Водоем: мистическая сага-трилогия. Часть 1. Погасшая звезда.

Каково же было его удивление, когда первый же брошенный им взгляд упал на фотографию девушки, чей скромный «домик» приютился аккурат к западу от могилы отца. В день похорон он стоял совсем с другой стороны, да и не до могильных портретов было ему тогда, главное – сдержать эмоции, не выставиться слабаком, чего он всерьез боялся после фиаско в госпитале… Девушка, действительно, была не рядовая… На первый, мимолетный взгляд, ее можно было бы счесть даже обычной, даже рядовой, но лишь на первый… Ее появление здесь, в непосредственном соседстве с родителями, показалось чем-то очень важным, и Сергей не мог не затормозить свои глаза на ее миловидном личике… Что-то почти сразу же показалось ему необычным, но это «что-то» уловить так быстро и просто было нельзя… И вместе с тем «оно» казалось хорошо знакомым, и в «нем» же явственно проступала какая-то тайна… Только через несколько минут, разглядев получше, подетальнее небольшую и слегка уже потускневшую фотографию, сделанную на железном овале, Сергей понял, что все дело в улыбке. Девушка улыбалась, но делала это едва-едва, а потому лицо казалось не столько радостным, сколько благодарным. Оно будто говорило: «Спасибо, что зашел. Мне это приятно. Просто приятно, и не более того». Правда, были еще глаза – озорные, добрые, искрящиеся, хотя и не большие, совсем обычные, но… Где же, где же он видел такие же, когда, у кого? Нет, сразу не вспомнить – слишком давно это было, слишком глубоко запрятано. Может потом, перед сном или утром получится, если повезет…

Но удивился Сергей не только портрету девушки, от которого веяло теплом, весенней свежестью, радостью бытия, но и тем, что было вокруг него, особенно под ним. Незатейливая надпись на черном мраморе извещала, что… впрочем, мы можем привести ее полностью:

Что-то знакомое, родное, близкое было и в цифрах, и в словах. Кравцова – Кострова… хорошо рифмуется… И день рождения… Да, у него тоже 14 числа, но только на год и 2 месяца позднее, то есть… на 14 месяцев… А 14, конечно, всегда было его любимым числом… Случайно ли такое тройное совпадение?… Навряд ли… Правда, дата 31 июля ни о чем не говорила… Интересно, что он делал в этот день в том далеком-близком 1992-м, когда еще был советский строй… Нет, так просто не вспомнить… Хотя, если отнять от 14 августа число 14, то получится именно 31 июля… Тут не тройное, а четвертное совпадение!!! Бог мой, это же и юнгианская синхронистичность и в то же время – мистическая юнгианская четверица… Ладно, хватит о числах… Блин, а что же мужа у нее не было? Дочь была, а мужа получается ни-ни? Да, загадка… Неужели нагуляла ребеночка, а по лицу никак не подумаешь – сама чистота, само целомудрие…

Но больше всего Сергея поразило не возвышенное лицо, не отсутствие мужа и даже не эти странные числовые совпадения, заставлявшие верить в правоту нумерологии, а то, что все пространство вокруг памятника было усыпано цветами земляники, тогда как за оградкой и, кажется, у других близлежащих могил не было ни единого белого цветочечка с желто-оранжевой сердцевинкой… «Точно, ни единого!» – заключил Сергей, быстро пробежавшись – где глазами, а где и ногами, – по соседним «владениям». «М-да, чтобы все это значило? Нет, не спроста все это, не спроста», – убеждал себя про себя Костров.

– Разумеется, не спроста, милок! – раздался из-за спины бодрый стариковский басок. – А что это значит – покажет время, ведь оно мудрее всего…

От неожиданности Сергей сначала вздрогнул и лишь затем смог обернуться: перед ним стоял высокий старик в поношенном, черном монашеском балахоне, на голове – клобук, в левой руке – длинный посох с набалдашником в форме кедровой шишки на вершине… «Ну, совсем как отец Павел Флоренский на известном портрете Нестерова!» – с долей иронии сказал себе Сергей, быстро прийдя в себя, а в слух ласково-приветливо улыбнулся:

– Здравствуй, дедушка!

– Привет, хлопчик! Родителей своих решил проведать!? – то ли спрашивая, то ли констатируя очевидный факт, пробасил старик.

– Да, дедуля… А ты откуда знаешь? – попробовал допытаться о причине проницательности монаха Сергей… да куда там… впрочем, он, конечно, и не надеялся, что тут ему старик все и выложит… просто сказал то, что пришло в голову.

Но старик, к удивлению юноши, на вопрос ответил:

– От них, родимый, от покойничков и знаю! Вот хожу здесь, брожу, беседую…

– С ними? Разговариваешь? – продолжал удивляться Костров.

– А як же, с ними - с ними, с кем же еще, не с деревьями же мне болтать бездушными, им научить меня нечему…

– Не то что люди в городе, – подхватил Сергей заученную мысль Сократа, которого старик, конечно, знал не хуже него…

– Вот-вот, люди! Только не в городе, а на погосте! И каждый со своим миром, со своей болью… И каждому время от времени нужна поддержка, подходящее слово, нужная интонация, даже взгляд важен… Увы, не все это понимают…

– И они отвечают? – поинтересовался Сергей.

– Всегда! – с радостью почти воскликнул старик. – Правда, без слов, конечно… Отвечают на языке насекомых и птиц, трав и цветов, солнца и ветра… Надо только уметь и хотеть слушать… А если есть портрет… – и тут монах умолк, тяжело вздохнул и задумчиво-печально уперся взглядом в портрет Ольги… Разумеется, Сергею пришлось тоже смотреть туда же с ним вместе…

– Удивительная девушка! – промолвил старик, улыбаясь. – Если бы не она, то… – и снова углубился в себя, снова повисла пауза…

– Что же она? – не вытерпел Сергей…

– Она-то, Оленька-то?

– Ну, да…

– Ежели бы не она, то всем тут было бы много-много хуже… Она –заступница, она – утешительница, она – всеобщая любимица…

– Ты что-то про нее знаешь, старик? – радостно вопросил Костров.

– Многое, многое про нее знаю, милок… – подтвердил подозрения Сергея монах и внезапно добавил: – Не называй меня стариком, быть дедушкой много приятнее, хотя у меня и имя есть – Харитоном меня кличут, Харитоном Тимофеичем…

– Ну, так говори же, расскажи о ней, прошу тебя! – с разгорающимся любопытством почти требовал Костров.

– Ишь ты, какой хитрый… Расскажи ему…

– Я отблагодарю, дедушка, щедро…

– Ну, заладил. Пойми, внучек, не могу. Нельзя. Она сама все тебе расскажет, правда, не сразу…

– Как расскажет? Когда? Почему нельзя? – не отступался Сергей, подступая к старику все ближе.

– Ну, я же сказал, что надо уметь слушать… А если есть портрет, то… – и снова, словно издеваясь, Харитон Тимофеевич замолчал…

– Так что, если есть портрет? – нетерпеливо спросил Сергей.

– Тогда можно читать по лицам, ведь они всегда разные, даже один и тот же человек каждый день глядит по-новому, стремясь донести до нас нечто важное, что ему… им открылось там… Только люди – живые, что здесь бывают, – мало хотят вглядываться: их больше беспокоит собственная боль, свои переживания и чувства, чем судьба близких там, а потому только немногие, очень немногие могут… понимать… – и вновь старик умолк, вперив взгляд внутрь себя.

И снова повисла пауза… Только листья внезапно ожили, зашуршали, зашумели под новорожденным порывом свежего ветерка – предвестника близкой грозы…

– Только немногие, – тихим шепотом очнулся голос старика-монаха, – только немногие способны любить… любить другого человека, а не его образ, созданный их воображением, образ, который имеет так же мало общего с любимым, как карта с реальной местностью…

– Но разве мы можем вырваться из цепей субъективности? Ведь каждый студент-философ с первого курса знает, что мир дан не прямо и непосредственно, а только через наше сознание, через ощущения и переживания?

– Можем, можем, но только благодаря любви, если, конечно, она настоящая…

– А такая бывает?

– Без всякого сомнения! – отважно заявил старик.

– И где же ее найти? – мягко-хитро поинтересовался Сергей.

– Как где? Конечно, только в сердце… в своем сердце… Это трудно, почти невозможно, но именно «почти»…

– Но как же мне понять, что я люблю самого человека, а не его образ в своей душе? – не унимался молодой философ.

– Если твоя любовь настолько сильна, что способна свершить невозможное, то это и есть настоящая любовь… – наставлял Харитон своего юного собеседника, а тот все не отставал:

– Но что такое «невозможное», как отличить то, что возможно, от того, что невозможно? – теребил старика Сергей, чувствуя, что престарелый монах совсем не прост и что встреча с ним далеко не случайна, а потому надо выведать как можно больше… Но у старика была своя точка зрения на слишком пылкий интерес юноши, а потому Харитон Тимофеевич, сменив тон на спокойно-деловой, отрезал:

– Хватит пока вопросов, Сереженька! Давай-ка я лучше тебе кое-что покажу… Пойдем-ка… – и старик концом посоха, взглядом и движением подбородка указал в сторону центральной аллеи, указал и двинулся энергичным шагом, не дожидаясь согласия оппонента…

– Вот здесь, пожалуй, самое место, – таинственно улыбаясь, предвкушая предстоящее удивление паренька, проронил старик, остановившись возле солидного ясеня. И тут же стал преображаться: отбросил посох в сторону, расправил плечи, засучил рукава, воздел ладони к небу и стал ими что-то энергично искать в пустоте… Это было похоже на пантомиму, и Сергей невольно улыбнулся – старик выглядел комично, и чем серьезнее становилось его лицо, тем сложнее было Сергею сдержать смех… Наконец, монах что-то нащупал, за что-то невидимое уцепился, напрягся всем телом, подпрыгнул, а потом резко дернул руками вниз это «что-то»… Звук был тонким, неприятным, резким, но коротким – будто что-то отпили циркулярной пилой… Но увиденное ввергло Кострова в шок… В пространстве, прямо в воздухе, образовался черный провал, а само пространство, оторванное руками старика от незримой стены, свернувшись в трубочку как отвалившийся кусок обоев, вместе с кусочками небосвода, вместе с листьями и стволами деревьев, трепыхалось на ветру под черным прямоугольником пустоты… Провал был не слишком большим, едва ли больше метра в высоту и полуметра в ширину. Стоя прямо перед ним, старик улыбался, довольный тем, что смог удивить своего скептически настроенного собеседника...

– Ну, что тепереча скажешь, милок? – с теплой ехидцей поинтересовался монах.

– Но… как? Как ты это делаешь? Ведь это не… – но здесь Сергей оборвал свой словоток на полуслове, вспомнив что-то…

– Ну, договаривай, чего ж ты стесняешься, – настаивал свершитель чуда.

Сергею не хотелось, очень не хотелось говорить слово «невозможно», он интуитивно чувствовал, что произнеся его, тут же признает свое поражение в недавнем споре, но и молчание означало верный проигрыш, а потому он вымолвил то, что пришло первым в голову:

– Я хотел сказать, что это немыслимо, что… – и только здесь он понял, что слово «немыслимо» есть высшая степень невозможного, но было уже поздно. А старик только этого, кажется, и ждал, поскольку тут же подхватил:

– Немыслимо, говоришь? Ну, помыслить то всякое можно, а вот то, что наука подобное отрицает, думаю, согласишься.

Костров молча кивнул, а монах внезапно предложил:

– Ну-ка, дай руку… Да не бойся ты, не бойся…

Сергей неуверенно протянул ладонь, и уже через первое мгновение она оказалась в цепких костяшках чудотворца, а в конце второго – перед самой чернотой провала.

– Да ты не напрягайся, расслабься, все будет хорошо, – мягонько увещевал монах. – Вот-вот, хорошо… молодец… А теперь закрой глаза… Да не бойся… Вот, умница… Ну, счастливо! – и пользуясь доверчивой расслабленностью парня, плавным, но сильным движением ввергнул руку Кострова в зияющую черноту провала…

Глава 29. Звезда

Прежде чем идти к ведьмачке, Вера Сергеевна хотела убедиться, что ее подозрения стопроцентно верны. Сердце, уверенно говорившее, что она права, всё же хоть редко, но способно ошибаться, а потому нужны улики, очевидные свидетельства, и получить их она должна сама, должна всё сама увидеть…

Внимательно выписав репертуар театра на ближайший месяц, Вера Сергеевна начала ждать, как она сама себе говорила, «Часа Икс», то есть очередной командировки мужа, точнее, как она теперь понимала, псевдо-командировки… И когда в субботу днем Иван позвонил и ровным как всегда голосом проинформировал, что уезжает в штаб округа в Екатеринбург, что поедет на машине вечером, не заезжая домой, дабы прибыть в столицу Урала еще засветло – от Святогорска до Екатеринбурга ехать было часа четыре, – поскольку на следующий воскресный (!) день на 9 утра назначено совещание у командующего с участием зам.министра… Выслушав весь этот лживый бред, Вера окинула гневным взором свою выписку… Так и есть, в 19.00 сегодня «Снегурочка» Римского-Корсакова, и главную партию поет эта сучка…

Она набрала телефон кассы…

– Будьте добры, примите заказ на сегодняшний вечер… Нет, партер не годится… Пожалуйста, на балкон, желательно первый ряд… Спасибо!

Вера Сергеевна стала собираться в путь за последним и решающим фактом. Реализуя много раз продуманный алгоритм, быстрехонько собрала вместительную сумочку, не забыв главное – цейссовский бинокль с двадцатикратным увеличением, после чего выбрала простенькое платье, наиболее способное сделать ее силуэт незаметным, а потом стала наводить марафет на лице. «Ну-ну, посмотрим, как ты тявкаешь! И как будешь тявкать дальше!» – зомбируя свой мозг ненавистью путем неоднократного повтора этих и подобных им слов, она покинула квартиру и села в заранее заказанное такси.

