Вложения Второго Порядка

Ну никак не хотелось ему уравнивать писсуар, инсталлированный некогда Марселем Дюшаном, с тёплой душевной мазнёй Давида Бурлюка под названием "Деревня", которую он в данный момент с наслаждением созерцал.

Ах, как бы хорошо смотрелся этот крутой коктейль из красно-тёмного краплака, да жёлтого и лимонного кадмия, да зелёно-голубого хром-кобальта, да охры светлой, да марса коричневого, да кобальта синего, да белил цинковых, да сажи газовой, обрамлённый багетом работы неизвестного столяра середины двадцатого века (ага, - искусство только тогда становиться ходовым товаром, когда оно ограничено известными раками, то бишь - форматом), в отсутствии других работ! Яснее бы читалось послание маляра: мир, братцы, не красочен, а аляпист - и тем прекрасен. Эту бы развесёлость, да на финские обои!

Нет, всё же музей да галерея есть для картин погост да кладбище.

И не спорьте.

Вот видишь, читатель, как примитивен в храме изящного случайный филистёр, неспособный оценить тот факт, что - в результате заговора критиков-шаманов жест, поза и концептуальный транс автора уже давно создают тот мутный контекст, в пучине которого наличие самого художественного произведения есть вещь факультативная. Или как говорят сами шаманы: "Автор обязан придавать своей работе в огромной степени профетическое и проектантское значение, тем самым, пытаясь внедриться в жизнь если не реальным, то, хотя бы, концептуально-магическим способом".

Но это всё сказано, конечно, для верхних людей, а не для приматов, - не для Зотовых, с их тупым - "красиво - некрасиво".

Всю эту ботву, чьё сознание уже - слава тиви! - подсажено на ширялово клиповой культуры, нужно ставить на роликовую доску и быстро-быстро катать туда-сюда вдоль стены с картинами, иначе их корчит, иначе они начинают понимать, что им впаривают лажу - так и лавэделательный процесс (читай - прогресс) недолго остановить!

А что Зотов... Нет, он конечно что-то такое мог с чужого плеча вякнуть про черный квадрат, про всё такое... Но сам левее такого вот бурлючного пейзажика, ничего душой не принимал. А любил он аллегории всякие, такие всякие штучки со множество мелких деталей... чтобы не бессмысленные пятна, и чтобы не в лоб медведем на опушке, а с подтекстом, с подсмыслом чтобы... Брейгеля там, всех Брейгелев, ну Филонова, и летающих мужиков Шагала, ещё вот этого... Александра... не помнил фамилию... у него ещё такая вещь есть "Девочка-карусель"... девочка стоит, а у неё вокруг шеи жабо такое... не жабо, а карусель... ярмарочная такая карусель, с лошадками... крутится.

Вот и ему самому, кстати, в последнее время кажется, что вокруг него точно такая же карусель с лошадками крутится, - вроде, как будто и в центре событий он находится, а только нечего от него не зависит... не сам он её, карусель эту, запускает...

А пятна все эти, мазки, кляксы - нет, увольте... Хотя авангард нынче и в королях ходит, но не удивляет и не греет.

И горячо жалел Зотов, что тот мальчик, который мог объявить этого самовлюблённого короля голым, вырос, написал бестселлер "Моими устами", разбогател, обуржуазился и стал вести кулинарное шоу на телевидении...

Загрустив, Зотов перешёл в зал восточного искусства, где на глаза ему сразу же попался, стоящий в центре, постамент с каменным чудо-юдой: голова была у животного львиная, хвост от жирной змеи, а с поджарых боков имелось по широкому драконьему крылу.

Сильно смахивала эта животина на ту, на нотр-даммовскую химеру, что висела у Кастета в студии. Только не сидит она как на фотографии, а лежит, и ещё: у этой твари имелись кое-какие аксессуары. Часть гривы у неё заплетена была в тугую косу и прихвачена обручем, а щербатый хвост в одном месте был обёрнут широкой полосой. В этой полосе по кругу была вырезана цепочка овалов, каждый из которых был внизу и вверху разорван, так, что можно прочитать этот орнамент как повторяющуюся букву X:

XXXXXXXX

Зотову захотелось приласкать бедного мутанта, он провёл рукой по холодному выгнутому хвосту.

-- Молодой человек, экспонаты руками трогать запрещено, - в зал с группой посетителей вошла жердеобразная дама-экскурсовод.

-- А, скажите, пожалуйста, у вас есть такое же, только без крыльев?

-- Нет.

-- Жаль, будем искать. А скажите, это Химера?

-- Нет, молодой человек, это - не Химера. Это - Гуйму.

-- Хуйму?

-- Гуйму. Богиня Гуйму.

Дама-экскурсовод подвела свою группу поближе, расположила зевак полукругом и затараторила заученный текст, тыкая с атеистической бессовестностью в богиню эбонитовой указкой:

-- Изображение богини Гуйму, культ которой существовал у ряда скифских племён, найдено десять лет назад при раскопках кургана в районе посёлка Даль-Куда. Это высокохудожественное произведение древнескифского искусства изготовлено из красного песчаника и датировано 1 веком нашей эры... Подойдите, товарищи, пожалуйста ближе... Богиня Гуйму, согласно дошедших до нас преданий, создала небо и землю, а также является матерью бесов, которых рождает с утра и поедает вечером. Образ Гуйму аналогичен многим женским божествам народов Сибири и Центральной Азии. Все они являются покровительницами жизни и смерти, а также являются вместилищами человеческих душ, которые из них выходят, а после смерти в них возвращаются. Например, функционально, к Гуйму очень близки буддийская богиня Гуйцзыму - мать бесенят, а также Гурмэй-бабушка - главный персонаж бурятских улигеров. Интересен тот факт, что аналогичный крылатый лев со змеиным хвостом был найден при раскопках древнего буддийского монастыря в индийском штате Уттар-Прадеш. Считается, что это мифическое животное является стражем, который был призван охранять ступу-часовню - это такое, товарищи, культовое сооружение, где монахи совершали свои молитвенные обряды. Индийские учёные относят эту находку к периоду Кушанов...

-- Видимо экскурсовод была тайным адептом Гиндера и Бэндера, иначе и не объяснишь, как ей удалось так грамотно изменить своей монотонностью состояние сознания Зотова, усталость которого дополнительным форсажем создала благоприятные условия для того, чтобы из зала всех выдуло каким-то чудным макаром. Оп! - и Зотов стоит, озираясь, один-одинёшенек среди покинутых всеми экспонатов.

-- Any body home? - на всякий случай спросил он, что бы заглушить невольный испуг.

-- Довольствуйся эхом, - так ему в рифму ответила огромная чёрная тень на дальней стене, взмахнув тенью указки.

-- Эй, тётя! Так и до инфаркта...

-- Стой тихо, и слушай. Власть...

-- Тётя, не пугайте меня.

Но тень продолжала:

-- Слушай и знай: богиня Гуйму, чьё величье бесспорно - хранительница того элемента, что мы называем Властью. Власть здесь, там и везде - не есть порождение жалких людей, а есть то, что было, что есть, и что будет. Рождается человечество и умирает, но Власть бессмертна. Приходят цивилизации и уходят, но Власть остаётся. Возрождается дух и падает в бездну, лишь Власть неизменна... И богиня Гуйму уже тысячи лет, со дня сотворения Тьмы и с ночи создания Света, стережёт её от недостойных и алчных... и алчных... и алчных притязаний. Но только... Но только материя Власти... слишком груба, чтобы быть заботой богов, но... и слишком... слишком... воздушна, чтоб отдать её мелочным людям на откуп ... Пройдёмте... неизвестного автора... конца... артефакт... нет... Ах, да! Вот, - край земли... край земли... свод небес... сливаются на горизонте... потому и приходят Они... приходят Посланники...

- Я, тётя, пожалуй, пойду, - попытался остановить шарманку Зотов. Но тщетно,

-- ... чья миссия являть одну из её ипостасей, ту, которую желает увидеть народ: сильного и могучего Льва, за грозным рыком которого они могут спрятать свой Страх; или ласковую тёплую Козу, дармовым молоком которой они могут утолить свою Жадность; или холодную и изворотливую Змею, которая усыпляющей ложью возвеличит непроходимую их Глупость...

Зотов усилием воли сбросил оцепененье, вызванное диковинным наваждением, и уверено двинулся на тень, успокаивая себя тем, что не так страшна Тень без кого-то, как Кто-то без тени.

А буйствующий призрак музея, тем временем, продолжал отрабатывать свой хлеб:

-- Если бы не было Посланников, как бы люди поняли, - чего они хотят; если бы не было их, - кто бы дал людям иллюзию того, чего они хотят...

Зотов подошёл вплотную к стене и дотронулся ладонью до колышущейся, словно чёрное полотно на ветру, тени.

Стена, как и положено ей, была холодной и шершавой.

И в тот же миг коварный фантом больно ткнул ему в бок своим копьём.

Зотов - парень не промах, отпрыгнув чуть назад, и схватился за конец указки. Тень потянула её к себе, - Зотов не сдавался. Она к себе, - он то же. В конце концов, палка не выдержала бескомпромиссности противостояния и хрустнула как раз в том месте, где выходила из стены. Зотов по инерции шлёпнулся на пол.

Сзади тотчас послышался нарастающий хриплый животный свист - и что-то яростное налетело на него сверху, прижав солидным весом к давно неполированному паркету.

Зотов особо не удивился, когда увидел перед своим лицом слюнявую клыкастую пасть анимированного чудовища, а просто крепко вцепился левой рукой в его горло, - вцепился судорожной, железной, отчаянной хваткой.

Зверь захрипел, забил крыльями и, уже сам энергично отбиваясь, прижал их к лицу сопротивляющегося человека.

Тот стал задыхаться не столько от недостатка воздуха, сколько от непереносимой козлиной вони...

Понимая, что пришла хана, что наступил конкретный и обстоятельный кердык, Зотов в отчаянии просунул обломок указки, который всё ещё сжимал в правой руке, под крыло твари и ткнул в натянутую перепонку, - что, сука, сожрать хотела кадрового офицера РККА, пусть и запаса?!

Раздался резиновый хлопок и сквозь образовавшуюся дыру с криком проступило и обожгло морозной свежестью ночное небо, на безмятежной черноте которого лениво мерцали ожиревшие звёзды.

Беззаботные светила, обнаружив, что за ними уже наблюдают, перестали скучать и закружились в огненном хороводе, образовали спираль, в буквальном смысле головокружительное вращение которой стало постепенно замедляться, замедляться, замедляться... и, наконец, совсем прекратилось.

Центр застывшей спирали выпал бесшумно вниз, слегка подражал и успокоился, завершив превращение звёздного неба в пыльную люстру из искусственного хрусталя, подвешенную в музейном зале, где все - лицемеры! - делали вид, что никуда не исчезали, а продолжали погружаться в исторические экскурсы под водительством своей энергичной атаманши, которая продолжала:

-- Известно, что кочевое скифское племя Кушанов, которое китайцы называли юэ-чжи, в первой половине первого века вторглось в Северную Индию, свергло всех правителей местных государств: греков, парфян, шаков и, с течением времени, образовали огромную империю Кушанов. Империя, просуществовавшая с двадцатого по двести двадцать пятый год, включала в себя большую часть Средней Азии, Афганистана и Индии. Нужно сказать, что, хотя кушаны и покровительствовали северной ветви буддизма - махаяна, но никогда не препятствовали распространению иных религий и верований в своей разноплемённой империи. Для строительства культовых зданий кушаны выписывали лучших мастеров Малой Азии, а для создания антропологического образа Будды привлекали греческих скульпторов, которые, возможно, и перенесли черты изображения Хуйму на родину, где они трансформировались и визуально совместились с образом Химеры - тератоморфного существа, опустошающего, согласно эллинским мифам, их страну. Отсюда, возможно, и невероятная схожесть изображений Хуйму и Химеры, хотя точно утверждать это никто, как я думаю, не возьмётся..

Экскурсовод сверху вниз, с высоты своих каблуков, посмотрела на Зотова, видимо ожидая вопросов. Почему-то именно от него. Вопросов не последовало. Она хмыкнула и погнала стайку своих подопечных в следующий зал, подгоняя их, по пастушьи взмахивая оставшимся от указки обломком.

"У него было много знакомых женщин и даже одна женщина-экскурсовод", примерил к себе Зотов.

-- Молодой человек, подойдите, пожалуйста, - раздался старческий шёпот у него за спиной.

-- Зотов вздрогнул, уж не богиня ли Хуйму вновь снизошла к нему? Обернулся на шипящий звук. В уголке зала, у крайнего окна, слившись с тяжёлой пыльной шторой, затаилась на стульчике не замечаемая им раннее бабулька-смотрительница. Зотов подошёл, бабуля протянула ему пакет.

-- Приказ или донесение? - спросил заговорщицки Зотов.

-- Сказано - ничего не сказывать, передать велено, - сказала бабуля и вновь впала в анабиоз.

Выйдя из музея на оживлённую спешащим с работы народом улицу, решил, что пора позвонить Белле.

36.

В пакете, который они с Беллой доставили на квартиру Ирины, оказалась кассета к видеокамере.

На плёнке не было ничего особенного.

Без всяких режиссёрских изысков была запечатлена немая сцена, где в тиши и полумраке китайского ресторана господин Германн непринуждённо вёл сепаратные переговоры с господином Клешнёвым.

И переговоры увенчались успехом, - убедил всё-таки своего не очень сопротивлявшегося собеседника пресс-секретарь губернатора, и господин Германн торжественно передал ему пресловутую голубую папку, после чего стороны обменялись крепкими рукопожатиями.

Без комментариев.

Только заметим, что поступок Германна, без всякого сомнения, должен претендовать на включение в Энциклопедию мировой низости.

Ирина, женщина дела, после просмотра фильмы сразу потянулась к телефонной трубке, и дозвонилась без проблем:

- Руслан Владимирович, это я. Добрый вечер. С завтрашнего дня все счета Германна заблокировать... Да, да, да... и по Правой Альтернативе всё тоже самое. Технические проблемы будут? ... Вот и хорошо. А юристов я завтра подключу... Если будут вопросы, звонки, угрозы и прочее, включайте дурака и ссылайтесь на меня. Всё. Спасибо. До свидания... Руслан! Руслан Владимирович! Подскажите номер нашей службы безопасности... Спасибо.

Ирина набрала новый номер:

-- Алло, здравствуйте. Это Томилова... Запишите, будьте добры, моё распоряжение... Готовы?... Так, с двадцать первого ноль пятого сего года Германн Борис Натанович не является клиентом банка, его пропуск в операционный зал аннулируется. Допуск этого господина в офис банка запрещён. Всё. Подпись моя. Записали?... Хорошо, и пусть мне Калмыков с утра позвонит. Всё. Да... Всего доброго.

