- Зачем?

- Так будет круче.

Зотов проснулся ровно за полчаса до "собаки" в полном здравии под идеально расставленными звёздами.

Язык тёр наждачкой нёбо - рта небо.

Страдающие бессонницей комары организованными эскадрильями заходили со стороны поросшего рогозом берега. Лягушек-перехватчиков на этом направленье явно не хватало...

Лунный свет, с трудом продираясь сквозь дрожащие ветки деревьев, устало падал мозаичными пятнами на влажную траву.

А плеск воды тревожил и манил на стремнину, как если бы ... Это что там такое?

Чёрт возьми, возле дома кто-то нахальничал! И явно кто-то чужой.

Ну-ка, ну-ка, как оно там, у предземшара-то было: "Усадьба ночью, чингисхань!"

- Стой! Стрелять буду! - хоть суховато-хрипло, но в соответствии с уставом проорал Зотов, выпрыгнув с ружьём из катера.

- Кто орёт? - полюбопытствовал наглец.

- Твой самый страшный сон! Ужас, летящий на крыльях ночи!

В ответ раздался выстрел, - пуля вошла в обшивку катера, бездумно испортив дорогостоящую вещь.

Нехило!

Вечер переставал быть томным.

Зотов, блякнув, залёг - очко-то не железное! - и выстрелил в луну. Пуля пробила её круг где-то на двенадцати.

Вражина ответил дважды. Зотов нанёс симметричный удар, взяв теперь чуть ниже, боясь, при этом, зацепить один из спутников нашей космической группировки. Хоп! Хоп! Хоп! Без свинга нет джаза! Ружьё дружески и ободряюще похлопывало прикладом по плечу. Здорово! Романтика боя, язык батарей! Только в рёбра больно упёрлась какая-то коряга. Откатился, - папа Карло учил, что воевать нужно с комфортом. В корягу угадила пуля. Ах, так! Ну, бля, сейчас я вам!

И в этот момент, - как всегда до потешного некстати, - закончились патроны. За ними нужно было, совершив хитроумное телодвижение, нырнуть в катер. Кто бы прикрыл? И тут - слава яйцам! - от забора заухало тульское ружьишко. Знать, дядя Миша подоспел. Один с бодуна, другой - старик. А ведь скажут потом, что нас было четверо!

А теперь - соло!

Зотов, совершив прыжок Цухахары, перевалился за борт, нашарил в кармане куртки коробку с патронами, быстро снарядился и - не отдадим не пяди родных Фолклендских островов! - продолжил, уже не вылезая из катера.

Бесцельный перекрёстный огонь вели они с дядей Мишей до тех пор, пока не услышали шума - погнали наши городских! - отъезжающей машины.

Противник позорно спасся бегством.

Похоже, счёт встречи: по нулям.

Майор Зотов, стрельбу закончив (оружие разряжено и поставлено на предохранитель), возбуждённо продекламировал хайку, которым гордился:

хрустнула ветка

трясогузка вспорхнула

и вновь тишина

- Дмитрий, - живой? Ты как там? - озаботился, вылезая из подзаборных кустов, старик.

- Протрезвел, дядь Миш.

- А у меня, Дима, не поверишь, встал.

- Что - встал?

- Неудобно сказать-то, келдырь у меня встал, уж года три как того... ни того.

- Поздравляю... стало быть, боец ты ещё, дядь Миш... Войско польско не сгинело! - подбодрил Зотов старика.

Да только, что там не говори, а всё это было положительно отрицательно... Он же уже закопал портянки войны, чёрт возьми!

А тут вновь - по ленд-лизу два смысла с оказией...

Нет, нет, не пугайся мой читатель, - это Зотов где-то чем-то как-то проинтуичил, - то, что сейчас здесь произошло, произошло из-за того, что обзавёлся он не своими связями.

Вот кисть-аллюзия и не в ту тушь слазила. И что там не рисуй теперь, а вокруг... а вокруг...

А вокруг - Азия...

15.

Утром, в ожидании приезда Ирины, (а дядя Миша прозвонил о нападении Виталию сразу же), Зотов баловал себя вишнёвым йогуртом, тупо уставившись в экран телевизора, где мирно протекающий эфир утреннего канала периодически взрывался предвыборной рекламой.

Вот и сейчас некто Деборов (псевдоним что ли? или партийная кличка?), максимально используя бесплатно предоставленное время, излагал свою выстраданную программу.

Так энергично и напористо излагал, что впору было стенографировать за ним, и издавать сей манифест отдельной брошюрой под пошлым, но маркетингово точным, названием "My Struggle". Нет, вы только послушайте, что выплёскивал этот розовый поросёнок Деборов по утру на ещё не проснувшегося избирателя:

"Человек рождается свободным! Кто имеет право ограничить его свободу? Никто! Почему же существующие властные институты пытаются встать над личностью? Почему они всё время стремятся отцепить "последний вагон" в составе человеческих свобод? Так диктуют интересы общества? Ха-ха-ха! Сначала они запрещают очевидное, потом менее очевидное, потом спорное, потом естественное, потом необходимое, и так далее, и так далее. Сколько бы "вагонов" вы не отцепили по их требованию, всегда будет находиться ещё один - последний, на который будет посягать пресловутый общественный договор! И так будет продолжаться до тех пор, пока у вас не останется ни единой свободы!

Если так действует общественный договор - к чёрту такой договор! Естеству человеческих отношений - да! Лицемерию общественных институтов - нет! Нет, говорю я пошлой морали новобуржуазного мурлизма! И нет, - говорю я лживой морали социалистического быдлизма! Да, - говорю я чистой морали реальных отношений между конкретными людьми! Изберите меня, и я запрещу запрещать! Я расширю рамки закона до тех границ, где эти рамки уже не видны".

У Зотова закончился йогурт, пришлось сбегать к холодильнику и найти ещё один стаканчик. Персиковый. Ням-ням-ням.

Когда вернулся, Деборов продолжал своё шоу, корни которого явно тянулись в Париж и уши которого торчали из шестьдесят восьмого года, а посему не имело осмысленного отношения к выборам губернатора сибирской глубинки.

Чтобы крики этого местного субкоманданте поимели такой же эффект, как там и тогда, нужно для начала завести в подкожье этой глубинки жировой слой из толстопузых бюргеров и толстозадых бюргерш, а потом уже заявлять обществу: "Если хочешь похудеть, спроси меня как".

Но весело... Тридцать лет и три года понадобилось эху революции троечников, чтоб докатиться до снежных пустынь, и найти здесь свою фантастическую и бесполезную реализацию.

И это кажется нереальным, невозможным. Не верите? Нет? Быстрей включите телек. На пятый канал. Быстрей! Видите? Чудила добрался и заходится, забрызгивая слюной камеру:

"У ответственных за соблюдение общественного договора всегда находятся форс-мажорные и фарс-минорные обстоятельства, что бы он работал против тебя! Всегда у них найдётся закон, по которому ты - преступник. Ты считаешь себя преступником? Нет. Тогда пошли их законы к чёрту!

Богатенькие хитрецы превратили нынешнюю цивилизацию в глобальный муравейник. Погляди в зеркало, разве ты - насекомое? Они учат тебя жить, а разве ты сам не в состоянии определить, как тебе жить? - что тебе пить? - с кем тебе спать? Это вопросы, ответы на которые ты знаешь сам. А подсказчику - два толстых за щеку!

Хочешь быть свободным на своей земле - взорви это застывшее дерьмо, которое называется "власть"!

Свобода - всё, что тебе нужно!

Всё, что тебе нужно - это я! А мне власть нужна, чтобы превратить её в развалины изнутри.

Молодёжь! Свобода лучше всякой дури! Нет кайфа круче отвязной свободы! Секс, свобода и рейву - рэп!!!

Старики! Вы корячились на комиссаров всю жизнь за гроши, а и новые власти показали вам кукиш. Если уж руки чешутся и невмоготу как хочется голосовать, голосуйте за меня. Я ничего не обещаю! Не обещаю, значит, - не обману!

Женщины! Ваши мужья колотятся в бессмысленном болоте. Я вытащу их из дерьма. Я подниму их с колен. И они встанут. И у них, наконец-то, встанет!

Мужики! Спросите меня, на кой хрен мне это нужно? А хочу старость свою обеспечить. Ха-ха-ха! хапать буду, но я - не беспредельщик".

"Вон дядя Миша теперь тоже знает средство против морщин; война и баррикады средство виагр покруче, но это же не повод", - подумал Зотов.

А ещё подумал, что зря этот мужик так вот. Если ты умный, на самом деле умный, то делай вид, что веришь в это набитое соломой чучело - в государство, уж какое бы оно там не очень такое и было.

Если ты, конечно, умный.

Потому что если ты, умный, не будешь этого делать, тогда тем более не будут, глядя на тебя, в государство верить дураки. Тогда вновь: веселуха очередного демонтажа и кипеж нового структурирования. И при этом умные королевичи, как всегда, в дураках и в минусах, а иваны-дураки - в худшем случае остаются при своих, в лучшем - навариваются. Оно нам надо?

Если ты умный, то начинай становиться мудрым. Только не мудри, а мудрствуй. Но не лукаво.

А потом он, когда йогурт закончился, попытался себя догнать: "Чего это я сегодня такой государственник?"

"Не выспался видно..." - так он решил, выходя из комнаты на звук подъехавшей к коттеджу машины. А вдогонку ему продолжало нестись сладострастные стоны политической мастурбации:

"Я не за реакцию. Я не за прогресс. Я живу! Если это революция, то я революционер! Если это контрреволюция, то я - контрреволюционер! Называйте меня, как хотите, но не мешайте мне трахать соседку!

Ты не хочешь быть свободным? - Жри свою овсянку без нас!

Ты не хочешь быть свободным? - Подбирай чужие бычки!

Ты не хочешь быть свободным? - Дружи со своим геморроем!"

Ирина, конечно, жутко расстроилась, выслушав живописный рассказ дяди Миши, а затем и лично осмотрев место ночной битвы.

Но заметно успокоилась, когда Зотов притащил голубую папку.

- Вот, выпала, - протянул бумаги весь такой смущённый Зотов и поторопился заметить: - Я её не открывал.

- А как вы, Дима, код подобрали? - спросила, улыбнувшись, чересчур проницательная баба. Вот же язва! Нет, чтоб сказать по простому: "Молодец, Димка, сукин сын! С меня бутылка".

- А не надо вам было дату своего рождения кодировать. Девятнадцатый день пятого месяца. Кстати, поздравляю, и всех вам благ, - пробурчал уличённый в грехе излишней любознательности Зотов.

- Спасибо, Дима, но я сегодняшнюю дату и не использовала вовсе, - рассмеялась Ирина. - Это случайность.

- Не понял, а что тогда?

- До, ре, ми.

- Не понял.

- До, ре, ми. Ноты. Первая, девятая и пятая соответственно... Первая, девятая и пятая гармоники... По частотам. А с датой совпадение, поверьте, совершенно случайное. Это я в детстве семь лет в школу музыкальную ходила... По классу китайской флейты.

- Ну, ё, - удивился совпадению Зотов.

- Что, Дима?

- Да, вспомнил одно из определений семиотики.

- Семиотики?

- Да... Семиотикой, говорится в том определении, называется наука, которую изучающие её семиотики называют семиотикой. Я-то, дурак, думал, что выбор шифра был вами мотивирован, а здесь, оказывается, просто - мотивчик...

- Действительно... забавно.

- Жизнь полисемантична, как контур человеческого тела, обведённого мелом на полу... Послушайте, а кто спонсор сегодняшней ночной презентации? Может надо в мили...

- Не надо, - как отрезала Ирина, - Милиция тут не поможет. А вот вы, Дима ... Вы мне сделали сегодня весьма, весьма, весьма дорогой подарок, сами того, впрочем, не предполагая... ко дню... И знаете что? Не пригласить вас на сегодняшнюю дружескую вечеринку по случаю моего рождения, было бы жуткой неблагодарностью с моей стороны.

- С удовольствием, но, знаете, я тут джинсы порвал... в таком месте... И футболка вот потёрханная.

- Эту проблему мы разрешим... по дороге. Собирайтесь, Дима. Жду вас в машине.

Ирина решительно направилась к авто, но через несколько шагов остановилась и энергичным жестом поторопила Зотова.

Господи, у каждой женщины должна быть тайна, у этой, по всему, тайнами заполнен был целый сундучок, стоящий в углу пыльного чулана. С этой женщиной да на... Ну, вы в курсе.

Когда проезжали под поднятым шлагбаумом, к машине подошёл Парамоныч.

Уважительный Зотов вышел попрощаться, а старик вдруг обнял его как сына родного, да так руками обхватил, что пришлось наклониться.

- Всех благ, тебе Дима. Прощевай... Прости, коль что не так. А ежели кто тебя там, в городе, обижать надумает, ты скажи тому, что за тебя Эдик Хо слово сказал, - так напутствовал старик Зотова.

- Спасибо на добром слове, дядь Мишь. Ты береги себя, Бог даст, - свидимся, так ответил ему растроганный Зотов. И глянул поверх седой головы старика, на то, как качает верхушки гигантских сосен радухарившийся к полудню заморский ветер.

И заныло у Зотова в груди, и увлажнились глаза, потому что на лебедином крыле этого южного ветра он вдруг увидел тень кипариса, и угадал в ней пронзительный, отчаянный крик одинокой души - звук забытого мгновения, вплетённый майским светом в канву одичавшего пространства...

16.

И не зря заныло у Зотова сердечко от недобрых предчувствий. Потому что где-то рядом такое происходило... Если бы Зотов только знал.

Впрочем, если бы даже и знал, - что толку-то? Чего сделал бы? А? А-а-а! То-то и оно...

Заседание предвыборного штаба кандидата Золотникова проходило в узком составе. Присутствовали трое: Клешнёв, Перфильев и Карбасов.

Председательствовал, конечно, Клешнёв. Как лицо наиболее приближённое к телу. (Интересно, как смысл этой фраза - лицо, приближенное к телу - переводится, к примеру, на французский).

- Итак, господа, повестка дня стара как мир: "Текущее состояние рейтинга нашего кандидата и меры по его повышению", - сбогохульничал Клешнёв. - Кто - за? Кто - против? Воздержался? Единогласно! - продолжил он юродствовать. - Что мы, дорогой наш Марат Евгеньевич, на сегодняшний день имеем? Обрадуйте.

- По последним опросам рейтинг устойчив, на уровне... шестидесяти трёх процентов поддержки, если бы... если бы выборы прошли в это воскресенье, то есть, завтра, - заглянув в бумаги, как-то не очень уверенно ответил председатель предвыборного штаба.

- Так, значит, шестьдесят три дают опросы, проведённые по нашим заказам... Реально, значит, где-то пятьдесят три плюс-минус три процента статистической погрешности. Маловато будет. Этак плюхнемся во второй круг. Нехорошо... Нехорошо-с... Задача, надеюсь, помните, какая стоит - с первого захода всё закончить. Задача архиважная стоит. И какие у тебя, Марат Евгеньевич, предложения будут?