Выкупив «бронь» за полчаса до начала спектакля, Вера Сергеевна не спешила в зал, а стала ждать неподалеку от главного входа, выискивая в россыпи торопящихся на оперное действо своего муженька… Но тщетно… «Видимо, с заднего хода, пробрался, гад!» – поспешила успокоить себя женщина, и когда площадь перед театром почти опустела, медленно двинулась к массивным дубовым дверям…

Она вошла на балкон в тот самый момент, когда на сцене со словами «Ау! Ау!» впервые появилась испольнительница главной партии… Долго и пристально всматривалась она через окуляр бинокля в стройную белокурую красавицу, вслушивалась в каждое ее словечко, стараясь уверить себя, что та, конечно же, уступает ей по всем статьям – и фигура самая обычная, и голосок писклявый, даже немного детский, и телодвижения неладные… Но чем больше она этим занималась, тем более осознавала, что ничего у нее не получается. Прима театра была действительно звездой, может быть, даже Звездой, и что бы она ни делала, что бы ни говорила, как бы ни двигалась и не улыбалась – ни в чем не было изъяна!!! Признать эту грустную правду было сложно, но необходимо…

Когда же девушка запела арию про ягоды и подружек, то жене генерала стало совсем не по себе. Стоило солистке открыть рот, как зал мгновенно, словно загипнотизированный, замирал… Такого чистого сопрано Вера никогда не слыхала, не слыхала ни в Большом, ни в Мариинском, ни в Москве, ни в Берлине, и даже в Гранд Опера, куда муж в бытность его службы в Западной группе войске дважды её «затаскивал» на просмотр бессмертных творений Верди и Россини, не имелось такого чуда!

Чем дальше двигалась вперед опера, тем холоднее и суше становилось на душе у Веры. Гнев мешался с очарованием искусства, ненависть конфликтовала с восхищением и, варясь в этом котле противоречивых эмоций, Вера Сергеевна то улетала в небеса, то падала в самые низины ада, ада собственной души, где зрело неодолимое желание мести…

Довольно быстро она потеряла и ощущение театральной иллюзорности происходящего, а вместе с ним – и восприятие времени… И только прямое требование Деда Мороза проснуться, прозвучавшее в конце пролога, вернуло женщину в наш мир…

Как в первом, так и в последующем антрактах она продолжала сидеть в своем кресле, сканируя через стекла бинокля партер, и почти сразу обнаружила в первом ряду, почти прямо по центру зала, своего благоверного. В руках у того пылал огромный букет ярко-алых роз – верный признак серьезности измены… Инстинктивно Вера стала припоминать, когда получала в подарок от Ивана нечто подобное, но память уносила ее все дальше в прошлое, а такого роскошного букета не находилось… Может, и были подобные, но сейчас в поле сознания вплывали какие-то жалкие хризантемы, гладиолусы, лилии, калы…

А страна берендеев тем временем продолжала жить своей запутанной жизнью: Лель сменял Мизгиря, бас Бермяты соревновался с тенором Бакулы, действие переносилось то во дворец царя, то в заповедный лес… Но над всеми хитросплетениями сказочной интриги витало лазурно-прохладное, истинно снегурочье сопрано Ольги Кравцовой… В её чистом голосе струилась то неподдельная боль, то надежда, вновь сменявшаяся тоской, переходящей в инфантильное недоумение пятнадцатилетней героини… И хотя все симпатии зала были на стороне прекрасной Снегурки, внезапно Вера осознала, что ее много больше трогает судьба Купавы: эта миловидная брюнетка казалась ей очень похожей на неё, Веру, в молодости, и хотя меццо-сопрано артистки уступало голосу главной героини, но в сказочной жизни обманутой богатым Мизгирем девушки она все больше узнавала себя, а в Мизгире, соответственно, своего блудливого мужа…

Снова и снова Вера вываливалась из реала в виртуал оперы Римского-Корсакова, и чем ближе был финал, тем больнее ей было… Но, конечно, не потому, что сказка настойчиво двигалась к грустному для Снегурочки концу, и не только из осознания неоспоримых преимуществ соперницы-актрисы; больше всего Вера грустила о своей утраченной навеки юности, о тех годах, когда душа ее жила светлыми надеждами, тело было упруго и совершенно до безукоризненности, а теперь, теперь ей остается созерцать, как другая похищает её достояние… или бороться, бороться за свою любовь, за свое счастье, хотя будет ли это счастьем? И действительно ли она хочет счастья, а не озабочена банальным материальным благополучием? Но Вера отогнала эту крамольную для собственного самосознания мысль и снова окунулась в сказку…

– Пусть гибну я, любви одно мгновенье дороже мне годов тоски и слез! – печально то ли пела, то ли протяжно говорила Снегурочка. – Ах, мама, что со мной? Какой красою зеленый лес оделся! Брегами и озером нельзя налюбоваться, вода манит, кусты зовут меня под сень свою, а небо, мама, небо!!!

Последние слова прозвучали так трепетно-надрывно, что все зрители одномоментно вскинули глаза вверх и… тут внезапно пропал свет, а там, на потолке – о, чудо! – закружился хоровод звезд… Повисла пауза… Медленно-медленно стал возгораться свет огромной хрустальной люстры, растворяя движущиеся звезды, наполняя таинственной розовостью весь очарованный, онемевший зал…

Меж тем девушка продолжала:

– Но, милый мой, бежим скорее, спрячем любовь свою и счастие от Солнца, грозит оно погибелью! Бежим, укрой меня! – взгляд Ольги, прежде направленный на Мизгиря, устремился как раз туда, где сидел генерал Костров, и задержался на несколько секунд то ли на лице Ивана Тимофеевича, то ли на шикарном букете. – Зловещие лучи кровавые страшат меня. Спасай, спасай свою Снегурочку!

Снова девушка прижалась к плечистому Мизгирю, но глаза, глаза её продолжали смотреть в зал, и в тот самый миг, когда она с новым энтузиазмом заголосила: «Спаси мою любовь, спаси мое сердечко!», яркий свет прожектора упал на ее стройный силуэт…

Мизгирь растворился в темноте, а Ольга, отклонив плечи как можно дальше назад, глядя в верх, уже спокойно-смиренным тоном начала прощаться с залом, но, казалось, с самой жизнью: «Но что со мной: блаженство или смерть? Какой восторг! Какая чувств истома! О мать-Весна, благодарю за радость, за сладкий дар любви! Какая нега томящая течет во мне! О Лель, в ушах твои чарующие песни, в очах огонь... и в сердце... и в крови во всей огонь. Люблю и таю, таю от сладких чувств любви! Прощайте, все подруженьки, прощай, жених! О милый, последний взгляд Снегурочки тебе!» – и снова ее глаза, уже заволоченные слезами, устремились на Кострова…

Тут же Снегоручка исчезла, будто действительно растворилась, а свет прожектора вырвал из темноты негодующего Мизгиря, негодующего сначала на обманщицу Снегурочку, а затем и на лживых богов, и со словами: «Но если боги обманщики – не стоит жить на свете!», актер вонзил себе кинжал прямо в сердце…

Прожектор погас, и снова настала почти полная тьма… А вместе с ней сгустилась гробовая тишина… Медленно опускался едва видимый занавес… Наконец, он прикрыл темный силуэт лежащего актера… Неспешно разгоралась хрустальная люстра, еще спокойнее вторили ей грустные софиты… И только тогда, когда стало совсем светло, раздались первые аплодисменты… Овации разгорались все сильнее и сильнее, их первая волна была громкой, вторая – оглушительной, третья, казалось, заставила не только дребезжать хрусталь люстры, но и дрожать стены…

Минут десять зал не мог успокоиться, когда же аплодисменты стали стихать, то редкие выкрики «Браво!» быстрехонько превратились в содружное скандирование: «Ольга! Ольга! Ольга!». Спустя пару минут, на сцену перед самым занавесом словно уточка выплыла полная дама в бархатном синем платье, тянувшемся по полу, но оставлявшем оголенными плечи и верхнюю часть груди ведущей.

– Дорогие святогорцы и гости нашего города! – громко произнесла дама в синем. – Прошу вас, не торопитесь покидать зал! Во-первых, хочу вас пригласить на бенефис нашей очаровательной примы Ольги Кравцовой, который состоится в следующую субботу ровно в 18 часов. Ольга споет для вас не только все те оперные партии – арии и ариетты, – которые дарила вам в этом сезоне, но также, – здесь ведущая глубоко вздохнула, – но также песни собственного сочинения. Одну из них вы услышите сегодня, а прямо сейчас – ария Царевны-Лебедь из оперы Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Прошу вас, поддержите нашу гордость!

И пока зал снова расцветал овациями, Вера, услышав слово «лебедь», снова едва не впала в шок. Однако теперь смысл сновидения стал ей очевиден…

Через минуту поднялся занавес, обнажив и пространство сцены, и декорации берендеевского царства с колдовским озером и Ярилиной горой на заднем плане… Ольга выплыла во всем белом – ну, точно как лебедушка, тем самым еще сильнее разгневав ожесточившееся сердце Веры…

Зазвучало минутное оркестровое вступление… Теперь Ольга открыто смотрела на Ивана, и так откровенно, что Вере показалось, что уже не только весь зал, но и весь город в курсе любовных развлечений ее мужа, весь, кроме неё одной!!!

– Мой царевич, мой спаситель, мой могучий избавитель… – начала журчать чистой амброзией собственного восхитительного коларатурного сопрано Ольга, все больше приводя в бешенство Веру…

А потом начался энергичный припев:

– Ты не лебедь ведь избавил, девицу в живых оставил, ты не коршуна убил, – внезапно Ольга отпустила взгляд от любимого и перевела его прямо на Веру, адресуя последующие слова, похоже, именно ей, – чародея подстрелил…

Вера так испугалась этого пронзительного взгляда, что уже не слышала последних слов партии, и пришла в себя лишь тогда, когда девушка покинула «подиум», оставив зал наедине с плачем скрипки, завершающим арию…

Через мгновение новая волна аплодисментов, сопровождаемая частыми криками «Браво!» и «Бис!», наполнила зал… Кто-то вынес на сцену высокий стул с металлическими блестящими серебром длинными ножками… А перед ним спустя минуту появилась и большая ваза с роскошными цветами, в которых Вера узнала те самые розы… Направив бинокль на партер, она поняла, что муж ее уже скрылся за кулисами и, кажется, достаточно давно…

Наконец, показалась и Звезда…

На этот раз Ольга была одета совсем не по-оперному: вместо длиннополого платья – простенькая мини-юбочка из голубой джинсы, открывавшая на всеобщее обозрение ее совершенно стройные ножки, вместо туфель – босоножки с внушительным каблуком, переходящие в крестообразные ажурные полосочки изумрудного цвета, опоясывающие всю длину голеней, а на теле – рядовая блузка цвета морской синевы с широкими длинными рукавами… В какой-то момент, когда девушка еще шла к стулу, Вере показалось, что у той немного выпирает животик… «Неужели беременная?» – пронеслась в голове страшная догадка. – «Нет, только не это!» – стремилась она себя успокоить, но, увы, безрезультатно…

Парень, исполнявший партию Леля, вынес гитару, блестящую лакированным деревом… Ловко накинув на плечи ремень инструмента, Ольга приблизила губы к покорно согнувшейся стойке с микрофоном и заговорила:

«Дорогие мои, любимые мои! Благодарю вас за прекрасный вечер, за ваше внимание и любовь, без которой сегодняшний праздник не состоялся бы! Жаль, но приходится прощаться… Надеюсь, не надолго, до следующей субботы – жду всех вас, ваших родных и близких, на своем сольном концерте! Всем-всем буду рада! А сейчас… Эту песню я сочинила вчера! Да-да, вчера, не удивляйтесь… Просто свалилась на меня с неба, а я только успела записать ноты и слова… Я посвящаю ее всем, кто любит, и всем, кто еще не любил, но обязательно полюбит, потому что нет ничего сильнее и могущественнее любви, и любая любовь прекрасна, даже неразделенная, пусть сначала она кажется несчастной, несущей одни страдания, одну только боль, но со временем понимаешь, что и такая любовь – это Счастье, Огромное Счастье и Великая Радость! И эта песня о любви, и она – вам, мои любимые!»

Пальцы девушки прикоснулись к струнам, но первые звуки едва ли кто-то смог услышать… Но с каждым перебором, с каждым аккордом, мелодия набирала силу, становилась все отчетливее и яснее… Песня была в миноре, и все догадались, разумеется, понимая это чисто подсознательно, что сейчас их ждет встреча с собственной экзистенцией, с самым важным, что было, есть или будет в их душе, с чудом Любви, но любви печальной и, все же, прекрасной…

Ольга приблизила губы к микрофону и… тут же снова погас свет, снова вспыхнул луч прожектора и застыл белым кругом на певице, а по потолку заскользили округлые зайчики, имитируя то ли звезды, то ли снежинки…

Я люблю Тебя нежно и трепетно

Как никто на земле никогда

Не любил так искренне, преданно,

Как люблю я сегодня Тебя!

Бархатистое, кристально чистое сопрано Ольги пробиралось, казалось, в самые потаенные уголки души всех присутствующих, и даже Вера на несколько мгновений впала в легкий чарующий транс, будто захмелела, разом опорожнив пол-бутылки шампанского…

Девушка меж тем продолжала… И ее голос медленно набирал силу, становясь всё глубже, все мощнее, поднимаясь всё выше…

Под лазуревым северным небушком

Мы с Тобою печально грустим,

Мы мечтаем о чувствах неведомых,

О весне настоящей любви!

Последние слова, последнюю строку Ольга пропела мягко, нежно, несколько приглушенно, но было ясно, что это затишье перед бурей… Девушка вскинула голову, обнажив горящие неведомым чувством глаза, ударила с силой по струнами и буря грянула – начался припев:

Только я своё Настоящее

Обрести не смогу без Тебя,

Для Тебя же я – только препятствие,

Только жалость и слабость твоя!

Но как только припев закончился, и голос, и глаза певицы притихли, и с новым покоем она продолжила:

Для меня Ты всегда будешь Солнышком –

Самым тёплым, родным среди звёзд!

Я же в мире твоём – зыбким облачком,

Мимолётным, туманным пятном.

Ничего мне не надо, Любимый мой!

Ничего не хочу для себя!

Лишь прошу: постарайся счастливым Ты

Оставаться везде и всегда!

И опять последний стих прозвучал плавным легато, спокойным пиано… Закончив куплет, Ольга вдруг остановилась, поглядела вправо – очевидно там, за кулисами, был он – предмет ее страсти, тот, кому была посвящена песня-исповедь… Затем улыбнулась, смело посмотрела в зал и резко ударила по струнами, и снова началась буря, и снова натиск…

Только я своё Настоящее

Обрести не смогу без Тебя,

Для Тебя же я – только препятствие,

Только жалость и слабость твоя!

