Воины Нави

ГЛАВА 17

Кухарка Марфа привычно суетилась у казанов, готовя князю обед. Не забывая поглядывать, чем занята новая помощница, она иногда покрикивала:

— Куда ж ты столько обрезаешь? Что ж там останется? Тоньше нарезай, поди, князю обед готовим, а не конюху.

Помянув не к месту убитого конюшего, она покачала головой и досадливо сплюнула на пол. Беспута уже который день терпеливо выслушивала все ее укоры. Целыми днями она толклась с Марфой на кухне, лишь по утрам выходя на городской торг. Время пролетало, а попасть к князю на глаза все никак не получалось. Вчера из Междорожья прискакал гонец с вестью о вторжении древлян. Сегодня с утра князь собрал вече, и целый день полянские старейшины судили да рядили, как жить дальше.

Расположившись за огромным дубовым столом, старейшины начали по очереди высказываться. Кто-то настаивал на том, что пора поднять весь столичный гарнизон и выдвинуться навстречу захватчикам. Иные, более сведущие в делах ратных, говорили, что в родных стенах бой принимать надежней. Со слов гонца, велик был древлянский отряд, настолько велик, что и не сосчитать. Князь Богумир давал высказаться каждому из старейшин, но особо его интересовало мнение старейшины из храма Велеса.

Наконец дошла очередь и до жреца. Это был худой старец, лицо которого жизнь в изобилии расписала морщинами. Немощно опираясь на посох, жрец поднялся на ноги. Его внимательные глаза неторопливо оглядывали всех собравшихся, обойдя вниманием лишь князя.

Болезненно откашлявшись, жрец начал свою речь:

— Много сегодня сказано слов и много в них храбрости. Верно говорите, старейшины, пришел в наши земли враг нежданный, живет в наших избах, режет наш скот. Никак не можно бросить междорожцев в такой беде. Нужно подымать наше воинство и выступать немедля. Каждый день наши братья приносят дары Великому Велесу и вопрошают его: на нашей ли стороне правда? Одержим ли мы победу в этой битве? И сегодня Велес ответил нам!

Жрец умолк на мгновенье, давая время одобрительному ропоту пройтись по залу, и продолжил:

— Все дары, возложенные к его алтарю, были приняты! Мы на своей земле бой принимаем, а враги наши нет. Мы в своей земле кровь прольем, а враги костьми полягут. Боги будут с нами в этой битве! Не пойму лишь одного, — жрец вновь сделал паузу, в ожидании, пока умолкнут возгласы одобрения, — почему молчит наш князь Богумир? Аль сказать тебе нечего, князь пресветлый?

Старец наконец-то взглянул в глаза князя, взглянул вызывающе, как бы вынося приговор виновному. Богумир улыбнулся, оглядевшись, словно лишь сейчас увидел собравшихся старейшин. Не оборачиваясь к двери, он выкрикнул:

— Марфа! Принеси медовухи и мяса, видать проголодались старейшины, вон глазами князя поедают, что овцу на вертеле!

Стоящий у дверей страж бросился на кухню передавать приказание Марфе. Бабка суетливо стала составлять яства на подносы, бурча под нос ругательства:

— Ну разве ж можно так! Скорей ему мясо неси и медовуху. А коли б не готово было, что ж я, кудесница какая? Неждана, чего стала столбом?! У меня не десяток рук, все одна не унесу! Хватай поднос и бегом к гостям. Подле каждого чтоб поставила по миске мяса и чарку.

Беспута юрко метнулась к подносу, стараясь не выказать на лице радости. Наконец-то ей явился шанс показаться князю на глаза. Ловко составив блюда с яствами, колдунья поднялась по ступеням, торопливо нашептывая наговоры очарования. Стоящие у княжих дверей стражи удивленно моргнули, разглядывая идущую с подносом девушку. Взгляды их стали маслеными, оглядывая ее с головы до ног, руки непроизвольно подтянули кожаные пояса. Остановившись у дверей, она высокомерно взглянула на них, негромко прошипев:

— Чего стали, истуканы, двери отворяйте! Князь, поди, ждать не любит!

Богумир держал речь перед старейшинами, неторопливо прохаживаясь по горнице и искоса поглядывая на жреца.

— Прав жрец храма Велеса, много сегодня храбрых слов было сказано. Коли приходит враг в твою землю с мечом, борониться надобно. Так и пращуры наши нам жить наказывали. Слушал я вас и молчал, думу тяжкую думая. Борониться тоже нужно умеючи. Ведь отцы и деды наши не бросались, сломя голову, с голой палкой на мечи?

Старейшины одобрительно закивали головами, переглядываясь меж собой. Богумир улыбнулся, остановившись подле жреца.

— Говоришь, сказать пресветлому князю нечего? Ну тогда ты мне скажи, жрец. Великий Велес, когда дары забирал, не прошептал ли тебе, сколько вражьих воинов явилось в Междорожье? Сколько конных, сколько пеших? Кто привел их и зачем? О чем разговоры ведут, против кого с мечом идут?

Князь замолчал, нависнув над жрецом подобно скале. Желваки заиграли на старческих скулах старейшины, глаза потупились долу, словно пряча свою ненависть от чужих взоров.

— Молчишь, жрец? Правильно молчишь, ибо не воитель ты, не разумеешь в ратном деле. Лишь воин, Перуном одаренный, может лад тому делу дать! Почему на вече не позвали воеводу Любомира?! Я к вам обращаюсь, мудрые старейшины рода полянского!

Все молчали, потупив взоры, несколько старейшин кивнули головой, соглашаясь с князем. Дверь залы со скрипом отворилась, впуская прислугу с яствами. Богумир рассерженно обернулся, вскрикнув:

— Куда прешь! Не видишь, мужи разгова…

Оборвавшись на полуслове, князь замер, впившись взглядом в вошедшую девушку. Старцы так же замерли, не по годам залюбовавшись ее красотой. Через мгновенье один из них, крякнув в кулак, молвил:

— Не кричи, Богумир, перепугал девицу. Сам ведь хотел нас кушаньем попотчевать. — И обернувшись к Беспуте, махнул рукой. — Заходи, дочка, неси сюда, что там у тебя. А то мы тут с голодухи уж волками воем да кидаемся друг на дружку.

Беспута взглянула князю в глаза, улыбнулась, испрашивая соизволения. Богумир неуверенно кивнул, провожая взглядом ее легкую поступь. В зале воцарилась тишина, ярость, одолевавшую князя, словно рукой сняло. Тихо присев к столу, он не отводил от Беспуты взгляд. Наконец, девушка подошла и к нему, неторопливо выставила миски с едой и налила в чарку медовуху. Тонкий рукав ее расшитой рубахи будто ненароком коснулся княжьего плеча. Богумир вдохнул полной грудью, вбирая в себя сладкий аромат, исходящий от ее тела. Весело поглядывая на старейшин, он воскликнул:

— Что ж ты, девонька, князя в последнюю очередь потчуешь? И вообще я все последним узнаю. Знать не знал, что у меня такая красавица в услужении! Как зовут тебя?

Беспута зарделась от услышанной похвалы и улыбнулась, украшая щечки ямочками.

— Нежданой батюшка с матушкой нарекли. А что в последнюю очередь еду подаю, за то, князь, не серчай. Гости в доме твоем, вот и выказываю им уважение.

Старейшины заулыбались, одобряя услышанные слова. Все тот же старец, заступившийся за нее у дверей, подняв чарку, провозгласил:

— Быть добру в том доме, в коем такой теплый прием оказывают. Молодец, девонька!

Остальные поддержали его поднятыми чарками и пригубили сладкий напиток. Князь, последним отпив из своей чарки, взглянул вслед уходящей Беспуте. Сильное волнение вздымало его грудь при взгляде на эту девицу. Ах как идет, словно лебедем плывет!

— Спасибо, Неждана, хороша медовуха!

Беспута, обернувшись, улыбнулась ему, перебросив косу через плечо:

— Бабу Марфу благодарите, золотые у нее руки.

Она вышла, прикрывая тяжелую дверь, а вместе с ней ушло и хорошее настроение Богумира. Он вернулся мыслями к собранию, взгляд его вновь стал холодным.

— Прошка! Гонца к воеводе Любомиру, скажи, князь на вече вызывает. Одна нога здесь — другая там!

Стражник бросился исполнять княжий наказ. Дверь вновь отворилась, и маленькая полнотелая баба Марфа суетливо вбежала с подносом. Радостно обернувшись на скрип дверей, Богумир вдруг досадно сморщился и воскликнул:

— Да когда ж вы перестанете ходить туда-сюда! Пошла вон!

Поставив впопыхах поднос с едой, Марфа юркнула вон, обиженно бурча себе под нос:

— Да что ж это такое, будто с цепи сорвался!

Воеводу Любомира долго ждать не пришлось. Не успел гонец вернуться к княжьему дому, как тут же прискакал и воевода. Бросив повод стражнику, он вошел в дом, грузно поднимаясь по скрипучим деревянным ступеням. Мельком бросив взгляд на проходящую мимо служанку, он остановился, будто споткнувшись.

— Неждана?

Беспута с опозданием обернулась, не сразу сообразив, что обращаются к ней. Взглянув в удивленные глаза Любомира, она улыбнулась. Губы ее приоткрылись, и со словами приветствия она бросила посыл соблазна:

— Здрав будь, воевода. Рада тебя видеть.

Воевода беспокойно поднес руку к груди, будто сердце защемило.

— Не думал, что встречу тебя здесь. Попасть к князю в услужение — дело непростое.

Молодая колдунья не отводила взгляда от его ладони, накрывшей оберег. Визит воеводы застал ее врасплох, и, памятуя о своей прошлой неудаче, она решила не торопиться.

— А чего тут сложного. Коли девка работяща, да еще и хороша собой, — она расхохоталась, накручивая на палец локон. — Чего ты вдруг нахмурился, а, воевода? Аль не по душе тебе слова мои?

Любомир отвел от нее взгляд, покосившись в сторону дверей, за которыми держали совет старейшины.

— Да нет, ничего. Некогда мне с тобой болтовней заниматься, князь ждать не любит. А за тебя я рад, глядишь, может, в этом доме сыщешь себе жениха по душе. Хорошие мужи к князю часто захаживают. Будь здорова, Неждана.

Любомир быстро развернулся и уверенным шагом пошел на вече. Беспута сверлила взглядом его спину, покуда не захлопнулась дверь залы. Стиснув деревянный поднос, так что побелели пальцы, девушка пошла на кухню, обдумывая произошедшую встречу.

Как поступить? Князь или воевода, как же не ошибиться-то? Кто из них важней Стояну в этой битве?

С князем все было просто, стоило лишь протянуть к нему руку, и она станет в этом доме хозяйкой. Беспута не сомневалась в своих возможностях, но как быть с воеводой? Любомир показался ей человеком волевым и справедливым. А коли так, какой бы указ ни отдал ему князь в тяжкую годину, поступит воевода лишь по совести своей.

Сердито бросив на стол поднос с посудой, девушка схватила тряпку, брезгливо вытирая испачканные руки.

— Ты чего мисками гремишь, белены, что ль, объелась? Лучше делом займись, сбегай в погреб да принеси оттуда добрый шмат сала.

Бабка Марфа, тяжело переживая княжью грубость, искала на ком бы отыграться. Колдунья резко обернулась к ней, сверкнув своими красивыми глазами.

— Марфа, скажи, а Любомир давно воеводой стал?

Кухарка пожала плечами, удивленно поднимая глаза к потолку.

— Любомир? Годков десять, как воеводой стал. А почто он тебе дался? — Кухарка подозрительно уставилась на Беспуту. — Ну-ка, сказывай, что к чему.

Девушка заговорщически выглянула за дверь, не подслушивает ли кто.

— Ох, Марфа, быть беде. Только что воеводу встретила, да в глаза его взглянула. Ох и дура я, зачем смотрела, будто своих бед мне мало.

Обеспокоенная кухарка схватила ее за руку, потянув в дальний угол кухни.

— Ты, девка, прекрати причитать, лучше сказывай, чего увидела там?

Беспута вздохнула, заламывая руки у груди, сопливо всхлипнула, глаза ее наполнились слезой.

— Убивец он, Марфа. Знак над ним висит, меч окровавленный.

Марфа фыркнула, раздосадованно бросив тряпку:

— Убивец. Знамо дело, что убивец, он же воевода. Вот дуреха!

— Да нет же, Марфа, не просто убивец, мечом он тем корону княжью снесет. Фи-и-ть — и нет князя!

Кухарка испуганно прикрыла рот ладонью, будто запихивая назад едва не вылетевшие слова.

— Ты чего несешь, девка?! — Марфа испуганно зашептала, озираясь на двери. — Чтобы Любомир на князя меч поднял? В жизни не поверю! Друзья они с князем, росли вместе, степняков вместе били…

— Угу. И помрут они вместе. Воевода князю башку оттяпает, а стража воеводу на копья подымет. Не хочешь — не верь, только я никогда не ошибаюсь.

Беспута, надув губки, обиженно отвернулась и принялась мыть посуду. Долго ожидать ей не пришлось, испуганная кухарка подошла со спины, зашептав:

— Чем докажешь, что не врешь?

Колдунья пожала плечами, едва заметно улыбнувшись уголками губ.

— Сама все увидишь, только поздно будет причитать. Хочешь, скажу, что с тобой будет, когда воевода князю голову снесет?

Беспута обернулась, вглядываясь Марфе в глаза. Та испуганно замахала руками, отступая от нее.

— Чур, меня, чур! Не гляди ты на меня, и знать не хочу! Что ж делать-то? — она устало села на лавку, ее живую суетливость будто корова языком слизала. — Что делать, я тебя спрашиваю? На кой ляд воеводе князя губить, чего им делить-то?

Беспута присела подле нее на лавку, задумчиво накручивая косу на палец.

— То-то и оно, что делить воевода с князем ничего не хочет. Сам хочет князем стать. Видела я его мысли, спит и видит, как бы власти княжьей вкусить. А что тут поделаешь? Или воевода князя, или князь воеводу. Ты должна рассказать ему, Марфа, все как есть рассказать.

Бабка вскочила с лавки, возмущенно разводя руки в стороны.