- Реальные возможности повышения рейтинга практически исчерпаны, занервничал Перфильев. - Вся дальнейшая работа... будет направлена... на его... поддержание...

- В висячем состоянии. Та-а-к, хреново, - Клешнёв с укоризной посмотрел на Перфильева, затем повернулся к третьему присутствующему. - А что нам по этому поводу скажет товарищ Карбасов?

- Есть, конечно, ещё резервы, - не торопясь, как бы раздумывая, заявил тот, и выдержал паузу.

- Не томи, Паша, не интригуй, все здесь свои - сейчас не до театральных дрючек, не гони пургу, - поторопил его Клешнёв.

- Я тут вот ... посмотрел вчера данные, полученные методом семантического дифференцирования, - начал Карбасов дешёвую разводку, ткнув длинным пальцем в какие-то графики и таблицы. - И настоятельно рекомендую поработать над группой параметров, под условным названием "твёрдая рука".

- Закон и порядок? Железная воля? Умение принимать жёсткие решения? Равняйсь - смирно! Шагом марш! Упал - отжался, если смог! Слуга - царю, отец - солдатам, пуля - дура, штык - молодец, - выпалил Клешнёв. - Так?

- Ну, да... Правильно ты это, Герасим, уловил.

- И что? Что? Не томи! Суть в чём?

- Нужна, как всегда, маленькая победоносная война.

- Как всегда с Албанией?

- А с Албанией - это как всегда? Желательно... желательно... конечно, хотелось бы, - тихо произнёс Карбасов, подняв мечтательно глаза к потолку. - Эх, а кому не хочется - без объявления войны нарушить чей-нибудь суверенитет... Но увы-увы, мечты-мечты... Не реально это, к сожалению, в масштабе один к восьмидесяти девяти. Но ведь что-то в этом роде мы всё же можем...

- А ближе к земле...

- Ну, не знаю... наезд на местного олигарха какого-нибудь... Скандал громкий, шумный какой-нибудь скандал...

- От тайги до британских морей... На богатенького кровопийцу наезд, говоришь... Так, так, так ...

- Арест, обыск, богатыри в масках...

- И жалкий вид буржуя в наручниках, и сопли на весь экран. Губернатор с обличительным пафосом... мол, не позволим Родину продать...

- Ну, да. Электоральный люд такое любит.

- Можно, конечно, но... нужен в жертву кто-нибудь, чьё имя-то на слуху.

- Конечно, иначе эффекта - ноль.

- Да, но, знаешь, у этих, которые на слуху, адвокатов свора, а это сучье племя такой вой поднимет - в Москве откликнется, уж точно. А как федералы отреагируют не угадать... тут риск большой. Да, и канитель эта долгая, ведь всё по судам покатиться - встречные иски, апелляции - брр! А у нас времени на это блядство нет совершено.

- Ну, не знаю... Может тогда что-нибудь по уголовным сферам? Авторитета местного или ...

- Уголовнички? Вот уголовнички - это лучше, здесь можно по понятиям всё отработать... подставу сделать... подлянку кинуть. Это - мысль... Уголовнички это гораздо, гораздо лучше... гораздо лучше... тут мы можем... это дело нам под силу... откажусь теперь едва ли...

- Но акция, Герра, повторюсь, необходима шумная, - Золотников должен лично поучаствовать... Силовики как фон... А он - в камуфляже и чуть ли не под пули лично... Не знаю... Побег рецидивиста из изолятора, что ли... Или захват заложников... Решение на штурм... И пропиарить всё - до кровавого поноса...

- Заложников, говоришь... Так, стоп! Слушали - постановили... Марат Евгеньевич, - Клешнёв развернулся к Перфильеву.

- Слушаю, - Перфильев занёс ручку над блокнотом.

- Готовьте к вечеру две съёмочных группы, сегодня этим мудозвонам будет информационный повод для работы. Заставим наших телемародёров снимать нашу местную маленькую войну, как образно выразился уважаемый Пал Леонидыч.

- А она случится? - поинтересовался досужее Перфильев.

- Марат Евгеньевич, ты главное не волнуйся, - потрепал его по плечу Клешнёв.. Здоровье береги. Твоё дело, чтоб это шакальё гиенное всё запечатлело, а войну я им обеспечу. Всё поняли, товарищ полковник?

- Так точно, - отчеканил полковник.

- Паша, послушай, я тут вдруг подумал, а народ-то всё это дело правильно схавает? - спросил Клешнёв у Карбасова, пробуравив его взглядом. - Не начнётся базар, типа: "До чего Золотников довёл - бандиты что хотят, то творят". Мол, не всё ладно в нашем Датском королевстве... А? Дело тонкое, может и в обратную сторону повернуться. Как мыслишь?

- Ты, Герра, как первый раз замужем... - покачал головой Карбасов. - Ей, Богу. Забыл, что ли, про правило информационной войны номер два - появление отрицательного факта должно сниматься положительной интерпретацией, а значит не нужно забывать о правиле номер один - факт должен выбрасываться сразу с интерпретацией. Главное народу суть разжевать...

- А суть они в песок... А если конкуренты начнут размусоливать это дело?

- А у кого СМИ больше? Будем чётко аргументировать и, согласно правилу номер пять, аргументацию свою будем выстраивать, опираясь, конечно, на собственную интерпретацию факта, а не на сам факт... И факт-то комбинированный: появление проблемы и силовое её решение... Вкусно! Да не волнуйся ты, Герра, - всё будет нормально, - успокоил Карбасов впавшего в чрезмерные сомнения Клешнёва. - С утра из неё выпало: три, четыре, четырнадцать, а потом сразу пятнадцать и...

- Три, четыре - Меркурий вышел из второго дома? - хмыкнул Клешнёв. - Хорошо, Паша, - я тебе верю... - А тебе, Марат Евгеньевич, задача точно ясна?

- Так точно. В смысле, - да .

- А чего тогда мнёшься? Ещё что-то?

- Да, вот... Проплата... за ролик... Платёжку бы... подписать?

- Какой ролик? Это тот, где шефа Томом Сойером изобразили? Этот?

- Ну... вообще-то ... да...

- Паш, ты видел? А? Ну, клоуны, ей Богу!

- Видел... Слушай, сменим ты Золотникову эти его дурацкие галстуки из Санта-Барбары на такие... знаешь... со стальным отливом.

- Хорошо, Паша, - учту. Марат Евгеньевич!

- Я!

- Платёжку - в задницу! Всё налом оплатить. Из фонда "Коробка из-под ксерокса". Я ж тебе, Марат Евгеньевич, говорил, что лишняя бумажка дополнительная головная боль. Уже проходили, теперь лечимся... Ну, чего ж ты... ... в тупого - ещё тупей-то играешь... Ну теперь-то - всё?

- Так точно.

- Свободен. А мы с Пал Леонидовичем ещё пошепчемся о своём - о девичьем. А то мне ещё на одно... подскочить надо...

17.

На квартиру Ирины, переодев по дороге Зотова в новую коттоновую пару (он из всех объединённых цветов бенеттона выбрал немаркий чёрный, - очень, по его мнению, удобный для скрытых перебежек с использованием тенистых складок местности), они добрались только часам к четырём.

А там ещё пока никого не было. За исключением весьма аппетитной, стриженной под мальчика, рыжей девчушки, лет этак двадцати пяти, которая активно трудилась над организацией шведского стола.

Она была...

Да, а какой она, собственно, была?

Та-а-ак... Сейчас... А - вот... Ну, как известно, согласно "Небесной империи благодетельных знаний", все женщины делятся на:

А) принадлежащих не тебе,

Б) сирен,

В) пользующихся косметикой фирмы "Красная Москва",

Г) сказочных,

Д) ответственных работников,

Е) чужих жён,

Ё) проезжающих на красный свет,

Ж) нарисованных тончайшей кистью из беличьего хвоста,

З) стерв,

И) сказочных стерв,

Й) смеющихся невпопад,

К) безнадёжно чужих жён,

Л) впечатлительных,

М) выглядящих из далека неплохо,

Н) включённых в эту классификацию,

О) майских утопленниц,

П) не умеющих готовить люли-кебаб,

Р) прочитавших все книги Абэ Кабо (не путать с Абы Кого),

С) прочих,

Т) Незнакомок,

У) бегущих под дождём без жёлтого зонтика,

Ф) случайных попутчиц,

Х) бесприданниц Островского, пневматических гёрл Хаксли и греческих смоковниц Гётца,

Ц) тех, которых поглотила ночь,

Ч) сидящих топлесс на спине индийского слона,

Ш) многоруких

И ещё - Щ), Ъ), Ь), и, конечно же, - Э), Ю), Я).

Но не под один из этих пунктов рыжая не подходила.

Вот она какой была.

И пахло от неё ранеткой.

Женщина - яблоко?

Нет, не совсем так, - женщина, которая одновременно и яблоко и змея.

Гейне?

Он.

- Ребята, знакомьтесь. Я отзвонюсь, - самоустранилась Ирина.

- Белла, двоюродная сестра Иры, - мило так улыбнувшись, она.

- Дмитрий, временно исполняющий обязанности друга, - съёрничав, он.

- Да-а? - оценивающе она ("Неплох", - в сторону).

- Не в том смысле, - поясняюще он ("Хороша чертовски!", - тоже в сторону).

- А-а-а, - с сомнением она.

- Именно, - утвердительно он.

- И к иному нет стремленья?

- Куда стремленья исчезают наши,

Когда все тени умирают тихо

Ни оттого, что высоко светило,

А потому, что нет его на своде.

Жизнь перечёркнута оградой как наградой.

На прутьях ворон. Между прутьев ветер.

А зёрнышко на маленькой ладони

И есть итожье наших устремлений.

- Ваше? - заинтересовано она.

- Бродского, - соврав, он. - Хотя, впрочем, Бродский сам говорил: всё, что знаешь наизусть, можешь считать своим.

- Ну да... и Борхес как-то сказал, что прочитавший Шекспира сам становится Шекспиром...

- Да, и Лао-Цзы однажды сказал, что следующий Дао, тождественен Дао.

- Всё, стоп! Пусть будет Бродский.

- Да, Бродский. Ранний... "Окончание отрывка". Помните? ... Вам же Бродский то, что надо.

- С чего вы взяли?

- Тот, кто иллюстрирует свои финтифлюшки цитатами из Элиота, не может пройти мимо Бродского.

- А откуда...

- Давно и с удовольствием слежу за вашими трудами.

- Вы шутите?

- А может, перейдём на "ты"?

- Тогда бери консервный нож и штопор.

- Вот так всегда в итоге...

- Ага! В итожье.

Минут через двадцать Зотов, активно поработав отмычками, передал полномочия подъехавшему с какими-то коробками мажордому Виталию и, ловким слаломистом минуя с парой пива прибывающих гостей, тихонько выбрался на просторную лоджию.

Там он удобно расположился в плетёном кресле, скинув с него пачку печатного глянца. Кресло стояло под взрослой раскидистой юккой, с которой никто не удосужился с самого дня её покупки снять магазинный ценник, - так и стояла бедняжка окольцованной.

В квартире стало шумно. Однокурсники и соратники, приятели и знакомцы источали елей и патоку.

Прибыли с адресом и от губернатора. Вальяжный молодой красавец. Из новых, из тех, кто сумел поймать за хвост жар-птицу - капиталистическую парадигму, овладевшую страной. И он слова говорил, цветы дарил, в щёчку Ирину целовал.

Глядя на экстерьерного парнишку через стекло, Зотов внезапно припомнил старую школьную примочку: "Комсомольский секретарь на верёвке смотрит в даль".

К чему бы?

Отхлёбывая пиво, Зотов, подобрал с пола один из журналов. Назывался этот глянец местного разлива - "Зонt".

Позиционировал он себя двусмысленно: "Агрессивная журналистика для женщин, знающих себе цену".

Решил полистать.

Узнал много нового.

"О самом главном":

... придя к пониманию, что жизнь - это только небольшая часть твоего секса, уже не сомневаешься, - надо что-то делать.

Ну хорошо, спросишь ты, - что?

Для начала, подруга, поставь реальную цель.

Сколько раз ты имеешь его за неделю? Только честно. При всех твоих и его заморочках, в среднем, - два. А сколько раз кончаешь? М-м-м... А сколько раз хочешь кончать? Два.

Итак, цель поставлена и она звучит так - "жизнь удалась, если испытала два оргазма за неделю".

Идём дальше

Рассмотрим секс, (не смейся!) как модель независимых испытаний с двумя исходами, вероятности которых не изменяются.

В теории вероятности такая модель называется схемой Бернулли.

Назовём один из исходов испытания "оргазмом" (О), а другой исход - "как всегда" (В). Если вероятность "оргазма" обозначить как - p, тогда вероятность "как всегда" равна q =1- p.

Давай найдём вероятность желаемого события - два оргазма в неделю.

Если у тебя за семь дней всего два секса, то возможны только следующие цепочки: ОО, ОВ, ВО, ВВ.

Вероятность всей цепочки находится как произведение вероятностей составляющих её элементов. Зная по статистике, что вероятность (как это не печально) "оргазма" составляет 0,4 (плюс-минус копейки), "как всегда" соответственно 0,6, высчитаем:

Р(ОО) = рр = 0,16

Р (ОВ) = рq = 0, 24

Р (ВО) = qp = 0, 24

Р (ВВ) = qq = 0, 36

Итак, вероятность события, которое нас интересует (ОО) равна 0,16, когда как вероятность испытать один "оргазм" (ОВ и ВО) равна 0,24 + 0, 24 = 0,48.

Что делать?

Во-первых, ни в коем случае не душить свой максимализм. На плохие шансы, как говорил великий комбинатор, мы не ловим. Не стоит соглашаться на яичницу, подруга, если заказала радугу!

А во-вторых...

Рассмотрим гипотетический случай, что ты имеешь три секса! за неделю.

Каковы тогда варианты, и каковы горизонты?

В этом случае возможны следующие цепочки: ООО, ООВ, ОВО, ВОО, ВОВ, ВВО, ОВВ и ВВВ. Удовлетворяют нас четыре первых, включающих как минимум два положительных для нас исхода.

Находим вероятность получения двух оргазмов за неделю в "трёхактовой пьесе":

Р = ppp + ppq + pqp +qpp = 0,064 + 0,096 + 0,096 + 0,096 = 0,352

Вероятность достижения заявленной цели увеличилась более чем в два раза! Что вполне соответствует закону больших чисел: в схеме Бернулли при увеличении числа испытаний частота общего успеха приближается к вероятности успеха в отдельном испытании.

У тебя выводы не напрашиваются, подруга? А?

Ещё скажи, что он больше, чем два раза в неделю не может, потому что у него "напряжённый график"!

Если он не может, может тогда поможет Он?

Или для тебя ситуация "лежу со своим, тут мой приходит" чересчур радикальна?

У-у-у, подруга, тогда ты не тот журнал читаешь!