Ирина подумала, и набрала ещё один номер. Там было занято, но она поставила на дозвон. И дождалась.

-- Владимир Петрович, добрый вечер, дорогой... А?... Ну да, у вас в столицето ещё день. Как здоровье?... Верочка как?... Ну и, слава Богу. Владимир Петрович, я вот по какому вопросу звоню, - у меня проблема. Всё получилось, как вы и предполагали. Зажали со всех сторон. А?... Да, и это тоже. Я вот что предлагаю: мой человек в Москве фирму зарегистрирует, счёт откроет у вас, а я возьму у вас межбанковский кредит... соразмерный с собственными средствами моего банка, и прокредитую всей суммой эту левую фирмочку - деньги придут обратно к вам, на счета вашего банка...Да, под ваш контроль. И пусть эта мина до поры полежит. Если меня вышибут, то фирмочка сразу исчезнет, а вы предъявляете счета тем, кто придёт после меня и потихоньку их банкротите. А там посмотрим. Как вы на это смотрите? Для вас же такая сумма - пустяк сущий... Да, конечно, если всё нормально будет, - если отобьюсь, то деньги назад прокрутим. Что?... Да, да, уводом наиболее ликвидных активов я уже занимаюсь... Не девочка... Ну конечно! Значит, принципиальное согласие вы, Владимир Петрович даёте?... Спасибо, я знала, что смогу на вас рассчитывать. Да?... Документы подготовлю. Спасибо... буду держать в курсе. До свидания. Верочке большой привет.

О чём-то вроде этого разговор был. Благо беллетристика освобождена от терминологической точности. Белый билет у неё на это дело. По плоскостопию...

Зотов из всего услышанного понял, что врагу не сдаётся наш гордый варяг, и что пощады никто не желает, - и в случае чего, кингстоны действительно будут откупорены. И капитан сойдёт с корабля последним. А новым владельцам достанется один лишь спасательный круг, на котором, толкая друг друга, будут ютится тощие корабельные крысы.

Да, впрочем, по любому, не долго этим местечковым придуркам золотниковым-мякишам на полянке резвиться осталось, - скоро придут сюда вертикально-горизонтально интегрированные промгруппы.

Уже слышна, слышна их железная поступь.

И вот это, действительно, - волки!

Короче, огромные рыбы всё равно пожрут маленьких. Питер Брейгель. Кажется, одна тысяча пятьсот пятьдесят шестой...

Однако уже вечерело.

Ирина предложила и ему, и Белле остаться заночевать.

Белла отказалась, а вот Зотов... А Зотов решил остаться. И когда он сообщил об этом своём спонтанном решении, Белла вспыхнула.

Как отдалась она ему прошлой ночью - красиво, искренне, не задумываясь, с ходу (при этом, умудрившись не утерять ни капельки собственного женского достоинства), вот так же и сейчас, ничего не умея скрыть, - всё-всё моментально отразилось на её милом неискушённом личике - огорчилось смертельно от такой его жестокой и неожиданной измены.

Тем не менее, заметим, что, не смотря на пронёсшийся в её душе опустошающий ураган горестных чувств, ни слова грубого она ему не сказала - умница!

Во истину, не стоит мужское предательство - сколько их там было, сколько их ещё будет - ни унизительных слов, взывающих к жалости, ни гневных слов упрёка. Пусть щёчки вспыхнули от обиды, пусть глазки - ресницы - хлоп-хлоп - сразу увлажнились, наполнившись слезами. Но губки - чтоб не тряслись - прикусила, но дыхание задержала, чтобы не разреветься. Сумочку схватила и быстрей, - бегом из квартиры. Бедное сердечко - как ему больно!

У Зотова у самого сердце разрывалось - не зверь же! Только своё стойкое мнение имел на этот счёт (может быть и превратное), что чем дольше длишь отношения, не имеющие ясной перспективы, то есть перспективы общеизвестной, перспективы быть этим отношениям зафиксированными в книге регистрации актов о заключение того, что вершиться на небесах, тем больнее будет потом, - при неизбежном расставании. Не мальчик уже - чувствами жить. Но всё же, всё же, всё же...

Не так она всё поняла.

И заметался Зотов в диапазоне от простонародного "поматросил и бросил" до рафинированного "не обещайте деве юной любови вечной на земле". Негодяем себя почувствовал. Хотя и обещаний вроде никаких не давал. А вы говорите сексуальная революция! Душу воротит. Грустно. Без обид никогда не получается. Без чувства вины никак не выходит.

Хотел уже было рвануться вслед за ней - может, действительно, плюнуть на всё, остаться в этом дурацком городе, взять Белку в жёны, летом варить варенье в огромном тазу, зимой лепить про запас пельмени-лопухи, детишек нарожать, укрепить осмысленным бытом обветшалые связи времён, - счастье-то, оно по проторенным дорожкам ходит...

Только подожди, стой, не горячись, не гони, подумай, - а нужен ли ты ей, Зотов? Что ты ей предложить-то можешь? Тот ли ты, кого она представила себе? Не завоет ли она от такого счастья через полгода? А?

Ну, всё, - если сомнения пошли, не стоит судьбу под гору в спину толкать. Лфы ще - нфы ще, - как говорят латыши. Как есть - так есть. А что будет, то будет...

Плюсуй сюда, читатель, свой горький личный опыт.

Ирина, зачерствевшая от своих собственных забот, ушедшая в свои внутренние расклады и размышления по поводу разнообразных финансовых схем, будто и не заметила ничего.

Что впрочем, конечно, простительно.

Она сидела молча на диванчике, отрешённо уткнувшись взглядом в стену.

А Зотов ходил-бродил по её огромной квартире, хорошо отремонтированной, но не уютной, не обжитой какой-то - нет, в таком помещении не живут, в таком помещении может быть - иногда - ночуют. Гостиничный номер какой-то...

Бродил он туда-сюда по этой жилой, но не живой, площади бесцельно. И мысли приходили к нему бесцельные, необязательные. Приходили они обрывками, кусками. Приходили и складывались, склеивались, рифмовались, как попало, в бесконечный селевый поток, который мял, комкал, разрывал полотно привычного бытия, в житейском его смысле:

...значит вот как - шмыг и дверью хлоп... ну, подруга...ушла, значит... подруга... "подруга" - откуда слово-то такое? "друг" не имеет женского рода...от "друг" - дружить, а от "подруга" - подружить? - во, как! - это значит временно дружить, что ли... дружба от и до... с перерывом на обед и санитарный день... так не бывает... да... нет, женщины не для дружбы созданы, а для любви... дружить им не дано, женщина очаг стережёт, ей рядом другая женщина не нужна... другая - соперница... мужчины - другое дело, вечно в походе, на войне, на охоте, покоряет новые земли... надёжное плечо друга - необходимость... друг... или не друг... или друг оказался вдруг... Германном... вот же сучара!... друг - это тот, кто подставит тебя последним?... а у женщины может быть друг - мужчина?... наверное, может, если есть причины, по которым он не может стать её любовником... а она ушла... унесла аромат своих ложбинок... и эти кружочки маленькие кратеры первых прививок... скорее всего больше и не увидимся... а мне?... самоедство? совесть наизнанку?... шинель в скадку... тошнёхонько и темнёхонько... сын Наива, ты, Зотов, а не Логоса... лучик хиленький между хмарями...ушла, убежала... но - вольному воля... Воланд валандался вдоль Патриарших... вольному воля... а тут ещё и долг... долг, бесноватый, но долг...отстраниться? забыть? закрыть глаза? опечатать душу, как... что - как?... сравнивать бесполезно... слишком тонка материя, слишком грубы инструменты... материя... уж так ли объективна та реальность, мой друг Горацио (рацио?), что нам дана с тобою в ощущенье?... поматросит и бросит... попоэзит и слезет... жизнь жестока... как Поэзия... когда сказать нечего, а говоришь - это и есть Поэзия?... и грешны мы... а если, подобно отцу Сергию, отрубать палец на всякий призыв греха?... давно бы без пальцев на руках ходили... и на ногах... грешен, батюшка!... как и где, сочетаются любовь и порок?... вот тебе Бог - вот тебе порок... порог... за порог и - нет её... куда ж ты, боженька, смотришь?... оставил нас... да что там Бог, - Небог и тот в страхе отсюда ноги сделал... холодно, холодно... свита Воланда... холодно, ах, как холодно - Бог нас покинул, брошены души... дальше куда? - в пустоту вопрос... чёрные дыры - седьмая часть суши... SOS!... или Mayday?... SOS - это когда морзянкой, а Mayday, Зотов, - это когда голосом... речью... словом... словом, слово борется со своим смыслом... или слово словит свой смысл, и многословно славит или условно славословит или злословит, словно ... майский денёк, а на самом деле - спасите нас, Бога ради! ...вышла из мая летящей походкой и скрылась из глаз... как это - из глаз? ...скрылась с глаз, скрылась из виду... с глаз долой - из сердца вон... кто-то сглазил?... ничего, забудет... пройдёт... закончится май... что ж так прохладно... ладно... уже ночь почти... дверь на балкон прикрыть... юкку отодвинуть... скуксилась совсем... земелька-то сухая... на тебе - из лейки... водицы... напиться... и лейка есть, и вода в ней есть, а полить - некому... кто тебя польёт, если Бога нет... если Бога нет, то - можно всё... всё можно? ... но если Бога нет, кто тогда меняет воду в аквариуме... Аквариум... старые песни... старые песни - взгляды вчерашние - в зеркале тролля... Воланд валандался вдоль Патриарших - вольному воля... Фергус с Друидом не столковались - дело пустяшное... самая тютелька, самая малость - пруды Патриаршие... Ирина всё сидит... всё молчит... всё кручинится... жалкое, слабое племя русских банкиров чуть в гору пойдут, уже совестно им, уже начинают финансировать всякую дрянь... революционеров... или этих, как их там?... ну, этих...из ПОПЫ!... бегаю по квартире... как тигр в клетке...клетка пошла искать птицу... клетка всякому нужна, чтоб на части не развалиться... клетка всякая важна... вот и Ирина себе клетку смастерила... или тюрьму? ... да только кто я, чтоб судить?... а, вообще, судьи-то - кто?... как - кто?... конь!... а на нём - сеньорита Кокто... зверь иноходью, не зная дорог... четыре копыта, а спереди - рог... за Всадницей Всадник - Непрошеный Гость... и конь его бел, как слоновая кость... откуда это у меня?.... где стащил?... у кого?... Уолтер де ла Мар!... "The Horseman"... перифраз из Откровения... привет химику Журавлёву... и я взглянул, и вот конь бледный, и на нём всадник... I heard a horseman ride over the hill ... а точно hill? или там был hell? - холм или ад?... Нет, конечно, холм...

Я Всадника слышал,

Съезжавшего молча с холма.

Сияла луна - он был её выше.

И ночь была страха полна.

Его шлем был серебрен,

Мертвецки был бледен Гость,

И лошадь его была

Бледна как слоновая кость.

-- Что вы, Дима, сказали? - неожиданно спросила Ирина, (он, оказывается, произнёс эти чужие стихотворные строки вслух и, видимо, достаточно громко).

-- Луна, говорю, - ответил Зотов, обнаружив себя стоящим перед окном, за которым уже плескалась и куражилась очередная майская ночь.

-- Тусклая она у нас, - заметила Ирина.

-- Как-то не обращал внимания, - удивился Зотов.

-- Потому что - алюминиевая.

-- Что, - не серебряная?

-- Может где-то и серебряная, может где-то стальная, а у нас - алюминиевая.

-- Почему это?

-- Такова специализация региона.

-- Понятно... А я читал, что все луны делаются в Гамбурге хромым бочаром - и там было написано, что делаются прескверно... Ирина... Ира, давно хотел у вас... у тебя спросить, почему... Вот ты местную фронду возглавляешь, с губернатором в контрах, а с этим его Клешнёвым у себя на дне рождения... Принимала его... любезничала. Не пойму - зачем?

-- Ах, милый, Дима, - наивная душа! Да потому что... вот займёшься ты, Дима, не дай Бог, бизнесом, заработаешь свой первый миллион и обнаружишь вдруг, что совершенно спокойно общаешься с теми людьми, к которым, при других обстоятельствах, никогда и близко не подошёл бы...

-- Во, значит, как...

-- Дима, я вот что... Дима, а может, вы останетесь у нас? Что-нибудь для вас придумаем. Вы такой правильный... настоящий... такой... такой надёжный...

-- Да нет, я не могу. Меня мама ждёт, друзья - ответил он не очень уверенно и вдруг понял, что она плачет. - Ира, ты что?

Он подошел к ней, приобнял за плечи и начал что-то неумело нашёптывать. А она уткнулась в его плечо и заревела - уже в голос.

Всё правильно. Женщина плачет - мужчина женщину утешает. Всё правильно. А как же иначе? Так и должно быть. Так что - всё правильно...

Просто, считал Зотов женщин такими же людьми, как и мы. Они чувствовали это. И тянулись.

А что тут такого?

37.

Нет, он с ней не спал.

38.

Он напоил её молоком тёплым, - с мёдом; слова нашёл нужные, убаюкал, усыпил. И это - всё.

Ирина прямо там, на том диванчике, и уснула, свернувшись калачиком. Зотов раздобыл где-то шерстяной плед, укрыл её. Постоял рядом. Спит.

Они были ровесниками. Но она была старше его на целую смерть...

Зотов сходил на кухню, соорудил себе двойную "Окровавленную Машку", отломил буржуйской колбасы и - ваше здоровье!

Спать решил на балконе, в знакомом кресле, под звёздами и под верблюжьим одеялом.

Ночь оказалась темнее своего названье.

И последним, что случилось с ним той ночью - было всплытие из глубин заминированной памяти старого стихотворения времён юношеского пубертатного томления, и вытекающего из него байрогамлетизма:

Мы о многом промолчали

И не ведали - о чём.

Нет восторга. Нет печали.

Что ж, сначала всё начнём.

Божий раб. Рабыня божья.

Что сулит злосчастный Рок?

Между правдою и ложью

Только эта пара строк.

Лес растёт. Дорога вьётся.

Стих ложится на листок.

Ночь не спит. Вино не пьётся.

Дуло тычется в висок.

Ты сама себе пророчишь,

Иль печалишься о ком?

Иль кого увидеть хочешь

За распахнутым окном?

Окна б ты позакрывала,

Моя девица-краса

Вороньё уже склевало

Его мёртвые глаза.

И всё.

Нет, ещё было: "не помню, - свет на кухне выключил или нет?"

И ещё грустные глаза того улыбающегося парня с фотографии на стене, которому всегда

будет тридцать... ведь воскресать возможно только в тридцать три.

И всё.

И всё было ясно ему сегодня, потому что...

Потому что - не нужны никому эти чёртовы вопросы на эти чёртовы ответы.