— Как, девонька, как я ему скажу такое? В своем ли ты уме, кто ж мне поверит?

— Не кричи, стража услышит. Как же сказать ему? — девушка на мгновенье задумалась, уставившись в грязный пол. — Не поверит он тебе, Марфа, верно говоришь, не поверит. Как же его уберечь от воеводы? Защитить князя надобно. Есть один способ, только…

— Что только? Говори, Неждана, не томи!

Беспута неторопливо поднялась с лавки, прошлась по кухне, будто разыскивая что-то.

— Сварю я ему киселю на молоке, да слова нужные наговорю. Как старейшины разойдутся, отнесешь, напоишь им князя. Только смотри, Марфа, если не выпьет, тогда уж ничем мы с тобой ему не поможем.

— Вари, вари, милая. Выпьет, голубчик, куда он денется. Чтоб из моих рук, да не выпил? Выпьет, как миленький.

Беспута взяла в руки крынку с молоком и, не оборачиваясь, бросила через плечо:

— А теперь ступай, да смотри, чтоб сюда никто не заходил. И сама не смей подслушивать, испортишь все, слова эти тайно сказать надобно.

Марфа опрометью бросилась вон из кухни, лишь на миг задержавшись в дверях и прошептав:

— Вари, милая, уж я покараулю.

Воевода держал речь перед старейшинами. Уверенно глядя им в глаза, не кривя душой, он говорил только правду.

— Нравятся вам слова, кои князь молвил, али нет, не мое то дело. Я скажу вам так — прав князь Богумир. Древлянского войска, пришедшего в Междорожье, никто не считал. Гонцы, мною отправленные, словно сквозь землю провалились, ни следа, ни духу от них. Стало быть — все зрит враг наш, не дремлет. А потому и опасно лезть в воду, не ведая броду. Я так думаю, бой принимать надо здесь, на стенах града. Чтобы город наш приступом взять да одолеть наше воинство немалое, даже не знаю, какая армия потребуется. Потому считаю правильным врата города закрыть, заняться заготовкой припасов на случай осады и ждать. Утро вечера мудренее, пусть враг сделает первый шаг, тогда мы ему подножку и поставим. А покуда дело до сечи не дошло, предлагаю отправить гонца в Асгард за подмогой.

Старейшины загомонили, обсуждая его слова, кто кивал, соглашаясь, кто осуждал за трусость. Руку поднял все тот же жрец, призывая вече к тишине:

— Любомир, а как же с междорожцами быть? Бросить их на погибель? У полян так не принято, испокон веку брат за брата кровь проливал. Наша сила в единстве. Дань они нам справно платили, никогда задержек не было. А теперь что будет? Не придем междорожцам на подмогу, так они и платить перестанут.

Князь в сердцах ударил кулаком по столу, и старейшины испуганно замолчали, повернув к нему головы.

— Да сколько ж ты, жрец, будешь о деньгах печься! Междорожцев спасать собрался? Монету звонкую потерять боишься!

Жрец вскочил на ноги, позабыв о своей мнимой немощи.

— А ты, князь, кулаком по столу не стучи! Молод еще, чтобы на горло нас брать! Мы — старейшины рода полянского, и тебе уважать нас должно. А на монеты плевать, коли люди наши гибнут!

Губы его задрожали от обиды, морщинистые пальцы судорожно сжимали посох, будто он им оборониться хотел. Князь вздохнул, опуская глаза и пытаясь погасить в себе ярость.

— Не серчай, жрец, на слова мои. Враг у ворот стоит, а мы промеж собой сваримся. Негоже так. — Он взглянул на воеводу. — А гонца в Асгард можешь не посылать. Нет, Любомир, не дождаться нам оттуда помощи. В народе говорят, древляне на Асгард войной пошли, да что-то никто их встретить не торопится. Видать, силен враг, коли Правитель его у собственных стен дожидается. А посему, и нам надобно борониться за стенами. А междорожцам помочь — боюсь, мы не сможем. Их не спасем и войско свое погубим. А без воинов наших будет, жрец, гореть твой храм синим пламенем. А к осаде надо хорошо подготовиться, вон, Древград, сказывают, за два дня пал. Я все сказал, решайте, старейшины.

Князь вновь сел за стол, прислушиваясь к их переговорам. Жрец долго думал, давая остальным высказаться. Наконец, видимо, придя к какому-то решению, подал голос:

— Я согласен с князем. Готовьте город к осаде. Каждый день в нашем храме станут приносить жертву Великому Велесу. Ходят слухи, что Древград пал не просто так. Не обошлось там без колдовства, носом чую. Волхвов бы нам на подмогу призвать, да где их сейчас сыщешь в один день. Решено — примем бой у стен града!

Старейшины закивали головами, наконец, обретя единство. Поднявшись из-за стола, они двинулись к выходу, благодаря князя за оказанное гостеприимство. Воевода же уходить не торопился, задумчиво ожидая, пока все покинут залу. Князь удивленно вскинул бровь:

— Хотел чего, Любомир?

Воевода, нерешительно потоптавшись на месте, кивнул:

— Это… Припасов в городе маловато, но я так думаю, раз они на Асгард идут, может, нас стороной и обойдут?

— Может, Любомир, может. Поживем — увидим. Гонцов рассылай по всем полянским селениям. Пускай бьют набат да ополчение собирают. Собери мне всех, кто к ратному делу способен, и приведи их сюда.

Князь, добившись желаемого решения на вече, успокоился. Мысли вмиг вернулись к молодой красивой кухарке. Недовольно покосившись на воеводу, он пробурчал:

— Ну чего ты стал столбом, иди, готовь воинство к осаде. Не до тебя мне сейчас, устал я, отдохнуть хочу.

Воевода подошел к дверям, остановился, задумавшись:

— Богумир, там я видел, у тебя кухарка новая, Нежданой зовут.

Князь нахмурился, поднимаясь из-за стола.

— И чего?

— Да нет, ничего. Ты это, осторожней с ней, что-то в ней есть такое…

Князь расхохотался, хлопнув воеводу по плечу.

— Иди уж, воздыхатель. На чужой каравай рот не разевай!

Продолжая хохотать, князь вытолкал Любомира в двери.

— Да нет же, я не об этом. Что-то в ней…

Воевода обернулся, увидел у дверей кухни Марфу, и замолчал. Князь захлопнул за ним дверь и, улыбаясь, пошел в опочивальню. Ай да Любомир, сколько лет бобылем живет, а тут увидел девицу и нюни распустил. Переодев рубаху, князь кликнул стражника:

— Прошка!

Молодой отрок мигом явился из-за дверей, вопрошая взглядом.

— Сбегай на кухню, скажи, князя жажда замучила. Пускай новая кухарка, как ее там, Неждана? Пускай Неждана мне выпить чего-нибудь принесет.

Прошка, кивнув головой, бросился на выход.

— Стой! И у дверей боле не топчитесь, надоели вы мне своей опекой. На дворе будьте, и чтоб никто меня не тревожил до утра! Ступай.

Закончив ворожить с киселем, Беспута бережно поставила крынку на стол. Любовный напиток, наговоренный ею для князя, был готов. Она улыбнулась в предвкушении веселья. Слова, произнесенные над киселем, любого мужика могли довести до безумия. Вкусив этого напитка, князь должен был утратить и покой, и сон, думая лишь о ней, о Беспуте. Вот только тело ему покорным не будет, силу мужскую теряя каждый раз, как подумает он о ней. Дверь кухни распахнулась, впуская испуганную бабу Марфу. Подбежав к Беспуте, она многозначительно зашептала на ухо:

— Князь пить хочет, тебя кличет. Ох, чуяло мое сердце, что все этим закончится. Таки положил он на тебя глаз, чтоб ему пусто было. Ладно, давай я ему отнесу твое варево, скажу, что на торг тебя отправила. Глядишь, может, утихомирится, кобель старый.

Беспута, состроив испуганные глазки, покачала головой.

— Нет, Марфа, не угомонится. Запала я ему в душу, сама все видела сегодня. Что же делать-то?

— Не ходи, дочка, — Марфа всплеснула руками, — слышишь, не ходи.

Беспута взяла в руки теплую крынку с киселем.

— Напоить его надобно, не то поздно будет. Близок его час, ой как близок, — она горестно вздохнула и криво усмехнулась кухарке. — Ты, Марфа, за меня не переживай, мне не привыкать ухажерам оплеухи отвешивать. Может, он и князь полянский, только ничего он мне не сделает.

Гордо расправив плечи, Беспута пошла к дверям, улыбаясь своим блудным мыслям. За спиной горестно вздохнула Марфа:

— Защити тебя Великая Макошь, девочка. Иди, иди доченька, спасай князя.

Выйдя из кухни, девушка поймала на себе насмешливый взгляд стражника Прошки. Лениво оттолкнувшись спиной от бревенчатой стены, Прошка хлопнул товарища по плечу:

— Пойдем во двор. Князь устал, отдохнуть хочет.

Глупо хохотнув, они стали спускаться по скрипучим ступеням. Беспута, злобно сверкнув глазами, прошептала скороговорку:

Колдунья плюнула им вслед, топнув ножкой о деревянный пол. Услыхав за спиной стук, Прошка удивленно оглянулся через плечо. Правая нога его оступилась и, хватаясь руками за воздух, стражник кубарем покатился по ступеням. Внизу раздался крик боли вперемежку с ругательствами. Товарищ бросился к нему на помощь, растерянно спрашивая:

— Как это ты так, Прошка? Голова-то хоть цела?

— Нога!!! А-а-а! Кажись, ногу поломал!

— Э, брат, плохо дело, — товарищ принялся ощупывать его ногу, — точно сломана. Вишь, как ее вывернуло?

Прошка, жалко всхлипывая, перешел на шепот:

— Это все она!

— Кто она?

— Кухарка наша новая! Сглазила, подлая!

Товарищ почесал затылок, озадаченно поглядывая на ступени.

— Да брось ты, не возводи на девку напраслину. Ступени тут крутые, хорошо хоть шею не свернул.

Беспута удовлетворенно улыбнулась и, пританцовывая, направилась в княжьи покои. А баба Марфа в это время не находила себе места, беспокойно бегая по кухне и заламывая руки.

Князь, скинув на пол надоевшие за день сапоги, удовлетворенно возлег на ложе, поджидая молодую кухарку. Вспомнив сладкий аромат, исходящий от ее тела, он похотливо улыбнулся своим мыслям в предвкушении развлечения. Смерть жены, спешно ушедшей из его жизни, власть, дарованная княжьим саном, все это породило в нем вседозволенность. Право карать либо миловать, забирать все, что нравится, не спрашивая цены. Никто не смел перечить князю, лишь жрецы храма Велеса были ему помехой. Только и ждали, когда он оступится, лицо свое теряя пред народом. С ними князь держал ухо востро, оградив себя надежной и неболтливой Дружиной. Поэтому, задумав бесчинство над понравившейся девушкой, князь не боялся злых языков. Мимо его Дружины даже мышь не прошмыгнет незамеченной. Раздался стук в дверь, обрывая его мысли.

— Можно войти, князь?

— Входи, Неждана, уж заждался тебя.

Князь приподнялся на локте, поедая жадными серыми глазами стан вошедшей прислуги. Беспута прошла в опочивальню, держа обеими руками крынку с киселем. Игриво, бочком толкнула дверь, прикрывая за собой и, наивно улыбнувшись, взглянула на князя.

— Прошка сказал, тебя жажда замучила, так я тебе киселю принесла. Вот, испей, — она обеими руками протянула ему крынку, — сама наварила.

Князь, усмехнувшись в бороду, протянул руку, принимая сосуд. Его грубые пальцы жадно коснулись нежной девичьей руки, словно примеряя на себя обновку, задержались на миг. Беспута, продолжая улыбаться, взглянула в его глаза.

— Ну испей же, князь, не обижай отказом.

Грудь Богумира тяжело вздымалась от прикосновения к девушке. Не отводя от нее глаз, он принял крынку и жадно припал к ней губами. Теплые белые бусинки потекли по бороде, застревая в ней жемчужным бисером. Девичьи глаза глядели на него, словно насмехаясь. С каждым глотком отблеск этих прекрасных глаз становился сильней, сладкий аромат, исходящий от ее тела, забивал князю дыхание. Опочивальня будто пошатнулась, укрывая стены горячей пеленой. Лишь она одна была перед ним, прекрасная, словно сошедшая с небес богиня! Крынка упала на пол, разбившись, белая лужица колдовского напитка растеклась бесформенным пятном. Богумир протянул к девушке руку, крепко схватив ее за запястье и рывком притягивая к себе. Беспута послушно упала на княжье ложе, безропотно подчиняясь его желанию. Она не сопротивлялась его силе, не звала на помощь, не молила о пощаде. Весело расхохотавшись от покрывающих шею поцелуев, щекочущих бородой, она прошептала:

— Князь, чтобы с девицей возлечь, надобно ее согласия испросить.

Богумир, страстно сопя, разорвал на ней рубаху, оголяя прекрасную девичью грудь. Сердце его забилось еще сильнее. Припадая губами к ее телу, он прорычал:

— Моей будешь! Озолочу!

Беспута, ни на миг не препятствуя ему, вновь расхохоталась, нежно проводя рукой по его волосам.

— Да не надо мне твоего злата. Чтобы твоей я стала, соизволения моего просить будешь. — Она прижалась к его уху, переходя на шепот. — В ногах ползать будешь, может, тогда и соглашусь.

От услышанных слов на Богумира накатила волна ярости, и он изо всех сил отвесил ей оплеуху, от которой девичья голова чуть с плеч не слетела. Колдунья обернулась к нему, улыбаясь, алое пятно пятерни расползалось по ее щеке.

— Силен ты, князь, а бабы силу любят. Только я не баба, я ровня тебе по крови. А то и выше буду. Хочешь меня? Ну попробуй, сила ведь на твоей стороне!

— Ах ты дрянь! Злить меня удумала! — князь стянул с себя портки, вновь жадно набрасываясь на ее нежное тело.

Беспута улыбалась, подставляя свою грудь его болезненным поцелуям.

— Ну же, князюшка, покажи мне свою силушку. Али меч твой заржавел с годами, из ножен уж не вынимается?

