Воин из пророчества

Глава шестая Признание

Никто из юных воинов, естественно, не знал о беде, что случилась на берегу озера. Ничто не омрачало их веселья. На краю тренировочного поля под стеной Патампура полыхал огромный костер, сложенный из толстых стволов. Огненные языки взлетали к небу и исчезали, растворяясь в темном воздухе. Тщетными были попытки пламени дотянуться до звезд и утащить их вниз, в жар костра. Холодными глазами глядело небо на этот огонь, и маленьким казался гигантский костер, разведенный людьми.

Красными жуками чертили в небе зигзаги вырвавшиеся на волю искры. Точно шкодливые демоны, носились они взад-вперед над костром, но никакого вреда причинить не могли.

Огромные качели взлетали ввысь, унося к небесам молодые парочки. Славно потрудились нынче эти качели! Без устали раскачивались связанные веревками доски, с самого утра; и сейчас, когда все состязания позади, на качели забрался Арилье и прихватил с собой обеих девушек, и Рукмини, и Гаури. Траванкору места уже не хватило, да он и не слишком огорчался. Стоял у костра и смотрел, как веселятся его друзья. То пропадали они в глубокой ночной тьме, то вдруг выныривали из пустоты и летели вниз, в освещенное пламенем пространство. Промелькнув над самой землей, вновь возносились они к самому небу.

Раскачивая качели все сильнее, Арилье то и дело нашептывал что-то то одной, то другой девушке, так что они, почти не переставая, смеялись. Смеялся и Траванкор: хорошо было у него на душе! Когда Рукмини исчезала во мраке, сердце у него чуть замирало в ожидании — когда же она появится вновь; когда же она возвращалась, он вдруг чувствовал, как летит ей навстречу его душа. Как будто сам он раскачивался на качелях! И оттого было ему так странно и весело.

Почувствовав на себе взгляд, Рукмини повернула к Траванкору смеющееся лицо. Доска качелей завершив путешествие во тьму, на миг замерла и стремглав понеслась обратно, в круг света. Траванкор увидел, как летит по воздуху Рукмини: глаза радостно сверкают, упругий ветер обтягивает стройное тело девушки.

И вдруг лента на полупрозрачном покрывале, что окутывало волосы девушки, предательски распустилась; Рукмини, не думая, приложила к груди руку — придержать, но поздно: легкий лоскут уже вспорхнул и взлетел на воздух. Покружившись немного, покрывало упало прямо у ног Траванкора. Прильнуло к нему, точно само выбрало себе нового хозяина.

Наклонившись, он поднял неожиданный подарок, сжал в руке. Улыбка сошла с его лица: нечто сильнее радости наполняло сейчас его душу. Сколько лет он знает Рукмини? Наверное, всю жизнь… Нет, не всю — всю жизнь он знает только Шлоку, — но большую часть того времени, что провел на земле, — точно. Всегда, сколько помнил себя Траванкор, Рукмини была радостью. Встречаться с ней — радость, болтать, ухаживать за лошадьми, пускаться на шалости…

Может быть, только сейчас он понял, что детство закончилось. Легкий лоскут ткани довершил то, чего не могли сделать ни тренировки, ни состязания, ни победы, ни вечные «ничьи» с Арилье. Траванкор ощутил себя мужчиной.

Медленно поднес он край покрывала к щеке, ощутил нежное прикосновение шелка.

А Арилье, беспечная душа, продолжал смешить сестер и сам хохотал до упаду, и качели все взлетали и опадали, и костер пылал, а холодное небо глядело на них с высоты и как будто ожидало чего-то.

— Траванкор, ты спишь?

Неугомонный Арилье все не мог сомкнуть глаз. Его переполняли впечатления минувшего дня, он просто лопался от чувств. Какой уж тут сон! Столько всего случилось!

— Траванкор!

Напрасно Траванкор не открывает глаз, притворяясь спящим. Арилье не обманешь. А хоть бы и обманешь — разбудит ведь, добьется своего. Ему поговорить охота, тут уж спи не спи.