Третий куплет начался совсем уж грустно – артистка заговорила о расставании:

И ещё я хочу на прощание

Попросить: «Не грусти обо мне!»

Я найду себе новые радости

Вопреки беспросветной судьбе.

И, конечно, СПАСИБО, Любимый мой

За всё то, что получено мной,

За твой голос, за речь нежно-милую,

За душевность, за радость, за боль!

Во время исполнения последней строфы третьего куплета из глаз Ольги заструились слезы: сначала потек левый глаз, вслед за ним засеребрился и правый, а на обоих щеках образовались солено-сладкие блестящие бороздки… И снова она взяла паузу перед припевом, но теперь она была почти вдвое больше – видимо, ей было непросто совладать с эмоциями… И снова начался внезапный шторм…

Только я своё Настоящее

Обрести не смогу без Тебя,

Для Тебя же я – только препятствие,

Только жалость и слабость твоя!

Голос актрисы рвался всё выше и выше и, достигнув апогея, акме, наибольшей возможной высоты, задрожал, затрепетал, словно раненая птица, томящаяся в клетке… Теперь было уже сложно понять – то ли девушка рыдает, то ли все еще поет…

До свидания, Солнышко нежное!

Не могу я остаться, пойми!

И не принята и не отвергнута,

Ты бы сердце мое отпустил…

С каждым днём непосильней страдания!

С каждым часом всё жарче огонь!

Не могу я сгорать в этом пламени,

Нет уж сил выносить эту боль!

Но, похоже, девушка сумела все-таки совладать с эмоциями, смогла взять себя в руки, и припев прозвучал на этот раз спокойнее, совсем без гнева, будто она говорила: «Не принимай все всерьез, не грусти, все будет хорошо!» И в таком же светлом расположении духа, уже почти не плача, Ольга стала завершать свою песню-исповедь:

До свиданья, Родимый, Любимый мой!

Ты прости, если сможешь, меня!

Не грусти, мой единственный, милый мой

Пощади и себя, и меня…

Я люблю Тебя нежно и трепетно

Как никто на земле никогда

Не любил… Только слов больше нет уже,

Только слёзы, только тоска…

А затем, не выпуская гитары, Ольга встала и, ровно стоя, немного разведя в стороны свои прекрасные оголенные ножки, пропела с предельной твердостью и мощью, несколько более низким голосом, скорее похожим на контральто, чем на меццо-сопрано:

Знай, что я своё Настоящее

Обрести не смогу без Тебя,

Для Тебя же я – только препятствие,

Только жалость и слабость твоя!

Ничего мне не надо, Любимый мой!

Ничего не хочу для себя!

Лишь прошу: оставайся счастливым Ты

Даже если не станет меня…

Последнюю строчку девушка пропела снова печально, тоскливо, протяжно и очень жалобно, будто действительно уже смирилась со своим скорым концом. «У, гадина, на жалость давишь? Ничего не надо? – уже давилась ненавистью Вера, все больше думая о мести и расплате. – Ври больше, тварь! Все хочешь захапать – и мужа, и деньги, и имущество! Конечно, без Ванятки ничего не приобретешь, никакого настоящего и будущего! Ну, мы устроим тебе будущее, узнаешь, как чужих мужей отбивать…»

Когда пение и музыка стихли, а занавес медленно пополз вниз, закрывая своим изумрудно-лазуревым полотнищем и опустевший стул, и почему-то брошенную гитару, зал еще несколько минут безмолствовал – каждый действительно встретился, пусть не на долго и не полностью, с собственной экзистенцией, собственной Самостью, и теперь все вместе, но по одиночке, переваривали те новые чувства, те сложные переживания, которые пробудила в них Звезда Святогорской Оперы… И только после того, как зажегся свет, зрители вяло и почти бесшумно потянулись к выходу…

Вера Сергеевна сначала растворилась в толпе, но, оказавшись на улице, вынырнула из людского потока, предоставив тому право течь к остановкам общественного транспорта, а сама двинулась в обход здания театра к черному входу… Без всякого труда она обнаружила почти прямо у заднего входа родной шестисотый «Мерс» – теперь ей оставалось только ждать, и она готова была ждать час, два, всю ночь, если так будет нужно для получения последнего свидетельства…

Но ждать долго не пришлось – не прошло и получаса, как из дверей появилась знакомая фигура мужа… Уверенным в своей правоте движением, и думать не думая, что с противоположной стороны дороги, банально спрятавшись за деревом, его наблюдает родная жена, Иван Тимофеевич распахнул дверь автомобиля, завел двигатель и тронулся с места…

«Нет, не может быть! Неужели уедет? Один! Без нее!?? Неужели командировка в Свердловск – это правда?» – затрепетали мысли-предположения в голове Веры Сергеевны.

Но нет… Проехав сотню метров, «Мерседес» остановился на краю проезжей части… «Ну, слава Богу!» – облегченно вздохнула Вера…

Ольга появилась из той же двери минут через десять. Девушка была в знакомом откровенно эротичном наряде – босоножки, мини-юбка, только поверх блузки была накинута синяя болоневая курточка… Но Вере Сергеевне этот прикид показался сейчас пошлым и порнографичным… Она представила, как через минуту лапа его кобеляки ляжет на колено этой самки, как полезет к ней под юбку, под трусы… От таких мыслеобразов её едва не стошнило…

Она сопровождала девушку по противоположному тротуару до тех самых пор, пока не убедилась, что та благополучно упаковалась в их семейное авто…

«Значит, любишь его, сучка? – повторяла она про себя, впуская щупальца гнева все глубже в сердце. – Не можешь без него, значит? Забеременеть решила, да? Думаешь, ребеночком уведешь его? На все готовое хочешь, гадина? И в квартирку нашу новую въехать хозяйкой? С ним! Вместо меня!?? Будет, будет тебе квартирка, певичка-потаскушка! Но, совсем другая, милая, совсем другая…»

«Любовь тебе погибель будет, Снегурочка», – неожиданно вплыли в сознание Веры слова Матери-Весны… «Да, будет, будет, тварь! Прощай, Снегурочка, прощай! Готовься к кровавым солнечным лучам, которые тебя растопят, растворят бесследно!» – добавила от себя жена генерала, к которой стало возвращаться теперь спокойствие – факт она зафиксировала, измена налицо, а потому надо реализовывать план мести, и побыстрее…

И всю дорогу до дома, сидя в пахнущем бензином салоне такси, Вера весело напевала: «Прощай, Снегурочка, прощай!!! В далекий мир скорее улетай!»…

Хладнокровная, но все еще подвластная тлеющей злобе, Вера влетела домой. Опрокинула рюмку коньяка, за ней вторую и сразу третью… Улеглась на диван, обдумывая план действий, но под влиянием алкоголя мысли стали путаться, набегать друг на друга… И она их отпустила… И тут же вместо них вползли в сознание и заполонили его натуралистические образы адюльтера: обнаженный торс мужа, его упругие чресла, а на них, сверху, покачиваясь туда-сюда, восседает эта тварь – ну, совсем как в известной сцене фильма «Маленькая Вера». И не просто качается, а делает это грациозно, по-детски подрагивая хрупкими плечами, то отклоняясь всем туловищем назад, то резко падая вперед, бросая свои яблоковые груди на лицо подлого изменника… И делает это все быстрее, все активнее, все яростнее, и тут же спина девушки покрывается капельками пота, они растут, друг за дружкой срываются с мест, падают вниз, сливаясь, собираясь, превращаясь в ручейки… И высокий сильный голос ее окрашивает каждый стон во все цвета страсти, и каждый следующий ярче и глубже предыдущего, и, наконец, все тело ее сотрясается в лихорадке оргазма, а спустя несколько секунд, успокоившись, падает вниз, и губы ее сливаются с его устами…

Вера открыла глаза и резко села!!! Ей показалось, что у нее начинается жар… Что же она видела? Неужели – это лишь ее фантазия, странная греза, инициированная желанием мести, или то, что она сейчас так живо и ясно лицезрела – вовсе не плод воображения, а самая что ни на есть реальнейшая реальность, в которую она мистическим образом проникла сквозь несколько километров и вопреки непроницаемым стенам логова любовников?

Нет, она не может ждать завтрашнего дня!!! Ей нужна сиюминутная, здесь-и-сейчас, расплата или хотя бы подобие, суррогат наказания! Она должна быть отомщена сейчас, этой ночью, иначе сердце ее треснет от боли и праведного гнева!!!

Левая рука Веры потянулась к трубке телефона, а правая раскрыла и стала листать записную книжку…

– Андрюша, привет! – произнесла она имя персонального массажиста – смазливого мускулистого паренька лет 25-ти…

– Добрый вечер, Вера Сергеевна! – ответили ей с другого конца провода, хотя, по правде говоря, на улице давно была уже ночь…

– Андрюша, приезжай ко мне, пожалуйста! – Вера начала сразу брать быка за рога…

– К вам? Сейчас? А что случилось-то? Что за срочность? – массажист, похоже, не понимал, радоваться ли ему или огорчаться, – то ли дергают его ради забавы, то ли действительно у генеральской жены есть заманчивое предложение…

– Да ничего не случилось, Андрей! – как можно ласковее старалась говорить Вера. – Просто мне… мне нужен… В общем, приезжай, прошу, прямо сейчас!!!

– Так уже полночь, Вера Сергеевна!!! – по-прежнему сопротивлялся Андрей.

– Сто долларов устроит? – дерзко предложила уставшая терпеть женщина.

– Хорошо, приеду. Через полчаса буду! – сдался Андрей, одновременно и размышляя о том, куда потратит солидный гонорар, и предвкушая радость телесных утех с красивой, в самом соку, женщиной.

– И еще… Не забудь по пути захватить презервативы…

– …

– Впрочем, к черту презервативы! Гулять так гулять!!! Жду тебя, Андрюша!!!

– А что случилось-то? – в голосе парня нарастало радостное возбуждение, а вот понимание пока еще не приходило…

– Потом, Андрюша, потом! Все потом! Жду тебя, мальчик, хочу тебя, котик! Поторопись, ласковый мой…

– Лечу, Вера Сергеевна, я мигом…

Глава 30. Междумирье

В начале было просто темно. Но это было недолго. Вдали зажегся желтый огонек, и он приближался: сначала мерцая, затем светя ровно, становясь все ярче. Так сквозь темноту проглядывает, а потом растет, разгорается свет прожектора поезда, несущегося к станции. И чем он ближе и ярче, тем светлее и радостнее на душе в преддверии конца ожидания и начала путешествия… Наконец, точка превратилась в круг, светивший ровно – не столько как Солнце, сколько как мудро-тихая, таинственная Луна, и так же, как на Луне, на нем были темные пятна, похожие на моря и океаны, и чем ближе они становились, тем яснее становилось, что никакие это не моря, а чередование света и тени…

Когда полет по тоннелю закончился, Сергей плавно выплыл на приветливую полянку, окруженную неприветливым, угрюмым лесом. Он стоял на перепутье – как в сказке, дорога расклеивалась на три тропки, только вот указательного камня не было и в помине… Пришлось вспоминать… Налево – коня потеряешь, направо – жизни лишишься, прямо… Нет, не вспоминается… Что ж, тогда прямо…

– Ты сделал верный выбор, это радует, – она подплыла незаметно и нежно взяла его под правую руку, – я провожу тебя, тут небезопасно… да и заблудиться можно.

– Здравствуй, Анима, я рад тебя встретить тут, – Сергей удивительно сразу узнал властительницу своих снов, – но, может, ты скажешь свое настоящее имя?

– Спасибо, что помнишь меня. Мне приятно. Меня зовут Гесиона. Думаю, мое имя мало что тебе говорит…

– Да… Я такое слышу впервые… А куда мы идем?

– Разве я могу тебя отвести в плохое место. Доверься мне, здесь близко.

– А где мы?

– Это… обычно мы называем это Междумирьем… Тут почти как у вас… Может, чуть мрачнее, потому что небо всегда закрыто плотными облаками… Зато не бывает зноя, – шутливо и вместе с тем грустно, на глубоком выдохе, добавила девушка.

Действительно, сумрачный хвойный лес довольно быстро закончился, и они вышли к берегу неширокой реки. Спустились по песчаному откосу к едва текущей воде. Все как обычно – куцые метёлки камышей и каштаново-рыжие свечечки рогоза, махровые коричневатые водоросли под гладью и ни души вокруг…

– Вот там они и живут, за речкой, – загадочно проговорила Гесиона.

– Они?

– Да, обитатели Иномирья. А сюда, к нам, попадают те, чьи тела не были преданы земле, точнее, захоронены не по ритуалу, неправильно…

– И тебя тоже не по ритуалу? – поспешил осведомиться Сергей.

– Не знаю, может быть… Я тут на особом положении… Может, дело в чем-то ином… – девушка вновь грустно вздохнула.

– Но я никого не вижу там… – Сергей стал упорно вглядываться в противоположный берег, но увидел только желтую полосу песка, только деревья, такие же камыши и рогоз, и никакого даже мало-мальского человеческого присутствия.

– Я тоже не вижу, – подтвердила его сомнения девушка. – Чтобы увидеть, надо оказаться на противоположном берегу, потом проникнуть за купол, съесть волшебной травы, только тогда…

– Да, сложновато… Но попробовать стоит! Поплыли?

– На чём?

– Вплавь, тут же совсем близко – метров пятьдесят, не больше…

– Вода холодная, даже очень холодная, – заботливо предупредила девушка.

– Ну, ничего, тогда я один… – и Сергей стал снимать рубашку, совсем не думая о чувстве стыда перед Гесионой.

– Удачи! – только и промолвила девушка, садясь на песок.

К счастью, у Сергея хватило ума не разбегаться. Он всегда входил в воду медленно, а в этот раз решил сначала попробовать её рукой… Но стоило пальцам достичь глади реки, как они тут же покрылись миллиметровым слоем колючего сине-серебристого инея, а спустя доли секунды ладонь прожгла ужасная боль, от которой юноша не мог не выкрикнуть нецензурное «Бля» и резко дернуть руку на себя...

– Ну, как? Обжегся, милок? – раздался за спиной знакомый басок.

Открыв глаза, Сергей понял, что он снова на кладбище, а река, девушка, дремучий лес – не более, чем грезы, хотя очень яркие и запоминающиеся. Рука горела, но ожог, похоже, был не сильным – так, покраснение, и не более того. Впрочем, он был не уверен, ведь полученные позавчера в дар от Ариадны ожоги еще не прошли… Он поднес ладонь к лицу… Вот это да! На пальцах блестели кристаллики голубого льда. Значит, это был не совсем сон или…

– Что это было? – обратился он к монаху.

