Воин из пророчества

Глаза девятая Бегство из Патампура

Каждый раз, когда приходилось принимать тяжелое решение, раджа Авенир искал утешения в книгах. Он даже не перечитывал их. Для него было радостью просто находиться рядом. Прикасаться к ним, гладить. Каждая рукопись из собранных в его библиотеке была бесценна.

Вот и сейчас. Вот-вот должна была разразиться гроза над Патампуром. Взволнованный, смущенный, Авенир расхаживал по комнате, переставлял с места на места книги, коробки со свитками, астрономические приборы. Если бы можно было уйти, спрятаться между строк, на коричневых, густо исписанных страницах! Если бы можно было стать частью той мудрости, что в своем самом совершенном виде изложена в словах, как бы свернута, сжата, наилучшим образом приготовлена для вечности!

Увы, это невозможно. Владыка Патампура — всего лишь человек. И этому человеку, книжнику, ученому, предстояло принимать военные решения. То, от чего он бегал всю жизнь. То, что было ему чуждо и ненавистно.

Молчали книги, бессильные помочь.

Звездочет Саниязи, изрядно постаревший и как-то странно облезший за минувшие годы, в молчаливом отчаянии ходил по комнате по пятам за своим господином.

Только Шлока, третий из находившихся в комнате, выглядел собранным, спокойным, готовым действовать. Обитатель двух миров, одновременно и мудрец, и воин, Шлока не страшился предстоящего испытания.

Он ждал, пока Авенир в состоянии будет выслушать его.

Раджа остановился, резко взметнув полами халата и едва не сбив с ног растерявшегося звездочета.

— Большая армия Аурангзеба вторгалась в наши земли, Шлока. Их предводитель — Шраддха, лучший воин Аурангзеба. Он непобедим, он жесток, хитер, умен. Он идет с единственной целью: стереть Патампур с лица земли. Уничтожить всех нас. Уничтожить… все это, — Авенир махнул рукавом, показывая на горы книг и приборов. — Что же делать? — вырвалось у него горестно.

Шлоке только и нужно было, чтобы его спросили об этом. Он сразу заговорил о главном.

— Кто возглавит оборону города, досточтимый раджа? Ты?

Ужас промелькнул в глазах Авенира. Глаза эти слезились, он щурил их в тщетной попытке лучше видеть собеседника. Что ж, ничего удивительного, если учесть, что раджа Авенир проводил ночи за чтением книг и разглядыванием звезд!

— Я ведь не воин, Шлока, — молвил раджа. — И тебе это хорошо известно. Увы! Мой отец пролил столько крови, что я ни разу в жизни не брал в руки оружия…

Шлока лениво повел плечом.

— Но у тебя есть сын. Пришло его время. Твой сын — воин, как и твой отец. Он защитит твой народ.

Легкая краска выступила на бледных щеках раджи Авенира. Сын. Чудом спасенный от вражеских мечей ребенок. И только Шлоке известно, где он, как его зовут, какой он… Сколько раз думал несчастный раджа о своем сыне! О наследнике, которого подарили ему боги — и который остался жить, несмотря на все козни Аурангзеба и жрецов Черной Кали. О человеке, которому суждено спасти свой народ. Пытался представить себе его лицо, его осанку. Мечтал об их встрече. Не станет же юный воин презирать отца-ученого, раджу с мягкими, как у женщины, руками! Нет, для воспитанника Шлоки такое попросту невозможно.

И у раджи Авенира вырвалось — уже в который раз:

— Где он, мой сын? Где он, Шлока? Когда я увижу его? Как я его узнаю?

И снова Шлока ушел от прямого ответа:

— Ты хотел, чтобы он вырос воином. Воина узнают в бою.

Вот и все…

Началась хлопотная работа: предстояло вывезти из Патампура все ценное, все то, что надлежало сохранить любой ценой даже в случае падения крепости. Воины, женщины, старики, даже взъерошенный звездочет Саниязи с потной бородой — все были заняты работой. Из дворца спешно выносили свитки, книги, астрономические приборы.