А в следующем номере мы поговорим о сексе на подвижных поверхностях - о сексе на заднем сидении движущегося авто, на палубе плывущей яхты, на водном матрасе и на других экстремальных площадках.

Поспособствует ли теория вероятностей нахождению ритма в моделях, состоящих из двух связанных маятниковых систем?

Читайте на этом месте.

В следующий раз.

Пролистнул дальше.

"По прикиду":

... когда девочки вышли в моделях террористки от кутюр Лизы Лу. И уже не замолкал.

И было отчего.

Эти простенькие прямого покроя платья стрэйч, имеющие длину макси, натянуты были босыми хулиганками наизнанку.

Строчки швов сразу же бросились в глаза. Кое-где были видны нарочито оставленные следы портняжного мела. И всё это - необработанные края, свисающие нитки, неаккуратная бахрома, - вся эта концептуальная неряшливость в первый миг вызвало волну раздраженья, - чего, видимо, экстремистка Лу и добивалась.

Когда же фу-волна схлынула, стало понятно, - что именно эта, всегда поражающая нас девочка-проказница, - "детка с обгрызанными ногтями", как назвал её однажды Папа Батник, - хотела сказать показом своей новой шокирующей линии.

Нет, это было не послание Ему, представителю той половины мыслящей материи, которая называет себя сю-сю-сильной.

Это был настоящий вызов.

Если раньше Она говорила: "Мне нечего от тебя скрывать, милый" (и это было враньём), то сейчас Он услышал: "Я ничего не хочу скрывать" (и это есть больше, чем правда).

Да, я такая!

И прими меня такой. Такой, какая я есть.

Не хочешь?

Тогда иди ты к чёрту!

Ясно. Пролистал. Заглянул назад, где была рубрика переписки с читателями.

"За ответом в карман":

Как это не странно прозвучит, но среди наших читателей есть и мужчины. Одно-два письма в месяц и от них бывает.

Прислал нам недавно письмо Онаний Анонимович (к сожалению, фамилию свою он не указал) с таким вот давно мучающим его вопросом: "Если я поимел жену ближнего своего, не возжелав её, - является ли это грехом?"

Ну, что же, уважаемый Онаний Анонимович, нам есть, чем ответить Вам на этот вопрос.

Это Зотов пропустил, поскольку ответ знал, и быстро пролистнул чуть вперёд. На литературную рубрику.

"Слово за слово":

"Врага надо знать в лицо", - слышу я. Я же говорю: "Врага надо знать изнутри".

Что они читают?

А читают они то, что они пишут.

В издательстве "Западня" вышел тиражом в сто восемь штук новый роман Стаса Даундайка с претенциозным названием "Книга".

Псевдо детективный сюжет романа не слишком оригинален.

На всём его протяжении объёмного текста, автор насилует нас, с азартом импотента, тягуче написанной историей о том, как не очень молодой и не очень удачливый частный сыщик пытается выполнить заказ своего таинственного клиента. Перед героем поставлена задача, - найти некоего человека и передать ему некую книгу.

В результате долгих и нудных поисков этот горе-сыщик начинает понимать, что ищет самого себя.

Себя. Но другого себя. Того, кем он был до автокатастрофы, которая осталась где-то там, далеко за рамками романа.

И всё это время автор неубедительно пытается запутать читателя. Так, чтобы не было понятно: вновь образующаяся личность героя - это результат воспоминаний, результат возвращения к старому "я", либо это формирование нового "я" под воздействием той самой книги, которую он должен был вручить, как уже выяснилось, самому себе, и которую по ходу действия, конечно, прочёл.

И обычная, набившая уже оскомину параллельность повествований: и самого романа и книги.

И коллизия, когда к ближе концу книга вытесняет собой героя, и сама становится главным героем романа.

Ну и вся эта обычная каша с взаимоотношениями двух "Я".

В общем, ничего нового, - сняв урожай с распаханной самурайскими мечами авторов-самоубийц темы "Я и весь остальной мир", они, наконец-то, доковыляли до следующей оппозиции - "Я и другой Я".

Посоветовал бы им кто-нибудь снять с полки "Степного волка", и экстерном перейти в следующий класс: "Я и другие мои Я".

Да только кому же хочется с ними лишний раз бесплатно общаться?

Короче, безрадостно всё. Диагноз подтверждается: они уже безнадежно отстали в от нас в своём развитии...

Но: чем бы оно там не тешилось, только б водку не жрало.

И на других баб не глядело.

Кстати, подписано было - Б.Р.

Дальше читать не смог.

Ночь была беспокойной, - сморило.

И он оставил без присмотра все сорок девять триллионов живых клеток своего организма.

Но знал, что ровно через пятнадцать минут проснётся и...

18.

Очнувшись через эти заявленные пятнадцать минут, стал Зотов случайным свидетелем разговора, который укрепил его в вере, что слова даны мужчине Небесами с одной единственной целью - ускорение процедуры обольщения женщины.

Ведь всё, что начинается стихами, обычно кончается постелью. Не так ли?

Рядом с Беллой стоял и стильно попыхивал "Парламентом" посол губернатора. Манкируя присутствием Зотова, он окучивал её в полную силу всего своего интеллекта:

- Недавно прочитал, как Битов, переезжая из Нью-Йорка в Принстон, из окна электрички увидел на какой-то грязной стенке слово birdy, и так его это слово зацепило, что даже на стихи пробило. Представляешь, он впервые написал стихотворение по-английски, так что, прости, декламирую в собственном графоманском переводе:

Было ветрено и птично.

В пыль цветы заброшены.

Рассвело. И не прилично

Завтра вылезло из прошлого.

А вчерашний был зарок

Глуп. И как посметь

Важный пропустить урок

И последний - смерть.

Правда, слово, какое непривычное - "птично"? Свежее словечко...

- Не очень, - сорвалось у Зотова, не удержался он.

- Простите, - повернулся к нему удивлённый сим нахальством вельможный порученец.

- Не ново это слово, - из вредности начал вспоминать Зотов, - у Северянина в "Адриатике", помните:

Наступает весна... Вновь обычность её необычна,

Неожиданна жданность и ясность слегка неясна.

И опять - о, опять! - всё пахуче, цветочно и птично.

Даже в старой душе, даже в ней, наступает весна.

А это, извините, тридцать второй год и, говоря ...

--Ну, может... у Северянина, - стушевался, прервав его, посол.

... И всё бы ничего, да только в этот момент Зотов почувствовал, что снег, всё же попавший за отвороты сапог, начал подтаивать.

Сидеть на сугробе с мокрыми ногами, когда и погода-то дрянь, когда метёт нечистая сила (и метёт остервенело!) - не дело конечно. Так чего доброго и пневмонию схватишь - и вся недолга! Только... Только вот смешно, право, о болезни-то за несколько минут до возможной смерти. Чего о теле-то печалится, когда душа вот-вот юдоль земную покинет? Снявши голову, да по волосам... Но скорей бы уже!

Секунданты всё ещё продолжали вытаптывать в глубоком снегу площадку для дуэли.

Скорей бы! Скорей бы уже кончить всё разом... Душа ныла, жаждая, торопя развязку... А гадко-то на душе как! Пока до места добрались, настроение испоганилось в конец... Непогоде подстать. И откуда что взялось-то? Экая круговерть!

Раздраконенная ветром метель, проявив всю свою стервозность, взбивала хамскую пургу. Яростный ветер совсем взбесился, и диким зверем, с рычанием, каждый миг менял направление. И куда не повернись, - хлещет отовсюду, повсюду достаёт. Снег.

Снег... Всё лицо исполосовал жестяными хлопьями. Исколол глаза до слёз тонкими иглами. Сущий хлыст! Наказанье Божье! За что? Зовёт куда-то, гонит. Куда? Свистит, визжит, завывая. Может быть, хочет непоправимое упредить? И визгом этим высекает из естества человечьего - из самого, что ни на есть нутра его - высокий голос пронзительной тоски.

Но наконец-то! Позвали к барьеру...

Нет, господа, примиренье никак не возможно, - и пистолет наобум из ящика... И туда, где угадывался смутный силуэт, силился не глядеть. Не глядеть!

Носки совсем отсырели... Нет, нужно сейчас не об этом... О чём-нибудь надобно высоком, чтоб ежели и предстать перед Небесами, то уж в мыслительном полёте... На взлёте его... Хотя, что Небесам-то... Пустое... Весь как на ладони... Грешный... Вот и кончится сейчас всё ...

Не смотря на мороз, жаром обдало. Наклонился, черпнул ладонью горсть снега, ссохшиеся губы с благодарностью приняли шершавую прохладу. Всё! Дали знак сходиться...

Ну, что, мой чёрный человек, начнём, помолясь!

И на четвёртом шаге услышал глухой звук выстрела - белёсая пустота зло выплюнула из себя долгожданную пулю. Зотов, будто на стену наткнулся, но, пробив её, всё же сделал положенный пятый шаг и тоже выстрелил. Мгновение ещё постоял, силясь рассмотреть что-то сквозь снежную пелену, но ничего так и не увидев, рухнул на спину.

И всё вокруг вдруг стихло.

И в этой тишине вся затаённая в нём, спрессованная в нём до невозможной плотности Вселенная с ощущаемым облегчением стала вылетать наружу - через рану в груди - к облакам, которые скрывало до этого мига белое марево. И с этим потоком животворной энергии туда - к облакам - устремилась и душа его - жизнь. К облакам... К облакам, ибо сказано было: сё придёт с облаками...

И он ещё услышал, как к нему подбежали, и ещё сумел зачем-то прошептать-простонать: "Je suis blesse mortellement...", а уже как понесли его к саням чьи-то руки, с бесполезной заботой уложив на шубу, видеть ему было не дано.

- Не всем дано помнить факультативное, - добавил в своё - никому не нужное оправдание посол.

- А позже, - очнувшись от секундного полёта недисциплинированной фантазии, продолжил злостно мистифицировать Зотов, ревнуя и рифмуя, - встречается и у Мандельштама:

Белый свет разлетелся к чертям

скорлупою яичной

Это новь адвокатствует

на бесконечном суде.

Бронзовеет под небом и птючно,

а вовсе не птично,

Даже осень, и та, равносильна

в России судьбе.

Это уже было контрольным выстрелом, а говорят, солдат ребёнка не обидит ведь только ребёнок мог не заметить, что последняя строчка второго отрывка точный клон последней строчки первого.

- Филфак университета? - поинтересовался доверчивый посол.

- Не-а, ракетно-ядерное училище, - признался Зотов, поймав на себе взгляд Беллы. И какой, дык, неравнодушный, понимаешь, взгляд!

- Откуда же столь глубокие познания в изящной словесности, - начал раздражаться юноша, от которого не ускользнула неприятная для него заинтересованность девушки.

- Не глубокие, а широкие. Я, княже, как Даниил Заточник, ни за море не ездил, ни у философов не учился, но был как пчела. Припадая к различным цветам, собирает она мёд в соты, так и я - со страниц многих книг собирал сладость слов и мудрость чужую. И всё это бесконечными часами боевых дежурств. Сидя у пресловутой красной кнопки в ожидании третьей мировой войны.

- И как, преуспели? - задрожали в голосе оппонента злобные нотки

- Не мне судить, - поскромничал Зотов.

Белла засмеялась своему чему-то и ушла туда, - в облако музыки.

Видит Бог, не хотел Зотов конфликта, но паренёк такой важный и надутый попался, что сильно хотелось его пободать.

Да и не видел Зотов особого смысла в соблюдении политеса и тех норм приличия, которые стирают естественную непосредственность живых - не фильтрованных реакций.

А он злится, паренёк-то. Высокооктановый паренёк оказался. Вон как с полтычка завёлся. Привык, по всему, парнишка быть в центре и "You're my намбер раз", ну, и чтобы в рот ему все глядели, конечно, а тут, понимаешь, какой-то сапог кирзовый чуханит его на раз, да ещё при даме. Такое потерпишь?

- Покурим, - предложил парнишка.

- Уже, простите, вылечился.

- Хамишь?

- Что вы! Констатирую, - избегал перехода на "ты" Зотов.

- Давай-ка, дружок, всё же выйдем. У меня есть для тебя интере-е-снейшее предложение... От которого отказаться будет тебе весьма и весьма затруднительно..

- Да что вы?! Боже мой! Предложение? Мне? Посмотрите, кто я и кто - вы... Вы - я же вижу - о-го-го! Вы - весы, на которых судьба взвешивает свои расклады. А я? Тьфу! Я - лишь пылинка на ресницах Будды.

- Кончай придурятся, - пошли!

- Пиписьками меряться?

- Во, бля... Достал! Короче, слушай сюда, чтобы духу твоего возле Беллы не было. Это моя тема. Понял?

- А если нет?

- Я тебя урою.

- Война?

- Да, козёл!

- Ты сказал.

Зотов вскочил, но на лоджии появилась Белла.

Что значит интуиция женская, да поведение подлое - сначала повод дать, потом подождать когда сцепятся и в самый последний момент нарисоваться с миссией миротворческой. Витаминами их не корми, - дай над мужиками поэкспериментировать.

- Парни, прекратите грызню. Драку никто не заказывал.

- Белла, мне пора. Ты со мной? - рванулся - весь на измене - паренёк.

- Нет, Клешнёв, - твёрдо отрезала огнеупорная Белла, - я остаюсь.

- Ну-ну... Звони, если что, - кивнул красавец, и на лицо его набежала тень.

Он крутанулся волчком и стремительно двинулся на выход, через комнату, в которой во всю веселился беззаботный народ.

- Он тебе кто? - спросил Зотов.

- Он мне проблема, - ответила Белла.

- А кто он по жизни?

- Герра?

- Да.

- Заведует пресс-службой в "сером" доме.

- Понятно.

- Что понятно?

- От чего важный такой. Молод, но преисполнен, - отчеканил Зотов и добавил:

осень вороны

та что выше взобралась

каркает громче

- Увлекаешься хокку?

- Хайку... Делаю порой попытки остановить мгновенье, припадая к чистым родникам... Испытываю, понимаешь, Белла, в последнее время непреодолимую тягу к малым формам.

- Просветишь?

- Желаете, мадам...

- Мадмуазель.

- ...пройти ускоренный курс самурайской поэзии?

- Хочу. В твоей версии... И, знаешь, что... милый.

- Что, милая?

- Давай сбежим отсюда.

- Согласен. Не знаю как тебя, - меня здесь ничего, слава Богу, не держит. Я же сейчас, при всех раскладах, - голь перекатная... Я - ролинг стоунз, сегодня и форевер!... Хозяйке не до нас, так что - лэтгоу, детка... Уходим по одному... И хвосты отсекаем... Только вот что, - ты мне скажи на посошок, считали бы мы Пушкина нашим всем, если бы это... если бы он тогда всё же завалил Дантеса и стал убийцей?

- Поэзия выше нравственности.

- Кто сказал?

- Пушкин.

- ...?

- Вяземскому.

19.