— Я не сплю, — сдался Траванкор.

— У меня сердце разрывается, Траванкор! Мне надо поговорить с тобой. — Арилье присел рядом, сцепил пальцы, уставился в пустоту. Так и сидел неподвижно, только губы шевелились. — Всю ночь не засну, это точно. Всю ночь. Я просто не смогу спать. Никогда со мной такого не было!

— Да что случилось? — спросил Траванкор, стараясь, чтобы голос его звучал сонно. На самом деле и к нему сон не шел. Нежданный подарок Рукмини так и остался у него в руке. Дремал в кулаке, нежный, как прикосновение девичьей щеки.

— Что с тобой, Арилье?

— Голова кружится, — подумав, сообщил Арилье. — Как будто с высоты смотрю на землю. С огромной высоты!

— Должно быть, долго на качелях качался.

— Говорю тебе, никогда со мной такого не было! — В голосе Арилье прозвучала досада. Не то на друга сердился — за то, что такой непонятливый, не то на самого себя — за то, что объяснить толком не может.

— Кажется, понимаю, — с легкой усмешкой молвил Траванкор. — И коленки у тебя дрожали, и звезды кругом падали с небес. И рыдать тебе хотелось, и смеяться, и всех врагов разом подбивать, и спасти какую-нибудь старушку — по только так, чтобы ОНА стояла рядом и все видела… Дружище, с тобой такое случается по одному разу в месяц. А иногда — по два, по три. И вечно ты мне спать не даешь.

Арилье нарочно не замечал насмешливой интонации в голосе друга. Весь был поглощен случившимся. Так человек, никогда не хворавший, с удивлением прислушивается к своему телу: откуда этот жар? почему пот выступил на лбу? почему глаза, всегда такие зоркие, пылают и не хотят смотреть на добрый мир?

— Траванкор! — Арилье схватил его за руку. — Пойми, на сей раз все иначе. Я жить без нее не смогу. Я буду просить Шлоку. В ногах у него буду валяться, лишь бы замолвил за меня слово перед ее родителями.

Траванкор пока помалкивал, слушал пылкие излияния друга. Нет более влюбчивого парня, чем Арилье! То и дело он находит неповторимую девушку, красавицу дивных достоинств, и пылкое его сердце на несколько дней обращается к ней, к ней одной. Пока не охладевает. И не девушки тому виной — ни с одной из своих подруг Арилье никогда не ссорился. Просто случалось что-нибудь поважнее очередной влюбленности. Состязание, например. Важная тренировка. Попытка побить Траванкора на мечах. И вот уж забыта красавица, единственная в мире… А там, глядишь, и новая повстречается. И снова для бедного Арилье падают с небес звезды, и коленки у него дрожат, и мечты о подвигах не дают ему спать всю ночь.

Бедный Арилье.

— Я знаю, кто я, кто мои родители… Знаю, какой позор могу навлечь на возлюбленную. А если она станет моей женой… — Он порывисто повернулся. — Я хочу, чтобы она стала моей женой! Хочу обрести дом, семью! Мои родители были «отверженными», но они любили друг друга, и я знаю, что такое семья. Не поверишь, Траванкор, но в детстве я был счастлив…

— Почему же не поверю? — Траванкор улыбнулся. — Очень даже верю. В детстве все счастливы, если есть кто-то, кого ребенок может любить. Это главнейшая потребность человека, как учит Шлока.

— Шлока говорит, что любить — первая потребность чистой души, — возразил Арилье. — Не человека в общем и целом, а только чистого душой. Ребенка — в первую очередь. Но и мужчины, воина — тоже…

— А Конан что говорит?

— Конан? — Было слышно, что Арилье удивляется. — А при чем здесь Конан?

— Разве не он научил тебя сражаться прямым мечом? Я видел сегодня, как ты одолел того чернокожего… Это выглядело здорово, — признал Траванкор. — Да только я подумал потом, что Конан обучал тебя своему искусству тайно.

— Ну, с киммерийцем я ни о чем таком не разговаривал, — сказал Арилье. — Мы просто фехтовали. Он сильный, как бык.