Нетерпеливый Арилье нагрузился такой огромной пачкой тяжеленных манускриптов, что едва мог переставлять ноги.

— Мудрость гнет к земле, — ворчал он. — Должно быть, поэтому у всех мудрецов такие сгорбленные спины.

— Ну, если уж рассуждать здраво, так сгорбленные спины должны быть у слуг, которые носят за мудрецами их мудрость! — рассмеялся Траванкор.

Арилье глянул на него лукаво.

— У слов — особенная тяжесть. Если меня теперь спросят, что тяжелее: гора слов или гора золота, я отвечу — «гора слов». Есть в них что-то убийственное.

— Узнаю науку Шлоки! — сказал Траванкор, улыбаясь другу.

Звездочет скакал вокруг, размахивая руками и причитая над каждой книгой. Он всерьез подозревал молодых воинов в том, что они намерены поглумиться над книжной премудростью и готовы уронить в грязь великолепные пергаменты.

Каждую книгу, каждый бесценный предмет из собрания библиотеки звездочет провожал так, словно расставался с близким родственником, которого уж не чаял когда-либо увидеть в живых.

Подошла Рукмини, бегло оглядела доверху нагруженную телегу.

— Нужны еще повозки, — заговорила она с Траванкором. — Вы положили книги? Не хватает места!

Она не договорила. Места действительно не хватало: вместе с караваном из крепости уходили старики и дети, таково было распоряжение раджи Авенира. А телеги уже ломились под тяжестью вещей.

Арилье сложил последнюю гору книг и выпрямился. Огляделся вокруг хозяйским взглядом — не оставил ли чего. Звездочет притих, забыв о своих причитаниях. Настала пора ехать, и все, вроде бы, было в порядке. Больше всего на свете Саниязи сейчас боялся того, что его попросят остаться в крепости вместе с его господином.

Ибо Авенир, как ни был он робок и изнежен, не захотел оставить свой город. «Я здешний правитель, — твердо произнес он, когда ему предложили отправиться в убежище вместе со стариками, женщинами, детьми — и книгами. — Пусть я не похож на воина. Пусть я не воин. Пусть ни разу моя ладонь не соприкасалась с рукоятью меча, пусть мои пальцы не трогали тетивы лука… Все же я — мужчина. Я хочу жить и умереть вместе с моим городом».

Шлока не стал отговаривать его. Напротив, услышав такие речи, мудрец озарился счастливой улыбкой. Он хотел, чтобы сын-воин гордился отцом-книгочеем, и теперь Авенир дал повод для подобной гордости.

Конан же считал, что раджа прав. Владыка должен показывать твердость характера и скрывать страх. Это поможет во время обороны Патампура. А если раджу убьют (что вероятно) — у Патампура всегда останется наследник. Сын Авенира. Так что город в любом случае ничего не теряет. Впрочем, свои мысли киммериец держал при себе. Он только многозначительно поклонился Авениру, и раджа вдруг почувствовал себя ровней этому варвару, этому воину с огромными ручищами и широченной улыбкой.

Тихий детский плач донесся до слуха Арилье. Наверное, слышали его и остальные, но Арилье, как всегда, успел первым. Быстрым широким шагом пересек двор, наклонился над маленькой девочкой, потерянно плакавшей на ступенях дворца. Завидев рослого воина, она замолчала, принялась моргать и пугаться. Арилье поднял ее на руки.

— Ты что здесь делаешь? — строго вопросил он. — Ты должна ехать вместе со всеми. С караваном. Видишь телеги? Красивые книги. Видишь?

Она кивала, постепенно успокаиваясь.

Арилье прошел вдоль каравана, остановился возле телеги, на которой, поверх ценной поклажи из дворца, сидело несколько человек.

— Возьмите ее, — велел Арилье.