Князь вскочил с ложа, глядя на нее безумным взглядом.

— Ведьма!

Впервые тело подвело его, оскорбляя его мужское самолюбие. Он пожирал ее глазами, терзал руками, но мужская сила все не приходила.

— Так сразу и ведьма? Коль не получилось, значит, девка виновата?

Беспута неторопливо поднялась с ложа, брезгливо осматривая разорванную рубаху. Взмахнув головой, ловко перебросила косу через плечо.

— Может, косу на руку намотать хочешь? Глядишь, получится? — она пошла к двери, подмигнув ему напоследок.

— Вон! Вон, проклятая! Чтобы духу твоего в моем доме не было!

Прикрывая дверь, девушка прошептала ему:

— Не кричи, люди услышат — позору будет! Я-то уйду, может, кто приютит, погостеприимней тебя. А вот ты… Сам приползешь ко мне, ноги мои целовать станешь.

Беспута захлопнула дверь и, расхохотавшись, пошла по дому, кутаясь в разорванную рубаху. Заслышав ее смех, из кухни выскочила баба Марфа. Увидав хохочущую Беспуту в напрочь разорванной рубахе, она всплеснула руками.

— О, Боги! С горя умом девка тронулась! Неждана, как ты? Совсем озверел окаянный!

Марфа обняла ее за плечи, уводя на кухню от посторонних глаз. Беспута, продолжая хихикать, села на лавку, вытянув свои стройные длинные ноги.

— Вот так, Марфа, хочешь помочь человеку, а он над тобой изгаляется вместо благодарности.

Кухарка, бросилась к сундуку в поисках новой рубахи. Роясь в вещах, она причитала:

— Ох, милая моя, нет в мире справедливости. Чуяло беду мое сердце, когда в дом тебя привела. Говорила же я тебе, давай сама отнесу, — наконец найдя рубаху, она обернулась, — Неждана, ты его хоть напоить успела?

Беспута устало вздохнула, взглянув на нее исподлобья.

— Ты только о князе своем печешься. Все тебе нипочем. Вот, вроде и жалеешь меня, голубишь, а сама о нем думаешь. На кой он тебе дался, сын он тебе, что ли?

Марфа замерла, глядя на нее глазами, полными слез. Ее руки с покрученными от тяжелой работы пальцами судорожно теребили рубаху.

— Нет у меня детей, милая, не дали мне Боги такой радости. Сыночек мой в один день с Богумиром народился. Только не живого я его родила, — бабка заплакала, утирая слезы рубахою. — А Богумир, как народился на свет, так матери своей и не видел ни разу. Сгорела она за седмицу словно свеча восковая. Говаривали, ведьма ее угробила, да кто там правду знает. Вот меня кормилицей и взяли, не помирать же дитю без мамки. Я его выкормила, вырастила, покуда прислушивался он ко мне. А ты говоришь…

Беспута поднялась с лавки, нахмурив брови, руки ее развели в стороны края разорванной рубахи, бесстыдно показывая обнаженное тело:

— Жалеешь его? Ты бы лучше девок им потасканных пожалела! Меня пожалела! Зверя ты выкормила дикого, поняла?!

Бабка, рыдая взахлеб, подошла к ней, протягивая рубаху.

— А я и жалею, миленькая. Возьми рубаху, переоденься. Поверь, всех вас жалею, а поделать ничего не могу. Не слушает он меня, как-то даже руку поднял, в сердцах был. Ты прости его, голубушка, без матери он рос, нежности не видел.

Беспута стянула с себя разорванную рубаху, переодеваясь.

— То-то я и вижу, что бабы вокруг него, словно мухи, дохнут. Ухожу я.

Марфа попыталась взять ее за руку, останавливая в дверях.

— Куда же ты пойдешь, девонька? Кого ж ты в нашем городе знаешь?

Беспута сердито выдернула локоть, поправляя выбившуюся прядь волос.

— К воеводе обращусь за помощью. Уж лучше к нему, чем с твоим выродком под одной крышей жить.

Колдунья громко хлопнула дверью, оставляя бабку наедине со своими слезами. Беспута улыбнулась, зная, что оставила князю верный след. Кинется искать, сразу к Марфе прибежит. Созданный ею круг начал замыкаться. Потерпи, Стоян, дай мне еще немного времени. Проходя по двору, Беспута увидела сидящего на лавке Прошку. К нему привели местного знахаря, в костях толк разумеющего. Неопределенно покачивая головой, знахарь бубнил себе под нос:

— Да, парень, плохо твое дело. Кости я твои складу, как полагается, а вот как там срастется, так и ходить будешь. Как бы хромоты не было, очень уж поганый перелом получился.

Беспута, видя зажуренное лицо парня, остановилась, заулыбавшись. Словно почуяв ее взгляд, парень растерянно обернулся.

— Ты? Чего тебе?

Колдунья медленно подняла руку, пригрозив ему пальцем.

— Кто над чужим горем смеется, счастлив не будет.

Она отвернулась и гордой походкой покинула княжье подворье, провожаемая озадаченными взглядами дружинников.

…В дверь долго и настойчиво стучали, вытягивая заспанного воеводу из постели. Медленно поднявшись и протирая сонные глаза, Любомир пошел к дверям, как бы ненароком прихватив стоящий у стены топор. На дворе уже было темно и тихо, горожане отошли ко сну, устав от суеты. Кобель почему-то не брехал, будто и не было чужих на подворье. Воевода, прислонив ухо к двери, прислушался. Стук вновь повторился, заставив его дернуться от неожиданности.

— Кто там? Кому не спится по ночам?

— Открой, Любомир.

От удивления он замер на мгновенье, вслушиваясь в знакомый голос.

— Неждана, ты, что ль?

— Я, Любомир, — голос ее был измученным и заплаканным, — впусти меня, ноги уже не держат от усталости.

Воевода откинул запор, сонно вглядываясь в темень ночи. Беспута стояла на пороге, устало опираясь рукой о косяк двери.

— Впустишь в дом или так и будешь на пороге держать?

Любомир, смутившись, отошел в сторону, давая ей дорогу. Еще раз, осторожно выглянув на улицу, он прикрыл двери, задвигая запор на место. Войдя в комнату, недолго повозившись с кремнем, Любомир запалил лучину, осветив ночную гостью. Девушка, присев на лавку, оперлась спиной о стену, не глядя ему в глаза. Любомир пригляделся к ней: щека Нежданы была в кровоподтеке, нижняя губа слегка припухла, надуто оттопырившись. Воевода сердито засопел, догадываясь о произошедшем.

— Кто тебя?

Девушка взглянула сквозь пряди упавших локонов, презрительно скривив губы.

— А то ты не знаешь. Вон уж весь град гомонит о том, как ваш князь насильничает, один ты ни сном ни духом не ведаешь? Чего не упредил меня сегодня? Знала бы, не ходила к нему в дом.

Любомир, насупившись, сел напротив, отводя взгляд в сторону.

— А чего тебя к нему понесло? Ласки княжьей захотелось?

— Ох, Любомир, хотела бы я его ласки, не сидела бы здесь такая красавица, — она горестно вздохнула, поднеся руку к опухшей губе, — еле ноги унесла от него. Кабы искать не кинулся, кобелина.

Любомир поднялся, заходив по комнате взад-вперед.

— Как сбежала-то?

Беспута, усмехнувшись, достала из мешка рваную рубаху, бросила на стол.

— Голышом и сбежала.

Воевода замер, нерешительно потянулся, поднимая рубаху. Желваки заиграли на его широких скулах, гневно перекатываясь волнами. Недолго думая, он пошел в горницу, вернувшись оттуда с одеялом и подушкой.

— На лавке заночуешь, утро вечера мудренее. Завтра обмозгуем, что да как. Торопиться некуда, в моем доме он тебя искать не станет. А там поглядим.

Беспута прижала мягкую подушку к груди, благодарные слезы ручейками потекли по ее щекам.

— Спасибо тебе, Любомир. Сильный ты мужик, правильный. Поможешь мне?

Любомир усмехнулся, глядя на нее.

— Не смотри на меня так. Помочь — помогу, а там ступай себе на все четыре стороны.

Колдунья отвела глаза, понимая, что не побороть ей его волю, покуда оберег на груди трепещет.

— Любомир, а коли я пойду в храм Велеса, к старейшине, и призову князя к ответу? Ведь есть же закон, пред которым даже князь отвечать обязан?

Воевода покачал головой, тяжело вздохнув.

— Жрец князю не указ. Богумир здесь закон и порядок, как скажет — так и будет. Говорю я так не потому, что выросли мы с ним вместе. Наша с ним дружба уж давно быльем поросла. Как ты вину его докажешь? Кто видел, как он насилие над тобой творил?

— Марфа видала.

— Марфа. Марфа — кормилица, она супротив князя слова не молвит. Дружина молчать будет, они же с рук у него едят. Али того хуже, еще и приврут, мол, сама девка на князя вешалась. А за поклеп и возведение напраслины на князя поставят тебя к столбу, сорвут рубаху и при всем честном народе всыплют сто плетей. Как думаешь, кого зеваки хотят у столба увидеть, князя али девку красивую? То-то и оно. А после порки у столба забудь, девочка, о своей красоте. На спине места живого не останется. Так что, пустая затея князя к ответу призывать. Ложись спать, завтра придумаем, как тебе из города выбираться. Древляне на нас войной пошли, со дня на день у стен града будут. Князь распорядился врата запереть, никого не впускать и не выпускать. Ну да ничего, я тебя выведу. Воеводе перечить не станут.

Беспута вздохнула, положив подушку на лавку и взбивая перину.

— Куда мне идти? Домой нельзя, родители не примут, в городе князь искать станет. Может, поживу я у тебя недолго, покуда беда стороной не минует? Глядишь, работу себе подыщу и жилье.

Оберег вновь забился на груди, заставляя воеводу вздрогнуть.

— Нет! Мой дом — не для тебя. Отоспись, а с утра в дорогу.

Он развернулся и пошел в горницу, прерывая неприятный для него разговор.

Устроившись поудобней на постели, Любомир прикрыл глаза, пытаясь поскорее уснуть. Тяжкие мысли одолевали его, отгоняя желанный сон. Долго ворочался воевода в своей горнице, кряхтя от недовольства. Наконец наступила тишина, и до Беспуты донесся его громкий храп. Выждав, покуда Любомир заснет крепким сном, колдунья поднялась и на цыпочках пошла к нему в горницу. Околдовать воеводу оказалось делом сложным, ибо силен был оберег его. Подойдя к спящему, девушка нетерпеливо протянула руку, пытаясь коснуться маленького мешочка на его груди. Оберег вновь затрепетал, словно мотылек, бьющийся о стену в ночной тишине. Воевода беспокойно заворочался, заставляя колдунью испуганно отдернуть руку. Она яростно прошептала, сверкнув в темноте своими кошачьими глазами:

— Ах ты так! Ну хорошо, я тебя заставлю заткнуться!

В голове колдуньи мелькнуло виденье.

Старая бабка вяжет спицами маленький черный мешочек. Ее подслеповатые глаза раз за разом поглядывают в сторону бегающего по двору сорванца с деревянным мечом. «Ох, воитель ты мой маленький, быть тебе воеводой! Как подрастешь, много великих побед одержишь для народа нашего. Лишь в одной битве тебе не устоять, близок тот час, ой как близок. Великое Зло на землю нашу явится, голубое небо тучами затягивая. И не сможешь ты в стороне от той битвы остаться, последним тот бой для тебя станет. И меня уже в живых не будет, чтоб помочь тебе. Ну да ничего, внучек, помогу как смогу. Глядишь, может, и отведу от тебя погибель, — бабка вновь принялась вязать, затем подняла голову, будто встретившись с Беспутой глазами:

— Тронешь его, руки отсохнут!»

Колдунья растерянно попятилась, отмахиваясь от морока руками. Старая ведунья, бабка Любомира, давно покинувшая Явь, дух свой заперла в том обереге. Из любви к внуку она отдала самое дорогое, что есть у человека — собственную душу, лишив ее права перерождения. Знать, заглядывала ведунья в грядущее, видела конец света наступающий. Вот и пожертвовала самым бесценным, вливаясь малой каплей в светлую чашу мировых весов. Беспута рассерженно топнула ножкой:

— Да неужто я не управлюсь с тобой!

Схватив в сердцах висящую на стене рубаху воеводы, колдунья вышла из горницы.

— Это мы еще поглядим, кто кого, — прошептала она, связывая рукава меж собой крепким узлом.

Подойдя к столу, Беспута, щелкнув пальцами, запалила лучину, раздувая тлеющий огонек. Щепка вспыхнула ярким пламенем, отбрасывая по комнате колеблющиеся тени. Колдунья сбросила с себя одежду, оставшись нагой. Жадно схватив рубаху воеводы со связанными рукавами и встав на четвереньки, принялась обтирать ею свое тело. Словно кошка, метящая свои владенья, она прошипела слова заклятья:

Беспута поднялась на ноги, бросила рубаху на пол и стала топтать ее ногами:

Любомир тревожно заворочался в горнице, что-то забурчав во сне. Беспута нервно оглянулась на дверь, торопливо развязывая рукава рубахи. Дело было сделано накрепко. Теперь снять с воеводы наговор лишь сильному волхву по силам. Торопливо зачерпнув из кадки воды, колдунья жадно напилась.

— Вот и все, бабка. Моя теперь власть над ним! Как наденет рубаху, так и гореть тебе в Нави синим пламенем.

Вернувшись в горницу, она, улыбаясь, повесила рубаху на гвоздь. Потянулась, удовлетворенно, по-кошачьи замурлыкала, разглядывая спящего Любомира. Ее обнаженное тело вздрогнуло, соскучившись по мужской ласке. Она склонилась к воеводе, прошептав ему на ухо:

— Уже утром ты будешь мой, Любомир. Спи, набирайся сил. Пойду и я спать, меня еще князь дожидается.

Добравшись до лавки, Беспута утомленно вытянула ноги и наконец-то обняла желанную подушку. Улыбнувшись, прошептала, закрывая глаза:

— На новом месте приснись, жених, невесте.