– Я ничего не видел, а ты? – загадочно отвечал вопросом старик.

– Я видел… Видел девушку, она назвалась Ге… Гермионой, кажется, нет… как-то иначе…

– Может, Гекатой, Гестией, Гиппокреной? – предположил старик.

– Нет, нет… Ну, да ладно… И еще там был лес и река, и она рассказала мне про Иномирье. Ты знаешь, что это такое?

– Приблизительно… – лавировал монах.

– И что же?

– Долго объяснять, Сереженька! Плохое это место, нечистое, там плач и скрежет зубовный…

– Это Ад?

– Не нравится мне это слово, но если ты хочешь – называй его так… Действительно, Иномирье – это один из отсеков царства мертвых, пожалуй, самый обширный и густо заселенный.

– А Междумирье? – вновь поинтересовался Костров.

– Междумирье? Ну, это что-то вроде Чистилища, хотя, конечно, не совсем… Там обитают неправильно захороненные и ряд других категорий…

– Каких? – не унимался Сергей.

– Ну, откуда мне все знать… – сопротивлялся монах.

– А эта девушка, она там почему? – наступал Костров.

– Какая девушка? – Харитон вскинул брови, насторожился.

– Ну, та, что сейчас была со мной, эта Ге…

– Не знаю, дружище! Откуда мне знать? – недоумевал старик.

– А Ольга? Она тоже там? – Сергей надеялся, что хоть на этот вопрос его таинственный собеседник знает ответ.

– Ольга? Возможно… – неопределенно промолвил монах, а потом добавил: – Междумирье – странный мир. То ли живые там обитают в своих снах, то ли мертвые… Поговаривают, что там могут встречаться первые и вторые, но…

– А Иномирье? – задал Сергей вопрос, который интересовал его больше всего все последние дни.

– Иномирье? Смертным туда вход заказан, как и младшим богам, лишь высшие асы могут его посещать, но и им приходится платить за это каждый раз, – загадочно разъяснял Харитон. – Но, по слухам, есть один путь, точнее, одна легенда, если тебе интересно, то расскажу…

– Еще бы… Мне все интересно! – теперь Сергей готов был поверить если не во всё, то почти во всё, если уж не в немыслимое, то хотя бы в невозможное, а потому весь обратился в слух.

– Даже не легенда, а поверье. Вот послушай. Раз в году, в самую короткую ночь, вода в Реке Плача, обычно остающаяся ужасно холодной – около семидесяти градусов мороза, – внезапно становится теплой, ну, относительно теплой – градусов 15-17 тепла. И такой она остается всю ночь, но с появлением первых лучей солнца снова обретает температуру в 66 градусов ниже нуля…

– Да, но разве вода может быть такой холодной, оставаясь жидкой? – усомнился Сергей.

– Да, в реке Плача может, очень даже… Но дело не в этом… А в том, что вода эта особая, густая, с повышенной вязкостью, короче, и даже когда она становится теплой, то ни пловец, ни лодка, не могут по ней проплыть ни сантиметра… Но есть существо, единственное существо, которое может плыть в этой воде достаточно быстро…

– И какое же?

– Это способно делать только одно-единственное животное – Единорог! Слыхал про такое?

– Созвездие такое есть… – проявил свою скудную осведомленность юноша.

– Да, но на созвездии далеко не ускачешь, – сострил Харитон Тимофеевич, – нужен настоящий, живой, всамделишный единорог. Только он может доплыть до середины реки и разбить своим алмазным рогом хрустальный зеркальный купол, закрывающий душам путь в Царство Тишины.

– И что за купол? – Сергей тут же припомнил, что девушка тоже его упоминала.

– Хрустальный купол, зеркальный… Без него души давно разбрелись бы по всем мирам… Ну, так вот, – смачно продолжил монах, – проникнуть туда – пол-дела, даже скорее четверть дела, надо еще вернуться обратно, а до того… Все зависит от того, зачем тебе туда надо? Так зачем? – поднял брови Харитон.

– Мне? Туда? Да я пока не собирался… – пустился в пояснения Сергей, стараясь и для себя объяснить, зачем же ему нужно это знать. – Просто интересно… Я же философ как никак, а потому мне надо знать побольше, чтобы понимать…

– Просто, говоришь? Интересно, говоришь? Ну-ну, а чего ж я тогда тебе все раскрываю, язык напрягаю… Ну, да ладно, авось когда пригодится… В общем, делаешь там все свои дела, но надо успеть до рассвета, до того момента как закончится эта самая короткая ночь… Стоит появиться краешку солнечного диска и – тот, кто не успел, останется там навеки… Беда в том, что никто не знает, что там, за куполом, но говорят, что на однорогой лошадке можно проскакать, если, конечно, повезет…

– Постой, дедушка, но вроде там нет солнца? Как же тогда понять, что наступил рассвет?

– Спроси что-нибудь полегче… Почем мне знать… Рассказываю, что знаю. Так что не обессудь… – посетовал старик. – Только обычно никто оттуда не возвращается…

– Неудивительно, столько трудностей, условий, – подтвердил Сергей.

– Да, из Иномирья непросто вернуться человеку, хотя прецеденты были, правда, редкие… Ну, вспомни хоть Алкестиду, супругу Адмета. Тут, конечно, сила любви оказалась самым важным, а вот Орфею и Хермоду не повезло, сам знаешь…

– Про Орфея-то, конечно, знаю, а вот Хермод…

– Ну, не суть важно. Хотя… У него лошадка была, увы, безрогая, и он на ней надеялся брата своего вызволить. Да куда там, а ведь был храбрый воин… А причина банальна – не по той дороге поскакал назад, в результате заблудился и опоздал… М-да… Храбрость храбростью, любовь любовью, а иногда надо и думать, – подытожил свое повествование Харитон. – Ну, ладно, бог с ним, с этим Иномирьем, пойдем-ка я чаем тебя напою пока совсем не стемнело, да и гроза, кажись, намечается…

В самом деле, стоило им зайти под сень бревенчатой сторожки, похожей скорее на васнецовскую избушку на курьих ножках, чем на служебно-административное здание, как в серо-свинцовой вышине загромыхало, над кладбищенской тишью нависла ранняя ночь. Частые всполохи на мимолетные доли секунды освещали блестящие плиты, выглядевшие на фоне трепыхающихся веток и трав как обездвиженные истуканы, древнерусские каменные бабы. Казалось, что их неподвижная немота – символ самой смерти, остановленного навсегда времени жизни тех, которые под ними погребены навечно, на веки веков, которых никогда больше не будет, которым не суждено видеть и дышать даже через триллионы триллионов лет, когда вся Вселенная погрузится в черную тьму, бороздируемую одинокими электронами, тщетно ищущими свою позитронную «вторую половинку», затерянную в раздувшемся до бесконечности мертвом космосе…

И вдруг засвистел старенький совковый электрочайник, засвистел еще до того, как успели забарабанить по жестяной крыше первые сочные кусочки авангарда дождя, пролагавшие путь всей многомиллионной небесной армии, уже стремительно приближавшейся к жаждущей оплодотворяющей влаги женщине-земле. Этот свист, поначалу похожий на легкое жужжание, но с каждой секундой крепнущий, растущий, мужающий, отвлек Сергея от грустных мыслей о бренности всего и вся, заставил отвлечься от зловещей картины за окном, и очами обратиться к гостеприимному монаху:

– Дедушка, давно ты тут работаешь?

– Хе-хе, да столько же, сколько тут погост, – ответствовал старик.

– И сколько же тут погост? – поинтересовался Сергей.

– А я помню, может лет пятьдесят, а может и поболе… Кажись, еще до войны начали тут хоронить…

– А сколько тебе лет, дедушка?

– Сколько дашь, столько и будет, – улыбнулся монах, – но поболе, много поболе, чем тебе, милок.

– А Оля? Ты что-то о ней знаешь? Ты говорил: «заступница» и еще что-то… Расскажи о ней, прошу тебя!

– А что сказать-то? Там же все написано – на могилке-то. Девица справная, добрая, в ночных проказах не замечена. Влюбиться в нее что ли хочешь?

– Влюбиться? – вскинул удивленные брови молодой философ.

– А что? Чем плохо? Пунктуальна – на свидания ходи хоть каждый день, всегда тебя ждет, никогда не опоздает. Молчалива – ничего лишнего не скажет, так что можно доверить любые тайны. Неприхотлива – одежда, еда, украшения, подарки дорогие ей ни к чему, будет рада и полевому цветочку. Если сюда добавить такие достоинства, как вечная юность, верность – никогда тебе не изменит с другим, безотказность – никогда не скажет «нет», да мало ли еще чего можно хорошего найти, получается, что лучшей любимой тебе и не сыскать во всем свете. Али я не прав? – и старик хитро прищурился, глядя прямо в глаза Сергею.

Сергей невольно улыбнулся, а потом задумался. Действительно, старик по своему прав, а может и во многом прав. Но все же, все же…

– Это слишком легко – любить мертвую, это не путь настоящего мужчины, – отозвался юноша.

– Легко? – не то серьезно, не то наигранно удивился старик. – Легко любить, зная, что никогда не сможешь обнять, поцеловать? Легко любить, понимая, что никогда не сможешь слиться с ней полностью? Зная, что она никогда не родит тебе ребенка, не постирает твою одежду, не приготовит тебе ужин? И все это легко?

– Конечно, это много легче, чем взять на себя бремя заботы и ответственности за жену и ребенка, понимая, что от твоей активности, трудолюбия, упорства зависит то, как сложится их жизнь, будут ли они сыты, обуты, будут ли они счастливы… А с мертвой можно целоваться, например, во сне, и не только целоваться…

Огонек, загоревшийся было в глазах у старика после вопроса про Олю, вдруг потускнел и стал невидимым, и мертво-размеренным тоном монах только и сказал:

– Целоваться с усопшими во сне нехорошо, не к добру это…

Повисла пауза. Отвели глаза. Слушали дождь. Каждый думал о чем-то своем, потаенном… Чайник продолжал хрипло чавкать, но, похоже, сейчас было не до него. Так прошла минута, другая, третья… Удар грома. Вспышка. И… Жуткий треск… Огромная сосна встрепенулась, вскрикнула и, как смертельно раненая воительница, стала мягко падать… Шуу-у-у-х… Иголки полоснули по оконцу сторожки, но не разбили их – дереву не хватило считанных сантиметров высоты, чтобы своими щупальцами по-настоящему дотянуться до избушки, по-настоящему огорчить укрывшихся за ее стенами странных лиц… Но этого «шуу-у-у-х» вполне хватило, чтобы вернуть собеседников к реальности.

– Ух, как разыгралась, сестрица! – весело продолжил старик, глядя в окно – судя по всему, непогода его нимало не пугала.

– Сестрица? – переспросил юноша.

– Да, а что? – вскинул удивленные брови старик.

– Да нет, ничего… – тихо прошептал Костров, не в силах понять, что же его озадачило в том, что монах назвал грозу «сестрицей», назвал, конечно, чисто метафорически, подражая антропоморфизации мира, присущей как детям, так и древним народам.

– Ладно, давай чай пить, Сереженька, – мягко перевел беседу в иное русло Харитон. – У меня и вареньице есть, хоть и прошлогоднее, малиновое – самое полезное… Не бойсь, я не на погосте собирал, а за озерком, – вполне миролюбиво продолжил старик.

– За водохранилищем? Жуковским? – поспешил уточнить Костров.

– Да, там. Я же родился в той деревеньке, что 40 годков назад под воду ушла, и тамошние места мне знакомы. Эх, родина… – протяжно протянул монах с легким налетцем грусти в голосе.

– Понятно… – промямлил Сергей, но, внезапно что-то вспомнив, вдруг спросил: – А что в твоем детстве было на горе, на той, что сейчас островом стала, не помнишь?

– Как не помнить, милок, я же там с мальчишками зимой на санках катался, прям к реке и спускались. Ух, обрыв там был знатный…

– А что-то особенное, необычное там было, ведь там сейчас капище соорудили, камень нашли волшебный, лечебный?

– А как же, и необычное было, как без этого… Но сначала скушай моего вареньица, скушаешь и расскажу все как есть необычное и чудное…

Пришлось Сергею, как некогда Аленушке в сказке про гусей-лебедей, интенсивно уплетать за обе щеки угощение, да чаем травяным, кстати, довольно противным, запивать…

– Ну, рассказывай, дедушка! – в сладком предвкушении попросил Сергей, когда на дне пиалы уже ничего не осталось.

– Ну, раз уж пообещал… Был один случай. Я тогда пацаненком был, годков двенадцать мне было, не более. Давно это было, за много лет до войны. Святогорск тогда был для нас далеким городом, верст пятнадцать пешком, да и был он тогда много меньше, чем сейчас, почти сплошь деревянный… Ну, вот, была тогда страстная пятница, конец поста значит, и вот, аккурат посреди ночи, в самую полночь вдруг по всей нашей Жуковке взбеленились и собаки, и лошади, и коровы. Залаяли, замычали оне, да истошно так, словно с жизнью прощаются…Я на лавке лежу, спрашиваю мать: «Чего это, маманя?» А она мне: «Спи сынку, спи…» Но какой уж тут сон под такую «музыку». Натянул штаны, выскочил на улицу, глядь, а гора-то энта самая, её Ярилкиной горкой обычно звали, а чаще просто горкой, вся аж пламенеет, прям усыпана огнями словно желтыми бусинами… До нее, почитай, версты полторы было от деревни… И не просто горели огни, а мерцали, будто кто там бегал… Минут через пять уж собралась толпа, а лай, да ржание все не прекращались… Кто-то нашелся и сказал: «Никак на Ярилкиной шабаш ведьминский… Мне дед сказывал, что перед Напольоном такое же было… Ой, не к добру это, братцы…» Другой ему вторил: «Надо бы сходить, да посмотреть…» Тут запричитали бабы: «Не пустим, ишь чего, с ведьмахами захотели поякшаться…» Но на самом деле, думаю, боялись, что мужья оттуда не вернутся живыми… Но мужик, как говорится, что бык… Схватили косы, колья, да вилы, и айда к горке… Ну, и мы, пацаны, за ними. Куда же без нас… А Луна такая полная висит, прям над горой, на самом юге… Красотища… И чем ближе подходим, тем ярче огни, и… чуем, то визги, то хохот, и все сильнее, сильнее… Наконец, подошли… Точно, все горит, но ни дыма, ни гари – чудеса… Как сейчас помню, подхожу к одному костерку, а он горит прям на земле, да без дров, и нет от него ни тепла, ни холода, и… В общем, провел я рукой – ничего, не жжет, помедленнее провел – то же самое, наконец, сунул ладонь в самую середку и не больно… А мужики ходят, дивятся, чувствуют, что кто-то есть, ведь вопли, веселые такие, радостные, и, главное, женские, а никого… Тут кто-то на колени упал, стал божиться, молиться, да что толку… А обратно идти не хочется… Антересно, ведь… И вот здесь самое главное… Вдруг огни разом погасли, и настала тишина, словно кто приказал… А спустя минуту женский голос запел, сначала тихо, жалобно, а потом все сильнее. И шел он из нутра горы, будто там и сидела девица эта… И голос такой хрустальный, чистый, но грустный, очень грустный, аж сердце разрывается… Меня аж всего трясти стало, да не только меня… Но и приятный, очень приятный, словно у сирен… Все припали к земле и слушали, слушали… Я ту песню запомнил на всю жизнь, мелодию то бишь, а слов не помню, не по нашему пела она, хотя вроде бы и по-русски, но слова все какие-то непонятные, то ли старинные, то ли говор какой редкий… Вот такая история…

– А что потом, потом-то что, дедушка? – поинтересовался Сергей, явно заинтересовавшийся столь необычным рассказом.