— Нет места, — ответил мальчик, сидевший с краю.

— Нет места? — Арилье пожал широкими плечами. — Ну так выброси отсюда пару книг.

Он подтолкнул мальчика ближе к краю и, не глядя, вышвырнул с телеги три толстых фолианта, после чего устроил ребенка.

— Следи за ней, — приказал воин. — Смотри, чтобы с ней ничего не случилось.

Шлока сказал своим воспитанникам: самое ценное из всего, что надлежит спасти от неизбежной сечи, — это дети. Будущее народа. Они должны уцелеть во что бы то ни стало. «Даже сгоревшая в пожаре войны древняя рукопись не причинит нам такого ущерба, как гибель одного ребенка, — сказал учитель. — Можно будет отыскать другую рукопись. Некогда изреченная мудрость останется в памяти мудрецов, которые смогут потом записать ее, найти для нее новые слова. Но никто и никогда не возместит утраченную жизнь, которая могла бы дать начало новой жизни…»

— Пора отправлять караван, — сказал, подходя, Траванкор. Он повернулся к Рукмини и передал ей повеление Шлоки: — Ты и твой брат Ратарах будете сопровождать их.

Гаури уже уехала: она отправилась с первой партией.

Заскрипели колеса телег. Сопровождаемый длинной вереницей пеших людей — стариков, женщин с детьми, достаточно большими, чтобы идти, а не ехать, — караван тронулся с места. Первые телеги уже исчезали в воротах, когда к сестре подошел Ратарах, держа двух лошадей за узду.

Рукмини протянула друзьям руки: правую Траванкору, левую — Арилье, сжала их.

— Мы ведь встретимся?

Друзья, не сговариваясь, ответили в голос:

— Конечно!

В мгновенном порыве девушка обняла обоих, сперва Арилье, потом Траванкора. Показалось ли это Траванкору или на самом деле Рукмини как бы случайно, совсем невесомо коснулась губами его щеки?

Ратарах, неподвижный в седле, сурово ждал, пока сестра закончит прощание.

— Я вернусь! — горячо обещала Рукмини.

Арилье нахмурился:

— Не вздумай! Нет. Оставайся там со всеми. Присмотри за людьми. Мы сами найдем тебя…

Она шевельнула губами, явно намереваясь что-то сказать. Вероятно, хотела возразить. Да только вовремя сообразила: возражать Траванкору и Арилье, если они получили приказание от учителя, — занятие бесполезное. Лучше согласиться для виду, а потом поступить по-своему. Что они с ней сделают, если она вернется? Ничего не сделают. Смирятся со случившимся. Нет, не будет она ничего говорить!

Блеснув улыбкой, Рукмини направилась к своему коню. Глаза у нее щипало, она с удивлением поняла, что плачет. Нет уж, плачущей ее не увидят. Она вскочила в седло, махнула, не оборачиваясь, рукой и поскакала вслед за караваном.

Ратарах с бесстрастным видом тронул коня.

— Береги сестру, — вполголоса приказал ему Арилье.

Ратарах не ответил. Сдвинул брови, помрачнел лицом, гордо вздернул подбородок. Вот и еще один рано повзрослевший подросток, привыкший к опасностям.

Ратарах был младше Рукмини, и старшая сестра открыто верховодила. И ведь попробуй-ка не подчиниться ей! Она и сильнее, и хитрее, и ловкости ей тоже не занимать. Но Ратарах тянулся, старался изо всех сил. Арилье с Траванкором наблюдали за его усилиями и, в принципе, одобряли их. Хороший воин растет.

Внезапно вскрикнув, Ратарах ударил коня пятками и погнался следом за караваном.

Друзья долго провожали его взглядами. Стояли неподвижно бок о бок даже и потом, когда караван уже скрылся из виду. Наконец Траванкор нарушил молчание.

— Ты поговорил с ней?