А Любомир спокойно спал, не ведая о происходящем. Ему снился чудесный сон, в котором огромная черная кошка нежно терлась о его ногу, ласково урча и обвивая ее хвостом. «Это хорошо, — подумал во сне воевода, — кошки всегда хранили людей от нечистой силы».

Всю ночь князь Богумир метался в горячке, не находя себе места. Неждана не выходила у него из головы, забравшись даже в сновидения.

Неторопливо прохаживаясь вокруг княжьего ложа, девушка улыбалась ему. Ее пышные волосы ниспадали на обнаженные плечи, едва прикрывая прекрасную грудь. Она не отводила от Богумира взгляд.

— Убирайся! Я же сказал тебе, убирайся из моего дома!

Девушка остановилась, покачав головой и похотливо проводя рукой по своему телу.

— Ты, правда, хочешь, чтобы я ушла?

— Убирайся, ведьма!

Она рассмеялась, опираясь руками о ложе и соблазнительно склоняясь над князем.

— Ну прямо уж ведьма. Обычная девка, каких много в мире. Только я очень красива и до безумия хороша в постели. Ты ведь хотел меня взять? Забыл лишь соизволения моего спросить. Коснись меня, я разрешаю.

Задыхаясь от страсти, князь протянул руку, пытаясь грубо притянуть ее к себе. Едва рука коснулась девичьего тела, как желание вновь покинуло его, будто насмехаясь. Князь взревел от ярости:

— Оставь меня! Дай мне покой, стерва!

Девушка расхохоталась.

— Нет, Богумир, теперь я буду приходить к тебе каждую ночь. Тебе от меня никуда не деться, не спрятаться.

Она забралась к нему в постель, обнимая своими нежными руками. Губы ее зашептали слова страсти, возвращая его желание. Богумир застонал, обнимая ее за талию, и вновь…

Яростный крик донесся из княжьей опочивальни, разбудив дремлющую стражу.

— Убирайся! Убирайся, проклятая!

С лучиной в руках, шлепая босыми ногами, выбежала из своей каморки испуганная баба Марфа, кутаясь в пуховой платок:

— Что там с князем?

Стражники, пожав плечами, переглянулись:

— Бредит во сне. Всю ночь чего-то бормотал, а сейчас так вообще раскричался.

Марфа задумчиво пожевала губами, поглядывая на дверь опочивальни.

— Пойду, погляжу тихонько, как бы беды не случилось.

— Не положено!

Марфа подбоченилась, напирая на молодого стражника.

— Это кому не положено, кормилице, князя выходившей? Ты говори, да не заговаривайся! А ну, открывай дверь, а то ты у меня быстро из дружины вылетишь! Будешь коровам хвосты на лугу крутить! Открывай, кому сказала!

Дверь отворили, впуская бабку в княжьи покои.

Войдя на цыпочках, Марфа осветила ложе лучиной, приглядываясь к спящему князю. Весь в испарине, Богумир метался по кровати, будто обнимая кого-то невидимого. Пересохшие губы беспрестанно шептали:

— Иди, иди же ко мне.

Вдруг он вновь завыл, пытаясь оттолкнуть от себя невидимое наваждение.

— Убирайся! Оставь меня! Дай мне покой, ведьма!

Простынь колыхнулась, будто ветерок прошел по горнице, и знакомый Марфе голос прошелестел, словно листья на ветру:

— Я не прощаюсь…

Прикрыв рот ладонью, испуганная Марфа выбежала вон, спешно прикрывая за собой дверь. Стражники, переглянувшись, спросили:

— Чего там?

Бабка молча прошла мимо, качая головой.

— Что ж я натворила, дура старая. Ой-ой-ой…

…На дворе голосисто прокричали первые петухи, наперебой оповещая о взошедшем солнышке. Утренняя прохлада остывшей за ночь земли-матушки заставила Беспуту закутаться в теплое одеяло. Утомленная ночной ворожбой, не выспавшаяся колдунья перевернулась на другой бок, пытаясь вновь укрыться в сладких сновиденьях. Едва покинув покои князя, коего полночи изводила соблазнами, Беспута мирно заснула, отправляя свое сознание в недалекое прошлое.

Она любила вспоминать свое детство, нежную и заботливую маму, ее ласковые руки, расчесывающие дочкины кудри. Жизнь, которую девушка выбрала с появлением в ней Стояна, отняла у нее несколько сладких юных лет. Едва начав понимать мир, который травник шаг за шагом открывал перед ней, Беспута напрочь забыла о своих соломенных куклах. Вчерашние подружки стали вызывать в ней раздражение своими глупыми разговорами о парнях. Впервые заглянув в его глаза, когда ей исполнилось тринадцать лет, она поняла — детство закончилось. В ее жизни появился тот первый мужчина, ради которого хотелось взрослеть. Родители диву давались тому, как расцвела телом их дочь, словно алый маковый цветок. И тут же пришло к ее матери беспокойство, ибо раскрывшийся цветок был не только красив — он стал источать сладкий дурман, способный свести с ума любого мужчину. Все парни деревни толпились у их плетня, силясь добиться ее внимания. Девушка же, словно не замечала их, высокомерно отмахиваясь рукой, будто от надоедливых мух. Мать беспокоилась не на шутку, постоянно озираясь в поисках тайного ухажера. Не ведая истины, она стала чаще зазывать в гости травника Стояна, тихо жалуясь ему и испрашивая совета. Травник лишь улыбался ей в ответ, успокаивая словами и давая новые и новые травы для дочери.

«Не беспокойся, мать, взрослеет твоя дочь. А чтобы не сглазил никто красоту такую, пои ее моими травками». Мать радостно благодарила его, пытаясь усадить за стол или дать гостинец в дорогу. Стоян же вечно отшучивался, отказываясь от угощения, мол, потом сочтемся. И когда он уходил, Беспута тоскливо смотрела ему вслед, покуда его широкая спина не скроется вдали.

Так прошло два долгих года ее безответной любви. И вот, когда ей исполнилось пятнадцать и ожидание встречи стало невыносимым, Стоян явился к ней во сне. Это был дивный сон, в котором все происходило словно наяву.

Мрачные тучи затягивали небо, крупные холодные капли дождя больно стегали по лицу. Подняв вверх глаза, она терпеливо ждала его. Где-то там, в глубине души, Беспута понимала, что именно сегодня настал час для встречи. Яркая кривая молния, сверкнув, осветила небеса, раскатистый гром оглушил ее своей мощью, заставляя закрыть ладонями уши. Огромные черные тучи будто нависли над землей, заставляя испуганно пригибать голову. Молния вновь сверкнула и ударила в старый дуб, столетиями стоящий на окраине деревни. Ослепительная вспышка заставила девушку испуганно упасть на колени. Дуб вмиг охватил яркий огонь, и из этого пламени вышел он, Стоян. Широко раскинув черные крылья, будто пытаясь обнять целый мир, он улыбнулся ей.

— Иди ко мне, девочка, не бойся.

Она бросилась к нему, обнимая за шею и целуя его красивое бородатое лицо. Пусть это всего лишь сон, пусть это не наяву, но он пришел к ней! Крылья сомкнулись за ее спиной, укрывая девушку от холодного дождя. Беспута расплакалась, прижимаясь к его могучей груди.

— Ты пришел за мной? Ты, правда, пришел за мной?

Он погладил ее по голове, тихо прошептав:

— Да, девочка. Пришел час узнать тебе свое предназначение. Теперь ты не будешь одинокой, у тебя буду я, будут сестры и братья, которые с нетерпеньем ждут тебя.

Беспута, продолжая счастливо плакать, спросила его:

— Кто ты? Почему у тебя крылья? Ты умеешь летать?

Стоян взял в ладони ее лицо и, заглядывая в глаза, прошептал:

— Я демон. Но ты ведь не боишься меня?

Девушка молча покачала головой, еще сильнее прижимаясь к нему.

— А крылья? Крылья мне помогают подниматься ввысь после падений.

— Ты часто падал?

Стоян усмехнулся, удивляясь, как быстро эта девочка зрит саму суть вещей.

— Нет, милая, нечасто. Мои крылья сильны, меня нелегко бросить оземь.

Беспута отстранилась от него, заглядывая в глаза.

— А кто я? Кто мои братья и сестры, о которых я не знаю?

Лицо Стояна стало очень серьезным, он понял, что истина может ее испугать.

— Ты колдунья. В наших с тобой жилах течет одна кровь, кровь Богини Мораны и Великого Чернобога.

Девушка нахмурилась, осмысливая сказанные им слова.

— Это плохо. Быть колдуньей или ведьмой — плохо, так мама говорила.

Стоян, улыбнувшись, покачал головой, взглянув на грозовое небо и вздымая к нему руки.

— А дождь — это плохо? А холодный снег, укрывающий в зиму землю-матушку, — плохо? Мы лишь несем людям новое слово, слово Чернобога. У истины много граней, нет в ней белого, нет черного. Оба брата, Белобог и Чернобог, родились в одночасье. Обоих их создал Творец, ибо нет Света без Тьмы, нет Яви без Нави, мужчины без женщины. Все едино в этом Мире, всех нас создал Творец по своему подобию. Но у каждого из нас свое предназначение в этом Мире, и нам должно ему следовать. Понимаешь меня?

Беспута кивнула, улыбнувшись и вновь прижимаясь к нему.

— Забери меня отсюда, Стоян, тоскливо мне здесь, одиноко.

— Всему свое время, девочка. Прежде чем уйти со мной, тебе нужно многому научиться. Завтра, как сядет солнце, я приду, и мы начнем твое обучение.

Беспута проснулась, продолжая лежать, не открывая глаз. Каждую ночь ей снился ведьмак, каждую ночь эта первая и единственная любовь терзала ее воспоминаниями. Как верила она ему в те дни, как старалась в познании колдовского искусства. Казалось, перед ней открылся новый смысл жизни — той жизни, ради которой она рождена. Той жизни, в которой был он — Стоян. А потом пришло время посвящения, и он привел ее на шабаш. Она дрожала от страха, словно лист на ветру, в ожидании обряда. Все происходило словно во сне, теплый камень алтаря, безумные крики собравшихся ведьм, дурман колдовского напитка. Слезы потекли по ее щекам, когда воспоминания нахлынули бурной волной. А потом он был с ней, был первый и единственный раз, который она не в силах позабыть все эти долгие годы. А после обряда к нему подошла Верея и, обнимая, увела за собой ее любовь. В тот момент Беспута и возненавидела всех мужчин этого Мира. Возненавидела и поклялась мстить за свое унижение. Ведьмак так и не узнал о ее безграничном чувстве, хотя глаза его говорили, будто ему известно все, что деется в этом мире.

А потом она узнала о наказании, постигшем Верею. Сердце ее рвалось из груди, она смеялась над горем ведьмы, надеясь вернуть свою любовь. Казалось, Стоян даже не расстроился от этой потери, даже взгляд его стал добрей и все чаще останавливался на Беспуте. Она обманывала себя, прошло лишь три месяца, и на шабаш явилась новая Просящая Силы — Ледея. Это имя ей дала Морана, и действительно, от взгляда в ее глаза кровь стыла в жилах. Беспута окончательно утратила надежду, видя, как смотрят они друг на друга. Эти чувства были настоящими и взаимными, и это ее убивало вернее булатного меча.

Девушка присела на лавку, вытирая рукавами заплаканное лицо. Ничего, Стоян, когда-нибудь ты поймешь, сколь глубока моя любовь к тебе. Поймешь и полюбишь меня, забыв свои временные увлечения. А пока за твою черствость пусть расплачиваются иные мужи этого мира. Колдунья обернулась, встретившись взглядом с проснувшимся воеводой.

— Выспалась? — Любомир стоял в дверях горницы, сонно потягиваясь.

— Спасибо, Любомир, спасибо за то, что приютил. Хорошо спалось, будто в доме родном. А ты как спал?

Воевода растерянно пожал плечами, задумчиво поднимая взгляд к потолку:

— Кошка снилась. Ласковая такая! Все у ног моих терлась.

Беспута кивнула, улыбнувшись уголками губ.

— Это хорошо. Плохо, коли гады снятся, тогда жди беды.

Любомир кивнул, соглашаясь, перекинул через плечо рушник и пошел во двор умываться. Колдунья задумчиво проводила его взглядом, встала с лавки и пошла в горницу за рубахой. Она беспокоилась, времени осталось очень мало, а наказ, полученный от Стояна, все еще не был исполнен. Выйдя во двор, она с улыбкой подошла к плескающемуся у бочки воеводе. Заветный оберег, снятый при купании, тоскливо лежал подле него на лавке.

— Рубаху тебе принесла, застудишься еще.

Любомир, пригладив мокрую шевелюру и растирая рушником разгоряченное тело, благодарно принял рубаху из ее рук.

— Спасибо, Неждана, хороша утренняя водица, бодрит!

Он стал неторопливо натягивать рубаху через голову. Колдунья тут же метнулась к оберегу и с ненавистью пнула его ногой, сбрасывая наземь. Наконец, натянув на себя рубаху, Любомир огляделся, будто что-то разыскивая. Беспута, задыхаясь от волнения, бросила самый сильный призыв, на который была способна:

— Иди ко мне, мой милый, иди же, мой верный раб. Теперь у тебя есть хозяйка, которой ты предан душой и телом. Иди ко мне, мой верный пес.

Любомир вздрогнул, почувствовав призыв, и, улыбаясь, подошел к ней. Девушка коснулась его щеки, сначала неуверенно, убеждаясь в своей правоте. Затем, рассмеявшись, потрепала его по щеке, словно играя с преданным псом.

— Пойдем в дом, Любомир, нам еще многое обсудить с тобой надобно.

Воевода покорно поднимался за ней по скрипучим ступеням, напрочь выбросив из головы все свои беды. Перед ним шла та единственная женщина, ради которой стоило жить. Оберег, одиноко лежащий на земле, трепетал, словно птица с перебитым крылом, не имеющая сил взлететь. Скрипнула закрываемая на запор дверь, маленький мешочек вздрогнул в последний раз и затих, прощаясь со своим хозяином. Лишь тягостный старческий вздох разнесся по всему подворью, заставляя пса скуля попятиться к конуре.

