Владыка башни

Хроники Вернье

Я вырос в роскоши. И не собираюсь испытывать по этому поводу никаких угрызений совести. В конце концов, человек не властен над собственным происхождением. Не могу я пожаловаться и на детство, проведенное в холе и неге, в окружении многочисленных слуг и прекрасных наставников, пестовавших мой неистощимо любознательный, одаренный ум. Здесь не будет ни повести о превратностях моей юности, ни саги о борьбе с коварством и несправедливостью мира. Я родился в богатой семье, принадлежащей к знатному роду, получил великолепное образование. После чего благодаря связям отца без труда поступил на придворную службу. И хотя преданные читатели знают, что в моей жизни хватало горя и боли, за тридцать шесть лет, предшествовавших этому рассказу, ни разу не пришлось мне утруждать свои руки. О, если бы заранее знать, что путешествие в земли Объединенного Королевства, где я намеревался заняться изучением правдивой и полной истории тех ужасных, но завораживающих мест, заставит меня познать тяжкий труд, унижения, страдания и упадок! Не сомневайтесь, друзья, я бы охотнее предпочел прыгнуть за борт и по бурному, кишащему акулами морю вплавь вернуться домой.

В тот самый день, когда я решился начать свой рассказ, я познал боль. Мне довелось усвоить урок, преподанный кнутом и дубиной, почувствовать металлический вкус собственной крови, струя которой уносит выбитые зубы и желание сопротивляться. В тот день я научился быть рабом. Так они меня звали, да я им и был, потому что, невзирая на благоглупости, которые вы могли обо мне прочитать или услышать, геройство — не моя стезя.

Воларский генерал, как и его жена — моя новая хозяйка, — оказался моложе, чем я ожидал.

— Не очень-то похож на ученого, сердечко мое, — задумчиво протянул он, разглядывая меня из глубин своего мягкого кресла. — Слишком желторот.

Он сидел, развалясь, в своих черно-красных шелковых одеждах, длинноногий, длиннорукий, мускулистый — каким и полагается быть воину, добившемуся определенного успеха. Что меня удивило, так это полное отсутствие шрамов на его бледной коже. Даже лицо было совершенно гладким и чистым. К тому времени я уже успел повидать немало воителей разных народов, но никогда не встречал солдата без единого шрама.

— Глаза только какие-то колючие, — продолжал генерал, поймав мой внимательный взгляд.

Я тут же потупился, предчувствуя удар кнута или неминуемые кандалы. В первый же день моего рабства я видел, как с пленного сержанта королевской гвардии заживо содрали кожу, а затем выпотрошили, и все это только за то, что он косо поглядел на младшего офицера вольной конницы. Такие уроки усваиваешь быстро.

— Мой благородный муж, — ответила генералу жена своим резким, хорошо поставленным голосом. — Позвольте вам представить Вернье Алише Сомерена, придворного хрониста его императорского величества Алюрана Макстора Сельсуса.

— Да неужели? Это действительно он, сердечко мое? — Генерал, похоже, искренне заинтересовался мной, впервые с момента моего появления в этой великолепно обставленной каюте.

Для корабля помещение было просто огромным, повсюду ковры, гобелены, столики, сплошь уставленные вазами с фруктами и кувшинами с вином. Если бы не легкое покачивание этого громадного военного корабля, можно было вообразить, что находишься во дворце. Генерал встал, подошел ко мне и пытливо взглянул мне в лицо.

— Это ты — автор «Песней золота и праха»? Летописец Великой войны Спасения? — Он придвинулся еще ближе и понюхал меня, крылья его носа дернулись от отвращения. — Как по мне, так воняет он не лучше прочих альпиранских собак. И взгляд, повторюсь, слишком наглый.

Он отошел назад, лениво махнув надзирателю, который нанес мне давно ожидавшийся удар: один-единственный тяжелый удар по спине плетью, вернее, ее рукояткой из слоновой кости. Удар хорошо рассчитанный, что выдавало немалую практику. Я изо всех сил сжал зубы, подавляя крик боли. Крики расценивались здесь как болтовня, а раскрывать рот без позволения было смертельно опасно.

— Супруг мой, прошу вас! — В голосе генеральской жены прозвучало раздражение. — Этот невольник дорого стоит.

— Не сомневаюсь. — Генерал протянул руку, и раб суетливо наполнил его кубок вином. — Не волнуйтесь, моя благородная супруга. Уверяю вас, его острый язык и руки останутся в целости и сохранности. Ведь без них он был бы бесполезен, не так ли? Ну, борзописец, что ты забыл в нашей свежезавоеванной провинции, м-м-м?

— Я прибыл сюда ради изучения современной истории, хозяин, — поспешно, ибо малейшее промедление всегда наказуемо, ответил я, смаргивая предательскую слезу.

— Великолепно. Я всегда был большим твоим поклонником, не правда ли, сердечко мое?

— Конечно, супруг мой. Вы же тоже ученый.

Когда она произносила это слово — «ученый», что-то такое проскользнуло в ее тоне, едва заметное, но достаточно очевидное. Презрение, догадался я. Значит, она не питает большого уважения к своему мужу. И, несмотря на это, дарит меня ему. Немного помолчав, генерал заговорил с легкой досадой в голосе. Похоже, заметил оскорбление, но предпочел стерпеть. Кому же на самом деле здесь принадлежит власть?

— И о чем же она? — осведомился у меня генерал. — Ну, эта твоя современная история?

— Об Объединенном Королевстве, хозяин.

— Да ну? Получается, мы оказали тебе услугу? — хохотнул он, весьма довольный собственной шуткой. — Написали за тебя последнюю главу. — Он снова засмеялся, отпил вина и удовлетворенно приподнял брови. — Совсем неплохое. Секретарь, пиши. — Стоявший в углу лысый раб шагнул вперед, держа наготове перо и пергамент. — Приказываю разведывательным отрядам не трогать виноградники. Сократить вдвое квоту рабов для винодельческих областей. Ремесло должно быть поддержано во фьефе… — Он замолчал, вопросительно поглядев на меня.

— В Кумбраэле, хозяин, — сказал я.

— Точно, в Кумбраэле. Не слишком-то благозвучное название. По возвращении надо будет предложить на Совете переименовать тут все в этой провинции.

— Для этого нужно самому стать советником, мой благородный муж, — заметила жена. На этот раз издевки в ее голосе не чувствовалось, но я заметил, как генерал утопил в кубке полный ярости взгляд.

— Что бы я делал без ваших напоминаний об этом, Форнелла? — пробормотал он. — Итак, историк, скажи, где именно мы имели удовольствие принять тебя в нашу семью?

— Я путешествовал с королевской гвардией, хозяин. Король Мальций позволил мне сопровождать его войско, направлявшееся в Кумбраэль.

— То есть ты тоже там был? И стал свидетелем моей победы?

Я с трудом подавил моментально восставший передо мной сонм адских образов и звуков, которые преследовали меня по ночам с того самого дня.

— Да, хозяин.

— Похоже, Форнелла, ваш подарок имеет куда бóльшую ценность, чем вы рассчитывали. — Генерал щелкнул пальцами, подзывая секретаря. — Перо, пергамент и каюту для историка. Но не слишком уютную, нечего ему клевать носом, вместо того чтобы записывать, без сомнения, самую красноречивую и волнующую хронику моей первой серьезной победы в этой войне. — Он вновь приблизился ко мне, на сей раз умильно улыбаясь, как ребенок перед новой игрушкой. — Я собираюсь почитать ее завтра утром. Если мне это не удастся, выколю тебе глаз.

Руки болели, спина затекла от долгого сидения в три погибели за пожалованным мне коротконогим столом. Моя убогая невольничья роба была сплошь заляпана чернилами, перед глазами все плыло от усталости. Никогда прежде не писал я столько слов за такое короткое время. Пол каюты усеивали листы пергамента, покрытые моими попытками, зачастую неуклюжими, смастерить ложь, которую хотел получить от меня генерал. Славная победа! На том поле не было ничего славного. Были страх, боль, кровавое месиво, воняющее дерьмом и смертью, но никак не слава. Естественно, генерал это прекрасно знал: в конце концов, именно он являлся причиной поражения королевской гвардии. Но мне было приказано измыслить ложь, и послушный раб, которым я стал, принялся за дело со всей сноровкой, какую только смог проявить.

Где-то в полночь меня сморил сон. Я провалился в кошмар, вызванный воспоминаниями о том ужасном дне… Лицо полководца, понявшего, что поражение неизбежно, мрачная решимость, с которой он выхватил меч и поскакал на воларские ряды, где и был сражен куритаями, не успев нанести ни одного удара…

Меня разбудил громкий стук. Едва я кое-как поднялся на ноги, как дверь распахнулась, и вошел раб с подносом хлеба и винограда. Там был еще маленький кувшинчик с вином. Поставив все это на стол, он молча удалился.

— Я подумала, что ты голоден.

Я опасливо посмотрел в глаза генеральской жене, стоявшей в дверном проеме. Она была в платье из красного шелка, расшитого золотой нитью. В нем эта женщина казалась выше. Я опустил взгляд.

— Благодарю, хозяйка.

Она вошла, прикрыв за собой дверь, оглядела листы пергамента, заполненные моими лихорадочными строчками.

— Закончил?

— Да, хозяйка.

— Написано на воларском. — Она подняла один лист.

— Я полагал, что хозяин хочет именно этого, хозяйка.

— Твое предположение верно. — Она слегка нахмурилась, прочитав несколько строк. — Прекрасный стиль. Мой муж умрет от зависти. Он пишет стихи, знаешь ли. Если тебе совсем уж не повезет, он сам тебе их почитает. Это все равно что слушать кряканье простуженной утки. — Она отложила лист. — Многие именитые воларские ученые будут пристыжены, сравнивая себя с тобой.

— Вы очень добры, хозяйка.

— Ничуть, всего лишь правдива. Правда — это мое оружие. — Она помолчала и начала читать вслух: — «По глупости своей командир королевской гвардии сильно недооценил коварство противников. Он применил незатейливую стратегию в попытке вовлечь воларский центр в битву. Конница же его дерзнула ударить им во фланги. Не принял в расчет он, что имеет дело с искуснейшим тактиком, генералом Рекларом Токревом, предвидевшим все неловкие маневры врага…» — Она посмотрела на меня, приподняв бровь. — Да, ты действительно хорошо понимаешь аудиторию.

— Безмерно счастлив, что угодил вам, хозяйка.

— Угодил мне? Ну, это вряд ли. Зато наверняка угодил этому тупице, моему благородному супругу. Будь уверен, завтра же эти писульки будут отосланы в империю на самом быстром корабле с повелением сделать тысячу копий для немедленного распространения. — Она отшвырнула пергамент. — Скажи мне теперь, и я требую, чтобы ты отвечал честно: как получилось, что королевская гвардия потерпела поражение от его руки?

Я сглотнул подступивший к горлу комок. Женщина приказывает говорить правду, но после того, как эта самая правда окажется в супружеской постели, на что мне останется рассчитывать?

— Хозяйка, я, может быть, использовал излишне цветистые выражения…

— Говори правду, я требую! — Ее тон вновь сделался резким и повелительным: она владела рабами всю свою жизнь.

— Королевская гвардия пала, раздавленная превосходящим числом противника и предательством в своих рядах. Они бились отважно, но силы оказались неравны.

— Понимаю. Ты тоже сражался?

Я?! Когда исход сражения стал очевиден, я исхлестал своего коня до крови, надеясь спастись в тылу. Только вот никакого тыла я не нашел. Повсюду были воларцы, они убивали всех подряд. Найдя подходящую груду тел, я спрятался под ними и выполз только в темноте, чтобы тут же быть схваченным охотниками за рабами. Они знали свое дело и хотели сразу определить истинную стоимость каждого пленника. Моя ценность стала им понятна после того, как с первым же ударом из меня выбили мое настоящее имя. Эта женщина купила меня на привале, выдернув из закованной в цепи шевелящейся толпы пленников. По-видимому, у воларцев был приказ оповещать ее обо всех попавших в плен ученых. Судя по размерам кошелька, переданного надсмотрщику, я показался ей ценной добычей.

— Я не воин, хозяйка.

— Надеюсь. Я купила тебя отнюдь не ради твоей воинской доблести. — Она встала и несколько мгновений молча смотрела на меня. — Ты хорошо скрываешь свои чувства, но я вижу тебя насквозь, лорд Вернье. Ты нас ненавидишь. Ты подчинился после побоев, но ненависть все еще там, внутри, словно сухой трут, только и ждущий искры.

Я не отрывал взгляд от пола, сосредоточившись на узорах деревянной обшивки. Но ладони у меня вспотели. Она властно приподняла мое лицо за подбородок. Я закрыл глаза и постарался сдержать стон ужаса, когда она поцеловала меня, едва коснувшись губами.

— Утром, — сказала она, — он пожелает, чтобы ты стал свидетелем последнего штурма города, они уже пробили крепостные стены. Твоя хроника должна вызывать ужас, понимаешь? Воларцы склонны приукрашивать рассказы о побоищах.

— Я вас понял, хозяйка.

— Отлично. — Она открыла дверь. — Немного удачи — и с сидением в этих болотах будет покончено. Я бы хотела, чтобы ты взглянул на мою библиотеку в Воларе. Там десять тысяч томов. Некоторые настолько древние, что никто уже не может их прочесть. Как тебе мое предложение?

— Замечательно, хозяйка.

Женщина усмехнулась и, не говоря больше ни слова, покинула каюту.

Некоторое время я стоял, таращась на закрытую дверь и позабыв про еду на столе, несмотря на урчание в пустом желудке. Мои ладони уже не потели. Да, сухой трут ждал искры.

Как она и сказала, утром генерал позвал меня на бак, чтобы я мог наблюдать за штурмом Алльтора, который уже два месяца был в осаде. Впечатляющее зрелище. Я видел башни-близнецы собора Отца Мира, возвышавшиеся над серой массой домишек на острове за крепостной стеной. Город соединялся с материком только дамбой. Из истории я знал, что этот город прежде ни разу не был взят неприятелями. Он так и не покорился Янусу во время Войны за объединение, не говоря уже о других претендентах на престол. Но эпоха трехсотлетнего сопротивления всем захватчикам подходила к концу прямо на глазах: две мощные корабельные баллисты, расположенные в каких-то двухстах ярдах от берега, проделали в крепостной стене огромные прорехи. Они все продолжали долбить, посылая в дыры тяжеленные камни, хотя, на мой неискушенный в военной науке взгляд, стены были уже и так пробиты насквозь.

— Не правда ли, они великолепны? Что скажешь, историк? — спросил меня генерал.

Сегодня он был в полном боевом облачении: в кирасе, богато украшенной красной эмалью, в кавалерийских ботфортах, на поясе — короткий меч. Настоящий воларский генерал с головы до пят. Поблизости я заметил еще одного раба: худой как щепка старик с необычайно яркими глазами сноровисто водил кусочком угля по широкому холсту, запечатлевая триумф хозяина. Генерал явно позировал, картинно простирая руку к одной из баллист, сам же то и дело поглядывал через плечо на рисовальщика.

— Прежде баллисты использовались только на суше, я первым разглядел их морской потенциал, который сегодня обеспечит нам победу. Счастливый брак воинственных стихий, моря и суши. Запиши!

Я тут же записал генеральское изречение на выданном мне пергаментном свитке.

Тем временем старик закончил свой набросок и почтительно поклонился генералу. Тот перестал позировать и подошел к столу, на котором была разложена карта.

— Я прочитал твою хронику, — сказал он мне. — Ты не впал в чрезмерные восхваления, это умно с твоей стороны.

Новая волна страха сжала мне сердце. Интересно, не предложит ли он мне самому выбрать, какой глаз лучше выколоть, мелькнула в голове шальная мысль.

— Избыточные славословия смутили бы внимательных читателей этих рассказов о моих подвигах, — продолжал он. — Они могли бы подумать, что я приукрашиваю свои достижения. Молодец, что учел это.

— Спасибо, хозяин.

— Это не похвала, а констатация факта. Смотри-ка сюда.

Он жестом подозвал меня и ткнул в карту. Воларские картографы всегда славились своей дотошностью, но, составляя план Алльтора, они превзошли самих себя. Точность, с которой была изображена каждая улочка, заставила бы устыдиться лучших членов Императорской гильдии землемеров. Это побудило меня задаться вопросом: как долго воларцы готовились к этому вторжению и не помогает ли им при этом привычное упоение ратными потехами?

— Проломы находятся здесь и здесь. — Его палец указал на две черные пометки, грубо перечеркнувшие изящно нарисованные стены. — Мы ударим в обоих местах одновременно. Не сомневаюсь, кумбраэльцы приготовили нам немало сюрпризов, но их внимание будет сосредоточено на проломах: они не ожидают, что будут атакованы и другие стены. — Генерал постучал ногтем по изображению западной стены, отмеченному небольшим крестиком. — Усиленный батальон куритаев пойдет на штурм, после чего выйдет к одному из проломов с тыла. Таким образом, доступ в город будет обеспечен еще до темноты.

Я торопливо записывал, следя только, чтобы случайно не перейти на альпиранский. Если начну писать на родном языке, он может что-то заподозрить.

Генерал отошел от стола, продолжая говорить так, будто вещал со сцены:

— Я нахожу, что эти боголюбцы — храбрые воины. Да что там! Это самые искусные лучники, с которыми мне когда-либо приходилось встречаться на поле битвы. А эта их ведьма, похоже, умеет вдохновлять народ на подвиги. Ты же слышал о ведьме, историк?

С новостями в рабских бараках было туго. Они ограничивались боязливыми сплетнями, подслушанными у вольных мечников. В основном это были жуткие солдатские байки о поражениях и о бойнях, которые сопровождали продвижение воларских армий, разорявших Королевство. Но, пока нас гнали все дальше и дальше на юг Кумбраэля, все чаще и чаще звучал леденящий рассказ об алльторской ведьме — единственный проблеск надежды на этой обреченной земле.

— Лишь неясные слухи, хозяин. Она вполне может оказаться не более чем вымыслом.

— Да нет, она вполне реальна. Это подтвердила рота вольных мечников, бежавшая при штурме крепостных стен. Эти трусы утверждали, что ведьма точно была там. Якобы видели девушку лет двадцати, которая появлялась в самой гуще боя. Она убила кучу народа, так они утверждали. Разумеется, всех их повесили. Никчемные слюнтяи! — Он замолчал, раздумывая о чем-то. — Значит так, пиши: «Трусость — наихудшее предательство дара свободы. Ибо мужчина, бегущий с поля боя, раб собственного страха».

— Какая глубокая мысль, мой благородный супруг! — Жена генерала присоединилась к нам. Этим утром она была одета совсем просто, сменив изысканный шелковый наряд на скромное муслиновое платье и красную шерстяную шаль. Женщина прошла мимо меня — ближе, чем дозволяли приличия. Остановилась у леера, наблюдая за работой команды возле одной из баллист. Те как раз готовили новый выстрел, крутя огромный ворот, оттягивающий назад оба «плеча» баллисты. — В твоих хрониках найдется место предстоящему кровопролитию, а, Вернье?

— Конечно, хозяйка.

Я заметил, как рука генерала яростно сжала рукоять меча. Странно, жена непрерывно дразнит его, а он, убивший тысячи людей, почему-то сдерживает свой гнев. «Какова же истинная роль этой женщины?» — спросил я самого себя.

От баллисты Форнеллу отвлекла маленькая лодочка — весла мягко несли ее по глади реки, спокойной во время отлива. На носу стоял человек, почти неразличимый на таком расстоянии. Но я заметил, как напряглась Форнелла, едва завидев его издалека.

— Наши союзники послали к нам свою марионетку, мой благородный супруг, — произнесла она.

Генерал проследил за ее взглядом. Что-то промелькнуло в его лице, что-то похожее на вспышку гнева, смешанного со страхом. Внезапно мне захотелось оказаться как можно дальше отсюда. Кто бы ни был на этой лодке, я знал, что не хочу встречаться с человеком, способным вызвать страх в подобных сердцах. Но бежать было некуда. Я не мог подать в отставку с должности раба. Оставалось стоять и смотреть на подплывающую лодку. Вот уже на палубу брошен фалинь, и воларские матросы-рабы привязали его с той расторопностью, которая достигается только годами тяжелой неволи.

Мужчина, забравшийся на наш корабль, оказался коренастым лысоватым бородачом среднего возраста, с каменным лицом без каких-либо эмоций.

— Добро пожаловать, — проговорил генерал ровным голосом.

Не было названо ни имени, ни титула. Кто же это такой?

— Полагаю, у вас есть для нас информация? — продолжал мой хозяин.

— Альпиранец, — произнес пришелец на воларском, проигнорировав вопрос. Он говорил с акцентом, который я сразу узнал: выходец с севера, из павшего Королевства. — Который из них?

— Что вам от него нужно? — резко спросила Форнелла.

Тот, даже не повернувшись в ее сторону, внимательно осмотрелся, пока наконец его взгляд не остановился на мне, вызвав новый прилив паники. Шагнув вперед, он оказался так близко, что я почувствовал вонь его немытого тела. От него несло смертью и полным пренебрежением к принятым в обществе нормам чистоты. Дыхание было столь зловонным, что я отшатнулся.

— Где Ваэлин Аль-Сорна? — требовательно спросил он.

ГЛАВА ПЕРВАЯ Рива

Она не сводила глаз с высокого мужчины, спускавшегося по трапу на пристань. Он был одет как обыкновенный моряк: простая выцветшая рубаха, старые, но еще крепкие сапоги, на плечах — поношенный шерстяной плащ. Что ее удивило, так это отсутствие меча на поясе или за спиной. Впрочем, у мужчины имелся брезентовый мешок, перевязанный веревкой, в котором вполне мог уместиться меч.

Он оглянулся — кто-то окликнул его с корабля. Звал чернокожий здоровяк с красным платком на шее — это был шкипер судна, доставившего своего знаменитого пассажира в этот заштатный порт. Высокий качнул головой, вежливо, хотя и натянуто улыбнулся, дружески помахал на прощанье рукой, повернулся спиной к кораблю и быстро пошел прочь, на ходу накинув на голову капюшон. На набережной толклись мелкие торговцы, скоморохи, продажные девки, и большинство из них не обратило на мужчину особого внимания, разве что покосились в его сторону, привлеченные высоким ростом. Да еще стайка шлюх предприняла попытку соблазнить его своими ужимками, но особо они не старались: и так было ясно, что у этого «морского волка» в карманах гуляет ветер. Мужчина лишь беззаботно рассмеялся и развел руками, как бы извиняясь за свою несостоятельность.

«Безмозглые потаскушки», — подумала она, затаившись в сыром переулке, который был ее прибежищем в последние три дня. По обеим его сторонам теснились лавки торговцев рыбой, и она еще не привыкла к местной вони. «Он жаждет крови, а не плоти». Человек свернул за угол: судя по всему, он направлялся к северным воротам. Выйдя из укрытия, она последовала за ним.

— А платить кто будет, красотуля?

Снова этот толстяк. С первого дня, когда она спряталась в проулке, он вымогал у нее плату якобы за то, что не сообщит страже о ее укрытии: портовое начальство не выказывало особого милосердия к бродяжкам. Однако она понимала, что на самом деле пузана интересуют не деньги. Парню было лет шестнадцать — на два года меньше, чем ей самой, — но он смотрелся куда выше и крупнее. Судя по мути в глазах, монеты, которые он уже от нее получил, пошли в основном на выпивку.

— Хорош кочевряжиться! — рявкнул он. — Обещалась, что один день — и свалишь отседова. А раз не свалила, плати!

— Пожалуйста, не надо! — испуганно пискнула она и попятилась. Если бы он был трезв, возможно, он задумался бы, с чего вдруг этой девице отступать с людной улицы в густую тень, где она становилась особенно беззащитной. — У меня есть еще, бери!

Она протянула руку: на ладони тускло блеснул красный металл.

— Медяк! — Как она и предполагала, парень выбил монетку из ее руки. — Кумбраэльская шлюха. Сейчас ты мне отдашь не только свои жалкие гроши, но и…

Кулак с острыми костяшками пальцев врезался точнехонько ему под нос, где удар причиняет немалую боль и мигом сбивает с противника спесь. Его башка дернулась, из носа и разбитой верхней губы брызнул фонтанчик крови. Девушка выхватила кинжал из потайных ножен на поясе, но использовать его не пришлось: противник облизнул расквашенные губы, взгляд выпученных глаз помутился, и он рухнул на землю. Она схватила бесчувственное тело за лодыжки и оттащила поглубже в темный проулок. В карманах жирдяя обнаружились остатки ее денег, небольшой флакон красноцвета и надкусанное яблоко. Не тронув красноцвет, она забрала монеты и, хрустя яблоком, пошла прочь. Пройдет немало времени, прежде чем парня заметят, да и то наверняка решат, что он стал жертвой пьяной потасовки.

Впереди мелькнула высокая фигура: мужчина как раз проходил через ворота. Дружелюбно кивнул охранникам, но капюшона не снял. Девушка постояла, доедая яблоко и позволяя мужчине удалиться по северной дороге примерно на полмили, а потом отправилась следом.

«Отец Мира, всевидящий и всезнающий в любви Своей, направь мой клинок».

Высокий мужчина шел весь день, время от времени останавливаясь, чтобы осмотреться. При этом его глаза внимательно обшаривали все, от границы леса до далекого горизонта. Признак либо крайне осторожного человека, либо опытного солдата. Следуя за ним, девушка сошла с дороги, держась в тени деревьев, которыми густо порос север Варнсклейва, но при этом старалась не потерять из виду путника. Тот шел размеренно, его размашистые шаги без труда пожирали милю за милей. Других пеших путников попадалось мало, по дороге в основном двигались повозки, направляющиеся в порт или обратно. Встретилось и несколько всадников, но никто из них даже не окликнул одинокого пешехода. В лесах хватало разбойников, поэтому заговаривать с незнакомцами было бы неразумно. Впрочем, верзила не обратил никакого внимания на их боязливое, подчеркнутое безразличие.

С наступлением ночи он свернул в лес в поисках места для ночлега. Девушка нагнала его на небольшой полянке, защищенной ветвями старого тиса. Скорчившись в неглубокой, заросшей папоротником впадине за кустами дрока, она наблюдала, как мужчина обустраивает свой лагерь. Он делал все с расчетом и сноровкой бывалого путешественника: собрал дрова, разжег костер, расчистил место, чтобы разложить скатку.

Усевшись на поваленный ствол, мужчина поужинал вяленой говядиной, запив мясо добрым глотком из фляжки, после чего просто сидел, глядя в догорающий огонь. При этом лицо его оставалось настороженным, словно он прислушивался к некой важной беседе. Заподозрив, что ее обнаружили, девушка тоже напряглась и достала нож. Неужели он сумел ее почувствовать? Ведь священник предупреждал, что этот тип несет Тьму в своем сердце и станет самым грозным врагом из всех, с кем ей приходилось встречаться. Тогда она рассмеялась и метнула нож в мишень на стене сарая, у которого они столько лет тренировались со святым отцом. Нож попал в самый центр, расколов мишень пополам. «Меня благословил сам Отец Мира, вы не забыли?» — спросила она. Тогда священник выпорол ее за гордыню, а также за грех самонадеянности — никто не может знать, каковы намерения Отца.

Битый час наблюдала она за высоким неподвижным мужчиной, который сидел со странно сосредоточенным лицом. Наконец он зевнул, бросил последний взгляд на окрестный лес, потом закутался в плащ и уснул. Она заставила себя потерпеть еще немного, пока ночное небо окончательно не потемнело, а лес не сделался черным, как душа злодея. Единственным светлым пятном были тонкие кружева дыма над умирающим костром.

Только после этого, пригибаясь к самой земле, девушка покинула свое укрытие. Она держала нож наготове, сунув лезвие в рукав, чтобы ее невзначай не выдал блеск клинка. Она подкрадывалась к спящему мужчине, стремясь остаться незаметной, двигаясь тихо и скрытно, словно лесной хищник: иначе говоря, двигаясь так, как учил ее священник с тех пор, как ей исполнилось шесть. Мужчина лежал на спине, голова повернута набок, шея беззащитна. Убить его ничего не стоило, однако задача заключалась в ином. «Меч, — снова и снова повторял ей священник. — Сперва меч, а уж потом все остальное, в том числе и его смерть».

Она перехватила нож поудобнее, крепко сжав рукоять. «У большинства людей легко развязывается язык, когда они чувствуют у горла нож, — говорил священник. — Может быть, Отец Мира, всевидящий и всезнающий в любви Своей, направит твой клинок».

Она бросилась на спящего. Нож был нацелен прямо в подставленное горло…

Воздух с хрипом покинул легкие в тот момент, когда в грудь девушки ударило что-то тяжелое. «Его сапог!» — в отчаянии поняла она. Пинок верзилы настиг подпрыгнувшую девушку в воздухе, отбросив на добрых десять футов. Она сразу же вскочила на ноги и ткнула ножом туда, где, как ей казалось, должен находиться обидчик… Но лезвие пронзило пустоту. Оказалось, он уже стоял у тиса. Выражение его лица вызвало у нее приступ ярости: он, видите ли, забавлялся.

Зарычав, она кинулась вперед — мигом позабыв все поучения, которые долгие годы пытались вбить в нее с помощью розог. Ложный выпад влево, прыжок, нож направлен в плечо… Клинок снова встретил пустоту. Оступившись, она потеряла равновесие в самый ответственный момент атаки, затем резко развернулась и увидела мужчину, с ухмылкой стоящего совсем рядом.

Снова выпад, нож описал сложную кривую с множеством уколов и замахов, головокружительно быстрые удары рук и ног — но ни один из них так и не достиг цели.

Она заставила себя остановиться и перевести дыхание, пытаясь подавить гнев и ненависть. В голове всплыли слова священника: «Если атака провалилась, уйди в тень и поищи другую возможность. Терпеливым воздается от Отца Мира». Девушка бросила на противника полный ярости взгляд и повернулась, собираясь раствориться в темноте…

— У тебя глаза твоего отца.

«Уходи!» — закричал голос священника в ее голове. Она остановилась и медленно оглянулась. Выражение лица мужчины изменилось: веселье превратилось в сожаление.

— Где клинок моего отца? — спросила она. — Отвечай, Темный Меч!

— Надо же, «Темный Меч». Много лет никто меня так не называл, — сказал он, вернулся к кострищу, подбросил туда новых веток и развел огонь, выбив искру.

Девушка хотела отправиться обратно в лес, но почему-то пошла следом за ним. Она чувствовала разочарование и ненависть к себе. «Трусиха! Слабачка!»

— Если хочешь, оставайся, — предложил Темный Меч. — Ну, или иди, куда шла.

Та глубоко вздохнула, спрятала нож и села с противоположной стороны разгорающегося костра.

— Тебя спасла Тьма, — обвиняюще произнесла она. — Твоя нечестивая магия поганит любовь Отца.

Он даже крякнул от удивления, продолжая подбрасывать ветки в огонь.

— У тебя на подошвах пыль из Варнсклейва, а пыль этого города пахнет особым образом. Тебе следовало держаться подветренной стороны.

Ругнувшись про себя, она покосилась на свои сапоги, борясь с желанием немедленно их вымыть.

— Все равно без Темного взгляда тут не обошлось. Иначе откуда бы тебе знать о моем отце?

— Я же сказал, у тебя — его глаза. — Мужчина потянулся за кожаным мешком и бросил его поверх костра девушке. — Возьми, вид у тебя голодный.

В мешке обнаружились вяленая говядина и несколько овсяных лепешек. Несмотря на бурчание в животе, она проигнорировала еду.

— Действительно, кому и знать, как не тебе, — сказала она. — Ведь это ты его убил.

— Вообще-то нет, не я. Что же до того, кто это сделал… — Он запнулся и помрачнел. — Короче говоря, этот человек тоже мертв.

— Но нападением на святую обитель руководил ты…

— Хентес Мустор был сумасшедшим фанатиком и отцеубийцей, ввергнувшим Королевство в бессмысленную бойню.

— Истинный Меч покарал своего отца за предательство, он стремился освободить нас от вашего еретического владычества. Все, что он делал, он делал во славу Отца Мира…

— Да ну? Это он сам тебе так сказал?

Девушка промолчала, опустив голову, чтобы скрыть гнев. Отец ничего ей не говорил, она его даже не видела никогда, и Темному Мечу, кстати, это было прекрасно известно.

— Просто ответь мне, где клинок моего отца, — хрипло произнесла она. — Меч мой по праву.

— Значит, это и есть твое испытание? Фанатичный поиск ярда отточенной стали? — Он наклонился к стволу тиса, поднял обернутый холстиной сверток и протянул ей. — Если хочешь, возьми этот. Во всяком случае, он выкован лучше, чем меч твоего отца.

— Клинок Истинного Меча — святая реликвия, описанная в Одиннадцатикнижии, благословленная Отцом Мира, чтобы объединить Возлюбленных и положить предел еретическому владычеству.

Мужчина снова развеселился.

— По правде говоря, это обыкновенный меч ренфаэльского образца, какие носят дружинники или обнищавшие рыцари. На рукояти нет ни золота, ни драгоценных камней, которые могли бы придать ему хоть какую-то ценность.

Не обращая внимания на презрение в его голосе, девушка продолжала настаивать на своем:

— Ты же был там, когда меч извлекли из тела моего замученного отца. Если не скажешь, где клинок, лучше тебе меня убить. Иначе, клянусь Отцом, я превращу остаток твоих дней в кошмар, Темный Меч!

— Ваэлин, — сказал он, кладя сверток на прежнее место.

— Что?

— Это мое имя. Как думаешь, сможешь называть меня так? Или предпочитаешь что-нибудь более официальное? Тогда — лорд Аль-Сорна.

— Я полагала, это имя Брата.

— Уже нет.

Девушка дернулась от неожиданности. «Он ушел из ордена?» Да нет, ерунда! Наверняка какая-то уловка.

— Как ты напала на мой след?

— Ваше судно заходило в порт Южной башни. Человек, которого все так ненавидят, не может надеяться остаться неузнанным. Среди Возлюбленных сведения распространяются быстро.

— Ага, значит, в своих великих дерзаньях ты не одинока?

Она прикусила язык. «Бесполезная сучка! Почему бы тебе не разболтать ему все до конца, а?» Девушка встала, чтобы уйти, и бросила на ходу:

— Учти, это еще не конец.

— Я знаю, где меч.

Чуть не споткнувшись от неожиданности, она оглянулась через плечо. Его лицо было совершенно серьезным.

— Так скажи мне.

— Скажу, но при одном условии.

Она скрестила руки на груди, губы презрительно искривились.

— Ишь ты! Великий Ваэлин Аль-Сорна возжелал женской плоти, словно обыкновенный мужик?

— Ничего подобного. Как ты сама сказала, мне трудно остаться неузнанным. Значит, нужна какая-то маскировка.