— Нет, — тотчас ответил Арилье. И, после паузы, спросил: — А ты?

— Нет.

— Пусть сама решит, — молвил Арилье.

Так тяжело было у них на душе, словно они только что распрощались с самым дорогим, что было в их недолгой жизни.

Караваи, не останавливаясь, шел по плоскогорью весь день. Убежище, куда они направлялись, находилось в горах, на расстоянии полутора дней пути от Патампура. Люди валились с ног от усталости, по никто не роптал: все понимали, что бегут от смерти, а когда спасаешь жизнь — тут не до жалости к себе.

С наступлением ночи движение не прекратилась. Все так же скрипели телеги, фыркали в темноте кони. Никто из беглецов не разговаривал. Взошла луна, озарила колонну ярким светом. По серой траве побежали плоские тени. Впереди черными громадами высились всадники — охрана каравана; второй небольшой отряд замыкал шествие.

Впереди уже поднимались горы, пока еще смутно различимые во тьме. Там был конец пути — укрытие от набега.

Дробный топот разбил привычные размеренные звуки. Какой-то всадник пронесся вдоль каравана из начала в конец растянувшейся колонны.

Большинство идущих людей были так измучены, что даже не повернули головы посмотреть, кто это скачет. Ясно: кто-то из воинов сопровождения.

Но это оказалась девушка. Рукмини. Даже и лунном свете было видно, что она сильно взволнована. Растревожили ее не события — собственные мысли. Все то время, что караван удалялся от Патампура, сердце Рукмини рвалось из груди назад, в крепость, к друзьям, которых она там оставила.

Их ведь могут убить в предстоящем бою! И тогда она никогда не сможет открыть им все, что у нее на душе. Никогда Траванкор не узнает, как сильно она его любит. Никогда не услышит Арилье о том, какой он друг, какой он чудесный товарищ, какой он хороший, верный человек…

Наверное, они и без того все это знают. Люди всегда знают истину, даже если никто не позовет ее по имени.

Но Рукмини не сомневалась и в другом: что бы ни знали, о чем бы ни догадывались ее друзья, во время решающей схватки с врагом она должна быть рядом.

Что толку обманывать себя? Она не может жить, не видя Траванкора… Разлука убивает ее верней вражеской стрелы.

— Гаури! — крикнула Рукмини, подскакав к сестре.

Та повернулась.

— Рукмини! Что-нибудь случилось? Ты обеспокоена. Нас выследили?

— Нет… — Рукмини отвечала, чуть задыхалась. — Ничего дурного не случилось. Никакой погони я не заметила. Скорее всего, все происходит именно так, как говорил Шлока: Шраддха го своим воинством движется прямо к стенам Патампура. Он, кажется, и не догадывается о караване. Нет, я хочу сказать тебе о другом. Гаури, я возвращаюсь назад, в Патампур.

Гаури схватила ее за руку.

— Одумайся, Рукмини! Ты должна быть с нами. Тебе приказано оставаться с караваном! Ты… ты ведь воин, не так ли? Мальчишки учили тебя сражаться! Я сама видела.

— Как и тебя, — фыркнула Рукмини. — Ты медь не только смотрела, как мы фехтуем, не гак ли, сестрица? Если бы из палок можно было мысекать искры, то вы с Арилье…

— В караване нужны воины, — перебила взволнованная Гаури.

Мысль об Арилье тревожила ее, но девушка не хотела вспоминать о нем сейчас, когда нельзя отвлекаться на чувства. Она и сестру не одобряла именно поэтому. В разгар войны — не до любовных томлений! Кого угодно могла обмануть Рукмини, но только не Гаури: Рукмини возвращается в осажденный город не для того, чтобы сражаться. Рукмини рвется к возлюбленному.