…Князь не спал, спасаясь от наваждений. Три ночи подряд эта стерва являлась ему во сне, терзая соблазнами. Богумир был на грани безумия, боясь сновидений, будто смертного мора. Мысли о девушке не покидали его голову ни на мгновенье. В дружине воины стали перешептываться, обсуждая события последних дней. Языки у людей длинные, а ум короткий, и пошли по городу сплетни несусветные. Баба Марфа ранним утром бродила по городскому торгу, выбирая продукты. Ее пустые глаза бессмысленно блуждали по торговым рядам, будто ей и дела не было до их товаров. Мысли о ночных кошмарах Богумира не давали ей покоя. Вдруг до ее ушей донесся негромкий разговор двух торговок, настороженно косящихся по сторонам:

— Так вот, была у князя служанка красоты неописуемой, была да сплыла. Князь, обпившись медовухи, затащил ее в свою горницу, и с тех пор никто более девицу ту не видал.

— Как так никто не видал? А куда делась-то?

Сплетница заговорщически огляделась по сторонам, продолжая рассказ:

— Угробил князь девку!

Испуганная соседка прикрыла рот ладонью.

— Чур, меня! Да не может такого быть!

Марфа задержалась поодаль, пытаясь дослушать конец истории. Сплетня передавалась из уст в уста, обрастая новыми небылицами.

— Точно тебе говорю, угробил. Надругался над ней, а чтоб на суд его к ответу не призвала, задушил.

— Ай душегуб окаянный! Что же это делается, и управы на него никакой? А может, кто видел?

Рассказчица многозначительно повела бровью, вновь склоняясь к ее уху:

— Коли б никто не видел, откуда я б узнала? Видели, да сказать боятся. Кто ж супротив князя попрет? Только судить его не люди станут.

— А кто?

Торговка подняла глаза вверх, ткнув пальцем в небо.

— Уже судят. Каждую ночь истерзанная душа девушки является к нему во снах, требуя повиниться в своем грехе всенародно. А он не желает, кричит по ночам, гонит ее прочь, а виниться не желает. Если так дальше пойдет, совсем князь разума лишится.

Обеспокоенная услышанной сплетней Марфа бросилась вон с торга. Нет, так не годится сидеть сложа руки, надо как-то помочь Богумиру избавиться от этой ведьмы проклятой. Марфа, сурово поджав губы, развернулась и пошла в сторону, противоположную княжьему дому. «Ну если и шептуха не поможет, — думала она, — то придется собственными руками удавить гадюку».

…Вечером к дому князя прискакал сотник из дружины. Лихо спрыгивая с коня, он бросился в дом, отпихивая в сторону напыжившуюся стражу.

— Прочь, дармоеды!

Перепрыгивая ступени через одну, сотник мигом взлетел на второй этаж, внезапно натолкнувшись на угрюмого князя.

— Чего носишься по дому моему, словно пожар?!

Сотник виновато развел в стороны руки, пытаясь отдышаться.

— Так… Это… Явились!

Князь сонно зевнул, опираясь о косяк двери, подошел к ведру, зачерпнул ладонью воды, умывая лицо.

— Кто явился? Докладывай как полагается! Ты сотник или пастух деревенский? Ну?!

Сотник, подтянув пояс с мечом, суетливо кивнул головой и быстро затараторил:

— Это… Древляне явились! К стенам нашим подошли и лагерем стали. Тьма-тьмущая, сколько их, и не счесть! Вот покуда глаз со стены видит, до самого края земли — все их лагерь. Тысячи костров распалили, песни поют, смеются. А небо, небо! Да ты сам, князь, глянь!

Богумир опрометью бросился в горницу, натянул через голову кожаный нагрудник, не затягивая ремней, схватил с лавки меч и выбежал во двор. Подняв вверх голову, князь вздрогнул — вечернее небо было затянуто огромными черными тучами, предвещая страшную бурю.

— Коня мне!

…Ведьмак со Всеведой стоял на границе лагеря, внимательно разглядывая стены города. Полянская крепость — не чета Древграду: огромный город раскинулся на высоких холмах, оградив себя крутым валом и длинной бревенчатой стеной. Стоян криво улыбнулся, взвешивая свои шансы. Река, протекающая с тыльной стороны крепости, не была ему помехой. Высокие бревенчатые стены также не пугали древнего воителя, в свое время его воинам доводилось и по камню карабкаться. Одна лишь беда — полянское воинство по своей численности вдвое превосходило его собственную армию. Потому атаковать город с таким гарнизоном, да еще и находящийся на холмах, было бы полным безумием.

— Всеведа, погляди, что там у них делается?

Слепая колдунья взмахнула перед собой рукой, словно разгоняя невидимый туман.

Крепостные стены переполнены лучниками, организованно расставленными по двое у бойниц. Лица воинов были спокойными, глаза уверенно вглядывались в даль в ожидании предстоящего сражения. В отличие от древградцев, эти воины не сомневались в своей победе. Крикливые сотники прохаживались вдоль их строя, наводя порядок в обороне.

— Подтяни тетиву, не видишь, что ль — провисла, стрелы под ноги падать станут! Кто тебе лук дал, тебе бы стрелы руками метать! Кто это тут расселся?! Привести в порядок оперенье стрел!

Сотни ратников, надрываясь, носили на стены тяжелые камни, готовясь к предстоящему штурму. Внизу, у городских ворот, несколько тысяч воинов во всеоружии несли стражу, угрюмо поглядывая друг на друга. В сопровождении дружины прискакал полянский князь, безжалостно прокладывая конями себе дорогу. Всеведа прошептала, обращаясь к ведьмаку:

— Князь явился. Ох и плох он, Стоян! Глаза красные, словно седмицу ночей не доспал. Вижу над ним печать колдовскую… Никак Беспута прокляла?!

Ведьмак улыбнулся, кивнув головой, будто самому себе, отвечая на вопрос.

— Найди ее, девочка. Чую, жива наша блудница. Найди мне ее.

Всеведа стала озираться по сторонам, задавая этому миру немой вопрос: «Где ты, Беспута? Отзовись!»

Словно легкий ветерок подхватил ее сознание, пронося над улицами града. Минуя дом за домом, она озиралась, с любопытством рассматривая суетящихся горожан. Люди, испуганные появлением древлян за стенами, переговаривались меж собой, переживая общее лихо. Веселые мальчуганы, коих родители не могли загнать в дом, бегали с деревянными мечами, сражаясь друг с дружкой.

— Давай ты будешь древлянин!

— Нет — ты! Сам нападай, а я буду полянским дружинником, как мой батька!

Всеведа грустно вздохнула, продолжив свой полет. Когда-нибудь люди сами себя истребят и без чьей-либо помощи. Слишком много ненависти у человека к подобному себе.

Ветер принес ее к обычной избе, оставляя у дверей, и устремился дальше, весело закручивая воронки дорожной пыли. Всеведа уверенно ступила в избу, просачиваясь, словно ручеек, в щель между толстыми досками. Следуя своему зову, она заглянула в горницу и замерла на месте, пытаясь стыдливо отвести в сторону несуществующие глаза. На постели нагая колдунья обнимала здорового пузатого дядьку, тоскливо прижимаясь к его груди и мурлыча словно кошка. Вздрогнув, почуяв чужое присутствие, Беспута поднялась с ложа, торопливо натягивая на себя рубаху.

— Ступай, Любомир, пока князь не обыскался тебя. Ступай, милый.

Воевода поднялся, безропотно подчиняясь ее словам, и стал одеваться.

— Пойду, пора мне. Надобно к штурму приготовиться, покуда на стены окаянные древляне не полезли.

Дверь избы со скрипом захлопнулась, оставляя девушек наедине. Беспута улыбнулась, достала грубый деревянный гребень и принялась чесать густые распущенные волосы.

— Это ты, Всеведа? Молчишь? Ну и молчи, сама знаю, что ты. Скажи Стояну, я за воеводу полянского замуж собралась.

Колдунья расхохоталась, весело запрокидывая голову, и начала заплетать косу.

— Еще передай ему, пусть не торопится. Князь у меня на сильном поводе сидит, только времени мало прошло, все огрызается кобель. Дайте мне одну ночь, и он будет у ног моих ластиться. Не выдержать ему без сна, никак не выдержать. Все, ступай, хватит за мной подглядывать.

Выслушав подругу, Всеведа хлопнула в ладоши, возвращаясь в собственное тело.

— Нашла. В городе она, воеводу местного окрутила. Привет тебе шлет, говорит, чтоб ты не торопился, князь еще не дозрел.

Ведьмак обернулся к стоящему поодаль Ярославу.

— Отправь три тысячных отряда на поборы: хлеб, скот, птицу, все припасы, что найдут по деревням, отобрать. Все полянские деревни обобрать до нитки, вычистить все амбары, пусть сдохнут с голоду этой зимой. — Стоян вновь взглянул на высокие городские стены, досадно скривившись. — И отправь сотню воинов рубить молодняк да лыко заготавливать. Будем вязать лестницы для штурма.

Ведьмак развернулся и пошел в лагерь, тихо разговаривая сам с собой:

— Ничего, пробьемся; главное, чтобы Беспута все сделала как полагается. Змея без головы жалить не может.

За кропотливыми трудами незаметно пролетел день. Вечерело. Найдя Вандала, Стоян присел рядом у костра, молчаливо подбрасывая в огонь хворост. Лагерь кипел обыденной работой, кухарки суетились у котлов, не успевая накормить тысячи воинов, те вязали из хвороста шатры, чтобы укрыться от ночного холода. Лето окончилось, нехотя передавая свои права дождливой сырой осени. Стояна беспокоило это, ибо, покончив с полянами, он собирался пересечь Рипейские горы, и без того студеные и заснеженные. В такую погоду пройти горными перевалами его армия не сможет. Остается лишь Северное море… Ведьмак моргнул, отгоняя прочь навязчивые мысли об Асгарде, и вновь взглянул в сторону города. Соблазн поставить под свой стяг полянских воинов не давал ему покоя. Если бы не это, он уже давно обошел бы их стороной, не ввязываясь в кровопролитные бои.

— Пришло твое время, брат. Мне нужна эта армия — сильная, обученная и способная побеждать в настоящих сражениях.

Вандал, не поворачивая головы, кивнул, пожав плечами.

— Не знаю, Стоян. Уж седмицу над этим голову ломаю. Тяжело мне дышать здесь, храм Велеса совсем близко — на грудь он мне давит. Ночь переночуем, а там поглядим — утро вечера мудренее.

Он поднялся, вдыхая прохладный вечерний воздух, повел взглядом по лагерю, будто высматривая кого-то. Засунув палец в рот, облизал его и поднял вверх, улавливая направление ветра. Довольно кивнув головой, Вандал улыбнулся.

— А впрочем, чего до утра тянуть, на то она и ночь. Имеется у меня одно сильное заклятье, против которого даже Правитель бессилен.

Стоян хмыкнул в бороду, недоверчиво покосившись на брата.

— Это ты, брат, его силы не ведаешь. Я видел, как он одним движением руки отбрасывал от себя сотни воинов, сворачивая им шеи.

Вандал уверенно покачал головой, с улыбкой вынимая большой охотничий нож.

— Ну, сотню воинов одним махом мне не уложить. Хотя… Надо как-то попытаться, глядишь, и получится. А вот порчу великую навести — это тебе не руками махать.

Вандал нагнулся и, двинувшись задом противосолонь, стал очерчивать вокруг костра колдовской круг, приговаривая:

— На четырех столбах железных, что стоят от земли до неба, совью паутину звонкую от восхода до заката. Увязнут в той паутине молитвы людские словно мухи-однодневки. Станут рваться-трепыхаться, да не вырвутся. Крепка та паутина, ибо на ней замки семипудовые мои слова замкнули ключами булатными. А слова мои крепче кремня — не сломать их, а ключи булатные под горючий камень Алатырь брошены — вовек не сыскать их.

Закончив чертить круг, Вандал подсел к костру, зябко поднося руки к огню, и зашептал:

Острым лезвием ножа он рассек себе ладонь, роняя бурые капли крови в пламя. Черный едкий дым повалил от костра к ночному небу, будто огромный черный змей жадно потянулся за звездами. Вандал вскочил словно ужаленный и побежал по лагерю от одного костра к другому, творя свою великую ворожбу. Стоян удивленно смотрел, как один за другим стали подниматься к небу черные столбы дыма, сплетаясь меж собой в облаках и укрывая небо мрачным покрывалом. Огромное черное пятно быстро расползалось, жадно пожирая небесные просторы. Оббежав все костры, обессиленный Вандал наконец-то вернулся. Изможденно рухнув наземь, он схватил мех с медовухой, восполняя огромными глотками потерянные силы.

— Все! Получилось, Стоян! Три дня быть здесь кромешной тьме. Ни волхвы, ни Правитель не смогут ничего с этим поделать. Прикажи только, чтобы следили за кострами, коли хоть один погаснет, все старания пойдут прахом.

…Взобравшись на стену, князь наблюдал за лагерем древлян, пытаясь в который раз сосчитать горящие костры. Вновь сбившись со счета, он досадливо плюнул наземь и обернулся к воеводе.

— Любомир, у тебя есть отрок, чтобы в счете разумел? Зови сюда, костры счесть надобно, — князь стал спускаться по лестнице, разговаривая сам с собой: — Один костер — пусть десяток воинов…

— Богумир! — тревожный оклик воеводы заставил его обернуться. — Погляди, что творится!

Князь недовольно вернулся на стену и замер, разглядывая черные клубы дыма, устремившиеся к небесам.

— Чур, меня! Это что такое?

Воевода, задрал голову, вглядываясь в ночное небо, и тихо прошептал:

— Никак, колдовство! — трижды сплюнув через левое плечо, он непроизвольно поднес руку к груди, где еще недавно был заветный оберег.

Князь, сонно зевая, махнул рукой в сторону древлянского лагеря.

— Пугают. Видать, смолу в костры бросают. Ладно, пойду к себе, коли до утра на штурм пойдут, мигом гонца за мной высылай.

Спускаясь с крепостной стены, князь остановился, оборачиваясь.

— Любомир, а ты служанку мою помнишь? Вроде она приглянулась тебе тогда? Нежданой, кажись, звали?