Потому что - незачем постоянно доставать друг друга достоевскими вопросами.

Потому что - ни к чему нам - не наше это дело! - разбирать на шестерёнки и пружинки

механизма мирозданья.

Потому что - нечего постоянно ныть - всё, мол, не то: Цель - не та, Путь - не тот. Пережёванные переживания... Фигня это всё! Нет за ними ничего, кроме пустой холодной лавочки имени Толстого на последней его железнодорожной станции...

А человечку всего-то и нужно - кого-то любить и чтоб его кто-то любил - живой и тёплый.

Записывайте, я повторю: всего-то и нужно человеку - любить кого-то и быть любимым.

И всё.

Теперь точно - всё.

Уснул.

39.

Встал он утром омерзительно поздно.

Была у него такая привычка. С тех пор, как перепутали его в роддоме, и забрали вместо настоящего Димы Зотова. Много баловали. Жалели чужого. Всё от этого... И армия потом не справилась, не сумела порок исправить. Двадцать четыре призыва дневальных с ним мучились, поднимая на смену.

Но вот что удивляло - почти никуда не опаздывал.

А сегодня, впрочем, ещё и дополнительное обстоятельство: при переходе из реальности в реальность кто-то в серебряном плаще буднично, но безапелляционно потребовал пароль. И пока припомнил...

На кухонном столе нашёл он золотой ключ, железнодорожный билет, кредитную карточку и записку:

"Дима, вещи у начальника вокзала, он предупреждён. На карточке гонорар за помощь - 5 т. у.е. Код ты знаешь. Квартирой пользуйся, - это ключ от верхнего замка, нижний заблокирован. Спасибо за всё. И.Т."

Всё предельно ясно.

Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю...

Да только было у него в этом городе ещё одно дельце. Он достал из кармана визитку Карбасова, прочитал адрес его конторы и вызвал таксо по телефону.

40.

Зотов прошёл в просторное помещение, где было много воздуха и избыточного пространства, но не было окон, а обстановка была по-спартански скудной.

За последние дни он уже устал удивляться, поэтому стоящая на белом кубе посреди офисного зала каменная богиня Гуйму не впечатлила, хотя из-за потока света, падающего на неё сверху столбом, смотрелось она, конечно, магически. Но, правда, одно престранное обстоятельство всё же Зотова умилило: на её левом крыле был наклеен крестом медицинский пластырь.

Но да ладно - тук-тук-тук - кто-кто в теремочке живёт?

За обычным компьютерным столиком, расположенном у стены с права от входа, сидел удивительно прикинутый юноша - имелась на нём какая-то экзотическая тюрко-язычная кацавейка, а на голове плотно сидела обшитая мехом островерхая малахайка, с пришпандоренным к ней волчьим хвостом.

Всё это смотрелось на нём эффектно, благодаря контрасту с его европейской мордашкой и узкими модными очками на веснушчатом носу.

Юноша быстро ткнул "паркером" в направлении плетёного кресла-качалки и стеклянного журнального столика. Этот его жест в сторону эклектичной пары дачного и офисного Зотов понял как предложение чего-то подождать.

Юноша не стал контролировать, принял ли предложение гость, поскольку был весьма и весьма занят.

Там, где у нормальных людей располагается компьютер, у него на столе размещалось несуразная конструкция: в стальной хайтек квадратной рамы закреплена была медная (а может быть, и бронзовая, но по виду - очень старинная) фигура змеи, извернувшейся в страстном желании цапнуть себя за кончик хвоста.

Сделать мазохистский укус мешал гадюке стеклянный шар, зависший между её хвостом и пастью.

Шар парил в воздухе - вопреки Ньютону - сам по себе и, при этом (что удивляло уже меньше), вращался.

Основное свойство стекла, за которое мы его собственно и ценим, позволяло видеть, что сфера заполнена некоторым количеством белых и чёрных шариков, которые время от времени вываливались из него в известном только им самим (да ещё, конечно, - иррациональному Случаю) порядке.

Выскакивали они через предусмотрительно сделанное внизу шара отверстие прямо в пасть змеи и проходили, весело постукивая, по всему её нутру. И пройдя полный круг, точнёхенько попадали в дырку, сделанную в стеклянной сфере и на северном её полюсе.

На каком принципе работал этот генератор случайностей, было не ясно, но пищеварительный цикл земноводного выглядел натурально, тем более, что кусок змеиного тела, в нижней его части, - ровно на семь диаметров перевариваемых шариков - был с фронтальной стороны аккуратным образом вырезан, и их движение в различных последовательностях было наглядным.

Не вызывало сомнения, что чередование этих чёрно-белых комбинаций и было предметом пристального интереса юноши.

Вся это конструкция представляла, без всякого сомнения, некий вид логической машины из ряда тех, которые, по мнению Великого Слепого, в качестве инструмента философских исследований являются нелепостью, и годятся лишь в качестве инструмента сугубо поэтического творчества.

Н-да...

Через некоторое время, необходимое на то, чтобы оно прошло, вращение шара прервалось, а вместе с ним и звуковой зуд, который был неслышен, пока существовал, и обнаружил своё существование, лишь прекратившись.

Юноша сладко потянулся, почесал ручкой голову под шапкой, встал из-за стола и молча направился к статуе скифской богини.

Оказалось, что нижняя половина его худосочного туловища была обряжена ещё удивительнее: шорты из старых обрезанных ливайсов и резиновые пляжные сланцы на босу ногу. Юноша, не торопясь, прошаркал к культовому экспонату и присел на корточки.

"Неужто время молебна? - испугался Зотов, - Ну как начнёт сейчас медитировать, камлать-шаманить, в транс войдёт, забьётся об пол. Блин, не хватало ещё стать свидетелем падучей!"

Не был Зотов злым, просто дико боялся стать свидетелем эпилептического припадка. Проходили уже. Вспомнился Ваня Жуков, сокурсник, которого не понятно как медкомиссия в училище пропустила (может оттого, что сиротой был), - у того каждый день жуткие припадки случались. Регулярно. Перед построением на зарядку. Не дай Бог.

Но нет, юноша не ударился в обрядовые выкрутасы, а потянулся к белому кубу, на котором располагалось мифический зверь, и дёрнул за невидимую ручку передняя панель оказалась дверкой, скрывающей камеру холодильника. Из которого очкарик и вытащил для себя баночку колы.

Зотов подумал о йогурте. Было бы неплохо...

Чтобы было чем скрасить затянувшееся ожидание, он взял из лежащей на столике стопки лист. Оказалось - пресс-релиз. Довольно странный. Обычно, такие документы составляют, чтобы что-то разъяснить, а этот... На одной стороне помимо эмблемы скрюченной змеи и реквизитов было напечатано:

Вы сделали главное - определились.

И не трудно представить себе, как это трудно - представить себя.

Мы вам к.

И больше ничего.

Что за дурацкая такая привычка заканчивать фразу на полусло...

Обратная сторона бумаги была заполнена какими-то непонятными толи рекомендациями, толи правилами, толи... А, чёрт его знает, чем:

ДВАДЦАТЬ ОДНА ОСТАНОВКА В ПУТИ.

1. Всё ускользает

2. Явное скрыто, но я так не думаю.

3. Шестнадцатый камень - за пазухой.

4. Подумай о том, как это глупо - думать.

5. Плохая новость: есть хорошая новость.

6. Истина приводит к утере заблуждения, дававшего утешение.

7. Форма - это и есть содержание.

8. Никто не в ответе за истину.

9. 4,5,6 зачёркивают 2,5,8.

10. Мне весело наблюдать за тобой, пока ты смеёшься над тем, за кем

наблюдаешь в тот миг, когда он, улыбаясь, наблюдает за мной.

11. Время - для непосвящённых.

12. Мири миры римом.

13. Ритуал в постоянстве.

14. Удивительно, сколько хаоса в порядке.

15. Двух много, но четырёх мало.

16. Не нами сказано: лира больна.

17. И: суеверный страх суверенен.

18. Выбор способа - твоя работа.

19. Искренность не действует.

20. Ещё не конец.

21. Ли Ю сказал: нет ничего лучше.

Посланники хреновы!

И вот здесь, вероятно, опечатка: мири миры ритмом, а не римом.

И Зотов сделал из листка самолётик. СУ-27. С израильской авионикой и самарским двигателем.

И отпустил его в полёт.

И бумажный лайнер, гордо описав круг по всему залу, упал к ногам Карбасова.

Карбасов вышел, будто из стены. У, шайтан! Нет, конечно, - просто дверь, из которой он вышел, механическая, выдвижная, под стену была замаскирована особым образом. Очень секретно-потайная была это дверь.

Карбасов жестом пригласил пройти за ним.

Ну пошли, коль не шутишь!

Зотов думал, - будет обычный V.I.P.- кабинет. Но ошибся.

Что-то несуразное было. Вроде лоджии или балкона застеклённого. Хлам какой-то кругом валялся. В углу стояла пара лыж. Странная пара. Лыжа с отломленным концом - "Фишер", другая - детская, "Мукачево"... Ещё какой-то ящик... Да жардиньерка пустая... грязная... По полу раскиданы шахматные фигуры... На столике стояла опустевшая к схожему на ядерную зиму эндшпилю доска. Белые: король на "эф" семь, слон на "же" семь, конь на "же" четыре. Одинокий чёрный король был зажат на "аш" семь. Правда, он не совсем так уж одинок был: на его кумполе, на белом бумбончике, спала, сложив крылья, вульгарная капустница.

Что ж, - есть такая партия! Ага! - белые наивно полагают, что конём на "эф" шесть - шах и мат! - весь банк возьмут. Хрен там! Руки прочь от Мавроди! Ход-то чёрных... Зотов это не знал, но Зотов это ведал!

Вот сейчас чёрные начнут и, преодолев рыхлость перспектив, станут... белыми. Лао-Цзы. Ничего не делай. Не суетись. Всё уже сделано за тебя. Пат. Ничья. Гармония... или хаос, сиречь - китайская ничья...

И тут у Зотова мелькнула одна малахольная мыслишка. И рука уже потянулась...

Но вдруг что-то механическо-электрическое зажужжало, и стеклянный кабинет-лоджия неожиданно пополз вверх. Чёрт возьми, он ещё, к тому же, вынесенным пассажирским лифтом оказался!

Проплыли вниз тусклые окна дома напротив, вынырнули и тут же утонули невзрачные крыши близстоящих зданий, и показалась на несколько впечатляющих мгновений невесёлая панорама городских окраин - всего того неприглядного, что любой город старается стыдливо вытолкнуть за свою черту: путаницы щербатых дорожных развязок; вонючие заправочные станции; бесконечные лабиринты складов, баз и хранилищ в ржавом обрамлении подъездных железнодорожных веток; неопрятные грузовые порты; смердящие болота очистных сооружений; несанкционированные воровские свалки; пилорамы, пожароопасно заваленные всякой древесной всячиной; захламлённые площадки навсегда замороженных строек; и посёлки, посёлки, жалкие посёлки самодельных дачных халуп на грозно наползающих пределах мусорных полигонов; а ещё - мобильные стаи вечно голодного воронья над этими гниющими остатками чужого пикника на случайной - да, к сожалению, уже нашей - обочине.

Но и это всё хозяйство плавно ушло из вида, - лифт вошёл в нависшее над городом белое марево. Будто выдавил кто из баллончика на плотный вонючий воздух, которым наполнено пыхтящее внизу пространство, густую пену вязкого тумана и рыхлых облаков, - и город исчез.

Исчез несуразный город, про который и сказать-то нечего, кроме: "А зато люди здесь у нас, знаете, какие замечательные живут", да, может быть, ещё: "Проезжая через наш город, Антон Павлович Чехов купил в лавке купца Хабибуллина пару новых галош".

Исчез несуразный город.

Только в одном месте торчит, продырявив смесь отработанного пара и вчерашних сливок, верхушка крайне некрасивой телевышки, - безнадёжного гадкого утёнка из уродливого семейства эйфелевых башен.

А так, в принципе, уже ничего: снизу белое, сверху голубое, посередине мы... со своими чугунными тазиками, как метко однажды на лекции по политэкономике выразился о перспективах выхода на внешний рынок советских предприятий лёгкой промышленности диссидентствующий полковник Чернов с кафедры научного коммунизма.

Но всё же, зачем так высоко забрались? К чему? Может быть, хозяин намекает, что предметом беседы будет некая высокая материя? Нет-нет, наверное, имеется в виду, что предстоящий разговор изначально поднят на должную высоту. Гадать не хотелось. Напряжение требовало разрядки, - хотелось сунуть кому-нибудь в морду.

Когда подъём прекратился, Карбасов, стоявший как-то боком (будто пытался скрыть от чужого взора застывшую в левом ухе пену для бритья), обратился к Зотову так, словно только что его увидел:

-- Здравствуйте, Дмитрий Александрович. А я вас ждал.

-- Не сомневаюсь, - ответил Зотов. - Вы ждали - я пришёл. Куда деваться-то пришёл... Но пришёл, собственно, с одной только целью - узнать, ради чего всё это безобразие было... Хочется мне, понимаете ли, узнать ответ, дабы голова больше не пухла от всех этих ваших кроссвордов. И ещё... И всё... А морды кому-нибудь здесь набить (не буду показывать - кому) - это так, между делом. Не люблю, знаете ли, когда меня имеют не по любви.

-- Не горячитесь, многоуважаемый Дмитрий Александрович. Никто вас, как вы выражаетесь, не имел, а, скажем так - были вы включены... в некоторую несложную систему воздействий на местную политическую реальность. И с ролью своей вы прекрасно справились, может, как раз благодаря тому, что не знали всей подоплёки происходящих событий.

-- Вот это-то мне и не нравится!

-- Что именно?

-- Быть объектом чьих-то манипуляций.

-- Прекрасно! Просто замечательно! Это именно то, что хотел я от вас, Дмитрий Александрович, услышать. Об этом я и хотел, собственно, с вами поговорить. У вас найдётся немного терпения или сразу начнёте крушить мебель и бить мне морду?

-- Ну, это-то сделать я всегда успею...

-- Вот и прекрасно! Замечательно. Давайте тогда поговорим спокойно... Дмитрий Александрович, вот вы говорите, что очень вам не нравиться то, как вас... нет, скажем так: как в тёмную использовали некоторые ваши способности. Но может быть вас утешит то обстоятельство, что дело, в котором вы приняли посильное участие, было направлено на благо той страны, в которой мы с вами имеем удовольствие проживать. Простите, если я сейчас буду местами использовать высокие слова и политологические термины, но вас они угнетать не будут. О вашем характере и интеллектуальных способностях я осведомлён. Благо была, как вы понимаете, такая возможность. Иначе бы с вами, собственно, сейчас и не беседовал. А обсудить же я хочу с вами...

-- Как член партии с членом партии?

-- Как неравнодушный человек с неравнодушным человеком.