— Маскировка?

— Да. Моей маскировкой станешь ты. Мы будем путешествовать вместе, словно… — Он на мгновенье задумался. — Словно брат и сестра.

Путешествовать вместе с ним? От одной мысли ей сделалось тошно. Но меч… «Меч стоит того. Может быть, Отец простит меня».

— Куда мы пойдем?

— В Варинсхолд.

— До него же дней двадцать пути.

— Даже больше, и по дороге мне придется сделать остановку.

— Когда мы доберемся до Варинсхолда, ты скажешь мне, где меч?

— Даю слово.

Она вернулась и села.

— Я согласна, — произнесла она, не глядя на мужчину. В этот момент она ненавидела себя за то, что так легко позволила взять над собой власть.

— Тогда тебе лучше поспать. — Он откинулся на спину, укрываясь плащом. — Ах да! Как мне тебя называть?

«Как называть? Он спросил не „Как твое имя?“, а „Как мне тебя называть?“. То есть он уверен, что я солгу. Что же, придется его разочаровать. Пусть знает имя той, которая его убьет».

— Рива, — ответила девушка. «Меня назвали в честь матери».

Ее разбудил топот: Аль-Сорна затаптывал кострище.

— Тебе надо поесть. — Он кивнул на мешок. — Сегодня нам предстоит пройти много миль.

Рива съела пару лепешек, запила водой из фляжки. Голод был ее старым знакомцем: не проходило и дня, чтобы ей все время не хотелось есть. «Истинных Возлюбленных питает любовь Отца», — заявил однажды священник, в первый раз оставляя ее ночевать на улице в холоде и одиночестве.

Солнце еще не выползло из-за верхушек деревьев, когда они отправились в путь. Аль-Сорна размашисто и ровно зашагал вперед, за ним непросто было поспевать.

— Почему ты не купил коня в Варнсклейве? Я думала, благородные передвигаются только верхом.

— Моих денег едва хватит на еду, — ответил Ваэлин. — Кроме того, пеший привлекает меньше внимания, чем конный.

Риву удивляло, что он так стремится остаться незаметным, находясь среди своих. В Варнсклейве ему достаточно было бы назвать себя, и они завалили бы его золотом, распахнули бы перед ним двери конюшен, дали бы любого коня. Вместо этого Аль-Сорна опускал взгляд и поглубже натягивал капюшон всякий раз, когда мимо проезжала телега. Значит, решила девушка, вряд ли он вернулся сюда с добрыми намерениями.

— Ты хорошо управляешься с ножом, — похвалил Ваэлин, когда они остановились передохнуть у придорожного камня.

— Как выяснилось, недостаточно, — буркнула она.

— Все зависит от тренировок.

Она промолчала, жуя лепешку.

— Я бы в твоем возрасте не промахнулся, — сказал он безо всякой насмешки, просто констатируя факт.

— Потому что ваши нечестивые наставники бьют вас, как собак, натаскивая на убийства.

К ее удивлению, он рассмеялся.

— Так и есть. А каким-нибудь еще оружием ты владеешь?

Рива молча покачала головой, не желая рассказывать ничего сверх необходимого.

— Наверняка умеешь стрелять из лука, — продолжал допытываться Ваэлин. — Все кумбраэльцы это умеют.

— Ну а я — нет! — рявкнула она. Потому что это было правдой. По словам священника, ножа ей вполне хватило, а луки — не для женщин. Сам-то он, разумеется, стрелять умел. Как верно заметил Ваэлин, все кумбраэльцы хорошо стреляют из лука, неважно, священники они или нет. Боль от побоев священника, когда он узнал, что Рива пытается тренироваться самостоятельно, наслоилась на чувство унижения: она уже поняла, что ее силенок недостаточно, чтобы натянуть тугой лук. В общем, вопрос о стрельбе из лука был для Ривы крайне болезненным.

Аль-Сорна не стал углубляться в расспросы, и они продолжили путь, преодолев до ночи еще миль двадцать. На этот раз на ночлег остановились раньше, чем накануне. Когда костер разгорелся, Ваэлин велел ей поддерживать огонь, а сам отправился в лес.

— Куда это ты идешь? — спросила она, подозревая, что он попросту хочет потихоньку смыться.

— Проверить, не припасла ли для нас чаща каких-нибудь подарков.

Вернулся он примерно через час, уже почти в темноте, таща длинную ясеневую ветвь. После ужина он сел к огню и принялся строгать ее коротким матросским ножом, сноровисто очищая от сучков и коры. Он ничего не объяснял. Наконец Рива не выдержала:

— Что ты делаешь?

— Лук.

Она фыркнула, чувствуя нарастающий гнев.

— Я не приму твоего подарка, Темный Меч!

— Я делаю его себе, — ответил он, не отрываясь от своего занятия. — Скоро нам придется выйти на охоту, чтобы добыть какой-то еды.

Работа над луком продолжалась два дня. Ваэлин обточил ветку и изогнул ее, сплющив конец с одной стороны. В качестве тетивы приспособил кожаный шнурок, привязав его к «ушкам» на концах древка.

— Лучник из меня так себе, — задумчиво пробормотал он и дернул за тетиву, та издала низкий протяжный звук. — Вот мой брат по ордену, Дентос, был прирожденным стрелком.

Рива знала о брате Дентосе, чья жизнь была частью истории Аль-Сорна. Знаменитый брат-лучник Дентос, спасший Ваэлина, когда они сжигали альпиранские осадные орудия. Спас, чтобы самому погибнуть на следующий день, попав в подлую альпиранскую засаду. Люди рассказывали, что от ярости Темный Меч залил тогда песок кровью, сделав его из желтого красным. Он перерезал всех, сидевших в засаде, не слушая их мольбы о пощаде.

По правде говоря, она сомневалась в достоверности этой да и многих других чересчур вычурных россказней о жизни Аль-Сорны. Однако легкость, с какой он отбил ее нападение, заставила девушку призадуматься, нет ли в тех историях зерна истины.

Ваэлин изготовил стрелу, заострив кончик еще одной ясеневой ветки, — металлических наконечников у него не было.

— На птицу сойдет, — сказал он. — А вот для охоты на кабана потребуется что-то более серьезное, этим его шкуру не пробить.

И с луком в руках пошел в лес. Рива подождала немного, ругнулась и последовала за ним. Она обнаружила его затаившимся за дуплистым стволом древнего дуба. Ваэлин неподвижно сидел, вложив стрелу в тетиву и не сводя глаз с небольшой полянки, заросшей высокой травой. Девушка осторожно двинулась в его сторону, но умудрилась наступить на сухую ветку. Треск разнесся по лесу, вернувшись эхом. Из купы травы, хлопая крыльями, взвились три фазана. Дзинькнула тетива, и одна из птиц, теряя перья, камнем упала на землю. Ваэлин укоризненно взглянул на Риву и пошел за добычей.

«Говоришь, так себе лучник? — мелькнула мысль. — Лжец!»

Проснувшись утром, Рива обнаружила, что Темного Меча нигде нет. Наверняка снова отправился на охоту. Но лук его стоял у поваленного дерева. Девушка чувствовала непривычную, странную тяжесть в желудке. Она сообразила, что впервые в жизни проснулась сытой. Аль-Сорна зажарил фазана на вертеле, приправив мясо чабрецом. Ароматный жир тек по ее подбородку, когда она с жадностью уписывала свою долю. Заметив улыбку Ваэлина, Рива зыркнула на него волком и отвернулась, но продолжила есть.

Ее взгляд задержался на оставленном луке. Он был короче и тоньше длинных кумбраэльских, с которыми ее связывали долгие годы неудач. Наверное, управиться с таким было бы проще. Рива оглянулась вокруг, схватила лук и наложила на тетиву стрелу, достав ее из самодельного колчана, который Аль-Сорна сплел из болотной травы. Легкий лук удобно лежал в ладони. Прицелилась в тонкий серебристый ствол березы в десяти ярдах, показавшийся простой мишенью. Натянуть лук оказалось труднее, чем она ожидала. В памяти сразу всплыли часы бесплодных тайных тренировок с длинным луком. Однако она все-таки сумела коснуться щеки оперением стрелы, после чего выстрелила. Чиркнув по березовой коре, проклятая стрела канула в папоротники.

— Неплохо для начала, — послышался голос Аль-Сорны. Тот как раз появился из зарослей с только что собранными грибами, завернутыми в плащ.

Рива швырнула ему лук, присела и достала нож.

— Он у тебя несбалансирован, — буркнула она. — Потому я и промазала.

С этими словами она собрала волосы в хвост на затылке и принялась их подрезать, — ритуал, который повторялся ею раз в пятнадцать дней.

— Не надо, а? — попросил Аль-Сорна. — Ты же вроде как моя сестра, а азраэльские женщины носят длинные волосы.

— Азраэльские женщины — тщеславные шлюхи, — ответила она, демонстративно отрезая целую прядь волос.

— Придется всем говорить, — вздохнул Аль-Сорна, — что ты у нас того, немного глуповата. Обрезаешь себе волосы, будто ребенок, и наша старая добрая матушка так и не смогла отучить тебя от этой дурной повадки.

— Ты не посмеешь! — Она яростно уставилась на Ваэлина, но тот лишь весело скалился в ответ. Сжав зубы, Рива сунула нож в ножны. Аль-Сорна положил рядом с ней лук и колчан.

— Возьми, а себе я сделаю другой.

Рассвет снова застал их в пути. Аль-Сорна продолжал выдерживать взятый темп, но теперь, благодаря сытной еде, Риве было куда легче за ним поспевать. Они шли уже около часа, когда вдруг Ваэлин остановился и принюхался, приподняв голову. Через мгновенье и сама Рива почувствовала запах, доносившийся с запада, сладковатый и тошнотворный. Подобная вонь была ей хорошо знакома, так же как, без сомнения, и Аль-Сорне.

Не говоря ни слова, он сошел с дороги и направился к лесу. Тот уже начал редеть, по мере того как они шли все дальше на север, однако оставался еще достаточно густым, чтобы в нем удобно было устраивать ночевки и охотиться. Рива заметила, что стоило Аль-Сорне войти под полог леса, как его движения изменились: наклон плеч, положение рук и пальцев, готовых в любой момент выхватить оружие. Священник двигался точно так же, однако тому не хватало грации Аль-Сорны. Внезапно девушка осознала, что против Темного Меча у учителя не было бы ни единого шанса, — мысль, которая прежде показалась бы ей полным абсурдом. Никто не может превосходить священников, чье мастерство — благословенный дар самого Отца Мира. Однако этот еретик и враг Возлюбленных двигался с гибкостью и изяществом хищника, и у Ривы не осталось сомнений — исход встречи между ними был бы предрешен. «Какая же я дурища, что попыталась напасть на него вот так, сразу! Когда настанет время его убить, мне придется действовать более коварно… Ну, или более осмотрительно», — подумала она.

Девушка следовала в нескольких шагах за Ваэлином. Она хотела было вынуть стрелу, но решила, что ее навыки в стрельбе из лука вряд ли представят угрозу для тех, кто может скрываться в чаще. Так что Рива достала нож и ни на миг не отрывала взгляда от деревьев впереди, готовая засечь малейшее движение. Но там лишь ветер шевелил ветвями деревьев.

Они нашли трупы в двадцати ярдах от дороги. Трое: мужчина, женщина, ребенок. Мужчина был привязан к дереву, изо рта торчал пеньковый кляп, вся грудь — в пятнах засохшей крови. Женщина была обнажена, ее тело покрывали следы долгих издевательств: синяки, мелкие порезы, один палец, судя по количеству вытекшей крови, отрубили, когда она еще дышала. Мальчик, с виду было не старше десяти, также был раздет, и, судя по всему, над ним тоже надругались.

— Разбойники, — произнесла Рива, приглядевшись к трупу мужчины и к веревочному кляпу, засунутому ему в рот. — Похоже, они заставили его смотреть.

Теперь, обыскивая землю в поисках улик, Аль-Сорна двигался с невиданной скоростью.

— Все случилось около полутора суток назад. И это в лучшем случае, — заметила Рива. — Следы давно остыли. Сейчас они уже смылись в ближайший городишко, где пьют и развратничают, проматывая награбленное.

— Похоже, любовь Отца Мира изрядно притупила твои чувства, — резко бросил он ей в ответ.

Его неприкрытая злость заставила Риву покрепче сжать нож.

— Эти земли изобилуют ворами и убийцами, Темный Меч. Я уже видела смерть. Нам с тобой еще повезло, что мы сами не привлекли внимание разбойников.

Его взгляд смягчился. Аль-Сорна выпрямился, сразу утратив повадки зверя.

— Ближе всего отсюда Рэнсмилл.

— Это нам не по пути.

— Знаю, — сказал он, подходя к трупу мужчины и обрезая своим коротким ножом удерживающие его веревки. — Собери сушняк. Много сушняка.

На то, чтобы добраться до Рэнсмилла, ушел день. Городок — точнее, унылое скопище домишек вокруг водяной мельницы — стоял на реке Аверн. Оказалось, в нем царило какое-то лихорадочное веселье: народ толпился около пестро раскрашенных кибиток, составленных полукругом, а ночную темноту разгоняли многочисленные факелы.

— Комедианты, — брезгливо обронила Рива, разглядев фривольные, а то и попросту непристойные изображения, намалеванные на кибитках.

Они протолкались сквозь толпу, при этом Аль-Сорна по-прежнему не снимал капюшона. Впрочем, взгляды зрителей были прикованы к деревянной сцене в центре полукруга, образованного кибитками. На сцене узколицый человек в ярко-красной шелковой рубашке и обтягивающих штанах в черно-желтую клетку играл на мандолине и пел, а женщина в полупрозрачном платье танцевала. Игра была прекрасна, голос — чист и напевен, но внимание Ривы полностью захватила танцовщица, грациозность и точность ее движений. Она не могла отвести от нее взгляд, словно мотылек, привлеченный огнем. Обнаженные руки, казалось, пламенели в свете факелов, а небесно-голубые глаза сияли из-под тонкой вуали…

Сжав руки так, что ногти впились в ладони, Рива отвернулась и закрыла глаза. «Отец Мира, снова молю тебя о прощении…»

— В твоей руке моя рука. — Мужчина в красной рубахе пел последний куплет баллады «Через долину». — И вся в слезах твоя щека, на небесах, моя любовь, дождусь твоей улыбки…

Вдруг он запнулся и вытаращил глаза, заметив кого-то в толпе. Рива проследила за его взглядом: певец смотрел прямо в лицо Аль-Сорны, полускрытое капюшоном.

— …вновь, — с заминкой закончил он.

Несмотря на несколько скомканный финал, толпа разразилась аплодисментами.

— Спасибо, друзья мои. — Певец низко поклонился и протянул руку, представляя танцовщицу. — Мы с прекрасной Эллорой от всего сердца благодарим вас. Отблагодарите же и вы нас со своей обычной щедростью.

Кивнул на корзинку, стоящую у сцены, а затем продолжил торжественным голосом:

— А теперь, дорогие друзья, приготовьтесь к последней части нашего сегодняшнего выступления. Это будет история о высокой судьбе и низком предательстве, о пролитой крови и украденных сокровищах. Предлагаем вашему взыскательному вниманию «Месть пирата»!

Затем певец подал руку девушке, и они спрыгнули со сцены. При этом стало заметно, что музыкант сильно хромает. Из-за кулис вышли двое актеров, одетых в причудливые наряды, напоминающие одеяния мельденейских моряков. Аплодисменты стихли.

— Я вижу корабль, капитан! — воскликнул первый, тот, что был пониже ростом, разглядывая воображаемый горизонт в деревянную подзорную трубу. — Похоже на посудину из Королевства. Хвала богам, богатая добыча сама плывет нам в руки.

— Воистину, вот уж добыча так добыча! — отозвался второй «пират», повыше ростом, с приклеенной бородой и с намотанным на голову красным шарфом. — Прольется море крови, чтобы насытить наших богов.

Актеры разразились жутким хохотом. Рива почувствовала легкое прикосновение Аль-Сорны к своей руке. Он еле заметно кивнул влево, и девушка последовала за ним сквозь толпу к проходу между кибитками. Она не удивилась, когда обнаружила там певца, жадно глядящего на Аль-Сорну, — его глаза блестели в темноте. Тот откинул свой капюшон.

— Сержант Норин, — произнес Ваэлин.

— Милорд, — выдохнул мужчина. — До меня доходили всякие… слухи, но…

Аль-Сорна подошел и тепло обнял его. Рива обратила внимание на полное изумления лицо певца.

— Как же я рад снова встретить тебя, Джанрил, — сказал Аль-Сорна. — В самом деле, очень рад.

— Люди вовсю судачат о вашей смерти, — сказал менестрель за ужином.

Их с Аль-Сорной пригласили в фургончик, который Джанрил делил с Эллорой. Та сменила сценический наряд на простое серое платье и потушила на ужин мясо с клецками. Девушка старалась не смотреть в ее сторону, уткнувшись в свою тарелку. Аль-Сорна представил ее хозяевам как «Риву, которая будет моей сестрицей на ближайшие несколько недель». Норин только кивнул и поздоровался с ней. Что он при этом подумал об их с Аль-Сорной отношениях, осталось непонятным. «Что же, солдаты не задают вопросов командирам», — подумала девушка.

— А другие рассказывают истории о вашем чудесном спасении, — продолжил Джанрил. — Мол, с помощью Ушедших вы сделали из цепей булаву и пробили себе путь из императорских донжонов. Я даже написал об этом балладу, и она пользуется успехом у публики.

— Боюсь, тебе придется писать другую, — усмехнулся Аль-Сорна. — О том, как они просто отпустили меня.

— Я думала, ты сначала отправился на Мельденейские острова, — недоверчиво сказала Рива. — Убивал пиратов, спасал принцесс.

— Все, чем я занимался на островах, было частью игры, — пожал плечами Аль-Сорна. — Впрочем, игрок из меня тот еще.

— Игрок вы или нет, милорд, знайте, мы всегда рады вас видеть, — произнес Норин. — Оставайтесь, сколько захотите.

— Мы направляемся в Варинсхолд. Если нам по пути, мы с удовольствием к вам присоединимся.

— Мы едем на юг, — покачала головой Эллора. — Летняя ярмарка в Милинскове — золотая жила для нас.

В голосе танцовщицы послышалась настороженность, ей явно было не по себе в присутствии Темного Меча. «Достаточно умна, чтобы чувствовать, что он несет смерть», — догадалась Рива.

— Мы едем на север, — невозмутимо сказал Норин и улыбнулся Аль-Сорне. — Уверен, ярмарка в Варинсхолде тоже принесет нам барыш.

— Мы заплатим вам, — заверил Ваэлин Эллору.

— И слышать об этом не желаю, милорд! — воскликнул Норин. — Иметь рядом такого воина, как вы, — уже вполне достаточная плата. На дорогах полно разбойников.

— Кстати, о разбойниках. В нескольких милях отсюда мы обнаружили дело их рук. Они ограбили и убили целую семью. Честно говоря, мы пришли сюда, желая восстановить справедливость. Ты никого подозрительного не видел сегодня вечером?

Норин задумался на пару мгновений.

— Да была тут в кабаке одна шумная компашка. Пришли под вечер, одеты бедно, но денежки на пивко водились. Меня привлекло золотое кольцо, висевшее на цепочке у одного из них, — слишком маленькое для мужской руки, насколько я мог судить. Когда хозяин пивной отказался «продать» им одну из своих дочерей, они устроили бузу, и пришлось вмешаться вышибалам, пригрозившим выкинуть дебоширов вон, если те не уймутся. Где-то в миле-другой вниз по реке стоят табором бродяги. Если наши бузотеры еще не убрались в свой лес, мы наверняка найдем их там.

При слове «мы» в глазах Эллоры вспыхнул огонек.

— Если они напились, им нужно будет проспаться, — сказал Аль-Сорна. — Уверен, до утра они никуда не денутся. Хотя восстановление справедливости потребует участия стражников, а я надеялся не привлекать к себе внимания.

— Справедливость можно восстановить различными способами, милорд, — заметил Норин. — Помнится, было время, когда мы частенько сами разбирались с преступниками.

Аль-Сорна бросил быстрый взгляд на завернутый в холстину меч в углу кибитки.

— Увы, я больше не лорд-маршал и не меч Королевства, так что утром разыщу капитана стражи.

После ужина Норин уселся на ступеньках кибитки и стал играть на мандолине. Эллора, примостившись рядом, пела. Остальные артисты собрались вокруг послушать, то и дело заказывая любимые песни. Рива с Аль-Сорной удостоились нескольких любопытных взглядов, и, судя по благоговейному страху, отразившемуся на некоторых лицах, кое-кто Ваэлина узнал. Впрочем, слов Норина, что к нему в гости заглянули старые друзья по Волчьему легиону и нечего к ним приставать, оказалось достаточно, чтобы никто не задавал вопросов.

— Не очень-то он похож на солдата, — заметила Рива. Они с Ваэлином расположились неподалеку от честной компании, около небольшого костерка, разожженного, чтобы согреться.

— Норин всегда был больше менестрелем, нежели воином, — сказал Аль-Сорна. — Но, когда требуется, дерется что надо. Хорошо, что он получил пенсию. По-моему, Норин вполне доволен своей судьбой.

Рива бросила быстрый взгляд на Эллору. Та улыбалась, облокотившись о колено Норина. «А чего ж ему не быть довольным?» — подумала девушка.

Становилось поздно. Слушатели постепенно разошлись по своим фургонам, ушли спать и Норин с Эллорой. Менестрель дал гостям толстые попоны и несколько мягких шкур. Лежать на них оказалось на удивление удобно. Единственное удобство, доступное Риве до сих пор, был ночлег на голой земле. «Удобство — это ловушка, — говорил священник. — Заслон, который отделяет нас от Отцовской Любви, делая изнеженными и покорными еретикам». Высказав все это, он ее избил, так как обнаружил преступление: спрятанный в сарае мешок соломы, на котором она собиралась спать.

Рива терпеливо прождала добрых два часа. Аль-Сорна никогда не храпел. Напротив — во сне он практически не издавал звуков и не шевелился. Для уверенности девушка еще немного понаблюдала за тем, как легонько приподнимается и опадает попона на его груди, затем выскользнула из-под своих покрывал, натянула сапоги и пошла вниз по течению реки.

Отыскать бродяжий табор оказалось несложно — запах дыма она учуяла прежде, чем увидела россыпь лачуг и шатров. В лагере горел лишь один костер, вокруг которого сидели несколько человек. До Ривы донесся их раскатистый хохот. Четверо передавали по кругу бутылку. «Похоже, всех остальных распугали». Она подкралась поближе, так что стали слышны слова.

— Да ты ж трахал эту сучку, когда она подохла, Келла! — гоготал один. — Ты труп трахал, грязная скотина.

— По крайней мере, я не трахал пацана, — отбивался другой. — Не шел супротив природы то есть.

Медлить или таиться больше не было смысла. Действовать требовалось немедленно, пока Аль-Сорна не обнаружил ее отсутствие. Заметив приближение девушки, бандиты сначала удивились, но их недоумение тут же сменилось пьяной похотью.

— Ищешь, где бы переночевать, красавица? — окликнул ее самый высокий тип с лохматой, нечесаной башкой, имевший изможденный и помятый вид, какой бывает у тех, кто питается кое-как и ночует где попало. На шее у него висело золотое кольцо на цепочке. «Слишком маленькое для мужской руки, насколько я мог судить». Рива вспомнила женщину в лесу и ее отрубленный палец. Промолчав, она оглянулась назад. — Тут всем хватит места. — Мужчина встал и нетвердой походкой приблизился к девушке. — Остальные смылись чегой-то.

Не говоря ни слова, Рива посмотрела в прищуренные глаза. Видимо, несмотря на опьянение, какой-то звоночек прозвенел в его голове, и бандит остановился в нескольких футах.

— Тебе чего надо-то, девк…

Размытой тенью мелькнул нож. Рива текучим движением метнулась вперед, и клинок полоснул мужчину по горлу. Тот упал, прижав руку к шее, между пальцами потекла кровь.

Второй бандит настолько ошалел от неожиданности, что она успела убить его прежде, чем он пришел в себя: прыгнула, ударив ногами в грудь, и раз, другой, третий вонзила нож под ключицу. Кинулась на следующего, судорожно пытавшегося отцепить от пояса дубинку. Он даже успел взмахнуть ею, но Рива ловко поднырнула, перекатилась по земле, мгновенно развернулась и резанула ему под коленями, рассекая сухожилия. Завизжав, мужчина упал. Тогда она повернулась к четвертому. Тот дико оглядывался вокруг, нервно сжимая длинный нож. Наконец, бросив на Риву полный ужаса взгляд, он отшвырнул нож и задал стрекача. Ему почти удалось достичь спасительной темноты, когда между лопатками вонзилось острое лезвие.

Рива подошла к телу высокого, перевернула его, сорвала с шеи цепочку. Заметила за поясом отличный нож с полковым гербом королевской стражи — забрала и его. Сунула кольцо в карман, приблизилась к бандиту с перерезанными сухожилиями, жалобно стонавшему, пускавшему слюни и сопли.

— Не переживай ты так, Келла, — сказала ему она. — Обещаю, я не буду трахать твой труп.

На завтрак Эллора поджарила яичницу с грибами. «Она не только прекрасная танцовщица, но и отменная кухарка», — подумала Рива, жадно поедая угощение. Подождав, пока Эллора с Норином не отошли к коням, тянувшим их кибитку, Рива достала из кармана кольцо и кинула его Аль-Сорне. Тот долго смотрел на безделушку.

— Солнце и Луна, — глухо пробормотал он.

— Что? — нахмурилась Рива.

Он протянул ей кольцо и показал гравировку на внутренней стороне: два круга, один из которых был охвачен пламенем.

— Они были отрицателями.

Девушка пожала плечами и вернулась к еде.

— Трупы?..

— Камень на шею — и в реку.

— Да, ты знаешь свое дело, — протянул Аль-Сорна.

Заслышав суровые ноты в его тоне, Рива подняла глаза и заметила во взгляде то, что снова разожгло ее гнев: разочарование.

— Слушай, Темный Меч, я здесь не по собственному выбору. Мне нужен клинок Истинного Меча, чтобы разрушить ваше нечестивое Королевство и заслужить любовь Отца. Я тебе не сестра, не подружка и не ученица. Мне плевать на твое одобрение или порицание.

Наступившую долгую паузу прервало покашливание Норина.

— Пора отправляться за капитаном стражи, милорд. Если уж все нужно сделать сегодня.

— Уже не нужно, Джанрил, — сказал Аль-Сорна и бросил Риве кольцо. — Сохрани его, ты заслужила.

ГЛАВА ВТОРАЯ Френтис

Человек с обритой головой закашлялся, окрасив песок кровью, и со слабым стоном умер. Френтис выпустил меч, тот упал рядом с телом. Он стоял и ждал, не шевелясь и ничего не говоря, лишь хрипло дышал. На этот раз все было непросто: четверо врагов вместо обычных двух или трех. Из ниш, темнеющих в стенах ямы, поспешно выскочили рабы и принялись наводить порядок, утаскивая трупы и собирая оружие. Они старались держаться подальше от Френтиса: временами жажда убийства, внушенная надсмотрщиком, долго не отпускала бойца.

— Превосходно, — послышался голос откуда-то сверху.

Сегодня наблюдателей было трое: к надсмотрщику присоединились хозяин и какая-то незнакомая женщина.

— С трудом верилось, что его навыки можно было еще усовершенствовать, — продолжил хозяин. — Прими мои поздравления, Вастир.

— Мое единственное желание — услужить вам, советник, — ответил тот с точно отмеренной дозой подобострастного раболепия. Он был прилежным парнем и никогда не переигрывал.

— Ну, что скажете? — поинтересовался хозяин у женщины. — Отвечает ли он требованиям нашего Союзника?

— Насчет Союзника не скажу, однако мое одобрение у него уже есть, — ответила женщина. Френтис отметил, что ее тон был лишен не то что подобострастия, но хотя бы тени уважения.

Находясь в тот миг под воздействием чужой воли, Френтис не мог выразить ни удивления, ни какой-либо другой эмоции, не разрешенной ему надзирателем, однако вздрогнул, когда женщина ловко спрыгнула в яму с высоты добрых десяти футов. На ней была парадная одежда воларской аристократки, темные волосы стянуты узлом на затылке, на красивом лице отражалось что-то кошачье, в глазах блестел огонек любопытства. Она смерила взглядом обнаженного Френтиса.

— Красивее, чем я ожидала, — пробормотала она и, повысив голос, обратилась к надсмотрщику: — А где шрамы на лице?

— Он никогда не получает шрамов, благородная госпожа, — пояснил Вастир. — За прошедшие годы кое-кому удавалось подойти к нему вплотную, однако он попал к нам уже искусным воином.

— Значит, искусный воин? Да, красавчик? — спросила женщина Френтиса. Тот не ответил, и она досадливо поморщилась. — Позволь ему говорить, Вастир.

Надсмотрщик наклонился над ямой и посмотрел на Френтиса. Тот почувствовал, что путы, связывающие его волю, слегка ослабели.

— Ну? — требовательно продолжила женщина.

— Я — брат Шестого ордена, — ответил Френтис.

Не услышав положенного обращения, аристократка приподняла бровь.

— Примите мои глубочайшие извинения, благородная госпожа, — кинулся оправдываться Вастир. — Сколько мы его ни наказывали, он упрямо не желает обращаться к господам как положено, а мы ничего не можем сделать, поскольку нас предупредили, что свою смерть он должен найти в ямах.

Женщина нетерпеливо отмахнулась от него.

— Мечи! — скомандовала она.

Сверху послышалась какая-то возня и приглушенные препирательства. Френтис расслышал слова хозяина: «Просто делай, что тебе говорят, Вастир!» После заминки на песок перед ним и незнакомкой упали два коротких меча.

— Ну что же… — возбужденно проговорила женщина и скинула одежды, оставшись, как и Френтис, обнаженной.

Рельефные мышцы гибкого тела свидетельствовали о годах серьезных тренировок. Любой бы не задумываясь назвал ее красивой, но Френтиса привлекли не изгиб бедер или полнота груди. Его больше заинтересовал крученый шрам, извивавшийся от шеи до паха. Этот шрам был ему хорошо знаком, поскольку выглядел близнецом его собственного, оставленного ножом Одноглазого в подземельях западных кварталов. Тогда братья едва успели спасти его.

— Неплохо, да? — Женщина перехватила взгляд Френтиса и, подойдя вплотную, нежно провела пальцем по его шраму. — Драгоценный дар, память о перенесенной боли.

Френтис чувствовал тепло ее ладони на своей груди. Незнакомка стояла, опустив веки, водя пальцами по обнаженной коже бойца.

— Сильный, — выдохнула она чуть слышно. — Но ты не можешь быть слишком сильным.

Открыла глаза и отступила на шаг, убирая руку. Тепло исчезло.

— Посмотрим, чему тебя научили в вашем хваленом ордене. — Женщина присела, подняла мечи, швырнула один Френтису. — Освободи его! — крикнула она Вастиру. — Полностью!

Френтис почувствовал, как медлит в нерешительности надсмотрщик. За прошедшие пять лет полностью его освобождали лишь однажды и получили вполне предсказуемый результат.

— Благородная госпожа, — начал Вастир, — простите за нерадивость того, кто пытается всего лишь услужить вам…

— Делай, что тебе велено, ты, жирная куча дерьма! — Впервые женщина улыбнулась, не сводя взгляда с Френтиса. В ее улыбке ясно читалось радостное предвкушение жестокой схватки.

Воля, сковывавшая его, исчезла — словно сняли колодки, с которыми он когда-то познакомился в детстве. Внезапный прилив свободы был волнующим, но таким коротким.

Женщина бросилась на него, целясь мечом в сердце. Она двигалась легко, точно и стремительно. Он поднял свой меч, в последний миг отклонив выпад. Отшатнулся в сторону, подпрыгнул, оттолкнулся ступнями от каменной стены ямы, выгибая спину и уходя от нового удара, приземлился на руки в центре манежа, вскочил на ноги.

Женщина захохотала, радостно и неистово, и вновь атаковала выверенной комбинацией колющих и режущих ударов. Точь-в-точь такую же Френтис встретил у одного из куритаев, убитого им несколько месяцев назад. Именно так его учили новым трюкам, раз за разом оттачивая мастерство бойца. Он парировал каждый ее выпад собственной серией ударов, затверженной когда-то под палкой излишне сурового, как ему тогда представлялось, мастера. Которого он теперь вспоминал с большой нежностью.

Ей эта комбинация оказалась незнакома, она кое-как отразила удары, но двигалась куда менее уверенно, чем когда нападала сама. Он оттеснил ее к стене ямы, завершив атаку обманным колющим ударом в лицо, потом быстро воздел клинок вверх и, совершив стремительное круговое движение, резанул по бедру. Женщина отразила удар, мечи зазвенели. Френтис немного отступил, их взгляды встретились. Она продолжала улыбаться. Незнакомка парировала его выпад очень быстро. Невозможно быстро.

— Вот теперь я получила все твое внимание без остатка, — произнесла она.

Френтис улыбнулся в ответ. Делал он это нечасто, и ему показалось, что лицевые мышцы даже свело с непривычки.

— Я никогда не убиваю женщин, — сказал он.

— Брось! — фыркнула та.

Он повернулся к ней спиной и пошел к центру ямы. Впервые ему дали возможность сделать выбор, и он его сделал.

— Да, это может стать проблемой, — тихо пробормотала женщина, и Френтис понял, что она размышляет вслух.

— Благородная госпожа? — подал голос сверху Вастир.

— Скинь мне веревку, я с ним закончила, — приказала она и кивнула на Френтиса. — Можете оставить его для своих представлений.

— Не сомневаюсь, на праздновании победы он будет гвоздем спектакля, — сказал хозяин, и Френтис удивился, услышав облегчение в его голосе.

— В точности так, почтеннейший господин, — поддержал Вастир, спуская в яму веревочную лестницу. — Никогда бы себе не простил, если бы все мои усилия пошли прах…

Короткий меч Френтиса вонзился ему в шею, перерубая горло и хребет, и вышел у основания черепа. Надсмотрщик пошатнулся, в выпученных глазах застыли ужас и смятение. Изо рта и раны хлынула кровь, тело повалилось вперед и с глухим стуком рухнуло на песчаное дно ямы.

Френтис выпрямился, повернувшись к женщине. Вот и пришла его смерть: какую бы ценность он для них ни представлял, убийство надсмотрщика ему не простят. Однако с некоторой тревогой он обнаружил улыбку на губах незнакомки.

— Знаешь что, Арклев? — обратилась она к хозяину, не сводя с Френтиса изумленного взгляда. — Пожалуй, я передумала.