– Да что потом-то, – рассеянно, слегка поникнув головой и голосом, проговорил монах, – потом все очнулись, разом, а уже утро, почитай, всю ночь там пролежали. Ни огней, ни голосов, ни Луны, ни звезд… В общем, усыпила она нас, сирена эта сладкоголосая… А потом… Правду говорил тот мужик… Летом всех погнали в колхоз, а несогласных отправили на Север, раскулачили то есть, моих вот тоже всех отправили… Ну, а я в город побёг, в Святогорск… Там как раз начали строить завод, ну и я пристроился в пособники… Какая-то женщина приютила, в бараке прожил лет до 16, а потом вот здесь оказался… Ночью пришел в Жуковку и от соседки узнал, что дедуля мой вот здесь, на Митрофановском погосте приютился при церкви – раньше тут церковка была, да снесли перед войной… Ну, я с завода к нему и подался… Потом война… Когда вернулся, дедуля уж помер, ну, я вот тут и стал сторожем… Тихо тут, покойно…

– А почему ты не женился, дедушка? – допытывался Сергей.

– Не сложилось. Были, были желающие, особливо после войны, но я так думаю, что Господь меня призвал к себе – всех отвел, кого как… А может все она, та, сладкоголосая… Ну, вот и гроза кажись пошла на убыль… Чай, тебе пора ехать, милок, а мне – спать, завтра надо будет дерево это распиливать, порядок восстанавливать.

– Да, пора… – подтвердил Сергей, но так и не удосужился встать – его что-то беспокоило, ощущение неполноты, незавершенного гештальта, и он снова вспомнил девушку с земляничной поляны: – А Оля, ты про нее не договорил. Расскажи, и я уеду, а то и вправду уже ночь…

– Да стоит ли, ведь ты говоришь, что любить ушедших легко, что не собираешься в нее влюбиться, так зачем же?

– Зачем? Может, я смогу помочь… – самонадеянно предположил Сергей. – Не знаю почему, но мне кажется, что я здесь не напрасно, что могу что-то сделать, только пока не знаю, для кого и зачем…

– И мне так кажется, Сереженька… Но я тебе только вот что скажу. Когда она здесь поселилась, то все стало иным… Цветы стали расти сами по себе, самые разные… Тут всегда что-то цветет: сначала подснежники и мать-и-мачеха, потом одуванчики, незабудки, ландыши, сейчас вот земляника и сирень, а дальше фиалки, иван-да-марья, жасмин… Птицы стали селиться звонкоголосые – и соловьи, и иволга, и дрозды разные, и варакуши даже скрипят… А как вчера пел поползень, так печально-печально: ви-ви-ви, ви-ви-ви… Но! – и тут старик встал, огляделся, подошел к Сергею, наклонился к нему и тихо, почти в самое ухо, будто боясь, что кто-то может услышать, прошептал: – А на сороковой день после ее смерти, в ночь, накануне мучеников Адриана и Натальи, я услышал здесь, на кладбище, сидя вот в этой сторожке, тот же голос и ту же песню, только на обычном русском языке, но запомнил только припев, вот послухай, – и монах так же тихо и на ухо таинственно напел:

Скорей бы зима свой пробег завершила,

Быстрее бы лето вступило в права.

Хочу, чтобы сердце моё не остыло!

Хочу, чтоб любовь в нём навеки жила!

– И больше она не пела? – также шепотом спросил Сергей.

– Нет, ни разу, – проговорил старик. – Но, может, если не мне, так тебе еще доведется услышать это божественное пение. Я почему-то в это верю…

Глава 31. Купала и Кострома

Оказавшись дома, в огромной и пустой квартире, давящей на душу всей своей угрюмой тишиной, Сергей поспешил поскорее включить телевизор – ради создания иллюзии неодиночества. Кто-то говорит и ладно, значит, жизнь продолжается – если и не здесь, то вокруг, в мире, и ты не одинок, стоит только протянуть руку, стоит только захотеть порвать эту изоленту отчуждения, отделяющую от других людей. Но пока было не до того – надо внутренний хаос окосметить или, может, окосмичить, т.е. привести в порядок, преобразовать в гармонию космоса. Но мысли не слушались, упорно не поддавались никакой системе и продолжали путаться…

Столько событий в течение последних дней, и одно чудеснее другого, столько информации, и все чудесно, неправдоподобно, загадочно, мистично и вместе с тем страшно, опасно, тревожно. Конечно, атеистом он никогда не был, ему был ближе пантеизм, вера в Высший Разум и Информационное поле Вселенной: первое тождественно со вторым, а второе всепроникающе, вездесуще. Только так, полагал он, приняв гипотезу об Информационном Поле, населенном мельчайшими психионами и сапионами, только и можно объяснить все необычное, паранормальное, начиная с телекинеза и полтергейста и заканчивая ясновидением, метемпсихозом, проскопией и многим-многим другим, непризнанным наукой. Ведь все дело в том, кто и как способен подключаться к этому полю и черпать оттуда именно то, что нужно, или хотя бы то, что можно, что важно и истинно, пусть и частично-относительно истинно. Кому, как не ему, прослушавшему полтора десятков спецкурсов по философии и методологии науки, было знать обо всех слабостях сциентизма, о жестких ограничениях научного метода, о реликтовом консерватизме ученых. Раз уж сам профессор Никифоров, заведовавший сектором методологии науки Института философии, на полном серьезе убеждал их, студентов, в истинности духовидческих способностей Сведенборга, в точности астрологических прогнозов Кеплера, раз уж сам великий Фейерабенд приравнял науку к каббале, мифам, к учениям алхимиков и теософов, гностиков и герметистов, доказывая, что первая не имеет никаких преимуществ перед последними, а держится исключительно на силе авторитета, благодаря рекламе, пропаганде, внедренном в массовое сознание лживом ореоле безгрешности, то почему он, аспирант-заочник, должен сомневаться в реальности иных миров, в материальности сознания, в бессмертии души, в божественном творении «почти что из ничего»?

И все же, пусть только краешком души, он сомневался, хотя, казалось, в его недлинной жизни уже были странные знаковые события, роковые совпадения, а семейное предание хранило немало историй о вещих снах, чудесных исцелениях, неожиданных спасениях – ну, чего стоит хотя бы история бабушки Маши, волшебным образом ускользнувшей от стаи голодных волков в годы военного лихолетья… Но этих случаев, пусть и ярких, показательных, было недостаточно, и самое главное заключалось в том, что при желании все можно было объяснить, не прибегая к помощи потусторонних сущностей и сил. Ведь те же волки могли действительно почуять запах иной, более вкусной добычи, или же вещие сны могли оказаться самоиндуцирующимися (и откуда вылезло это корявое латинское словечко!) пророчествами по принципу: «чего боишься, то и случается…»

Но это было уже в прошлом. Сегодняшний вечер развеял все сомнения, и вера, наконец, покорилась, уступив место знанию. Теперь он не сомневался, а уже твердо знал: загробный мир существует, наше бытие не ограничено земным существованием (или лучше было бы сказать «прозябанием»?), сверхъестественные создания реальны… Но, оказывается, это знание уже не было насущным, теперь оно казалось лишь само собой разумеющейся информацией, а главное оставалось скрытым, запутанным, непонятным. Почему именно ему старик-монах открыл путь в Междумирье? И не тот ли самый это мир, где он бывает во снах? Зачем и Харитон, и девушка (опять он не мог вспомнить ее имени) так подробно рассказывали ему о пути в Иномирье? Не потому ли, что только проникнув туда, он сможет избежать гибели? И каким образом его кузина, прекрасная Елена Кострова, могла там побывать и не только побывать, но и вернуться, если… если, со слов монаха, даже младшим богам туда путь заказан, а смертным, но только избранным из них, проход открывается лишь в одну ночь в году? И, главное, в чем состоит его миссия? Неужели именно ему надо будет оседлать Единорога и попасть туда, и не когда-то, а через две недели, в самую короткую ночь года, в ту самую ночь на Ивана Купалу, когда он должен погибнуть? Или все же не должен? Но для чего? Чтобы избежать смерти, только ради самоспасения собственной скромной персоны или есть иная, более важная и высокая миссия? Но какая? И как? Как проникнуть в это Царство Тишины? Как переплыть реку Плача? На Единороге? Но где найти-отыскать этого «всамделишного, реального, из плоти и крови», а не фантазийного, поддельного или иллюзорного Единорога?

Для начала он решил все же «оседлать» более скромную и простую задачу – выяснить как звали девушку… Имя-то без сомнения греческое… Вот и словарик по античности… Кажется, ее звали на Ге-… Так-так… Геба, Геката, Гекуба… Нет-нет, все не то… Гера, Гермиона, Герса, Гесиона… Вот! Точно, так и есть – ее звали Гесиона… И это имя моей Анимы?!! Так, что же тут написано… «По требованию оракула была отдана морскому чудовищу и освобождена Гераклом», затем «была выдана замуж за Теламона, родила ему Тевкра… своим покрывалом выкупила своего брата Подарка (=Приама)». И все? Не густо, если не сказать, что скудно… И непонятно… Значит, она – тетя славного Гектора и прекрасного Париса, укравшего еще более прекрасную Елену, и прорицательницы Кассандры, предсказавшей падение Трои, но ей, увы, никто не поверил… И что же все это значит?

Надо посмотреть у Грейвса… Ага, вот и именной указатель… Ага, ее приковали к скале, как Андромеду, но на самом деле это не девушка, а богиня и одновременно Афродита и Астарта, похотливая морская богиня, «повелительница мужчин». Но Астарта и Афродита – богини любви… Так, что там про Астарту… О, спутница бога войны – Ваала или Мардука, ее священное животное – лошадь (почти что единорог, только без рога!) и голубь (м-да…), олицетворение планеты Венера.

Ладно, будем дальше про Гесиону… Ну, теперь ясно – ее приковали к скале, совсем нагую (что-то я не заметил, чтоб во сне она была без одежды), а Геракл с товарищем пожалел… Да, видимо она так долго висела, бедняжка… Геракл ее освободил (что-то я не очень тяну на Геракла) и пошел менять на двух белоснежных коней, которые могли мчаться над водой или хлебным полем, как ветер (о, это то, что надо, мой единорог тоже должен так скакать).

Дальше… Да, Геракл долго с этим чудищем возился – три дня сидел в глотке, потерял все волосы (кажется, я тоже тихонько начинаю лысеть)… Ну, дальше мы знаем: Лаомедонт коней не отдал, Геракл разорил Трою, выдал замуж Гесиону, а уж потом та выкупила Подарка за «золоченое покрывало, украшавшее ее голову» (что-то я такого не заметил).

О, тут про Кассандру интересненькое… Это ж надо, отказала самому Аполлону, подарила ему только один поцелуй… За что и была наказана – ее пророчествам никто не верил… О, вот-вот, оказывается причиной Троянской войны стало похищение Гесионы Теламоном, и Приам требовал возвращения своей сестры, но так и не получил ответа… А похищение Елены было уже «ответной акцией»…

Сергей с громким шумом захлопнул книгу Грейвса…

«Ну, теперь все ясно. – продолжал он размышлять, ища неведомую путеводную нить. – Точнее, ничего не ясно… Еще и этот монах, как его там… Харитон… Почти как Харон, тот самый скупердяй, что перевозил за один обол души мертвых в Аид… через этот самый Стикс… или его притоки, как их там, Ахерон, Коцит, Флегетон, Лета… Как он ее назвал, да, точно – Река Плача… Да, это либо Ахерон, либо Коцит…»

Он вышел на балкон, выкурил одну за другой три сигареты, и, вернувшись в гостиную, снова взялся за толстый том в синей обложке… Сергей продолжал все дальше и дальше листать фолиант Роберта Грейвса, посвященный греческой мифологии, и чем дальше листал, тем сильнее запутывался… В чем же его задача? Должен ли он спасать Гесиону, подобно Гераклу, или же ему, опять-таки как Гераклу, предстоит спуститься в Аид, в это странное Иномирье? Но при чем тут единорог? И зачем ему перескакивать через эту реку, если Гесиона находится на этом, а не на том берегу?