-- Неравнодушным к чему?

-- К судьбе страны, скажем.

-- Ага, то-то меня, господа присяжные, давно волнует эта злободневная тема: "Дмитрий Александрович Зотов и его роль в строительстве Российского государства"!

-- Вас это смущает?

-- Не смущает, но смешит.

-- Зря.

-- Нет, вы это что, - на полном серьёзе?

-- Вполне.

-- Ну-ну.

-- Дмитрий Александрович, скажите, вы знаете кто я?

-- В общих чертах да, конечно, догадываюсь. Вы, как я понял, - консультант, имиджмейкер, политтехнолог, пиармэн, чёртик за пазухой... Или вам больше нравится - Бог из машины?

-- А что вы скажите, если всё это, пользуясь сленгом спецслужб, - моя легенда прикрытия?

-- Ага, а на самом деле вы - Санта-Клаус, счастье которого состоит в том, чтобы забрасывать под Рождество петушки на палочке в чужие дымоходы, в остальное же время вынужденного морщить лоб и надувать щёки!

-- Вы, Дмитрий Александрович, взрывоопасно наполнены иронией. Это не всегда продуктивно.

-- А может вы - шпиён?

-- Нет, Дмитрий Александрович, как раз наоборот, - я принадлежу к группе людей, которые хотят привнести в страну элемент порядка и придать ей импульс осмысленного развития.

-- Хорошо сказали! Осмысленного развития... Слова приятно знакомые, где-то их слышал недавно... Ну-ну, и что же за группа такая - орден? партия? масонская ложа? Секта благочестивых? Вавилонская Компания?

-- Это не важно... Для вас пока не важно - каково самоназвание этой группы, важнее то, что нам надоело осуществлять интеллектуальное посредничество между потенциалом власти и людьми, которые властными полномочиями наделяются. Отрицание существующей системы... Нет, не так... Чтоб всё было понятней, давайте, пожалуй, будем исходить из природы самой власти. Вот, Дмитрий Александрович, как вы, например, её природу понимаете?

-- То есть, я должен вам сейчас сходу ответить, что есть такое власть? Всего лишь? А звонок другу? - Зотов на пару мгновений задумался. - Ну... я, конечно, не этатист... Чего уж там... Да по всякому я её понимаю: иногда, когда я придаюсь абстрактным размышлениям, думаю, что власть - это механизм, регулирующий выполнение общественного договора, а, иногда, когда телевизора накушаюсь, мне кажется, что власть - это ресурс, который покруче нефти замечательный в своей неисчерпаемости ресурс для обогащения...

-- Пусть так... Вы, Дмитрий Александрович, здесь в чём-то по обывательски очень точны, очень - особенно в том, что касается произошедшей коррозия власти, её вырождения в примитивное освоение финансовых потоков. Власть, в том числе и в нынешней её демократической ипостаси, прогнила насквозь.

-- Да бросьте вы! Люди как люди, только процедурный вопрос испортил их. Немного... Но ведь демократия... - тут Зотову что-то подсказало, что надо бы вписаться если и не в эстетику, то хотя бы в стилистику своего собеседника. Демократия - это, конечно, мутный механизм, механизм с коэффициентом полезного действия в пять процентов, но ведь до нас ещё сказано, что остальные механизмы власти гораздо хуже и, что главнее, - опасней.

-- Да, Дмитрий Александрович, говорили и говорят, не учитывая и не желая понять, что уже существуют отработанные технологии работы с общественным сознанием. Ведь Черчилль, которому эту сентенцию приписывают, - позвольте вам это напомнить, - абсолютно ничего не ведал о замечательных свойствах и преимуществах телевизионного вещания и новейших информационных технологий. Простите, вы помните какое у нас сейчас столетие на дворе? Ныне, в эпоху открытого мира, когда преобразование собственного сознания стало для человечества актуальным бизнесом...

-- А космические корабли бороздят просторы космоса!

-- ...почему бы нам ни приступить, наконец-то, к построению новой - более эффективной - формы общественного устройства...

-- Мы здесь ещё и демократию выстроить никак не сподобились, а... Хотя я лично, наверное, предпочёл бы даократию, как новую форму правления государством... Как там у Лао Цзы в его бессмертном трактате "Что не делать" было-то: управлять государством легко, как повернуть ладонь... А демократия...

-- Демократия?! Чушь! Послушайте, бессмысленно создавать то, что в современных условиях не работает или работает отвратительно! Демократия - это, собственно, что? В чистом виде это - управление на основе интегрированного жизненного опыта социума и адекватно реагирующего на события общественного мнения.

-- Люто сказано... Ну, да, если по-людски - система управления с обратной связью... Зацикленная вещь, закольцованная, как... во! - как эта ваша змея...

-- Но если это всё так, то, что делать, когда в новых ежеминутно, ежесекундно меняющихся реалиях нашего постиндустриального мира, эта система, - как вы точно заметили, - с обратной связью постоянно запаздывает и выдает реакции на воздействия, которых уже нет. Холостой ход! Бег на месте! Бесполезная трата людских и материальных ресурсов! И времени! Мы не успеваем, - быстродействие микропроцессоров растёт каждый год в геометрической прогрессии! Глупо... Глупо же - не видеть это... Глупо не видеть, что совокупный жизненный опыт общества, который использует старую память, уже не работает, - история ничему не учит, потому что она, на самом-то деле, что бы там не говорили глупцы, не имеет свойства повторяться... А общественное мнение... Господи, если бы вы знали, как оно легко формируется за небольшие, в общем-то, деньги. И о каком выполнении, как вы говорите, society order речь может идти, когда в политике властвует Хам хам с большой буквы, который забился во все щели властной машины, тупо ворует и, что самое опасное, ни на что не способен, как только на воспроизводство этой ненормальной ситуации!

-- Ну и ну! - Зотов офонарел от такого поворота. - Ну, знаете, дяденька, мне очень странно слышать обличительный пафос этой вашей речи, зная, что именно вы колдуны, авгуры, жрецы, друиды и... и... и шаманы приводите повсеместно этого самого Хама на трон за хобот.

-- Это... Нет, вины за это с нашего цеха я не снимаю... Оправдываться и обелять себя - было бы, без сомнения, глупо. Только одно скажу: всё же, применяя свои технологии, мы, по большому счёту, имели в виду перевод общественных конфликтов из реальной жизни в виртуальную, туда - подальше от смертоубийства, от большой крови... То, чем мы были заняты, - так это, всего лишь, заземлением опасного напряжения, накапливающегося в обществе. Но, к глубокому нашему сожалению, эти технологии стали применять всякие подонки, и с этим нужно покончить... Хотя понятно, как трудно будет реально загнать раздухарившегося джина назад, в кувшин... но сделать это нужно, безо всякого сомнения...

-- Браво! Бес всякого сомнения - не худший бес. Это хорошо и правильно, детям спички не давать... Только как вы это, позвольте узнать, сделаете?

-- А зачисткой! Да-да, зачисткой, в пробном этапе которой вы, Дмитрий Александрович, приняли, того не ведая, непосредственное участие. Но это только лишь начало, лишь этап большой кропотливой работы...

-- И в чём же суть этой работы?

-- Дискредитация в общественном сознании самой процедуры выборов, путём доведения идеи выборности до полного абсурда. Вот как в этот раз у нас эффективно получилось, загибайте пальцы: Диборов трагически погиб... Скажем так, споткнувшись о вашу, Дмитрий Александрович, мощную карму...

-- Откуда вы про это знаете?

-- Тогда выпало: сорок восемь, четырнадцать, пятьдесят пять, девять... ну и там ещё... Сейчас не об этом.... Итак, Диборов погиб... Германн, в свою очередь, разоблачён и будет лишён... нет, уже лишён всяческого финансирования. К тому же Томилова через одного суперактивного и суперпринципиального гражданина нашего славного города передаст сегодня в избирком копию купчей на некую недвижимость, оформленную на имя жены Германна и стыдливо не внесённую в декларацию... И у меня нет никаких сомнений, что Германн будет с позором снят с предвыборной гонки. А Золотников... впрочем, вы всё уже сами о трагическом псевдозахвате райотдела милиции Тронову поведали, и Гриша, выполняя свой журналистский долг, как бы это не было ему противно, но пока он в профессии - работать ему на нас, выпалит завтра статьёй в местном выпуске одного бойкого московского издания. И материалом этим, в свою очередь, непременно заинтересуется генпрокуратура и моментально учинит проверку... Золотникову придётся подстраховаться и уйти в отставку - от греха подальше - по состоянию внезапно ухудшившегося здоровья, и, по той же самой уважительной причине, снять свою кандидатуру с предстоящих выборов. И у меня есть серьёзное основание утверждать, что именно так, как я вам это рассказываю, всё и произойдёт, уж поверьте... Так что, как видите, кандидаты на пост губернатора растворяются на глазах... Нет, вру, ещё же от коммунистов кандидат остался, но...

-- Но о коммунистах либо хорошо, либо никак?

-- Да нет, дело в том, что действующее законодательство не предусматривает безальтернативных выборов, и процедура выборов будет запущена заново. И снова будет, уж поверьте мне, неудачной. И ещё раз, и ещё раз... До тех пор, пока народ не взбеленится... Пока ему всё это не надоест... Пока не станет он сыт по самое горло нынешними выборными процедурами.

-- И тогда вы - тут как тут... Посланники... С этой вашей властью вечной, с этой вашей химерой-хуйму, которую хлебом не корми, а душами людскими... Да уж... печально это всё как-то... Вы, господин хороший, ведь считаете народ быдлом, да? Быдлом, не способным хоть в чём-то мало-мальски разобраться, - не так ли?

-- То, как я считаю... Знаете, а я скажу, как я считаю: вот вы, Дмитрий Александрович, помните, как в начале горбачёвской перестройки разрешили избирать директоров заводов? Помните?... И знаете, кого избирал народ?... А тех, Дмитрий Александрович, кто обещал зарплату в четыре раза увеличить, при этом, особо не напрягая за нарушения трудовой дисциплины. А вот и сейчас, скажите пожалуйста, как в мэры городов и городков выходит всякая шваль, всякие безответственные субъекты, своим безоглядным воровством и непрофессионализмом доводящие всё до глубочайшего кризиса с невыплатой зарплат и разморозкой труб? Процедурно и законно, заметьте, выходят! Вот в результате и перевозит чрезвычайный министр спецрейсами в десантных самолётах трубы и сварщиков из одного конца страны в другой... Да если бы народ в массе своей был разумен, то при нынешних технологиях можно было легко внедрить систему непредставительной демократии, когда всякий мог бы по любому вопросу высказать своё мнение немедленно! Только как можно решить какую-нибудь проблему... да хотя бы такой вопрос: брать в следующем году кредиты на внешнем рынке или нет? - как можно его решить коллегиально, если девяносто девять целых и девяносто девять сотых процентов населения не знают, что такое еврооблигация? Не надо питать иллюзий по поводу российского плебса, Дмитрий Александрович, как, впрочем, и по поводу всякого другого... Ну а посему, из всего сказанного следует, что раз разделение на вождей и подчинённых, как писал Фрейд Эйнштейну, является естественным и даже врождённым свойством людей, то естественным же является положение, при котором подчинённые (а ими является подавляющие число людей) просто нуждаются во власти, которая принимает за них решения и которой они всецело подчиняются. То бишь, есть креативные люди и... остальные... А раз это так, то требуется обратить большее, чем раньше это делалось, внимание на воспитание и привод к власти высшего слоя самостоятельно мыслящих, не поддающихся к запугиванию, стремящихся к истине людей, которые давали бы направление несостоятельным массам. Вот так, почти дословно, - и значит... Значит просто нужно называть вещи своими именами.

-- Как-то одна маленькая девочка, попавшая в Зазеркалье, задавалась вопросом - а хватит ли у вас слов для того, что бы назвать ими все вещи?... Не-е-е-т, вы всё же держите народ за быдло. Не мера всех вещей для вас, азазелей, человек, но стройматериал.

-- А вы, Дмитрий Александрович, что? - не считаете народ быдлом? А? Только честно.

-- Да нет, я так не считаю, - непринуждённо, в охотку, врал, как принято врать чужому человеку, Зотов, - хотя... хотя и чувствую, что не всё здесь так просто... Но есть такая штука - сермяжная правда. Вот на ней, на сермяге этой, всё и стоит. И не посланники её хуймовые хранят, а есть она продукт жизнедеятельности народа... Выдыхает он её, а может отрыгивает или... Это не важно, а важно, что живая она, эта сермяга народная! А вот вы народ этот, серьмягоноса, за быдло держите, за совсем убогого, и берётесь, значит, попечительствовать бескорыстно, - да? Берётесь, значит, умных и честных вождей для этого, по вашему мнению, третьесортного люда воспитывать и к власти приводить? Утопия какая-то! По тому же вашему Фрейду - утопия! Или антиутопия... очередная... несостоятельный бред!

-- Нет, не утопия, и не бред, у нас пока ещё есть такой реальный шанс сформировать интеллектуальные и организационные ресурсы, которые смогут столкнуть эту несчастную страну...

-- Под откос... А, только, кто вам, братцы, дал такое право? Кто вас, скажем так, уполномочил?

-- Вы о легитимности? Я отвечу... Необходимость, наша воля и Божественное Проведение - вот три источника и три составляющих части нашего мандата. Если хотя бы один из этих элементов будет отсутствовать, - ничего, собственно говоря, и не выйдет...

-- Вот, значит, как...

-- И не иначе. А потом, известно ведь, - сам факт прихода к власти уже является легитимирующим актом.

-- Хорошо, пусть всё у вас сработает, и власть станет эффективной-эффективной? Но... эффективность-то эффективностью, а как с нравственным, с моральным, так сказать, аспектом быть? За скобки его? За кавычки?

-- Не понял... Вы хотите сказать, что эффективное не может быть нравственным? Что высокий забор не может быть зелёным? По мне, как раз эффективное и есть синоним нравственности. Это как у хирургов: пришёл, вылечил, ушёл. Отсутствие жалости - высшая степень сострадания

-- Ну да, ну да... Пришёл, вылечил, ушёл. Это девиз, знаете ли, не хирургов, а киллеров... По всему, будут жертвы, и ещё какие, - уж больно келейные, никому неподконтрольные у вас механизмы задуманы... Изначально. Может оно конечно и эффективно, только как же... только, как же тогда быть, например, с теми двумя трупами в ментовке? А? Издержки эффективности? Щепки летят? Лес рубят виртуальный, а кровавые щепки летят от живых буратин! Тогда, может быть, ну её к чертям собачьим эту вашу самую эффективность!

-- Это как раз, Дмитрий Александрович, пример того, как Хам доводит до глупости, до полной инверсии, любую идею. Хотя, если по-честному, мораль... нравственность - такая эта скользкая категория, а когда решаются вещи принципиальные...