К тому времени, когда она вылезла из ямы, ментальные путы вернулись. Причем с такой силой, что Френтис свалился на песок. Шрамы горели огнем как никогда прежде. Он поднял глаза и встретился с ее улыбкой. Женщина пошевелила пальцами, позволяя вспомнить тепло ее прикосновения. «Это она! — понял Френтис. — Теперь меня связала она!»

Она рассмеялась и исчезла из поля зрения, а через несколько мгновений путы стянулись еще сильнее, причиняя новую боль. Хозяин медлил. Френтис, поднаторевший в чтении эмоций на лицах противников, ясно различил на его постной физиономии смесь страха и злобы, которые тот с трудом пытался скрыть.

— Твоя неспособность умереть сегодня выйдет вашему Королевству боком, — проворчал хозяин и удалился.

Френтиса охватила уверенность, что они никогда больше не встретятся. Стало обидно, он-то надеялся отправить хозяина вслед за слугой.

Дверь, ведущая в нишу, со стуком распахнулась, он поднялся на ноги. Вошли рабы в сопровождении взвода варитаев. Солдаты окружили Френтиса, наставив на него копья, а рабы принялись за привычную работу: утащили прочь труп жирного надсмотрщика, собрали окровавленный песок и убрались туда, откуда пришли. Френтис не знал, что скрывается за теми дверями, и, учитывая доносившиеся до него крики боли и страдания, не имел никакого желания узнавать.

Один из варитаев, как всегда молча, выступил вперед и поставил в центр ямы узелок. Двигаясь, словно единое целое, взвод отступил. Лязгнула, закрываясь, дверь.

Френтис подошел к узелку. После боя его всегда кормили. Чаще всего это была миска на удивление вкусной каши, а временами даже мясо, и тоже замечательно приготовленное. Голодный боец — не боец, в этом смысле порядки здесь были такими же, как в ордене. Однако сегодня нашлось кое-что новенькое. Помимо еды ему принесли одежду: простая практичная рубаха и штаны, как у свободного воларца, выкрашенные в синий цвет, обозначающий его низкий общественный статус. В таких штанах может расхаживать какой-нибудь подмастерье, которому позволено невозбранно скитаться между провинциями. Еще в узелке нашлись крепкие сапоги, кожаный ремень и плотный тканый плащ.

Перебирая одежду, он вспомнил, как боль, словно огнем, ожгла его шрамы. «Куда она меня заберет? — подумал Френтис, и по сердцу пробежал холодок. — И что заставит делать?»

Наутро в яму спустили веревочную лестницу. Он уже был облачен в новую одежду. Прикосновение ткани к коже было непривычным после нескольких лет вынужденного хождения голышом, шрамы неприятно зудели. Не медля, он вскарабкался наверх, не чувствуя особого желания бросить прощальный взгляд на яму, пять лет бывшую ему домом. Здесь не оставалось ничего, что хотелось бы запомнить. Впрочем, Френтису не удалось бы вычеркнуть из памяти ни единого боя, ни одной смерти. Теперь они останутся с ним навсегда.

Женщина ждала его наверху. Охранников не было — она в них не нуждалась. Прекрасное одеяние сменило куда более скромное серое платье, скорее подходящее свободной женщине среднего достатка. Френтис мало что знал об этой стране и принятых здесь обычаях, все его сведения ограничивались тем, что он успел изучить по пути сюда из Унтеша, где был захвачен в плен. Да еще обрывками подслушанных разговоров хозяина с надсмотрщиком. Серый цвет, насколько он знал, соответствовал мелким собственникам: клочок земли, несколько рабов, немного скота. Если свободный воларец приобретал достаточное состояние, равное цене тысячи рабов, ему разрешалось носить черное. И лишь самые богатые, такие как его бывший хозяин, могли одеваться в красное.

— Надеюсь, ты немного поспал? — поинтересовалась она. — Нам предстоит дальняя дорога.

Путы были на месте, только теперь они ощущались как легкое покалывание в шрамах: достаточно прочные, чтобы не дать Френтису задушить ее своим новым ремнем, но в то же время позволявшие спокойно осмотреть окрестности. Со всех сторон виднелись ямы, наверное сотня или около того. Каждая тридцати футов диаметром и десяти футов глубиной, они были выдолблены в каменном плато, отчего последнее напоминало ноздреватые соты, все испещренное узкими переходами и кавернами, в каждой из которых кто-то жил. Откуда-то слышались звуки схваток, откуда-то — стоны боли. Крики разносились в утреннем воздухе, а когда Френтис с женщиной проходили мимо ям, они могли наблюдать за пытками, производимыми надсмотрщиками. Здесь не только обучали, но и наказывали.

— Не жаль покидать насиженное местечко? — поинтересовалась женщина.

Путы позволяли ему говорить, но Френтис не ответил. Он понимал, что она раздумывает, не начать ли снова «жечь» ему шрамы, и его взгляд помрачнел. Но он упрямо продолжал молчать, в упор таращась на нее. К его изумлению, женщина рассмеялась.

— Ох, и давно же я так не забавлялась! За мной, красавчик, — сказала она и направилась к краю плато.

Оно возвышалось посреди пустыни Вакеш, словно остров в океане песка. Когда солнце стояло в зените, жара делалась такой, что даже надсмотрщики бросали свои труды. К западу и к северу уходили караванные пути. Все это Френтис запомнил, когда его сюда везли. В то время у него еще сохранялась надежда на побег.

Женщина привела его к ступеням, вырезанным в западном склоне и извилисто уходящим вниз. Прошел чуть ли не час, прежде чем их ступни коснулись песка. Там их ждал раб с четырьмя лошадьми: двумя верховыми и еще двумя, навьюченными поклажей. Женщина забрала у раба поводья и махнула рукой, отпуская его.

— Я вдова землевладельца из провинции Эскетия, — сказала она Френтису. — У меня есть кое-какие дела в Миртеске, ты же станешь моим телохранителем, обязанным доставить меня туда целой и невредимой.

Предоставив ему заботу о вьючных животных, вскочила на высокую серую кобылу, которая определенно знала всадницу и добродушно фыркнула, когда та похлопала ее по шее. В разрезах на юбке, сделанных, чтобы удобно было сидеть в седле, в лучах утреннего солнца забронзовели обнаженные бедра. Френтис отвернулся и пошел к лошадям.

Поклажа состояла в основном из пищи и воды и была достаточной, по его прикидкам, для путешествия в Миртеск. Лошади выглядели вполне здоровыми и ухоженными, чтобы не пасть в пустыне. Подковы были широкими, но легкими, как раз подходящими для поездки по песку. Френтис вспомнил альпиранскую пустыню и обильную жатву, которую она собрала среди лошадей его разведывательного отряда, пока их кузнецы не научились копировать подковы императорской кавалерии. Он часто думал об Альпиранской войне. Несмотря на потоки крови, пролитые в обреченной на неудачу попытке воплотить в жизнь видения сумасшедшего короля, время, проведенное в Волчьем легионе с братьями по ордену и Ваэлином, было лучшим в его жизни. Вдруг шрамы ожгло огнем — женщина нетерпеливо повернулась в седле.

Он покрепче затянул завязки на мешках и вскочил на черного жеребца. Конь был молод и горяч, почувствовав седока, он всхрапнул и встал на дыбы. Френтис наклонился к самому его уху и тихонько прошептал что-то. Животное тут же успокоилось и двинулось вперед, когда Френтис легонько сжал каблуками его бока. Вьючные лошади двинулись следом.

— Впечатляюще. Видела несколько раз такое. Кто тебя научил? — спросила женщина, посылая свою лошадь вперед. В голосе прозвучали командные нотки, незримые путы слегка натянулись.

— Один безумец, — ответил Френтис, вспоминая заговорщицкую улыбку мастера Ренсиаля, когда тот передавал ему свой секрет.

Насколько он знал, мастер конюшен никогда прежде никого этому не учил. «Похоже на Тьму, да? — проговорил Ренсиаль и, как всегда, визгливо захихикал. — Глупцы! Если бы они только узнали…» Френтис замолчал, и женщина ослабила путы до привычного покалывания.

— Придет время, — сказала она, направляя лошадь на запад, — и ты расскажешь мне все, что лежит у тебя на сердце, причем добровольно.

Руки Френтиса изо всех сил сжали поводья. Внутри у него все переворачивалось, он беззвучно выл, заключенный в свою тюрьму из рубцов. Внезапно он понял, каким образом они все — хозяин, эта женщина — получили над ним власть. Шрамы! Последний дар Одноглазого, его неотвратимая месть.

Так они проскакали до полудня. Переждали под небольшим навесом палящее солнце, чтобы ближе к закату, как только удлинились тени, вновь отправиться в путь. Наконец достигли небольшого оазиса, уже забитого караванами, остановившимися на ночлег. Френтис напоил коней и разбил лагерь на самой границе оазиса. Караванщики выглядели веселыми и довольными жизнью: свободные, они обменивались новостями со старыми приятелями, распевали песни или травили байки. Большинство было в синем. Впрочем, хватало и ветеранов в сером, с бородами чуть ли не длиннее их караванов.

К ним начали подходить люди: кто с надеждой продать товар, кто — желая узнать, что происходит в других областях их обширной империи. Отказываясь от покупок, пересказывая какие-то мелкие слухи о делах в Совете или рассуждая о результатах турниров мечников, интересовавших здесь всех и каждого, женщина держалась ровно и приветливо.

— Так Синие опять продули? — разочарованно качал головой, не в силах поверить, одетый в серое старикан. — Эх, всю жизнь за них болею! Проиграл на ставках уже целое состояние, если не два.

— Значит, переключайтесь на Зеленых, отец, — рассмеялась женщина и кинула в рот финик.

— Мужчине пристало менять команду лишь тогда, когда он сможет сменить кожу, — ощетинился ветеран.

Вскоре их оставили в покое. Френтис закончил дела по обустройству ночлега, и теперь они просто сидели у костра, глядя в ночное небо. В год его вступления в орден мастер охоты Хутрил научил мальчика читать звезды, и он знал, что «рукоять» созвездия Меча указывает на северо-восток. Но из-за пут он должен был теперь двигаться в противоположную от Королевства сторону, и неизвестно, куда заведет дорога.

— У альпиранцев, — начала женщина, опустившись на расстеленное одеяло и опершись локтем о подушку, — некоторые умудряются разбогатеть, рассказывая доверчивым глупцам сказки о знамениях, которые якобы читаются по звездам. Но твоя вера, насколько мне известно, не поощряет подобной чепухи.

— Звезды — это далекие солнца. По крайней мере так утверждает Третий орден. У далеких светил не может быть власти над земными людьми.

— Объясни, почему ты убил надсмотрщика, а не хозяина?

— Тот стоял ближе, а добросить было нелегко. — Френтис посмотрел ей в глаза. — К тому же я знал, что вы легко могли бы отклонить удар.

Она согласно кивнула, откинулась на подушку и закрыла глаза.

— У самой воды, вон там, спит человек. Седовласый, одет как ремесленник, в ухе серебряная серьга. Когда луна полностью взойдет, пойди и убей его. В поклаже найдешь зеленый пузырек, там — яд. Не оставляй на теле никаких следов и забери все письма, которые найдешь у него.

Путы позволяли ему говорить, но Френтис не стал. Какой смысл?

Как и Верные, воларцы предавали своих мертвых огню. Тело седовласого завернули в покрывала, облили ламповым маслом и подожгли. Не было никаких надгробных речей, и особенно огорченными люди не выглядели. Похоже, что умершего во сне мужчину никто здесь не знал, имя его на табличке гражданина — Веркал — было самое обычное и ничем не примечательное. Его вещи как раз распродавали с импровизированного аукциона, когда Френтис с хозяйкой отправились в путь.

— Он следил за нами, если тебе это интересно, — сказала женщина. — Полагаю, его послал Арклев. Подозреваю, что советник несколько охладел к идее нашего смелого предприятия.

Френтис понимал, что она скорее размышляет вслух, чем обращается к нему. В этом отношении она напоминала мастера Ренсиаля.

На пятый день впереди показалось Ярвское море — по словам женщины, самое большое из внутренних морей. Они направились к небольшой паромной переправе в мелководном заливе. Вокруг пристани уже толпились путешественники и их животные: переправа находилась прямо на караванном пути. Широкое море казалось темным под безоблачным небом; на западе виднелись подернутые дымкой горы. Плата за переправу — пять квадров, да плюс пять полновесных дисков за коней.

— Ты просто грабитель, — сообщила женщина паромщику, отдавая монеты.

— Вы хоть сейчас можете отправиться вплавь, госпожа, — осклабился тот, и женщина рассмеялась.

— Надо бы приказать моему человеку прикончить тебя, но мы спешим. — Она снова рассмеялась, и они завели коней на борт. — Когда я переправлялась в первый раз, это стоило мне всего один квадр и один диск, — пояснила она, когда рабы, подгоняемые кнутом, взялись за весла и паром отправился в путь. — Кстати, это было всего каких-нибудь два столетия назад.

Френтис нахмурился. «Столетия? Ей же не дашь больше тридцати». Она усмехнулась, заметив его замешательство, но ничего не сказала.

Переправа заняла почти весь день. Наконец уже под вечер вдали показался Миртеск. Френтис думал, что вряд ли ему когда-либо удастся увидеть города крупнее Унтеша, однако по сравнению с Миртеском этот был древнее. Город раскинулся в пологой долине, напоминающей чашу, по обеим сторонам которой теснились бесчисленные дома из серого гранита, над их крышами вздымались высокие башни. По мере того как паром приближался к причалу, все отчетливее и отчетливее слышался гул тысяч голосов. На берегу их ждал раб, который приветствовал женщину низким поклоном.

— Это Хорвек, — сказала она Френтису. — До чего же страшен, да?

Хорвеков нос выглядел так, словно его ломали дюжину раз, от левого уха осталось какое-то недоразумение, а мускулистые руки сплошь покрывали шрамы. Однако Френтис прежде всего обратил внимание на его осанку, манеру стоять и разворот плеч. Он много раз видел такое в яме. Хорвек был куритаем — таким же рабом-убийцей, как и он сам.

— Посланник уже прибыл? — спросила она раба.

— Два дня назад, госпожа.

— Ведет себя прилично?

— Сообщений о происшествиях в городе пока не поступало.

— Ну, если он здесь задержится, долго это не продлится.

Хорвек взял под уздцы одну из вьючных лошадей и пошел вперед, прокладывая путь сквозь портовое столпотворение. Наконец, пройдя по лабиринту безликих мощеных улочек, они вышли на квадратную площадь, по сторонам которой стояли трехэтажные дома. В центре площади возвышалась большая конная статуя, окруженная квадратом аккуратно подстриженной травы. Спешившись, женщина подошла к памятнику и подняла глаза на бронзового всадника. Фигура, подернутая зеленой патиной, была облачена в древние доспехи. Френтис не умел читать по-воларски, однако, судя по длинному списку на постаменте, человек этот был не из простых.

— Чайки снова нагадили ему на голову, — заметила женщина.

— Рабы получат плетей, госпожа, — заверил ее Хорвек.

Она развернулась и пошла к одному из домов, расположенному прямо против статуи. Не успела она подняться по ступенькам, как двери распахнулись. В проеме появилась рабыня средних лет, согнулась в глубоком поклоне. Внутри виднелась изящная мраморная отделка, сверкающие золотом орнаменты, длинные гобелены, изображающие батальные сцены — на некоторых угадывался тот же человек, что был отлит в бронзе.

— Тебе нравится мой дом? — спросила она у Френтиса.

Путы чуть ослабели, позволяя ему говорить, но, как и раньше, он упорно молчал. Рабыня сдавленно ахнула, хозяйка же лишь рассмеялась.

— Наполни ванну, — приказала она рабыне, ступая на богато украшенную лестницу, которая словно вырастала из мраморного пола.

Послушный ее воле, Френтис двинулся следом. Они вошли в просторную комнату, где за длинным столом сидел одетый в серое мужчина лет пятидесяти. Перед ним стояла тарелка с солониной и хрустальный бокал вина. Похоже, он сразу узнал Френтиса.

— Вижу, ты нарастил немного мускулов, — произнес мужчина на языке Королевства и сделал глоток из бокала.

Френтис пригляделся к его лицу. Оно было ему совершенно незнакомо, чего он не мог бы сказать о голосе. Что-то такое сквозило… даже не в тембре, а скорее в интонациях. К тому же он говорил без малейшего воларского акцента.

— Наш юный друг пять лет провел в ямах, — произнесла женщина на воларском, усаживаясь на край стола: она стянула длинные сапоги, в которых путешествовала по пустыне, и принялась массировать лодыжки. — А выжить там непросто даже исключительному бойцу.

— Ну, не всем же везет воспитываться в Шестом ордене, да, Френтис? — подмигнул мужчина, чем снова вызвал неясное воспоминание.

— Он постарше, чем твой последний. — Женщина пристально посмотрела на собеседника. — Как там его звали?

— Карел Теклар, виноторговец средней руки. У него еще была толстая жена и пять совершенно кошмарных отпрысков. Я немногого добился, хотя пришлось драть этих маленьких бестий на протяжении двух дней.

— Дар?

— Он самый, — кивнул мужчина. — Небольшая способность к прорицанию, о которой Теклар и не догадывался. Просто считал, что ему замечательно везет в карты.

— В общем, невелика потеря.

— Точно, — согласился собеседник. Он встал, подошел к Френтису и принялся пристально его осматривать, снова мучительно напоминая кого-то. — Мне всегда было любопытно, что именно случилось тогда в Унтеше, брат?

Френтис молчал до тех пор, пока женщина силой не принудила его отвечать.

— Советник Арклев Энтриль прибыл на переговоры с принцем Мальцием после альпиранской осады, привез дары и предложение о торговле с Воларской империей. После того как я обыскал его на предмет оружия, он пожал мне руку. Во время последней альпиранской атаки на крепость он связал меня своей волей и заставил покинуть принца. Я побежал в порт и поднялся на борт его корабля.

— Уверен, это было для тебя неприятно, — произнес мужчина. — Потерять такой шанс на геройское самопожертвование! Еще одна байка в копилку мастера Греалина, чтобы пугать новичков.

Френтис ничего не понимал. Откуда ему все это известно?

— Впрочем, тревожиться тебе не о чем, — продолжал тот, отойдя в сторону и рассматривая оружие, развешанное по стенам. — Мальций выжил и вернулся к управлению Королевством — хотя, судя по всему, до своего прославленного папаши ему далеко.

— Мальций видел, как ты бежал? — поинтересовалась женщина.

— Нет, — помотал головой Френтис. — Я командовал на южном фланге, а он находился в центре. «Убежав, я бросил на погибель двести отличных парней. Вот они-то как раз хорошо видели мое позорное бегство».

— Значит, для всех ты остался бравым братом Френтисом, бывшим воришкой, который прославился благодаря своей службе Шестому ордену. И, к сожалению, погиб в последней атаке на город. — Они с женщиной переглянулись. — Это может сработать.

Она кивнула.

— Как насчет списка?

Мужчина полез за пазуху и кинул ей сложенный пергамент.

— Длиннее, чем я ожидала, — заметила она, пробежав его глазами.

— Не сомневаюсь, что это вполне тебе по силам, — сказал мужчина, снова отпил из бокала и поморщился, как будто вино было кислым. — Особенно с помощью нашего дохлого оборванца.

«Оборванец»… Так Френтиса называл Норта. А еще Баркус. Но ведь Норта мертв, а Баркус, как он надеялся, вернулся в Королевство.

— Что еще? — спросила женщина.

— Тебе нужно добраться до Южной башни за сто дней. Там тебя найдут. Возможно, тебе захочется убить того человека, однако этого делать не стоит. Передай ему, что одного владыки фьефа недостаточно. И блудница тоже должна сдохнуть. Кроме того, у него должны быть сведения о нашем общем враге и план, как его убить — или, по крайней мере, сделать уязвимым, в детали он не вдавался. Что же до остального… — Мужчина осушил бокал, и Френтис заметил бисеринки пота, выступившие на его лбу. — Боль. Вечная, всепоглощающая боль в случае твоего провала. И так далее, и все такое прочее. Ну, ты сама все это знаешь.

— Да, его угрозы никогда не отличались оригинальностью. — Она спрыгнула со стола и подошла к камину, над которым висел тонкий меч. — Как насчет привилегий?

Мужчина щелкнул ногтем по бокалу, издавшему нежный звон, и улыбнулся.

— Жаль тебя разочаровывать, — ответил он.

Он разжал руку, роняя бокал на пол, где тот благополучно разбился. Мужчина же рухнул в кресло, стоящее у торца стола. Теперь лицо его было уже полностью покрыто потом, глаза затуманились… но снова вспыхнули, как только он перевел взгляд на Френтиса:

— Передавай им всем привет от меня, ладно, брат? Особенно Ваэлину.

«Ваэлин». Ему захотелось кинуться на мужчину и выбить из него правду, но Френтис почувствовал сильное жжение, когда сжались путы и удержали его. Он мог только стоять неподвижно, сжимаясь от бессильной ярости. Мужчина ухмыльнулся в последний раз и продолжал почти шепотом:

— Помнишь последнюю стычку с разбойниками? Ну, ту, зимнюю, незадолго до войны? Когда капли крови рубинами сверкали на снегу? Это был отличный денек… — Его глаза закрылись, руки безжизненно соскользнули с колен, грудь опала.

— А сейчас, — сказала женщина, раздеваясь, — самое время принять ванну, как ты думаешь?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Ваэлин

«Я должен ее остановить».

Рива прицелилась в мешок соломы, который они приспособили под мишень, и спустила тетиву. Стрела вонзилась в край намалеванного углем круга, и Ваэлин заметил, что девушка прячет довольную ухмылку. В Рэнсмилле они купили колчан и стрелы с широкими стальными наконечниками и оперением из пера чайки, вполне подходящие для охоты. Каждый день Рива вставала пораньше, чтобы потренироваться. На первых порах она упорно не слушала советов Ваэлина, но постепенно, пусть угрюмо и нехотя, приняла его наставничество, поскольку советы-то были толковые.

— Твоя рука все еще слишком напряжена, — сказал Ваэлин. — Запомни: толкать и тянуть, а не просто тянуть.

Она насупилась, но сделала, как он сказал. Свистнув, стрела вонзилась в самый центр круга. На лице юной лучницы появилась горделивая гримаса: казалось, еще чуть-чуть — и девушка улыбнется. Она пошла за стрелой. За время их странствий волосы ее отросли, и Рива утратила сходство с тощей собачонкой, на которую она была похожа в лесах Варнсклейва, где она так неудачно на него напала. Стряпня Эллоры определенно способствовала наращиванию хорошей мускулатуры.

После ухода из Рэнсмилла о разбойниках они больше не говорили. Он понимал, что читать нотации бесполезно: преданность девушки своему богу была достаточно сильна, чтобы любое сомнение в правильности ее поступка вызвало бы лишь презрительный отпор и очередную колючую проповедь о любви к «Отцу». Те негодяи были досадной помехой на ее пути к обретению меча, а следовательно, препятствовали воле Отца Мира. Вот она и смела их с дороги. Могло показаться, что убийство нисколько не омрачило ее душу. Однако Ваэлин знал, что это не так. Когда он мысленно касался разума девушки, песнь крови становилась тоскливой и неблагозвучной. Рива была искалечена, испорчена, превращена в безжалостную убийцу. Рано или поздно она сама это поймет. Но сколько лет и смертей для этого потребуется, Аль-Сорна сказать не мог.

«Тогда почему бы тебе не остановить ее прямо сейчас?» В тот раз, когда она улизнула, стараясь не разбудить его, он не спал. Лежал и слушал песнь ее крови: взлеты и падения мелодии, нестройное буйство резких нот, всегда предвещавших убийство. Но за девушкой он тогда не пошел. От этого его предостерегла песнь, зазвучавшая тревожным набатом, едва он приподнялся, намереваясь опередить Риву, чтобы самому найти и обезоружить бандитов, а затем привести стражу. Однако ее песнь ясно сказала «Нет!», а он уже научился подчиняться тону этой музыки. Те люди были подонками и, несомненно, заслуживали смерти, к тому же они стали помехой и для самого Ваэлина. Признав это, он взвалил на себя груз вины. Он так и лежал тогда с закрытыми глазами до тех пор, пока девушка не вернулась, не закуталась в одеяло и не погрузилась в безмятежный сон.

— Вы готовы, милорд? — окликнул его из фургона Джанрил Норин. Прочие актеры уже собрали свои пожитки и отправились в путь.

— Мы вас догоним, — махнул ему Аль-Сорна.

Рива закинула в фургон мешок с соломой, и они с Ваэлином пошли следом за обозом.

— Сколько еще? — спросила она. Этот вопрос стал их ежедневным ритуалом.

— Где-то неделя.

— Неделя… — проворчала Рива. — Не понимаю, почему ты не хочешь рассказать мне все прямо сейчас. У тебя же в любом случае есть отличная маскировка.

— У нас был договор. И кроме того, тебе еще надо побольше поупражняться с луком.

— Хватит с меня, наупражнялась уже. Забыл, как я ночью самостоятельно застрелила оленя?

— Ну, положим, что так. Однако кроме лука существует еще масса другого оружия.

Рива надулась — он знал, что это говорит о внутреннем раздоре. «Размышляет, зачем я тренирую ее, если она собирается убить меня». Тот же вопрос он задавал и самому себе. С его помощью или без нее, но навыки Ривы будут возрастать, и они уже внушали ему определенные опасения. Но всякий раз, как он учил девушку, песнь крови становилась особенно громкой, и Ваэлин понимал, что поступает правильно.

— Тогда перейдем на мечи, — произнесла Рива после некоторых препирательств со своей совестью. — Ты научишь меня драться на мечах?

— Если хочешь. Можем начать сегодня вечером.

Она тихонько фыркнула — возможно, от удовольствия — и бросилась вперед. Запрыгнула в фургон, вскарабкалась на крышу, уселась там, скрестив ноги, и принялась глазеть вокруг. «Похоже, даже не подозревает, насколько она красива», — подумал Аль-Сорна, глядя на ее рыжие волосы, пламенеющие в лучах утреннего солнца.

— Первое, чему тебе надлежит научиться, — сказал Ваэлин, касаясь ясеневой палкой палки Ривы, — это правильный хват.

С этими словами он резко взмахнул палкой — так, что она расплылась в смазанное пятно, — выбил «меч» из руки девушки и подхватил прежде, чем тот коснулся земли.

Как и ожидалось, Рива все понимала с полуслова и в первый же вечер освоила хват, а также прочие основы защиты и нападения. К концу третьего дня она уже могла почти идеально выполнить простейшую из комбинаций мастера Соллиса, причем с отменным изяществом.

— Когда же я возьму в руки этот? — спросила она на четвертый день после тренировки, кивнув на сверток, прислоненный к колесу фургона. Девушка немного вспотела после учебного боя с Ваэлином. Драться с ним ей нравилось больше всего, поскольку появлялась надежда причинить ему боль. Пусть он пока что отбивал все ее выпады, это ему удавалось уже не так легко.

— Думаю, никогда.

Рива отвернулась, но в песни крови явственно прозвучало ее упрямство.

— А если возьмешь меч без спроса, наши занятия на этом и закончатся. Ты меня поняла?

— Зачем тогда ты его таскаешь за собой, если даже не собираешься им пользоваться? — сердито спросила она.

Вопрос был вполне уместным, но разговаривать на эту тему Аль-Сорна не захотел.

— Пошли, — сказал он, направляясь к фургону. — Эллора уже накрыла на стол.

По мере их продвижения на север танцовщица слегка оттаяла, однако Ваэлин знал, что ей все еще не по себе от его присутствия. Каждые шесть дней она около часа проводила в одиночестве вне круга фургонов и, сидя с закрытыми глазами, что-то вполголоса напевала. Несмотря на то что он покинул орден, его прошлые заслуги были всем прекрасно известны, поэтому Эллоре с ее убеждениями действительно было чего опасаться. Но он был удивлен, что она практикует ритуалы отрицателей у всех на виду.

— В Королевстве перемены, милорд, — как-то вечером объяснил Джанрил. — Через год после восшествия на престол король Мальций снял все запреты, касающиеся отрицателей. Эти несчастные больше не болтаются на виселицах с вырванными языками, так что Эллора может не прятаться во время молитвы. Впрочем, напоказ этого делать пока не стоит.

— Что побудило короля принять такое решение?

— Понимаете, милорд, — голос Джанрила упал до шепота, хотя они были одни, — у нашего короля есть королева, интерес которой к идеям отрицателей, как некоторые утверждают, несколько более серьезен, чем обычное любопытство.

«Иначе говоря, королева Объединенного Королевства не является сторонницей Веры? Да, многое же там изменилось за пять лет», — изумленно подумал Ваэлин и спросил вслух:

— И ордена не возражали?

— Ну, Четвертый возражал, разумеется. Аспект Тендрис произнес множество речей на эту тему. В общинах тоже многие ворчали, опасаясь возвращения «красной руки» и всего такого прочего. Сейчас все более-менее устаканилось, а сразу после войны то и дело вспыхивали бунты. В последние два года, что я провел в Волчьем легионе, нас регулярно отправляли подавлять восстания в Азраэле. Теперь же люди устали и хотят просто пожить спокойно.

Следующий день застал их на равнинах, простирающихся к югу от реки Соленки. По сторонам дороги тянулись бесконечные поля пшеницы и златоцвета. У перекрестка, в нескольких милях от Овсяного дола, Ваэлин попросил Джанрила остановиться.

— У меня есть дело на восточной дороге, — сказал он. — Вечером я сам найду вас в городе.

Рива спрыгнула с крыши фургона и пошла рядом с Аль-Сорной.

— Тебе не обязательно идти со мной, — сказал он ей.

Та промолчала, лишь саркастически приподняла бровь. «Все еще боится, что я сбегу и оставлю ее без меча», — подумал Ваэлин и внутренне поморщился, представив, как она отреагирует, когда он расскажет ей правду о мече.

Через несколько миль показалась деревушка, расположенная в ивовой роще. Дома почти развалились, немногие сохранившиеся оконные рамы и двери покачивались на ржавых петлях, а сквозь гнилую солому на крышах виднелись стропила.

— Здесь никто не живет, — сказала Рива.

— И уже много лет.

Взгляд Ваэлина остановился на домике под самой высокой ивой. Они вошли внутрь. Пол, покрытый слоем пыли, обвалившийся кирпичный камин… Аль-Сорна вышел на середину комнаты, прикрыл глаза и запел.

Она всегда смеялась. Отец называл дочку «своей маленькой хохотушкой». Времена были тяжелые, семья часто голодала, но она все равно находила поводы для смеха. Она была счастлива здесь.

Песня изменилась, ее тон стал ниже, тревожнее.

Кровь на полу, мужчина кричит, держась за рану в ноге. Похоже, он солдат, на его мундире — азраэльский герб. Девочка лет четырнадцати выхватывает из огня раскаленную кочергу и бьет ею по ране, солдат визжит и падает без чувств.

«У меня есть кое-что для этой девочки, — произносит другой солдат, судя по одежде — сержант. Он кидает ей серебряный талант. Она никогда еще не видела столько денег за раз. — Ее дару позавидуют даже в Пятом ордене».

Девочка поворачивается к женщине, стоящей в углу: та напряженно смотрит на солдат. «Мам, а что такое Пятый орден?»

— Семья Вардриан, — прервал видение голос Ривы. Стоя у камина, та читала деревянные таблички, прибитые к стене. — Это те, кто здесь жил?

— Да, — ответил Ваэлин, подходя к ней. Пробежал пальцами по прихотливо вырезанным буквам, окрашенным в белый цвет. Посыпались кусочки шелушащейся краски.

— У тебя кровь.

Действительно, на верхней губе оказалось пятнышко крови. Временами подобное случалось еще в камере, когда он не слушал, а пел сам. Чем громче была песнь, тем сильнее шла из носа кровь. Или из глаз, как в тот раз, когда он пытался дотянуться до Дальнего Запада через всю ширь океана. «Это цена, которую я плачу, — сказала ему тогда слепая женщина и со значением добавила: — Мы все ее платим за наш дар».

— Ничего страшного. — Ваэлин вытер кровь и, потеряв интерес к табличкам, направился к выходу.

Два дня спустя показался мост через Соленку. Ваэлин помнил его деревянным. Теперь же его сделали каменным, шире и прочнее. Фургон подкатил к заставе.

— Король любит строить, — пояснил Джанрил, бросая смотрителю мешочек с монетами за проезд каравана. — Мосты, библиотеки, лечебницы… Сносит старые, строит новые. Кое-кто уже именует его Мальцием-Каменщиком.

— Что ж, не самое плохое прозвище, — отозвался из глубины фургона Ваэлин: он опасался, что на окраинах столицы его могут узнать даже с надвинутым капюшоном. «Куда лучше, чем Мясник, Безумец, Интриган или Захватчик… Хотя Янус все это заслужил».

Они въехали на широкий луг, где из года в год проводилась летняя ярмарка. Там уже расположилось несколько других караванов: странствующие артисты, а также разносчики и ремесленники, которые привезли на продажу свой товар. Артель плотников сооружала деревянный помост для турнира ренфаэльских рыцарей. Ваэлин решился покинуть фургон лишь в сумерках. Попытался всучить Джанрилу последние деньги, понимая, что тот все равно откажется, и на прощанье обнял менестреля.

— Зачем вам куда-то идти, милорд? — спросил Джанрил, криво улыбаясь: его глаза подозрительно блестели. — Оставайтесь лучше с нами. Простой народ поет о вас баллады, а кто из благородных обрадуется вашему возвращению? За каменными стенами правят зависть и вероломство.

— Я должен кое-что сделать, Джанрил. Тем не менее благодарю за добрые слова.

Последний раз похлопал музыканта по плечу, подхватил свой мешок и пошел к городским воротам. Рядом тут же возникла Рива.

— Ну? — поинтересовалась она.

Аль-Сорна продолжал шагать молча.

— Между прочим, мы уже в Варинсхолде, если ты до сих пор не заметил, — продолжила девушка, показывая пальцем на городские стены. — У нас договор.

— Скоро, — ответил он.

— Нет, сейчас!

Он остановился, взглянул ей в глаза и мягко сказал:

— Очень скоро я дам тебе ответ. А теперь, если хочешь, иди со мной, а нет — так оставайся. Уверен, еще одна танцовщица Джанрилу не помешает.

Девушка посмотрела на ворота со смесью недоверия и отвращения.

— Мы еще не вошли, а уже воняет, как в нужнике у толстухи, — проворчала она, но последовала за Аль-Сорной.