Но это все догадки, а факты… Надо опираться на них… Во-первых, что же это за голос, который слышал старик и до войны, и вот недавно, несколько лет назад. Кто была эта девушка, что означают слова припева: «Скорей бы зима…трата-та… завершила, быстрее бы лето вступило в права, хочу, чтобы сердце мое не остыло…» Да, ничего конкретного, так может спеть всякая влюбленная девушка, особенно умершая… Но что-то напрягает, что значит «сердце не остыло», почему именно сердце, а не душа, не любовь, ведь у душ нет сердца… Или это метафора, или… Скорее всего, конечно, метафора…

Во-вторых, кто же эта Оля Кравцова? Почему старик назвал ее заступницей? Кажется, он в нее влюблен… И почему, почему такие странные нумерологические совпадения, откуда это четырехкратное 14: 14 июля – это раз, 14 месяцев спустя я родился – это два, соответственно, 14 августа, мой день рождения – это уже три, и ее смерть за 14 дней до моего дня рождения – это уже четыре… Не многовато ли совпадений? Ой, я же забыл, хотел посмотреть, что я делал в тот день, в день ее смерти, 31 июля 1992 года…

Сергей бросился в свою комнату, чтобы в письменном столе отыскать заветную тетрадку, возможно, первый свой дневник, который он начал вести сразу после окончания школы. Но, увы и ах, ничего существенного в эти дни не отмечено, так, непонятно чем занимался. Были каникулы, а я весь июль торчал в этой пыльной Москве… И чего я там делал? Теперь уж и не вспомню… Кажется, пили, гуляли… Кажется, именно тогда я и лишился девственности и подцепил эту дрянь… Да, точно это было 23 июля… А вот 5 августа я приехал, наконец, в Святогорск – на поезде, значит, уже тогда боялся летать самолетом… И что же я тут делал? Похоже, то же самое, что в Москве. Деньги клянчил у предков, отец дал без разговоров, даже, не спросив, зачем… Какой-то он грустный тогда был – так мне показалось… А 31-го уже был в Москве и рьяно взялся за учебу – пить надоело… И везде мысли о девушке, о настоящей любви… Вот! Нашел!!! Вау!!! 8 сентября… Цитирую: «Сегодня приснился странный сон. Возможно, сказалось чтение накануне «Архетипа и символа» Юнга. Ядерная война… Вся Москва разрушена… Остатки людей прячутся в метро. Все хотят доехать до окраин, чтобы там выбраться на землю и уйти из города: на окраинах уровень радиации меньше. Я стою в толпе, вот приходит поезд, народу битком, но стоящие на платформе пытаются влезть… Вдруг сзади женский голос: «Не спеши! Тебе туда не надо». И тут же Она подходит и берет за руку: «Пошли!» Мы идем на противоположную сторону платформы, но поезда нет. Идем вдоль пути к началу платформы и видим: путь завален бетонными шпалами. Значит, поезд не проедет… И вот мы уже в тоннеле. Я ей: «Зачем мы идем в центр! Там же радиация!» А она: «Дело не в радиации. Тебе не надо туда, куда всем. Вдвоем нам будет легче спастись…» Больше ничего не помню. Странно, что не помню лица девушки, она была всегда рядом, но мы ни разу не посмотрели друг другу в глаза. Зато она стройная, даже хрупкая, чуть ниже меня ростом, с длинными волосами, кажется… Что бы это значило?»

Ничего себе совпаденьице! Так значит, в ту самую ночь, когда старик слышал ее пение, она мне впервые приснилась. Похоже, это было первое явление Анимы, чего я тогда так и не понял… Но кто же Она? Ольга? Она ли пела из могилы? Но как могла петь Ольга тогда, еще до войны, когда ее и на свете не было? Метемпсихоз? Реинкарнация?

Сергей зашвырнул дневник на одну из книжных полок, и в этот самый момент его глаза уперлись в очередную толстую книгу, на переплете которой красовались золотые буквы «Языческие божества Западной Европы»… Пришлось достать и её… Так-так, начнем со словарика… Аватара, Аврора, Адонис… Нет, все не то… А вот, Аид, интересненько… Ага, делится на обитель блаженных, то бишь рай, Эреб и Тартар, то есть ад и «чистилище» или асфоделиевые луга… Так, значит, последнее и есть Междумирье… Ну, и что? Ладно, пойдем дальше… Альвы, Амур, Ангрбода, Аполлон, Артемида, Асы… Асы? О, кажется старик что-то там про них говорил. Надо почитать… Так-так… Враждовали с ваннами – другим племенем богов… Верховным среди асов был Один… К асам принадлежали также Хеймдаль, Локи, Вали, Бальдр… Нет, эти имена ничего мне не говорят… А, там еще и асини были – Сьевн, Ловн… Да, не многовато ли богов? О, тут стишок из «Старшей Эдды» затесался… Что??? Нет, не может быть!!!

Сергей несколько раз прочитал, стараясь внимательно врубиться в смысл четверостишия:

Четырнадцатым число я открою

асов и альвов,

прозванье богов

поведаю людям, – то может лишь мудрый.

Ему было понятно, что речь идет о числе 14, о котором он полчаса назад как раз и думал, было понятно и то, что это число богов, тех самых асов, а также еще и альвов, «природных духов», которые делятся на светлых, что «прекраснее солнца», и темных, которые «чернее смолы»… Но что значит эта странная фраза «то может лишь мудрый»? Какую смысловую нагрузку она несет? Что может мудрый? А он, Серега Костров, мудрый или только философ, «любитель мудрости»? Эх, сейчас бы Арона Гуревича сюда! Он, конечно, помог бы…

А между тем «голубой друг», о мерном жужжании которого Сергей почти и забыл, продолжал работать…

– Дорогие телезрители! Сегодня у нас в гостях депутат областной думы, председатель комиссии по культуре и образованию, историк, краевед, руководитель общественно-исторической организации «Новый Аваллон» Игорь Александрович Астров.

– Здравствуйте, друзья! – представился очкастый бородач лет 45-ти, мило улыбаясь с голубого экрана.

– Сегодня темой нашей беседы станет один из древнейших русских праздников – день Ивана Купалы, до наступления которого осталось чуть меньше двух недель… – продолжала вещать миловидная блондинка лет 25-ти с того же телевизионного экрана.

Только тут Сергей обратил внимание на «говорящий ящик», почувствовав, что сейчас будет нечто интересное… И он не ошибся…

Тем временем Астров продолжал:

– Прежде всего, давайте договоримся называть праздник правильно: «Чествование Купалы». Без всякого «Ивана». Стоит ли напоминать, что имя пророка Иоанна Крестителя внедрилось в название праздника незаконно, а изначально этот день был посвящен только Купале, ну, и в некоторой степени его жене Купаве и его же сестре Костроме.

– Скажите, но кто такой этот Купала?

– Для начала напомню, что сам индоевропейский корень «куп-» достаточно древний и первоначально означал «кипеть, вскипать, страстно желать». Если мы вспомним, что римский Купидон – аналог греческого Эрота, – имеет тот же корень, то получим первое определение Купалы как бога страсти, бога любви. Конечно, Купала – это и ипостась бога солнца Ярилы, недаром этот праздник отмечается в самую короткую ночь. В то же время, Купала – это также ипостась солнечного Дажьбога. Мы, русские, прямые потомки этого «дающего счастье» великого бога, сына Перуна и Роси, он рождается в декабре и в младенчестве называется Колядой, а вот летом он достигает зрелости и именуется уже Купалой. Хотя по более древним дохристианским источникам, Коляда – сын Дажьбога, а Купала и Кострома – дети бога огня Семаргла и богини ночи Купальницы.

– Игорь Александрович, а зачем наши предки сжигали соломенные чучела Ярилы и Купалы? Ведь это выглядит как святотатство – сожжение божеств, пусть только и в соломенном воплощении?

– Да, уважаемая Марина, это интересный вопрос. Но сначала уточню: все же чаще сжигают чучела Купалы и Костромы, его сестры. Тут необходимо вспомнить легенду, согласно которой в один прекрасный день на берега Ра-реки – под ней нередко имеют в виду Волгу, хотя это весьма спорно, – прилетела сладкоголосая птица Сирин, птица смерти, но обладающая женским голосом неземной красоты…

Тут Сергей не на шутку встревожился – не этот ли голос очаровал монаха Харитона и его соплеменников именно на берегу реки, пусть и не Волги? Он уже окончательно обратился в слух – Сергей был почти уверен, что из уст этого бородача-депутата получит если и не ключ к решению всех проблем, то, по меньшей мере, наводящую на верный след информацию… А Астров тем временем размеренно продолжал:

– …Эта птица пела чудесные песни, хотя внешне была невзрачна и невелика, возможно, даже уродлива: до пояса – птица, а выше пояса – девушка. Хотя, кто-то полагает, что она, напротив, была прекрасна лицом. Тот, кто слушал ее пение, а пела она только раз в году, в самую короткую ночь, забывал обо всем на свете. Очарованные ее голосом следовали за Сирин-птицей в царство Нави, то есть в загробный мир, в Пекельное царство, где властвовал Кащей Виевич. И вот однажды юные Купала и Кострома тайком убежали от матери, чтобы послушать пение…

– И случилось несчастье? – предположила корреспондент.

– Вы совершенно правы, Мариночка. Малыша Купалу птица Сирин со своей гусино-лебединой свитой унесла в царство Нави, к злополучной Бабе-Яге, а Кострома осталась грустить…

– На этом мифе основан сюжет сказки «Гуси-лебеди»? – снова вмешалась Марина.

– Разумеется. Аленушка – это Кострома, а Иванушка – Купала…

– Так вот почему праздник называется «Иван Купала»!? – радостно, чуть не подпрыгнув от собственной догадливости, проговорила девушка.

– Да, конечно и поэтому тоже, – подтвердил депутат.

– И Аленушка-Кострома отправилась на поиски братца, прошла множество испытаний, и они вернулись домой? – поспешила уточнить Марина.

– Не совсем… – хмуро оскалился краевед. – Кострома осталась с родителями, в родных пенатах. И когда подросла, то решила поиграть с судьбой. Знаете, у греков было такое слово «гибрис», означавшее «наглость, высокомерное непочтение к богам», когда человек начинает верить, что сам является полновластным хозяином своей судьбы. Помните, как Одиссей непочтительно отозвался о Посейдоне, за что и был наказан 20-летними скитаниями. Вот та же история случилась и с юной Аленушкой-Костромой…

– Интересно… – только и нашлась, что вставить, Марина.

«И мне тоже интересно», – добавил про себя Сергей.

А Астров еще более спокойно и растянуто рассказывал:

– Так вот. Шла она по бережку той самой речки, сплела себе веночек, да решила с ветром потягаться и заявляет ему, Ветру то есть, что не сможет он венок с нее сорвати… Ну, Ветер обозлился и сорвал, конечно, венок с головы Костромы и унес в реку… А тут… – и Астров мягко причмокнул, но продолжить ему не дали. Марина грустно заявила, что сейчас время для рекламы, и продолжение мы узнаем через пять минут…

Сергей использовал перерыв с толком: сначала опрокинул рюмашку коньяку, в очередной раз подметив про себя, что слишком уж часто и много он стал пить, а потом пошел покурить на балкон, подышать свежим воздухом, обильно озонированным недавней грозой… К его удивлению, небо уже совершенно очистилось, и он не мог не залюбоваться звездами…

То ли рекламная пауза длилась меньше заявленных пяти минут, то ли Сергей слишком долго любовался парящим над юго-западной окраиной горизонта Юпитером, но факт остается фактом: когда Костров вернулся в гостиную, то экранный Астров уже заканчивал историю о несчастье, постигшем брата и сестру:

– …И вот когда они поняли, что совершили страшное преступление, то им пришла очевидная для их времени мысль – покончить с собой. И тогда они пошли на берег реки и утопились. Но боги сжалились и не лишили их жизни: Кострома стала русалкой, а Купала превратился в лешего. По другой версии, которая не противоречит первой, боги превратили их в цветок Купала-да-Мавка, а по-нашему – Иван-да-Марья. В «Книге Коляды» находим такие поэтичные строки: «В ночь Купалы цветы люди будут рвать, станут петь они, станут сказывать: «Вот трава-цветок – брат с сестрою, то Купала – да с Костромою, Братец – это желтый цвет, а сестрица – синий цвет…».

– Действительно, поэтично, – подтвердила телеведущая. – Но зачем же их чучела сжигают, Игорь Александрович?

– Думаю, после сказанного легко догадаться. Ведь превратившись в темных духов, Купала и Кострома стали в некотором смысле враждебны людям, и вот очищение огнем призвано оберечь от их чар, ну, и служит предупреждающим символом, чтобы люди были осторожнее, чтобы помнили о Боге, не подпадали под власть «гибриса»…

– Скажите, Игорь Александрович, а как правильно отмечать этот важный праздник?

– Это долго рассказывать. Мы в своем кружке пытаемся восстановить древние обряды, но это не просто. Конечно, мы и песни поем, и через костер прыгаем, и веночки плетут девушки, и в ручеек играем. Приходите на нашу Ярилину гору, ныне, увы, большей частью затопленную Жуковским водохранилищем и превратившуюся в небольшой островок, и сами все увидите…

– Спасибо, обязательно приду, – улыбнулась телеведущая. – А папоротник цветет в эту ночь?

Тут пришла пора депутата-краеведа лукаво улыбаться:

– Конечно, официальная наука отрицает такую возможность. Да и я, врать не буду, не видел цветущего папоротника. Но дело не в этом, а в том, что цветок папоротника не столько реальность, сколько глубокий символ. На Руси его называли «Свети-цвет», «Жар-цвет», «Перунов цветок». По древним поверьям, он распускается с громким треском и вместо лепестков у него кроваво-красные язычки огня. Здесь мы можем провести параллель с английским святым Граалем, который представлялся мистической чашей с кровью Христа, заметьте, опять тот же красный цвет, цвет крови. Я подробно об этом писал в еженедельнике «Святогорец». В древних ведических книгах сказано, что тот, кто найдет цветок и сорвет его, будет «знать все, что есть и где лежит на земли». Традиционное толкование имеет в виду, что человек будет видеть местонахождения всех кладов. Но я думаю, что дело не в золоте, не в богатстве, а именно в ведении, в знании. И тут снова напрашивается параллель с «философским камнем» алхимиков, также дарующим полноту знания…

– И где же следует искать этот чудо-цветок? – с неподдельным интересом вопросила журналистка.

– Если бы я знал, то, наверное, уже нашел бы, – снова оскалился улыбкой Астров. – Могу только предположить, на свой страх и риск, что цветок этот существует в единственном экземпляре и искать его надо… в главном святом месте нашей планеты…

– Вы имеет в виду Иерусалим? – предположила девушка.

– Конечно, нет. Там бы его давно уже нашли. Уж скорее тогда в Гималаях или на Тибете, в мистическом пространстве легендарной Шамбалы… Но я думаю, что даже и не там, а… в подземном царстве…

– На том свете? Но как же туда попасть? Надо умереть? – дивилась Мариночка.

– Нет, конечно, умирать не надо. Искать следует на этом свете. Думаю, что этот цветок сокрыт глубоко под землей, скорее всего, среди гор, в какой-то таинственной пещере. И надеюсь, что это не Гималаи, не Тибет, а наш сосед – седовласый Урал, опорный край державы…

– И вы планируете экспедицию по поиску этого цветка? – обрадовалась девушка.