-- Можете не продолжать, дальше знаю: я не старуху убил, я принцип убил... Я не в тебя стреляю, а во вредное нашему делу донесение... Господи, а как всё весело и мило когда-то начиналось - "Как завоевать друзей и оказать влияние на людей"!... Я, может, чего и не понимаю, но мораль - это как тормозная колодка: без неё ваша... Да чего там банальности-то прописные жевать... Есть Добро и есть Зло, товарищ партегеносе, и не надо делать вид, что мы их не различаем. Или вам, для того, чтобы отличить сокола от цапли, нужно ждать южного ветра?

-- Дмитрий Александрович, дорогой, человечество за всю свою историю не смогло разрешить некоторые нравственные парадоксы, а уж...

-- Потому что незачем всему человечеству решать эти вопросы: убить - не убить? обмануть - не обмануть? Ответы на эти вопросы - не прерогатива всего человечества, слава Богу! Понимаете? Это каждый сам для себя решить должен, - в масштабе одной штатной человеческой единицы, а не масштабе всего многоликого человечества. Вы решаете, я решаю, он решает - свободные люди в свободной стране... Личная ответственность, а не общественная. По Веберу, а не по Дюркгейму.

-- Дмитрий Александрович, вы, как мне кажется, стали копать куда-то в сторону. Суть же того, что мы предполагаем осуществить, проста, как дверь: исключить из процесса реального управления так называемые демократические процедуры, а осуществлять его посредством таких информационных воздействий на сознание масс, которые будут вызывать необходимые продуктивные реакции. И всё! При этом сама демократическая форма в каком-то виде и какое-то ещё время может сохраняться, - ради Бога! - но содержание из неё нужно постепенно выхолащивать. При этом потенциальная энергия, заложенная в этом содержании, должна быть использована для ускоренного развития страны.

-- Я понимаю, - приватизируете не саму власть, а менеджеров её реализующих. Они тут всё организуют, вы же сами - в Лондоне... Совинформбюро...

-- Приватизация менеджеров? Хорошо... Пусть так. Но вопрос в том, - каких менеджеров. Вопрос в качестве! Ключевой вопрос всего задуманного... Ведь ясно же, что к власти нельзя допускать всякого... Право быть избранным вообще должно быть ограничено высокими требованиями к соискателю, и свод этих требований должен содержать никак не меньше четырёх тысяч трёхсот шестидесяти двух пунктов, а правом избирать должны быть наделены не более тридцати пяти человек в стране... Список этих людей нами подготовлен...

-- С ума схожу, иль восхожу к высокой степени безумства... Знаете, а я вам вот что скажу как системотехник системотехнику:

пустое ведро

в него заглянул - а там

холод колодца

Продекларировав и продекламировав этот срез мгновения, Зотов вдруг взял и, внезапно для самого себя, отключил в пространстве звук, - прервал дуплексную связь. Очень надёжно и продуктивно сработали защитные реакции живого его организма... Организм устал.

Нет, какие-то слова до него доходили, - но это были уже даже не сами слова, а их бледные тени, и в их блёклый смысл вдаваться стало скучно. Казалось, что кто-то за добротной стеной сталинской постройки торопливо говорит по-фински. И пусть.

Белый шум, - чего в него вдаваться.

А Карбасов продолжал фонтанировать уже на каком-то новом уровне: "информационное сообщество... вторая природа... комплексное обеспечение рейтинг-технологий... практика остракизма... системная оппозиция... управляемая демократия... масс-медиа как семиотическая машина... властный ресурс пиарократии... сравнение соотношений цена-затрата предложенных идеологем... продление как эвфемизм абсолютной власти... цивилизованный демонтаж... и демократия, как её понимал Руссо...".

Всё это уже казалось Зотову явным перебором и потерей чувства меры, с эстетической точки зрения, конечно. Ну, подурачились словами - и буде! Да и, к тому же, по его мнению, не так нужно организовывать информационный поток, как это делал кот учёный Карбасов.

Зотов считал, что между блоками передаваемых сведений должны вставляться маркеры, какие-нибудь специальные служебные сигналы-взбадриватели, шокеры, не дающие мозгу-приёмнику блокироваться. А то уснуть можно, ей Богу! Поэтому надо...

Ну, например, хотя бы так (почему бы, собственно, и нет?): "...элементы стабилизационного мифотворчества в рамках масс-медийного пространства... Бля!... информационная блокировка внесистемных сил для достижения социального консенсуса... Бля! Бля!... институционализация новостийной информации для дальнейшей виртуализации общественной жизни... Бля! Бля! Бля!... в виду практической неустранимости дифференциации всякого продвинутого общества с точки зрения политического различения... Бля! Бля! Бля! Бля!"

Можно так, - это в интеллигентном кругу, а для масс - можно и круче. Ногой по яйцам после каждой фразы. И нужный эффект - привлечение внимания потенциального слушателя - достигается подручными средствами, без всяких дополнительных капиталовложений.

Хотя, - всё равно ничего никому не понять. Экзистенциальный кризис антропогенеза в свете гипотезы техно-гуманитарного баланса, в общем...

Зотов покосился на своего душевнобольного - интересно сумасшествие привело его в политтехнологию или политтехнологические практики сделали его сумасшедшим? - собеседника, - может быть, уже закончил?

Но нет, - какой там! - Карбасов, как одинокая золотая рыбка в своём аквариуме, всё ещё живо шевелил губами. Мимика его лица, хотя и отставала от слов, была напористой, да и руками своими холёными помогал он себе энергично. А глаза... О! В глазах его виден был горячечный блеск, болезненный лихорадочный жар, - пламя безумия убеждённого в своей правоте преобразователя мирозданья.

Такой зачищающий пыл Зотов уже однажды видел.

Когда их полк - бог ты мой, всего лишь год назад! - принял новый командир (как оказалось в военной карьере майора Зотова последний), так, по началу, тоже у подполковника глазки вот так вот горели. Всё пытался он к уставу всех привести, особенно тылы шерстил - авгиевы конюшни наших войск, то-то шороху стояло! И уже казалось, близка была победа, да только вдруг принеприятнейшее известие - инспекция Главкома! И всё, пошёл командир на попятную: розовощёким и белобоким комиссарам из столицы и стол накрыть надо было, и свозить по баням-девкам. Да и с собой им гостинцев сибирских, омулька-бруснички там в туесок положить на дорожку нужно? Нужно! Святое дело! Гости же дорогие! Да, опять же, четвёрка по боевой и политической подготовке - кровь из носа! необходима была, чтоб не подвести родную гвардейскую дивизию. Жуть как надобно было ту четвёрку получить! До полковничьих погон - вот как надобно было! А где средствами на всё это дело перекредитоваться-то? То-то! И - не его вина - спёкся парень: подмахнул левую ведомость начвещу, и начпроду липовую накладную, и начгэсээму фиктивный акт на списание соляры - коготок увяз, пропала птичка... Потух глаз.

Жизнь на земле - она сурова, любую идею приземлит. А чётвёрку... Что ж, получили тогда четвёрку, а сержант Лялькина (по прозвищу Мисс Потерна) за ту проверку ещё и медаль заработала, - не дала она пройти сквозь подземный бетонный переход, остановив своей вертушкой с педалью, московскому полковнику Ивушкину, самому главному полковнику по режиму. Всю московскую комиссию на боевую зону пропустила, а полковника Ивушкина, согласно им же разработанных инструкций, не пустила, потому что ошиблась штабная машинистка, и вместо "Ивушкин" напечатала в списке "Ивышкин".

И сколько полковник Ивушкин не разорялся, а всё без толку, надёжно прикрыла Родину своей дородной грудью, точнее двумя, сержант Лялькина и вышла ей за то медаль. Только не нужна ей была медаль, не хотела она медаль - она замуж хотела.

Да... Дела...

А командир полковника получил... Досрочно. Только и ему уже это в радость не было. Пить стал и дурковать. Напьётся, бывало, в усмерть, в кабинете своём запрётся и песни строевые дурным голосом петь начинает. А потом орёт непонятное: "Полюбите нас чёрненькими! Беленькими-то нас всяк полюбит! Да, а вы нас чёрненькими полюбите!"

Беда...

Разочаровал Карбасов, ох как разочаровал... Думалось - тайна... Мистерия... А тут - тьфу! - маньяк с бредовой идеей и немалыми, вероятно, по местным меркам ресурсами. Мышь, пытающаяся родить гору!

Хорошо ещё, что в определённых масштабах на всякого такого вот чудака всегда найдётся такой же, но с противоположной идеей. Самонейтрализуются - даже суетится не стоит. Аннигилируют...

Но - разочарование...

И разочарование, кстати, тоже знакомое.

Как-то в далёком детстве, Русик Хуснутдинов, приехав под осень из деревни, прославился во дворе тем, что залихватски перевирал рассказ своего старшего брата, который умудрился - до шестнадцати же лет! - в деревенский клуб на "Фантомаса" проникнуть. Вот же сказка была - жуть как интересна! Да каждый день с новыми яркими подробностями и неожиданными поворотами сюжета. А когда, через пару десятков лет, посмотрел таки эту французскую фильму Зотов - боже ж мой! до чего это было жалкое подобие эдькиных россказней. Полное разочарование...

К чему это о Фантомасе?

А! - Карбасов-то лысый, да и это: "Скоро вся Вселенная будет у моих ног! Ха-ха-ха!"

Но пора закруглять это грязное дело. Хватит. И читателю второго уровня пора идти искать иные смыслы, да и нам, остальным, пора уже на воздух.

И Зотов резко прервал затянувшийся монолог Карбасов прямым вопросом:

-- Скажите, если нейрохирург будет операцию на чужом мозге делать, в тот момент, когда ему самому такую операцию мастырят, - что из этого выйдет?.. А ведь вы будете находиться внутри этого вами запущенного процесса. Не боитесь, что обратной волной зацепит?

-- Я понимаю, о чём вы - об адекватности, да?

-- Ну, да, - управлять системами, моделирующими реальность, очень легко и удобно, а главное - сухо, но за ними реальные люди, как об их реальности не забыть?

-- Вот, для этого-то, Дмитрий Александрович, нам и нужны такие люди как вы, которые будут осуществлять нашу связь с действительностью, корректировать и давать поправку, так сказать, на ветер. Ну, чтоб, в самом деле, не получилось и узок наш круг, и далёк он...

-- Представляется мне, дяденька, что, как существуют несовместимые с жизнью травмы, так существуют и несовместимые с жизнью идеи. Одна из них - ваша. Знаете, в нынешнем нашем государственном устройстве, - может быть, и весьма дрянном, - конкуренция между элитами - мотив для улучшения жизни граждан. Аа что таким мотивом будет служить в предлагаемой вами схеме, где будет царить одна единственная элита - информационная? Для чего ей нужно будет исправлять свои ошибки в условиях отсутствия оппонентов? А? Сложная система хороша, когда она саморегулируется, - постоянного же тестирования внешней логикой не выдерживает ни одна система.

-- В том-то и дело, что систему надо упрощать, - наступил порог её сложности, за которым крах... Да, это - процесс. Процесс минимизации... Но ошибок не будет... Не должно быть...

-- Ну да, конечно... Ваше слово против моего...

-- Не будет ошибок, если вы, и подобные вам, согласитесь с нами работать... на благо страны.

-- Возможность внести личный вклад в общее дело служит огромным стимулом в трудовой деятельности, учат мыслить масштабно, по государственному, - так сказал в своей проникновенной речи Генеральный секретарь ЦэКа Ка Пэ эС эС Леонид Ильич Брежнев на двадцать пятом съезде партии.

-- Почему бы и нет? - вскинул бровь Карбасов.

-- Ваша доброта смущает меня, монсеньёр, - ответил ему Зотов, - но позвольте мне быть с вами откровенным. Всё дело в том, что все мои друзья находятся среди мушкетёров и гвардейцев короля, а враги, по какой-то непонятной роковой случайности, служат вашему высокопреосвященству, так что меня дурно приняли бы здесь и на меня дурно посмотрели бы там, если бы я принял ваше предложение.

-- Вы член "Клуба Дюма"?

-- Нет, просто люблю, чтоб над водою иногда, как песня, прозвучало: "Один за всех и все..."

-- Да?... Странно... Ведь этот ваш парень был коварней Ришелье: он манипулировал друзьями.

-- Но рисковал с ними наравне...

-- Ну, да ладно. Вы, стало быть, намекаете этой цитатой, что отказываетесь от моего предложения...

-- Да я, собственно, и не намекаю, а прямо и откровенно отвечаю - нет.

-- Но почему бы вам...

-- Never! Нет. Не хочу. Наконец, - не же-ла-ю!

-- Чего вы не хотите?

-- Не хочу быть субъектом ваших странных манипуляций. Не хочу козлёнка варить в молоке его матери... Не посильно мне это... Мы столько лет за то и страдали, чтобы Му-му можно было не топить, - какие бы обстоятельства по сценарию не случились, и какие бы выгоды это необременительное душегубство нам не сулило...

-- Ну, батенька, да вы - того... и субъектом, как вы выражаетесь, манипуляций не хотите быть и их, извините, объектом. А так не бывает! Либо уж то, либо уж это, - такая вот жёсткая задана схема. За рамками этой схемы - Ничто...

-- И я, получается, - Никто в этом Ничто? Да?

-- Да, конечно!... Эх, Дмитрий Александрович, Дмитрий Александрович, почему вы так упорно хотите остаться Никем?

-- Чего вы заладили - ничто и никто... нада у нади... Обидно слышать это, дяденька. Тем более, я-то знаю, кто я есть... В системе вывернутого наизнанку Бытия.

-- И кто же вы там? Интересно полюбопытствовать.

-- Я, знаете, кто? Я... того... вы не поверите, но я - трещинка в правом верхнем углу на холсте "Чёрного квадрата" Малевича, в которую проваливаются смыслы. Только не такая трещинка, в которую смыслы проваливаются, а ей всё равно, а такая, в которую проваливаются-то смыслы, а стыдно - почему-то - ей...

И тут механизмы кабинета-лифта зажужжали, хотя Карбасов опять ничего не нажимал, - и всё устройство плавно, без рывков, поползло вниз. Видимо разговор подошёл к концу.

Картинки за стеклом прокрутилась в обратном порядке. Они вышли в зал.

-- Хорошая копия, - кивнул Зотов на статую.

-- Да вы что, Дмитрий Александрович, побойтесь Бога, - копия в музее. У меня подлинник... Для общего антуража стоит, для создания, так сказать, рабочей обстановки - отозвался Карбасов , и в его голосе прозвучали нотки похвальбы. - У меня и упомянутый вами "Чёрный квадрат" Малевича, кстати, тоже где-то есть, только белый. И много ещё чего...

-- Понятно, - сказал Зотов, кивнув на богиню - А, знаете что... нам ведь всем нужно по капле, по капельке жениха Иштар из себя выдавливать.

