чем был раньше, — хотя, казалось бы, куда дальше? — но зато очевидным образом постарел, как-то разом перейдя из категории "зрелый мужчина" в категорию "старик". На его фоне высокая статная супруга казалась еще более привлекательной и молодой. Впрочем, не так уж Агата была и молода. Выражаясь галантно, двадцать семь лет для женщины, если она, конечно, не колдунья, возраст зрелости. Такой вот зрелой, пусть и ухоженной, матроной она и выглядела. Что же касается красоты, то теперь — после всего — глядя на баронессу ван Коттен трезвым взглядом охладевшего к ней мужчины, Август не нашел в ней уже той сводившей его с ума красоты, которую он видел в ней еще совсем недавно. Интересная женщина. Привлекательная, несмотря на возраст. Но и все, пожалуй.

"Все, — признал Август. — Но ведь было же что-то!"

Было. Как не быть. И, возможно, даже оскорбление предательством не изменило бы его чувств к этой женщине. Вот только не в обиде дело. Дело в Татьяне, которая напрочь изгнала из его сердца всех прочих женщин, одновременно самым решительным образом излечив душевные раны Августа. И в этом новом мире, возникшем на руинах прежнего, Агата была всего лишь элементом "прошлого состоявшегося". Агата ван Коттен — супруга полномочного министра барона ван Коттена. Где-то так.

Их взгляды встретились, и Август поклонился Агате, именно так, как поклонился бы старой знакомой, но не выказал ни "воодушевления" от встречи, ни раздражения, просто потому что показывать было нечего. Встретив ее теперь и здесь, никаких особых чувств он не испытал. Увидел знакомую женщину и поприветствовал ее поклоном, только и всего. Но вот для нее эта встреча оказалась куда труднее, чем мог предположить Август. У Агаты при взгляде на него даже кровь отлила от лица. Глаза распахнулись, зрачки расширились, рот приоткрылся, чтобы пропустить хриплый выдох, и бледность залила лицо.

Не трудно догадаться, что стало причиной столь сильной реакции. Агата знала начало истории. Более того, добиваясь каких-то своих, — наверняка, откровенно эгоистических целей, — она в меру сил поучаствовала в унижении и уничтожении Августа. Но затем они расстались окончательно, имея в виду ее скорый отъезд в Петербург, и все последующие известия она, скорее всего, получала лишь с почтой, то есть, отнюдь не сразу после тех или иных событий, да еще и в чужой интерпретации. Можно предположить, что о появлении Теа д'Агарис, баронесса знала, не могла не знать. Вопрос, однако, в том, что именно ей было известно и в чьем изложении. Известия о возвращении Августа ко двору тоже, наверняка, успели достигнуть ее ушей. Такой скандал ее корреспонденты пропустить просто не могли. А вот про отъезд Августа в Петербург, если кто и знал, то верно, не успел отписать. Не знала она, наверняка, и об их с Теа венских приключениях.

— Здравствуйте, барон, — учтивость входит в правила игры и никому еще не принесла вреда.

— Баронесса! — уважительный, но не более чем, поклон. В лучшем случае, равного равной, но опытный человек не мог не заметить известного в обществе оттенка "сверху-вниз". Вежливо, но однозначно.

— Здравствуйте, э?.. — повернулся к нему лицом барон ван Коттен. Этот был дипломат и не только по названию. Понял уже, не мог не понять, что, если Август вернулся к королевскому двору Бургундии и открыто появился здесь, на приеме во дворце князей Засекиных, то уж верно какой-нибудь титул, пусть даже и самого дрянного свойства, на этот случай у Августа имеется. И более того, он не мог не знать про "кавалера де Лаури". Уж об этом-то ему точно доложили. Но покуражиться над бывшим графом, в течении многих лет наставлявшем барону рога, было так приятно, что полномочный министр не устоял перед искушением. А зря. Августу было чем парировать этот выпад.

— Прошу прощения, господин посланник! — чуть улыбнулся Август. — Мы с вами лично не знакомы. Август граф Сан-Северо, к вашим услугам!