В детстве отцовский дом казался ему огромным, величественным замком. Он без устали носился по его залам и окрестностям, воображая себя прославленным героем и размахивая деревянным мечом, нагонявшим ужас на слуг и скотину. Вековой дуб, который распростер ветви над скатом крыши, был великаном: его заклятым врагом, явившимся на приступ крепостных стен. Иногда, с детским непостоянством, Ваэлин превращал врага в друга, и тот баюкал его в своих мощных ветвях-лапах, а мальчик наблюдал, как отец объезжает боевого коня на лугу — примерно на полпути между рекой и конюшней.

За прошедшие годы дом сильно сдал. И не только потому, что мальчик превратился в мужчину. Крыша просела и всем своим видом звала на помощь кровельщика; старая побелка на стенах посерела. Половина окон была заколочена, в остальных не хватало стекол. Поникли даже ветви дуба: видимо, великан совсем состарился. В одном из окон он заметил огонек — одна-единственная искорка на все здание.

— Ты здесь вырос? — удивленно воскликнула Рива.

Пока они шли от западных кварталов к Сторожевой Луке, накрапывавший весь день дождик зарядил всерьез, капли то и дело срывались с края ее капюшона.

— В песнях поется, что ты якобы выбился в люди из самых низов, а тут целый дворец.

— Какой там дворец, — буркнул Ваэлин. — Обыкновенный замок.

Он остановился перед парадной дверью. Одна из служанок — такая полная, смешливая женщина — называла ее «добротной». «Добротная дверь добротного рода». Глядя на позеленевший тусклый колокольчик, Ваэлин задумался о том, сколько людей дергало его за истертую, сиротливо покачивающуюся под дождем веревку. Рядом громко шмыгнула носом Рива. Он вздохнул и позвонил.

Эхо давно отзвучало, когда из-за двери раздался наконец приглушенный голос:

— Уходи! У меня еще неделя! Так постановил судья! Здесь живет великий герой альпиранской войны, и если ты не уберешься, он мигом отрубит тебе руки!

Послышался звук удаляющихся шагов. Ваэлин с Ривой переглянулись, и он позвонил снова. На сей раз ждать пришлось недолго.

— Ну, все! Я тебя предупреждала! — Дверь распахнулась, и перед ними появилась молодая женщина с ведром, вонючее содержимое которого она явно собиралась выплеснуть на незваных гостей. — Недельный запас помоев охладит твой п…

Она замерла, увидев Аль-Сорну, ведро выпало из ее рук, глаза широко распахнулись. Девушка привалилась к косяку, зажав рот рукой.

— Пустишь ли ты меня в дом, сестра? — произнес Ваэлин.

Ему пришлось чуть ли не внести ее в кухню, где, судя по холоду и запустению других комнат, девушка и жила. Ваэлин усадил ее на табурет и сжал в руках дрожащие холодные пальцы. Она никак не могла отвести взгляда от его лица.

— Я думала… это все из-за капюшона… мне вдруг показалось… — Она сморгнула слезы.

— Прости.

— Нет-нет! — Она высвободила руки, дотронулась до его щеки, и слезы сменились улыбкой.

Темные, без тени лукавства глаза были глазами той самой девчушки, которую он повстречал далеким зимним вечером. Однако ее женская привлекательность теперь могла кончиться бедой, ведь она жила совсем одна в полуразрушенном доме.

— Брат, я всегда знала… Ни одного мгновения не сомневалась, что…

Рива с грохотом задвинула в угол помойное ведро.

— Алорнис, познакомься с Ривой. Она моя… — Он запнулся и заметил, как та приподняла бровь под капюшоном. — Моя попутчица.

— Что ж, — Алорнис вытерла фартуком слезы и встала, — вы наверняка проголодались с дороги.

— А то! — закивала Рива.

— Ничего подобного, — с нажимом произнес Ваэлин.

— Вздор, — усмехнулась Алорнис, поспешив в кладовой. — Лорд Ваэлин Аль-Сорна возвращается в собственный дом, а там сидит хнычущая девица, которая не может даже накормить его? Ну нет, так не годится.

Еда была скромной: хлеб, сыр да половина холодной курицы, чрезмерно приправленной специями.

— Кухарка я неважная, — призналась Алорнис. — Вот мама, та была мастерицей.

Сама она, как заметил Ваэлин, к еде не прикоснулась.

— А по-моему, неплохо, — возразила Рива, подчистила последние крошки со своей тарелки и негромко рыгнула. — Твоя мать? Она… ее больше нет?

— Увы, — покачала головой Алорнис. — Она умерла во время прошлой зимней ярмарки. Кровавый кашель. Аспект Элера сделала все, что было в ее силах, но… — Девушка замолчала, опустив взгляд.

— Прими мои соболезнования, сестра.

— Не стоит тебе так меня называть. Королевский эдикт на сей счет однозначен: я тебе не сестра, дом этот не мой, и все, чем владел отец, вплоть до никчемной рухляди, по праву принадлежит короне. Пришлось умолять судью позволить мне пожить здесь еще месяц, прежде чем приставы заберут оставшееся. И то он согласился лишь потому, что мастер Бенрил пообещал задаром нарисовать его портрет.

— Мастер Бенрил Лениаль из Третьего ордена? Так вы знакомы?

— Я его ученица, а также бесплатная помощница. Но занимаюсь я усердно. — Девушка указала на дальнюю стену, завешанную листами пергамента.

Ваэлин встал, подошел поближе и присвистнул от удивления, увидев рисунки. Сюжеты были самые разнообразные: конь, воробей, старый знакомый дуб, женщина с корзиной хлеба… Выразительность линий, выполненных углем или тушью, поражала.

— Ох, Отец Мира! — Рива подошла ближе и уставилась на картинки, разинув рот. Ваэлину показалось, что она восхищена увиденным: ровно до тех пор, пока та едва ли не с ужасом повернулась к его сестре. — Это прикосновение Тьмы! — выдохнула Рива.

Алорнис крепилась мгновенье-другое, потом не выдержала и прыснула со смеху.

— Это просто линии на пергаменте! Я рисовала всегда, сколько себя помню. Хочешь, я и тебя нарисую?

— Нет, — отвернулась Рива.

— Но ты ведь такая хорошенькая, получится великолепный этюд.

— Я же сказала — нет!

Со злым лицом Рива решительно направилась к выходу, но у самой двери остановилась. Ваэлин заметил, как побелели костяшки пальцев, сжавших косяк. Песнь крови тут же отозвалась мягким мерным биением. Он уже слышал этот мотив раньше, когда они только собирались в дорогу вместе с труппой Джанрила. Это случалось в те моменты, когда Рива наблюдала за танцующей Эллорой: восхищение и очарованность в ее взгляде внезапно сменялись гневом. Разве что в тот раз песнь звучала чуть тише.

Прикрыв глаза, Рива пробормотала одну из своих привычных молитв.

— Прошу прощения, — сказала она затем, стараясь не смотреть на Алорнис. — Это не мой дом, я забылась. — Она покосилась на Ваэлина. — Нынешний вечер должен принадлежать вам с сестрой. Я найду, где устроиться. А о делах поговорим утром, — твердым тоном закончила она и вышла в коридор.

По мере того как она обследовала дом, до них доносились слабые шорохи. Как бы там ни было, прятаться ее научили как следует.

— Говоришь, попутчица твоя? — спросила Алорнис.

— В дороге кого только не встретишь, — сказал Ваэлин, возвращаясь за стол. — Родитель действительно оставил тебя ни с чем?

— Он не виноват, — резко возразила она. — Деньги ушли на лечение, права на земли и пенсию утрачены после того, как он перестал быть владыкой битв… А его друзья, с которыми они вместе прошли через все тяготы войны, быстро забыли его. Нелегкое было время, братец.

Аль-Сорна заметил упрек в ее взгляде. Что же, он его вполне заслужил.

— Я чувствовал себя лишним здесь, — сказал он. — По крайней мере, мне так казалось. Ты хорошо знала отца, выросла на его глазах. Со мной все было иначе. Когда он не был на войне, он без конца занимался лошадьми. Или солдатами. А если оставался дома…

…Высокий черноглазый мужчина сурово смотрит на хохочущего мальчика, прыгающего вокруг с деревянным мечом, кричащего: «Отец! Научите меня! Ну научите, пожалуйста!» Он твердо отводит в сторону игрушечное оружие сына и приказывает домоправителю увести ребенка в дом, сам же возвращается к своей лошади…

— Отец тебя любил. Мне он никогда не лгал. Я всегда знала, кто ты и кто я, хотя с матерью мы об этом не говорили. Каждый день, каждый час он всем сердцем раскаивался, что нарушил волю твоей матери. Он хотел, чтобы ты знал об этом. Потом, когда болезнь начала брать свое и он перестал подниматься с постели, он только и говорил о тебе.

Внезапно сверху раздался звук падения чего-то тяжелого, затем — встревоженный мужской голос и какой-то лязг. «Рива!»

— О нет! — простонала Алорнис. — Обычно он встает не раньше десяти.

Ваэлин со всех ног кинулся на второй этаж. Рива, оседлав лежащего на полу небритого юного красавца, прижимала нож к его горлу.

— Темный Меч, здесь разбойник! — крикнула она. — В твоем доме — разбойник!

— Всего лишь скромный поэт, уверяю вас, — прохрипел юноша.

— Поговори у меня еще! — Рива угрожающе нависла над беднягой. — Ты забрался в дом к одинокой девушке! Что, в штанах зудит, да?

— Рива, — спокойно позвал Ваэлин, не решаясь сейчас дотронуться до нее. Случай с рисунками рассердил ее, энергия требовала выхода, и чужое касание грозило потерей контроля: она вся была словно натянутая тетива. — Это друг. Отпусти его, будь добра.

Ноздри Ривы раздувались, она ткнула парня еще разок, но все-таки отпустила его и плавно поднялась на ноги. Нож исчез в ножнах.

— Вижу, вы продолжаете прикармливать опасных питомцев, — сказал юноша, все еще лежа на полу.

Рива вновь подалась вперед, однако Ваэлин быстро встал между ними, протянул парню руку и помог встать. От того несло дешевым пойлом.

— Не стоит дразнить ее, Алюций, — произнес Аль-Сорна. — Вам остается лишь мечтать о таких способностях, как у нее.

Ваэлин обнаружил Алюция Аль-Гестиана на кирпичной стене сада. Жмуря на утреннем солнце покрасневшие глаза, парень то и дело прикладывался к фляжке. Учебный бой с Ривой оказался более энергичным, чем обычно: в девушке продолжал кипеть гнев. Удары стали заметно уверенней и решительней. Аль-Сорна под конец даже взмок.

— Что, «Братний друг»? — поинтересовался Ваэлин, доставая из колодца ведро воды и указывая кивком на фляжку.

— В наши дни эта дрянь зовется «Волчьей кровью», — ответил Алюций, салютуя ему фляжкой. — Несколько ветеранов — из ваших, кстати — сложили в кучу свои пенсионные деньги и устроили винокурню, а нынче разливают любимый напиток полка не покладая рук. Я слыхал, они разбогатели не хуже купцов с Дальнего Запада.

— Ну и прекрасно. — Ваэлин поставил ведро на край колодца, зачерпнул воды деревянным ковшом и отпил. — Как ваш отец?

— Ненавидит вас всей душой, если вы это имеете в виду, — ответил Алюций, его улыбка сразу поблекла. — Однако сейчас он… сама скромность. Король назначил нового владыку битв.

— Я его знаю?

— Еще бы! Вариус Аль-Трендиль, герой сражения у Кровавого Холма и взятия Линеша.

Ваэлин припомнил угрюмого типа, который скрипел зубами, сдерживая ругательства, в приступе неутолимой алчности.

— И много он уже навоевал?

— Ну, после мятежа Узурпатора в Королевстве и войн-то настоящих не было. Впрочем, с подавлением бунтов и беспорядков он справился отменно.

— Понятно. — Ваэлин отпил еще глоток и присел рядом. — Слушайте, я должен задать вам один щекотливый вопрос.

— Почему пьяный поэт дрых в доме вашей сестры?

— Именно.

— Алюций считает, что защитит меня в случае чего, — раздался голос Алорнис, выглянувшей из кухни. — Завтрак готов.

Он состоял из скромных порций яичницы с ветчиной. Рива мигом уплела свою долю, и Ваэлин заметил, что она с трудом сдерживается, чтобы не попросить добавки. Однако ее желудок деликатностью не отличался и громко заурчал.

— Ешь давай! — Алюций, все еще сжимавший в руке флягу, подтолкнул девушке собственную нетронутую тарелку. — Предлагаю заключить мир. Не хватало еще, чтобы ты вцепилась мне в горло из-за куска мяса.

Рива выпятила губу, но еду приняла благосклонно.

— Отец умер три года назад. Почему король так долго ждал, прежде чем потребовать назад свою собственность? — спросил Ваэлин у Алорнис.

— Кто знает? Наверное, колеса бюрократической телеги иногда застревают в грязи.

Судно, которое доставило его с Мельденейских островов, бросило якорь в порту Южной башни больше месяца назад — вполне достаточный срок, чтобы добраться на быстром коне до столицы. «У человека, которого все так ненавидят, нет надежды остаться неузнанным». У него возникло подозрение, что колеса бюрократической телеги могли вращаться куда быстрее, чем думала Алорнис.

— Я рад, что вы выжили, Алюций, — сказал он поэту. — Я это так, на случай, если еще этого вам не говорил.

— Не говорили. Но спасибо на добром слове.

— Вы же были среди тех, кто пробивался к докам, я прав?

Алюций опустил глаза и отхлебнул из своей фляжки.

— Вы мне тогда сказали держаться поближе к отцу. Что ж, это был хороший совет.

По безжизненному тону и блеску в его глазах Ваэлин понял, что лучше оставить эту тему.

— И от чего же вы защищаете мою сестру?

— О, от самых банальных вещей, — сразу оживился Аль-Гестиан. — Ну там, от разбойников, бродяг… — Он бросил быстрый взгляд на Алорнис. — Еще от упрямых отрицателей с острыми ножами, от Ревнителей, донимающих родню великого Брата Ваэлина своим утешением.

— Ревнители? — нахмурился Аль-Сорна. — Это еще кто такие?

— Те, кто ревностно блюдет Веру. Расплодились после королевского эдикта о веротерпимости. Проводят собрания, размахивают хоругвями, временами нападают на тех, в ком подозревают отрицателей. Они называют себя истинными последователями Веры и открыто поддерживают аспекта Тендриса. Остальные ордена более сдержанны в данном вопросе, а Ревнители будут рады вашему возвращению, — уже серьезно добавил Алюций. — Как же, мученик, проданный династией Аль-Ниэренов в застенки отрицателей. Боюсь, милорд, у них на ваш счет большие планы.

Рива подняла взгляд от тарелки и посмотрела в разбитое окно, обращенное на юг.

— Сюда кто-то едет.

Ваэлин тоже услышал стук копыт по булыжной мостовой и взглянул на открытую дверь. Песнь крови звучала знакомо, однако в ней раздавались тревожные нотки. Ваэлин постарался их подавить и вышел наружу.

Брат Каэнис Аль-Низа осадил коня и спешился. Несколько мгновений он стоял, молча глядя на Ваэлина, затем распахнул руки и с улыбкой пошел навстречу. Братья крепко обнялись, как и положено после долгой разлуки. Объятия Каэниса были искренними, и даже какой-то всхлип вырвался из его груди, но песнь продолжала звенеть тревогой.

Лицо Каэниса заострилось, в уголках глаз появились новые морщинки, коротко остриженные волосы на висках уже поседели. Да, орденская жизнь не способствовала сохранению юности. Выглядел Каэнис таким же крепким, как и прежде, даже чуть раздался в плечах. Он никогда не мог похвастаться мощной мускулатурой, зато теперь от него ощутимо веяло властью: возможно, из-за красного бриллианта, приколотого к темно-синему плащу.

— Брат-командор, не меньше, да? — поинтересовался Ваэлин.

Они прогуливались по заросшему травой берегу Соленки. После ночного дождя река вспучилась, угрожая затопить земляную дамбу, построенную его отцом для защиты от наводнений.

— Командую полком, — ответил Каэнис.

— И это означает, что я имею честь беседовать с лордом Каэнисом Аль-Низой, мечом Королевства?

— Ну, как-то так, — сказал тот, не выказывая при этом особенной гордости от своих успехов. Это не похоже на прежнего Каэниса.

Юный Каэнис был таким горячим сторонником Аль-Ниэрена, о каком можно только мечтать. Но затем последовало линешское предательство Януса. Ваэлин вспомнил ауру таинственности, окутавшую его брата, когда выяснилось, что амбициозные мечты старого интригана о Великом Объединенном Королевстве рассыпались в прах. «Он никогда не ошибается…»

Они остановились. Каэнис молча наблюдал за бурным потоком, затем произнес:

— Баркус. Капитан судна, на котором он плыл домой, поведал занимательную историю: здоровяк из ордена угрожал проломить ему голову топором, если корабль не повернет к альпиранскому побережью. Едва они приблизились к отмели, тот сиганул за борт и поплыл к берегу.

— Что еще они тебе рассказали?

Каэнис отвернулся наконец от реки и посмотрел в глаза Ваэлину:

— Ожидающий. Это на самом деле был Баркус?

«Значит, они ему рассказали. Что же именно он знает?»

— Нет, это было нечто, которое вселилось в его тело. Баркус погиб во время испытания глушью.

Каэнис закрыл глаза, склонил голову и скорбно вздохнул; после чего поднял взгляд на Ваэлина и принужденно улыбнулся.

— Значит, остаемся лишь ты да я, брат?

— В конце всегда остается кто-то один, брат. — Ваэлин улыбнулся в ответ краешком губ.

Каэнис сложил ладони и доверительно произнес:

— Сестра Шерин пропала. Я пока ничего не говорил аспекту…

— Мы с сестрой Шерин любили друг друга. — Ваэлин широко развел руки, выкрикивая эти слова, ветер унес их за реку. — Я любил сестру Шерин!

— Ты что, брат? — зашипел Каэнис, опасливо оглядываясь вокруг.

— И это не было грехом, — продолжал Ваэлин хриплым от ненависти голосом. — В нашей любви не было ничего дурного, брат. Но я от нее отказался. Я потерял ее навеки, стремясь отдать свой последний долг ордену. И я его отдал. Передай это аспекту, передай всему миру, если хочешь: я больше не состою в ордене и не исповедую Веру.

— Я понимаю, годы неволи подорвали твой дух, — прошептал окаменевший Каэнис. — Но я уверен, что именно Ушедшие вернули тебя к нам.

— Все это ложь, Каэнис. Одна большая ложь. Как, впрочем, и все остальные боги. Хочешь знать, что сказала тварь, поселившаяся в Баркусе, прежде чем я ее убил?

— Хватит!

— Что душа без тела — ничто, пустое место…

— Я сказал, хватит! — Каэнис побелел от гнева, пятясь, словно в страхе заразиться неверием. — Тварь из Тьмы просто изливала свою желчь, а ты принял ее слова за чистую монету! А ведь брат, которого я знал, никогда не был простофилей, позволяющим заморочить голову.

— Я всегда разберу, где правда, а где ложь, брат. Это мое проклятие.

Каэнис отвернулся, пытаясь совладать с собой. Когда он вновь взглянул на Аль-Сорну, в его взгляде появилась новая твердость.

— Не называй меня больше братом. Если ты гнушаешься орденом и Верой, то гнушаешься и мной.

— И все же ты мой брат, Каэнис, и всегда им останешься. Нас с тобой связывает отнюдь не Вера, и тебе это известно.

Каэнис уставился на него блестящими от ярости и боли глазами, а затем повернулся, чтобы уйти. Но, сделав несколько шагов, остановился и бросил через плечо:

— Тебя желает видеть аспект. Он ясно дал понять, что это просьба, а не приказ.

И направился вперед.

— А Френтис? — воскликнул Ваэлин. — Ты ничего о нем не слышал? Я знаю, он все еще жив.

— С аспектом поговори, — ответил, не оборачиваясь, Каэнис.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Лирна

Принцесса Лирна Аль-Ниэрен с детства не любила верховую езду. Кони, по ее мнению, были тупыми, а слишком твердые седла вечно норовили наставить ей синяков в местах, которые она стеснялась показать горничной, чтобы та умастила их бальзамом. Так что в продолжение всего путешествия на север никому не удавалось поднять ей настроение. С другой стороны, это никому не удавалось уже последние лет пять.

«Здесь когда-нибудь вообще кончается дождь?» — думала она, глядя на мутно-серый от мороси пейзаж из-под капюшона с горностаевой опушкой. Они выехали из Кардурина пять дней назад, и все эти пять дней с неба постоянно лило.

Лорд-маршал Нирка Аль-Смолен придержал коня и отсалютовал принцессе. Вода ручейками стекала по нагруднику его кирасы, постоянно меняя «русла».

— Осталось всего пять миль, ваше высочество, — опасливо сказал он: долгое путешествие сделало принцессу крайне невоздержанной на язык.

Лирна сама знала, что, если она пожелает, ее слова могут быть острее осиного жала. Заметив настороженность во взгляде лорда, она вздохнула, подумав: «Имей же хоть каплю уважения к людям, ты, сварливая ведьма!»

— Благодарю вас, лорд-маршал.

Его лицо просветлело, он снова отдал ей честь и пришпорил коня, ускакав с пятью конными стражниками на разведку. Полсотни человек остались охранять принцессу и двух дам, выбранных ею для путешествия на север, — выносливых девушек из провинциальных семей, не отличавшихся, как другие придворные, благородством происхождения, но зато и не имевших привычки глупо хихикать и постоянно жаловаться на тяготы дороги. Лирна пришпорила Воронка: они как раз свернули на каменистую тропу, поднимавшуюся к темной расщелине Скелльского перевала.

— Вы позволите, ваше высочество?.. — обратилась к принцессе Нирса, та девушка, что была повыше ростом и посмелее Юлльсы, не смевшей рта раскрыть после язвительных замечаний Лирны.

— В чем дело? — спросила принцесса, болезненно морщась при каждом движении коня, несмотря на мягкое седло.

— Неужто мы уже сегодня сподобимся их увидеть, ваше высочество?

С самого отъезда из Варинсхолда Нирса мечтала повстречать лонаков. Лирна относила это желание на счет неуемного любопытства юности, которое заставляет ребенка тыкать палкой в брюхо дохлой собаки. Однако легендарные «люди-волки» до сих пор им ни разу не встретились, по крайней мере насколько можно было об этом судить. «Никто не умеет прятаться так, как лонаки, ваше высочество, — предупредил ее еще в Кардурине брат-командор, крепкий человек с ясными проницательными глазами. — Вы их не увидите, а они с помощью Ушедших узнают о вашем приближении, не успеете вы и на десять миль отъехать от города».

По мере их продвижения проход впереди все расширялся. Сумрачное ущелье словно раскололо горы. Лирна увидела первые укрепления форта: приземистую башню, прикрывающую доступ с юга, и ничтожную голубую крапинку в ее зубцах — одинокого брата, стоящего в дозоре.

— Если мы и тут их не встретим, значит, уже вряд ли, — ответила она Нирсе.

Несмотря на заверения короля — своего родного брата, — она питала глубокие сомнения по поводу всей этой затеи: действительно ли лонаки хотят мира после столетий войны?

Брату-командору, ожидавшему их на башне, было за сорок. Его волосы уже засеребрились, а из-под покрытого шрамами лба холодно смотрели глаза. Он поприветствовал принцессу суровым, огрубевшим в битвах голосом, поклонившись ровно настолько, насколько требовал этикет.

— Ваше высочество.

— Вы брат-командор Соллис? — Она спешилась, с трудом сдерживая желание немедленно помассировать онемевшие ягодицы.

— Да, ваше высочество. — Он выпрямился и указал на стоявших поодаль мужчин. — Это братья Гервиль и Иверн, они тоже отправятся с нами на север.

— Всего трое? — Лирна приподняла бровь. — Но ваш аспект заверил короля, что окажет нашей миссии всеобъемлющую поддержку.

— Ваше высочество, здешний форт охраняют всего шестьдесят братьев. Больше я дать просто не могу.

Тон мужчины не допускал возражений, и принцесса поняла, что ни припугнуть, ни улестить его ей не удастся. Разумеется, она немало слышала об этом человеке: знаменитый меч Шестого ордена, гроза лонаков и разбойников, переживший падение Марбеллиса… Наставник Ваэлина Аль-Сорны.

«Отец, умоляю вас…»

— Как вам угодно, брат, — ответила она и улыбнулась одной из своих лучших улыбок: милостивой, не слишком ослепительной, с тщательно выверенной долей восхищения перед такой преданностью короне. — В подобном вопросе я полностью доверяю вашему опыту.

Верный своему долгу брат-командор глядел на нее своими блеклыми глазами, лицо его осталось совершенно бесстрастным. «Этот, пожалуй, отличается от остальных», — подумала она.

— Проводник прибыл?

— Да, ваше высочество. — Соллис отступил на шаг и махнул рукой в сторону башни. — Мы накрыли вам стол.

— Очень мило с вашей стороны.

Была заметно, что в башне тщательно прибирались, однако это не могло отбить неистребимый запах пота, запах мужчин, живущих бок о бок. На столе у камина стояли миски с простой, но обильной пищей. Лавки были свободны, в комнате никого.

— Где же проводник? — спросила она у Соллиса.

— Сюда, пожалуйста, ваше высочество. — Командор направился к массивной двери в дальней части комнаты и отпер тяжелый замок. — Нам пришлось поместить ее там.

За дверью оказались уходящие вниз каменные ступени, Соллис вытащил факел из железной скобы на стене.

— Не угодно ли последовать за мной, ваше высочество?

Лирна повернулась к Нирсе и Юлльсе:

— Прошу вас, дамы, останьтесь здесь и отведайте яства, которыми братья любезно угостили нас. Лорд-маршал, не соблаговолите ли вы сопроводить меня?

Вслед за Соллисом она спустилась по винтовой лестнице в небольшую комнату с узким зарешеченным окошком. В дальнем темном углу сидела женщина. Виден был лишь блеск ее глаз и длинные ноги в темно-красных кожаных штанах. При виде Лирны она привстала — цепь, которой она была прикована за ногу, звякнула об пол.

— Это и есть проводник? — спросила Лирна.

— Она самая, ваше высочество. — Лицо брата посуровело при взгляде на темную фигуру, выдавая его истинное отношение ко всей этой затее. — Прибыла два дня назад с запиской от верховной жрицы. Мы предоставили ей стол и кров, как нам было приказано, однако этой ночью она пырнула одного из братьев ножом в бедро. Я посчитал целесообразным запереть ее здесь.

— Вы выяснили, почему она это сделала?

— Насколько я понял, — поморщился Соллис, — он отказался удовлетворить ее… аппетиты, что по лонакским обычаям — смертельное оскорбление.

Они приблизились к узнице, при этом Соллис встал в двух шагах перед Лирной.

— Как тебя зовут? — спросила она у женщины.

— Она не говорит на языке Королевства, ваше высочество, — сказал брат-командор. — Вряд ли хоть один из лонаков говорит на нем. Они уверены, что изучение нашего языка может замарать душу. — Он повернулся к лоначке. — Эск горин сир?

Та ничего не ответила, лишь чуть подалась вперед. Теперь стало видно ее лицо: миловидная, с высокими скулами, голова почти полностью обрита, только с макушки змеилась по плечам черная коса, на ее конце тускло блеснула стальная лента. Женщина носила тонкую кожаную безрукавку, ее грудь от левого плеча до подбородка покрывал сложный узор красно-зеленых татуировок. Она смерила принцессу взглядом, скупо улыбнулась и что-то быстро залопотала на своем языке.

— Ехкар! — возмущенно рявкнул Соллис, делая шаг вперед. Узница отшатнулась, перевела на него взгляд и ощерилась, сверкнув в полумраке зубами.

— Что она сказала? — поинтересовалась Лирна.

— Она, как бы это выразиться… желает утолить голод, ваше высочество, — смущенно произнес Соллис.

Лонаков Лирна изучала по найденной в Большой библиотеке книжке, которую она сочла наиболее простой для чтения. Старенький мастер из Третьего ордена обучил ее различным гласным звукам и тончайшим изменениям в их тоне, которые полностью меняли смысл слов или предложений. Он честно признался, что его познания в языке людей-волков оставляют желать лучшего, да и подзабыл уже многое, ведь на севере он побывал в далекой юности, а с тех пор лишь подбирал крохи знаний у редких пленников-лонаков, согласившихся говорить в обмен на свободу. И все же Лирна достаточно овладела языком, чтобы понять примерный смысл слов этой женщины. Но забавно было бы послушать, как суровый командор переведет их.

— Разъясните мне в точности, чего она хочет, брат, — приказала принцесса. — Я настаиваю.

Соллис закашлялся и перевел, стараясь говорить как можно более сухо:

— Когда мужчины отправляются на охоту, лонакские женщины предаются… ночным утехам друг с другом. И будь вы из их племени, она была бы не прочь, чтобы мужчины ушли на охоту навсегда.

— В самом деле? — Лирна поджала губы и посмотрела на женщину.

— Да, ваше высочество.

— Убейте ее.

Лоначка отшатнулась, зажав цепь в кулаке и не сводя глаз с неподвижного Соллиса, готовая отразить удар.

— Кажется, она все-таки понимает язык Королевства, — усмехнулась Лирна. — Так как же твое имя?

Женщина злобно поглядела на принцессу, хрипло рассмеялась и поднялась на ноги. Она была высокой, на дюйм-два выше Соллиса или Смолена.

— Давока, — представилась лоначка, гордо вскинув подбородок.

— Давока, значит, — протянула Лирна: по-древнелонакски это слово означало «копье». — Что тебе приказала верховная жрица?

— Отвести королеву мерим-гер к Горе. — Женщина изъяснялась с сильным акцентом, но говорила достаточно медленно и четко, чтобы ее можно было понять. — Доставить живой и невредимой.

— Я не королева, я только принцесса.

— Жрица сказала «королева», значит, ты — королева.

Судя по твердости, с которой Давока произнесла последнюю фразу, спорить было бесполезно. Скупые сведения по истории и культуре лонаков, которые Лирна отыскала в Большой библиотеке, были расплывчаты и зачастую противоречивы. Тем не менее все авторы сходились в одном: слова верховной жрицы не подлежат сомнению ни при каких обстоятельствах.

— Если я тебя освобожу, будешь ли ты снова нападать на братьев или делать непристойные предложения?

Давока презрительно взглянула на Соллиса и, пробормотав на своем языке что-то вроде «только не хватало, чтобы мою щелку оскверняли их вялые стручки», ответила:

— Не буду.

— Вот и договорились, — кивнула Лирна Соллису. — Разрешаю ей присоединиться к нашей трапезе.

Во время обеда Давока села рядом с Лирной, одним взглядом согнав с места Юлльсу. Та побледнела и с извинениями выскочила из-за стола, потом поклонилась Лирне и убежала в комнату, которую ей с Нирсой выделили братья. «Отошлю-ка я ее завтра же домой, — решила Лирна. — Думалось, что нервы-то у нее покрепче». Нирсу же, напротив, Давока словно заворожила. Она то и дело воровато косилась на дикарку, получая в ответ свирепые взгляды.

— Ты служишь верховной жрице? — поинтересовалась Лирна у лоначки, кромсавшей тонким ножом яблоко и бросавшей кусочки в рот.

— Ей служат все лонаки, — ответила та с набитым ртом.

— Но ты живешь в ее доме?

— Доме? Ха! — Давока расхохоталась и швырнула огрызок в камин. — У нее не дом, а гора.

Лирна улыбнулась, призвав на помощь все свое терпение.

— В чем заключаются твои обязанности?

— Я охраняю жрицу. В ее охране только женщины. Только нам можно доверять. Мужчины сходят с ума, когда ее видят.

Лирна в свое время читала какие-то совершенно фантастические россказни о способностях верховной жрицы. Так, в зловещей книге, озаглавленной «Кровавые ритуалы лонаков», было написано, что благороднейшие мужчины якобы от ее единственного взгляда сходили с ума от страсти. Так ли это было на самом деле, неизвестно, но все авторы сходились на том, что вера соплеменников в Темную магию жрицы нерушима. Честно сказать, именно эти сведения, а отнюдь не уговоры брата побудили принцессу согласиться на экспедицию.

Столько лет работы, осторожные расспросы, утомительное сопоставление сведений из различных источников — и никаких доказательств. «Поинтересуйся в Западных кварталах историей Одноглазого, они там об этом рассказывают», — сказал он ей тогда перед началом Летней ярмарки. В тот день он украл у нее поцелуй. Она поинтересовалась. Доверенные слуги, отправленные в беднейший квартал столицы, принесли сведения, которые, на первый взгляд, казались полной чушью: Одноглазый — король преступного мира, подчинявший людей одной лишь силой воли; Одноглазый пил кровь своих врагов, чтобы получить их силу; Одноглазый растлевал детей в темных ритуалах, которые практиковались в подземных катакомбах. Единственным заслуживающим доверия фактом оказалось то, что Одноглазого убили братья из Шестого ордена, причем кое-кто утверждал, что убил его сам Аль-Сорна. Пожалуй, только в этом сходились все источники.

Поэтому она продолжала искать информацию и коллекционировать слухи, стекавшиеся со всего Королевства. Девочка из Нильсаэля, умеющая управлять ветрами; мальчик из Южной башни, говорящий с дельфинами; кумбраэлец, видевший воскресшего мертвеца… Десятки, если не сотни, неправдоподобных историй, бóльшая часть которых на поверку оказалась преувеличением, искажением или слухами, а то и откровенной ложью. И ни одного неопровержимого доказательства. Эта неопределенность, отсутствие однозначных ответов выводили ее из себя, заставляя все глубже и глубже погружаться в изыскания и надоедать главному библиотекарю, требуя у него все более редкие старые книги.

Лирна сознавала, что ее интерес проистекает в основном из того простого факта, что ей нечем заняться. После восшествия брата на престол места при дворе для принцессы не осталось. У него была королева, маленькие Янус и Дирна — продолжатели династии, а также целая толпа советников. Мальций обожал советы. Чем их больше, тем лучше, а если они еще и противоречат друг другу, то и совсем хорошо. Ведь это означает, что надо еще тщательнее разобраться в вопросе. Разбирательство обычно занимало несколько месяцев, по прошествии которых выяснялось, что проблема либо решилась сама собой, либо на повестке дня уже новые, более насущные дела. Единственным человеком на свете, советами которого Мальций упорно пренебрегал, была его родная сестра.

Лирна припомнила слова отца, сказанные ей много лет назад, когда она еще притворялась, будто играет в куклы: «Человек, просящий совета, либо делает вид, что уважает твое мнение, либо слишком слабоволен, чтобы жить своим умом. Не забывай об этом».