Стоял прохладный майский вечер, один из тех удивительных вечеров, благодаря которым всегда случайная в этих отнюдь не фильдеперсовых краях весна начинает самонадеянно, - но чересчур наивно, - считать себя вечной.

Именно в такие вот пьяные, зацелованные любвеобильными, но непостоянными, ветрами вечера очередной (и всё тот же) год-удав обновляет свою дряблую кожу. И старый, до боли знакомый узор его, состоящий из вечных забот и неизбывных тревог, независящих ни от кого причин и вытекающих ни из чего следствий, чаянных встреч и неожиданных расставаний, обидных поражений и незаслуженных побед, - из всего того, чем до краёв наполнены наши суетливые дни и бессонные ночи, начинает блестеть обновлёнными, посвежевшими красками. А старая его кожа ненужными струпьями стыдных воспоминаний опадает в молодую набриллиантиненную зелень. В трын-траву. В траву-мураву. И всё же...

Белая девятка Беллы была припаркована слева от подъезда. Белла села за руль, Зотов, естественно рядом.

- Жду лекцию, - сразу же заявила Белла.

- О хайку? - рассмеялся Зотов.

- Угу.

- Легко, - он опустил окошко на своей стороне, поелозил на кресле и, найдя положение поудобней, начал дурашливым менторским тоном: - Посмотри вон на ту рябину у подъезда. Видишь, ветки дрожат... Но, собственно, что означает это дрожание веток? Что скрыто за этим дрожанием? Мощные перепады давлений и температур, которые вызывают движение громадных воздушных масс? Но мы же не видим этих сил, вызывающих ветер. Видим только дрожание рябиновой ветки. Видим то, что японцы называют "югэн" - лёгкий намёк на непостижимую тайну. Одну из многих, многих тайн Бытия... Это и есть суть хайку - показать, не называя. Намекнуть тому, кто способен всё остальное домыслить. Вот послушай:

бамбук задрожал

и на том берегу и

в руке рыбака

Закрой глаза, представь, - видишь: река на рассвете, пар над водой, прибрежные заросли, одинокий старик с длинным бамбуковым удилищем на берегу... Подул ветерок - зашелестел прибрежный бамбук, клюнула рыба - дрогнула удочка в руках старика. Безжизненный ветер приводит в движение живой бамбук, а мёртвый бамбук приводится в движение живою рыбой. Усердно трудятся инь и ян - свершается Дао.

Двигатель прогрелся, Белла тронула машину от дома, вырулила на проспект и направила её вниз - к мосту, перекинутому через успокоенную плотиной Реку. Наблюдая, как стройные ножки Беллы ловко управляются с педалями, Зотов заметил над правой щиколоткой под срезом её брюк маленькое тату - бабочку, расправившую в полёте свои крылья. Кольнуло нежностью, захотелось провести рукой по бедру Беллы... Весна - зараза...

- Продолжай, продолжай, я слушаю, - усмехнувшись в ответ на его плотоядный взгляд, потребовала она.

- Слушай, дорогая, слушай, - Зотова и без пришпоривания несло. - Хайку в своей кажущейся простоте содержат попытку понять - а есть ли на ней сегодня бельё? - сложные метафизические категории в их развитии и взаимосвязи. Понять, например, - если есть, то какого цвета? - соотношение и взаимопроникновение таких непостижимостей, какими являются Жизнь и Смерть. Как жизнь - как она отреагирует, если ладонь всё же на бедро ей положить? - выходит из Небытия и как Небытиём поглощается? Что происходит на границе этого перехода? Вслушайся:

ах, бабочка

мгновение - и пятно

на лобовом стекле

Слышишь: как хрупка жизнь, как неожиданна смерть, и как человек не способен...

Они уже двигались по мосту, когда со встречной полосы на них, развернувшись поперёк дороги, вылетел грузовой фургон.

Последнее, что увидел в этой жизни Зотов, машинально положив руку на бедро девушки, было красное пятно, сквозь которое проступал конь бледный...

20.

В тридцать три положено воскресать... А в тридцать четыре?

Не вопрос!

19-бис.

А на город уже накатывался девятивальной волной немотивированной радости шикарный во всех отношениях вечер.

И эта бесшабашная и бесбашенная радость, что переполняет собой любой из игривых вечеров уже созревшего мая, никого ни к чему не обязывает и потому прекрасна!

За такие вечера и любима всеми (и ими, и нами) весна-самозванка, весна-сумасбродка. Да ещё, может быть, за то, что способна она легко - одной лишь энергией беременных тополиных почек - взорвать к чертям собачьим надуманную за долгую нудную зиму пыльную мысль о ничтожности человечьего существованья и бренности авитаминозного бытия. Бабах! - и в клочья! Вот так!

Вот так всем нашим сомнениям показывает свой длинный зелёный листообразный язык лизунья-весна, наполняя захваченное пространство восторгом и... ароматом тепличных огурцов. И всё заново.

Белая девятка Беллы была припаркована слева от подъезда. Белла села за руль, Зотов, плюхнулся рядом.

- Жду лекцию, - тут же заявила Белла.

- О хайку? - рассмеялся Зотов.

- Угу.

- Легко, - он опустил окошко со своей стороны. - Посмотри-ка на ту лужу возле клумбы. Откуда эта вода? А?... Снег растаял? Прошёл дождь? Дворик бросил свой шланг, не завинтив как следует кран? Мы можем лишь смутно о чём-то догадываться, глядя на это маленькое блюдце воды. Увы, - видит явление всякий, но в его суть может проникнуть лишь тот, кто достиг состояния "саби" - просветлённого одиночества. И... Так вот, - авторы хайку через скупые формы, окунувшись в печаль своей отрешённости, позволяют достойным проникнуть в душу предметов и явлений. А проникнув, - понять их Единство... Вот послушай:

неужели и

головастик в луже

часть Его плана

Ты слышишь эхо удивления автора хайку? Он с детской наивностью удивляется несоответствию величия грандиозного плана Создателя и ничтожества отдельных Его порождений?

Прогрев двигатель, Белла тронула машину от дома, вырулила на проспект и направила её вниз к мосту, который, как хирургическая скрепка, стягивал брюхо города, безжалостно, кинжально, вспоротое блестящим жалом реки-шалавы, что бежала куда-то без оглядки по своим воровским делам и - наворотила дел.

Наблюдая, скосив глаз, как изящные ножки девушки ловко управляются с педалями, Зотов заметил над правой её щиколоткой татуировку - маленькую белую бабочку.

- Продолжай, продолжай, я слушаю, - ответив улыбкой на его взгляд, потребовала она.

- Хорошо-хорошо, - слушай, - ответил Зотов, которому внезапно показалось, что всё это с ним однажды уже было. - Хайку в обманчивой своей простоте обращаются к самым основам Мироздания, заставляя нас задавать вопросы, - откуда такое ватное ощущение повтора? - на которые нет ответов. Но мудрые авторы хайку не освобождают нас от ответственности задавать эти вопросы снова - уже было или не было всё сейчас происходящее? - и снова. Поиск ответов на них и есть... наш Путь. Иначе... иначе сведётся жизнь лишь к материальному её проживанию, в конце которого упрёмся мы рогами в стену. Ведь всё материальное, согласись, преходяще, вечно - духовное... Не так ли? - нет, всё это, конечно, было со мною, и уже, пожалуй, ни одну сотню раз! - Останови машину!

- Ты что? Здесь же нельзя - на мост въехали.

- Останови немедленно! - заорал Зотов.

Белла резко затормозила. Мимо, обматерив их протяжным сигналом за неожиданный манёвр, промчался серебристый "мерседес"..

- Тебе что - плохо?

- Нет, - прошептал Зотов, закрыв глаза.

душа навсегда

сколько ещё протянет

твой шестисотый

- Господи! - вскрикнула Белла.

Обогнавший их "мерс" на безумной скорости врезался в борт вылетевшего со встречной полосы и развернувшегося поперёк дороги грузового фургона...

С покорёженной от удара поверхности борта равнодушно наблюдала за кровавой человеческой трагедией белая лошадь - торговая марка шотландского бренда White Horse.

21.

Оставаться на мосту не стали, чтобы не свидетельствовать против покойников.

Остаток пути проехали молча. Белла была подавлена, Зотов - задумчив.

Но это было ещё не всё.

Когда подъехали к дому Беллы, въезд-выезд во двор тут же перегородил "уазик" патрульно-постовой службы.

Засада.

Зотов каким-то шестьдесят шестым чувством догадался, что их клиент - он. Был уже внутренне готов к чему-то подобному.

- По мою душу, - устало только и обронил.

- Ну так беги! За мусорными баками дыра в заборе... Там пустырь, - наивно посоветовала реактивная девушка, которой - надёжный парень! - было собственно всё равно, что он там натворил. Что бы там ни было за ним, (а Зотов и сам не знал, что там было, точнее, знал, что ничего за ним не было) - она на его стороне.

- Увы, не могу, - вздохнул Зотов.

- Ну почему? - удивилась Белла.

- Я - офицер, мне не положено, - ухмыльнулся Зотов.

- Как это? - не поняла Белла.

- Бегущий офицер в мирное время вызывает смех, а в военное - панику.

- Но я так поняла, что ты бывший офицер, - попыталась Белла обойти жёсткие мужские принципы своей гибкой женской логикой.

- Офицер не бывает бывшим, - он либо офицер, либо нет, - гордо отверг всякие там позорные возможности отхода Зотов. И открыл дверцу машины.

К ним уже подошли. Старшой представился чин чинарём, попросил документики, именно у него, у Зотова. Зотов представил, как его документы подъезжает сейчас, наверное, уже где-то к станции Бичаробург-Пассажирский, а может, к Омоновсксити-Сортировочный, и развёл руками - мол, нет. Не захватил. Мол.

Вежливо попросили проехать с ними. Ненадолго.

Отчего ж с хорошими людьми не проехать. А? Можно и проехать.

- Я так понимаю, что имею право сохранять молчание? - на всякий случай поинтересовался своими конституционными правами Зотов у старшого.

Старшой кивнул.

- А всё, что я скажу, может быть использовано против моих почек? - не унимался Зотов.

Старшой опять кивнул.

За его спиной стояли два рядовых не рядовой внешности - под два каждый, кулаки, будто на бахче росли, косая сажень у обоих распирала серость форменных курток. В общем, стояло два таких убедительнейших аргумента. Двое из ларца.

В их ларец на колёсиках Зотов и пересел, успев подумать: "Ну вот, в западной прессе вновь будут клевать на предмет того, что, дескать, литераторы в России по-прежнему гонениям подвергаются".

А старшой козырнув Белле на её "я это так не оставлю", тоже сел в "уазик", хлопнул раздолбанной дверцей, доложил по рации, что заказ отработан, и дал команду ехать.

И они поехали.

Короткая какая-то главка получилась.

Но это ничего, ибо, как сказал однажды своему экзаменатору соискатель Цзу Юнь: "И дьин".

Что означает: "Смысл исчерпан".

Очко, в общем.

22.

Протокол о задержании должен был оформить в дежурной части ближайшего райотдела уставший хмурый (обострение геморроя) капитан.

Суть вопроса сводилась к личности задержанного.

Да, да - к личности - той ментальной начинке, в которой человек, порой, не в состоянии разобраться до конца своей долгой жизни, а родная милиция бралась выяснить за короткое, отведённое законом, время.

Но с утра. Всё с утра. И протокол с утра. А пока - в "обезьянник", поскольку клиент на сотрудничество упорно не идёт, а несёт какой-то бред.

Всё дело было в том, что атмосфера, конечно, соответствовала духу и букве учреждения, но противоречила естественной доброжелательности жизненного процесса, вектор которого задавался позитивной человеческой природой гражданина Зотова. Вот почему гражданин Зотов, попав в ситуацию нелепую, пытался довести её до полного абсурда.

Он заявил, что является агентом Фронта Освобождения Маслины Из Мартини, засланным в страну с целью совершения широкомасштабной диверсии, а именно возвратить смещённый центр тяжести на исходное место во всех российских пулях калибра пять сорок пять. Но на просьбу дать ему возможность позвонить в приёмную ФСБ и сдаться, его затолкали в клетку, которая и без него не пустовала.

Её уже обживали молодой стриженый крепыш и дядька за пятьдесят потухшего вида. Крепыш спал, широко раскинувшись на просторных нарах, а дядька, напротив, - метался неприкаянно по клетке.

"После Кингс-Бенча хотел я видеть заключённых другого рода, а глаза мои, при входе, остановились на двух статуях, которые весьма живо представляют безумие печальное и свирепое", - такая вот цитата из эпистолярий русского путешественника Карамзина пришла зачем-то Зотову на ум, когда он оценивающим взором обвёл одно из тех мест, где, по мнению одного нашего нобелевского лауреата, недостаток пространства успешно компенсировался избытком времени.

Не успел Зотов расположиться поудобней, как на него дядька накинулся.

Со своею бедой и болью.

Не понимал дядька - почто и доколи!

Ковырялся дядька по случаю субботы в гараже, пронёсся над ним вихрь антитеррора, и парни в броне и масках нашли у него в машине ствол, про который он знать не знает, и слыхом не слыхивал. Скрутили его вертухаи, а участковый-гад подтявкивал: "Да это же старший брат Васьки Гвоздя!" Мол, всё ясно ему. А чего ясно? Разве ж брат за брата нынче в ответе? Вроде бы времена не те. Или - те? Василий-то с измальства сам по себе был и его в свои дела не втягивал. Да и ему не до братовых дел, - двух девок поднимать надо. Жена больна диабетом сахарным... Короче, если его на кичу определят, сгинут его девки, пропадут ни за что. И откуда только эта волына взялась, когда ключи от гаража у него в одной комплекции. Вот такая хренотень!

Переживал дядька, не за себя переживал, - за девчонок своих. Правильный дядька. Но Зотов ни чем не мог ему помочь. Кто бы самому помог.

И настроенье начало ржаветь.

Двенадцати ещё не было, когда капитан решил съездить домой (тут недалеко), перекусить. Понятное дело, что не положено, поэтому и заинструктировал до слёз своего помощника - молодого сержанта на предмет: что кому отвечать, если дежурного спрашивать будут. И исчез, оставив его одного на телефонах.

И пяти минут не прошло, как "стриженный" попросился на очко. Сержант не бычился, правда, - чего зверствовать, коль человеку приспичило, да ещё под самый аварийный клапан. Задержанный - не осуждённый. Презумпция!

Сержант - не по ментовской части тебе бы такому душевному служить - вывел страждущего и довёл его по коридору до ватерклозета. Где-то там, за углом, через минуту раздался выстрел, а за ним крик. Или сначала крик, а за ним выстрел. Или раздались они одновременно. Но вот второй выстрел прозвучал отдельно, - это точно.

С ума сержант сошёл, что ли?

Но с пистолетом в руке вернулся не сержант, а "стриженный". Он вошёл в камеру, стеклянным взглядом посмотрел на Гвоздёва и выстрелил в него, практически не целясь. Гвоздёв отлетел, как будто сбил его КАМАЗ, и завалился на нары. Ну, а парень, как водится, хладнокровно проконтролировал его смерть вторым выстрелом.