Воевода утвердительно кивнул, непроизвольно положив ладонь на рукоять меча.

— Чего ж не помнить, помню. А что?

— Да запропастилась куда-то девица. Справная кухарка оказалась, да так в один день и пропала. Беспокоюсь, вдруг беда с ней приключилась. Коли вдруг встретишь ее, приведи ко мне, — князь отвернулся, собравшись уходить, и добавил, бросив через плечо: — А будет упираться, силой приведи.

Воевода зло сплюнул наземь, глядя вслед ушедшему Богумиру.

— Зря ты так, Бешеный, ох зря! Гляди, князь, не поранься об меня ненароком…

Возвратившись в свой дом, князь застал встревоженную Марфу, возле которой на лавке сидела очень старая бабка. В ее возрасте положено было на печи лежать, кости старые согревая, а не по гостям ходить. Морщинистые сухие руки с узловатыми пальцами, подрагивая, ощупывали лавку, будто сомневаясь в ее прочности. Водянистые глаза, наполовину заросшие старческой плевой, подслеповато вглядывались в Богумира. Князь недовольно остановился подле них.

— Кто это, Марфа?

Кухарка, вскочив с лавки, подбежала к нему, крепко взяв под локоть и заглядывая прямо в глаза.

— Шептуха это. Все ее хвалят. Уж если она не поможет тебе от той ведьмы избавиться, никто не поможет.

— Да на кой она мне! И чего ты лезешь ко мне! Кто ее в мой дом привел, ведьму ту?!

Марфа расплакалась, покорно закивав головой.

— Я привела, моя в том вина. Потому и привела к тебе шептуху, чтобы от напасти тебя этой освободить. Неужто не слышу, как ты по ночам стонешь да как зовешь ее, проклятую. Извела она тебя, совсем извела, уже две ночи не спишь. Погляди на себя, на тот свет краше провожают. Не гони шептуху, послушайся меня, Богумирушка.

Князь, нахмурившись, глянул в сторону старухи, выругавшись в сердцах.

— Веди ее в опочивальню. Спать хочу, мочи нет, нехай шепчет, чего там полагается.

…Беспута облегченно вздохнула, едва Любомир переступил порог и страстно обнял ее.

— Ну наконец-то, заждалась тебя.

Она игриво застучала кулачками по его могучей груди, пытаясь вырваться из объятий.

— Гляди, разошелся. Пусти! Древляне под градом стоят, не сегодня-завтра на штурм пойдут. Выспаться тебе надобно, иди в опочивальню да ложись отдыхать.

Любомир еще сильнее сжал ее в своих объятьях, зашептав Беспуте на ухо:

— Не желаю я спать, коли ты подле, — он поднял ее на руки, унося в горницу, — не дай мне заснуть сегодня.

Беспута недовольно скривилась, начиная сердиться на него. В голове тренькнул колдовской колокольчик, сообщая о том, что князь отошел ко сну. Любомир, наконец-то, уложил ее на постель, принявшись торопливо стаскивать с себя рубаху. Девушка оперлась на локоть, брезгливо глядя на его большой живот.

— Сказать тебе хотела, Любомир.

Воевода полез на ложе, тяжело напирая на нее всем своим телом.

— Что, милая? Что ты хочешь мне сказать?

Беспута, криво усмехнувшись, вытянула вперед руку, проводя ладонью перед его глазами.

— Спи!

Подчиняясь приказу, глаза Любомира вмиг закрылись, и он рухнул на нее, зайдясь храпом. Колдунья недовольно отпихнула спящего воеводу. — Надоел ты мне, боров ненасытный. Не до тебя мне сейчас.

Выбравшись из-под его грузного тела, Беспута вышла в другую комнату, бросив на лавку подушку. Наконец-то князя сморил сон. Эта ночь должна быть решающей. Торопливо улегшись на лавку, она закрыла глаза, погружаясь в сновидения.

— Где же ты, Богумир? Я иду за тобой, милый князюшка, тебе от меня не спрятаться.

Сквозь глубокий туман мира снов пробивалось едва заметное свечение его души, словно мерцающий маячок.

Беспута, будто ночной мотылек, радостно летела на свет, предвкушая близость мести. Ее призрачные руки уверенно раздвигали густой туман, желая поскорее добраться до истощенного князя.

Вот уж и ворота княжьего дома показались, рассыпаясь прахом от нетерпеливого взмаха ее руки. Нет в мире снов ни дверей, ни запоров, коих бы она не сокрушила. В этом мире грез даже каменные стены рассыпались от одного лишь ее дуновения. Это был тонкий мир, в котором ее колдовская сила была совершенной.

Вот и скрипучие ступени застонали под ее воздушной поступью, заставляя князя испуганно съежиться на ложе. Беспута расхохоталась, представив себе его жалкое лицо, на котором похоть боролась со страхом.

— Я пришла, Богумир. Что же ты не встречаешь меня? Али не рад мне, милый?

Девушка толкнула пальцем тяжелую дубовую дверь, ведущую в княжью опочивальню, и изумленно замерла — дверь не отворилась, словно была настоящей. Беспута изо всех сил толкнула ее рукой — и вновь дверь не поддалась, лишь натужно заскрипели петли от ее усилия. Колдунья, взвыв от ярости, стала молотить по ней кулаками, добавляя к каждому удару колдовские наговоры:

— Оторвись, доска трухлявая, разойдись, скоба ржавая, гнитесь, гвозди некованые, отодвиньтесь, запоры наговоренные. Нет вашей силы предо мной, не устоять двери ни одной! Выпущу шашелей прожорливых, да источат они доски трухлявые, да падет прахом то марево, чужою волею созданное.

Княжья горница ходила ходуном от творимой ворожбы. Тяжелая дубовая дверь содрогалась от гулких ударов, доски трещали, роняя на пол трухлявые щепки. Князь метался на постели, забывшись в глубоком сне. Испуганная Марфа дрожащей рукой пыталась вытереть с его лба капли пота.

— О, Боги, что ж это делается! Дверь того и гляди с петель слетит.

Шептуха спокойно сидела на лавке напротив двери, рисуя на полу причудливые знаки своей кривой клюкой. Ее осанка была гордой, будто она помолодела десятков на пять лет.

— Не слетят, Марфа, не бойся. Веру иметь надобно, тогда никакая ведьма тебе не страшна. Избавь себя от страха, нет его в твоем сердце.

Марфа вновь заботливо отерла княжий лоб от пота и заплакала.

— Как же избавить-то себя, коли тут такое творится?

Шептуха замерла, будто прислушиваясь к чему-то, затем поднялась и подошла к окну. Тяжелые дубовые ставни, наглухо закрытые от непогоды, задрожали.

— Ну вот, теперь через окно войти пытается. Э нет, проклятая, нет для тебя и здесь пути.

Клюка уперлась в ставни, успокаивая их безумную дрожь. Вдруг наступила тишина, и князь перестал метаться, наконец-то ровно задышав.

Марфа поднесла руки к груди, облегченно вздыхая.

— Неужто прогнала, проклятую?

Шептуха задумалась, опираясь на клюку и вновь становясь обычной дряхлой старухой, ссутулив спину горбом.

— Ушла она. Ушла, но не испугалась. Сильная она ворожея, может, сильней меня будет. Только молодая она еще, не всему научена. Не думала она меня здесь встретить, потому и отступила ненадолго, — бабка обернулась, разглядывая князя, — вот и хорошо, что отступила, пусть Богумир выспится, а то совсем с лица сошел. Не пойму я одного, чего ей от него надо? Крови ее на нем нет, силой он ее не взял — не далась она.

Марфа изумленно прикрыла рот ладонью, глядя на шептуху.

— Ты и про то ведаешь?

Бабка усмехнулась, ткнув в сторону князя клюкой.

— А чего ведать-то? Была бы моя воля, я бы этого негодника собственными руками со свету сжила. Многие от него в этой жизни зла натерпелись. Только не вправе я так поступить, лишь Богам дано судить души наши. А ведьме этой чего-то от него надобно. Запечатала она его накрепко, даже коли убьет он ее, каждую ночь являться станет. Прощения он просить должен у нее, не то не отвяжется. А простит она его, когда он желание ее исполнит. Чего же ей от него надобно? Знать бы еще, где ее искать, ведьму проклятую?

Марфа испуганно опустила глаза долу, боясь высказать свои мысли вслух.

— А коли б знала я, где искать ее? Он же, как баран упертый, не станет прощения просить. Камень ей на шею привяжет да в реку кинет! Не простит ей такого истязания над собой.

Шептуха подступила к Марфе, внимательно вглядываясь в ее глаза.

— Говори, что знаешь? Где она? Говори, Марфа, второй раз я спасать его не стану. Я хоть и старая, но на тот свет не тороплюсь. Веди меня к ней, говорить с ней буду.

Марфа трусливо кивнула, тяжело поднимаясь на дрожащие ноги.

— Думаю, у воеводы схоронилась. Ты иди к ней, а я тут за князем пригляну.

…Едва открыв глаза, Беспута вскочила с лавки, бешено озираясь вокруг. Сегодня она впервые схлестнулась с ворожеей, чей опыт заставил ее отступить. Нет, это была не сила, которой она убоялась, — это были древние наговоры, которых Беспута не знала по молодости своей.

Юная колдунья застонала от злости, стиснув в бессилии свои маленькие кулачки. Она не желала признавать своего поражения, потому, успокоившись, стала вытягивать из памяти все самые сильные заклятья. Ничего, ночь еще не закончилась, еще можно успеть.

Выдернув из сорочки заколотую с изнанки иглу, Беспута замерла, жалобно разглядывая свои нежные руки. Вздохнув от безысходности, уколола один из пальцев. Болезненно скривившись, ойкнула. Капля крови, появившись на тонком пальчике, замерла в ожидании заветных слов. Беспута зашептала над ней, беззвучно шевеля губами. Это не были слова соблазна или приворота, столь привычные ее сущности. Злая, убийственная магия, призванная из Нави, жадно впитывалась в ее кровь в поисках жертвы. Колдунья замерла, завороженно глядя на почерневшую каплю, медленно втягивающуюся обратно в тело. Маленькая черная ранка стала невыносимо зудеть. Беспута вновь взялась за иглу, переходя к следующему пальцу. Уколовшись, она вновь всхлипнула, зашептав очередной наговор. Закончив истязать левую руку, вытирая слезы рукавом, колдунья покосилась на правую ладонь.

— Не реви! Нечего себя жалеть — это всего лишь игла.

На дворе забрехал кобель, оповещая о незваном госте. Вдруг его яростный лай перешел в радостный скулеж, будто пес ластился у хозяйских ног.

Беспута прислушалась, напряженно вытянувшись стрункой. В дверь негромко постучали, словно боясь разбудить хозяев. Девушка подошла к двери на цыпочках, тихо прислушиваясь.

— Открывай, не бойся — не воевать я пришла. Поговорить нам надо.

Беспута испуганно отскочила от дверей, выставив перед собой левую руку, будто защищаясь:

— Это кто тебя боится-то? Не о чем мне с тобой говорить — убирайся!

Во дворе раздался хриплый старческий смех, и тяжелый запор на дверях медленно заскользил в сторону.

— Ошибаешься, девочка. Вижу я все твои страхи и помыслы, потому и говорить ты со мной станешь. А ручонку-то за спину спрячь, а то избу ненароком разнесешь по бревнышку. Сказала же — не воевать я пришла!

Дверь медленно открылась, впуская в дом сгорбленную старуху, тяжело опирающуюся на клюку. Беспута не сдвинулась с места, приготовившись к смертельной битве. Заклятья жгли ей пальцы, требуя произнести ключевые слова. Старуха, войдя, остановилась, озираясь по сторонам. Тревожно покачала головой, осматривая дом воеводы.

— Ох и натворила ты дел! — глаза ее прошлись по стенам с висящими на них клинками. — Каждый меч оплела, каждую дверь наговорила! Ты что, тут осаду держать собралась?

Шептуха хрипло рассмеялась собственной шутке, покосившись на Беспуту, открывшую было рот.

— Молчи уж, не то сболтнешь лишнего сгоряча. Пальчики-то вон как чешутся!

Старуха прошла мимо нее к лавке и, тяжело кряхтя, присела.

— Тут какое дело получается, — она уверенно посмотрела Беспуте в глаза, — тебе нужен князь. Очень уж нужен, как я погляжу. Опутала ты его сетями своими накрепко. Мне до Богумира дела нет, забирай его с потрохами, не стану я тебе препятствовать.

Старуха замолчала, пошамкав по-старчески пересохшими губами.

— Так вот, не стану препятствовать тебе с князем, если поможешь мне.

Беспута, поначалу опешив от такой наглости, пришла в себя, зашипев словно взбешенная кошка:

— Ты?! Мне препятствовать?! Да что ты о себе возомнила, старая?! В порошок сотру!!! Кто ты такая, чтобы мне препятство…

— Верея я.

Беспута замолчала на полуслове, будто ее холодной водой окатили. Тяжелый взгляд старухи заставил ее испуганно попятиться к дверям.

— Верея? Ты… Верея?

— Что, не похожа? — Верея усмехнулась, выставляя напоказ редкие кривые зубы. — А я так уж привыкла себя такой видеть. Вот, ворожу понемногу, люди меня в благодарность кормят, бабушкой называют.

Руки Беспуты растерянно опустились, и она поспешно отвела от нее глаза.

— Да ладно тебе глаза отводить, поди подругу встретила. Вот такая у нас со Стояном любовь получилась.

Верея вздохнула, отмахнувшись рукой от нахлынувших воспоминаний.

— Да ладно, что было, то уж быльем поросло, а жизнь, она продолжается. И жить мне, подруга, хочется!

Она тяжело поднялась на ноги, и, угрожающе потрясая перед собой клюкой, закричала на весь дом:

— Надоела мне эта клюка проклятая!!! Не хочу!!!

Беспута, сама того не ожидая, вдруг расплакалась и бросилась к ней, обнимая за худые сутулые плечи.

— Чем помочь-то тебе?

Верея грубо оттолкнула ее от себя, гулко стукнув клюкой о деревянный пол.