-- Что? - сначала не понял, а потом засмеялся Карбасов. - Да, это точно. А вот, кстати, познакомьтесь, - мой референт, зовут Петей. Ну-ка Лёша поприветствуй Дмитрия Александровича.

Камер-юнкер привстал, боднул головой, шаркнул ножкой, щёлкнул каблуками, и затем быстро вернулся, с верой в чудо, к своим уделам.

Подошли к выходу. Он же вход. Выход там, где вход, - это вам ничего не напоминает?

Зотов остановился. Вроде о чём-то думал. Или вспоминал что-то. Потом вдруг, не обращая никакого внимания на бормотания хозяина "ну, вы подумайте-подумайте над моим предложением", спросил у Карбасова напрямую, то есть в лоб:

-- А вы знаете, как притягивает к себе чёрная дыра, засевшая в дуле пистолета?

-- Нет, - ответил удивлённо Карбасов, ни в чём коварном гостя не подозревая. - А что?

И Зотов ударил его.

Пнул кулаком ему в живот.

Пнул в его мягкий, неспортивный живот.

Пнул от всех тех, кто по эту сторону экрана, всем тем, кто по ту, вложив в удар всё: и обиду, и удивление, и непонимание, и усталость, и - поучайте лучше ваших паучат... А ещё и око за око, и зуб за зуб, и прощание, и, конечно, прощение...

Потом плечами так повёл, и сказал задумчиво, вроде как смущённо, вроде как никому, вроде как уронил: "Пойти, что ли, подлинности взыскать?"

Сказал и вышел тихонько...

В плэй-офф...

Вот посмеялся Зотов в душе над Карбасовым, над его безумием. А это хорошо? Разве виноват несчастный в том, что его трижды пришельцы на тарелку забирали и присосками своими в него тыкали? Нет, конечно. Не виноват.

Неужто, забыл ты, Зотов, как сам от зелёненьких человечков по триста пятому сооружению бегал? Что, - запамятовал? А тот случай в восемьдесят девятом, когда у старшины третьего дивизиона Жежулько инопланетяне спёрли в одночасье всю тушёнку, - уже не помнишь? Не вагон, конечно, телепортировали мудаки галактические, - гораздо меньше, - но, всё равно, обидно было... Помнишь?

Так что, добрее к людям надо быть. Терпимее. Толерантнее.

А он взял и кулаком в живот! Зверь!

Хотя, с другой стороны, а что такое есть толерантность? Любого биолога спроси, хотя бы того же профессора Журавлёва, и ответит биолог, что толерантность есть дисфункция, то есть нарушение нормальной работы иммунной системы. То бишь, она - есть признак очень больного, слабенького организма.

Да уж, пойди теперь разберись, как иной раз поступать... Толи в проблемы чужие вникай, толи защищай свою самость... А?

Нет гармонии в мире.

Такие дела.

41.

А Карбасов постоял, согнувшись, но не долго.

А потом, улыбаясь, разогнулся. И, присев в глубокий книксен, вдруг неожиданно исполнил русско-народный плясовой кренделёк с хлопками по груди, бёдрам, голенищам и пяткам. Затем, не выходя из образа, чуть ли не в присядку, вихляя всеми членами - эх, залётные! - подошёл к креслу-качалке.

Регент Петя-Алексей, резко вскочив, быстро направился к нему, проделал над головой круговые пассы руками, что-то там прошептал - и Карбасов рухнул в кресло, как подрубленный.

Его ноги вытянулись сохнущими пожарными шлангами, руки его повисли безвольно, как плети. Стал он похож на резинового ёжика с дырочкой в правом боку, по которому проехал каток и выдавил из него весь воздух. Тряпочка... Ветошка... И... да ладно.

А пунктуальный и ловкий Петя-Алексей успел вернуться к прибору, как раз в тот момент, когда в прорези последовательность: белый - чёрный - белый - чёрный чёрный - белый - белый была сменена четырьмя подлетевшими по гадюшному пищеводу шарами на новую: чёрный - белый - белый - белый - белый - чёрный - белый.

Камер-юнкер, тревожа дух Лейбница, на специальном бланке, где уже до этого значились числа 18, 46, 2, 84, 39, 23, 4, 12, 47, 83, 38, 24, 15, 32, 79, 6, 9, 16, 81, 14, 48, 29, 80, 10, 25, 49, 11, 26, аккуратно вывел 33.

Сунул заполненный бланк в дырокол, щёлкнул, и подшил в папочку со скоросшивателем.

И авторы "Цу-зин", чьи имена стёрты жерновами веков, перевернулись в своих могилах... Дважды.

42.

Дважды Зотов обошёл административное девятиэтажное здание, обвешанное там и сям коробками кондиционеров, но никакого вынесенного лифта-кабинета не обнаружил.

Ну, - на нет и суда нет! Огляделся - куда дальше податься? Чем убить постылое время? И, вообще, сколько это всё ещё продолжаться будет? И когда всё это, наконец, кончится?!

Только тут всё и началось...

Подломились какие-то невидимые и неведомые подпорки, и висящий на них туман рухнул на дно города. Сделалось близоруко. И видимости - ноль.

Вот же, любит иной автор напустить тумана, чтоб вынуть.... Но не только ножик из кармана, но ещё и ёжика суматошного, который всё бегает чего-то, и кричит, и кричит: "Лошадка! Лошадка!"

Только трудно найти в белом тумане лошадь белую, если, к тому же, нет её там.

Но туман - это хорошо, это как мамкина утроба... туман.

Да, - в тумане всегда уютно и покойно, как в мамкином животе. Потому и модель Небытия - туман.

Как из Небытия появляемся мы, чтоб, слегка помироедствуя, в Небытие и раствориться, так и из тумана выныриваем, чтоб вновь в него нырнуть.

Вот также, как эта - тук, тук, тук, тук, тук - девушка, спешащая на первое свое свиданье, вышла тут себе, показалась, пробежала на своих тонких высоких каблучках летящей походкой, и - тук, тук, тук, тук, тук - исчезла. Дай Бог тебе мужа непьющего!

А за ней худой неторопливый брюнет в длиннополом чёрном кожаном плаще и шотландская собака колли рядом - были и не были. Только хвост собачий задержался, смешно торча и виляя из белой стены. Но чернокожий позвал: "Коля, ко мне!" - и хвост убежал.

А потом появился мужик импозантный, продефилировал, бросил бычок некультурно на асфальт и исчез. Всё как в жизни - окурок ещё дымится, а человека уже нет.

А вот что не как в жизни, так это вот что:

-- Здравствуй, Дима, - откуда-то - из тумана конечно! - возник Виталий-бой. Как дела?

-- Спасибо, менее более, - промямлил Зотов, вздрогнув от неожиданности. Устал слегка - всё утро прошло, понимаешь, в думах о судьбе России. Ну, а ты как думаешь, Виталий?

-- О чём?

-- Ну, как дальше жить? Во что верить?

-- Не думал. Не знаю.

-- Это хорошо, что не знаешь.... Это славно. Однако это, как было справедливо замечено в записках покойника, не избавляет нас от жестокой необходимости жить дальше... А ты, собственно, чего материализовался? Не спроста же?

-- Ирина прислала.... Ирина попросила в одно место - тут недалеко подъехать.

-- Очень просила? - уточнил зачем-то Зотов, Виталий утвердительно мотнул головой. - Ну, поехали, коль так.

И никого здесь не осталось.

А минуту спустя прошаркал старик со своим велосипедом, прилип отшипевший окурок к лысой шине - и вовсе ничего не осталось.

Ничего не осталось.

И понял автор, что неудачно написал эту главку. Хотел, было, всё исправить, да подумал, что стремление к совершенству как раз всё и портит.

И оставил, как есть.

43.

"Того, что произошло, он никак не ожидал", - как часто эта фраза попадалась нам в разных книгах, хотя и не написана ни в одной из них. Так, хотя бы, в этой.

Того, что произошло, Зотов никак не ожидал.

Виталий неожиданно втолкнул его в квартиру, дверь которой открыл своим ключом, а сам остался на лестничной площадке, подперев дверь снаружи.

Заманили демоны!

Что советовал делать в подобных ситуациях Муслихиддит Абу Мухаммед Адаллах ибн Мушрифаддит по прозвищу Саади? В таких ситуациях простой парень Муслихиддит Абу Мухаммед ибн Мушрифаддит по прозвищу Саади, вторя мистику и автору "Беседы птиц о царе птиц Семурге" Фаридаддину Абу Талибу Муххамади бен Ибрагиму Аттару, советовал не суетится.

Зотов осмотрелся: двухкомнатная квартира-распашонка, - слева справа по комнате, по середине кухня, дверь в которую была чуть приоткрыта.

Сквозь матовое дверное стекло было хорошо видно, что на кухне находится человек. Точнее - мужчина. Прислонившись задом к столу, он разговаривал по телефону и, при этом, нервно постукивал рукояткой пистолета по столешнице. Разговаривал он резко и громко, поэтому его не только было видно, но и слышно. По той же причине он, вероятно, и появления-то жертвы не уловил. Зотов, соображая - что делать, хорошо слышал, как стоящий на кухне удивительно знакомым голосом, грамотно отбивается от пустого наезда:

- Ваха, нет, ты чего меня грузишь? А? Чего ты меня с этой тушёнкой грузишь? Ты меня вчера что спросил? Что, сколько и почём. И всё. Я тебе ответил: тушёнка, вагон, шестнадцать пятьдесят. Так?... Так чего ж ты меня сейчас лечишь?... Нет, тормози... Тормози, - говорю... Слушай сюда, - я тебе предложил, ты согласился. Твои абреки бабки привезли, мои - тебе на склад вагон доставили. В чём проблема-то?... Чего - Коран?... Ну, Коран... Подожди, я откуда знал, что она свиная? Я что пробовал её? У меня, Ваха, ещё с армии от тушняка изжога. Не пробовал я её... Ага, давай-давай, - у вас всегда гяуры во всём виноваты, а вы всегда дартаньяны... Какие бумаги, ну, какие бумаги? Я её за старый долг у торгаша одного подмёл, обнулил ему счётчик... Только не бери меня, Ваха, на понял! Понял?! Ты сам же говорил, что братьям своим тушняк этот камазами доставлять соби... Не ори! Она ж при такой доставке, при таких раскладах, у тебя золотой станет, а не свиной, если по бабкам смотреть. Не оскоромятся, или как там у вас... Не визжи... Всё, Ваха, этой темы больше нет. А вот по казино нам перетереть кое-что нужно... Чего-чего?... Да я знаю, что казино ваше, только земля под ним наша. Так, что, Ваха, кончай базар, иди лучше там, у себя, проводку проверь и индивидуальные средства пожаротушения... Огнетушители говорю иди в казино проверь... Всё. Увидимся... Всё, - я сказал. Я сказал всё.

Зотов решил всё же прорываться через правую комнату - резко ломануться, что-нибудь в окно швырнуть, и, прикрыв голову руками, прыгать. Правда, третий этаж. А что делать?

Он осторожно стал поднимать стоящую в углу под вешалкой напольную вазу, но... Не удержал, - слишком уж аккуратно хотел, слишком уж старался.

Как она разбилась, он не увидел, - невольно закрыл глаза. Зато сквозь грохот разлетающегося фарфора и выписанного на нём дракона чутким ухом уловил тихий щелчок предохранителя.

Когда глаза-то открыл, в дверном проёме кухни уже увидел человека изготовившегося к стрельбе. Но киллер чего-то медлил. И тут...

-- Дзот, ты что ли? - спросил бандит, опуская пистолет, и Зотов не поверил своим ушам, услышав своё училищное прозвище.

-- Не может быть... Жека? - не только ушам, но и своим глазам не поверив, уточнил Зотов.

И десять лет не видевшие друг друга однокурсники обнялись. Жека радостно заколотил Зотова по спине рукояткой пистолета и запричитал:

- Да охранят нас ангелы Господни!

Ещё б чуть-чуть, мой друг, и я б тебя отправил

Бродить по весям царствия теней.

-- Убил бы?

-- Убийство гнусно по себе, но это было б

Гнуснее всех и всех бесчеловечней,

Убить того, с кем начал восхожденье

В печальную, но честную юдоль.

Уж если это не назвать Небесной карой,

Тогда не знаю что...

- Возможно что - безумье,

А впрочем, зря ты, друг мой, причитаешь

Мне жизнь моя дешевле, чем булавка.

И что б ты смог с моей душою сделать,

Когда она бессмертна? Зря себя коришь.

- Блажен, кто верует - тепло ему и сухо,

Но впрочем, прав ты - скотское занятье:

Раздумывать чрезмерно об исходе!

Жить нужно, с благодарностью приемля

Гнев и дары судьбы, и все её пределы.

- С тобой согласен, и на том закончим... об этом,

Поскольку я хочу услышать, и не медля,

Печальную историю о том,

Как тот, кто был распределеньем послан

Исполнить долг свой в дальние края...

-- Сказал бы я - окраины.

-- ... Вдруг очутился здесь

За столько вёрст от туда?

-- Да чего, Дима, рассказывать-то? Ты помнишь, - меня же в Луцк отправили, я там, в ремонтной базе начальником расчёта подвязался. Когда хохлы незалежность объявили, они сразу же безъядерным статусом поцеловали Европу в попу - дивизию нашу под нож пустили, народ - под сокращение. И - последний поцелуй, стакан горилки - вернулся старший лейтенант Баскаков в родную, но безбрежную Сибирь! Эх, бля, угораздило же нас родиться в империи в период её полураспада...

-- И дожить до эпохи нулевых полётных заданий.

-- Эт-точно!

-- Чего ж ты себе там справную хохлушку хохотушку-то не сыскал? Кушал бы сейчас у хате борща с пампушками, картошку со смальцем, та горилкою здоровье своё поправлял. И горя б не ведал.

-- Ну, да: хиба ж рэвут волы як ясла повны? Только ты погляди, - где я и где та женитьба. Да ты и сам такой же. Ставлю сто к одному, что не женат.

-- Угадал.

-- Ну вот... Я ж говорю... А дальше... вернулся, Дима, я сюда, к родителям, на дембель... сижу и кумекаю: работать не могу (убеждения не позволяют), могу только служить... ну, и пошёл в драмтеатр актёром - зря, что ли мы с тобой на репетиции в студию курсантами бегали. Приняли меня... Роли стали давать: то кушать подам, то за солью на сцену выскачу - это уже со словами! А сейчас вот роль Годо дали - текст зубрю...

-- Я по телеку видел, как ты это "милостиво повелеть изволил" отсебячивал...

-- Ну ты же помнишь, книга об Остапе у нас на четвёртом курсе настольной была... Слушай, а ты-то как? До майора дослужился?