— Сан-Северо? — нахмурился ван Коттен. — Но это не бургундский титул!

— Вы правы, ваше благородие, — кивнул Август, нарочито выделяя обращением титул собеседника, но не его высокий ранг в государственной иерархии королевства, предусматривавший иное обращение, "ваше превосходительство". — Титул дарован мне императором Австрии, как не носящему другого титула потомку графа Торе Сан-Северо. Даже и не знаю, право, в чьем я теперь подданстве, австрийском или все еще бургундском…

— Вы в моем подданстве, граф, — голос Теа звучал ровно и одновременно властно. На такой голос одним поворотом головы отреагировать нельзя. Но Август ее игнорировать и не собирался.

— Ну, разумеется, беллисима! — улыбнулся он, оборачиваясь к Теа. — Я весь ваш. С ног до головы!

— Мило! — холодно, даже как бы равнодушно, улыбнулась женщина. — Мне послышалось, Август, вы упомянули свой титул. Это так? — левая бровь медленно поднимается под немыслимо аристократическим углом. — И представьте меня, наконец, вашим знакомым!

Не приказ, скорее, каприз. Притом каприз, произнесенный так, с такой интонацией, что у опытного человека после этого не останется даже тени сомнения относительно характера их отношений, ее и Августа.

Она откровенно наслаждалась возникшей неловкостью, но увидеть это мог один лишь Август. Когда хотела, Теа великолепно держала лицо, превращая его в подобие алебастровой маски. Даже глаза ее приобретали холодноватый оттенок зеленого — цвет патины, в котором мало жизни и много того, что подразумевали латиняне, говоря "помни, что смертен".

Начались взаимные представления, и все вскоре забыли, с чего началось их знакомство. Особенно после того, как Август произнес вслух:

— Теа д'Агарис графиня Консуэнтская.

— Рад знакомству, — самым почтительным образом поклонился барон. — Полагаю, графиня, что "венское чудо" ваших рук дело?

— Осуждаете? — усмехнулся Август, сообразивший, с чего полномочный министр сменил вдруг "гнев на милость".

— Восхищаюсь и начинаю понимать суть интриги, — Барон явно знал о "некоем магическом подвиге", не так давно совершенном в Вене. Но, судя по всему, история, которую добыли его осведомители, не содержала имен. Ну, а связать одно с другим — новый титул известного в Бургундии колдуна и его близкое знакомство с не менее известной темной колдуньей, — было уже несложно. Как ни относись к ван Коттену, но следует признать, дураком он не был.

— Рад, что мы друг друга понимаем. — Произнося эту фразу, Август полностью осознавал, какой эффект она произведет. Ему не надо было смотреть на баронессу, чтобы оценить степень ее унижения.

В силу не вполне понятных ей обстоятельств собственный супруг Агаты предлагал ее бывшему любовнику, если не дружбу, то уж, верно, "заверение в уважении и почтении". Означать это могло лишь одно — лишившись титула графов де Ламар и поддержки семьи, Август не упал, как следовало ожидать. Он устоял и, пожалуй, даже поднялся еще выше в неписанной табели о рангах, бытовавшей среди европейской аристократии. Как это возможно, она не знала, — ей просто не хватало информации, — но последствия, как ей казалось, предугадать было несложно. Ну, и если этого мало, то рядом с Августом — сменив и затмив Агату — возникла другая женщина. Моложе и красивее баронессы ван Коттен, да к тому же сильная колдунья. Вот этот последний аргумент в негласном споре двух женщин Теа и использовала, чтобы окончательно добить ту, кто, на самом деле, уже не являлся ее соперницей. Но, судя по тому, что видел и понимал Август, все, что могло случиться между этими женщинами, случилось не сейчас, а гораздо раньше. Татьяна тихо ненавидела Агату ван Коттен еще с тех пор, как увидела ее лицо в воспоминаниях Августа. И чего больше было в этой ненависти, ревности или брезгливости, сказать было сложно.

— Рада знакомству, душенька! — "мило" улыбнулась Татьяна и протянула Агате цветок чертополоха, внезапно и весьма драматически возникший в ее руке. — Презент… на память…