— Почему он выбрал тебя?

— Наверное, потому, что я — лучший, — улыбнулся Арилье. — Я ведь говорил тебе об этом, а ты не верил.

— Киммериец здесь чужой. — Траванкор против воли начал сердиться. Он ревновал к воинской славе друга и даже не пытался скрыть этого обстоятельства. — Он сам говорил, что помогает нам лишь для того, чтобы получить возможность разграбить после победы дворец Аурангзеба.

— И ты этому веришь? — в голосе Арилье прозвучало искреннее удивление.

— А почему бы мне не верить тому, что говорит мужчина и воин? Какие еще нужды заставляют Конана оставаться с нами и учить тебя фехтованию на длинном киммерийском мече?

— Может быть, ему любопытно. А может быть, он понимает, что раджа Авенир — прав.

Траванкор покачал головой. Арилье — воистину чистая, детская душа! Как можно верить в добрые побуждения чужака? Конан не раз ставил воспитанников Шлоки в тупик. Иногда киммериец казался просто недалеким воякой и любителем пограбить, но стоило только начать думать о нем такое — как он мудрым высказыванием, метким наблюдением или неожиданной шуткой разрушал прежнее впечатление.

— Между прочим, Конан тоже говорит, что мужчине нужен дом, семья, женщина. Он и сам намерен когда-нибудь…

— Знаю, знаю, — перебил Траванкор. — Сделаться королем.

— И жениться, — добавил Арилье. Он тяжело вздохнул. — Теперь, когда я стал воином — когда я стал ЛУЧШИМ воином из учеников Шлоки, так что это признали самые упрямые люди в мире, то есть ты и Конан…

— Я не признал, — вставил Траванкор.

Арилье пропустил это замечание мимо ушей.

— Как ты думаешь, я сумел смыть позор своего происхождения?

— Ты не виноват в своем происхождении.

— Но позор есть, и я должен…

— Перейти в другую касту? Это ведь невозможно.

— Или возможно, — сказал Арилье со странным упрямством.

Траванкор подумал немного и произнес:

— Если Шлока объявит, что это возможно, и сошлется на волю богов… Ты ведь стал воином, и бы богам было угодно, чтобы ты всю жизнь прибирал нечистоты, ты никогда не стал бы воином.

— Вот и я об этом думаю… — вздохнул Арилье.

— Расскажи, в кого ты влюбился на этот раз, — в темноте было слышно, что Траванкор улыбается. Он был рад перевести разговор на более приятную тему.

— Это случилось на качелях, — прошептал Арилье так бережно, словно боялся спугнуть робкую птичку. — Она была рядом. Совсем близко… — Он замолчал, бережно восстанавливая в памяти образ девушки. — Ее глаза, волосы… Как я не замечал этого раньше? Мы всегда были просто друзьями. Она и сейчас, наверное, так обо мне думает.

Траванкор тихо засмеялся.

— Да нет, Арилье, она всегда была влюблена в тебя.

Арилье метнулся вихрем, стиснул руки друга — Траванкор поразился тому, какими горячими были его ладони.

— Правда? Влюблена? Ты действительно так считаешь?

— Ну конечно… Гаури тебя любит с самого детства. Вечно вы с ней разыгрывали нас с Рукмини. Помнишь, как вы напали на нас из засады, напялив жуткие маски? Я в первый миг даже испугался. Правда.

— Гаури? — Казалось, Арилье не понимает, о чем идет речь. Он помолчал немного, а потом упавшим голосом повторил: — Гаури?

Стало очень тихо. Все слова вдруг разом закончились. Трижды прозвучало имя Гаури — лишь для того, чтобы обоим друзьям стало ясно: речь идет вовсе не о Гаури.

В темноте друзья глядели Друг на друга. Несмотря на мрак, Траванкор вдруг отчетливо разглядел лицо Арилье: растерянно раскрытые глаза, изогнувшийся в гримасе рот. Траванкор встал и вышел, так и не промолвив больше ни слова.