Справедливости ради надо сказать, что Мальций прекрасно знал, чего хочет. Правда, только в одном-единственном случае: если дело касалось кирпичей и цемента. «Лирна, я превращу эти земли в волшебную страну, — сказал он однажды и выложил ей свой грандиозный план перестройки западных кварталов Варинсхолда, с закладкой широких бульваров и парков на месте узеньких улочек и трущоб. — Именно так мы обеспечим процветание в будущем. Дадим жителям Королевства возможность жить, а не выживать, едва сводя концы с концами».

А ведь она действительно любила брата, продемонстрировав это поистине страшным способом. Но, как бы там ни было, любимый братец был, без сомнения, законченным дураком.

— Сколько у тебя мужчин, королева? — внезапно прервала ее размышления Давока.

— Э-э-э… — Лирна вздрогнула от неожиданности. — В моей свите пятьдесят гвардейцев.

— Не гвардейцев, мужчин… Мужей, как вы их называете.

— У меня нет мужа.

— Ни одного? — покосилась на нее Давока.

— Ни одного, — ответила Лирна, пригубив вино. — Ни одного.

— А у меня их десять, — с гордостью произнесла воительница.

— Десять мужей?! — воскликнула Нирса.

— Точно, — кивнула Давока. — И ни у одного нет другой жены. Если уж женился на мне, другие не требуются. — Она захохотала, стукнув кулаком по столу, отчего Нирса подпрыгнула.

— Попридержи язык, женщина! — прикрикнул на нее лорд-маршал Аль-Смолен. — Подобные разговоры не для ушей ее высочества.

Давока закатила глаза и схватила с блюда куриную ножку.

— Мерим-гер, — фыркнула она.

«Это означает „морская пена“ или „мусор, вынесенный на берег“, в зависимости от интонации».

— Сколько дней пути до Горы верховной жрицы? — спросила Лирна.

Зажав куриную ножку в зубах, Давока показала дважды по десять пальцев. «Еще двадцать дней в седле…» Лирна даже застонала: надо будет попросить у Нирсы еще немного мази.

Юлльса со слезами на глазах умоляла позволить ей остаться. Лирна вручила девушке лазуритовый браслет, один из тех, которые взяла с собой как раз на подобный случай, а также десять золотых. Поблагодарив за службу, она обещала девушке, что напишет ее родителям самое благоприятное письмо, и заверила, что Юлльса всегда будет желанным гостем при дворе. Нирса осталась успокаивать рыдающую подругу, а принцесса направилась к Воронку.

— Ты правильно сделала, королева, — заметила Давока, уже сидя верхом на своем крепком пони. На лоначке была плотная накидка из волчьей шкуры. В лучах восходящего солнца поблескивали острые кромки треугольного наконечника из черного железа, насаженного на ее длинное копье. — Эта твоя девчонка — слабачка. Ее дети умерли бы в первую же зиму.

— Зови меня просто Лирной, — отозвалась принцесса, забираясь в седло. Платье с широкой юбкой для верховой езды позволяло ей сидеть по-мужски, однако удобства это не прибавляло.

— Ли-ир-на… — старательно повторила воительница. — Что это означает?

— Что моя мать очень любила свою бабушку, — ответила принцесса и улыбнулась, заметив замешательство Давоки. — Азраэльские имена ничего не значат. Мы называем своих детей как нам заблагорассудится.

— У лонаков дети сами выбирают себе имя. Я назвала себя так, когда забрала это, — Давока помахала своим копьем, — у убитого мною мужчины.

— Он чем-то обидел тебя?

— И не единожды. Он был моим отцом! — рассмеялась она и пришпорила пони.

Укрепления Скелльского перевала представляли собой настоящий лабиринт каменных башен и стен, каждая из которых становилась заслоном на пути нападающей армии, загоняя ее в узкий смертоносный рукав. Лирна восхитилась мудростью архитектора: даже если часть форта падет, оборону можно будет продолжать с башен и стен, вне зависимости от того, как глубоко проникнут враги.

Соллис провел их через десяток ворот, все они были защищены мощными железными решетками: их требовалось поднять, чтобы дать проход отряду. Однако, несмотря на надежную защиту, Лирна убедилась в справедливости слов брата-командора: людей на позициях было явно недостаточно. Она заметила, как прищурилась Давока, и поняла, что та пришла к тому же выводу. «А вдруг все это — только уловка? — подумала принцесса. — Хитрый план, придуманный для того, чтобы заслать шпиона в форт и выведать, как он охраняется?»

Она постаралась прогнать эту мысль, вспомнив проницательный взгляд брата и его слова, что лонаки и так в курсе всего, что происходит на севере. «Они знают о нашей слабости, но, вместо того чтобы нападать, верховная жрица шлет нам предложение мира. Но заключать мир она будет только со мной».

Им пришлось еще около часа блуждать между стенами и воротами. Проходы были настолько тесны, что идти по ним можно было только гуськом. Наконец они добрались до северного выхода. Дождь кончился, сквозь тучи выглянуло солнце: завеса его лучей скрывала владения лонаков. Горные цепи вдалеке казались грозными синевато-серыми чудищами из гранита и льда.

Давока подняла лицо к небу, набрала в грудь побольше воздуха и шумно выдохнула. «Очищает легкие от нашего смрада», — догадалась Лирна.

Воительница поскакала во главе каравана, направив пони по неширокой каменистой тропе, которая вела в долину и дальше, за ее пределы. Спуск она начала без единого слова или знака — видимо, была уверена, что они беспрекословно последуют за ней. Заметив скептическую мину Смолена, принцесса коротко кивнула ему в знак своего позволения. По тому, как он рявкнул на подчиненных, Лирна поняла, что он с трудом сдерживает недовольство.

Они ехали уже около четырех часов. На их пути, пролегавшем по склону долины, то и дело попадались небольшие участки, поросшие сосновым лесом. Лирне понравилась суровая красота этих мест, сменившая серую монотонность земель к северу от Кардурина: плавное перетекание оттенков, бегущие по небу облака, сквозь прорехи солнце раскрашивает скалы и вересковые холмы в яркие, радующие глаз цвета… «Вероятно, именно поэтому они так яростно защищают от нас свою страну. Она действительно прекрасна».

Наконец Давока объявила привал. Нирса положила на поляне среди вереска шелковую подушку и подала принцессе легкий обед: курицу, хлеб с изюмом, бокал сухого белого из Кумбраэля, которое так любила Лирна, и шоколадные конфеты, запас которых уже подходил к концу.

— Выглядит как кроличье дерьмо. — Давока взяла одну из конфеток и подозрительно обнюхала. Она присела рядом на корточки и присоединилась к их трапезе, не спрашивая позволения. Очевидно, в дороге лонаки привыкли разделять друг с другом пищу, невзирая на чины и звания.

— Попробуй, — предложила Лирна, кладя в рот одну конфету. «Ром и ваниль, прекрасно…» — Тебе понравится.

Давока осторожно откусила кусочек, и глаза ее расширились от удовольствия. Однако она быстро взяла себя в руки, пробормотав что-то на своем языке, и недовольно поморщилась: комфорт делает человека слабым.

— Ты носишь оружие, — произнесла она, кивком указав на цепочку на шее у Лирны. — А пользоваться им умеешь?

Лирна дотронулась до кулона: обыкновенный метательный ножичек, из тех, что обычно в ходу среди братьев Шестого ордена, не больше наконечника стрелы. Это был наименее ценный экземпляр из ее коллекции украшений, и в то же время именно его она чаще всего надевала. По крайней мере, тогда, когда находилась вдалеке от любопытных глаз придворных.

— Не умею, — ответила принцесса. — Это просто подарок. На память от одного… Одного старого друга. «Отец, умоляю тебя…»

— Какой смысл таскать с собой оружие, которым не владеешь? — хмыкнула Давока и, прежде чем кто-нибудь успел ее остановить, наклонилась вперед и сдернула цепочку с шеи принцессы. — Пошли, я тебе покажу.

Встала и направилась к небольшой сосенке неподалеку от тропы. Нирса в негодовании вскочила:

— Вы оскорбляете ее высочество! Принцессе Объединенного Королевства не к лицу марать себя изучением воинских искусств!

— Она произносит слова, которых я не знаю. — Давока с недоумением уставилась на фрейлину.

— Все в порядке, Нирса. — Лирна поднялась и успокаивающе похлопала девушку по плечу, стараясь говорить как можно мягче. — Здесь нам потребуются все друзья, которых мы сможем приобрести, — сказала она и последовала за Давокой. Та сорвала ножик с цепочки и подняла к солнцу.

— Острый. Это хорошо.

Одно неуловимое движение — и лезвие воткнулось в ствол деревца. Лирна покосилась на Соллиса, сидящего неподалеку с двумя другими братьями. Тот бесстрастно наблюдал за происходящим. Принцесса заметила, что на коленях он держит лук с наложенной на тетиву стрелой.

— Теперь ты, Льерна. — Давока выдернула засевший в коре ножик и вернулась назад.

Лирна посмотрела на лежащее в ладони оружие так, будто видела его впервые. За все годы она ни разу не попыталась использовать его по назначению.

— Как это делается?

— Смотришь на дерево. — Давока ткнула пальцем в сосну. — И кидаешь.

— Я прежде никогда этого не пробовала.

— Значит, промахнешься. Еще попытаешься и вновь промахнешься. Будешь бросать и бросать, пока не попадешь. Тогда и узнаешь как.

— Так просто?

— Нет, — рассмеялась Давока. — Это очень сложно. Любое оружие — это сложно.

Лирна посмотрела на сосну, размахнулась и бросила нож так сильно, как смогла. Нирсе и нескольким гвардейцам пришлось добрых полчаса искать его, прежде чем они обнаружили нож в зарослях вереска.

— Завтра найдем дерево потолще, — пообещала Давока.

К ночи они, по ощущениям, проехали миль сто. По крайней мере, так показалось Лирне. Хотя на самом деле, и она это знала, никак не больше двадцати. Для лагеря Давока выбрала место на вершине скалистого склона, откуда открывался вид на небольшую долину. И Соллис, и Смолен сочли это место пригодным с точки зрения безопасности. Смолен разместил своих людей по периметру лагеря, а Соллис с двумя братьями расположился футах в десяти от палатки принцессы. На ужин подали жареного фазана и остатки хлеба с изюмом. Давоке угощенье понравилось, впрочем, поблагодарить она и не подумала.

— Ну что, Льерна, — сказала воительница, когда с едой было покончено. Она сидела у костра, протянув руки к огню. — Какую историю ты нам расскажешь?

— Историю? — удивилась принцесса.

— Твой лагерь — с тебя история.

В том, как Давока произносила слово «история», звучала торжественная серьезность, сродни той, с которой Верующие говорят об Ушедших. В книгах Лирна не раз натыкалась на то, как уважительно лонаки относятся к историям, но тогда она не могла и подумать, что их отношение граничит с религиозным почитанием.

— Таков их обычай, ваше высочество, — пояснил Соллис, сидевший с другой стороны костра. — История не обязательно должна быть длинной, но непременно правдивой.

— Да, — кивнула Давока. — Только правду. А не те выдумки, которые вы зовете поэмами.

Правду… Лирна криво усмехнулась. «Когда я в последний раз говорила правду?»

— Что же, у меня есть для тебя история, Давока. Она странная — и пускай многие клянутся, что все это чистая правда, сама я за это не поручусь. Кто знает, может, ты послушаешь и рассудишь?

Давока помолчала, нахмурившись, словно принимая важное решение, затем кивнула.

— Я выслушаю твою историю, королева. И скажу тебе, услышала я правду или ложь.

— Прекрасно. — Лирна уселась поудобнее и мило улыбнулась Соллису, сидевшему напротив. — А вы, брат? Мне будет интересно услышать ваше мнение об истории, которую я называю «Легенда об Одноглазом».

— Разумеется, ваше высочество. — Выражение его бледно-голубых глаз не изменилось.

Лирна помедлила, выравнивая дыхание. Ее учили ораторскому искусству, поскольку она сама настояла на этом, тогда как отец презирал всяческие ухищрения, предпочитая говорить с людьми просто, и лучше — с глазу на глаз.

— Более десяти лет тому назад, — начала она, — в городе, который зовется Варинсхолд, жил-был один мужчина, ставший королем преступного мира.

— Преступного? — непонимающе переспросила Давока.

— Варниш, — пояснил Соллис.

«„Отверженные, живущие вне клана, воры или мусор“ — в зависимости от интонации».

— А-а-а, — кивнула та. — Дальше, королева.

— Этот человек всегда был порочен, — продолжала Лирна. — Кражи, убийства, изнасилования девушек и мальчиков… Так о нем говорят. Его злоба была до того велика, что все остальные преступники боялись его и предпочли платить ему дань, лишь бы он их не тронул. Но один юный воришка однажды не заплатил. Мальчишка с ножиком, он был точь-в-точь как мой. — Она подняла нож, блеснувший красным в свете костра. — Он метнул свой ножик прямо в глаз королю преступников. Несколько дней тот провел в агонии, метался и рычал от боли, а затем провалился в сон — такой глубокий, что приспешники посчитали его мертвым и, завернув в холстину, уже готовились сбросить в воду в самом глубоком месте гавани, ибо именно там находит успокоение бóльшая часть преступников Варинсхолда. Однако даже смерть отринула его, и король воров восстал из мертвых. С тех пор его прозвали Одноглазым. Гнев Одноглазого был безграничен, страшные деяния совершались от его имени, пока он разыскивал того маленького вора. Какова же была его ярость, когда он узнал, что мальчишка вступил в Шестой орден и тем самым ускользнул из его рук. С этого-то момента история и становится странной. Говорят, потеря глаза пробудила в короле великую силу, силу Тьмы.

— Тьмы? — вновь переспросила Давока.

— Рова к'а эрта Ма'лесса, — перевел Соллис. «То, что известно лишь Малессе, верховной жрице».

Давока вскочила на ноги.

— Мне нельзя этого слушать, — крикнула она и, стараясь не смотреть Лирне в глаза, ушла в темноту.

— Они не говорят о таких вещах вслух, ваше высочество, — объяснил Соллис. — Назвать нечто — значит воплотить его. Лонаки предпочитают, чтобы Тьма воплощения не имела.

— Понимаю. — Лирна поплотнее завернулась в плащ. — Что ж, похоже, у меня остался один-единственный слушатель.

— Я уже слышал эту историю. Одноглазый человек, якобы умевший подчинять людей одной силой воли. Чушь! — Соллис поднялся. — С вашего позволения, принцесса. Мне нужно идти, сегодня я первым стою на страже. — Подхватив свой отлично сбалансированный лук, он пошел прочь.

— Все же чем закончилась эта история, ваше высочество? — Из соседней палатки выглянула Нирса, ее личико белело в опушке из лисьего меха. — Что случилось с Одноглазым?

— Говорят, он умер страшной смертью, чего и следовало ожидать. Был убит Шестым орденом в городских подземельях, — ответила Лирна и направилась в свой шатер. — Лучше постарайся как следует отдохнуть, Нирса. Сомневаюсь, что завтрашний день будет легче сегодняшнего.

— Да, ваше высочество. Счастливых вам снов.

Счастливых снов! Она была согласна на любой: тревожный, безмятежный, кошмарный, ей было все равно. Лишь бы перестать беспокойно ворочаться всю ночь в меховой клетушке, разглядывая тканый потолок над головой. Пронзительный северный ветер трепал стенки шатра, заставляя их хлопать и биться все сильнее. Однако, как и все эти пять лет, совсем не это мешало ей заснуть. «И ведь каждую ночь! — возмущалась она. — Даже в этой ледяной пустыне, после сотен миль на спине треклятой клячи!»

Каждую ночь повторялось одно и то же: она лежала в постели и ждала сна, но тот не приходил. И не придет до тех пор, пока бóльшая часть ночи не минует в борьбе с непрошеными воспоминаниями. Лишь тогда, совершенно опустошенная, она наконец провалится в неверное забытье. Несмотря на все свои мытарства, она никогда не обращалась к лекарю за снотворным, не пыталась напиться вина или одурманить себя настойкой красноцвета. Она ненавидела свои мучения, но смиренно принимала их. Принимала как должное.

Когда разум утрачивал остроту восприятия, память прояснялась, и Лирна начинала видеть прошлое очень отчетливо, только этого было недостаточно, чтобы уснуть. Он видела старика, лежащего в постели, — он был такой древний, такой измученный возрастом и скорбью, что она едва могла узнать в нем своего отца и короля.

Она стоит в дверях его опочивальни, сжимая в руке свиток со сломанной печатью. Альпиранский император был вежлив и написал им на языке Королевства. Старик переводит взгляд с ее лица на свиток и раздраженно машет рукой на лекарей, суетящихся вокруг постели. Из его горла вырывается хриплый крик, куда более громкий, чем можно ожидать от человека в подобном состоянии. Лекари мигом ретируются.

Тощий палец, напоминающий коготь, манит ее к себе, и она покорно опускается на колени у кровати. Голос старика резок и скрипуч, но говорит он громко и отчетливо.

— Это оно и есть, не так ли?

— Хотите, чтобы я вам прочла? — Лирна кладет свиток на постель.

— Аргх! — рычит он, махая рукой. — И так все ясно. Они хотят получить этого мальчишку. Они хотят Убийцу Светоча.

Она опускает взгляд на свиток: буквы выведены красивым, четким почерком.

— Да, в обмен на Мальция. Он жив, отец.

— Еще бы! Сквернавцы не умирают.

— Пожалуйста, отец… — Лирна судорожно зажмуривает глаза.

— Это все? Только мальчишку?

— Пусть уходят. Альпиранцы не требуют ни репараций, ни дани. Только его.

Старик молчит, слышно лишь хриплое с присвистом дыхание, и эти звуки напоминают ей скрип несмазанного ворота. Лирна поднимает голову и встречается с его взглядом, жестоким и цепким, красноречиво говорящим, что он все тот же и продолжает строить козни, невзирая на гнет своего возраста и болезни.

— Нет, — говорит он.

— Отец, умоляю вас…

— Нет! — Крик срывается в надсадный кашель, заставляющий старика согнуться в три погибели. Он настолько худ и изнурен, что она боится, как бы он не переломился пополам.

— Отец… — Она пытается уложить его обратно на подушки, но он отталкивает ее.

— Ты откажешь им, дочь! — Его глаза яростно сверкают, губы и подбородок окрашиваются кровью, когда он судорожными глотками пытается набрать в легкие воздух. — Не для того я все это делал столько лет… чтобы мне теперь перечили. Ты отошлешь альпиранского посла… с отказом и указанием на законность наших притязаний на порты… После чего отправишь весь оставшийся флот… в Линеш с приказом Аль-Сорне собрать армию и разместить ее на кораблях… Они должны вернуться в Королевство как можно быстрее… Когда я умру, а ждать уже недолго… ты выйдешь за него замуж и взойдешь на трон…

— Но мой брат…

— Твой брат — бездарное отродье! — рявкает он и откидывается на подушки. — Неужели ты думаешь… что я работал все эти годы только для того, чтобы завещать мое Королевство… этому дураку, который разрушит его за десяток лет?

Его снова одолевает приступ кашля, на покрывало течет кровь. Лирна собирается бежать за врачами, когда корявая старческая рука вцепляется в ее запястье. Несмотря на старость и немощь, у него по-прежнему хватка настоящего воина.

— Война, Лирна… — Яростный взгляд смягчается, делаясь умоляющим. — …Королевская гвардия разгромлена, казна опустела… Только ты сумеешь все исправить, восстановить, стать спасительницей отечества. Только ты…

Ее охватывает отвращение, кожа как будто горит под его пальцами. Она резко выдергивает запястье и пятится, а он продолжает умолять, и кровь уже потоком льется из его рта.

— Пожалуйста, Лирна… только ты… — булькает он.

Она молча смотрит, как мечется старик, пока наконец, еле заметно подергиваясь, тот не замирает без движения. Кажется, что вся его кровь вытекла из тела на простыни, слова больше не вылетают из этого мерзкого рта. Девушка нервно сглатывает и продолжает молча стоять и ждать. Его глаза закрываются, а грудь поднимается до того незаметно, что дыхание напоминает легкую дрожь.

— Сюда, господа! — зовет она, стараясь, чтобы голос звучал взволнованно. — На помощь королю!

Вбегают встревоженные лекари в развевающихся балахонах, они окружают кровать, будто воронье слетелось к павшей лошади.

— Сделайте же что-нибудь! Умоляю! — всхлипывает она.

Еще полчаса утомительной суеты. Наконец один из целителей выступает вперед и низко склоняется перед ней.

— Ну что? — со слезами на глазах спрашивает она.

— Он видит свой последний сон, ваше высочество. Король воссоединится с Ушедшими еще до рассвета. — Лекарь опускается перед ней на одно колено, остальные следуют его примеру.

Она закрывает глаза, позволяя вытечь единственной слезинке: она точно знает, что оплакивает отца в первый и последний раз.

— Благодарю вас. Позаботьтесь о нем, — говорит она, берет свиток и выходит из королевских покоев.

Альпиранский посол находится там, где она его оставила, — на скамейке в главном дворе замка. В небе висит полная луна, в ее свете мраморный пол отливает бледно-голубым, а колонны отбрасывают глубокие тени.

— Лорд Вельсус, — окликает она посла. Высокий чернокожий мужчина в простой бело-голубой мантии встает и кланяется ей.

— Каков ответ короля, ваше высочество?

Она изо всех сил стискивает свиток, чувствуя, как рвется тонкий пергамент и прекрасная каллиграфия превращается в труху.

— Король Янус Аль-Ниэрен находит ваши условия приемлемыми.

Она знает, что все это ей только снится: и пронзительно-голубая луна, и насмешливый взгляд лорда Вельсуса, когда тот сгибается в поклоне, а затем резко бросается вперед и зажимает ей рот рукой…

Она проснулась внезапно, крик замирает на губах под ладонью, прижатой ко рту. Глаза Давоки смотрят прямо на нее, в руке дикарки блестит нож.

ГЛАВА ПЯТАЯ Френтис

— Ты — свободный гражданин среднего достатка, я — твоя супруга, мы молодожены. Сейчас направляемся к границе Альпиранской империи, где ты получил место ученика у заводчика рабов. — Женщина переоделась в серое платье более свободного покроя и теперь инструктировала Френтиса, как ему правильно носить свой подобный наряд. — Детей у нас нет. Моя мать была настроена против тебя, но я ее не послушалась. Если и эта твоя авантюра потерпит неудачу, помяни мое слово, я подам прошение о расторжении брака! — Она со сварливой гримаской погрозила ему пальцем.

Они стояли во дворе ее дома, куда слуги этим утром уже привели телегу и пони. Хорвек показал ей потайной ящик над осью, где был спрятан целый арсенал всякого оружия и ядов. Она осмотрела каждый кинжал, меч и пузырек, после чего удовлетворенно кивнула.

— Может пройти целый год, прежде чем я вернусь, — сказала она куритаю, забираясь в повозку. — Присмотри тут за всем.

— Будет исполнено, госпожа.

— Тогда трогаемся, мой неудачливый муженек, — со смехом сказала она Френтису. — Надеюсь, мне понравится моя роль.

Френтис взял пони под уздцы и повел их через двор к выходу на площадь. Там несколько рабов усердно намывали конную статую. Женщина не сводила глаз с бронзовой фигуры, пока они не завернули за угол, по направлению к южным воротам.

— Тебе стало любопытно, не так ли? — спросила она Френтиса, в то время как он тащил пони сквозь толпу. — Я имею в виду статую.

Он обернулся, но промолчал. Он был уверен, что ничем не выдал своего интереса, но у нее имелась странная способность угадывать невысказанные желания.

— Ну что ж, история эта длинная, однако я не прочь рассказать ее. Правда, придется подождать, пока мы не выедем на дорогу.

На то чтобы добраться до ворот, они потратили едва ли не вечность: улицы Миртеска были запружены толпами рабов и свободных граждан. Казалось, каждый стремился доставить окружающим как можно больше неудобств.

— С дороги, голодранец! — заорал на Френтиса одетый в серое толстяк и попытался отпихнуть его в сторону, стукнув пони по носу. Ментальные путы на мгновение ослабли, и Френтис двинул толстяка коленом в пах, оставив его корчиться на мостовой.

— Не терплю невеж, — услышал он голос своей попутчицы.

На одной из улиц внимание Френтиса привлекла странная сцена. Перед благополучным на вид домом стоял, понурив голову, человек лет сорока в потертой одежде раба. На шее у него висела табличка с каким-то словом. За его спиной группа рабов под присмотром надзирателя выносила из дома мебель, картины и прочий скарб, а в небольшом дворике сидела женщина с двумя детьми и наблюдала за происходящим. Френтиса поразила незамутненная ненависть, с которой женщина и старший мальчик лет пятнадцати смотрели на раба с табличкой на шее. Когда они проезжали мимо, надсмотрщик как раз протягивал женщине свиток, а один из рабов запирал дверь тяжелым замком на цепи. Прежде чем эти люди остались позади, Френтис расслышал слово «расторжение».

— Наделал долгов, а расплатиться не смог, — пояснила сидящая в повозке женщина. — Такие не заслуживают ни семьи, ни дома, ни свободы.

За выход из города им пришлось заплатить привратнику три диска — и еще один за проезд по дороге. Френтис подумал, что воларцы, как видно, большие любители всяких поборов, однако вынужден был признать, что дорога того стоила: гладкая, вымощенная плотно уложенными плитами песчаника, достаточно широкая для того, чтобы на ней могли без труда разминуться две тяжелые повозки. Прямая, как стрела, она уходила далеко вперед в туманную даль. Во всем Королевстве не было ни одной подобной дороги. Френтис с изумлением представил, с какой скоростью по ней могли бы передвигаться войска.

— Впечатляет, не так ли? — заметила женщина, вновь с поразительной точностью угадав его мысли. — Она построена около трехсот лет назад тем самым человеком, статую которого ты видел.

Френтис подавил желание посмотреть на нее, хотя ему, конечно же, хотелось узнать обо всем этом больше.

— Его имя Саварек Авантир, — сказала она, когда по обочинам дороги потянулись аккуратные апельсиновые сады. — Советник, генерал, покоритель южных провинций и, вероятно, величайший военный ум империи, а может быть, и всего мира. Однако, дорогой муженек, даже ему случалось познать горечь поражения. Его разгромили альпиранцы, как и вашего безумца-короля. Более десяти лет он пытался завоевать последнюю часть континента, не принадлежащую империи. За это время альпиранцы пролили море крови, сопротивляясь нам. Они терпели разгром за разгромом, теряли армию за армией, раздавленные гением Авантира, но собирали все новые и новые войска. Их сила — в числе, а вовсе не в жалких выдуманных божках. Это был болезненный урок, один из тех, которые в итоге и привели Авантира к безумию и к смерти от ножа его убийцы. Он потребовал в Совете увеличить число призывников, чем натолкнул советников на мысль, что его военный гений превратился в обузу. Такое часто случается с великими людьми: они не замечают ненависти тех, кто живет в их тени.

Она замолчала и до самого вечера не проронила больше ни слова. Проехав около тридцати миль к югу, они устроили привал. Причем она с удовольствием принялась играть роль ворчливой женушки. Ругала его на весь лагерь, требовала принести побольше дров для очага, где она стряпала еду, понося «никчемного муженька» на чем свет стоит. В результате он получил немало насмешливых и сочувственных взглядов от других постояльцев лагеря. Свободных граждан, разумеется. Рабы ходили с опущенными глазами и безучастными лицами.

— На, жри, неблагодарный пес, — сказала она, сунув ему в руки миску тушеной козлятины.

После первой же ложки он убедился, что с мечом она управляется куда лучше, чем с поварешкой. Но заставил себя все съесть: за годы орденской службы его желудок научился справляться с самой неаппетитной дрянью. Женщина продолжала разыгрывать спектакль до тех пор, пока на землю не спустились сумерки и обитатели лагеря не разбрелись по своим палаткам.

— Тебе интересно, какое отношение я имею к Авантиру, да? — спросила она.

Френтис, сидящий по другую сторону костра, по обыкновению промолчал. Женщина слабо улыбнулась.

— Прославленный предок? Мой прапрапрадедушка? — Ее улыбка потухла. — Нет. Он был моим отцом, любезный муженек. Я — последняя из рода Авантир, хотя мне больше не нужно это имя, как, впрочем, и всякое другое.

«Врет, — подумал Френтис, — подшучивает надо мной». То, что ей нравилось забавляться с ним, она доказала в первую же ночь в ее доме, заставив его принимать ванну с ней вместе. Она прижималась к Френтису, ее руки шарили под водой, трогали, гладили, губы шептали в самое ухо: «Я могу тебя заставить…» Он закрыл глаза, отгоняя мысли о том, как тело позорно предало его.

— Я не вру, не сомневайся, — сказала она. — Разумеется, нет смысла ждать, что ты, с твоими предрассудками, мне поверишь. Но рано или поздно это случится. — Твердо глядя ему в глаза, она подалась вперед. — Еще до конца нашей дороги ты успеешь повидать столько, что на этом фоне моя история покажется тебе весьма банальной. — Она снова улыбнулась, поднялась на ноги и направилась к небольшой палатке, которую Френтис установил рядом с их повозкой. — Пришло время для исполнения супружеских обязанностей, дорогой, — сказала она, скрываясь за пологом.

Он сидел у костра, пока агония ментального принуждения не стала невыносимой. Только затем встал и последовал за ней.

Их путешествие продолжалось уже десять дней. Апельсиновые и лимонные сады постепенно уступали место густым лесам с незнакомыми Френтису деревьями. Они становились все выше и гуще по мере их продвижения на юг. Солнце припекало все сильнее, дорога раскалилась, и каждый новый день превращался в настоящее испытание, когда ему приходилось тащиться перед повозкой, обливаясь потом от жары. Лес Френтису не нравился — там воняло гнилью, водились тучи отвратительных жуков, а шум и гвалт птиц и животных напоминали вопли сумасшедших.

— Это джунгли, — пояснила женщина. — В ваших землях их нет, полагаю.

Вечером десятого дня он сидел, всматриваясь в заросли, а рука его непроизвольно пыталась нащупать меч, поскольку некто огромный ломился сквозь заросли, с оглушительным треском ломая деревья и сучья.

— Надо же! Видно, они еще встречаются в лесу, даже так далеко к северу, — удивленно произнесла женщина. — Пойдем, дорогой. Редкое зрелище, этим воспоминанием ты будешь впоследствии дорожить, — сказала она и направилась в джунгли, своей волей принуждая Френтиса идти следом.

Он судорожно вглядывался в тени, готовый встретить невообразимо жуткую тварь. Страх был его старым знакомым, но такой ужас он испытывал впервые.

— Гляди! — показала женщина, остановившись и пригибаясь к земле.

Над пологом леса взошел месяц, окрашивая джунгли тусклым голубоватым светом. Френтису потребовалось некоторое время, чтобы уразуметь, что именно он видит перед собой, поскольку размер и невероятный вид существа никак не желали укладываться в голове. Зверь, стоящий на задних лапах, был около десяти футов ростом и весь до кончика хвоста покрыт густой длинной шерстью. Мощные конечности заканчивались кошмарными когтями-крюками. Длинная голова напоминала печную трубу, а узенький рот издавал тонкий свист. Животное навалилось на новое деревце и повалило его. По джунглям разнесся громкий треск.

— Старый уже, — прошептала женщина. — Он жил в этих лесах задолго до твоего появления на свет.

Ему хотелось узнать, как зовется этот зверь, но он не стал спрашивать. Однако она, как всегда, ответила на невысказанный вопрос:

— Гигантский ленивец. Они не опасны, если к ним не приближаться. Питаются листьями и корой.

Вдруг зверь замер и посмотрел своими черными глазками прямо на них. Из пасти у него свисала полоска коры. Издав низкий унылый крик, он заковылял прочь на своих немыслимых лапах.

— Вряд ли мне еще доведется увидеть такое, — произнесла женщина на обратном пути. — С каждым годом джунглей становится все меньше, а людей — все больше. Ну и ладно. — Она опустилась на свое одеяло. — Завтра мы, может быть, увидим тигра.

На следующий день они добрались до широкой реки, образующей границу с Альпиранской империей. Там стоял небольшой городок на сваях. Река почти в милю шириной, но, в отличие от озерной переправы в Миртеске, никакого парома здесь не было. Поселение представляло собой ряд связанных друг с другом платформ, примыкающих к длинному причалу. На каждой платформе теснились жилища, похожие друг на друга разве что ветхостью. На самой большой вовсю шла торговля невольниками, надсмотрщик, не умолкая ни на миг, выкрикивал что-то на непонятном жаргоне, принимая ставки от покупателей. Большинство людей вокруг помоста были одеты в серое, хотя виднелось и несколько черных мантий — их обладатели усердно потели на жарком солнце, а рабы обмахивали их пальмовыми листьями, разгоняя вонючий воздух.

— Лот семьдесят три! — заорал надсмотрщик, и мускулистые варитаи вытащили на помост обнаженную девочку лет тринадцати. — Прямиком из Двенадцати Сестер! Не обучена, не говорит по-воларски, простовата для борделя, но из нее выйдет отличная домашняя прислуга или племенная скотина на развод. Первоначальная цена — четыре диска.

Френтис почувствовал, как его «путы» вспыхнули огнем, когда он смотрел на девчушку. Та плакала, ее била дрожь, по ноге потекла струйка мочи.

— Тихо, тихо, дорогой, — прошептала женщина, схватив его за руку. Сварливую ведьму сменила любящая жена. Она наклонилась и поцеловала его в щеку. — Дни геройств миновали. Впрочем, если ты так хочешь избавить девчонку от ее будущего, я куплю ее, а ты убьешь. Как тебе идея?

Френтис знал, что это не пустая угроза. Она действительно могла сделать это, причем не по злобе душевной, а можно сказать, из сострадания. Ему иногда казалось, что эта женщина едва ли понимает разницу между добром и злом. Содрогнувшись, он замотал головой.

— Ну, как угодно.

В итоге девочку продали за четыре квадра и два диска. Когда ее утаскивали с помоста, она начала кричать, но ей тут же сунули в рот кляп.

— Лот семьдесят четыре! — нараспев выговорил надсмотрщик, и на помост вывели коренастого широкоплечего мужчину, чья спина была вся исполосована бичом. — Тут у нас бывший пират с каких-то северных островов. Говорит по-альпирански, по-воларски — ни в зуб ногой. Слишком строптив для работы в поле, но покажет великолепные результаты в состязаниях борцов и принесет немалый барыш, если посадить его в яму. Начнем с шести дисков.

— Пошли-ка отсюда, — сказала женщина и повела его прочь. — Боюсь, для тебя это чересчур тоскливое зрелище.

Житель одной из платформ поменьше согласился купить их тележку и пони за пару квадров. Френтис переложил в свой мешок содержимое потайного ящика, и они отправились на постоялый двор, где сняли убогую комнатушку, за которую хозяин содрал с них непомерно высокую плату.

— Нынче ведь ярмарка, — сказал он, разводя руками. — Вам лучше было приехать завтра, граждане.