— А мне жалости твоей не нужно! — слова ее лились словно бурная река. — Я не просить к тебе пришла! Я была лучшей среди ведьм, лучшей по сей день и осталась! Скажи Стояну, насмерть стоять буду, но не позволю князя загубить, покуда молодость мою не вернет мне.

Отодвинув Беспуту в сторону, Верея пошла к выходу, постукивая по полу своей кривой палкой. Задержавшись в дверях, она обернулась, усмехнувшись.

— А тебя предупредить хочу. Видела я, какими ты глазами на Стояна глядела — любишь ты его. Потому знай: с каждой овцы, на алтарь возлегающей, он локон состригает. Вот потому-то я сейчас и хожу в старухах, ибо над телом моим власть у него имеется. Все мы у него вот где! — Верея показала стиснутый кулак. — Скажи ему, хочу назад свои кудри получить. За этими стенами ему до меня не добраться. А сама подумай, нужна ли тебе любовь такая, безответная.

Беспута промолчала, к горлу подкатил тяжелый горький комок.

— Пойду я, покуда утро не наступило, — Верея взглянула на черное небо, где не было ни одной звезды. — Хотя откуда тут рассвету взяться, сплошное марево на небесах. А ты поторопись, подруга, я долго ждать не стану.

Хлопнув дверью, Верея ушла, оставив молодую колдунью наедине со своими мыслями.

Усевшись на лавку, девушка долго размышляла над словами Вереи. В углу раздался едва различимый в тишине шорох. Приглядевшись, Беспута увидела маленькую серую мышь, выбравшуюся на ночную охоту за объедками. Опустив ладонь на пол, колдунья потянулась к ней своим сознанием, подзывая к себе. Испуганно поводя маленькими ушками, мышь неторопливо подошла, обнюхивая ее пальцы.

— Не бойся, маленькая, я тебя не обижу. Сослужи мне службу.

Она посадила мышь на ладонь и поднесла ко рту, нашептывая ей на ухо послание. Возмущенно запищав, мышь спрыгнула на пол, устремившись к своей норе.

— Беги, серенькая, найди его поскорей.

Беспута утомленно вздохнула и вытянулась на лавке, мостя под голову подушку. Глаза ее устало сомкнулись, и она заснула, вновь возвращаясь мыслями в далекое детство.

…Стоян ходил взад-вперед, поглаживая маленькую мышь, испуганно сжавшуюся на его широкой ладони. Получив послание от Беспуты, он взбешенно разговаривал сам с собой:

— Насмерть она стоять будет… Тьфу, тварь безродная! Кудри ей подавай назад! Ох, Верея, Верея, зря я тебя пощадил! Ладно, поживем — увидим…

Явившиеся на его зов ведьмы молча стояли поодаль, угрюмо поглядывая на Стояна.

— Умора! — ведьмак резко обернулся, держа пальцами за хвост пищащую мышь. — Она к нам из города прибежала, там ее дом, туда она и вернется. Вандал подарил нам три дня мрака — ни один жрец не в силах будет исцелить полян от болезней. Возьми ее, ты знаешь, что нужно сделать.

Умора, улыбнулась, обнажив кривые зубы, и жадно выхватила мышь своей цепкой ручонкой. Словно огромная крыса, прижимающая к груди долгожданную добычу, она побежала к своему костру, весело пританцовывая.

— Сейчас, маленькая моя, мы повеселимся на славу. Наконец-то и до Уморы дошла очередь. А как же, куда же им без меня, без моего искусства?! Сейчас, маленькая…

Ведьма, мерзко улыбаясь, заглянула в черные глазки-бусинки и дунула мыши в мордочку, заставив ее испуганно вздрогнуть:

— Спи!

Маленькое серое тельце обмякло в теплой ладони, и глаза ее укрыла поволока ворожбы.

— Вот и умница, вот и красавица. — Ведьма положила спящую мышь наземь, спешно ставя котел на огонь: — Я сейчас такое варево состряпаю, век поляне помнить будут!

Умора взглянула на проснувшихся у костра воинов, сонно взирающих на нее.

— Чего уставились?! Брысь отсюда, покуда в жаб болотных не превратила!

Она угрожающе замахнулась своей жилистой рукой и рассмеялась в спину убегающим воинам.

— Тоже мне, вои бесстрашные! Стоило ведьме буркнуть, уж и пятки засверкали.

Поставив на рогатины котел с водой, Умора раздула тлеющие угли, подбрасывая в костер хворост.

— Ну вот, занялся родимый, — она стала рыться в своем мешке для трав и прочих колдовских штучек. — Да куда же ты запропастилась? О, хвала Моране, вот она!

Облегченно вздохнув, Умора вынула из мешка пучок сухой травы и настороженно огляделась по сторонам, чтобы никто из подруг не подглядывал да не подслушивал. Не любят ведьмы делиться своими колдовскими секретами, каждая свою ворожбу старается в тайне сохранить. Отламывая от пучка один за другим сухие стебли, ведьма стала бросать их в кипящий вар, приговаривая:

— Кипи-кипи, варево ведьмино, варись-варись, одолень-трава, под луною в ночи собрана, водою покойника промытая. Брошу стебель, брошу другой, не пошевелить ни рукой, ни ногой. Щепоть добавлю кукушкиных слез, стынет кровинушка, словно в мороз. Смертушку мышь на хвосте понесет, где ни коснется — там люд и помрет. В каждую избу войдет, в каждый двор, хворь нарекаю ту — Черный Мор.

Суетливо вынимая из мешка разные травки, ведьма бросала их в котел, тщательно перемешивая смертельное варево. Вскоре из котла повеяла невыносимая вонь падали, и Умора скривилась, улыбаясь.

— Вот и готово! — ее цепкая рука ухватила лежащую мышь и осторожно поднесла к котлу. — Сейчас хвостик обмакну…

Едва кончик хвоста коснулся вара, как мышь запищала, забившись в ее руках и вырываясь. Умора бросила ее наземь, расхохотавшись.

— Беги скорей, дома тебя уж, поди, заждались! — она хлопнула в ладоши, прогоняя мышь.

Ведьмак всерьез обеспокоился появлением Вереи. Такого развития событий он не предвидел, когда выносил ей приговор. Все в этом мире оставляет свой след, и зло содеянное, и добро. Невозможно предсказать последствия того или иного поступка. Так получилось и с Вереей, содеянное им зло теперь возвращалось сторицей, встав на пути у Беспуты.

Стоян досадливо плюнул наземь, сетуя на проявленную слабость. Ее просто нужно было стереть с лица земли, да вот рука не поднялась.

Ведьмак вздохнул, нехотя коснувшись рукой потайного кармана с остриженными девичьими локонами. Даже не видя Вереи, он, конечно, мог дотянуться до нее своей ворожбой, только хитрая она ведьма, сумеет извернуться. Стоян неторопливо достал из кармана теперь уже седой локон, перевязанный нитью, и нахмурился.

— Ну, не обессудь, Верея. Возвращаю то, что тебе причитается. — Он громко хлопнул в ладоши, злобно рявкнув: — Волк!

Трава у его ног колыхнулась, пригибаясь от дуновения сильного ветра. Дрогнувшая земля взбугрилась, устремляясь к его ногам, словно огромный крот прокладывал себе дорогу. Выбросив фонтан грязи и пыли, волк выпрыгнул из разверзшейся земли, по-собачьи отряхиваясь.

— Звал?! — оскаленная пасть зверя хищно улыбнулась хозяину. Впервые Яма заговорил с ним, чем немало удивил ведьмака.

Стоян кивнул и бросил ему локон Вереи:

— Помнишь ее?

Волк подошел ближе, осторожно принюхиваясь, и зарычал:

— Она! Это она меня вызывала! — Он сел на задние лапы и завыл, поднимая морду к ночному небу. — У-у-у-убью-у-у!!!

Стоящие поодаль ведьмы вмиг умолкли, заслышав волчий вой, раздавшийся неподалеку. Никто из них не видел волка, стоящего около Стояна, но все они ощутили присутствие чужой силы в окрестностях лагеря. Ведьмак, недовольно нахмурившись, прошептал:

— Заткни свою пасть! Пол-лагеря на ноги поднял!

Волк, смутившись, умолк и уселся на землю, начав по-собачьи вгрызаться в собственную шерсть в поисках несуществующих блох. Стоян рассмеялся, глядя, как дурачится дух, обжившийся в волчьем теле.

— Чего ты там грызешь, дурачина?

Вылизывая взъерошенную черную шерсть, волк хмыкнул:

— Чего надо, то и грызу. Отпустил бы ты меня домой, а? Надоело мне по лесам мыкаться да с волками жить. Привыкать я стал к этому телу, даже волчицу себе присмотрел, тьфу, дожился!

Волк сморщился, будто отплевываясь от шерсти.

— Отпусти меня?

Ведьмак расхохотался, грубо потрепав зверя по загривку:

— Скоро, Волк, скоро. Один раз ты уже сослужил мне службу, вот и сегодня мне понадобился. Беспута в беду попала, в граде она, в доме воеводы живет. Помочь ей нужно.

Волк злобно покосился на лежащие локоны.

— Эту угробить?

Стоян кивнул, подбирая локон и пряча его в карман.

— Угробить. Верея ее зовут. По духу найдешь. Один не ходи, боюсь, не управишься с ней. Беспуту с собой возьми. Ступай, времени у вас мало, сегодня эта старая карга должна сдохнуть.

Волк молча обернулся и побежал в сторону города, мгновенно растаяв в ночи.

…Беспута не находила себе места. Отправив к Стояну мышь, она долго ждала от него весточки, вспоминая недавнюю встречу с Вереей. Старая ведьма на многое открыла ей глаза своими злыми словами. Локоны, кои состригал с них ведьмак на шабашах, не выходили из головы колдуньи. Все, все в его словах было ложью от начала и до конца. Свобода, власть над людьми, которую им подарила Морана — все это было ложью! Рабыни — вот то единственное слово, которое приходило на ум. Все они были рабами Мораны и Чернобога, рабами, живущими среди свободных людей.

Беспута тихо заплакала, вытирая тяжелые слезы рукавом рубахи.

— Эх, Стоян! Как же я тебе верила! — Она вздохнула, с грустью вспоминая их первую встречу. — Ладно, что случилось, того уж не изменишь. Ты ведь и сам раб Чернобога, а у рабов — нет рабов! Поживем — увидим.

У дверей раздалось глухое рычание. Беспута вскочила на ноги, выставив перед собой левую руку и вглядываясь в темноту. Невесть откуда взявшийся огромный черный волк постучал задней лапой в закрытую дверь.

— Хозяйка дома? Войти можно?

Беспута вздрогнула от неожиданности, внимательно приглядываясь к нежданному гостю.

— Да ты уже вроде вошел. Ты не волк. Кто ты?

Волк неторопливо пошел по дому, принюхиваясь, словно настоящий зверь и опасливо косясь на ее ладонь. Заклятья, наговоренные на крови, начали светиться в темноте ярким пламенем, будто пальцы ее пылали в огне.

— Эко ты себя разукрасила, девица. Тихо-тихо, глупостей не наделай! — волк злобно оскалился, показывая огромные желтые клыки. — Стоян меня прислал к тебе в помощь. Вместе мы вмиг одолеем старую ведьму. Прибери ручонку-то!

— Я спросила, кто ты есть?! Отвечай! — Беспута уверенно держала пылающую руку перед собой в ожидании ответа.

Волк остановился, грозно уставившись из темноты своими светящимися глазами. Напряжение нарастало, рука колдуньи стала пылать еще ярче, колдовской огонь начал капать с пальцев, с треском падая на пол. От того пламени в доме заколыхались изменчивые тени их силуэтов, будто издеваясь над неподвижно замершими хозяевами. Волк грозно зарычал, поднимая дыбом шерсть на загривке.

— Стоян приказывает тебе убить ведьму! Какое тебе дело до меня?!

— Больше спрашивать не стану, — тихо проговорила колдунья, начав шептать ключевые слова заклятий.

Волк стал менять очертания, возвращаясь к своему обычному облику, плоть его затрепетала, рассыпаясь черным прахом. Пыльным облаком дух поднялся от пола, угрожающе нависая над колдуньей.

— Меня зовут Яма! Хочешь сразиться со мной, смертная?

Беспута замерла, разглядывая его словно диковинку.

— Нет. Не собираюсь я с тобой сражаться. Только Стоян мог прислать мне такого помощника. Хотела убедиться, что ты не врешь. Веди к Верее, Яма.

Она опустила ладонь, позволяя колдовскому пламеню погаснуть. Дом вновь погрузился в темноту, от чего у Беспуты по телу пробежали мурашки. Сняв со стены факел, Беспута щелкнула пальцами, зажигая огонь. Набирая силу, пламя разгорелось, осветив вылизывающего черную шерсть волка.

— Ну пойдем. Вижу, колдунья ты не из пугливых, только делать станем, как я скажу. Факел с собой прихвати, на дворе темень, хоть глаз выколи.

Беспута отворила дверь, выходя во двор, задумчиво обернулась, словно прощаясь с домом.

— Сюда не ходи больше. Сегодня с этого дома начнется мор в городе. Мышь твоя хворь принесет — воевода первый захворает, а от него и все остальные.

— Как первый? Он мне живым нужен!

Беспута выругалась, сетуя на торопливость ведьмака.

— Веди скорее, покончим со старой канальей. Мне еще надо поспеть вернуться, покуда воевода не помер.

Девушка уверенно зашагала по ночным улочкам града, следуя за странным проводником. С духом из мира Нави она столкнулась впервые в жизни, хотя слышала о них от Стояна часто. Они были низшими из бессмертных слуг Мораны, однако, быстро набираясь сил в мире Яви, становились очень сильными и заносчивыми. Ну что ж, поглядим, что за помощника дал ей ведьмак.