Безумие печальное было повержено безумием свирепым.

Не зря Зотов обозвал его про себя "стриженным". Проинтуичил: у русских эти три звука - "эс", "тэ" и "эр", когда подряд идут, вечно к какой-нибудь гадости. Бойне или насилию... Стрела, стремя, стропа, острие... Если постригли, то в строй... Если ракетные, то стратегические... Если в острог, то под стражу... Если режим, то строгий... И если будет выстрел, то есть страх его ожидания.

Зотов встал, - понял, что пришла его очередь. Шутки кончились, - задышала почва и судьба. Но "стриженный" стрелять не стал, а показал ему пистолетом на выход. Вышли в дежурку. Ублюдок взял трубку городского телефона и набрал номер.

- Всё, - доложил он тому, кто ответил на другом конце, - Но неувязочка. Ещё один... Да... Нет... Нет... Хорошо. Просто отдельные лавэ. Всё. Пять минут. Время пошло.

Он положил трубку и протёр её весёлого рисунка носовым платом.

- Ну, братан, ты попал. Не в том ты, братан, месте оказался и не в то время, - растолковала стриженная жадная тварь.

- Я тебя прощаю, - заявил напоследок Зотов.

- Обойдусь, - отмахнулся душегуб, направил пистолет на Зотова и нажал на спусковой крючок.

Но выстрела не случилось.

"Ну, блин, с вами тут поседеешь!" - мелькнуло у Зотова. А парень ещё несколько раз дёрнул крючок. Но тщетно. И дело было не в осечке - пистолет, даже очень надёжный, без патронов стрелять не умеет. Тот, кто устроил ему на очке пункт бесплатной раздачи неучтённых стволов, снабдил пистолет, по каким-то своим раскладам, полупустым магазином.

Жизнь обрела смысл в попытке избежать насильственной смерти.

Зотов решил предложить альтернативное развитие событий: под эхо щелчков схватил он со стола дежурного увесистый графин (инвентарный N 237/4), кстати, тоже полупустой, и отвесил гниде, вложив в удар весь накопленный за последние минуты антагонизм. Как говорил дядя Коля Озеров: "Если не забиваешь ты, забивают тебе".

Тёплая затхлая вода залила Протокол инструктивного совещания с работниками охранного агентства "Кудияр", а также План профилактической работы на май месяц.

Фраер, которого таки сгубила жадность, свалился, даже не охнув, прямо на грязный пол. Грязный человек - на грязный пол. И Зотов не боялся, - а вдруг убил? - два нуля в его собственной фамилии предполагали наличие лицензии на отстрел негодяев.

И пробежался по коридору.

Сержантик был мёртв. Лежит на боку. Лужа кро... Не будем об этом. Полис лайн. Ноу кроссинг.

"Гуй означает возвращение, возвращение в свой покинутый дом. Вот почему душа умершего называется Гуй", - вспомнил Зотов слова, кажется, Чжуан Цзы. "Гуй его знает", - тяжело вздохнул он, и закрыл парнишке глаза...

Вернулся, нашарил на столе наручники и пристегнул ими подлюгу за ногу к трубе отопления. Пусть сука теперь объяснит: откуда его отпечатки на тёплом стволе. И на чьей совести две безвинно загубленные души.

- Двенадцатое отделение! Двенадцатое отделение, говорит дежурной по ГУВД! Где доклад на два нуля! - внезапно запросили по громкоговорящей связи.

- Будет у тебя сегодня докладов, будет - только корыто подставляй, огрызнулся Зотов.

Нужно было уходить. Куда? И тут по городскому же аппарату раздался звонок. Вокруг никого. "Значит меня", - решил Зотов.

Как вам такая логика?

Не очень?

А в вас самих давно пистолетом тыкали?

Зотов, натянув рукав куртки на руку, взял трубку.

- Зотов? - уверено спросили приглушенным голосом.

- Допустим.

- Выходишь налево. До угла. Переходишь улицу. Идёшь налево до перекрёстка. Справа - сквер с бюстом основателя. Садишься на скамейку и ждёшь. Тебе помогут.

- Вы кто?

- Зачем тебе знать кто я, если ты не знаешь кто ты. У тебя полторы минуты.

В трубке пошли гудки отбоя, - надо было как можно скорее делать ноги из этого нехорошего чулана.

И Зотов рванулся на выход, повторяя вслух: "В тридцать седьмом году одиннадцать апостолов получили по тридцать четыре года".

23.

Горбинка на носу создавала впечатление, что Ленин, которому был поставлен этот бюст, являлся, как минимум, кандидатом в мастера спорта по боксу.

Зотов не знал и знать не мог, что на заре реформ нос отцу пролетарской революции отбил кирпичом подвыпивший студент, сильно жаждавший социальных перемен.

Может быть, как раз тот самый, который десять лет спустя нацарапал на заборе надпись с требованием публичной казни отца российской приватизации. Любая революция всегда кукушка - она спокойно кидает своих детей, и не все дети безропотно могут с этим смириться.

Какое-то время дедушка Ленин просуществовал тогда запущенным безносым сифилитиком. Скоро только сказка сказывается, да банальное чтиво читается. Но позже, конечно, была проведена пластическая операция, и нос восстановили, а горбинка, придающая профессиональному революционеру спортивный вид, осталась печальным следом тех давних событий.

Все эти исторические коллизии в руках умелого адепта могли бы вылиться в философские аллюзии, где нос, сбежавший от коллежского асессора Ковалёва, нос, отбитый студентом от бюста самого человечного и отстрелянный спецназом нос Салмана Радуева являлись бы земными воплощениями какого-то базового, метафизического Носа - отвратительного Духа-До-Всего-Есть-Дело, непрошено сующегося в чужие жизни, - своего рода, суетливой материализацией любопытствующего небесного злыдня, который заслужил у людей недобрую славу, в отличие от своего нижнего, знающего куда и когда, брата.

Но сварка метафизических конструкций - не наше дело, мы историю рассказываем.

"Господи, где это я?" - Зотов представил себе огромный земной шар, на нём лоскутное одеяло Сибири, и где-то на срединном болотно-буром лоскутке - скамейку в сквере, на которой он сейчас сидел и чистил себя под Лениным.

Правая штанина была извозюкана в казематной побелке, и он безрезультатно пытался её стряхнуть ходящими ходуном руками. Жить не хочется.

Зотов поднял голову.

- Жить не хочется, - громко шмыгая носопыркой, плаксиво причитал идущий по пустому ночному городу маленький мальчик. - Жить? - спрашивал сам себя малец и сам же себе отвечал: - Не хочется.

- Пацан, слышишь, пацан, - позвал его Зотов. - Постой, пацан.

Мальчуган остановился и посмотрел на Зотова печальными, всё уже видавшими глазами.

- Пацан, ты того... Как бы тебе... В общем, пацан, ты это брось. Жизнь даётся только раз. И прожить её надо. Понимаешь?

- Амбивалентно, - ответил мальчик.

- Ты так считаешь?

- Считайте вы: в машине ехали Джон, Эрн и Мери. Полисмен остановил машину и нашёл в ней пистолет. Джон сказал: "Он мой". Эрн сказала: "Он её". Мери сказала: "Он его". Чей был пистолет, если все полисмену соврали?

- Мальчик, ты меня пугаешь. Это что, - коан?

- Нет, что вы, Марь Васильевна говорит, что коан - это когда нужно понять: почему если есть я, то есть Вечность, но если есть Вечность, то меня нет. А это - просто так, задачка на логику, - пояснил мальчуган и, развернувшись, продолжил свой путь к перекрёстку, на котором светофоры дурачились жёлтыми вспышками.

Зотов посмотрел на ночное небо, - над городом гоголевской тенью нависли майские тучи. Они с видимым трудом сдерживали молодую отвязную грозу. Ветер гнал по тускло освещённой улице мусор. Куда-то загород пугающей тенью неслась угрюмая стая ворон.

Вороны постулировали собой невозможность неба. Но небо тоже было на месте! Небо было! Не смотря на наличие ворон. Что-то у Кафки там не сходилось.

- Пацан, это был пистолет Эрн! - крикнул Зотов правильный ответ, не столько решив, сколько догадавшись. Ему не нравилось имя. И математика. Низшее из искусств, стремящееся к простому изображенью истин.

Но мальчика уже не было. Перекрёсток переходил древний старик в драном пальто от Кучи и рваной ушанке от Худо Бомж, - вероятно, патриарх всех местных бездомных. Рядом с собой он катил пошарпанный, забытого цвета велосипед, увешанный (как лошадь Маккенны - кожаными мешками с золотым песком) холщовыми сумками с пустыми бутылками.

"Фиаско" - "бутылка", - говорят венецианские стеклодувы, когда выходит у них на другом конце трубки что-то не то.

Бутыль, бутылка, бутылочка... В бутылочку игра.... Игра в бутылочку... Русская рулетка... И судьба смотрит сквозь захватанное мутное стекло.

Бутылка как Предел... Или, всё-таки, Начало? Когда от Начала Начал через Конец Начала и Начало Конца к Концу Концов. Залезть в бутылку. С дуру. Не дай, Бог!

Старик-то - вот он. Катит свой верный велосипед, что-то ему нашёптывая. А где мальчик? Действительно, а был ли мальчик?

Был.

И где он?

В замке Снежной Королевы - Марь Васильевны. Собирает из ледышек слово "Вечность"...

"Господи, по этому городу косяками бродят безумные поэты", - успел удивиться Зотов, прежде чем его окликнули.

24.

Окликнули его гнусавым автомобильным сигналом.

Напротив сквера, у обочины, стояла жёлтая двадцать первая "Волга". Неожиданная в затойотченном городе, как сдуру оживший мамонт. Водитель махнул рукой, - Зотов понял. Никуда со скамейки уходить не хотелось. Не хотелось, потому-то встал и пошёл.

- Ты - Зотов Дмитрий, - не то спросил, не то подсказал хозяин реликта, чуть ли не по пояс, высунувшись из окошка.

- Да, - сдался Зотов.

- Садись, карета подана!

- А ты не пидор? - решил сориентироваться Зотов.

- Что?! А! Нет, - это нет, - успокоил его извозчик.

- Ну тогда поехали.

Зотов обошёл машину (гораздо позже он как-то вспомнил, что руль в этом тарантасе был от чего-то правым), и устало упал на переднее сиденье. Заднее отсутствовало напрочь, как, впрочем, и большая часть обшивки. А лобовое стекло местами представляло собой сплошную паутину мелких трещин.

Водила общего образа не портил, своим видом, полностью соответствуя состоянию этой боевой машины пехоты, под которой умерло, по меньшей мере, пять поколений автомехаников.

Он принадлежал к тому архетипу, который сложился в конце 60-х и сгинул в середине 80-х, и мог бы классифицироваться, как "хиппи окультуренный", то есть относился к детям цветов, слегка удобренных биогумусом цивилизации. Помните, в одном из фильмов Антониони взрослые придурки в теннис играют без мяча? Вот, вот, вот, - такой же!

Представители славного этого племени упорно и принципиально не желают разобраться в заявленных временем бинарных оппозициях: несусветное богатство/кромешная нищета, социальный статус/индивидуальная самобытность, общественный долг/личная выгода, острая необходимость/пустые понты.

И в этих, и в прочих.

В результате чего у посторонних постоянно возникают трудности с их идентификацией.

Ведь любой из них равнозначно оказаться может и сторожем овощехранилища, и топ-менеджером нефтяной империи. В той же мере, как и та вещь с сединой на коленках, которую вы приняли за старые джинсы, может оказаться последней моделью от дома Roberto Cavalli, тянущей на пару "тонн" американских денег.

- Ну, поехали, с Богом! - объявил седеющий хиппи. И как это не странно, сумел сдвинуть колымагу с места. - Зови меня Костей. А можешь, просто, - Кастетом. Подпольная кличка у меня такая - Костя Кастет.

- Значит, Кастет, - Зотова неожиданно разобрало.

Он начал смеяться, и не смеяться даже, а неприлично ржать. Хохотать до всхлипов. И остановиться не мог, - этот процесс не контролировался.

Такое с ним случилось по жизни во второй раз.

Первый, - когда ещё школьником был. Хоронили мать одноклассницы, он шёл в конце процессии, собирая весь женский плач на себя. Искусственно поддерживаемая похоронным маршем угнетающая атмосфера ужаса перед необратимостью произошедшего, являясь отражением естественного человеческого горя, подавляла и придавливала к земле. Отсутствие опыта поведения в подобных ситуациях сковывало и пугало. Было дурно.

И вот тогда он неожиданно увидел суетливого рыжего муравья, который метался по ноге, по колготкам впереди идущей женщины. Муравью было всё до фени, Жизнь-то продолжалась.

И психика восьмиклассника Зотова не выдержала: он сначала прыснул, потом рассмеялся и всё - отвязно захохотал до вот таких же нехороших всхлипов. Позже он узнал, что эта защитная реакция называется истерикой, и что право на неё во взрослой жизни нужно, порой, отстаивать с боями.

Тогда и сегодня закончилось внезапно. Так же внезапно, как и началось. Костя-Кастет всё это время невозмутимо вёл свою развалюху сквозь, всё-таки рухнувший на Город, ливень. И эта его невозмутимость, не могла не вызывать уважения.

- Костя, ты откуда взялся? - решил всё-таки выяснить успокоившийся Зотов.

- Из дома.

- Значит - из дома. Хорошо... А объясни, братела: кто тебе приказал меня отсюда забрать?

- Шурик. И не приказал, а попросил.

- Какой Шурик?

- Шурик Найман, корешок мой. Друг детства... Он сейчас в Бельгии проживает.

- И этот Шурик срочно прилетел из Бельгии, что бы отправить тебя за мной?

- Зачем так сложно? Шурик полчаса назад позвонил из Афлигема, объяснил, где тебя найти, и попросил устроить на ночь.

- А зачем?

- Что зачем? Дима, я сам не очень в теме... Меня попросили - я сделал. Я попрошу - Шурик сделает. Дружба. Фернштейн?

- А Шурику я зачем?

- Зачем ты ему... Да на хрен ты ему не нужен! Ему мыло пришло. Тридцать три минуты тому... От партнёра... Шура - он шахматист. Его партнёр по шахматам и обратился с такой вот просьбой - тебя приютить.

- Ну, а шахматиста этого, где и как найти? - начал злиться Зотов.

- Да я почём знаю? Он же виртуальный партнёр-то... Кто ж его знает, где он обитает, чего он там моргает и как его зовут. Может зовут его - Морфеус, может Кокаинеус... Ты расслабься, Дима. Вид у тебя какой-то бледный. Видать тебе досталось сегодня. Ты бы отключил мозги-то на время.

- А куда мы едем?

- Куда едем? В студию. Домой нельзя, извини, - семья ночует. Так что, - в студию.