— А я что тебе говорила, олух?! — напустилась женщина на Френтиса. — Ну почему, почему я не послушалась мою дорогую матушку?

— Это вам за счет заведения, гражданин, — подмигнул Френтису хозяин и протянул ему бутылку. — Глядишь, и ночь пройдет побыстрее.

Весь оставшийся день они провели в своей комнатке. На закате безымянный город на сваях затих. Рабовладельцы разобрали свои приобретения и повели в разные стороны навстречу невеселой судьбе.

— В вашем Королевстве рабов не держат, так? — спросила женщина.

Френтис молча смотрел в окно на широкую, быструю реку.

— Да, у вас все свободны, — продолжила она. — Вот только вы — рабы своих суеверий. Тех, от которых мы освободились столетия назад. Скажи, ты действительно веришь, что после смерти продолжишь жить в каком-то там раю вместе со своими усопшими предками?

Он опять не ответил, но путы вспыхнули огнем. По-видимому, этим вечером она была настроена поговорить.

— «Что есть смерть?» — процитировал Френтис. — «Смерть — это врата в Горний мир и единение с Ушедшими. Это начало и конец. Страшись ее, желай ее».

— Что это? Одна из ваших молитв?

— Верующие не молятся. Молятся идолопоклонники и отрицатели. Я зачитал строфу из «Катехизиса Веры».

— И эта ваша Вера обещает вечную жизнь после смерти?

— Нет. Жить может только тело, тогда как Горний мир — это царство душ.

— Душ? — Она встряхнула головой и рассмеялась. — Так-так, твои Верующие, похоже, что-то таки знают. Представления, разумеется, донельзя наивные, но зерно истины в них имеется. Ладно, нам потребуется лодка.

Женщина достала из свертка два узких кинжала и протянула один Френтису. Он спрятал клинок в кожаные ножны на предплечье.

Лодочный причал охраняли двое варитаев, вооруженных обычными для рядовых воларцев копьями с широкими плоскими наконечниками. Парочка часовых имела довольно жалкий вид: в плохо отремонтированной броне зияли прорехи, а тусклый взгляд говорил о том, что надсмотрщик плохо разбирался в дозировке дурманного снадобья.

— Свободных лодок нет. — Более рослый стражник загородил проход, глухо стукнув древком копья о доски. — Утром приходите.

Френтис ударил его кинжалом в лицо. Узкий клинок с одного удара вошел в мозг, проткнув глаз. Женщина перепрыгнула через падающее тело, уклонилась от классического, но слишком медленного выпада второго солдата и вонзила свой кинжал в щель между нагрудником и оплечьем. Солдат повалился на колени, а она, зайдя сзади, прикончила его ударом в основание черепа.

Спихнули трупы в реку, постаравшись избежать предательского плеска. Женщина выбрала средних размеров лодку-плоскодонку с единственным веслом на корме. Отвязала веревку, и река понесла их вниз. Только спустя милю или полторы она приказала Френтису взяться за весло. Течение было слишком быстрым, чтобы грести прямо к противоположному берегу, Френтис едва удерживал нос лодки в правильном направлении.

— Атезия, — сказала она, когда показался болотистый плес, усеянный мелкими островками, поросшими высоким камышом. — Самая южная провинция великой Альпиранской империи, где у нас с тобой много дел, дорогой муженек.

Рассвет застал их в болотистом заливе, плывущих сквозь тучи мошкары. Вода была мутно-коричневой от ила, каналы между бесчисленными островами так узки, что ориентироваться было очень сложно.

— Кошмарное место, да? — сказала женщина. — Кстати, именно здесь провалилась последняя попытка моего отца завоевать альпиранцев. Он три года строил флот на противоположном берегу. Тот жалкий городишко возведен из дерева, которое река выбросила сюда после кораблекрушений. Четыреста военных кораблей и сотни лодок перенесли его войско через поток, еще месяц ушел на то, чтобы пересечь болото. Сотни солдат умерли от болезней или утонули, но они все же шли и шли вперед, лишь для того, чтобы тысячами погибнуть от таинственного, ужасного огня, который уничтожил болото. Многие альпиранцы верят, что вмешались сами боги, в ярости своей покарав захватчиков. Однако воларские историки настаивают, что альпиранцы просто разлили по краю болота земляной деготь, так называемую нефть, и подожгли его с помощью стрел. Пятьдесят тысяч вольных мечников и рабов сгорели в ту ночь дотла. Мой отец, разумеется, выжил. Может, он и был сумасшедшим, но отнюдь не был дураком, и в реку он не сунулся. — Женщина окинула взглядом разросшийся камыш, сквозь который невозможно было рассмотреть окрестности. — Даже сегодня альпиранцы и не думают укреплять свои границы на этом берегу, так как не верят, что найдется хоть кто-нибудь, кто захочет повторить ту самоубийственную попытку.

Через два дня топь закончилась и показалась твердая земля. Лодка ткнулась носом в илистый берег. Камыш здесь был пониже, за ним просматривалось открытое пространство. После однообразного болота и зловонных опасных джунглей вид зеленых полей радовал взор, напоминая Френтису о родине.

— Нам нужна новая одежда, — сказала женщина и зашагала вперед. — Теперь я — дочь состоятельного купца с севера, посланная в Двенадцать Сестер на встречу с будущим мужем. Ты — беглый раб, ставший наемником, я взяла тебя с собой в качестве телохранителя.

Спустя полдня пути они пришли в небольшой городок, раскинувшийся по берегу одного из притоков великой реки. Стен вокруг городка не было, однако на улицах даже издали бросалось в глаза множество альпиранских солдат.

— Местечко излишне оживленное для нас, дорогой, — решила женщина. — Немного к северу отсюда мы наверняка найдем парочку подходящих плантаторских усадеб.

Они сошли с дороги, чтобы не напороться на конный патруль, и отправились по хлопковым полям, которые, похоже, были здесь повсюду. Вскоре показалось поместье: большое сооружение, состоящее из нескольких двухэтажных домов и сельскохозяйственных пристроек, вокруг которых суетились работники.

Спрятались в канаве. С наступлением сумерек женщина отправила Френтиса в поместье на поиски прачечной, где можно было бы разжиться одеждой.

— Возьми мне лучшее, что сможешь отыскать, дражайший муженек, — наказала она ему. — Создай хотя бы видимость заботы. Убей любого, кого встретишь. Если их будет много, убей всех и подожги дом.

Прижимаясь к стене и перебегая из тени в тень, Френтис приблизился к поместью с западной стороны, где окон поменьше. Не было ни охраны, ни собак, которые могли бы залаять на незнакомца, появившегося из темноты. Он направился к задней части дома, где, по идее, должны быть расположены людские. Стояла тишина, лишь из одного окна — судя по аппетитным запахам, кухни — доносилось негромкое пение.

Послышались шаги, и Френтис спрятался за большую корзину. Во двор вышли две женщины. Болтая, они принялись развешивать на веревках белье. За время войны Френтис научился немного понимать по-альпирански, но их выговор был ему незнаком: слова звучали более резко и гортанно, чем у жителей северного побережья. Он разбирал едва ли одно слово из десяти. Несколько раз прозвучало слово «выбор», произносимое с таким благоговением, будто говорили об императоре.

Подождал, пока женщины не ушли обратно в дом. Отсчитал сто ударов сердца, выскочил из своего укрытия, сорвал с веревок развешанную одежду и скрутил в узел. В моде он ничего не понимал, но подумал, что женщине должно понравиться тонкое платье с шелковыми рукавами и длинный темно-синий плащ. Звук шагов заставил его замереть на месте.

В дверном проеме появился мальчик с деревянным волчком на веревочке. Ему было не больше семи, на голове топорщились грязные темные волосы. Ребенок не сводил глаз со своей игрушки. «Убей любого, кого встретишь…»

Френтис застыл на месте. Так неподвижно он не стоял еще ни разу в жизни: ни когда охотился на своего первого оленя под надзором мастера Хутрила, ни когда прятался от бандитов Одноглазого во время испытания глушью.

Волчок, жужжа, продолжал вращаться на ниточке.

«Убей любого, кого встретишь…»

Жар ментальных пут разгорался все сильнее. «Она знает», — догадался он.

Ничего сложного: схватить за шею и — бултых! — в колодец. Несчастный случай, всякое бывает.

Волчок все жужжал и жужжал… Путы Френтиса яростно горели. С мокрого комка в его руках на плиты дворика капала вода. Скоро любопытный ребенок это заметит.

— Нерьес! — позвал из кухонного окна женский голос, а затем последовал целый поток слов, в интонациях которого без труда угадывался строгий материнский выговор. Обиженно засопев, мальчишка еще несколько раз запустил свой волчок и наконец ушел в дом.

Френтис побежал прочь.

— Думаю, сойдет, — сказала женщина, сбросила свой серый наряд и надела принесенное им платье с шелковыми рукавами. Френтис уже натянул светло-голубые штаны и рубаху, которые взял для себя. — Немного широковато в талии. Как считаешь, дорогой, оно меня не полнит? — усмехнулась она.

Рассветное солнце золотило ее лицо. «И ведь на первый взгляд ни за что не скажешь, — подумал он, наблюдая за кошачьей грацией, с которой двигалась его спутница, — что за этой красотой прячется монстр». Френтис забросил на плечо их поклажу, и они отправились в путь.

— Там был ребенок, верно? — спросила она. — Мальчик или девочка?

Он промолчал.

— Ладно, неважно, — продолжила женщина. — Только не обольщайся. Списочек у нас длинный, и я не сомневаюсь, что ты со своими докучливыми моральными принципами каждое имя отметишь как невинную жертву. Но мы уничтожим их всех, одного за другим, и ты будешь делать, что я прикажу, без разницы, младенец перед тобой или старик.

Уже к вечеру они прибыли в новый городок. Женщина отыскала портняжную мастерскую и купила одежду, больше отвечающую ее вкусам, заплатив золотом, запас которого был зашит в походном мешке Френтиса. Она предстала перед ним в простом, но изысканном наряде из белого и черного шелка и спросила что-то по-альпирански — вероятно, поинтересовалась его мнением. Портниха услужливо помогла ей сделать подходящую прическу, заплетя волосы по альпиранской моде и закрепив ярким гребнем, блестевшим теперь в ее густых черных волосах. «И ведь никогда не скажешь… Однажды я убью тебя, — думал Френтис, жалея, что не может произнести это вслух. — Убью за все, что ты сделала, делаешь и собираешься сделать. Я убью тебя».

Все та же любезная портниха порекомендовала постоялый двор неподалеку от рыночной площади, где они сняли две отдельные комнаты: новый спектакль требовал новых декораций. Он надеялся на передышку, но женщина, прежде чем отпустить его, снова воспользовалась его телом, раздев и оседлав его в кровати. К тому времени, как она получила все желаемое удовольствие, ее кожа лоснилась от пота. Наконец все закончилось. Она упала рядом, жарко дыша в щеку Френтиса и ероша волосы на его груди, затем заставила обнять себя. Она делала так каждый раз, словно создавая живую иллюстрацию как бы счастливых любовников. Возможно, даже сама верила в это.

— Покончим с делами, и я от тебя забеременею, — выдохнула она, ткнулась носом в его шею, ласково поцеловала. — Уверена, у нас будут самые прекрасные дети в мире! На всех трех континентах я не встречала мужчины, достойного подобной чести. И вот смотри-ка, нашла раба на тех землях, которые вскоре будут завоеваны. В каком же странном мире мы живем.

Утро вновь застало их в дороге. Потратив еще два золотых, женщина купила лошадей: серую в яблоках кобылу для себя и гнедого жеребца для Френтиса. Животные оказались крепкими и послушными, и Френтис с тоской вспомнил своего боевого коня. Мастер Ренсиаль выбрал для него гнедого жеребца с белой звездочкой во лбу. «Преданный, но с норовом», — сказал тогда безумный мастер, передавая ему повод. Френтис назвал коня Малкусом. Через некоторое время он понял, что ему, вероятно, досталось лучшее животное из всех, кого когда-либо получали братья Шестого ордена. Это, безусловно, говорило об особом расположении мастера к своему ученику. Последний раз он видел Малкуса в конюшне губернатора Унтеша. Тогда, почистив коня, он отправился на крепостную стену в уверенности, что жить ему осталось не больше часа. «Где-то он сейчас? — подумал Френтис. — Небось его забрал в качестве трофея какой-нибудь альпиранский аристократ. Что ж, надеюсь, о нем хотя бы заботятся как должно».

Они ехали на север еще неделю, ночуя в придорожных постоялых дворах. Этот тракт и сравнить было нельзя с тем воларским чудом, которое Френтис видел в Миртеске: обыкновенная гравийная дорога. Каждый раз, когда они пускали коней в галоп, из-под копыт взлетали тучи пыли. По пути они часто встречали солдат, стройными пропыленными колоннами уходящих на юг. С тех пор когда Френтису пришлось встретиться с ними в бою, снаряжение альпиранских пехотинцев не изменилось: кольчуга до колен, конический шлем и семифутовое копье. Сейчас перед ним явно были регулярные отряды с большим числом ветеранов, судя по шрамам на покрытых морщинами, запыленных лицах. Пусть альпиранцы и не строили береговых укреплений, безопасностью в провинции император отнюдь не пренебрегал.

— Каковы они в бою? — поинтересовалась женщина, когда они спешились и сошли на обочину, давая пройти очередной колонне в тысячу воинов, маршировавших под зеленым знаменем с красной звездой. — Альпиранцы хорошо сражались в этой вашей заварушке?

Настойчивое подергивание пут заставило Френтиса ответить:

— Это была их родина. Они бились за нее — и одержали победу.

— Но, я надеюсь, ты и сам убил немало, так?

Пульсация пут не прекращалась. «Сражение в дюнах, стрелы, потерянные на Кровавом Холме, безумное противостояние на стене…»

— Так.

— И никакого чувства вины, да, любимый? Все эти сыновья и отцы, павшие от твоего меча, хотя единственным их преступлением было желание защитить свою землю? Что там насчет угрызений совести?

В Унтеше он сразил ударом в ногу альпиранского офицера, пытавшегося перелезть через стену. После того как атака была отбита, гвардейский лекарь наклонился к нему, чтобы перевязать рану, и получил кинжалом в шею за свое благородство. Офицер изрыгал проклятья до тех пор, пока с полдюжины бердышей не пригвоздили его к мостовой.

— Это была война, — сказал он. Путы перестали дергаться, и, как только прошел последний солдат, женщина вскочила в седло.

— Ну, тогда считай, что началась новая. Только на сей раз, будь добр, постарайся победить.

К вечеру седьмого дня показался город на берегу сверкающего голубого океана.

— Гервеллис, — пояснила женщина. — Столица Атезии, где живет первый пункт из нашего списка. Кстати, мой старый знакомец. Жду не дождусь, когда вы встретитесь.

Извилистыми улочками и садами на площадях Гервеллис напоминал Линеш или Унтеш, но выглядел куда более основательно. Пока они ехали от городских ворот до центральной площади, миновали несколько храмов: величественные мраморные сооружения с колоннами, барельефами и многочисленными изваяниями многочисленных же альпиранских богов. На лице женщины застыла приветливая улыбка, но Френтис заметил, с каким презрением она смотрела на эти храмы. «Мне жалко их, этих заблудших, — думал он. — Она же их ненавидит».

На северной стороне площади они сняли номер в гостинице — она была более дорогой, чем другие, зато более комфортабельной. Этой ночью женщина оставила его в покое, сказав, что он может отдыхать: она подхватила походный мешок и отправилась в свою комнату. До самой темноты он лежал на огромной кровати и не мог уснуть, несмотря на всю мягкость перин. «Сегодня ночью она заставит меня убить кого-то», — думал он.

Несколько часов спустя путы натянулись, он встал и пошел к ней. Застал ее уже полностью одетой — она была в черном шелковом костюме, волосы стянуты в узел на затылке. На обоих предплечьях по кинжалу, за спиной короткий меч. Кивнула на кровать, где было разложено оружие и шелковые штаны с рубахой, такие же черные, как и на ней.

— Поверь мне, любимый, — сказала она, натирая лицо сажей, — сложно найти человека более мерзкого и опасного, чем тот, с кем ты скоро встретишься. Я не могу позволить себе никакой ностальгии.

Путы вспыхнули. Боль была сильной, но переносимой. Теперь ее контроль над его телом и мыслями сделался абсолютным. Он выполнит все, что она захочет, будучи послушной куклой в ее руках.

Подойдя к окну, женщина распахнула ставни и выбралась на крышу. Задержалась на мгновенье, осматривая улицу внизу, потом быстро пробежала по черепице и перескочила на крышу дома напротив. Френтис последовал за ней. Они передвигались по ночному городу, перепрыгивая с крыши на крышу, со стены на стену. Женщина оказалась столь сильной и ловкой, что Френтис наверняка залюбовался бы ею, пусть даже скрепя сердце, если бы путы не лишили его возможности испытывать какие-либо чувства. Она вела его на север, подальше от тесных улочек вокруг главной площади, к широким бульварам неподалеку от доков. Остановилась она на стене, с которой открывался вид на площадь с небольшим храмом, окруженным деревьями: прямоугольник колонн под крышей с плоской верхушкой, увенчанной мраморной статуей женщины в капюшоне, надвинутом на лицо. В отличие от других храмов, этот охранялся: у входа стояло двое вооруженных копьями мужчин в доспехах. Дверь была заперта, но из-под нее выбивался свет от разожженного внутри огня.

Женщина пробежала вдоль стены, подпрыгнула, схватилась за ветку дерева, перебралась на него, не потревожив ни листика, и соскочила на крышу храма. Если бы не путы, он мог бы подумать, что ему самому такая задача не по плечу, несмотря на все его тренировки и долгие годы, проведенные в ямах. Но ее воля не оставила места сомнениям, и он беспрекословно последовал за ней: перебежал, подпрыгнул, схватился за ветку и оказался на крыше, двигаясь так, словно делал это уже сотни раз.

Женщина провела его к задней части храма. При этом они прошли совсем рядом со статуей, но даже с такого близкого расстояния Френтис увидел лишь тень от капюшона, но не рассмотрел ее лицо. Женщина заглянула через край крыши, вытащила кинжал из ножен на запястье и прыгнула, перевернувшись в воздухе. Раздался едва слышный звук. Френтис посмотрел вниз: она как раз прятала кинжал в ножны, стоя над телом третьего охранника. Спрыгнул и он, приземлившись рядом. Она толкнула служебную дверь храма, и та беззвучно приоткрылась, легко повернувшись на смазанных петлях. Но женщина медлила, и это было очень странно.

Обстановка внутри казалась аскетичной: голые стены без мозаик и барельефов, в углу — узкая кровать, рядом стол с листами пергамента, чернильницей и пером. Бóльшую часть помещения занимала мраморная чаша, полная горящего угля; дым выходил через отверстие в потолке. В кресле, лицом к огню и спиной к ним, сидел мужчина. Френтис видел лишь ореол седых волос и лежащие на подлокотниках кисти рук — корявые, в старческих пятнах. Женщина, уже не таясь, распахнула дверь настежь и вошла внутрь. Рука на подлокотнике дернулась, но человек остался сидеть.

— Храм Безымянной Пророчицы, значит, — произнесла женщина на воларском, остановившись перед стариком и глядя на него, приподняв бровь. Френтиса она оставила стоять у двери, лишь принудила вытащить кинжал и быть готовым в любой момент метнуть его в старика. — Так вот где ты решил спрятаться.

Мужчина издал тихий звук, похожий на смех. Его голос был слаб, акцента не замечалось.

— Прости старику это маленькое тщеславие, — сказал он, и седая голова приподнялась навстречу женщине. — А ты, я вижу, все еще цепляешься за старую оболочку?

— При этом ты позволил своей зачахнуть. — Она смерила старика презрительным взглядом.

— И это неплохая защита от цепных псов Союзника. Зачем забирать тело того, у кого подгибаются колени, едва он пройдет десяток шагов?

— Действительно. — Она оглянулась, рассматривая непритязательную обстановку. — Император мог бы предоставить дряхлому старику более удобное убежище в благодарность за его слепую преданность. Особенно учитывая неоценимые услуги, которые ты оказывал его предку.

— О, он предлагал! Щедрое вознаграждение, прекрасный дом, слуг и достойную пенсию. Я же попросил только это. Люди, ищущие мудрости у Безымянной Пророчицы, всегда рады бросить мне несколько медяков. Ну и хоть какое-то развлечение для одинокого старика.

— Хочешь меня убедить, что с возрастом ты стал мягче? — Губы женщины тронула усмешка. — Не забывай, я же все видела, я была рядом с тобой во всех твоих деяниях.

— Которые нас заставили совершить.

— Что-то не припомню, чтобы ты от них отказывался.

— Отказывался? Когда пришло время тебя покинуть, я очень долго не соглашался на это. И когда войско твоего отца перешло на болотах в рукопашную, я тоже отказывался, да еще как! Видишь ли, к тому времени я изменился. Хотел жить простой тихой жизнью, но император попросил меня о помощи. Обращаю внимание — попросил, а не приказал, не заставлял и не насиловал. Только попросил. Тогда-то я воспользовался своим даром в последний раз.

Некоторое время женщина молча смотрела на него, потом поинтересовалась:

— Почему дверь была открыта?

— А она и не запирается последние двадцать лет. Охрана стоит здесь лишь по настоянию императора, я тут ни при чем. По правде говоря, я ждал тебя и твоего юного друга раньше, но теперь я предвижу будущее хуже, чем прежде. Вечно так происходит с украденными дарами, не замечала? С возрастом они притупляются.

Твердой рукой она было взялась за кинжал и вдруг замешкалась.

— Почему ты… покинул меня?

— А ты не догадываешься? Ты была прекрасна, жестока и неистова, но Союзник превратил тебя в чудовище. Это разбило мне сердце.

— Не тебе, Ревек, судить, что со мной сделал Союзник. Впрочем, скоро ты сам все узнаешь.

Путы опалило огнем, и Френтис, не в силах сопротивляться приказу, двинулся вперед. Старик вскочил с такой быстротой, какой невозможно было ожидать от человека его возраста, поднял руки с разведенными пальцами и повернулся к Френтису. В его лице сочетались дряхлость и глубокая печаль. Пальцы старика дернулись, в ладонях вспыхнул огонь, и это не было наваждением, которое создавал много лет назад Одноглазый. Полыхнувший жар убедил Френтиса в том, что старик извергает пламя из собственных рук. Ревек воздел пылающие кисти и направил их на Френтиса. Тот атаковал.

Неуловимой тенью женщина скользнула к старику и кинжалом перерезала ему горло. Всплеснул фонтан крови, старик споткнулся, потянулся к шее бесполезными уже руками, и огонь потух.

Большая дверь с грохотом распахнулась. В помещение ворвались двое охранников и в ужасе вытаращились на них. Женщина убила ближайшего, полоснув его кинжалом по горлу, затем выхватила меч и кинулась на второго. Тот оказался быстр и хорошо подготовлен. Он парировал ее удар копьем и тут же нанес ответный, целя ей в голову и не давая приблизиться. Френтис направился было к ней, но старческая рука сжала его щиколотку. Он дернулся раз, другой, но освободиться от хватки не смог. И вдруг… Путы исчезли!

Френтиса ошеломило внезапное чувство свободы, боль тоже пропала. Перепачканные кровью губы старика шевелились, другой рукой он пытался зажать рану на горле. Френтис склонился, пытаясь расслышать слова умирающего. Оказалось, тот говорил на языке Королевства. «Семя прорастет», — едва слышно прошептал старик и, прежде чем Френтис смог ему помешать, провел окровавленной ладонью по его лицу. Кровь попала в глаза, затекла в рот. Он отшатнулся, и старик отпустил его щиколотку. Путы мгновенно вернулись.

Френтис поднял голову. Женщина, уйдя из-под удара, схватилась за древко копья и ткнула им стражника в лицо. Мужчина споткнулся, выпустил из рук оружие, потянулся к висевшему на поясе мечу, но слишком медленно… Ее короткий меч уже нашел его сердце. Вытащив клинок из груди трупа, она посмотрела на Френтиса и заметила его перепачканное кровью лицо.

— Он коснулся тебя, — сказала она, взяла со стола кувшин с вином и плеснула ему в лицо, смывая кровь. Затем встала в боевую стойку. Путы сжались неимоверно, Френтис затрясся, беззвучно закричал. Ему показалось, что боль продолжается веками, и все это время его лицо разглядывали ее осторожные, подозрительные глаза. Наконец она буркнула что-то и ослабила ментальную хватку. Френтис мешком осел на пол, судорожно хватая ртом воздух и корчась от боли.

Сквозь дрожащие ресницы он увидел, как женщина приблизилась к старику и пнула его в грудь, ломая ребра. Вцепилась в седые волосы и с одного удара отсекла голову. Подняла ее, подставив под капающую кровь широко раскрытый рот, и принялась пить. Френтиса стошнило, благо путы ему это позволяли.

— А теперь, Ревек, ты увидишь, что со мной сделал Союзник, — произнесла она, отшвырнула голову старика и утерла рукавом рот. Кровь пополам с угольной пылью замарала ее лицо.

Сунула меч в ножны, воздела руки, сосредоточилась, закрыв глаза и сжав зубы. Мгновенье ничего не происходило, затем в ее руках возник огонь. Она закричала от боли и триумфа одновременно. Захохотав, направила руки на труп старика — тот вспыхнул. Повела ими вокруг, поджигая все, что только могло гореть, и вскоре весь храм был охвачен пламенем, его жар стал нестерпимым.

Она опустила руки, огонь в них исчез. Ее взгляд остановился на Френтисе. Она заставила его встать и подойти. Лицо женщины было изуродовано болью, из носа и глаз текла кровь, но она улыбалась жестокой, ликующей улыбкой, в глазах сверкали отблески пламени.

— За все приходится платить, любимый.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Ваэлин

Кроме Аль-Сорны никаких посетителей у королевского нотариуса в первый день летней ярмарки не было. Тем не менее Ваэлину пришлось прождать около часа, прежде чем тот поднял глаза от своего гроссбуха. Работы у этого замотанного моложавого человека было выше крыши, а жалованье явно оставляло желать лучшего.

— Приношу вам свои извинения, сударь, — произнес он. — Из-за ярмарки у нас нынче не хватает работников.

— Понимаю. — Ваэлин встал со скамьи и подошел к конторке, до того заваленной бумагами и книгами, что клерк напоминал барсука в неряшливой норе. — Когда я был в Королевстве в последний раз, делами короны ведал Четвертый орден.

— Те времена в прошлом. Сегодня братья Четвертого ордена больше похожи на братьев Шестого: обвешались острыми железками и расхаживают вокруг с важным видом. — Писарь подавил зевок, откинулся на стуле и с внезапным любопытством посмотрел на Ваэлина. — Вы путешествовали, сударь?

— Именно. По городам и весям.

— В экзотических местах бывали?

— На Мельденейских островах, например. А до того — в Альпиранской империи.

— Не думал, что они до сих пор пропускают наши корабли.

— Я нашел обходной путь.

— Ясно. — Клерк взял чистый лист пергамента. — Итак, почтеннейший, что привело вас к нам в такой день, когда весь честной народ веселится на ярмарке?

— Мне нужен документ о подтверждении родства для моей сестры.

— Ага. — Писарь макнул перо в чернильницу и быстро записал что-то на листе. — Сложные семейные отношения — неиссякаемый источник живительных сил для нашей конторы. К счастью для вас, данная процедура довольно проста. Вы просто подтвердите в моем присутствии, что она ваша сестра, я оформляю документ, мы оба подписываем его — и дело в шляпе. С вас две серебряные монеты.

Две серебряные монеты. Хорошо еще, что Рива согласилась продать тот прекрасный гвардейский нож, добытый ею по пути.

— Отлично.

— Как ваше благородное имя?

— Лорд Ваэлин Аль-Сорна.

Кончик пера дернулся и сломался, на пергаменте расплылась клякса. Клерк некоторое время пялился на черное пятно, потом шумно сглотнул и поднял голову. В его глазах читался благоговейный трепет. «Как жаль, — подумал Ваэлин. — Он уже начинал мне нравиться».

— Милорд… — Мужчина вскочил и поклонился так низко, что стукнулся лбом о конторку.

— Прекратите, прошу вас.

— Все говорили, что вы погибли…

— Я это слышал.

— А я всегда знал, что это не так! Всегда!

— Документ для моей сестры, пожалуйста, — натянуто улыбнулся Ваэлин.

— Ах да! — Клерк посмотрел на свой стол, оглядел пустой кабинет, потные руки оставляли пятна на рубахе. — Боюсь, это выше моих полномочий, милорд.

— Я уверен в обратном.

— Мои извинения, милорд. — Клерк выскочил из-за конторки. — Если вы соизволите немного подождать… — пробормотал он и скрылся в глубинах помещения.

Послышался стук открытой двери, чей-то раздраженный голос, затем приглушенный разговор. Вскоре клерк вернулся в сопровождении тучного мужчины лет пятидесяти. При виде Ваэлина тот на мгновение замешкался, но с похвальной быстротой взял себя в руки.

— Милорд, — сказал он с поклоном. — Мое имя Герриш Мертиль, бывший брат Четвертого ордена, а ныне главный нотариус Варинсхолда.

— Сударь. — Ваэлин поклонился в ответ. — Как я уже сказал вашему человеку…

— Да-да, признание родства. Могу я поинтересоваться, для чего вам требуется этот документ?

— Боюсь, что не можете.

— Прошу прощения, милорд. — Лицо главного нотариуса немного покраснело. — Но я осведомлен о королевском приказе, касающемся собственности вашего покойного отца, а также о решении суда по делу вашей сестры. Признание родства аннулирует решение суда, но не королевский приказ. Как вы знаете, слово короля — высший закон.

— Спасибо, я осведомлен об этом. — Ваэлин достал из кошелька две серебряные монеты и положил на стол. — И все же я хочу получить этот документ. Я всего-навсего желаю воспользоваться правом, которым обладают все подданные короля.

Герриш Мертиль кивнул клерку, и тот бросился обратно за конторку.

— Не будет ли слишком самонадеянно с моей стороны, — произнес главный нотариус, — первым официально поздравить вас с возвращением?

— Нисколько. Но скажите, как так вышло, что брат Четвертого ордена сделался нотариусом?

— Милостью короля, милорд. Когда его величество постановил, что следует возродить контроль над государственными архивами, он весьма мудро отметил бесценный опыт нашего братства в этой сфере.

— И вы покинули орден, чтобы служить королю?

Лицо Мертиля потемнело.

— Ордена, в который я когда-то вступил мальчишкой, больше не существует. Слишком многое изменилось при аспекте Тендрисе. Новичкам вместо книг вручают мечи, а вместо перьев — арбалеты. Да простят меня Ушедшие, но немало братьев, в том числе и я, предпочли уйти.

Молодой клерк, скрючившийся над пергаментом за конторкой, шепотом ругнулся, перо в его руке дрожало.

— Чтоб тебя, давай сюда! — Главный нотариус оттолкнул подчиненного, промокнул кляксу и принялся писать быстрым бисерным почерком. — В мое время ученики получали кнута, если хвостики у букв были разной высоты.

Вскоре дело завершилось, документ подписали. Аль-Сорна оценил терпеливое молчание бывшего брата, пока он с трудом выводил на пергаменте свою подпись.

— Надеюсь, вы удовлетворены, милорд. — Мертиль с поклоном вручил ему свиток, перевязанный красной лентой.

— Благодарю вас, господа. — Ваэлин протянул им монеты, но главный нотариус отрицательно покачал головой.

— Милорд, у меня племянник служил в Синих Сойках. Он был с вами под Линешем. Только благодаря вам моя сестра дождалась его домой.

— Синие Сойки — прекрасный полк, — кивнул Ваэлин.

Главный нотариус и его молодой помощник низко поклонились. Аль-Сорна, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, быстро вышел.

Он обнаружил Алорнис и Риву на пересечении Привратного переулка и Скотогонной улицы. Из-за ярмарки прохожих здесь почти не было, но, памятуя о случившемся у нотариуса, капюшон Аль-Сорна предпочел не снимать. В центре перекрестка была установлена широкая мраморная плита, закрытая строительными лесами. Наверху стояла Алорнис в переднике каменщика и держала ворот, на который была намотана веревка с привязанной к ней корзиной: внизу Рива складывала туда инструменты.

— И большой молоток! — командовала Алорнис. — Нет, не этот, другой.

— Твоя сестрица еще хлеще тебя, — буркнула Рива подошедшему Аль-Сорне.

— Привет, Ваэлин! — окликнула его Алорнис. — Учитель, пришел мой брат!

Из-за края платформы высунулась голова. Старик был бородат и одет в зеленую мантию Третьего ордена. Он поглядел на Ваэлина, нахмурил брови, похожие на свежевспаханные борозды, что-то буркнул и скрылся обратно. Алорнис смущенно улыбнулась.

— Что он сказал? — поинтересовался Ваэлин.

— Что ты ниже ростом, чем он думал.

Хохотнув, Аль-Сорна помахал пергаментным свитком.

— Я тебе кое-что принес.

Она схватилась за веревку и съехала вниз, а тяжелая корзина с инструментами поднялась наверх. Показалась неожиданно мускулистая рука мастера и ловко подхватила груз.

— Значит, — резюмировала Алорнис, пробежав взглядом документ, — чернила сделали то, чего не смогла кровь: я — твоя сестра.

— Чернила, а также немного серебра. Впрочем, платы с меня не взяли.

— То есть сегодня у нас будет ужин? — встряла Рива.

— Я еще должен подать петицию королю, — сказал Ваэлин, обращаясь к Алорнис.

— Ты действительно надеешься убедить его взять свои слова обратно?

«Пусть только попробует не взять», — подумал Ваэлин, но вслух сказал:

— Уверен.

Тут что-то с грохотом свалилось сверху и раздался оглушительный рев:

— Это не то зубило!

— Что-то он сегодня излишне раздражителен, — вздохнула Алорнис и подняла голову. — Бегу, мастер Бенрил! — и собрала инструменты, оставшиеся у подножия. — Вы с Ривой ступайте домой, я приду через несколько часов.

— Знаешь, сестренка, вообще я надеялся, что ты покажешь Риве ярмарку. Она же никогда подобного не видела.

— Да чихала я на ваши языческие игрища! — Рива скорчила гримаску.

— А моя сестра — нет. К тому же мне будет спокойнее, если она останется под твоей защитой. И еще ты сможешь купить на ужин все, что тебе понравится. — Он кинул ей свой кошелек.

— Но я не могу уйти! — запротестовала Алорнис. — Мастер Бенрил…

— Я сам ему помогу. — Ваэлин решительно снял с нее фартук. — Все, разговор окончен.

Алорнис неуверенно взглянула наверх.

