Его глазами:
Бессовестно тяну время. Нарочито медленно складываю щепу, дрова. Разжигаю огонь, наливаю родниковую воду в старый закопчённый котелок, кипячу и завариваю чай. Пошарившись на полках, нахожу травяной сбор и глиняную крынку с цветочным нектаром. Отлично! Зверобой, душица и мёд — лучшее средство от простуды. Самое то для зловредной луны. Стаскиваю с кровати ватное одеяло и старое шерстяное покрывало и стелю на пол поближе к печи.
— Раздевайся. Не хватало ещё воспаление лёгких получить, — бурчу тихий приказ Василисе. К моему величайшему удивлению малышка покорно снимает одежду и послушно садится на импровизированное ложе. Накидываю на хрупкие плечи плед, скрывая восхитительный соблазн. Великая богиня… Картина более чем заманчивая. Прекрасная обнажённая дева уютно устроилась на тёмно-зелёном пледе. Жёлто-красные отблески пляшут на нежной коже, окрашивая в золотистый цвет. Темно-медные локоны разметались по плечам тяжёлыми, мокрыми прядями. Изящные ладошки бережно сжимают дымящуюся деревянную кружку с горячим ароматным напитком. Василиса делает небольшой глоток. Влажные полные губки заманчиво блестят, а на нежных щеках расцветает румянец. Так и тянет наплевать на всё, поставить крошку на четвереньки и… Дьявол! Меньше всего я сейчас хочу вспоминать о Тамаске.
— Кто она? — Василёк простым вопросом безжалостно уничтожает мои томные фантазии. Несколько глубоких вдохов. Собираю в кучу убежавшие в мир порока и разврата мысли. Девушка хранит молчание и не торопит меня.
— Моя мать, — усаживаюсь рядом с луной и пристально смотрю огонь. — Волчицу жестоко убили много лет назад.
Закрываю глаза. Тяжёлые мрачные воспоминания заставляют скрежетать зубами от неукротимой злости и ярости.
— Это сделали люди, — голос становится слишком грубым и резким. Слышу, как крохотное сердечко земляничной луны замирает на долю секунды, а потом пускается в бешеный пляс. Яростно колотится. Прости, малышка… Даже сама ясноокая богиня не способна остановить растущий гнев. Василиса вскрыла чёрную гнойную рану в истерзанной душе. Годами скрываемый отвратительный нарыв ноет и саднит. И вся эта грязь льётся на пару мерзким водопадом.
— Чёртовы выродки сожгли мою мать живьём! — оглушительный рык эхом разлетается во ветхой избушке. Практически ору благими матом. Открываю глаза и смотрю на милую мартышку. Девушка дёргается как от удара. Нежная крошка полностью погружается в мою тьму. Зловонное болото ненависти медленно затягивает меня, а я тащу за собой человечку. Рыжая малышка покорно принимает чужую боль.
— Когда это произошло? — тихий шёпот долетает до ушей. Тонкие пальчики лихорадочно сжимают мою ладонь. Рука истиной всё ещё холодная. Словно лёд. Всё-таки замёрзла. Обхватываю изящное запястье и прикасаюсь губами к нежной коже. Странно… Присутствие луны облегчает муки. Золотистое сияние мягко кружит вокруг, струится, освещает путь во мраке.
— Давно. Двести восемьдесят лет назад, — хриплю ответ. Нервный девичий смешок неожиданно вызывает ухмылку.
— Прости… Всё никак не привыкну, что ты чуть младше пирамид, — хихикает любопытная упрямица. Засранка… Возмущённо фыркаю, но всё равно смеюсь. У ласковой крошки масса достоинств, но самое удивительное — Василёк спокойно и радостно принимает совершенно невероятные вещи. Ни паники, ни миллиона глупых вопросов. Трёхсотлетний оборотень? Ой, как здорово. Будем жить в тайге? Прекрасно, я очень люблю природу. И так далее. Малышка никогда не ропщет и не жалуется на превратности судьбы. Мягкая девичья улыбка разряжает обстановку и позволяет ненадолго отвлечься. Перевести дух. И всё же…
— Двуликие не всегда прятались от людей. Когда-то ворота деревни были открыты для охотников, шаманов и лекарей. Оборотни тщательно хранили секреты своего происхождения, но основы врачевания, охоты и магии были доступны всем, — начинаю рассказ, — До той роковой ночи.