Вокруг бушевала вода, и было её много, как в фильмах режиссёра, который видел ангела.

И жёлтая подводная лодка Кастета уже полностью погрузилась в эту стихию, но её кэп уверенно держался избранного фарватера, и шёл курсом на родную гавань, избегая чужих фиордов.

25.

Какие навороты присутствовали в студии, - не увидишь. А унюхать - унюхаешь.

Здесь душевно пахло: нагретым до готовности порваться пасеком; изжаренной на лампах древнего усилителя пылью; магнитной лентой, подклеенной вонючим ацетоном; застывшей на острие паяльника канифолью; кислым пивом, оставшимся со вчерашнего на дне бутылки; скинутыми на чёрный день в жестяную банку из-под лечо болгарского концерна GLOBUS бычками; туго натянутой на обручи барабанов кожей; и чем-то ещё, навязчиво-активным, смахивающим на одеколон "САША" - короче, убойно пахло прошлым.

И этот эклектичный коктейль жестоко отбрасывал сознание в невероятные времена, когда мы ещё любили друг друга; когда слово "брат" не ассоциировалось со стрельбой зарядами из нарубленных гвоздей; когда хоккей не был в России новой бедой; когда дешевизна сигарет Newport равно кубинского рома Havana Club обеспечивалась высокими ценами на советскую нефть; когда БГ было паролем, а ГБ отзывом; когда звук был осязаемым виниловым бугорком, а не виртуальной последовательностью нулей и единиц; когда Смоки разрешалось перемотать только для того, чтобы поставить бабину с братьями Гибсон; когда последний звонок в школе по времени совпадал с первым приводом в ближайшее районное отделение; когда первая битва с головоломкой бюстгальтерной застёжки была проверкой перед первым походом рук в нежные девичьи тайны; когда всё, собственно, что было было первым... И, как обнаружилось в последствии, единственно настоящим.

Такой вот ностальгией по затонувшей Атлантиде тюкнуло в подорванное последними событиями сознание Зотова, пока он находился в незнакомой знакомой пахучей темноте.

Костя включил свет. Надо ли говорить, что студия нарисовалась именно такой, какой и представлялась?

И Зотов тут же вычислил в углу старенький диван модели "мечта голодного клопа", а хозяин подошёл, с целью открыть, к единственному мутному оконцу, соединяющему этот уютный тёплый полуподвал с тревожным, и насквозь промокшим, внешним миром.

- Как там? - спросил Зотов, свалившись на диван.

- Волны мокрого шифера валом девятым рванули по городу.

- А молний ломаные спицы присутствуют?

- Присутствуют... и, вообще, впечатление такое, будто Фет с Тютчевым дерутся, оба в сиську пьяные.

- Хорошо.

- Ещё бы!

- У тебя, Костя, извини за наглость, выпить чего-нибудь не найдётся? Чуть-чуть... пару капель...

- Ты о водке? Брось, Димон - не пробьёт. Я тебе сейчас свой фирменный отвар сварганю. Отвар сказочный из трав волшебных.

И Костя по-хозяйски засуетился: достал металлический электрочайник, добыл в него воду, но прежде чем включить в розетку, - плеснул водицу в керамическую плошку на какие-то светло-коричневые пятнистые камешки.

- Живые камни, - пояснил он. - Вид - литопс лесли. Память о Карлосе нашем.

- О Кастанеде?

- Конечно. Специально за ними в Киев летал, - один дилер, по имени Кудря, их там толкает. Представляешь, до сих пор толкает... И, что интересно, - место у него притёртое, не без мистики место - брусчатка на Андреевском спуске, как раз напротив дома Михаила Афанасьевича.

- Ну, и как камешки?

- Брось, - пустое. И дорогие, и большое количество требуется. Не для внутреннего употребления содержу, - как память храню. О времени славном и бытие содержательном.

- Понятно... Всё с вами понятно, гражданин Кастет.

- Что - понятно? Понятно ему... Всё, Димон, уже в прошлом. Время ломает. Ломает... Ох, как ломает! Всё не то и всё не так... И ничего не понятно... Как пошатнулась в августе девяносто первого вера в славное учение дона Хуана, - ну, в то, что оно единственно верное, а потому - непобедимое, так и пошло всё сикось-накось - вырви- выбрось! Ломка началась страшенная! Разве не так?... Так!... А уж, когда в девяносто третьем, тогда - в октябре, сторонники потребления грибочков псилоцибе пересрались с приверженцами пользования кактусов лофофора, совсем худо стало. Ой, худо! Помнишь, как расстреляли теопанакатлисты пейотлистов из своих одноразовых танков, а в итоге - что?

- Не помню, я в эти дни в карауле был.

- А я помню! Они-то все при своей ханке остались, а мы Мексику потеряли! В душе и венах. Хлынули в страну долбанный героин, да грёбанный кокаин, и убили они на пару всю романтику в народе на хрен! Старики - те на ностальгию подсели, а молодёжь - на эту дрянь через скрученного в трубочку Беджамина Франклина, да общаковый шприц... С последними вообще худо. Совсем, согласись, худо. Жаль пацанов... И музыка у них какая-то сранная, и по жизни у них всё без тепла, но с вые... Как нормативно-то сказать?

-- С немотивированными претензиями.

-- Верно, амиго! Верно. Клубная культура, - твою мать! Хотя, может быть, это я просто пердуном старым незаметно для самого себя становлюсь. Время-то катится... И это моё возмущение суть старческое брюзжание... А? Два взрослых сына у меня... Ладно, амиго. Оставим это...

- Разные они - пацаны-то... И по жизни сегодня всяко бывает... Просто раньше всё понятней было: в земле была нора, в норе жил хоббит...

- Но кактусы-то были зеленей...

- Костя, а Костя, - Зотов скинул свои новые мокасины и с блаженством вытянул ноги, - объясни мне, дураку, почему бедной Мексикой, где душно, потно и пусто, бредят все американские отморозки и наши постаревшие хиппари-умники?

- Почему? Как - почему? Янки-урки, те - от закона бегут, а наши - считают, отчего-то, что Мексика ацтеков-майя - энергетический пуп всея Земли. Вот и тянутся... Опять же - романтика... Свобода скачет там, в соломенном сомбреро и аляпистом пончо на своём лихом мустанге con un verdadero barbudo, armado hasta los dientes! Скачет, понимаешь, от заката и до рассвета...

- Положим, свобода если там и скачет, то от заутренней до всенощной. А от заката до рассвета там скачет кое-что другое.

- Виноват, ошибся! Обшибся, обшибся...

- Ошибся, говоришь... Ну- ну... Бежала Мексика от буферов... горящим, сияющим бредом...

- ... и вот под мостом река или ров, делящая два Ларедо.

- Там доблести - скачут, коня загоня, в пятак попадают из кольта, и скачет конь, и брюхо коня...

- ... о колкий кактус исколото! Здорово! Да? Из кольта - исколото ... А почему, как думаешь, Владимир Владимирович не выбрал рифму "исколото - золото"?

- А ты бы её выбрал?

- Нет, наверное.

- Банальней было бы. А он всё же гений.

- Да, гений... Только не на ту лошадь однажды поставил.

Костя беседы беседовал, но дело делал: включил чайник в розетку и достал из потаённых мест два кожаных мешочка: один синий - шуршащий, другой красный постукивающий.

- А! Знаю- знаю, сейчас предложишь выбрать? - догадался прозорливый Зотов.

- Ты, что, Димон, фильмов штатовских перекушал? Вот же приучили они весь мир, что метафизическую проблему борьбы Добра и Зла можно свести к технической какой провод - синий или красный - нужно перегрызть в тикающей бомбе...

- Так точно, а проблему Выбора - к тому, какую таблетку - красную или синюю сожрать, не запивая.

- А тебе, Димон, выбирать не придётся. Нет... И там и там - ингредиенты одного чудесного и неземного зелья. Выменял их в подножиях Восточных Саян у одного старичка-йерберо, тамошнего сборщика трав, на шведский фонарь и резиновые сапоги выменял... Действует, надо сказать, надёжно, - сначала отсюда извлечёт, где-то там поболтает, ну, а потом возвращает тебя к себе. Вернёшься, как концентрированный огурчик.

- Консервированный?

- Концентрированный! И ещё, скажу тебе, брат Дима, что фармакопея этого препарата проста до безобразия. Подглядывать нет смысла. Но если желанье есть валяй!

Из красного мешочка Костя извлёк часть цветка, который Зотов уже видел и даже помнил где. В каком-то продвинутом журнале был помещён классификатор лекарственных растений, которые предлагал использовать Верховный целитель Владыка бериллового сияния в повседневной практике врачевания.

Помнится, что на той иллюстрации из Атласа тибетской медицины это растение было изображено последним во втором ряду. А запомнил его Зотов оттого, что перед монитором компьютера, который стоял у них в штабе дивизиона, одна из штабных тёток приладила горшок с хавортией. Так вот, в Атласе было что-то подобное этой суккуленте, только не зеленое с бородавками, а белое с пупырышками. И Костя держал сейчас от такой же колючки веточку, которую на рассеянный взгляд вряд ли отличишь от ополовиненной и выцветшей клешни небольшого рака.

Из синего же кисета он извлёк фашину коричневых прутьев без листьев, но с толстыми почками.

Обломками "клешни" и надёрганными от сухих веток почками он наполнил зелёную от возраста и запущенности медную ступу, после чего принялся тщательно всё это толочь стеклянным пестиком. Толочь в порошок. Толочь и заговаривать.

Покуда доморощенный бенефекатор Костя -Кастет сосредоточился на процессе, Зотов рассеянным взглядом попутешествовал по закоулкам студии.

Особенно привлекли его две привлекалки.

Во-первых, стенд с фотографиями девять на двенадцать в три ряда. Такие стенды - "ОНИ ПОЗОРЯТ НАШ КОЛЛЕКТИВ" - можно было увидеть в брежние времена на проходных всех советских учреждений. Но у этой доски был иной message. Над фотографиями было траурно выведено чёрной тушью: "ОНИ НЕ УГАДАЛИ С ДОЗОЙ".

Зотов не был большим знатоком, но из этих, почти, тридцати портретов он узнал Джима Моррисона, Томи Болина, Джимми Хендрикса, Пола Коссофа, Дженис Джоплин, Брайона Джонса, Кейта Муна, и, кажется, Курта Коббэйна. В последнем он уверен не был.

Между фотографиями было несколько, предусмотрительно оставленных пропусков. Зотов понял этот посыл, как то, что "в том строю есть промежуток малый, возможно это место для меня".

Значит, во-первых, эти фотографии.

Ну, а во вторых, взгляд Зотова приковала огромная чёрно-белая фотография одного из чудищ, охраняющих крышу собора имени Божьей Матери, что в городе Париже стоит. Ракурс был необычен - снято было сверху вниз, под углом градусов в шестьдесят, да ещё в сумерках. Странный ракурс придавал чудищу дополнительную жуть. Изображение было слегка размыто (видимо снимали с вибрирующего вертолёта), и создавалось впечатление, что с мифическим этим животным происходит очередная метаморфоза.

- Химера, - отследив взгляд Зотова, отвлёкся Костя.

- Почему она?

- Икона двадцатого века, потому что.

- Ты уверен?

- Конечно! Химера - хитрая сущность, непрерывно меняющая свою форму и, даже, порой переходящая в иную сущность. Она же, Димон, - иллюзорная, несбыточная мечта, порождающая наивное желание поиметь счастья и, основанную на этом желании, глупую веру в то, что мир возможно обустроить каким-то справедливым способом... Согласись, сколько раз так уже было: мелькнёт, понимаешь, на горизонте очертания неясные - там, быть может, асфальт нагрелся и воздух горячий задрожал, а все уже поверили - вот оно счастье дармовое, и - ломанулись... Сначала один, потом второй, а за ними - толпа. И чем больше толпа, тем больше вера, а чем больше вера, тем сильней разочарование. Вот и пробегали весь век под номером двадцать. Пробегали на месте, то есть - вхолостую. Разве, не так?

- А он горько пахнет тополиными почками.

- Кто?

- Нагретый асфальт.

- Точно... А после дождя - перечной мятой.

- Нет, я же, Кинстантин, согласен с теми, кто считает, что лучшим собирательным образом, если угодно - иконой, уходящего века послужил бы черный квадрат от Казимира-геометра.

- Но это ж баловство, мутации искусства.

- Костя, искусство есть квинтэссенция человеческого опыта.

- А я думал, что философия есть эта самая квинтэссенция.

- У них мама одна на двоих, её имя - Мистика.

- Пожалуй, - Костя закончил с изготовлением порошка и засыпал его в шарообразный фарфоровый заварник, с безобразными васильками на борту, и пояснил: - Знатный чайничек, антикварный - внутри со стенок уже мумиё соскребать можно... Так что ты там про чёрные дыры-квадраты?

- А то: человек думает про себя, Костя, что живёт он в трёхмерном мире, то есть, тот мир, который он видит, кажется ему трёхмерным. Так?

- Есть такая ошибка.

- А что является элементарной фигурой в трёх измерениях?

- Куб, кубик, - Костя залил порошок кипятком. - Много кубиков. Много кубиков... в шприце.

- Верно говоришь, - куб... А как, сожрав не потрошённого волосатого мамонта, рисовал человек на стенах своей коммунальной пещеры, окружающий мир, принятый нами для простоты пояснений за куб? Не поверишь, но в виде квадрата. Кривенького и плоского. Поскольку навыков не имел и перспективы не знал. Не геометрической, не исторической. Он жил, как дитя - здесь и сейчас. И было искусство примитивным... Но! Но пожил-потужил человек, синяков-шишек набил, ума поднабрался - образовалась у него История. И сделалось его искусство классическим. И куб нарисованный стал идеальным кубом. Геометрия - евклидовой, физика - ньютоновой... Ну, короче, организовалось тотальное единство и места, и времени, и действа-лицедейства. Но это не всё: пожил человек ещё немного, и проклюнулось у него его родненькое Я. Фиксированные нормы были разрушены, устоявшиеся формы были растоптаны. "Я так вижу!" - вскрикнул оборзевший человечек, педалируя на это самое своё Я, и каждый стал рисовать уже не куб, конечно, а своё... личное представление о кубе. Куб стал мало похож на себя. А Эйнштейн с Лобачевским маслица в этот огонь-то подлили... Но что с них взять?

- А что с гения взять можно? Кроме...

- Точно, - нечего. Но порезвились люди, порезвились и упёрлись в стену: то есть поняли, что нет таки у них никаких таких особых перспектив. Слезайте, граждане, приехали, - конец! И подвёл Казимир под всем этим делом кривую черту нарисовал, подобно первобытному своему предку, простой квадрат. Круг замкнулся... Вот и вся она - квадратура круга. Но поскольку весь опыт человеческий к двадцатому веку оказался негативным, замалевал Малевич свой квадрат чёрным колером... Тут и сказочке конец.

- А мог оставить квадрат белым, но поместить его на чёрном фоне.