— Ну, раз уж он не платил мне уже несколько недель…

— Тем более.

Аль-Сорна наблюдал за девушками, пока они шли по Привратному переулку. Те о чем-то болтали, Алорнис взяла Риву под руку так, словно они знали друг друга с детства. Песнь крови зазвучала на удивление весело и ритмично. Он с удовольствием отметил, что Рива вздрогнула, но руку не отняла.

— Мое зубило! — раздался нетерпеливый крик.

Аль-Сорна собрал все зубила, какие только нашел, сложил в кожаную сумку с инструментами и полез наверх. Старик сидел на корточках и водил руками по поверхности мрамора. Он даже не повернулся, когда Ваэлин опустил рядом сумку.

— Моя сестра сказала, что вы ей не платите.

— Это она должна мне приплачивать за учебу, брат. — Все с той же насупленной физиономией Бенрил Лениаль повернулся к Ваэлину. — Или я должен звать тебя «милорд»?

— Я больше не состою в Шестом ордене, если вы об этом.

Мастер Бенрил хрюкнул и отвернулся.

— Что это будет?

— Статуя величайшего в мире короля Януса. — Язвительный тон старика ясно давал понять, что он обо всем этом думает.

— Королевский заказ, значит.

— Если я его выполню, он обещал оставить меня в покое на два года. Тогда я смогу вернуться к живописи. Вот истинное искусство! А это… — он стукнул ладонью по камню, — удел каменщиков.

— Знавал я когда-то одного каменщика. По-моему, его определенно можно было назвать художником.

— А по-моему, твое дело — махать мечом и не судить о том, в чем ты не смыслишь. — Мастер вновь покосился на Ваэлина. — Где он, кстати?

— Лежит дома, завернутый в холстину. С самого моего возвращения в Королевство.

— То есть ты отрекся не только от Веры?

— Я приобрел куда больше, чем потерял.

Мастер Бенрил легко, как в молодости, повернулся к нему:

— Чего тебе вообще здесь надо?

— Я должен увезти отсюда сестру. И хочу, чтобы вы ее уговорили.

— Думаешь, мое слово что-то значит для нее? — Бенрил приподнял свои монументальные брови.

— Я не думаю, я уверен. А еще я знаю, что у Алорнис не будет здесь нормальной жизни: ни в качестве дочери моего отца, ни в качестве вашей ученицы.

— У твоей сестры великий дар. Потратить его впустую было бы преступлением.

— Она сможет развивать его в безопасности, где-нибудь подальше отсюда.

— Ну что ж, — Бенрил огладил длинную бороду, — я согласен не препятствовать ее отъезду, но большего обещать не могу.

— Благодарю вас, мастер, — склонил голову Ваэлин.

— Рано благодаришь. — Старик поднялся и направился к лестнице. — У меня есть одно условие.

— Не шевелись!

Спина у Ваэлина ныла, шея затекла. Все это время Бенрил заставлял его принимать различные позы, одна напыщенней другой. Сейчас, к примеру, он стоял в гордой позе, подняв голову и будто всматриваясь вдаль, и сжимал в руках метлу, словно это был меч. Старик начинал было черкать и тут же отбрасывал в сторону один набросок за другим, уголек так и мелькал в его руке, а взгляд метался от Ваэлина к темно-коричневому пергаменту, укрепленному на мольберте.

— Меч так не держат, — заметил Ваэлин.

— Это называется художественное допущение! — рявкнул Бенрил. — Опусти немного правую руку.

Так прошло еще полчаса, прежде чем на перекресток прибыли пять королевских конных гвардейцев, ведя в поводу лошадь без седока. Капитан спешился, выступил вперед и изящно поклонился. В его отполированном нагруднике отразилась нелепая поза Ваэлина.

— Лорд Ваэлин, это огромная честь для меня.

— Я ожидал капитана Смолена, — произнес Аль-Сорна.

— Лорд-маршал Аль-Смолен отправился на север, милорд, — сказал капитан после небольшой заминки и вскинул подбородок. — Я привез вам приглашение его величества…

— Прекрасно. — Ваэлин бросил метлу и потянулся за плащом. — Мастер Бенрил, похоже, меня ждут во дворце, так что придется нам закончить в следующий раз.

— Предайте королю, что мне нужно больше денег на кузнеца, — крикнул Бенрил капитану. — Если он желает получить свою статую до наступления зимы.

— Я вам не курьер, брат, — напыжился капитан.

— Я передам, — заверил Ваэлин мастера, надел плащ и, посмотрев на мольберт, удивленно вытаращил глаза. — Но я же не настолько высок!

— Напротив, — возразил Бенрил, склоняясь к пергаменту, чтобы прорисовать тени на скулах. — Думаю, ты стоишь необычайно высоко.

На голове короля Мальция Аль-Ниэрена красовалась куда более богатая корона, чем тот простой обруч, который предпочитал его отец. Золотой венец с замысловатым цветочным узором, в центре сверкают четыре разных драгоценных камня, которые должны, судя по всему, символизировать четыре фьефа Объединенного Королевства. Несмотря на радушную улыбку, которой Мальций встретил Ваэлина, глаза короля настороженно смотрели на Аль-Сорну, преклонившего колено перед троном.

— Записывайте! — нараспев произнес он, и трое писарей, находившихся слева от трона, с готовностью окунули перья в чернильницы. — Король Мальций Аль-Ниэрен приветствует своего верного и славного вассала, лорда-маршала Ваэлина Аль-Сорну, вернувшегося в отчизну. Да будет всем известно, что все почести и титулы, ранее им полученные, отныне восстановлены в полном объеме.

Король встал, шагнул вперед, раскинул руки и заключил Ваэлина в объятья. Ваэлин всегда считал Мальция неутомимым опытным воином с крепкой рукой и быстрым умом. Человек, которого он встретил, был худ, с землистым, несмотря на пудру, цветом лица. Его руки, лежавшие на плечах Ваэлина, чуть дрожали.

— Во имя Веры, Ваэлин, как же я рад вас видеть! — воскликнул Мальций.

— А я — вас, ваше величество.

Аль-Сорна потихоньку огляделся, пока король продолжал сжимать его плечи. Вокруг толпились многочисленные придворные: похоже, король отложил свой выезд на ярмарку и собрал свою свиту здесь, в тронном зале, чтобы почтить приход важного гостя. Справа от трона, сложив руки на коленях, сидела молодая женщина. Голову ее украшала в точности такая же корона, как у короля. Королева была красива, стройна, с умными, яркими глазами. И так же, как муж, выглядела встревоженной.

— Не сомневайтесь, — продолжал король, отвлекая внимание Ваэлина от королевы, — мы все сознаем, в каком мы долгу перед вами, — и он с новой силой стиснул плечи Аль-Сорны.

— Благодарю вас, ваше величество. Могу ли я… — Ваэлин понизил голос, — задать вам небольшой вопрос, касающийся имущества моего отца?

— Конечно-конечно! — Король наконец прекратил его тискать и отступил назад. — Но сначала позвольте мне представить вас королеве. С тех пор как до нас дошли слухи о вашем возвращении, она с нетерпением ждала встречи с вами.

Королева поднялась, а Ваэлин опустился перед ней на одно колено.

— Лорд Ваэлин, — начал король, — представляю вам королеву Орделлу Аль-Ниэрен. Прошу вас принести ей клятву верности, такую же, какую вы принесли мне.

Ваэлин посмотрел на него снизу вверх и заметил, что улыбка Мальция несколько потускнела.

— Простая формальность, принятая четыре года назад, — пояснил тот. — Касается всех рыцарей Королевства.

Ваэлин снова обернулся к королеве и склонил голову:

— Я, лорд Ваэлин Аль-Сорна, клянусь верой и правдой служить королеве Объединенного Королевства Орделле Аль-Ниэрен.

— Благодарю вас, милорд, — произнесла королева. Она говорила как леди, а ее мягкий выговор выдавал в ней уроженку южного Азраэля, но затем в ее голосе явственно прозвучало напряжение. — Клянетесь ли вы исполнять мои приказы так, как если бы это были приказы короля?

— Клянусь, моя королева.

— Клянетесь ли вы защищать меня и моих детей, как вы бы защищали самого короля, и, если потребуется, отдать за нас жизнь? Сделаете ли вы это, сколько бы лживых обвинений ни вылилось на нас?

Придворные затихли, и Ваэлин почувствовал тяжесть взглядов, устремленных на него. «Это не обо мне, — понял он. — Она обращается к ним».

— Клянусь, моя королева.

— Я удовлетворена, милорд. — Она протянула руку, и Ваэлин коснулся губами ледяной кожи.

— Вот и прекрасно! — Мальций хлопнул в ладоши. — Любовь моя, не будешь ли ты так добра отправиться теперь на ярмарку в сопровождении придворных, а я присоединюсь к вам сразу же, как только мы с лордом Ваэлином переговорим о делах?..

Они с Мальцием остались вдвоем, если не считать часовых у дверей. Мальций снял корону и с тяжелым вздохом повесил ее на подлокотник трона.

— Прошу извинить меня за все это, — сказал он. — Необходимый спектакль в этом театре.

— Я говорил от всего сердца, ваше величество.

— Да-да, знаю. Если бы все рыцари Королевства были так же искренни в своих клятвах, как вы, было бы куда проще управлять страной. — Мальций сел на трон и наклонился вперед, уперев локти в колени и глядя прямо в глаза Ваэлину. — Я сильно постарел, да?

— Как и все мы, ваше величество.

— Все, кроме вас. Вы-то, похоже, совершенно не изменились. Я ожидал увидеть иссохший скелет, вырвавшийся из мрачных императорских застенков, тогда как вы, судя по всему, смогли бы победить всех воинов, собравшихся на ярмарку, и даже ни разу не запыхаться.

— Гостить у императора было неплохо, но одиноко.

— Не сомневаюсь. — Мальций откинулся на спинку трона. — Надеюсь, вы догадываетесь, почему я наложил руку на имущество вашего отца?

— Вы хотели обеспечить мою лояльность.

— Именно так. Как выяснилось, в этом не было необходимости, но я должен был удостовериться. Вы и понятия не имеете о заговорах, которые плетутся тут вокруг моей семьи. Каждый день я узнаю о новых кликах заговорщиков, вынашивающих коварные замыслы.

— Ваши подданные всегда с удовольствием распространяли нелепые пересуды, ваше величество.

— Пересуды? Если бы только пересуды! Два месяца назад во дворце был задержан человек с отравленным мечом и «Катехизисом Веры», вытатуированным, слово в слово, на спине и груди. Я подарил ему быструю смерть. Чего он вряд ли мог ожидать от моего отца, вы согласны?

«Янус пытал бы его целый месяц, и то только в приступе человеколюбия. А без него и все два».

— Вы совершенно правы, ваше величество. Но один безумец — это еще не заговор.

— Были и другие, уверяю вас. И мне приходится разбираться с ними самостоятельно, так как аспект Арлин не желает иметь к этому отношения. После войны ваш орден вернул себе львиную долю своей независимости.

— Даже во времена правления вашего отца аспект Арлин стремился четко разграничить сферы влияния Короны и Веры.

— Вера… — с горечью произнес Мальций. — Когда в Королевстве заваривается очередная каша, можешь быть уверен, она приправлена Верой. Ревнители и Терпимые, готовые вцепиться друг другу в глотки, аспект Тендрис со своими смехотворными попытками превратить книжников в вояк… Вместо того чтобы объединять нас, Вера грозит разорвать Королевство в клочки. — Он в упор посмотрел на Ваэлина. — И каждая из сторон будет стремиться переманить вас на свою сторону.

— Ну что ж, значит, их всех ждет разочарование.

— Я слышал, что вы оставили орден, но, оказывается, и Веру тоже?.. — удивленно моргнул Мальций. — Что побудило вас к этому? Неужели император заставил вас поклоняться альпиранским богам?

Ваэлин подавил смешок.

— Я просто прислушался к голосу разума, ваше величество. Никто не принуждал меня отказываться от Веры, и я не сменил ее на других богов.

— По-видимому, вы представляете бóльшую опасность для спокойствия Королевства, чем я думал.

— Я не опасен ни для кого, если, конечно, этот кто-то не причинит вред мне или моим близким.

Мальций опять вздохнул, но тут же улыбнулся.

— Лирна всегда ценила вас за вашу… сложность.

Лирна… До него только сейчас дошло, что принцессы нигде не видно.

— Она на ярмарке, ваше величество?

— Нет, она уехала на север, чтобы заключить договор с лонаками. Можете в такое поверить?

«Лирна уехала заключать договор с лонаками?» — Мысль была дикая, с какой стороны ни посмотри.

— Вы предложили им мир?

— В действительности предложение исходило от их верховной жрицы, но договариваться она готова только с Лирной. Лонакская традиция, очевидно. Верховная жрица доверяет лишь слову женщины: мужчин, по ее мнению, слишком легко подкупить и развратить. — Он поморщился, заметив сомнение на лице Ваэлина. — Я не мог упустить такой шанс. Мы уже потеряли достаточно своих людей в войне с людьми-волками. И денег тоже. Вы так не считаете?

— Они живут ради того, чтобы сражаться с нами.

— Ну, видимо, они захотели пожить ради чего-то еще. Как в свое время поступил и я. Этой стране требуется обновление, Ваэлин. Она должна стать лучше. Стать по-настоящему единой, а не остаться навеки кучей осколков, разделенных границами и религией. Эдикт о веротерпимости был первым шагом в этом направлении. Следующим станет перестройка наших городов. Изменение уклада жизни Королевства исправит и души его подданных. Я сделаю то, что не смог сделать мой отец, несмотря на все войны и интриги. Я принесу мир, долгий мир, который возвратит величие этим землям. Но мне потребуется ваша помощь.

«Что же, теперь поговорим и о цене».

— Вы можете быть уверены в моей преданности, ваше величество. Однако я бы куда лучше выполнял свой долг, если бы знал, что моя сестра получила свое наследство.

— Ну разумеется! — Мальций замахал руками. — Я сегодня же подпишу все бумаги. Все, чем владел ваш отец, вы получите назад. Но вы не сможете остаться ни здесь, ни в Азраэле.

— По правде говоря, я и сам собирался просить у вас позволения покинуть Королевство, как только собственность моего отца будет возвращена.

— Хотите уехать? Куда именно? — нахмурился король.

— Вы ведь помните брата Френтиса? Я полагаю, он еще жив, и хочу отыскать его.

— Брат Френтис. — Мальций кивнул, в его голосе прозвучала неподдельная горечь. — Он погиб под Унтешем, Ваэлин. Все они погибли. Все, кем я командовал.

«Он был на корабле, связанный чьей-то волей, его шрамы горели…»

— Вы сами видели это, ваше величество? Вы видели, как он погиб?

Взгляд короля сделался далеким, он нахмурился, как бы сопротивляясь возврату в прошлое.

— Мы отбивали атаку за атакой, Френтис практически все время находился рядом со мной. Он вел себя как герой из легенд: раз за разом кидался в самую гущу схватки, спасая нас от верной гибели. Его прозвали Ярость Веры. Без него город пал бы в первый же день, а не на третий, как это случилось. Тем утром я отправил его на южную стену, чтобы укрепить наши позиции. Альпиранцы прибывали как штормовой вал, захлестывающий пристань.

Мальций провел рукой по волосам, когда-то густым и ярко-рыжим, теперь же — поредевшим, с седыми прядями. Аль-Сорна заметил, как дрожит его рука.

— Они не собирались меня убивать. Сколько бы альпиранцев я ни зарубил, сколько бы их ни проклинал. Когда они наконец одолели нас, они стали рыскать по городу, убивая всех королевских гвардейцев, кого только смогли найти. Дезертиров, раненых, без разницы. Но меня не тронули. Одного меня.

«Он уже был на корабле…»

— Как бы там ни было, ваше величество, я верю, что мой брат жив, и прошу вашего позволения оставить вас и отправиться на его поиски.

— Нет, милорд, — с мрачной улыбкой покачал головой король. — Простите, но нет. У меня есть для вас иное задание.

Ваэлин стиснул зубы. «Я могу просто уйти. Бросить этого грустного усталого мужчину с его мечтами и призрачными заговорами. Клятва, к которой меня принудили на потеху изнеженным подхалимам, — всего лишь очередная ложь. Такая же, как и Вера».

Мальций встал с трона и подошел к большому гобелену на стене с вытканной на нем картой Королевства. Провел пальцем от Азраэля к большому белому пятну над Великим Северным лесом.

— Здесь, милорд, находится то место, куда вам надлежит отправиться.

— Северные пределы?

— Не совсем. Лорд Аль-Мирна умер прошлой зимой. С тех пор всем там распоряжается его приемная дочь. Но она — найденыш из племени лонаков, и я не могу позволить, чтобы так продолжалось и далее. — Король выпрямился и заговорил официальным тоном: — Ваэлин Аль-Сорна, я назначаю вас владыкой башни Северных пределов.

Если бы Ваэлин отказался, заявил о своем нежелании и ушел из дворца, никто бы и слова не посмел сказать. Мальций просто не смог бы удержать его силой без риска спровоцировать в Королевстве бунт. Но мысль об отказе исчезла без следа, едва песнь крови зазвучала неожиданным крещендо в знак согласия. Музыка тут же стихла, но ее послание было недвусмысленным: путь к Френтису лежал через Северные пределы.

Аль-Сорна низко поклонился королю и таким же официальным тоном ответил:

— Это честь, которую я принимаю с радостью, ваше величество.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Лирна

«Почему она меня не убивает?»

Глаза Давоки предостерегающе вспыхнули, ладонь, зажимающая Лирне рот, пахла дымом. Принцесса сглотнула, стараясь по возможности успокоить дыхание, и вопросительно подняла одну бровь. Взгляд лоначки метнулся вправо. Лирна скосила глаза, но увидела только серую ткань шатра, как и прежде колыхавшуюся под горным ветром. Принцесса снова посмотрела на Давоку, приподняв уже обе брови. Взгляд дикарки был направлен на что-то невидимое, зрачки шарили по стенке шатра, а мышцы рук напряглись, готовые к бою.

Раздался едва слышный звук, похожий на шелест разрезаемой ткани. В пологе шатра появилась блестящая точка, показалось острие ножа, а затем появился и сам нож, по крайней мере десяти дюймов длиной. Шелест становился все громче, ткань затрещала. Стенка шатра разошлась, и в дыре возникло лицо мужчины — лонакского воина, насколько могла судить Лирна. Бритоголового, с татуированным лбом и угрожающе оскаленными зубами.

Давока сделала выпад, ее нож вонзился под подбородок пришельцу. Голова лонака дернулась назад, дикарка надавила сильнее, пронзая мозг. Затем вытащила нож, запрокинула голову и издала протяжный вой. Снаружи моментально раздался крик тревоги, послышались отрывистые приказы и звуки яростной схватки. Давока приподняла свое копье, сунув Лирне в руки испачканный кровью нож.

— Побудь здесь, королева, — сказала она и нырнула в темную прореху.

Лирна осталась лежать на спине, чувствуя тяжесть ножа в раскрытой ладони и спрашивая себя, может ли человеческое сердце разорваться от волнения.

— Принцесса! — послышался хриплый оклик брата Соллиса.

— Я тут! — просипела Лирна и закашлялась (в горле пересохло), а затем крикнула: — Я тут! Что случилось?

— Нас предали! Оставайтесь внут… — Он запнулся на полуслове. Лирна услышала лязг металла и стон. Шум все возрастал, голоса зазвучали гневом и болью, и над всем этим принцесса различила лонакскую речь.

Резкий треск заставил принцессу посмотреть на крышу шатра: оттуда торчала стрела, застрявшая в ткани. «Беги! — кричал ее разум. — Беги отсюда! Если останешься — погибнешь!» Нож по-прежнему лежал в ладони, с рукояти на пальцы стекла капля крови. Этого хватило, чтобы оцепенение Лирны прошло. Она сжала скользкий от крови нож, вскочила на ноги и кинулась в темноту.

Соллис подбросил еще одно полено, и костер полыхнул с новой силой. Командор пригнулся, держа окровавленный меч, — стрела свистнула прямо над его головой. Двое других братьев, Гервиль и Иверн, стояли с натянутыми луками у входа в шатер. Где-то в темноте, вне круга света от костра, кипел бой. Непонятно было, кто побеждает, а кто проигрывает.

— Оставайтесь на месте, ваше высочество! — приказал Соллис. Брат Гервиль схватил принцессу за руку, принуждая встать на колени.

— Прошу прощения, принцесса, — улыбнулся Гервиль. Это был испытанный в боях воин, резкие черты лица его отсвечивали красным в свете костра.

— Сколько их? — спросила она.

— Сложно сказать. Мы уже человек десять убили. Эта лонакская сучка нас поимела. — Он снова улыбнулся. — Простите за выражение, ваше высочество.

— Эта лонакская сучка только что спасла мне жизнь. Вы не знаете, она не ранена?

Резкий крик заставил их посмотреть на юг. Три лонака, дико вопя, выскочили на свет, размахивая дубинками и топорами. Двигаясь с такой скоростью, что невозможно было уследить, брат Гервиль выпустил одну за другой две стрелы: двое нападавших упали. Соллис походя зарубил третьего, одним плавным движением парируя удар и атакуя. Лонак с раной на горле упал навзничь, и Гервиль на всякий случай пронзил стрелой его грудь.

— Тринадцать, — осклабился он. — Давненько не было такой урожайной ночи.

Слева что-то тренькнуло. Гервиль повалился на Лирну, погребая ее под своим дергающимся телом, при этом раздавалось какое-то громкое чмоканье. Она в панике забилась, пытаясь выползти из-под давящей тяжести и закричать, и вдруг почувствовала, как теплая жидкость заливает ее ночную сорочку. Обмякшее лицо Гервиля с полуопущенными веками оказалось в нескольких дюймах от ее глаз. Лирна провела ладонью по угловатым скулам, ощущая, как жизнь покидает его. «Спасибо тебе, брат».

— Принцесса! — Соллис перевернул труп, поднял Лирну, и его глаза расширились при виде крови, текущей по ее груди и животу. — Вы ранены?

— Нет-нет, — замотала она головой. — Где лорд-маршал?

— Сражается, я полагаю. — Он обернулся, опустив меч и обшаривая глазами темноту. Звуки боя стихали, вопли и звон мечей звучали все реже, пока наконец северный ветер не унес последний крик.

— Они ушли? — прошептала Лирна. — Мы победили?

Внезапно из мрака метнулась какая-то гибкая белесая тень. Перепрыгнула через костер, поднырнула под меч Соллиса, уклонилась от стрелы брата Иверна и с поднятым топориком кинулась на Лирну. Время словно замедлилось: потрясенная принцесса смогла до мельчайших деталей рассмотреть несущуюся на нее фигуру. Это была девушка-лоначка, одетая в волчью шкуру, лет шестнадцати от силы, ее мускулистые руки уже начали опускать топор, а лицо… Не было ни ярости, ни злобного оскала, лишь безмятежная радость светилась на кукольно-красивом личике.

Принцесса отпрянула, инстинктивно взмахнув ножом. Лезвие что-то задело и тут же вырвалось из руки, теряясь в темноте. Лоначка отпрянула, увернувшись, и припала к земле. Ее взгляд мазнул по лицу Лирны, и та заметила краснеющую полосу, протянувшуюся от подбородка до брови. А еще — ярко-синие глаза.

Меч Соллиса уже готов был перерубить лоначку надвое, но вместо этого воткнулся в землю: девушка отпрыгнула в сторону и повернулась лицом к воину, держа наперевес свой топор.

— Кираль! — Из мрака появилась Давока с окровавленным копьем.

Девчонка снова взглянула на Лирну, ее синие глаза сверкали от радости, из раны лилась кровь, а рот растянулся в свирепой улыбке. Внезапно она пропала, растворившись в ночи, словно кто-то задул свечку.

— Кираль! — закричала ей вслед Давока, останавливаясь у костра. — Юбе' ве'ла, акора!

«Прошу, вернись, сестра!»

Нирсу они нашли в нескольких ярдах от ее палатки. Она была мертва, пронзенная стрелами. Лирна подумала, что лонаки, должно быть, ошиблись из-за темноты. Если так, то фрейлина спасла ей жизнь, приняв удар на себя. Сержант завернул тело в плащ и отнес к подножию холма, где уже складывали погребальный костер.

— Подождите! — окликнула Лирна, когда он поднял тело. «Здесь нет моей вины, я же ее не убивала», — подумала она, зная, что сама себе лжет. Она провела рукой по волосам служанки. Пальцы наткнулись на дешевенький черепаховый гребешок. Лирна забрала его, поблагодарила сержанта и отошла.

Они насчитали около ста трупов лонаков, в основном мальчиков и мужчин. Но были также и женские трупы, где-то около десятка. Лорд-маршал Аль-Смолен, щеголявший перевязанной рукой и впечатляющим кровоподтеком под глазом, доложил ей о гибели двадцати трех гвардейцев. Еще трое были ранены. Половина лошадей разбежалась или была убита, среди них оказался и Воронок. Лирна не особенно любила этого коня, но тем не менее расстроилась. Остались только боевые кони, ездить на которых было не слишком приятно.

Давока сидела у догорающего костра, прислонив копье к плечу. С тех пор как бой закончился, она не проронила ни слова, не пытаясь ни оправдаться, ни покаяться, несмотря на звучавшие со всех сторон требования немедленно казнить предательницу. Впрочем, Лирна сразу же их пресекла.

— Это она завела нас в засаду, ваше высочество, — настаивал Смолен. — Из-за этой сучары я потерял половину своих людей.

— Я все сказала, лорд-маршал. Не заставляйте меня повторять.

Лирна присела напротив Давоки и заметила грусть на ее лице.

— Пора все прояснить между нами, — сказала она ей по-лонакски. Та подняла голову. Слабый проблеск удивления мелькнул во взгляде.

— Я тоже так думаю, — ответила Давока.

— Похоже, что власть Малессы не так уж непререкаема, да?

— Она хочет помириться с мерим-гер, самым лютым и коварным нашим врагом. Некоторые кланы… воспротивились. Зазвучали недовольные голоса. Мы, разумеется, убили бунтовщиков, но их оказалось слишком много. Малесса объявила их отверженными, и их изгнали из кланов. Тогда они образовали собственный: клан Лонакхим-Сентар.

— Сентар? Я не знаю этого слова.

— Сейчас его редко употребляют. Оно пришло из легенд, сложенных задолго до того, как ваши люди пришли из-за моря и украли наши земли. Так назывался отряд доблестных воинов, избранных за свое выдающееся мастерство и отвагу, ставших сияющим копьем Малессы. Они одержали славнейшую победу, разгромив народ сеорда: благодаря им мы овладели всем континентом. Так было до прихода мерим-гер. Все сентары погибли во время Великого Исхода, прикрывая отступление лонакхим в горы, которые стали нашим новым домом. И вот как они возродились… дурное потомство некогда прославленного народа.

— Девушка, которая пыталась меня убить, — твоя сестра?

— Кираль, — кивнула Давока, прикрыв глаза. — У нас общая мать. Ей повезло, что боги забрали ее до того, как она увидела, во что превратилась дочь.

— И во что же?

— В мерзость. В то, что убивает без причины и изрыгает яд. Она сделалась их лидером, «истинной Малессой», как называют ее Отверженные. — Давока подняла веки, взглянув прямо в глаза Лирне. — Кираль не всегда была такой, что-то… изменило ее.

— Что же именно?

— Это ведомо одной Малессе, — поморщилась Давока.

— Понятно, — кивнула Лирна, понимая, что расспрашивать бесполезно. — Она вернется?

— Отправив меня на перевал, Малесса послала три отряда на поиски сентаров. Была надежда, что сентары будут сражаться вместо охоты на тебя, королева. Но, похоже, моя сестра ухитрилась ускользнуть от преследователей. — Давока оглянулась на подножье холма, куда гвардейцы Смолена стаскивали трупы лонаков. — Сентаров много, и они не остановятся.

— Тогда нам не стоит здесь задерживаться, — отозвался Соллис на языке Королевства. Позади него пылал погребальный костер: тело брата Гервиля, лежащее наверху, уже было окутано пламенем. Орден никогда не медлил с преданием огню своих мертвых. — Если мы поторопимся, уже к вечеру вернемся к перевалу. Я подберу вам подходящую лошадь, ваше высочество, — сказал он и повернулся, чтобы уйти.

— Брат, — задержала его Лирна, — эта экспедиция находится под моим командованием, а я не давала приказа ее прерывать.

— Вы разве не слышали, что она сказала, принцесса? — Соллис перевел взгляд с Лирны на Давоку. — В следующий раз отбиться нам не удастся. Еще одно нападение мы не переживем.

— Он прав, — кивнула Давока, переходя на язык Королевства. — Слишком много людей, слишком много раненых. После нас остается след, по которому моя сестра пройдет с закрытыми глазами.

— Нет ли другого пути? — спросила Лирна. — Тропинки, по которой пройдет небольшой отряд — так, чтобы за ним трудно было проследить?

— Ваше высочество… — начал было Соллис, но Лирна оборвала его:

— Брат, орден не в ответе перед королем, это так. Посему я благодарю вас за службу и дозволяю покинуть нас, если хотите. — Она вновь повернулась к Давоке. — Так что, есть иной путь?

— Да, — медленно кивнула лоначка. — Но он очень опасен, и там смогут пройти только… — Она запнулась, поморщившись, и показала раскрытую ладонь. — Столько. Не больше.

«Пять человек, включая меня. То есть четыре меча против всех сентаров, и только Ушедшие знают, сколько их там прячется». Она понимала, что Соллис прав и разумнее всего повернуть назад, на перевал, а там уже и рукой подать до безопасного дворца. Однако слова Давоки подстегнули ее желание узнать истину. «То, что ведомо только Малессе…» Вот же оно, доказательство, Лирна чувствовала это. Наверняка на горе верховной жрицы найдутся и другие. Она поднялась и позвала Смолена:

— Выберите трех лучших людей, которые будут сопровождать меня на север, а брат Соллис проводит вас до перевала.

— Я бы предпочел остаться, ваше высочество, — подал голос брат-командор; Лирна могла бы поклясться, что слышит в нем подавленную злость. — С вашего дозволения, я и брат Иверн пойдем с вами.

— А я — лучший из всех моих людей, — произнес Смолен. — Но даже если бы это было не так, я бы никогда не покинул вас по доброй воле, принцесса.

— Благодарю вас, господа. — Лирна поплотнее закуталась в меховой палантин и взглянула на недоступные горные пики, вершины которых терялись в тучах. Оттуда донесся слабый раскат грома. «Посмотрим, что эти горы смогут мне рассказать».

Ее новую лошадь звали Вирка, что по-лонакски означало «Северная звезда». Свое имя животное получило из-за белого пятна на груди. Прежде она принадлежала брату Гервилю и, по заверениям Соллиса, была самой смирной кобылкой в орденских конюшнях. Однако судя по тому, как та встала на дыбы и мотнула головой, почуяв новую всадницу, принцесса заключила, что достопочтенный брат просто хотел ее успокоить. Впрочем, несмотря на все опасения, боевая лошадь оказалась весьма послушным созданием и подчинялась малейшим движениям повода, когда они следовали за пони Давоки.

Их небольшой отряд двигался на юг уже несколько часов, изнуряющая скачка не прерывалась даже кратким отдыхом. Впереди Лирны ехал Соллис, позади нее Иверн, Смолен замыкал кавалькаду. Их глаза неустанно обшаривали окрестности и вершины холмов. В начале пути Лирна и сама была так же бдительна, но по мере того, как усталость брала свое, энтузиазм ее поубавился. «Ну почему, почему я не уделяла больше внимания физическим упражнениям? — ворчала она на себя, болезненно ощущая каждый удар копыт по каменистой земле. — Часок гимнастики в день вместо чтения меня бы не убил. Зато кошмарная кобыла вполне на это способна».

В сумерках они свернули на север и провели тревожную ночь с подветренной стороны большого валуна. Костра не разжигали. Спутники по очереди стояли на страже, тогда как измученной Лирне удалось уснуть, завернувшись в меха, но сон ее был неспокоен и прерывист. В ту ночь ее посетили необычные видения. Место умирающего короля заняла Нирса, Лирна увидела ее в дворцовом саду: фрейлина весело смеялась, нюхала цветы, нагибала цветущие ветки вишен, и все это время из ран на груди и шее лилась кровь, оставляя красный след на дорожках…

Несмотря на боль и ломоту во всем теле, Лирна очень обрадовалась наступлению утра.

В тот день Лирна увидела громадную обезьяну.

Уже несколько часов они пробирались по оврагам и каньонам и карабкались на крутые холмы, все выше и выше. Похолодало еще сильнее, дорога, и без того узкая, сузилась почти до непроходимой.

Когда он вышли на особенно каменистую тропу, терявшуюся среди освещенных солнцем валунов, Давока объявила долгожданный привал. Дальнейший путь был прекрасно виден отсюда: узенькая тропа змеилась к двум громадным горам, самым высоким из тех, что им довелось видеть прежде. Хребет, казалось, терялся между двумя пиками. Глядя на извилистую тропу, Лирна поняла, почему Давока настаивала на малочисленном отряде: всем остальным потребовалось бы много дней, если не недель, чтобы пройти по ней.

Принцесса спешилась, издав привычный уже стон, и проковыляла за ближайший валун, чтобы облегчить свой королевский мочевой пузырь. Тогда-то, поднимаясь с корточек, она и заметила обезьяну. Та находилась в какой-то дюжине шагов. И была очень большой.

Черные глаза на ее песьей морде безотрывно смотрели на принцессу. В лапе, похожей на кожаную перчатку, была зажата изжеванная веточка дрока. Даже сидя, зверь был около пяти футов высотой и полностью покрыт густой серой шерстью, которая шевелилась на ветру.

— Не смотри ему в глаза, королева. — Сзади на верхушке камня появилась Давока. — Это вожак стаи, он расценит твой взгляд как вызов.

Лирна поскорее отвела глаза, украдкой подсмотрев, как зверь встал, широко зевнул, показав внушительные клыки, затем задрал голову и издал короткое кашляющее уханье. Из-за соседних камней показалось еще пять обезьян. Эти были помельче, но тоже выглядели опасными.

— Не шевелись, королева, — тихо приказала Давока. Краем глаза Лирна увидела, что та поудобнее перехватила копье.

Вожак издал еще один крик и побежал прочь, ловко перепрыгивая с камня на камень. Остальные обезьяны последовали за ним. Через несколько мгновений они исчезли из виду.

— Им не нравится наш запах, — пояснила Давока.

На подгибающихся ногах Лирна пошла в лагерь. Сердце бешено колотилось. С тяжелым вздохом она чуть ли не рухнула рядом со Смоленом.

— Что-то случилось, ваше высочество? — нахмурился тот.