-- Да, зам по боевому управлению в дивизионе - последняя моя должность... по сто двадцать суток боевого дежурства в год... Но всё - отслужил, контракт со мной новый подписывать не стали...

-- А чего? Толковые майоры Родине уже не нужны?

-- А Родине сейчас, Жека, действительно, дешевле вместо толкового майора шлагбаум поставить. Ну, если серьёзно, вышла у меня там история скверная... Ну, в общем... Как сказать-то?... Остался, короче, как то раз на ночь ответственным, ну, ты представляешь - всё как всегда: дагов из каптёрки выкурил, пошёл по злачным объектам - котельная, там... пожарка... всё вроде спокойно, а с пилорамы возвращаюсь - слышу орёт кто-то истошно! Оказалось, пьяный зам по тылу новую повариху в баню тащит - та орёт, отбивается, а он ей, понимаешь, ручонки скрутил... Вступился я за девицу... А на утро - знаешь, против его сломанной челюсти мне крыть было нечем - кухаварка та, насмерть перепуганная, щебечет, что спала всю ночь, как убитая, и слыхом ничего не слыхивала... Ну, словом, голяк. Но замяли это дело... Не стали из избы мебель выносить, а у меня, как раз, выслуга подоспела (тут же вам не хохляндия - год за полтора идёт) - и на пенсию чинно меня, значит, спровадили... Сертификат жилищный в зубы и пшёл вон! Вот и я тоже, - к своим еду.

-- Да, дела...

-- Дела... Слушай, а тебя на Украину не тянет - всё же пять лет там прослужил...

-- Тянет, слегонца ... Да я был там недавно... по делам нашим скорбным деньги отвозил.

-- Понятно, - чёрный ворон летит с чёрным налом против ветра над степью волчьей... Слушай, Жека, ты мне зубы-то заговорил, а, скажи, как ты бандитом-то вдруг заделался?

-- Эх, Дима! Дела давно минувших... Понимаешь, завертело как-то, закрутило... Ладно... Тебе можно... Мальчонку тут у нас из театрального училища зарезали, студентика... Чацкого всё играл в учебных спектаклях, вдохновенно так играл надежды большие подавал... И вот шёл он вечерком как-то после занятий, прицепились к нему на беду два чмошных гопника ... Покурить, видать, спросили или ещё чего... Кто знает? А он им... А что он им, если у него в голове: "Карету мне! Карету!" Порезали они его - до дома не дошёл, истёк кровью... Я этих козлов раньше милиции нашёл, - старичок один, ночной велосипедист, наколочку дал... Поставил я их, значит, под ствол и спрашиваю, тихо так спрашиваю: "Любите ли вы театр? Любите ли вы его так, как люблю его я?" А только чего им ответить... Не-че-го! И представил я, что этих нелюдей ждёт по жизни... Ну, в общем, освободил я их бессмертные души от необходимости иметь дело с их дебильными телами... При помощи доведённого до ума бутафорского пистолета и освободил это, как бы, Театр осиротевший сам им отомстил... В метафизически разрезе... Вот так! А после... Бандиты меня раньше милиции нашли. Деловары-ирокезы! И, стало быть, предлагают: или, зёма, с нами, раз ты такой умелец, или - сдаём тебя ментам. Подумал я: ну, что ж, раз переступил - возврата, значит, нет. Да и старики мои вряд ли суд бы пережили... Такие дела... Только условие поставил братве, что время на спектакли и репетиции - это святое... Вот так... Ладно, проехали... А ты помнишь, как на третьем курсе Борька Жидков и Вадик Евреинов, которые себя однофамильцами считали, на том комсомольском собрании, когда Борман заснул...

Много чего приятели могли ещё тут друг другу порассказать, о многом могли вспомнить, да только на пороге объявился вооружённый и выпавший из контекста Виталий.

Он абсолютно ничего не понимал, оттого-то и уранил удивлёно вслух: "Не понял!"

То, как Виталий поднимает пистолет, Зотов почувствовал спиной.

Стало душно и тарантинно.

Выстрелы грянули одновременно. Жеке, оттолкнувшему Зотова в сторону, пуля пробила мякоть правого плеча и ушла в холодильник. Виталий упал, схватившись руками за коленку левой ноги, - жекина дура угодила ему прямо в чашечку. Разнесла её вдребезги. Виталий выл, - больно конечно. Зато и с мениском проблем теперь не будет.

Зотов притащил полотенце из ванной, - зажать Жеке кровотечение. Виталию, этому казачку засланному, перетянул ногу висящим на вешалке собачьим поводком. И только потом спросил:

-- Жека, где трубка?

-- Зачем?

-- Врача.

-- Нет, нам с Виталиком человечьих врачей никак нельзя. Попалимся. Я сам сейчас нашего ветеринара вызову. Ты не дёргайся... Блядь, больно-то как... И как это мы с тобой лажанулись-то... А?... Ты помнишь, нас же в студии учили, выстраивая мизансцену следите, что бы актёр не оказывался к зрителю спиной... Помнишь?

-- Помню.

-- А мы как стояли?... Слушай, а в пятницу ночью не ты у Томиловой на даче меня по огороду гонял?

-- А то кто же.

-- Понятно... Бережёт нас Бог, в которого мы с тобой не верим, от братоубийства, стало быть ... Слушай, а может пойдёшь к нам? Я рекомендацию дам...

-- Это в бандиты что ли? Нет, Жека, уволь... Не пойду.

-- И правильно. Нечего к сладкому привыкать... Только тебе сваливать из города нужно... Тебя же сразу из трёх мест заказали, - так что, Дзот, ты давай... сваливай...

-- Завтра с утра поезд...

-- Вот и ништяк.

-- А тебя из-за меня Мякиш твой...

-- Ты Дзот не бзди, у меня всё схвачено... Папик буреть в последнее время стал не по делу... Пацана одного нашего завалил по дури своей... и вообще... недолго ему...недовольных много... чёрная метка ему... А ты давай-давай, Дзот, вали... Живы будем, - свидимся. Только ты в Том Месте того... уж ты постарайся... не тормози...

-- Жека, слушай, а может Бог есть? Может пора нам, как всем нормальным людям...

-- Кончай, Дзот, - не могу я в их Бога верить... Понимаешь, не могу я верить в Бога, у которого есть имя, пусть и зашифрованное... Если у него есть имя, значит есть и задница... А я не могу верить в Бога, у которого есть задница... Давай, Дзот, вали... Вали!

Зотов крепко пожал Жеке левую руку, оттащил скулящего Виталика от двери и вышел.

Постоял немного в подъезде, к чему-то прислушиваясь, но зря, - ничего не услышал, зато успел подумать в полумраке притихшего парадного о том, что странная это штука - жизнь, где все повинны и никто не виноват, в которой все вокруг что-то совершают в ужасе не успеть, а, успев, - ужасаются, глядя на результаты своей спешки.

Но что уж тут поделать...

44.

У подъезда поджидал какой-то жлоб здоровенный. Кулаки с голову. Но - фу! поджидал не Зотова, - в кустиках у него болонка писала. Смешно. Ему бы трёхголового Цербера выгуливать с такими-то габаритами. Но малый славный оказался, этот хозяин болонки, - показал, где остановка трамвая. Сказал так: "Вон там, у сворота, однёрка на вокзал" Но Зотов понял. Он его уже не боялся.

И действительно, чего бояться-то? Кругом наши советские люди...

45.

Народу в вагоне трамвая было совсем мало.

Бабка-пенсионерка сидела, не допроданную рассаду с рынка везла. Два первокурсника-двоешника шушукались. Да три пролетария на задней площадке с работы возвращались. Ну и Зотов.

Один из мужиков громко (по другому не умеем) рассказывал корешам:

-- Во-во, моя тёща тоже огородом своим заманала! То ей вскопай, то посади, то выкопай, то, теперь, сена накоси, - козу она, вишь, завела. Ага, сейчас! Делать мне нечего, после того как неделю в цеху наломаешься! Я ей в этот раз ребром и заявил: ты, мол, давай двенадцать тысяч на культиватор, тогда буду горбатить у тебя на даче. Ну, а если нет, - Бог помощь, вам, мамаша. Так она знаете, что учидила? Вышла на тракт давешней субботой спозаранку веники берёзовые дачникам проезжающим сторговывать, и вдоль дороги сто двадцать сотенных купюр насобирала! С ума сойти! Я когда сказали, не поверил по первости... А потом при мне пересчитали, - ровнёхонько двенадцать штук - бумажка к бумажке! Это ж надо! прямо на травке насобирала. Дурдом и весёлка! И-и-и... Везёт же ведьме! А? Скажи, ну... А тут бы хоть десятку найти когда на "Жигулёвское"! Так нет!

-- Ёп, да что там найти! Тут бы кровное получить, - вскинулся второй мужик. Слышь, мне Сан Саныч апрель-то всё путём закрыл, я ещё и за Митьку два раза выходил, так он сказал, что оплатит, мол, не волновайся. Я и не жужу, прихожу сегодня в кассу со всеми вместе, чин чинорём, в очереди оттолкался, голову в окошко сую, а в ведомости напротив меня нуль. Голяк! Маринка-кассирша меня посылает... в бухгалтерию. Я туда, что ж вы курвы делаете, говорю. А? А эти, мамзели пахучие, бумажками пошелестели, говорят, что бухгалтер Адинэс, видите ли, ошибся у них. Я говорю: давайте мне этого Адинэса сюда, буду ему нюх чистить. А бабы ржать начали, коровы...

-- А потому что евреи кругом сидят, - заявил третий мужик, потом подумал и добавил: - И татары... ещё.

И понеслось! Оторвались мужики на инородцах. А Зотов слушал их и думу думал.

О том думал, что если бы можно было сделать так, - если был бы такой волшебный способ, - чтобы к энергии, которую затрачивают иные на разоблачение несуществующего в природе мирового заговора, присовокупить солидные средства, которые тратят участники этого заговора на дезавуированние предположений о его существовании, да направить все эти чудовищные денежно-энергетические ресурсы на обустройство какой-нибудь барахтающейся в неудачах страны, то великая бы ей приключилась от этого польза.

Трамвай тем временем вразвалочку добрался до какой-то остановки. В вагон вошла юная, очень красивая девушка в мокром купальнике. Мужики замолчали, студентики хихикнули, а бабка, проявляя релятивистский ко всему подход, заявила: "Конец света". И как в воду глядела.

Трамвай только тронулся и сразу умер. Душа его - электроток, издав затухающий, прощальный, звук, устремилась вЫсоко высОко высакО. "Уздец, приехали", - проконстатировал очевидный факт кто-то из пролетариев. Бивис и Бадхет - дебильно загоготали, и один другому: "Тут, значит, свет погас. Она сунулась и - гы-гы! - ой, что это? Конец, Света, - говорю. Гы-гы! Ну, тут точно конец света настал! Гы-гы! Прикольно, да?"

Нет, господа, Конец Света отменяется. Вместо него сегодня дискотека. Так что, все на склад - отоваривать талоны на семечки!

Зотов знал, что над каждой трамвайной дверью есть такая специальная эрогенная точка. Был у него такой опыт. Только нажми вот здесь и свободен. Сказано сделано. Система выпустила пневму, двери распахнулись, - он вышел вон.

И пошёл по плитам, между рельсами туда, куда надо. Ведь между рельсами шагай - не заплутаешь. Иди себе и иди. Он и пошёл. Да только тут...

46.

Истерично взвизгнули чьи-то тормоза. Запахло жжёной резиной. Грязные брызги рваным павлиньим хвостом лизнули туфли.

Зотов ничего этого не заметил, - да хоть бы рядом бомбу взорвали, он бы всё равно ничего не заметил, - его взгляд прилип к висячим на столбе квадратным уличным часам, точность хода которых... точность хода... точность... не было никакой точности, потому что не было никакого хода! Потому-то его взгляд и застыл, замер остекленевший, загипнотизированный взгляд, как замерла, чуть подражав, минутная стрелка.

Взбунтовавшееся Время перестало питать собой Вечность. Время больше не хотело бегать по чёрному квадрату часов. Почему-то больше не хотело оно - неуловимое вышагивать по квадрату.

Умерло уставшее Время, но, правда, не надолго - навсегда...

Уже почти час никто не стрелял, никаких событий не происходило, - и времени нечем было питать себя.

Прощайте...

Но нет, нет, нет! - Оно воскресло, реанимированное никуда не девшимся Пространством, и... и...ну!.. и - пошло, пошло, пошло по кругу!

Стрелка сорвалась, стрелка рванулась, стряхнув с себя Гарольда Ллойда, дав отмашку чему-то совершенно новому. Абсолютно новому, но, будьте уверены, - всё тому же.

Зотов огляделся по сторонам и искренне удивился обыденности окружающей обстановки в этот (без всякого сомнения) Торжественный Миг Повторного Начала Великого (не смотря ни на что) Пути.

И подумал: "Странное это место, какое-то".

Только это, - ни какое не это место было, а, представьте себе, То Самое...

А Зотов, не осознавая этого, прислушался к чему-то и вдруг рассмеялся, бормоча: "Умерло уставшее Время, но, правда, не надолго - навсегда... - ну, блин, он и пишет! Ну кто же так, ё-моё, пишет!"

И заржал взахлёб.

Тотчас и подлетел этот трамвай, поворачивающий по новопроложенной линии с Ермолаевского на Бронную. Повернув и выйдя на прямую, он внезапно осветился изнутри электричеством, взвыл и наддал.

Зотов испуганно обернулся на шум, и не заметил, как вляпался в разлитый растяпой Аннушкой йогурт. Нога неудержимо, как по льду, поехала по мутно-серой луже, другую ногу подбросило, и Зотова выбросило с рельс.

Стараясь за что-то ухватиться, Зотов упал навзничь, несильно ударившись головой об асфальт, и успел увидеть в высоте, но справа или слева - он уже не сообразил, - позлащённую луну, на фоне огромного круга которой летел стариквелосипедист.

Он хотел подтянуть ноги к животу, но не успел. Трамвай накрыл их. И к пивному киоску на той стороне выбросило два цилиндрических предмета.

Это были отрезанные ноги Зотова.

Ну, что, Зотов, - как теперь поползёшь на вокзал?

Да нет, конечно, ничего подобного не произошло. Просто автор на Зотова обиделся, за его неуместный смех обиделся, жеребячий и пустой. И тоже поюморил. Шутканул. По чёрному.

А на самом деле ничего такого страшного не было.

Только плиты выродились в шпалы...

47.

Всем романтикам, нечуждым вечернего эдвенчера, то есть живущим вне расписаний, хорошо известно, прекрасно известно, до мозолей известно, что хождении по вяленым спинам индифферентных шпал - крайне утомительное и архи не импозантное занятие. Почему? Докладываем: потому что испокон мохнатых веков вредители-шпалоукладчики расстояние между двумя соседними шпалами рядили чуть короче общечеловеческого неспешного шага, а расстояние через шпалу - чуть длиннее того шага, который отмеряет человек, идущий как хозяин, скажем так, необъятной родины своей.