- Но это было бы выражением отрицательного отношения к миру. У Казимира же именно отрицательное отношение к себе, точнее признание наличия Зла внутри себя, а так, я думаю, честнее. Не мир делает в нас дырки, мы сами друг в друга вбиваем гвозди и пули...

- Этот мир, значит, внутри нас... Мир внутри, Бог пока снаружи... Куб вписан сферу... центр которой везде... Черный квадрат - это тень в нашей башке, которую отбрасывает мир... Короче, убедил, - каким мы мир умеем видеть в данный исторический момент, таким и изображаем, а по-другому, - рожей не вышли, - Костя перелил в большую чёрную кружку приготовленный настой и протянул Зотову. - На, Димон, готово. Похлебай, - и будет тебе счастье. А насчёт того, что чёрный квадрат - икона двадцатого века, может ты и прав. Хотя, смущает, что больно уж он смахивает на ещё не включенный телевизор. Какой же двадцатый век без телевизора...

- Да, телевизор. Но уже выключенный. Мы его скоро выключим, поверь... Должен же сработать у человечества инстинкт самосохранения. Тут Казимир-вещун угадал...

- Может, и угадал... только без телека скучно будет...

- Настоящая жизнь - это скучная жизнь... Поэтому, я говорю: скука спасёт мир.

- А не красота?

- Это одно и тоже, - красота скучна. Нам интересно только патологическое... Анатомическое уродство, например...

- Возможно... Мир в этом ящике вне Добра, к бабке не ходи... А удобная штука этот чёрный квадрат! Какая тема! И всяк увидеть может в нём всё, что захочет...

- Это да! Ты сейчас вот сказал, и я увидел в нём, не поверишь, сразу двух знакомых женщин.

- Женщин?

- Да. Двух. Одну с чёрным саквояжем, другую с чёрным ящиком, - допивая горьковатое снадобье, промямлил Зотов.

- Ну и ладненько. Буэнос ночес, тебе, амиго!

26.

И в тот же миг океан седого ковыля окружил бедолагу Зотова.

И ничего вокруг больше не было.

Только заполнивший собой и пространство, и время дрожащий ковыль.

И не было неба, и земли не было, - только мягкий ковыль, только колючий ковыль. Гулял ковыль волнами, бил по ногам, качался над головой. И была непостижима природа этих приливов и этих отливов.

Нет, не ветер был причиной этого дыхания - ветер невозможен там, где воздуха нет. И не тени создавали иллюзию того, что колышется шёлк дикой травы. Откуда им взяться там, где света и тьмы не существует. Волновался ковыль сам по себе.

Как разумный океан Соляриса, отталкивающий своей таинственной безграничностью.

Как пульсирующее безумное Нечто, притягивающее своей безграничной тайной.

В этой качающейся и убаюкивающей белизне Зотов увидел (услышал? узнал? угадал?) крошечную белую точку. Она мгновенно (всё мгновенно там, где времени нет) обратилась в убелённого сединой старика.

- Здравствуй, почтенный Сагаан Толгой, - обратился Зотов к нему.

- И ты живи, Хурэн Хун, - вернул старик приветствие. - Долго ждал я тебя. Поднимался в Верхнюю Замби и опускался в Нижнюю. Книгу Судеб прочёл, ожидая тебя. И вот, наконец, ты пришёл. Пришёл из страны людей. Тех птиц, что, наевшись падали, теперь не могут взлететь. Знаю мысли твои. За кровь кровью хочешь ответить, за смерть - смертью. Знаю, зачем ты пришёл. Задай-шулуум нужен тебе для битвы с врагом. Ну, что же, батыр, укажу тебе Путь, в конце которого сможешь найти ты волшебный будал - камень, упавший с небес. Если найдёшь его, равных тебе не будет.

- Спасибо тебе, почтенный Сагаан Толгой.

- Не спеши благодарность ронять, - труден будет твой Путь и полон опасностей. И чтобы его облегчить, дам тебе я кувшин полный воды. Она будет нужна тебе, Хурэн Хун, но не для утоления жажды. И дам тебе тлеющий уголь из своего костра. С его помощью сможешь огонь разжечь, Хурэн Хун, но не для того, чтоб согреться. И дам тебе этот хабао - прут шерстобитный. Будет нужен он тебе, Хурэн Хун, но не для той работы, что привычна ему. Всё остальное, что нужно для завершенья Пути, ищи Хурэн Хун только в себе самом. Готов ли ты? Полон ли сил и решимости сделать свой первый шаг?

- Да, я готов. Но не знаю, куда мне идти.

--Выпей архи из этой стариной чаши. Выпьешь до дна, - увидишь звезду. Следуй за ней. Надеюсь, Хурэн Хун, что в Пути растеряешь, жгущее тебя изнутри, желание мести. И прощай! Всё, что хотел сказать, я сказал.

Старик исчез, как и не было его, а Зотов залпом выпил из чаши что-то горько-тягучее.

Белая муть, окружающая его, начала медленно (вот и появилось оно, ощущение времени) растворяться.

Действительность проявилась, не торопясь, как изображение на фотобумаге, опущенной в проявитель.

Он увидел, что стоит в долине, окруженной горной грядой.

И небо над его головой было высоким.

И в той высоте увидел он, как и обещал старик, яркую точку, от которой к его ногам спускалась линия, подозрительно похожая на луч лазерного прицела.

Делать нечего, - нужно идти.

Долго шёл... Так долго шёл, что успел состариться. И стал выбиваться из сил, но - о, радость! - неожиданно вышел к бронзовой юрте. В юрту вошёл, полог откинув, и увидел внутри юную девушку, красоты несказанной.

- Не Агуу Ногон ли ты, милая, - спросил у неё.

- Может быть, - смутившись, ответила девушка. - А я знаю, кто ты. Мне говорили об этом тамгу, - она нежно коснулась рукой его родинки на правой щеке. - Ты - Хашхи Бухэ.

- Пусть для тебя я буду Хашхи Бухэ.

- Вижу, как сильно устал ты, батыр. Выпей же молоко Звёздной моей кобылицы, и силы вернуться к тебе, - девушка протянула ему большую пиалу.

Но осторожный гость кинул тлеющий уголёк старика на хворост, кучей лежащий на очаге. Жадный огонь быстро стал пожирать тонкие ветки, и Зотов плеснул на его языки молоко из пиалы. Оно вспыхнуло ярко, как АИ-95.

- Ай, нехорошо, девушка, живёшь на дороге тридцати ханов, а мне молоко червивое подаёшь, - стал укорять девушку Зотов.

Укоряя, коснулся её плеча шерстобитным прутиком. Исчезла девушка со своей юртой.

Удивляться некогда, - нужно дальше идти.

Долго шёл - дети успели состариться. Совсем изнемог-обессилел, но - о, радость! - нежданно-негаданно вышел к серебряной юрте. Полог откинув, вошёл и увидел внутри прекрасную женщину.

- Не Анма Мэргэн ли ты, хозяюшка, - спросил у неё.

- Может быть, - уклончиво ответила женщина. - А я знаю, кто ты. Я видела эту тамгу, - она ласково коснулась его родинки на правой щеке. - Ты - Гаагай Мэргэн.

- Пусть для тебя я буду Гаагай Мэргэн.

- Вижу, отдых нужен тебе, батыр после трудной и долгой дороги. Приляг на постель мою, и усни сном, возвращающим силы, - женщина махнула рукой на манящее ложе.

Но осторожный гость вылил всю воду из кувшина старика на мягкие, тёплые шкуры. Едва коснувшись их, вверх поднялась вода облаком пара.

- Ай, нехорошо, хозяйка, живёшь под тропой Семи аргамаков, а меня в пекло толкаешь - изжарить заживо хочешь, - возмутился Зотов.

Возмущаясь, коснулся её плеча шерстобитным прутиком. Исчезла женщина со своей юртой.

Делать нечего, - нужно дальше идти.

Долго шёл - внуки успели состариться. Сил лишился совсем, но - о, радость! вышел внезапно на золотую юрту. Вошёл, полог откинув, и нашёл там старуху.

- Не Манзан Гурмэй ли ты, бабушка? - спросил у неё.

- Может быть, - прошепелявила старуха загадочно. - А я знаю, кто ты. Я помню эту тамгу, - грубо ткнула она сухим своим пальцем в его родинку на правом щеке. - Ты - Шобоол Бухэ.

- Пусть для вас, бабушка, я буду Шобоол Бухэ.

- Вижу, батыр, что боишься чего-то, что-то пугает тебя. Так знай: то, чего ты боишься, стоит сейчас у тебя за спиной.

Осторожный Зотов резко повернулся назад, а бабка, с трудом дотянувшись, ударило его по затылку хэдэрггэ-кожемялкой.

Интуиция подвела в этот раз Зотова: перепутал с Манзан Гурмэй-бабушкой Маяс-Чёрную старуху.

"GAME OVER", - падая, подвёл он итог последней вспышкой угасающего сознания...

27.

Переход из той действительности в эту сопровождался негромкими гитарными переборами, - Костя мучил изящный акустический инструмент, шнур от звукоснимателя которого терялся в аппаратных дебрях.

- Приветствую тебя, бесстрашный воин! - хозяин заметил пробуждение Зотова, ну, как, Димыч? До какого уровня?

- До третьего.

- Молоток! Я до третьего только со второго захода. И выше - ну, никак. Сколько не твержу себе: не верь старухе, не верь, - всё равно всякий раз оборачиваюсь, как придурок последний. И, естественно, заслужено получаю по балде.

- А ты как-нибудь попробуй применить заклинание HEAVENLY LIGHT.

- Ну-у, не знаю... Я такой, Димон, в этом деле тормоз, что, пока я со своим HEAVENLY LIGHT развернусь, костлявая кума уже всё, конечно, с помощью ENTERNAL NIGHT обкудрявит.

- Тогда попробуй с ходу WIZARD EYE.

- А это, что за беда?

- Это тоже заклинание. Даёт возможность просмотреть не только те локации, куда попадёшь, но даже те, куда сроду не доберёшься. Сильная вещь. Нет, правда, Костя, ты попробуй. Рекомендую. Станешь человеко-богом.

- Обязательно... Ну, а как тебе, кстати, графика?

- Не плохо, но если честно, то бедноватая, - деталей маловато, а сюжетно что-то... по мотивам Рериха.

- Рериха? Нет, у меня пожёстче, - на темы Рокквелла Кента. Но деталей то же мало, хотя по мне: фигня детали, - главное тенденции.

- Это точно. В деталях бесы прячутся.

- Верно, верно, - мелочи, мелочи гадкие! Вот эти мелочи и губят всегда и всё. На корню... А ты, Димыч, того, - давай кончай ночевать. Вставай, пройдись по бутербродам. Поковыряй колбасой в зубах. Найди там всё, на столе... И чай там...

- Чай?

- Да, сегодня просто чай.

Пока Зотов проделывал зарядку для челюстей, Костя деловито продолжал подбирать какую-то неспешную мелодию.

- Кошта, фы ноты жнаежь? - поинтересовался у него Зотов.

- Есть немного.

-- А математическое выражение гармоник? - проглотив кусок, продолжил тешить своё любопытство Зотов.

- Не без этого, - политех же не зря осилил. Гармонию алгеброй поверить местами в состоянии

- А подскажи тогда, как до-ре-ми в частотном ряду трактуются?

- Легко! Единица, восемь девятых, четыре пятых. А что?

- Один, девять, пять в знаменателе... Да так... А как же тогда колокольчик звучит в её волосах?

- Колокольчик в её волосах?... Колокольчик звучит, приблизительно, так: две третьих в четвёртой степени умножить на четыре третьих также в четвёртой.

- Замысловато звенит...

- Дима, ты всегда с самого утра мозги впрягать любишь?

- Да, нет... Это так, - чего-то навеяло.

- Лучше, Дима, послушай. Я тут, пока ты воевал, набросал кое-что.

И Костя, продолжая перебирать струны, неожиданно запел в микрофон, спускающийся откуда-то сверху на перекрученном шнуре.

Из колонок, разбросанных по углам, донёсся его, по-шамански вкрадчивый, голос:

Век прошёл, в котором

из веры в веру нас обращали.

Но в тридцать три

уже не меняют привычек.

Метёлкой ударник

пройдётся нежно по чарли.

Сыпучий саунд

проникнет в тысячи нычек.

Второе пришествие

миссия проникновения.

(Текила латиносу,

но самураю - саке).

А хрупкая бабочка

через одно мгновение

Кровавая каша

на лобовом стекле...

Зотов вздрогнул. Он изучающим взглядом посмотрел на Костю, который продолжал наигрывать проигрыш.

В тексте песни угадывался знак чего-то, что уже произошло в прошлом или должно произойти в будущем.

А может, это только так казалось, что произошло или произойдёт. Но уж больно как-то качественно и добротно казалось...

Настойчиво завертелся в голове Зотова поцарапанный диск, насажанный на стальной штык какого-то нешуточного совпадения.

- Ты чего? - ткнувшись в стекло его взгляда, насторожился Костя. Он отбросил медиатор и напоследок, на автопилоте, шершавым пальцем ласково потеребил (как тот самый нежный женский бугорок) первую струну на немыслимо глубоком аккорде, после чего гитара, протяжно и сладко простонав, затихла.

- Матрица дала сбой.

- Какая матрица?

- Та самая.

- "Той самой" матрицы нет. То Самое Место есть... Другие матрицы есть, а вот "той самой" матрицы нет.

Здесь автор должен честно предупредить, что далее, до слов Зотова: "Костя, где здесь у тебя телефон?", идёт кусок текста, который никакого отношения ни к развитию сюжета, ни к раскрытию образа заглавного героя не имеет; и который сам бы автор ни за какие коврижки читать не стал; и который вообще не понятно каким образом (видимо, по халатности редактора) оказался не стёртым; и который Минздрав рекомендует, не задумываясь, пропустить.

- Какая, говоришь, есть?

- Не какая, а какие.

- Какие?

- Есть Scattering Matrix, и есть Holographic Matrix, других не знаю.

- Да? А эти две, что означают?

- Непременно знать хочешь?

- Почему бы и нет?

- Нет, ты что? - всегда любишь, Дима, по утру мозги напрячь. Это что у тебя, - такой своеобразный интеллектуальный опохмел, что ли?

- Не издевайся, но объясни... Никуда не торопишься?

- Да ради Бога! Пожалуйста, сегодня воскресенье - законный выходной. Святое дело... Семья ещё спит... Да только к чему тебе это? Искренне не понимаю. А?... Чего смотришь странно?... Ну, ладно-ладно, так и быть... Ты, вижу, человек не без начального образования - может, и поймёшь чего.

- В лоб хочешь?

- Ну, хорошо. Сначала об S-матрице... Есть, Димыч, такие штуки - элементарные частицы, из которых наш мир построен; они взаимодействуют друг с другом, как ханурики в пивной "На дне", что в Марьиной Роще, то есть, взаимодействуют хаотично. Ну и, что вполне естественно, реагируют друг на друга. В смысле частицы, хотя ханурики тоже, наверное. Второй сигнальной...