– Не в этом году. Возможно, в следующем. Здесь не надо торопиться. У нас есть предположения. Дело в том, что недавно при раскопках, недалеко от Аркаима, были обнаружены глиняные таблички с текстами на загадочном языке. Мы уже расшифровали некоторые, и из них стало приблизительно ясно, как найти эту пещеру. Могу только добавить, что она находится у подножия Святой горы. Последняя, как я неоднократно подчеркивал в своих статьях, ничем не отличается от многих гор. Это и не самая высокая, и не самая живописная гора. Потому и отыскать ее непросто. Поначалу я думал, что наша Ярилина гора она и есть, но… видимо, ошибся… Интересно, что для поиска таинственной горы необходимо ориентироваться по звездам, что очень близко к японской легенде о «звездной дороге», которая открывается лишь раз в году, именно в самую короткую ночь, с 21 на 22 июня.

– Нельзя ли поподробнее? – отозвалась Марина.

– Да я и сам плохо знаю эту легенду. Японцы верят, что на разных берегах Млечного пути стоят влюбленные мужчина и женщина, и только раз в году – ясно, когда именно, – эта река мелеет, и они могут перейти ее вброд и встретиться, чтобы потом уже не расставаться никогда.

– Красиво… – согласилась журналистка.

– Да, очень. Так вот из наших табличек вырисовывается, что у наших предков было похожее поверье, только вместо Млечного пути речь идет о «звездных вратах», которые открываются в эту ночь. Они также называются «велесовы врата», ибо их отпирает бог Велес. Это врата между миром Яви и миром Нави, и вход в них надо искать в одной из уральских пещер. А Свети-цвет находится на границе этих миров, как бы соединяет их. Впрочем, это лишь гипотеза, нуждающаяся в дополнительном исследовании и обосновании.

– Что ж, Игорь Александрович, могу лишь пожелать вам удачи в поиске этих врат…

– Спасибо, Мариночка!

– А в заключении, не могли бы вы дать совет нашим зрителям по поводу предстоящего праздника…

– Охотно. Во-первых, следует помнить, что на утро 22 июня травы приобретают повышенную целебную силу, поэтому именно в этот день разумно заготавливать лекарственные растения. Во-вторых, неплохо пройтись по утренней росе – это умножит ваше здоровье многократно, а девушки, умывшиеся такой росой, заметно похорошеют и продлят свою молодость. В-третьих, несчастно влюбленным для возбуждения у любимого ответных чувств народная молва рекомендует трижды обежать вокруг ржаного поля, обязательно в обнаженном виде и двигаясь по часовой стрелке. Ну, и в-четвертых, надлежит помнить, что в этот день активизируются черные боги, ведьмы, вурдалаки и прочая нечисть справляет свои шабаши, потому надо быть осторожным. Да, чуть не забыл, если верить Михаилу Булгакову, если Воланд действительно посещал землю, то он может и на этот раз посетить какой-либо из городов, скорее всего, это будет уже не Москва, ведь в этом году исполнятся ровно 66 лет с тех памятных событий, что описаны в «Мастере и Маргарите».

– Что ж, Игорь Александрович, мне остается только вас поблагодарить за интересную беседу и пожелать вам, всем нашим телезрителям удачи, приятного летнего отдыха и быть осторожными в преддверии такого большого и древнего праздника.

– А я, в свою очередь, хочу вас пригласить, прекрасная Марина, на наш праздник, который мы будем справлять на острове Новом Аваллоне, бывшей Ярилиной горе, и предложить вам главную роль в нашем действе – роль девы-купалы.

– Спасибо! Охотно принимаю ваше приглашение…

Передача закончилась. Сергей снова вышел на прокур, чтобы попытаться вернуться к своим мыслям, освежив их полученной из телевизора новой информацией. Нет, все это не случайно, не случайно он включил этот канал, не случайно встретился с Харитоном, не случайно судьба его толкает в загадочное и опасное Иномирье… Но как все это привести в единую картину? Может, положиться на интуицию, работающую лучше всего ночью, способную черпать из космоса нужную информацию, а пока… пока лучше просто помечтать… На юго-западе, над клешней невидимого Скорпиона все так же белым цветом светил яркий Юпитер, устроившийся в Змееносце – созвездии, незаконно исключенном из зодиака. Правее и выше горел Арктур, еще выше, на самом Западе – всем известная Большая Медведица. А с другой стороны дома, он знал это, но не видел, уже заискрился летний треугольник, там же, на востоке, продолжает мучаться прикованная к скале Андромеда-Гесиона, которая ждет не дождется своего Персея-Геракла, а посреди Андромеды махоньким туманным пятнышком светится огромная галактика, наша ближайшая соседка, медленно дрейфующая к нам на встречу… И где, где искать эти звездные врата, этот звездный мост, наводящийся между мирами лишь раз в году, в лунный день 31 июня. Мост, по которому можно вывести-спасти единственную и неповторимую принцессу Мелиссенту из Пирадора… Стоп-стоп! Какая Мелиссента? Какой Пирадор? Какое 31 июня? Он невольно вспомнил красавицу-актрису Наталью Трубникову, сыгравшую главную роль в замечательном фильме по пьесе Пристли, сыгравшую, чтобы исчезнуть навсегда с экранов, а может и… Вспомнил, сличил ее нежное невинное личико с фотографией Ольги… Нет, едва ли они похожи… Но на кого же она похожа, почему он не может вспомнить…

И какую роль во всей этой истории предстоит сыграть Светлане, про которую он внезапно забыл, а ведь у нее несчастье и ей нужна его помощь, а он боится, боится ей звонить после всего того, что у них было… Но главное – Ариадна, сестра Елена! Неужели дело только в наследстве? Вряд ли… Откуда тогда у нее сверхспособности? Кто дал ей такую власть? Давно ли, для каких целей? Когда она снова вернется и что потребует в этот раз? Нет, не верится, что дело в наследстве, похоже, она в самом деле пришла за его жизнью, а заодно и помешать ему выполнить его миссию… Но в чем она состоит??? Неужели в спасении Гесионы, в ее воскресении, возвращении в наш мир? Возможно ли такое??? И почему не звонит Клещёв, ведь он обещал навести справки о таинственной Ариадне? А Саша? Появится ли он снова? Хорошо, что хоть с бабушкой все в порядке…

Сергей припомнил прошедший уик-энд – как он радовался, увидев бабушку живой и невредимой, какое счастье было помочь ей по хозяйству – прополоть грядки, потаскать под навес свежепривезенный уголь, а потом выпить с бабулей смородиновой наливки… Значит, Елена не всесильна и не всегда ее словам можно верить, если вообще еще кому-то в этом мире можно действительно верить…

Сергей уже лежал на кровати, под теплым одеялом – после грозы посвежело и пришлось укрыться. Он действительно устал как от этого, так и от предшествующих дней, от этих мыслей, догадок, огромного потока информации, и сейчас, наконец-то, смог расслабиться – просто решил понаслаждаться, отпустив все мысли и догадки, оставив в сознании только один образ – образ Ольги… Засыпая, он старался удерживать его как можно дольше, любуясь ее дивной улыбкой, ее незамысловатой, немодельной, но очень теплой и родной красотой, обрамленной сотнями белоснежных цветов…

Глава 32. Майя

Найти нужную улицу и искомый дом Вере Сергеевне оказалось совсем не сложно: первый же прохожий – пожилой мужчина лет шестидесяти, – поведал, что пройдя полсотни метров по переулку, надо повернуть направо – там и будет улица Достоевского, ну, а дом она найдет сама – там почти на каждом строении таблички с номерами…

Калитка в искомый двор оказалась не заперта… Но Вера не спешила проходить во владения ворожеи, сначала осмотрелась… Изба как изба, ничем не выделяющаяся из общего ряда иных домов: одноэтажная, деревянная, но довольно большая, а рядом строился солидный коттедж из красного кирпича, которому не доставало лишь крыши и тогда, пожалуй, можно будет заниматься отделкой внутренних помещений.

Дверь в сени тоже оказалась открыта… Это немного насторожило Веру, но лишь немного… «Что её ждет за порогом? Ждут ли её? Поймут? Как примут?» – она не могла не задавать себе эти вопросы, но чтобы разволноваться времени не было… Вера отворила очередную дверь и оказалась на кухне. Чуть впереди, слева за проходом в гостиную, белелась объемистая русская печь, прямо – плита и умывальник, справа – стеклянный шкаф для посуды, холодильник и прямоугольник стола, укрытый пестрой клеенчатой скатертью… В общем, кухня как кухня, простенькая и довольно бедноватая, если не сказать, что убогая…

– Заходи в комнату, красавица! – донесся слева низкий женский голос с заметным цыганским акцентом…

– Здравствуйте, Майя! – Вера медленно прошла в гостиную, которая, конечно, выглядела иначе: и наряднее, и богаче, и, главное, мистично. Под потолком висел светильник с шикарным, красного цвета, матерчатым абажуром с кистями по нижнему краю, в центре – круглый стол, на котором аккуратно разложены традиционные магические предметы, включая небольшое зеркальце, подсвечник со свечой, стопку карт и даже кривой кинжал, блестящий металлом витиеватого лезвия… На левой и правой стене висели напротив друг друга два овальных зеркала, в ближних к двери углах на полочках стояло по канделябру с гнездами в виде трех когтистых птичьих лап, каждая из которых увенчивалась красной косичкообразной свечой, а в дальних располагались иконы: слева – Богоматерь с младенцем, справа – сам Спаситель, а под ними на цепочках недвижно висели две лампадки, тоже зажженные…

Мигом оценив обстановку, заметив и свежезажженные свечи, и аккуратный порядок на столе, и серьезное лицо ворожеи, Вера сразу смекнула: несомненно, её ждали… Но ведь она не договаривалась о встрече, а приехала на удачу…

– Не удивляйся, – поспешила ее успокоить хозяйка, – я знала, что ты придешь! И, как видишь, приготовилась… Проходи, садись, рассказывай…

– Но откуда? – искренно изумилась Вера Сергеевна.

– Хороша была бы ведьма, кабы не знала, кто и когда к ней пожалует! – довольно проговорила кудесница. – Садись, Вера Сергеевна! Рассказывай…

Вера послушно села за стол, резво соображая с чего бы начать…

– Фотографию мужа принесла? – уверенно спросила цыганка.

– Да, конечно…

– Давай, посмотрим, что да как…

Вера послушно вытащила из красной лакированной сумочки фотопортрет мужа, на котором тот был в форменном генеральском мундире – фотографии было не больше трех лет, и протянула карточку гадалке…

Сначала волховица долго разглядывал фото, затем быстро кинула его на центр стола, но почему-то лицом вниз, и стала раскладывать прямо поверх фотографии какой-то странный пасьянс из карт, затем второй, третий… Она делала свою работу неспешно и также неспешно комментировала:

– Вот эта дама бубен его первая… Похоже, продавщица, была старше его… Так… Ага, вот и вторая… Сделала два аборта от твоего… Кажется, уже не живет – пару лет назад умерла… Третья была учительницей, а вот эти три шестерки – ее ребятишки, ученики… Четвертая тоже работала в торговле, имела свой кабинет, наверное, директор магазина… Пятую вижу смутно… Странно… А, понятно, похоже сделала на твоего приворот… Но что-то помешало… Тоже уже не живет – авария… Шестая…

– Сколько же их? – в сердцах произнесла Вера, не выдержав такого многочисленного потока измен.

– Не так уж много, – успокоила Майя, – вместе с нынешней – всего восемь… Конечно, не считая разовых, на одну ночь…

– Ух, гад! Кобель поганый! – злобно откликнулась Вера. – Неужели все такие?

– А ты не догадывалась? – Майя подняла глаза и испытующе посмотрела прямо на Веру. – Неужто ничего не подозревала, не чувствовала?

– Ну, что-то, наверное, замечала, но не думала, что так…

– Ну, милая, не переживай, бывает много хуже! – спокойно заверила чародейка и тут же спросила: – Но тебя, конечно, интересует последняя, вот эта, – и ткнула пальцем в даму червей.

– Да, последняя, певичка, – последнее словечко Вера постаралась выговорить с наибольшим презрением, даже отвращением.

– Ладно, давай фото, посмотрим, что к чему, – предложила Майя.

Вера безропотно протянула похищенную фотографию – она была уверена, что муж не осмелится спрашивать о пропаже, а потому нагло присвоила портрет себе. Взяв его в руки, Майя снова долго разглядывала фото, потом зачем-то погрела тыльную сторону карточки, подняв высоко над пламенем свечи. Наконец, положила обе фотографии, мужа и Ольги, одна на другую, и поверх них снова стала раскладывать очередной пасьянс…

Чем дольше она этим занималась, тем озабоченнее, тем пасмурнее становилось ее молодое и красивое лицо, тем сильнее хмурились брови, резче становились движения руками…

– У них всё серьезно, дальше некуда… – начала ставить «диагноз» любовникам волховница. – Она беременна девочкой. Любит его безумно, всем сердцем. Похоже, это навсегда… М-да… Тяжелый случай…

– А он её? – тревожно спросила Вера.

– Он то? Пожалуй, что меньше… Но пока… Дальше – больше… Осенью сыграют свадьбу…

– Свадьбу? – Вера чуть не поперхнулась от злости. – Этой осенью?

– Выходит, что так, – подтвердила ворожея. – Скорее в октябре, чем в сентябре или ноябре… Наверное, на Покров…

– А я? – недоуменно спрашивала Вера, едва сдерживая слезы. – Что будет со мной?

– С тобой? – Майя вновь пристально посмотрела на гостью. – Дай-ка руку, правую.

Вера послушно повиновалась… Цыганка разглядывала ее ладонь недолго, не больше минуты, но как долго она тянулась для Веры, и чем дольше тянулась, тем мрачнее становилось лицо Майи…

– Замуж больше не выйдешь, но будешь жить долго – внуков поднимать, – вынесла свой вердикт черноволосая ведьмачка.

– Внуков?

– Ну, да, у твоего сына будет трое детей… Есть его фотка?

– Да, есть… – подтвердила Вера.

– Ну, давай-ка и его посмотрим…

И снова в руках чародейки замелькали карты и, кажется впервые за все время камлания, ее лицо стало проясняться…

– Нет, не может быть! – неожиданно воскликнула Майя.

– Что? Что-то с Сережей? – взволновалась Вера.