Арилье не стал его останавливать. Ему хотелось остаться одному. Звезды не падали с небес, и голова больше не кружилась. Только пропасть разверзлась под ногами, и теперь Арилье ощущал ее реальность больше, чем когда-либо. Он подобрал женское покрывало, выпавшее из руки Траванкора, поднес к губам, вдохнул едва уловимый запах волос Рукмини.

— Значит, ты тоже любишь ее? — прошептал Арилье, зарывшись лицом в тоненький лоскуток ткани.

Если бы покрывало — маленький предатель — и могло бы говорить, ответа все равно бы не понадобилось.

Траванкор долго стоял в темноте, наедине с ночью и своими мыслями. Ждал, пока успокоятся чувства, пока взбудораженные мысли уйдут и останется только покой. Шлока учил из любой бури чувств возвращаться в состояние полного покоя: только тогда человек начинает думать по-настоящему ясно, и весь мир предстает познаваемым, как бы прозрачным, проницаемым для мысли.

Покой наконец пришел; вместе с ним пришла и ясность. И ничего доброго в этой ясности не было. Они с Арилье любят одну и ту же девушку. Друзья с детства, товарищи юности, будущие соратники в предстоящей большой войне. Женщина не должна стоять между ними. Но как же быть? Неужели ему суждено отказаться от Рукмини?

Никогда больше не будет той простоты в их отношениях с Арилье… И это, наверное, — часть взросления. Когда Шлока говорил о взрослении как о поре утрат, молодые люди не верили. Думали: учитель готовит их к неизбежным потерям. Ясное дело, ведь во время сражения можно потерять глаз или руку, а кто-нибудь из близких друзей даже будет убит.

Но Шлока говорил о больших потерях, о разрыве прежних душевных связей, таких привычных и определенных, об утрате простоты и опасности запутаться в сложностях. Не пережив нечто подобное па собственном опыте, трудно понять до конца, что это такое.

Помедлив, Траванкор отправился в комнаты, где всегда жил Шлока, когда останавливался во дворце раджи.

Шлока не спал. В масляной лампе, стоявшей на столике, горел маленький огонек, заливающий всю комнату теплым уютным светом. В комнате не было никаких украшений, только постель, столик и несколько ковров на полу. Перед Шлокой лежала книга — одна из драгоценностей, что хранились у Авенира.

Мудрец не читал, просто рассматривал миниатюры, украшавшие почти каждую страницу.

Он встретился взглядом с вошедшим, невесело улыбнулся.

— Вижу печаль в твоих глазах, Траванкор.

Траванкор опустил веки, показывая: это неважно. И Шлока не стал говорить о том, что собеседник счел неважным. В этом тоже была заметна примета взросления: учитель начал демонстрировать открытое уважение к желанию или нежеланию ученика говорить о том или ином предмете. Будь Траванкор в другом настроении, он вздрогнул бы от радости. Но сейчас он просто принял случившееся как должное.

С еле заметным укором в голосе Шлока продолжал:

— Если ты посмотришь в мои глаза, то увидишь еще большую грусть…

А! Упрек справедлив: поглощенный собственными переживаниями, Траванкор действительно не обратил внимания на чувства собеседника. Изрядный промах.

Шлока, впрочем, не дал ему времени погрузиться в раздумья по этому поводу. Заговорил сам, задумчиво и откровенно, как с равным:

— Наши князья опять не смогли договориться. Один тащит всех в болото, другой лезет на гору… Не будет толку от таких переговоров. Ты уже не мальчик, Траванкор. Пришло время и тебе принять участие в судьбе Патампура.

Эти простые слова стали последним рубежом: они окончательно отсекли годы юности и оставили Траванкора наедине с наступающей зрелостью. Рукмини, чувство к ней, дружба с Арилье, вдруг ставшая такой запутанной, осложненной двойным соперничеством — и в военном искусстве, и в любви, — все отошло назад.

И медленно, словно произнося торжественную клятву и посвящая себя единственно важной цели, Траванкор проговорил: — Ты прав, учитель.