- Стой. Ты сейчас вот... Ты о частицах сказал, а у меня перед глазами бабочки... Знаешь, поэт Аронзон называл бабочек неба лёгкими кусочками, которые всем своим бесчисленным множеством образуют тело Бытия...

- Он не ошибся бы, если всё это сказал и об элементарных частицах. Мне продолжать?

- Конечно! Прости...

- Ну, так вот, набор вероятностей для всех возможных реакций с участием элементарных частиц, физик Гейзенберг - был такой - решил в сорок третьем году свести в единую матрицу. Немец этот, Вернер Гейзенберг, будучи мужчиной продвинутым, считал наш мир не миром объектов, а сложным переплетением событий, в котором различные взаимодействия могут чередоваться друг с другом, накладываться друг на друга, определяя, таким образом, текстуру целого. Отсюда и главная фишка теории его S-матрицы: перенос акцента с объектов на события. Въезжаешь, Дима?

- Пока не очень. Ну, собрали все реакции в таблицу. А зачем?

- Собрали не реакции, а их вероятности. Собрали для того, чтобы над ними помозговать. И вокруг этого дела целую теорию развели, главная цель которой заключается в том, чтобы свести структуру особенностей S-матрицы к трём общим принципам. Всего к трём, - но их, возможно, будет достаточно для исчерпывающего описания всех свойств S-матрицы, а значит и всех свойств элементарных частиц. Другими словами, для описания всего Сущего... Представляешь масштаб задачи?! То-то... Хочешь, Димыч, эти три принципа узнать?

- Не знаю зачем, но хочу.

- Сто баксов с тебя за ван вей тикет... Значит, первый принцип, Димыч, следствие теории относительности; и он гласит, что вероятности реакций элементарных частиц не зависят от расположения в пространстве и времени экспериментального оборудования и того худосочного очкарика, который его использует. Это ясно?

- Да, - это я понимаю. И что-то вспоминаю из общего курса...

- Давай, давай - напрягайся! Второй принцип - следствие квантовой теории; и он гласит, что исход той или иной реакции можно предсказать только в терминах теории вероятностей.

- В том смысле, что сумма вероятностей всех возможных исходов должна равняться нулю?

- Нет, - единице, включая тот случай, когда взаимодействие частиц вообще не происходит.

- Чёрт, ну, конечно же, единице! А принцип номер три?

- И третий - это принцип причинности: частица может возникнуть в результате одной реакции и исчезнуть при другой в том случае, если последующая реакция происходит после предыдущей. Вот такие три принципа. И тот, кто сумеет создать модель S - матрицы, удовлетворяющую всем трём, тот перевернёт всё вверх дном. Вот так-то, брат Дима.

- Это мне всё более-менее понятно, но... Всё это так, только где здесь человек и куда смотрит Бог?

- Куда Создатель смотрит, не знаю, может в твой, Дима, чёрный квадрат, кидая при этом игральные кости, а вот человек... Понимаешь, если структура взаимодействия частиц определяется только тремя этими принципами, то это значит, что структура физического мира, в конечном счёте, определяется только нашим взглядом на мир. Отсюда следует, что все наблюдаемые нами предметы и явления в окружающем мире есть порождение нашего затюканного, но всё ещё пытающегося измерять и классифицировать, сознания.

- Вот те раз! Значит, лишний раз подтвердиться, что всё... что все элементы вещного мира - ни что иное, как сплошная иллюзия, то бишь, густая майя. Так?

- Ага. И тогда результатом деятельности всей фундаментальной физики будет сдача в плен принципу "Всё во Всём" и возвращение к толкованию гексограммам при помощи Книги Перемен... А процесс познания, наконец-то, обратится от бессмысленных попыток объяснить мир к попытке его понять... До некоторых уже доходит... Весь этот кипеж был, кстати, зафиксирован академиком Ландау, который как-то мудро подытожил: "Мы, наконец, поняли то, чего не можем представить".

- Да, а Чжуан Цзы говорил: "Как это мелко: знать только то, что известно"... Между фундаментальной наукой доведённой до логического предела и мистическими практиками, похоже, нет чёткой границы? С нейтральной полосой... видимой... вспаханной...

- Нет, - и научные исследования за пару сотен лет своего существованья выродились в мистические практики... точнее, возвысились до них...

- Возвысились в попытке достичь Нирваны с помощью научной методологии и путаной терминологии различных научных школ?

- Угу, - Нирваны, Благодати, Прозрения, Буддовости, Просветления, Вдохновения, Эврики, Инсайта...

-- Йогурта...

- ... и Йогурта, хотя я предпочитаю более точное русское слово - Вруб... Тут, брат, правда, возникает одна непреодолимая проблемка: Нирвана, она же, как переборчивая блядь, - все в округе про неё всё знают, да не всякому она даёт. Такая вот неувязочка... И как это разрулить, - я не ведаю. Если даже каждого учёного через Тибет прогнать, - никаких гарантий... А так всё, в общем, сходится... Вот, собственно, у меня и всё ... и тут, как видишь, тупичок...

- И от чего всё так? Почему?

- Потому что... Потому что, сдаётся мне, - все беды науки оттого, что после Ньютона из неё Бога или, если хотите, - Исходную Причину изгнали, тем самым, загнав себя в тупик. Пылесос сделать можем, Хиросиму взорвать можем. А устройство мира объяснить - ни хрена! Так-то, брат.

- И это - всё?

- Да, Дима, - всё. Операция закончена. Всем спасибо. Все свободны.

- Нет, ты о двух матрицах говорил.

- Димыч, ты злостно превышаешь свой статус гостя, я могу....

Что он такое может, осталось тайной, потому что в этот момент раздался телефонный звонок, и Кастет под его настойчивые трели всё же откапал в кучи хлама телефонную трубку:

- Слушаю... Привет, коль не шутишь... Вычислил, вычислил. Не бось, всех моих домашних на ноги в такую рань поднял... Ну, уж конечно! Что там у тебя?...Вагон тушёнки?... Так... Так... Так... Ну, Николай, и по чём он у вас?... По сколько я её возьму? Во-первых, с чего ты решил, что я её возьму, а во вторых, - ну, ты, Коля, и хитрец! Ты мне вашу цену скажи, а я прикину... А как ты думал!... Эка вы загнули!... Она же, говоришь, белорусская, а у нас она не очень котируется, - ты же сам знаешь. Военные не возьмут, лесозаготовители тоже, - придётся через розницу. Это месяц-полтора выйдет... Да понимаю я, всё я прекрасно понимаю... Ну и что? Вы скиньте копеек семьдесят, может всё заберу... Знаю, что не ты решаешь. Уточни... Здесь или дома... Да, давай... Звони. Такие вот, брат, дела, - это уже Кастет к Зотову обратился, - чем мне тебя гостюшка дорогой ещё развлечь?

- Давай, не жлобись - неси знания в массы. Про вторую матрицу-то...

- Да что ты пристал ко мне с этой космогонией? Что за интерес такой бубновый? Нет, чтобы о бабах...

- Русская проза должна быть длиной и нудной.

- Но в жизни-то люди не разговаривают, как в книге.

- Это, смотря какая жизнь и какая книга...

- Повезло тебе, что добрый я нынче, и что сегодня воскресение... Ну, есть, есть... есть ещё такое понятие - Х-матрица. И если с самого начала, то... Короче, если поверить результатам исследований Элайна Аспекта и его группы, то реальный мир перестал существовать в одна тысяча девятьсот восемьдесят втором году.

- Чего-чего?

- Да, именно тогда они обнаружили, что при определённых условиях элементарные частицы способны мгновенно сообщаться между собой.

- Как - мгновенно?

--Да-да, это открытие нарушает постулат Эйнштейна о предельной скорости распространения частиц, которая равна...

- Скорости света.

- Садись. Пять.

- Спасибо.

- А, ты, Димыч, представляешь, какой вывод напрашивается, если постулат Эйнштейна не работает?

- Какой?

- А такой, что реальной, той, которую мы знаем, действительности нет. А есть что?

- Густая майя...

- ...в виде огромной, красиво прописанной в деталях голограммы - трёхмерной проекции какой-то неведомой нам голографической матрицы. И в этом фантомном мире всё связано со всем, настоящее и будущее существуют одновременно, каждый элемент содержит информацию о Целом, как и положено в настоящей голограмме. И человеческий мозг, Димыч, как часть голограммы, изначально содержит всю информацию о мироздании. Его, мозга, задача - научиться извлекать эту информацию, а не долбиться об стену, бесполезно расчленяя мир и изучая его составные части. Ведь основное свойство голограммы: сколько её не расчленяй, получишь то же самое, но меньшего размера.

- Матрёшка.

- Что - матрёшка?

- Сколько её не расчленяй, получишь то же самое, только поменьше.

- Соображаешь! Ну, вот такой вот вывод напрашивается из открытия Аспекта. Хотя есть ещё один вариант.

- Какой?

- Такой, что это наш мозг - голограммное устройство. А вот с чем отлично голограмма справляется, так это с кодированием и декодированием частот. Она чётко превращает бессмысленный набор частот в связанное изображение. И тогда, Димыч, рисуется следующая картинка реальности: предметного мира нет, а есть бесконечный океан частот, и мы, то есть - наши мозговые аппараты суть устройства, улавливающие частоты и преобразующие их в красивый фантом физического мира.

- Мозг как гетеродин, - так?

- Ну, вроде того.

- Тогда, в общем, понятно... правое полушарие, допустим, - катушка, а левое конденсатор. Хряпнул водочки али дури какой нюхнул - ёмкость изменилась или там индукция в мозговом колебательном контуре, ну, и, стало быть, параметры изменяются, полоса частот на приём соответственно, и - картина мира преображается... Лови, братишка, новый глюк. Я правильно понял?

- Абсолютно в тютельку. И столбы заговорят.

- Я всё же склонен видеть деревья там, где ты видишь столбы.

- В твоём мире ты в праве.

- Значит всё - враньё... Фуфло от мадам Тюссо?

- Значит.

- А почему, Костя, тогда вот здесь порой бывает так больно?

- Вот здесь?

- Да.

- Не знаю, Дим...

- А потому, Костя, что вероятно, боль - единственный признак реальности. Необходимый.

- Но не достаточный... Послушай, знаешь, чем мы с тобой последние полчаса занимаемся? А? Не знаешь?... А я тебе скажу. Мозги мы свои трахаем. Вот мы чем с тобой занимаемся

- Ты хотел сказать - медитируем посредством обмена информации...

- Ну да, я ж и говорю - мозги свои трахаем.

- Не согласен... Потом, если я сейчас буду не об абстрактных вещах размышлять, а об конкретных трупах, то... В беседу с тобой канализирую ужас своей реальности... Прости... Я тут тебя внимательно слушал... И всё это интересно, но... как ты думаешь, а почему это люди, и мы с тобою в их числе, в последнее время, - в последние этак лет триста, да и в последние полчаса, в частности, - всё больше тяготеют к теориям, трактующим мир, как плод работы их собственного мозга? А? Только лишь оттого, что доказать существование какого-то другого, чужого, разума логически ещё никому не удавалось? Только лишь из-за этого?

- Проще говоря, ты спрашиваешь, - почему в моде солипсизм?

- Можно и так...

- Армянское радио отвечает: хэзэ! ... хотя, думаю, сейчас мир обнаружил себя настолько противоречивым и страшным, что человек: первое - не справляется с его цельным восприятием, и второе, - остаться человеком в нём не в состоянии. А что может быть проще победы над проблемами-монстрами, если они всего лишь продукт жизнедеятельности твоего мозга? Ритуально обставленный акт суициды или просто корявый полёт с балкона и... всё - отомстил всем козлам... Знаешь, даже сама такая возможность уже как-то заметно жизнь облегчает. Душу греет...

- Или испепеляет?

- Или испепеляет. Но держит дверь к запасному выходу всегда открытой.

- Чего мы такого все натворили, что морочит нам голову эта мысль: как бы ополчась на море смут, сразить их противоборством. Умереть...

- И главное же запросто... Как телевизор выключить...

- Правда, без права включить снова ...

- Вот это-то и... жутковато, конечно. А к чему, собственно, ты этим всем вдруг озаботился?

- Думаю... думаю, что кто-то должен же быть в ответе за все эти наши сны.

- Знаешь, у меня знакомый был... наркодилер, который всё время, до самой смерти, мучился тяжёлым нравственным вопросом: "В ответе ли мы за тех, кого приучили?" Моральное чистоплюйство, понимаешь, рядового пехотинца армии Зла... Продавца больных снов... Да... А на "золотой укол" он ушёл, тем не менее, совсем по другой причине, - не сумел найти ответ на старую теософскую загадку: "Сколько ангелов могут поместиться на одной игле?" Сошёл с ума на этой теме и...

- Покончил с собой?

- Да. Убойной дозой кокса... А, знаешь, в последнее время, меня самого пугает мысль о смерти, правда, меньше всего - о своей... Близкие, дети... Понимаешь? Хотя и самому пожить тоже ещё хочется... И чем дольше живу, тем, надо сказать, больше хочется. Наверное, всё же европейцы мы, - азиаты, говорят, так смерти не боятся...

-- Европейцы, конечно... И в европейской традиции, скажу тебе, друг, по секрету - практиковать для борьбы со своими проблемами другой, отличный от суицида, я бы сказал, мудрый, способ, который заключается в том, чтобы описать своего врага - не обязательно конечно человека - сомнение, фобию, комплекс (мало ли что ещё может быть смертельным врагом) - и тут же этот образ и уничтожить вербально. Сколько, согласись, таких вот текстов: "Жил-был плохой человек имярек. Он делал всем говно, и очень плохо было всем от него. А потом он умер". Психиатрами-клиницистами рекомендуется именно этот способ. Из него, кстати, и родилась великая европейская литература. Вся лучшая беллетристика Старого Света. Борхес, кстати, утверждал, что всякий европеец - писатель. Читай - потенциальный самоубийца ... Преувеличивал слепой поджигатель, конечно, но что-то в этом есть... Сочинять, вместо того, чтобы... Подменять жизнь фантазией, вместо того, чтобы торопливо обменивать её на смерть... Это ли не выход?

- Эх, беллетристика-эквилибристика... Так значит, литература, говоришь, - это и есть способ жизни после жизни? Помыслю об этом на досуге... Я, кстати, сам тоже писать пытался, роман... Грешен... Но с первой строчки... э-э-э... как там у меня было-то... "В пахнущей гарью темноте было видно, что уголке её губ трогательно блестела застывшая капелька спермы"... Написал, и сдвинуться не смог дальше... Как бы вся событийность этой первой строчкой исчерпывалась... Не вышел из меня романист... Да... Но, послушай... Писать то они, конечно, все пишут, только почему-то всё равно лезут в петлю, сняв номер в "Англетере". Среди самоубийц, заметим, не малое количество писателей.

Загрузка...