Сердясь на старшую сестру за легкомыслие, Гаури продолжала:

— Да, мы с тобой — воины, за неимением лучших. И нам поручено охранять караван наравне с мужчинами. Разумеется, с большим отрядом врагов мы не справимся, но случайный набег нескольких неприятелей отобьем без особого труда. Ты, да я, да еще несколько стариков, которые достаточно сильны, чтобы удержать в руке меч.

— Вы запросто обойдетесь и без меня — убежище уже близко, — Рукмини покачала головой. — А я должна быть не здесь, не со немощными и детьми, а там, в крепости… с ними.

И, не позволив Гаури опомниться, она погнала коня прочь. Несколько секунд девушка следила за сестрой, мчавшейся навстречу грядущей битве. Затем, привстав на стременах, закричала:

— Рукмини! Остановись!

Не оборачиваясь и никак не показывая, что слышит, Рукмини нахлестывала коня. Распустив хвост, Светамбар радостно мчался но траве. Ему надоело плестись шагом, приноравливаясь к медленному ходу каравана.

— Ах ты! — вскрикнув от досады, Гаури помчалась в голову колонны и громко позвала младшего брата: — Ратарах!

Парень обернулся. Гаури покачала головой.

Как он мог быть таким беспечным! Неужто не видел, что творится с их старшей сестрой? По лицу Рукмини обычно трудно бывает прочитать, что она чувствует и о чем думает, но уж Ратарах-то должен был ее знать! Он все время находился рядом с Рукмини — и ему даже в голову не пришло понаблюдать за нею. Вероятно, сам замечтался о подвигах, которые совершит, когда ему позволят вступить в бой. Замечтался и проморгал сестру. А Рукмини, своевольная и дерзкая, легко обвела его вокруг пальца. И она, Гаури, тоже хороша. Не смогла уговорить старшую сестру. Влюбленная девушка глуха к доводам рассудка, стало быть, надо остановить ее силой.

— Ратарах! — донесся до слуха юноши крик Гаури.

Он встрепенулся, стряхнул с себя полусонные грезы. Медленно двигаясь в одном ритме целый день и почти всю ночь, он действительно задремал в седле.

— Ратарах, не отпускай ее одну!

Он проснулся сразу.

Сна как не бывало.

Рукмини! Несколько раз она говорила ему, что собирается вернуться и принять участие в предстоящей битве. Неужели она выполнила свое намерение? Судя по огорченному лицу Гаури, так оно и есть. Ни о чем больше не спрашивал, Ратарах помчался следом за исчезающей и ночи тенью.

— Рукмини! Подожди, стой! Рукмини!

Попробуй настигнуть ее, когда она мчится не разбирая дороги…

Эта бешеная погоня продолжалась весь остаток ночи и только к утру, когда небо и воздух стали розовыми, юноша настиг наконец сестру.

Уже скрылись за горизонтом горы, к которым лежал путь каравана. Скоро поднимутся впереди стены Патампура и станет видна вражеская армия, растянувшаяся по равнине.

Рукмини ехала по старой караванной тропе, почти скрытой в густой траве плоскогорья. Камышовые заросли расстилались перед ней, стебли гнулись на утреннем ветерке, словооохотли-во рассказывали о каких-то бесполезных для человека тайнах.

С досадой оглядываясь на брата, Рукмини все погоняла коня.

Наконец девушка поняла, что Ратарах не отстанет. Бесполезно продолжать эту скачку. Они оба только вымотаются раньше времени и устанут, а какая польза защитникам крепости от двух уставших воинов? Лучше остановиться и поговорить с ним по душам.

— Зачем ты поехал за мной? — Рукмини придержала коня, позволив брату наконец оказаться рядом.

Ратарах побледнел, посерел от усталости. Глаза ввалились, губы пересохли. Но держался хорошо, и голос не подрагивал, когда он заговорил:

— Траванкор мне приказал быть рядом с тобой. Всегда.

Ай да младший братишка! Но ничего, она поставит его на место. Траванкор ему приказал! Скоро Траванкор и ей приказывать начнет!