– Погоди-ка… – произнеся эти слова, Майя встала, подошла к шкафу и быстренько вернулась с новой колодой…

– Подержи-ка их в руках, а лучше перетасуй… – повелительно попросила цыганка.

Вера впервые держала такие карты, хотя, конечно, слышала про них и даже кое-что читала… Но одно дело читать и совсем другое – держать в руках…

– А теперь закрой глаза и представь своего сына и как можно ярче… – продолжала выдвигать новые требования ворожея.

– Ну, что, представила? – спросила она же через пол-минуты.

– Да, представила, – подтвердила Вера.

– А теперь вытащи из колоды, но не открывая глаз, три любые карты и по очереди дай мне…

Вера снова послушно согласилась…

– Ну, а теперь открой глаза и смотри! – в голосе волховницы чувствовалось восторженное торжество.

Прямо перед глазами Веры в один ряд лежали три карты. На левой была изображена девушка в богатом облачении, сидящая на троне, в головном уборе, украшенном рогами. На средней карте красовалась рука, сжимающая устремленный вверх меч, увенчанный короной с листьями. Наконец, на правой карте также оказалась женщина, то ли гладящая, то ли взнуздывающая льва…

– И что это значит? – Вера едва понимала восторг гадалки.

– Что? Неужели не ясно??? Тут же все очевидно! – недоумевала Майя.

– И что? – Вера сердилась на собственную безграмотность в картах Таро, но она действительно едва ли понимала смысл выпавшей комбинации.

– Ладно, поясню! – смилостивилась ворожея. – Вот это, – она почему-то начала с центральной карты, – «туз победы», символизирует силу, удачу, успех в тяжелом единоборстве, иногда – всемирную славу и известность. Вот эта дамочка в рогатом шлеме Исиды – зовется «жрицей» или «первосвященницей», – выражает мудрую советчицу, но в сочетании с тузом мечей – божественную помощницу, возможно, из иного, запредельного мира… А вот эта девица со львом называется «Сила»… Тут, я думаю, комментарии излишни, хотя надо уточнить, что в ней есть два аспекта – соблазнение и подчинение… Все бы ничего, но все вместе они образуют такую гремучую смесь, что и говорить страшно… А кто твой сын?

– Сережа-то? Студент философского факультета, в Москве учится, в МГУ, – с толикой гордости за единственного отпрыска поведала Вера.

– Философ, значит? М-да… Странно, – Майя призадумалась и, кажется, не на шутку. – А по картам выходит успех на военном поприще… А вот эти две девушки – его помощницы… Одна из них едва ли не богиня, а вторая… вторая тоже не рядовая… Да, ну и чудеса…

Гадалка встала, достала сигарету и, закурив, пояснила:

– Сделаем небольшой перерыв, минут на десять – мне надо собрать энергию! А ты не куришь?

– Нет, но… раз уж ты закурила…

Майя протянула ей пачку «Мальборо», любезно поднесла зажигалку – зажигать сигареты от магических свечей она, конечно, считала святотатством…

Когда перекур успешно завершился, цыганка снова уселась за стол:

– Деньги принесла? – неожиданно спросила она.

– Да, конечно… А сколько надо? – поинтересовалась гостья.

– Двадцать! – Майя назвала только цифру.

– Двадцать тысяч? – переспросила Вера, удивившись малости затребованной суммы.

– Нет, двадцать долларов! Я рубли не беру! – пояснила Майя.

– Так мало? – снова удивилась богатая клиентка.

– Да, давай деньги и уходи! – в голосе Майи внезапно появилась неожиданная твердость.

– Как? А как же… – Вера терялась, не зная, как назвать то, за чем она приехала.

– Тебе лучше уйти, Верочка Сергеевна, и оставить всё как есть! – жестко ответила ворожея.

– Так ты отказываешь мне в помощи? – поспешила уточнить Вера.

Майя лишь согласно кивнула головой…

– Но почему? – Вера не хотела успокоиться, не спешила остановиться.

– Отпусти его. Так будет лучше. Для всех! – советовала волховница.

Ничего не сказав, Вера решила прибегнуть к последнему средству – выложила на стол деньги – тонкую пачечку стодолларовых купюр:

– Здесь три тысячи! Только помоги! Прошу тебя! – и неожиданно и для самой себя, и для Майи, бросилась на колени, обхватила слегка опешившую цыганку за талию, стала целовать ей руки…

– Я люблю его, люблю! Больше жизни люблю! Пусть он будет со мной! Оставь его мне! Помоги, помоги, прошу тебя! – упрашивала женщина, вмиг потерявшая большую часть и гордости, и достоинства.

– Если любишь – отпусти! – снова твердила цыганка. – Так будет лучше!

– Отпустить? К ней? – Вера подняла заплаканное лицо. – А я, что будет со мной? Мне же только сорок лет, а я буду внуков нянчить? Да я лучше умру! Умру, понимаешь! Прошу, помоги, сделай что-нибудь…

И Майя сломалась… Она понимала, что едва ли серьезно рискует, ведь бумеранг за пробужденное зло вернется не к ней, а к этой дуре, не понимающей, что творит. А её наказание если и заденет, то лишь по касательной, самым краешком, не глубоко и не сильно… А вот такой гонорар ей едва ли кто предложит в ближайшее время! Она бросила взгляд на тонкую пачку зеленых купюр, бездвижно лежавшую на столе! Три тысячи – солидная сумма, особенно в эпоху галопирующей рублевой инфляции и непрерывного роста цен… Кватиру в Святогорске можно купить… А ей надо дом доводить до ума – отделочные работы начинать – семья-то большая, а жить в такой хибарке очень уж тесно…

– Хорошо! Говори, чего хочешь! Но только прямо, четко и ясно! – потребовала колдунья, отодвигая от себя прилипшую Веру

– Хочу, хочу… – вставая с колен, Вера медленно собиралась с мыслями, – хочу, чтобы она забыла его, чтобы он стал ей противен, а она – ему! Только и всего!

– Двойной любовный отворот!? – риторически спросила гадалка, и, не дожидаясь ответа, скептически помотав головой, продолжила: – Это не в моих силах и… никто не сделает… если только Он! – и ворожея возвела карие колдовские очи к небу, одновременно воздев указательный палец.

– Но почему? – удивилась Вера.

– Почему? Слишком сильно она его любит, и энергия её любви настолько сильна, что нет средств её разрушить!

– А он её? – всё допытывалась гостья то ли истины, то ли правды, уже забыв, что не только задавала этот вопрос в начале сеанса, но и получила на него четкий и ясный ответ.

– Он? – Майя в который раз вгляделась в фото генерала: – Пока нет, но он в пути, его любовь растет день ото дня и скоро, очень скоро он будет грезить о ней днём и ночью, не сможет без неё ни дня…

– Гад! – чуть не крича выпалила Вера. – И что же делать?

– Пока мы можем его остановить. Я сделаю отворот на него, и он про неё забудет! Достаточно? – спокойно предложила цыганка.

– И она станет ему отвратительна? – воскрешая на лице улыбку надежды, поспешила уточнить клиентка.

– Да, конечно… – подтвердила ворожея. – Приступим?

Вера лишь согласно покачала головой…

Майя положила фотографии влюбленных лицевой стороной вверх и, не спуская глаз с обоих портретов, начала громко и спешно что-то шептать на своем причудливом языке… Закончив читать заговор, волховница откуда-то из-под стола вытащила бумажку – точно такую, на какой обычно пишут записочки в наших храмах, – намалевала на ней размашистым почерком несколько слов, которые Вера, конечно же, не разглядела, затем положила на листок волоски жертвы – обнаруженные обманутой женой на сиденье их «Мерседеса», заботливо собранные и предусмотрительно взятые с собой, – быстро скомкала листок, подожгла от свечи и бросила прямо на лежащее справа зеркальце…

Когда бумага догорела до тла, Майя, попутно измельчив пепел, аккуратно ссыпала его на другую такую же бумажку, медленно сложила листок сначала углами к центру, потом вдвое, и еще раз вдвое, и, наконец, протянула Вере получившийся сверток с пеплом:

– Ну вот, теперь сама мысль о ней будет вызывать у него тошноту!

– Когда начнет действовать? – поинтересовалась довольная женщина.

– Когда? – цыганка снова устремила взгляд глубоких карих очей вверх. – Подсыпешь этот пепел ему в питье – лучше, конечно, в вино, хотя можно и в кофе или чай. И как только он выпьет, то в течение суток его чувства изменятся в нужном нам направлении! Она станет ему отвратительна, её красота будет его бесить, голос – раздражать, запах – вызывать рвоту… Довольна?

– Да, конечно, – подтвердила Вера. – А если не подействует?

– У меня не бывает «если», – уверенно отрезала волховница. – Я знаю, что делаю и делаю только то, что знаю. Счастливо!

Майя встала из-за стола, собираясь поскорее выпроводить щедрую гостью. Но Вера почему-то продолжала сидеть…

– Всё милая, сеанс закончен! – громко произнесла цыганка, всей жесткой интонацией указывая, что Вере пора убираться восвояси.

– Нет, не закончен! – резко сказала Вера, продолжая твердо сидеть на стуле.

Их глаза встретились, и обе поняли, что одна другой стоит…

– Что еще? – с едва заметной долей волнения вопросила ворожея.

– Вот! – уверенным движением гостья выложила на центр стола всё ту же книгу и провела пальцем под черными буквами заглавия.

– Ты с ума сошла!!! – изумилась гадалка. – Зачем тебе это?

– На всякий случай, – Вера старалась говорить как можно более спокойно-равнодушно.

– Но ведь это грех, страшный грех! – воскликнула цыганка. – Это Ад! Вечный Ад!

– Я не верю в Ад! – не менее страстно откликнулась Вера.

– А в Бога? – взволнованно продолжала интересоваться гадалка.

– И в Бога тоже…

– Во что же ты веришь, Верочка Сергеевна?

– Я? – жена генерала ловко запустила руку в сумочку, вытащила из неё новую пачку зеленых ассигнаций, но вдвое более толстую, чем первая и, положив деньги на стол, прямо поверх книги, надменно добавила: – В это, в это я верю, милая Майя…

Глава 33. Гуси-лебеди

В эту ночь ему снилась не Ольга и не таинственная Гесиона-Анима, а сказка про гусей-лебедей… Он был маленьким мальчиком, сначала игравшим в саду… Потом налетел вихрь – это были, конечно, лебеди… Долго-долго летел он, сидя на спине необычно крупного самца и любуясь пейзажами родной земли… Потом начался лес, огромный, почти бескрайний… Именно такой он видел однажды в Карелии, из окна общежития в поселке Пиндуши, куда их, экскурсантов, поселили потому, что в медвежъегорской гостинице не было свободных мест из-за «слёта» ветеранов войны… А пиндушское общежитие стояло на высоком холму и с пятого этажа здания открывался именно такой вид на бесконечный лес… Но внезапно лес как бы расступился – и посреди чащи показалась сначала узкая, а затем все сильнее раздающаяся вширь полоса реки… Наконец, и она осталась позади… Лебеди, сделав разворот, стали спускаться вниз и очень быстро оказались на полянке перед избушкой… Правда, у той не было куриных лап… Но Сергей все равно понял, что это жилище Бабы-Яги… И действительно скоро показалась уродливая старуха, схватила его за руку, потащила в хату… Затем начались долгие минуты ожидания… Ожидания то ли смерти в жерле горящей, пышащей жаром печи, то ли спасительного прибытия Аленушки… И вдруг на полянку перед домом Яги из лесной чащи плавной рысцой выскользнул прекрасный белоснежный конь с блестящим рогом, торчащим из самого центра лба! Единорог! Настоящий! Сергей вскочил и стал колотить в дверь, которая, конечно, была заперта… Вдруг раздался шум разбивающегося стекла, и в оконный проем протиснулась лошадиная морда… Сергей бросился к ней, обнял конягу, но так, чтобы не порезаться о блестящий рог, и спустя мгновение… услышал телефонный звонок…

– Блин, как не во время! – злился он, но все же подбежал к телефону.

В ответ – только короткие гудки…

Взглянул на часы – шесть утра… Еще можно соснуть целый час, а может и полтора… Но вместо этого…

Конечно, сказка была ему известна с самых ранних дней незапамятного детства – родители почему-то усиленно пичкали его неокрепшую душу именно этой историей. Это ему стало теперь совершенно ясно хотя бы потому, что он с легкостью припомнил из далекого беззаботного своего детства три разных издания, одно краше и дороже другого, этой простенькой и ясной истории двух незадачливых ребятишек. Но сегодня вся ясность и простота улетучились во мгновение ока, уступив место тревожной задумчивости.

Снова он стал прокручивать в голове знакомый сюжет, и чем больше это делал, тем больше странностей находил… Странным показалось прежде всего то, что на поиски братца отправляется девушка – по определению хрупкое, юное, недальновидное создание лет 15-ти или еще моложе… И не куда-нибудь идет, а в царство Нави, к страшной и ужасной Бабе-Яге… Даже во всей богатейшей античной мифологии он не мог припомнить аналогичного казуса. Там в Аид отправлялись сплошь почти одни мужчины, да какие! – Орфей, Геракл, Дионис… Нет-нет, пожалуй, было исключение, одно-единственное, и звали ее, кажется, Алкестидой или… Но она была зрелой женщиной и спасала не брата, а горячо любимого мужа…

Другая странность сказания про Аленушку заключалась в характере испытаний, выпавших на ее девическую долю… Нет ни драконов, ни чудовищ, ни непроходимых лесов, ни огненных потоков, а надо лишь съесть пирожок с яблоком, да выпить водицы из речки… Это даже не испытания, а так, легкая и приятная прогулка… Казалось, такие посильные испытания были специально придуманы для слабой, хрупкой и невинной девушки. Невинной!? Вот оно что! Конечно-конечно, ведь невинность и есть главное богатство девушки, и именно ее все и всегда хотят отнять. Путешествующей по враждебному первобытному миру маленькой девушке куда сложнее сохранить целомудрие, чем одолеть драконов и чудищ! Значит, все эти пирожки, яблоки – только аллегория полового акта. И ее странный отказ от этих даровых угощений теперь становится понятным. Пирожок понятно на что похож, яблоко – символ грехопадения, а молочная река – не льется ли она прямиком из чьего-то могучего пениса… А уж потом, когда она спасла братца, когда подарила ему свою девственность, Аленушка уже смогла сполна расплатиться с теми, кто ей помогал скрываться от жестоких птиц…