Маленький ветхий домишко Вереи находился на самом краю города. В этой части полянской столицы жили лишь нищие да убогие. Это были те, кто утратил здоровье, семью и уже не мог успешно промышлять ни охотой, ни ремеслом. Они доживали свой век в бедности, потеряв надежду на какую-либо помощь. Дома пустели один за другим, провожая в иной мир старых хозяев и безропотно принимая новых, чей путь тоже заканчивался не за горами. На вымирающей окраине и поселилась изгнанная из клана ведьма Верея, укрывшись от людских глаз за стенами из старых трухлявых досок. Порядок в новом жилище она наводить не стала, чем сразу заслужила неприязнь местного домовика. В отместку он стал разбрасывать где ни попадя предметы быта, раз за разом попадавшиеся ей под ноги. Устав спотыкаться о них и сбивать в кровь свои старые колени, ведьма завела в доме черного кота. Каждый день, занимаясь своей ворожбой, она посмеивалась над домовиком, трусливо забравшимся на печь.

— Чего на печи прячешься? Котов не любишь? А то! Уж он-то тебя в любой темноте разглядит да бока твои потреплет. Сколько же можно над старухой издеваться? То каталку мне под ноги подсунул, то, вчера вон, через веник меня перецепил. Я чуть голову о порог не рассадила! Хи-хи. Ну ничего, паразит ты эдакий, мой котик тебя научит уму-разуму.

Такие речи Верея вела каждый вечер, то с домовиком болтая, то с котом. Ни тот ни другой ей никогда не отвечали, домовик из ненависти, а кот просто не умел говорить. Зато, громко мурлыча, он радостно терся у ведьминых ног, за что и получал всегда миску парного молока. Для ведьмы сдоить чужую корову — дело нехитрое. Вот так Верея и проживала день за днем, пытаясь таким нехитрым весельем разогнать свои грустные мысли.

Этой ночью, вернувшись от Беспуты, ведьма угрюмо оттолкнула ногой мурлычущего любимца и затопила печь. Трясущимися старческими руками поставив на огонь котел, она принялась готовиться к предстоящей битве. Верея сомневалась в том, что гордый Стоян уступит ее требованиям. А посему нужно быть готовой к сражению с Беспутой. Молодая колдунья не пугала Верею: чего ей бояться этой смазливой соблазнительницы? Понятное дело, кое-что та умела, может быть, даже хорошо умела, только вот опыт — есть опыт. А он приходит к ворожеям с годами, коих у Вереи было в избытке. Неторопливо налив в котел воды, она принялась раскладывать по полу травы да корешки. Обиженный ее грубостью кот запрыгнул на теплую печь, выгоняя домовика, свернулся клубком и зажмурился. Ведьма стала подбирать травы, бурча себе под нос тайные рецепты ворожбы.

— Только б ничего не запамятовать.

Кинуть в вар: могильника пучок, ночью пойманный сверчок, лапка жабы болотной, капля крови утробной, щепка мертвого дуба, разрыв-трава…

Разрыв-трава, куда же она подевалась? Только что ведь здесь лежала?

Ведьма стала озираться по дому в поисках пропажи. Перекладывая с места на место пучки трав, она бурчала:

— Да что ж это такое! Я ведь не совсем из ума выжила. Только что здесь лежала, я ведь сама ее из мешка доставала…

Вдруг, в дальнем углу дома, хихикнув, за сундук метнулся мохнатый клубок.

— Ах ты, напасть волосатая! Домовик! Твоя работа?

Старуха пошла к сундуку, прихватив свою кривую клюку:

— Я тебе покажу, как с ведьмой в игры играть! Я тебя научу уважению!

Подслеповато приглядываясь, Верея стала шоркать клюкой за тяжелым сундуком, надеясь выгнать оттуда мохнатого безобразника. Выбежав из-за сундука, домовик опрометью бросился в другой угол комнатушки. Громко хлопнула деревянная крышка погреба, закрываясь за хозяином дома.

— Ах ты, паразит богомерзкий! Куда полез, негодяй?

Ведьма рассерженно остановилась около погреба, не решаясь спускаться по шатким деревянным ступеням.

— А, чтоб тебя! Не полезу, того и гляди, еще ноги поломаю.

Верея горестно взглянула на кипящий на печи котел и вздохнула.

— Ладно. Может, и без этого варева совладаю…

Вдруг она замолчала, прислушиваясь к ночной тишине.

— Быстро же ты меня нашла, колдунья. Ну-ну, поглядим, как ты в дом мой войдешь, без соизволения.

Словно отвечая на ее вопрос, дверь с треском слетела с петель, будто ее вынесли тараном. Верея испуганно вздрогнула, вспомнив роковую ночь. Тогда ведьмак вошел в ее дом так же легко, снося все наговоры легким движением руки. Стоящая на пороге рыжая колдунья подняла перед собой пылающую ладонь.

— Здравствуй, Верея. Стоян прислал меня передать — не будет меж вами уговора. Пусть смерть облегчит твои страданья. — Она грустно вздохнула, отводя взгляд в сторону: — Это все, что я могу для тебя сделать.

Ведьма хрипло расхохоталась в ответ, коснувшись морщинистой рукой оберегов, висящих вязанкой на ее тощей груди.

— Какое милосердие! Что я слышу? Девочка решила сжалиться над старой дряхлой ведьмой? Э нет, милая — это тебе не мужикам головы кружить да портки им плутать.

Указывая на ведьму пальцем, Беспута нараспев зашептала ключевые слова, бросая свое первое заклятье:

— Куда пальцем ткну, там посею смерть, куда брошу взгляд, станет круговерть. Ты лети-лети, стрела пестрая, порази врага, жало острое!

Верея мигом забубнила в ответ, срывая с груди один из оберегов:

— Вот она — душенька моя, в руку спрятана, ладонью накрытая, от чужих очей сокрытая. В чистом поле пыль вихрится, запорошены глаза, не сыскать тебе дорогу, коль накатится слеза.

Беспута пошатнулась, словно от порыва ветра, моргнула, зажмурив глаза от режущего песка. Выбросив вперед руку, она метнула в ведьму заклятье. Верея вздрогнула, почувствовав, как невидимое лезвие со свистом вспороло воздух у виска, срезая локон седых редких волос. Ругаясь, Беспута терла рукой запорошенные ведьминой ворожбой глаза. Истерично расхохотавшись, Верея выдернула из волос деревянный гребень.

— Что глазенки выпучила, гулена лагерная? Промахнулась! На-ка, от бабки еще один подарочек!

Она бросила на пол гребень, быстро зашептав скороговоркой:

— Шла баба полем, обронила гребень. Вырос гребень лесом дремучим, застонали деревья скрипом скрипучим, окружили гостя непрошеного, повели тропами нехожеными. В том лесу смерть жила, на волке ехала, за каждым пнем ждала. Найди врага моего, смерть холодная, рви его плоть зубами голодными. Замок на словах цепляю. Ключом запираю. Быть посему, слову моему.

В глазах у Беспуты помутилось, голова ее закружилась, и она рухнула наземь, слепо шаря вокруг рукой.

Быстро придя в себя, колдунья вскочила на ноги, испуганно озираясь вокруг. Темный ночной лес окружал ее со всех сторон, тоскливо поскрипывая на ветру вековыми ветвями. Огромные дубы шелестели листвой, будто перешептывались меж собой, разглядывая нежданную гостью. Словно насмехаясь над ее страхами, один за другим они роняли наземь желуди, заставляя колдунью испуганно озираться по сторонам. Дрожа всем телом, девушка ступила первый шаг, прислушиваясь к собственным ощущениям. Трава под босой ногой была настоящей, покорно стелясь мягким покрывалом. Беспута, протянув руку, коснулась ближайшего дуба, ощупывая его жесткую бугристую кору, потянулась к нему сознанием, вопрошая:

— Здравствуй, владыка леса. Ты ведь настоящий, не морок? Покажешь мне дорогу домой?

Дуб задрожал, зашелестев в ответ могучей листвой. Беспута, замерла, прислушиваясь к его мыслям.

«Уходи… Старый я… хочу спокойно свой век… дожить. Коли помогу… ведьма червя в корнях моих поселит. Уходи…»

Тяжелая ветвь затрещала, угрожая обрушиться ей на голову. Беспута, отдернув от дерева руку, отскочила в сторону, сердито топнув ногой.

— Ах так! Ну хорошо. Сама дорогу найду. Волк! Во-о-лк! Да где же ты?!

Дух не отзывался, будто и не было его в этом лесу. Окончательно испуганная одиночеством девушка осторожно пошла лесом, надеясь отыскать хоть какую-то тропу.

Осторожно раздвигая тяжелые ветви, она стала разговаривать сама с собой, вглядываясь в темноту.

— Ничего, сейчас тропинку найду и выйду отсюда. Ай да Верея! В какие дебри меня закинула.

Громкий крик совы, разнесшийся в ночной тиши, заставил ее испуганно пригнуть голову, останавливаясь.

— Нет, ведьма, тебе меня не испугать!

Беспута вновь пошла лесом, внимательно оглядываясь по сторонам. Будто издалека раздался голодный волчий вой, многоголосо разносясь по лесу. Тоскливый хор, взывающий к лунному свету, прошелся морозом по ее коже. Девушка замерла, прислушиваясь — вой повторился вновь, уже приближаясь. Содрогнувшись лишь от одной мысли о встрече с волчьей стаей, колдунья опрометью бросилась бежать.

— Мамочка! Да где же эта проклятая тропа?

Ветви больно стегали по лицу, цеплялись за рубаху, пытаясь задержать беглянку. Падая снова и снова, колдунья поднималась и вновь продолжала бежать, безумно озираясь по сторонам. Волчья стая, настигала ее, вой раздался совсем близко, заставив сердце колотиться в безумном темпе. Раздвигая руками густой колючий кустарник, Беспута выбежала на поляну и остановилась, подняв голову к ночному небу.

Губы ее истошно зашептали, обращаясь к сияющим звездам Большого ковша:

— Помоги мне, Матушка-Макошь, одолеть зверя дикого. Дай мне сил выстоять против стаи волчьей. Не прошу о жалости тебя, ибо нет ее в жизни нашей. Лишь силы прошу у тебя, дабы победить в схватке страшной.

Она обернулась, гордо расправив худенькие плечи в ожидании волчьей стаи. Ее рука вновь запылала колдовским огнем, искусанные в кровь губы зашептали слова силы:

— Стрелами калеными встречу врага смертного, натяну тетиву невидимую, под светом Макоши свитую. Лети, стрела, рази врага моего, рви его, коли его, изведи его. Ключом замки отпираю, ворожбу выпускаю.

Уверенно упершись ногами, она будто натянула невидимый лук и замерла в ожидании волчьей стаи. С треском, ломая ветви кустов, стая серых убийц выбежала на поляну и, не замедлив шага, бросилась к добыче. Одна за другой полетели огненные стрелы, спускаемые невидимым колдовским луком. Раздавшийся визг боли сливался с яростным рычанием хищников. Один за другим волки падали, сраженные огненными колдовскими стрелами.

— Один, два, три! — рука вновь спустила тетиву и бессильно повисла вдоль девичьего тела. — Четыре.

Пылающая ладонь, держащая невидимый лук, погасла, освободившись от последнего наговора. Беспута вздохнула, обессиленно рухнув на колени. Убитые четверо волков безмолвно лежали на траве, не добежав до нее всего несколько шагов. Вдруг кусты затрещали, и на поляну выбежал пятый волк. Огромный матерый убийца замер, разглядывая павшую стаю, серая шерсть на загривке поднялась, и он зарычал, обнажая желтые клыки. Неспешно обходя девушку по кругу, волк приближался, постоянно меняя направление и припадая к земле. Губы Беспуты испуганно задрожали, прошептав:

— Пятый. Мамочка моя, пятый! Откуда же ты взялся, серенький? — она поднялась с колен, стараясь не отводить от зверя глаз. Мысли ее путались в поисках быстрого заклятья. — А может, отпустишь меня? Я же тебе ничего не сделала?

— Я сделала! — из-за дерева вышла улыбающаяся Верея, опираясь на клюку. — Ой как я сделала! Не может он тебя отпустить, девонька, покуда крови твоей не отведает. А коли отведает — то и подавно не отпустит. Это же зверь дикий!

Ведьма гадко захихикала, неторопливо приближаясь к ним.

— А ты думала, старая Верея в ножки тебе падет? Пощады просить станет? Дудки! Я свой конец знаю, не тебе мою жизнь забирать…

— Верно, старая, не ей — мне!!! — рявкнул огромный серый волк, молниеносно бросаясь на ведьму и смыкая пасть на ее тонкой дряблой шее. Вмиг морок, наведенный Вереей, развеялся, и Беспута, пошатнувшись, оперлась рукой о дверной косяк. В доме лежащая на полу ведьма судорожно дергала ногами, из последних сил пытаясь вырваться из клыков беспощадного убийцы. Шерсть волка вновь стала черной, и он засмеялся, отрывая от тела Вереи свою окровавленную пасть.

— Попалась, старая! Все — дело сделано, я ухожу!

Неторопливо пробегая мимо Беспуты, Яма остановился, лизнув по-собачьи ее ладонь.

— Молодец, девка, хорошо сражалась. Только вот волчицу зря загубила. Нравилась она мне.

Волк развернулся и побежал темными улицами города, оставив Беспуту наедине с умирающей ведьмой. Колдунья устало вошла в дом, присела на лавку. Сердце ее екнуло при взгляде на умирающую Верею. Сквозь хриплое булькающее дыхание пробивались едва различимые слова:

— Дом… Домовик… проклятый. Кабы не он… Я бы вас!

Ведьма глубоко вздохнула в последний раз и затихла, словно заснув. Беспута вышла во двор и принесла брошенный перед сражением факел. Не имея больше сил на ворожбу, она ткнула его в печь, поджигая. Пускай Верея никогда и не была ей подругой, но все же она ведьма и имеет право на погребальный костер. Выйдя на улицу, Беспута облегченно вздохнула, старая хибара за ее спиной быстро занялась пламенем. Выбежавший на двор кот испуганно мяукал, оплакивая утерянное жилище.

Ну вот и настал твой черед, пресветлый князь. Беспута, пошатываясь, пошла к его дому, желая до капли испить жизнь обреченного. Нужно было поскорей восполнить растраченные силы. Голосисто прокричали первые петухи, оповещая о наступлении рассвета. Ни один солнечный луч так и не смог пробиться сквозь мрачную пелену небес. В городе по-прежнему правила черная ночь.