— Здесь ты будешь слушать меня, — перебила Рукмини, — а я тебе велю оставаться в убежище, с остальными. Защищай их, понял? Помогай Гаури.

Ратарах пригнул голову, как молодой барашек, готовый бодаться. Глянул исподлобья.

— Я не отпущу тебя одну, — заупрямился он. — Траванкор мне приказал, и я будут рядом.

— Ну и глупо. — Рукмини пожала плечами и вдруг обаятельно улыбнулась. Прежде Ратарах никогда не мог устоять перед этой улыбкой. Всегда таял и подчинялся… не всегда даже понимая, что сестра просто играет им. — Ратарах, прошу тебя, отпусти меня в крепость! Женщины, старики, дети — все в безопасности, в пещерах. Поезжай с ними, а я поеду своей дорогой… Я хочу участвовать в защите Патампура. Я должна, понимаешь ты? Ну Ратарах, пожалуйста!

Видать, и вправду повзрослел младший брат. Насупился, на сестру не глядит. Твердо решил держаться прежнего решения.

Сердито стегнув коня, Рукмини направилась в камышовые заросли. Ратарах, как привязанный, двинулся за нею следом.

И вдруг споткнулись кони. Оба всадника ничего еще не успели понять, как уже лежали па земле, и камыши шумели над их головами. «Веревка, — запоздало сообразил Ратарах. — Над землей здесь натянули веревку… Ловушка!»

Ни он, ни Рукмини даже не вскрикнули. И те, кто набросился на упавших всадников, тоже действовали молча, в полной тишине. Один хищник., нападая, рычит, устрашает, бьет себя хвостом по ребрам, показывает клыки и только после этого взлетает в смертоносном прыжке. Другой берет добычу в безмолвии, не похваляясь и не считая нужным напугать. Уверенный в себе, сразу хватает за горло и стискивает челюсти.

Так нападал на своих врагов Шраддха.

Враги повалили Ратараха на землю, придавили парня, набросили на него волосяной аркан. Рукмини, более сильной и верткой, удалось выскользнуть. В руке у нее блеснул нож.

Только тогда воины нарушили молчание. Стали смеяться, насмехаясь над решительной девушкой. Рассчитывали таким образом вывести ее из себя, чтобы она разозлилась, стала бить мимо цели. Не на такую напали — ее насмешками не проймешь, она и сама горазда над воином посмеяться. Во время тренировок Шлока сам учил ребят издеваться друг над другом, чтобы приучить их к безразличию. «Слово не убивает, если вы не дадите на то своего согласия, — повторял учитель. — Убивает меч. Не позволяйте злому слову проникать в ваше сознание и ослаблять вашу руку. Насмешка врага — его союзник, поселившийся в ваших мыслях».

— Эй, красавица! — кричал один из воинов. — Не желаешь ли отведать моего жала?

Он сделал намекающий жест.

Рукмини отскочила и оскалилась, подняв перед собой нож.

Другой засмеялся, демонстративно вытягивая губы трубочкой:

— У меня есть сладкий хоботок, прелестница! Не к лицу тебе вертеться перед нами, ты ведь скромница — так не распаляй наших желаний! Все равно будешь нашей, не добровольно, так насильно.

В прежние времена Рукмини нашла бы достойный ответ и так припечатала бы похабников что они места бы себе не находили от стыда. Но сейчас Рукмини было не до смеха. Нападавших было слишком много. Она бы и с одним сильным мужчиной, наверное, не совладала бы, а здесь — целых пять!

Хорошо еще, что они не имели намерения убивать ее. Слишком уж хороша добыча! Только уворачивались, чтобы не поранила их кинжалом, да хохотали над ее бессильным гневом.

Шраддха вышел вперед, окинул девушку оценивающим взглядом. Хороша! Разрумянилась, глаза горят.

Предводитель поднял руку, останавливая своих людей. Замерла и Рукмини, сжимая рукоятку ножа так, словно надеялась найти в ней спасение.