Вот так.

Приходится либо прыгать, словно жаба по болоту - с кочки на кочку, либо убого семенить, что, вероятно, со стороны ещё прикольней - этакий бредовый клоун бродячего цирка бредёт по ночному Бродвею, Чарли Чаплин недоделанный!

И пусть бы простил шпалоукладочный бог эту неумную месть шпалоукладчиков всем прошлым, нынешним и будущим топтателям шпал, если бы не вот ещё какое обстоятельство: вначале добротные, крепкие, хорошо пропитанные смолой шпалы вдруг стали какими-то ненадежно трухлявыми, и Зотов, чертыхаясь, то и дело проламывал их прогнившую древесину; да и подружка-луна, которая до этого весело бежала в накат по отполированным рельсам, всё чаще и чаще стала спотыкаться об ржавые пятна на стальных перилах.

Зотову надоело.

Зотов остановился.

Зотов разул глаза и огляделся.

Луна высветила отгадку: трамвайное полотно, которое прежде мирно тянулось, пересыпанное серым щебнем, промеж городского асфальта, оказалось поднятым на высокую насыпь и превратилось в старую заброшенную железную дорогу, по обеим сторонам которой, открылась Зотову пустынная, бесплодная равнина, щедро покрытая слоем лёгкой на подъём пыли и усеянная грубыми камнями, никогда не знавшими ласки морского прибоя.

Вот так вот: паровозная двухколейка... равнина... камни... пыль...

Правда, кое-где в эту пыль были воткнуты вверх щетиной пучки серо-жёлтого сухого безлистого кустарника, усыпанного откровенными шипами. Да ещё: пейзаж местами украшен был огромными - в четыре (а то и выше!) человеческий роста кактусами-кривляками. Уроды уродами, но на их колючках-дрючках обворожительно красиво висели шары - звёзды.

Зотова пробил озноб.

Si, como no?

Да, да - оно: к арматурной сетке, сплетённой из линий, проведённых от звезды к звезде, присобачена была эта мексиканская сельва-мечта, - эта песчанно-бежевая муть, наполненная горькими песнями, слетевшими с высохших губ давно сожжённых трав, - эта ночь-тоска, цвета подлого шороха-предателя, отражённого в осколке из-под джозе куэрво, - эта колкая невидаль, чьи не целованные трещины омыты слезами мескалевого червя, настоянными на палёной шерсти тенеоборотня...

Madre de Dios!

Por que?

Por que?

Зотов хотел развернуться и убежать.

И бежал бы, если бы не удержало его идейно невыдержанное небо - родное небо.

Небо родины...

Из-под этого-то неба уже не убежать.

Да и зачем бежать, когда на небе такие звёзды? К чему, амиго, бежать тебе... как раз сейчас... бежать от себя...

Смотри!

Справа, метрах в ста от дороги, начиналась и тянулась вдоль неё, почти параллельно, до самого горизонта, точнее - до широкой тёмной полосы, где всё сливалось воедино, невысокая каменная гряда. И там, внизу, в тени первых её камней-истуканов, Зотов увидел тревожные всполохи сиротливо дрожащего в этом безлюдье огня.

Нет, не просто огня (сам по себе огонь неинформативен), - но огня костра. Как речь, которая всегда содержит нечто и всегда обращена к кому-то, что бы там не говорил Сорокин, так и костёр - требует ответа.

Зотов, царапая свои новые туфли об щедро рассыпанный щебень, невольно ускоряясь к концу добросовестно крутой насыпи, сбежал с полотна дороги вниз. И едва не упал там, внизу, цепляясь за всякие крючки и петли натуральных МЗП, развёрнутых в пыли каким-то пакостным мексиканским чёртом-фортификатором. И наступил на обглоданный белый череп какой-то крупнорогатой скотины, треснуло...

У костра ждали. В человеке, который поджаривал в плазме огня насажанную на металлический прут тушку небольшого зверя, Зотов без особого удивления узнал себя.

Да, это был он, Зотов, только казался чуть постарше и одет был, хотя тоже во всё чёрное, но кожаное - штаны из уже потёртой чёртовой шкуры и куртка не джинсовая, а что-то вроде косухи и дранная. На ногах - ковбойские сапоги со стоптанными каблуками, на боку на широком ремне, - висел в лоснящейся кобуре старый кольт, рукоятка которого желтела в темноте инкрустированной костяной пластинкой.

В ярких отсветах пламени было хорошо видно, что лицо Зотова, не по-весеннему загоревшее, было покрыто недельной небритостью. Он хмуро ухмылялся.

Зотов тоже улыбнулся.

"Садись", - мотнул головой Зотов, и швырнул ему старенькое пончо. Зотов накрыл им один из валунов, лежащий поближе к костру, и сел на него, сверху, как на круп лошади.

А Зотов, тем временем, вытащил из-за голенища сапога занятный нож, смастыренный, видимо, умелыми зеками из стального осколка паровозного клапана, и отрезал от туши солидный кусок мяса, после чего достал из мешка холодную маисовую лепёшку, положил на неё порцию и протянул всё это Зотову. Почувствовав зверский аппетит, Зотов с благодарностью принял сэндвич.

И пока Зотов ел, обжигаясь, сладковатое мясо, Зотов молча курил какую-то недорогую вонючую сигаретку.

-- Тебе объяснения нужны, - спросил вдруг Зотов.

-- Не-а, - ответил Зотов, вытирая перемазанные жиром руки об сухую траву.

-- Это хорошо, а то, знаешь, - не люблю я болтать.

-- Знаю... мне, наверное, не нужно было тормозить в Том Месте.

-- Это факт.

Они помолчали.

Зотов достал из мешка серебристого металла флягу, сделал несколько глотков и швырнул её Зотову. Зотов поймал, и отхлебнул из неё, не подрассчитав. Воздуховод опалило напалмом.

Откашлявшись, он сказал зачем-то:

-- Знаешь, а я хотел бы быть похожим на тебя... Сильным, решительным, энергичным, без всяких дурацких комплексов...

-- Загнул... тоже мне... на меня похожим ... хотел бы... Ага, щас!.. А я вот на тебя - не хрена... Тебе вот твоя рыжая нравится, а мне эта... тёмненькая... Да и характер у тебя... Фантазируешь чересчур, рефлексии много не по делу, в слова играешь...

-- Ну извини... Что поделать, люблю я слова ... Слова - это ведь тоже сила, и не всё с ними так просто... Знаешь, философы-стоики утверждали, что однажды произнесённое слово живёт в мировом эфире вечно.

-- Слово не воробей... Слушай, а ты сам-то знаешь это Слово?

-- Какое?

-- Как - какое! Которому жить вечно.

-- А... в этом смысле... Ну... Думаю, что это слово - "любовь"... тут, мне сдаётся, без вариантов.

-- Ну да... ну да. Я это... может и не к месту... Знаешь, а прочти что-нибудь новое.

-- Новое?... можно... для того и пишу.... Прочту тебе новое, но, только, извини, про старое.

Зотов вытер рот, и продекламировал, не вставая:

Сверхчокнутый цокал, мненье имея,

Что вычурен вечер и что - не глупи-ка!

Из-за штакетника веяло феями,

Плесенью цоколя, смятой клубникой.

Солнце чесалось о ветки шелковицы,

Я мучил Скотта в дешёвом издании,

И

Было неведомо - чем успокоятся

Эти... на небе... ну... вечные странники!

Но

Ниже: тревожные ласточки- ножницы

Или стрижи (я в этом не очень-то)

Влёт распороли небесную кожицу,

Вывалив сумерки - сумерки отчие.

Буквы расквасились. Взглядом касательным

Тронул котяру - клубок электрический...

Всё.

Всё остальное необязательно

Скрипнул ничтожно калиткой величества...

-- Не плохо... Можно сказать, что даже хорошо... А, знаешь, я помню тот вечер, и ту шелковицу помню... я тогда у деда нож спёр... в ствол метал его, пока разноцветные пластинки наборной рукоятки не разлетелись... В корнях той шелковицы я его остатки и прикопал... Боялся - влетит....

-- В тот вечер отец читал какую-то книгу... вслух....

-- Про басмачей, про клинок бухарского эмира, - на нём схема была, где сокровища искать.

-- А я не помню... помню только голос...

Зотов замолчал, - из темноты раздался жутковатый звериный вой. Когда он затих, всё ощущалось уже немного иначе.

-- Койот? - спросил Зотов.

-- Наверное, чанчо, - пожал плечами Зотов, встал и вытащил кольт из кобуры.

Но из-за камней, осторожничая шагом, вышла худая дворняга, в генеалогическом древе своём имеющая, видимо, восточно-европейскую ветвь. Псина - зверь, опасалась огня, но... запах жареного мяса...

Зотов спрятал кольт, и швырнул собаке кость побольше. Пёс отскочил, лёг в позу сфинкса и гордо отвернул морду. Но всякая гордость имеет границы...

И было хорошо: потрескивали пожираемые огнём коряги, навалившись на костомаху, урчал пришлый пёс, шуршали в жухлой траве бессонные ветры, на дне ночи шелестели показушные звёзды, - и плыли поднятые дымом ввысь воспоминанья...

Зотов, бывший в последних двух своих прошлых жизнях последовательно птицей кондор и тибетским пастухом, не мог ни оценить всю красоту этой редчайшей мелодии доставшегося на халяву момента.

Не мог ни посмаковать.

Да, - было хорошо.

Но вдруг псина, получившая по рождению возможность, в отличие от людей, видеть вещи такими, какими они являются на самом деле, напряглась, навострила уши, ощерилась, и звонко, - честно отрабатывая кормёжку, - залаяла на стремительно накатывающиеся облако пыли, которое в близи оказалось всего лишь грязным старым внедорожником-пикапом.

За рулём притормозившей машины сидел жгучий латинос с выцветшей банданой на голове. Рядом с ним - его спутница, может, красавица, а может, нет, - её лицо скрывал защитный треугольник когда-то пёстрого платка. В кузове стояли ещё двое - тёмненьких, в широкополых шляпах, с недобрыми лицами, - причём оба с карабинами.

В каждом взгляде четырёх пар горящих мексиканских глаз читался вопрос.

Зотов встал, и во второй раз за ночь вытащил кольт, - дружно, в унисон щёлкнули затворы боевых карабинов.

Но Зотов швырнул оружие на землю и объявил всем присутствующим, вытянув вперёд безоружные руки: "За меня Эдик Хо слово сказал".

В ответ - молчание.

Молчание, как губка, впитывало время.

Молчание вытянуло ночь в тонкую звенящую струну.

Молчание наполнило сердце тревогой, но - не отчаяньем.

"Эдик Хо, - повторил Зотов, - Comprende?"

"Si", - тихо ответил на этот раз вожак и завёл мотор.

Девушка махнула рукой, парни опустили стволы и ночной патруль, безбожно пыля, продолжил свой дозор в иных пределах.

"Теперь ты понял, какое слово имели в виду философы школы стоиков?" - задал риторический вопрос Зотов и поднял свой пистолет. Стряхнув с него пыль, он подошёл к костру и выстрелил в него восемь раз.

И огонь погас.

"Мне туда, - сказал он, махнув в сторону, где железная дорога врезалась в горизонт, потом махнул в сторону дохло мерцающих городских огней, - а тебе туда". Потом присел на корточки, и сказал трущемуся об его ноги псу, потрепав за холку: "А тебе - не знаю куда". Псина, обдав смрадным запахом из пасти, лизнула его шершавой лопатой в нос.

И каждый пошёл своею дорогой.

Пёс повертел, ничего не понимая, башкой туда-сюда. И рванулся со всех лап за Зотовым, помогая себе изо всех сил своим волчьим хвостом.

Каждый пошёл своею дорогой...

Да только одним путём...

И заметил кто-то, что кольт - семизарядная пушка.

А кто спорит?

Только такие вот неточности и делают фильм культовым, - ну и чего ради тогда исправлять?

48.

Получилось у Зотова всё как-то автоматически.

Здорово.

Ни одного лишнего телодвижения.

Зашёл к дежурному по вокзалу, расписался в каких-то бумагах, получил свои вещи, снёс сумку в камеру хранения, перекусил пиццой в станционном буфете, нашёл место в зале ожидания и затаился.

Рядом сидели два приятеля, два уже созревших во всех отношениях мужика. Худой и толстый. Высокий и низкий. Брюнет и ... А! Нет, - толстый коротышка был лыс!

В командировку они намылились. Отдохнуть от жён, детей и начальства.

Кто сказал: "И любовниц"?

Никто не говорил.

Худой - спокойный как слон - читал, толстый - дёрганный как суслик - по сторонам пялился.

И оба пиво пили.

Пили-пили, да тут видимо толстому скучно стало.

-- И зачем ты этот бред всё время читаешь? - стал он доставать худого.

-- Метод хочу познать, - отмахнулся от толстого худой.

-- Метод чего?

-- Мышления, конечно.

-- Тьфу, тьфу, тьфу... Ты разве не знаешь, Глебушка, что мышлением нельзя утвердить своё существование, - своё существование можно утвердить только действием.

-- Что, Борисушка, бессмысленным?

-- Как минимум, Глебушка. Существование не есть наш имманентный признак, а потому логически недоказуемо. Можешь закрыть свою книгу. Это всё пустое.

-- А что, Борисушка, существование требует утверждения?

-- Это и составляет смысл нашей жизни, Глебушка! А ты думал, вероятно, что обмен веществ? Да? Кстати, там, где я сказал "смысл нашей жизни", конечно, стоит гиперссылка. Ты же понимаешь.

Худой хотел как-то ответить, но вокзальный диктор, что-то такое выдала в эфир, не вынимая печенья изо рта.

-- Чёрт, опять на сорок минут задерживают, - перевёл толстый и заныл: - Чего они хвост по частям рубят... Сказали бы через часа четыре подъезжайте. А пиво-то, Глебушка, закончилось.

-- А кто, Борисушка, пойдёт?

-- А не знаю, Глебушка.

-- А давай, Борисушка, разыграем.

-- Согласен, Глебушка. А во что? Как всегда, - в определенья?

-- Ну, давай. Мы же не обезьяны какие... Только, какой же термин на сей раз препарируем?

-- Мне всё равно.

-- Мне тоже. Спроси вон у парня. Для объективности.

-- Друг, извини, - обратился толстый к Зотову. - Скажи, будь любезен, какое-нибудь слово... существующее... существенное... существительное. А?

-- Какое? - пожал плечами Зотов

-- Ну, не знаю... Чего тебе по жизни не хватает, например?

-- Реальности.

-- Спасибо друг, - поблагодарил толстый и обратился к худому: - Слышал? Начинаешь ты, - я в прошлый раз начинал.