— Куда вы едете? — резко спросил пленницу Шраддха.

Рукмини молчала.

Повинуясь еле заметному знаку своего предводителя, один из воинов начал закручивать волосяной аркан на ноге упавшего Ратараха. Подросток закричал от боли, потом начал свыкаться с ней и только задышал часто. Лоб его покрылся потом, глаза помутнели. Казалось, он плохо соображал, что происходит.

Шраддха продолжал пристально смотреть на Рукмини.

— Куда вы ехали? — повторил он вопрос.

Ратарах выдавил:

— Не скажу…

И закашлялся.

— Конечно, скажешь, — уверенно, почти дружеским тоном молвил Шраддха.

И аркан еще туже впился в кожу пленника. Брызнула кровь, юноша закричал пронзительно и вдруг сорвал голос, засипел.

Рукмини в отчаянии закусила губу. Ратарах корчился на земле, Шраддха с легкой усмешкой наблюдал за братом и сестрой, и наконец Рукмини не выдержала:

— Хватит! Остановись — он ведь еще ребенок!

Шраддха не спешил выполнить ее просьбу. Он подъехал ближе к девушке. Теперь он мог бы, если бы захотел, коснуться ее рукой.

— Кто он тебе?

— Брат, — глухо ответила Рукмини.

Брат, которого она по легкохмыслию и упрямству завела в эту ловушку! Брат, который хотел уберечь ее и не уберегся сам…

— Хочешь спасти его жизнь? — спросил Шраддха, ласково улыбаясь. — Стань моей наложницей, и я позволю твоему брату жить. У меня много наложниц, по все они слишком покладистые. Понимаешь меня? — Он разговаривал с ней дружески, почти как с равной. Со взрослым человеком, который способен понять его, Шраддху.

— Видишь ли, красавица, мои наложницы меня боятся. Ты не такова, ты не станешь бояться меня. Ты сама — воин, верно? От тебя родится настоящий воин.

Рукмини смотрела в ласковые глаза своего врага и чувствовала, как дикий, почти животный ужас растет в ней.

Как и все люди, она боялась смерти. Это был естественный страх, которого никто не стыдится. Воин умеет преодолевать этот страх, его учат искусству бесстрашия с детства.

Но одна только мысль о том, что ей, Рукмини, предстоит остаться наедине с ненавистным человеком… отдаться этому незнакомцу, которому не нравятся слишком покладистые наложницы… Нет! Девушка невольно поднесла к горлу ладонь.

Шраддха словно бы знал, какие чувства она испытывает. Улыбался ей дружески, проницательно. Он был совершенно заверен в том, что сумеет покорить ее.

— Такая как ты родит мне настоящего воина… Не такого, как твой брат. Истинного. Воина, способного умереть ради другого человека. Воина, способного убить, а не только хныкать. — Шраддха засмеялся и, не удержавшись, провел пальцем по щеке Рукмини. Она содрогнулась от отвращения. — Не вздумай только что-нибудь вытворить над собой. Слышишь меня? Если ты что-нибудь сделаешь с собой, твой браг умрет от мучительных пыток, и последнее, что он прохрипит перед смертью, будет проклятие тебе!

Рукмини наклонилась и перерезала волосяной аркан, стягивающий ногу Ратараха. Затем она бросила нож.

Шраддха весело засмеялся.

— Отвезите ее в лагерь, — велел он своим людям. — Пусть женщины подготовят ее к моему возвращению! Я сотру с лица земли проклятый мятежный город Патампур и возьму то, что принадлежит мне по праву войны.

С помертвевшим лицом Рукмини повернулась к врагам и отдала им свой нож. Только сейчас она осознала, что отныне для нее начинается безотрадная жизнь пленницы. Но, поклялась себе девушка, как только Ратарах окажется на свободе, она оборвет эту жизнь — чего бы ей этого ни стоило!