— Это и есть твой безопасный путь? Ты, наверное, чокнутая! — рявкнул на Давоку Соллис.

Перед ними возвышалась гора. На склоне, покрытом черным пеплом, выступали огромные валуны — и так до самой вершины, окутанной дымом. В этом дыму то и дело мелькали языки оранжевого пламени, что сопровождалось жутким грохотом и дрожью земли.

— Другого пути нет, — отрезала Давока, расседлывая своего пони. Ласково погладила его морду и хлопнула по крупу, посылая в обратный путь, на тропу, которой они ехали пять долгих дней. — Лошадям туда нельзя. Склон слишком крутой, и огня они боятся.

— Я тоже боюсь огня, — заметила Лирна.

— Иначе не пройти, королева, — повторила Давока, подхватила свое копье, закинула на плечо мешок и, не оглядываясь, пошла вверх, дав понять, что спорить бесполезно.

— Ваше высочество, — начал Соллис, — прошу меня простить, но я бы хотел посоветовать…

— Знаю, брат. Все знаю. — Лирна жестом остановила его, глядя, как Давока легкими шагами быстро поднимается по запорошенному пеплом склону. — Как она хоть называется? Эта гора, я имею в виду.

Ей ответил брат Иверн. Он был много моложе и Соллиса, и погибшего Гервиля, но, несмотря на всю молодость, его знаниям о лонаках и их землях можно было позавидовать.

— Они называют ее Пасть Нишака, ваше высочество. В честь их бога огня.

— Ну, тогда остается надеяться, что он сейчас спит. Отпустим наших лошадей, господа, — сказала Лирна и, подобрав юбки повыше, отправилась вслед за Давокой.

Однако оказалось, что Нишак вовсю бодрствовал. Гора так тряслась, что Лирна несколько раз упала на колени, чувствуя жаркое дыхание горы. Нестерпимо воняло серой, от пепла принцесса раскашлялась чуть ли не до рвоты, но упорно шла вперед, стараясь не отстать от Давоки. Наконец лоначка остановилась, прислонившись к прохладному боку большого камня. Лирна кулем рухнула на землю. Отпив глоток воды из фляжки, Давока сказала, тыча пальцем в ее юбки:

— Все из-за них. Слишком тяжелые, лучше сними.

— Но у меня нет ничего другого, — ответила Лирна, судорожно отпивая из своей фляжки. Давока развязала мешок, достала безрукавку и штаны из мягкой кожи.

— На, возьми. Длинноваты для тебя, но я подгоню. — Расстелив штаны, она достала нож. — Раздевайся.

Лирна оглянулась на мужчин, старательно делавших вид, что нужно рассмотреть окрестности.

— Если кто-нибудь из вас обернется, в следующий раз мы увидимся уже в тюрьме, — предупредила она их.

Соллис промолчал, Смолен закашлялся, а Иверн подавил смешок.

Это было самое странное переживание в ее жизни: она стояла голая на склоне вулкана, а женщина из племени лонаков одевала ее, отпуская простодушные комментарии, заставлявшие принцессу краснеть: «Хорошие бедра, широкие. Ты выносишь сильных детей, королева».

Иверн хихикнул, чем заслужил затрещину от Соллиса.

Не прошло и часа, как все устроилось. Принцесса Лирна Аль-Ниэрен оказалась в лонакской одежде, лицо ее покрывал вулканический пепел, а давно не мытые длинные волосы свисали сосульками. Давока предложила их совсем обстричь, но это было бы уже слишком. Так что Лирна просто связала их в хвост кожаным шнурком, чтобы они хотя бы не лезли в глаза.

— Как я выгляжу, лорд-маршал? — поинтересовалась она у Смолена, зная, что ему, в отличие от прочих, солгать будет проще.

— Как всегда, великолепно, — заверил ее маршал с непоколебимой уверенностью.

— Брат! — внезапно окликнул Соллиса Иверн и показал куда-то вниз. Соллис, прикрыв ладонью глаза от солнца, присмотрелся.

— Вижу. Их там около пятидесяти, или что-то в этом роде.

— Я бы сказал, ближе к шестидесяти, — уточнил Иверн. — Где-то в пяти милях от нас.

Лирна проследила за их взглядами и заметила цепочку пони, поднимающихся по горному склону. Сентары.

— Отлично! — заметила Давока, возобновляя подъем.

— Отлично? — изумилась Лирна. — Чего же здесь отличного? Мы же надеялись, что они нас потеряют.

— Нет, королева, — не оборачиваясь, ответила Давока, — мы не надеялись.

Лирна со вздохом собрала свою одежду и отправилась следом.

Солнце уже начало садиться, когда они наконец достигли вершины. Там обнаружилась круглая котловина в полмили диаметром. Отовсюду столбами поднимались дымы, а запах серы был так силен, что Лирна едва сдерживала тошноту. Она осторожно заглянула через край. Там она увидела огненные колодцы, то и дело плюющиеся расплавленной породой, а жар стоял такой, что ей пришлось отпрянуть. Давока устроилась в нескольких ярдах от края, пристально глядя на солнце, которое садилось за западные вершины. Время от времени она бросала взгляд вниз, на смутные тени преследователей, чей путь был отмечен облачками пепла из-под лошадиных копыт.

— Приготовьте луки, — сказала она Соллису и Иверну. — Может быть, придется их задержать.

— Мы что, так и будем тут торчать? — воскликнула Лирна, уже еле сдерживая негодование. — А не лучше ли, к примеру, бежать отсюда со всех ног?

— Нет, — заговорила Давока по-лонакски. — Еще один шаг, и он убьет нас. Надо ждать благословения Нишака. — Она вновь взглянула на солнце, подождала, пока оно полностью не скроется за горами, затем прикрыла глаза и принялась монотонно напевать.

— Ты… — начала было принцесса, но ей пришлось отплевываться из-за набившегося в рот пепла. — Ты молишься своему богу? Значит, я последовала за тобой, обрекла и себя, и этих людей на смерть только затем, чтобы послушать, как ты молишься выдуманному хозяину этой горы?

Давока продолжала сидеть с закрытыми глазами и петь. Лирне хотелось схватить ее за плечи и потрясти, но она понимала, что нарвется на кулак, после чего Смолен убьет лоначку. Ну или по крайней мере попытается убить. Оставалось стоять и смотреть, постепенно закипая, подобно горе, на которой они находились, в то время как на них опускалась темнота.

— Она не молится, ваше высочество, — пояснил Иверн, с любопытством глядя на Давоку. — Она считает.

— До них примерно триста ярдов, как мне кажется, — произнес Соллис, не сводивший глаз с сентаров внизу и не выпускавший из руки лук.

Склоны озарялись оранжевым сиянием, огненное дыхание горы испускало подсвеченные облака дыма. Соллис достал из колчана стрелу, наложил на тетиву и выстрелил, потратив на прицеливание какие-то мгновенья. Лирна проследила за полетом стрелы. Та попала в группу преследователей, не причинив им, судя по всему, особого вреда.

Иверн встал слева от него, и братья начали обстреливать сентаров. В их неторопливых движениях чувствовался немалый опыт: стрела, тетива, прицел, выстрел — и так раз за разом. Лирне показалось, что она заметила взметнувшийся клуб пыли: кто-то из сентаров упал, может быть, даже не один. Впрочем, это их не остановило.

— Живой я им не дамся, лорд-маршал, — заявила Лирна Смолену. Внезапно Давока прекратила свою считалку и вскочила на ноги.

— А ты им и не нужна живой, — сказала она, после чего обратилась к братьям: — Хватит, поберегите стрелы.

— Ну, и где же он? — устало спросила Лирна, у которой не осталось сил даже на то, чтобы злиться. — Где великий лонакский бог ог…

Гора вздрогнула с особенной силой, и они повалились с ног. Огромное облако черного дыма поднялось над котловиной, а в пятидесяти ярдах ниже того места, где находились путешественники, из множества трещин полилась раскаленная лава. Ее светящиеся потоки поползли вниз по склону, сливаясь в целую реку огня. Рев горы заглушил вопли несчастных.

Давока поднялась, раскинула руки, принимая жар как благословение, и продекламировала на лонакском: «В третий день шестой луны, на счет двести и двадцать начиная от захода солнца Нишак вещает, осеняя своей дланью южный склон горы. Узнай же и запомни, ибо Нишак — самый великодушный из всех богов».

Спуск с северной стороны Пасти Нишака занял бóльшую часть ночи. Пепла здесь было поменьше, идти было легче. Однако холод все нарастал по мере удаления от огненной горы, и Лирне не раз пришлось пожалеть о своем неудобном платье для верховой езды.

Они устроили привал на узком выступе у основания горы: каменный навес защитил их от начавшегося ливня. Давока в первый раз за много дней разрешила разжечь костер из чахлого дрока, пробивавшегося здесь между камнями. Лирна как можно ближе подвинулась к огню: она так замерзла, что не могла заснуть. Пока мужчины отдыхали, караул несла Давока. Братья спали как мертвые, а Смолен все время ворочался. Воительница села на край выступа, болтая ногами над пропастью глубиной в добрых сто футов и держа копье наготове.

— Я сожалею, что рассердилась тогда, — сказала Лирна, клацая зубами от холода. — Это было неразумно. Я вовсе не собиралась оскорбить твоего бога.

— А ты и не можешь оскорбить Нишака, — по-лонакски ответила Давока, пожав плечами. — Он там всегда был, есть и будет. Всякий раз, когда кому-то из лонакхим понадобится огонь.

— И еще мне жаль тв-твою… — Лирну передернуло от озноба, — сестру. Такой смерти я не пожелала бы ни… никому.

Оглянувшись, Давока пристально взглянула на принцессу. Потом встала, подошла к Лирне и, опустившись перед ней на колени, взяла ее за руку, затем потрогала лоб.

— Здесь слишком холодно, королева, — сказала она и, сняв свою меховую накидку, набросила Лирне на плечи. Прижала принцессу к себе, а у той не было сил протестовать. — Моя сестра жива, — прошептала Давока, — моя сестра, которая мне уже вовсе не сестра. Я чувствую это. Она злится где-то там, во мраке. Злится, что потеряла тебя, но она нас скоро отыщет. Что бы ею ни овладело, оно сделало хороший выбор: мастерство Кираль велико.

— А ч-что ею овладело?

— Она не всегда была такой. Охотницей — да, но не… воительницей. На древнем наречии Кираль означает «дикая кошка». Она так хорошо могла выслеживать добычу, и многие считали, что на ней благословение богов. Но она никогда не хотела воевать, даже против твоего народа. Случилось так, что однажды Кираль столкнулась с одной из тех больших обезьян, живущих на восточном склоне горы. У зверей как раз народилось потомство, а они всегда ревностно защищают детенышей. Кираль сильно поранили. Несколько дней она провела на грани жизни и смерти, мы думали, что шаманское искусство уже бесполезно. Малесса отпустила меня, чтобы я смогла быть вместе с сестрой до конца. Я сидела и смотрела на нее, пока она не перестала дышать. Она умерла, Льерна, я своими глазами видела это. Мне стыдно признаться, но я плакала по моей сестре. Первый раз в жизни я проливала слезы, так она была мне дорога. А потом она заговорила. Моя мертвая сестра заговорила. «Слезы не к лицу защитнице Малессы», — сказала она. Я посмотрела в ее глаза — они были живые, но своей сестры я в них не нашла. И не нахожу до сих пор.

— Ты будешь… сражаться с ней?

— Придется.

— И… убьешь ее? — Голова Лирны начала клониться на грудь, взгляд все больше туманился, по мере того как усталость брала свое.

— Нет! — Давока вздернула подбородок, издав жалобный стон. — Ты не должна засыпать. Заснешь — больше не проснешься!

«Заснешь — больше не проснешься…» А так ли уж это плохо? Кто она такая? Бесполезная сестра бестолкового короля. Ни мужа, ни детей. Отправилась разыскивать доказательства невозможного, согласившись на этот безумный поход. «Нирса умерла, брат Гервиль умер. Чем я лучше?»

— Льерна! — Давока сильно встряхнула ее. — Не спи!

Она дернула головой, моргнула, от холода потекли слезы.

— Ты любишь своих мужей?

— Люблю? — Лицо Давоки на миг смягчилось, и она рассмеялась. — Это не наше слово.

— А какое ваше?

— Ульмесса. Глубокая привязанность. Привязанность к тем, кто иной крови.

— И ты чувствуешь к ним привязанность?

— Временами. Когда они не делают глупостей, свойственных мужчинам.

— Много лет назад я тоже такое чувствовала, все время. К мужчине, который посмотрел на меня и увидел что-то дурное.

— Значит, он сам был дурак, а ты молодец, что избавилась от него.

— Он не был дураком, он был героем, хотя этого и не знал. Мы могли бы вместе править Королевством, он и я, так решил мой отец. Тогда все было бы иначе!

— Твой отец был вождем мерим-гер, да?

— Да. Янус Аль-Ниэрен, лорд Азраэля и правитель Объединенного Королевства.

— Тогда почему ты его ослушалась? Почему не взяла мужчину, которого хотела, и вы не стали королем и королевой?

— Потому, что я не хотела убивать своего брата, как ты не хочешь убивать свою сестру.

Брат Соллис потянулся и встал, двигаясь практически бесшумно. И замер, увидев полураздетую Давоку, а в ее объятиях принцессу Объединенного Королевства.

— Королева замерзла, — сказала ему Давока. — Собери еще дров.

К утру Лирна была в состоянии разве что с трудом ковылять за Давокой. Они спустились в долину и пошли дальше на север. Принцесса смущенно заметила, что Давока замедлила шаг и постоянно оглядывается, словно боится, что Лирна свалится замертво. Смолену и Иверну по очереди приходилось помогать принцессе перебираться через ручьи и чуть ли не тащить на себе, настолько ей было плохо. Да и останавливались они теперь куда чаще. Во время коротких, но таких желанных передышек Давока и Соллис пытались накормить ее вяленой говядиной или хоть финиками, но Лирна совершенно потеряла аппетит.

— Она должна отдохнуть, желательно под крышей. Нельзя заставлять принцессу идти дальше, — сказал вечером Смолен. В его голосе отчетливо сквозила паника, глаза горели нехорошим огнем.

— Не надо решать за… — начала было Лирна, но приступ кашля заставил ее замолчать.

Давока вопросительно посмотрела на Соллиса. Брат-командор неохотно кивнул.

— В двух-трех милях отсюда, — Давока ткнула копьем на восток, — есть деревня. Укроемся там.

— А это безопасно? — прохрипела Лирна, но по настороженному взгляду Давоки, который она заметила прежде, чем та отвернулась, все стало ясно без слов.

Деревня состояла из нескольких дюжин каменных домов, окруженных крепкой стеной. Она располагалась на вершине грушевидного холма над широкой долиной, по которой бежала на юг быстрая речка. Давока привела их к путевому камню у подножья холма, откуда вверх, к воротам в стене, уходила посыпанная крупным гравием дорожка. Перевернула копье, уткнув наконечник в землю, и встала в ожидании.

— Какой клан здесь живет? — поинтересовался Соллис.

— Серые Соколы. Заклятые враги мерим-гер. Из их деревень вышло много сентаров.

— И ты думаешь, они нам помогут? — спросила Лирна.

— Я думаю, они не станут оспаривать решение Горы.

Прошел почти час, прежде чем ворота распахнулись. Оттуда выехало человек тридцать верхом на пони, они галопом начали спускаться с холма.

— Не прикасайтесь к оружию, — предупредила всех Давока, глядя на приближавшихся лонаков.

Не доезжая до путешественников, всадник, скакавший в авангарде, придержал пони и поднял руку, останавливая кавалькаду. Это был дородный мужчина в безрукавке из медвежьей шкуры и чуть ли не весь целиком покрытый татуировками: лоб, шею и руки украшал вихрь непонятных символов. Такого Лирне видеть еще не доводилось. Предводитель молча, с бесстрастным лицом рассмотрел путников, затем рысью подъехал к Давоке. С пояса у него свисали дубинка и топорик.

— Приветствую тебя, Служительница Горы, — произнес он.

— А я — тебя, Альтурк, — ответила та. — Я прошу убежища в твоем доме.

Здоровяк направил пони туда, где, привалившись к походным мешкам, сидела Лирна. Принцесса чувствовала напряжение братьев и Смолена: те едва крепились, чтобы не выхватить мечи.

— Ты — королева мерим-гер, — сказал мужчина на вполне сносном наречии Королевства. — Я слышал, ты ранила Лже-Малессу, но теперь вижу, что это ложь. — Он склонился в седле, его темные глаза сверкнули. — Ты слишком слаба.

Лирна по возможности выпрямилась и, подавив приступ кашля, ответила по-лонакски:

— Я ранила ее. Дай мне нож, я и тебя раню.

Что-то промелькнуло в его лице, он дернулся, крякнул и повернул пони к деревне.

— Дверь моего дома всегда открыта для Служительницы Горы, — сказал он Давоке и пустил пони галопом.

— Ты хорошо держалась, королева, — с уважением произнесла Давока.

— Вместе с историей дипломатия была моим любимым предметом, — усмехнулась Лирна. После чего ее стошнило, и она упала в обморок.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Рива

«Отец Мира, молю тебя, не отрекайся от любви к жалкой грешнице».

Рива выбрала себе комнату на самом верху. Даже не комнату, а скорее чердак, где в крыше, заменявшей потолок, зияла внушительная дыра, которую ей пришлось кое-как заделать досками. Она сидела на парусиновой койке — единственном предмете мебели — и точила нож. Внизу Темный Меч спорил со своей сестрой. Точнее, это она громко и сердито спорила с ним, а он отвечал ей мягко и спокойно. Рива даже и представить не могла, что Алорнис способна так разозлиться. Быть доброй, щедрой, смеяться бедам в лицо — сколько угодно. Но кричать от злости?

Подвыпивший менестрель распевал в саду куплеты, как обычно делал это по вечерам. Песенка была Риве незнакома: какая-то глупая сентиментальщина о деве, ждущей любимого на берегу озера. Она надеялась, что присутствие публики охладит его страсть к кошачьим концертам, однако интерес группки зевак, пялившихся с открытыми ртами из-за алебард дворцовой стражи, только подстегнул Алюция. До Ривы донесся его голос:

— Спасибо! Спасибо, друзья! Артист не может жить без публики!

Еще небось и поклонился в ответ на несуществующие аплодисменты.

— Легко тебе говорить, брат! — послышался крик Алорнис. — Конечно, ведь это не твой дом!

Хлопнула дверь, по лестнице застучали каблуки. Рива с тоской посмотрела на чердачную дверь. «И чего я не выбрала комнату с замком?»

Она не отрывала глаз от ножа, методично водя лезвием по бруску. Он прекрасен — лучший из тех, что у нее были. Священник говорил, что лезвие вышло из-под руки азраэльца, но это ничего. Отец Мира не питает ненависти к азраэльцам: напротив, это их ересь заставила возненавидеть его. Ей же нужно постоянно заботиться о ноже и хорошенько его точить, ибо он потребуется для того, чтобы совершить благое дело…

Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Алорнис.

— Ты об этом знала? — требовательно спросила она.

— Нет, но теперь знаю, — ответила Рива, продолжая точить нож.

Алорнис глубоко вздохнула, пытаясь справиться с гневом, и принялась ходить по комнате, сжимая и разжимая кулаки.

— Северные пределы! Что, скажи на милость, я буду там делать?

— Тебе понадобится шуба, — заметила Рива. — Я слышала, там холодно.

— Не нужна мне никакая паршивая шуба! — Алорнис остановилась у окошка с треснутым стеклом, вырезанного в покатой крыше, и снова вздохнула. — Извини. Ты тут ни при чем. — Она села рядом с Ривой и похлопала ее по коленке. — Еще раз извини.

«Отец Мира, молю тебя…»

— Он просто не понимает, — продолжала Алорнис. — Вся его жизнь — от одной войны до другой. Ни дома, ни семьи. А для меня уехать означает оставить здесь свою душу. — Со слезами на глазах она повернулась к Риве. — Ты-то хоть меня понимаешь?

«Домом мне был сарай, где священник избивал меня, если я неправильно бралась за нож».

— Не-а, — ответила Рива. — Это всего лишь кирпичи и цемент. Точнее, кирпичи, вываливающиеся из старого цемента.

— Ну и пусть. Это мои кирпичи и мой цемент. Спасибо Ваэлину, после стольких лет теперь они действительно принадлежат мне. И он тут же требует, чтобы я все это бросила.

— А что ты будешь делать с этими руинами? Дом большой, а ты… не очень.

— Ну да. — Алорнис улыбнулась, опустив взгляд. — Знаешь, у меня была идея, вернее — мечта. Многие, как и я, хотели бы научиться тому, что умеет мастер Бенрил, приобщиться к знаниям его ордена, но из-за пола или религиозных взглядов не могут пойти к нему в ученики. Я надеялась, что, если сама получу знания, этот дом станет тем местом, где такие люди смогут учиться.

Рива глядела на руку Алорнис, лежавшую на ее бедре, ощущала сквозь тонкую ткань тепло, которое грело кожу… Она вложила лезвие в ножны и встала с кровати. «Отец Мира, не отрекайся от любви к жалкой грешнице». Подошла к заляпанному грязью окошку и стала смотреть на костры, разведенные толпой за оцеплением. «Дурная пена на мутной волне Веры» — так назвал их Алюций, продемонстрировав неожиданную мудрость.

— С каждым днем их все больше, — произнесла она. — Два дня назад было всего полдюжины, а сейчас — почти шесть десятков. Все они ищут поддержки твоего брата или хотя бы его приветствия. Какое-то время они еще потерпят, потом его молчание начнет их злить. И когда он уедет, их гнев обрушится на тебя.

Алорнис приподняла брови и хмыкнула:

— Иногда ты кажешься такой взрослой, Рива. Даже взрослее Ваэлина. Вы слишком много времени провели вместе.

«Это точно». Слишком долго она уже ждет, когда же он исполнит свою часть сделки. Слишком долго сдерживается, обманывая себя: говорит, что должна научиться лучше владеть мечом, больше узнать, чтобы обернуть эти знания против него, когда придет время… Ложь слишком затянулась. С каждым днем любовь Отца уходит все дальше, а во сне является священник и кричит, брызжа слюной, совсем как в тот раз, когда он избил ее до полусмерти: «Грешница! Я знаю, что за мерзость скрывается в твоем сердце! Я видел ее. Грязная, забывшая Отца грешница!»

— Твой брат прав, — сказала она Алорнис. — Ты должна уехать. Уверена, там тоже найдутся те, кто захочет у тебя учиться. А еще говорят, на севере полно чудес, так что тебе будет что порисовать.

Алорнис посмотрела на нее долгим взглядом, на лбу появилась морщинка.

— Ты с нами не пойдешь, так?

— Не могу.

— Почему? Сама же сказала, там много чудес. Давай поищем их вместе.

— Я просто не могу. Я… должна тут кое-что сделать.

— Кое-что? Это как-то связано с твоим богом? Ваэлин говорил, что твоя преданность Отцу беззаветна, но я до сих пор не слышала от тебя ни слова об этом.

Рива хотела было возмутиться, но тут же поняла, что это так и есть. Она никогда не говорила с Алорнис о Его любви, о радости, которую Он дарит ей, которая питает все ее устремления. «Почему?» Ответ пришел скорее, чем она сумела прогнать непрошеную мысль. «Потому, что тебе не нужна любовь Отца, когда ты рядом с ней».

«Грязная, забывшая Отца грешница!»

— Смотри, долина так широка, но братья с тобой, и ноша легка… — затянул во дворе новую балладу менестрель. Рива бросилась к окну, с трудом распахнула заевшие створки и заорала в темноту:

— Да заткнешься ты или нет, никчемный пьянчуга?!

Алюций замолчал, а толпа благодарно залопотала что-то неразборчивое.

— Завтра мы уезжаем, — мягко произнесла Алорнис.

— Я вас немного провожу. — Рива натянуто улыбнулась. — Твой брат должен сдержать обещание.

Король обеспечил их лошадьми и деньгами. Целым мешком денег, если начистоту. Часть монет Аль-Сорна вручил Риве.

— Священные искания — дело затратное, — сказал он с улыбкой.

Она сердито нахмурилась, но деньги взяла. И пока Ваэлин с Алорнис собирали вещи, ускользнула из замка. Избежать внимания толпы было несложно: пробраться коротким путем к реке, а затем пройти сто ярдов по берегу. Первым делом она купила себе на рынке новую одежду: отличный непромокаемый плащ и пару крепких сапог, точь-в-точь по ноге, причем сапожник сказал, что у нее ступни как у танцовщицы. По его кривой мине она заключила, что это не было комплиментом. Он же рассказал, как добраться до следующей цели. Однако глядел при этом подозрительно:

— И что же там понадобилось танцовщице?

— Ищу подарок для брата, — объяснила она, заплатив чуть больше, чем требовалось, чтобы избежать дальнейших расспросов.

Лавка оружейника располагалась в глубине двора, оттуда доносился звон молота, бьющего по стали. В лавке сидел старик, на удивление худой, хотя белые рубцы от ожогов говорили о том, что он и есть кузнец.

— Ваш брат владеет искусством меча, госпожа?

Риве претила его фальшивая любезность. Хотелось рявкнуть, что никакая она не госпожа. Ее акцент и одежда не могли вызывать в нем никакого уважения, причиной его вежливости был набитый кошель у нее на поясе.

— Вполне владеет, — ответила она. — Ему бы понравился ренфаэльский клинок, вроде тех, которые носят тяжеловооруженные всадники.

Кузнец учтиво кивнул, скрылся в задней части лавки и вернулся с очень простым на вид мечом. Грубая деревянная рукоять без оплетки, толстый железный эфес, наточенное лезвие в ярд длиной с тупым концом и никаких украшений: ни травления, ни узоров.

— У ренфаэльцев броня получается получше, — сказал кузнец. — А их мечи… Это скорее дубинки, чем клинки, если уж начистоту. Почему бы вам не присмотреть что-нибудь более дельное?

«Ага, и более дорогое, разумеется, — подумала Рива, жадно глядя на меч. — У Аль-Сорны такой же, а видел бы ты, что он им творит».

— Возможно, вы и правы, — кивнула она. — Понимаете, мой братец — довольно мелкий, где-то с меня ростом, по правде говоря…

— Ясно. Значит, обычный меч не подойдет.

— Хотелось бы чего-нибудь полегче… Но очень прочный! Это возможно?

Кузнец задумался на мгновенье, потом жестом попросил ее подождать и снова исчез. На сей раз он принес деревянный ларец в ярд длиной.

— Возможно, этот будет как раз впору, — сказал он, откидывая крышку.

Там лежал изогнутый однолезвийный клинок шириной меньше дюйма и на пядь короче обычных азраэльских. Круглая бронзовая гарда была незнакомой формы, а рукоять, оплетенная кожей, позволяла держать оружие двумя руками.

— Это вы ковали? — спросила Рива.

— Увы, нет, — с сожалением улыбнулся кузнец. — Это оружие с Дальнего Запада, там и сталь куют по-иному. Видите узоры на лезвии?

Рива присмотрелась и заметила темные завитушки, идущие по всей длине клинка.

— Это какая-то надпись?

— Всего лишь узоры от ковки. Складывают металл, куют, затем снова складывают и так много раз, а потом охлаждают клинок в глине. Оружие получается легким, но прочным.

— Можно?.. — Рива прикоснулась к рукояти. Старик кивнул.

Она взяла меч, отступила на шаг от прилавка и проделала одну из комбинаций Аль-Сорны, последнюю, которой он ее обучил, — для боя с несколькими противниками в ограниченном пространстве. Меч оказался лишь немногим тяжелее палки, с которой она тогда занималась, и был прекрасно сбалансирован. Рассекая воздух, он словно пел. Комбинация была короткой, но напряженной, поскольку требовала серии ударов на пределе возможностей с двумя полными оборотами в конце.

— Здорово! — воскликнула Рива, подняв меч к свету. — Сколько вы просите?

Кузнец как-то странно взглянул на нее. Так обычно во время танца смотрели на Эллору мужчины.

— Так сколько? — повторила она с раздражением. Кузнец моргнул, улыбнулся и глухо ответил:

— Покажите все это еще раз, и я бесплатно добавлю ножны.

Вернувшись домой, она шла по двору и как раз застала Аль-Сорну, прощавшегося с менестрелем.

— Вы могли бы поехать с нами, — говорил он.

— Нет, милорд, — возражал Алюций, показушно кланяясь. — Перспектива одиночества, холодов и постоянных атак дикарей, причем в крайнем отдалении от виноградников… это все, конечно, прекрасно, но я, пожалуй, воздержусь. К тому же кого будет ненавидеть мой отец, если я уеду?

Мужчины пожали друг другу руки, Аль-Сорна забрался в седло, посмотрел на Риву и заметил за ее спиной меч.

— Дорогой?

— Мне удалось сбить цену.

Ваэлин указал на серую кобылу, уже оседланную и привязанную к столбу возле колодца. Священник занимался с Ривой верховой ездой, так что она отвязала лошадь, привычно легко вскочила в седло и подъехала сбоку к Аль-Сорне. Алорнис, едва сдерживая рыдания, обняла Алюция. В глазах у нее стояли слезы, которые менестрель утирал, бормоча слова утешения.

— А ведь он ее любит, верно? — потихоньку спросила Рива у Ваэлина. — Поэтому и таскался сюда каждый день.

— Как бы не так. Полагаю, король желал убедиться, что интересы моей сестры ограничиваются только искусством.

— То есть он — соглядатай?

— Был им. Его отец впал в немилость, так что не думаю, что у Алюция оставался другой выбор. Похоже, Мальций перенял от прежнего короля больше, чем мне думалось.

— И ты позволял ему приходить?

— Алюций — хороший человек, как и его брат.

— Пьяница и брехун!

— А еще поэт и иногда — воин. В человеке может быть много всего намешано.

Среди зевак поднялся переполох. Гвардейцы угрожающе подняли алебарды: сквозь толпу ехал человек в черном плаще. Аль-Сорна в отчаянье застонал. Всадник остановился перед солдатами и что-то громко сказал повелительным тоном. Капитан энергично замотал головой и жестом приказал ему убираться прочь. Рива заметила, как напряглись гвардейцы, когда из толпы выступило несколько вооруженных человек в таких же черных плащах.

— Вот ты сейчас и встретишься с родственными душами, — буркнул Аль-Сорна, трогаясь с места.

Всадник был худ, если не тощ, впадины щек темнели под глубоко посаженными глазами, тонкие волосы стального цвета коротко подстрижены. Он вежливо кивнул Аль-Сорне и уставился на него так пристально, словно хотел своим мрачным пронизывающим взором заглянуть в его душу. Тем временем гвардейцы и люди в черных плащах сверлили друг друга взглядами. За всем этим зачарованно наблюдала притихшая толпа.

— Брат, — произнес всадник, — твое благополучное возвращение вселило великую радость в мое сердце и в сердца всех Верующих.

— Аспект Тендрис, — коротко и сухо поздоровался Ваэлин.

— Я предупреждал, что ему здесь делать нечего, милорд, — подал голос капитан.

— Но почему он так сказал, брат? — спросил Тендрис. — Неужели ты захлопнешь двери перед своим братом по Вере?

— Аспект, — сказал Аль-Сорна, — я ничем не могу быть вам полезен.

— Это неправда, брат. — Тон аспекта стал жестким, он выразительно посмотрел на Аль-Сорну. Его сильный голос зачаровал всю толпу. — Ты можешь присоединиться к нам. Мой орден примет тебя с удовольствием, тем более если твой собственный не желает этого делать.

Рива села поудобнее, поправляя меч за спиной. «Этот человек — сумасшедший, — подумала она. — Какой-то полоумный проповедник их еретической веры, до того увязший во лжи, что разум его покинул».

— У меня больше нет ордена, — с нажимом сообщил Ваэлин аспекту. — И другого я не ищу. Теперь передо мной иная задача. Король назначил меня владыкой Северной башни.

— Ах, король… — проскрежетал Тендрис. — Человек, порабощенный ведьмой-отрицательницей!

— Придержите-ка язык, аспект! — взвился капитан, и его гвардейцы взялись за алебарды обеими руками. Люди в черных плащах в ответ потянулись к оружию.

— Прекратить! — рявкнул Аль-Сорна.

Приказного тона в его голосе оказалось достаточно, чтобы все застыли, даже толпа вокруг. Все, кроме одного: некий тип в черном плаще не повиновался. Кряжистый детина с широким свирепым лицом и на редкость кривым носом. Двигался он как-то скованно, словно прятал что-то под плащом.

— Короче говоря, аспект, вы спросили — я ответил, — сказал Аль-Сорна. — А сейчас уходите.

— Так вот кем ты стал, — скрипучим голосом произнес Тендрис, его конь нервно переступал ногами, будто отвечая на мысли хозяина. Широко раскрытые глаза аспекта перебегали от Аль-Сорны к Риве и обратно. — Рабом короны, неверным, бесстыдно выставляющим напоказ свою шлюху-идолопоклон…

Рива молниеносно вытащила нож, привстала в седле и метнула его, наклонившись вперед. Аспект был в каких-нибудь пяти футах. Бросок вышел на редкость неудачным, а все из-за ее дернувшейся лошади. Нож, беспорядочно вращаясь, пролетел у самого уха аспекта и воткнулся в плечо человека с переломанным носом. Противник пронзительно взвизгнул и рухнул на колени, из-под плаща на мостовую со стуком выпал заряженный арбалет. Капитан отдал короткий приказ, и гвардейцы двинулись вперед, выставив алебарды. Люди в плащах начали вытаскивать мечи, но их остановил приказ аспекта. Толпа отшатнулась. Некоторые бросились врассыпную, остальные попятились, не сводя глаз с развернувшегося зрелища.

Аль-Сорна подъехал к вопящему здоровяку, который катался по земле от боли. Наконец тот со стоном выдернул нож и в ужасе уставился на окровавленное лезвие.

— Мы знакомы? — спросил Ваэлин.

— Ты опозорил наш орден, Илтис! — рявкнул Тендрис на неудачливого вояку и обратился к Аль-Сорне: — Этот человек действовал без моего ведома.

— Не сомневаюсь, аспект. — Ваэлин улыбнулся бедняге Илтису. — Насколько я помню, за ним был должок.

— Брат, я прошу тебя. — Тендрис схватил Аль-Сорну за руку. — Вера нуждается в тебе. Вернись!

Аль-Сорна повернул коня, вырываясь из хватки аспекта.

— Не к чему мне возвращаться. И покончим с этим.

Гвардейцы тем временем занялись Илтисом, утаскивая его прочь. Рива спешилась, чтобы забрать нож.

— И я вовсе не его шлюха, понял? — заорала она вслед Тендрису, за которым трусили его приспешники в плащах. — Я его сестра! Слышишь, ты?

— Родственные души, значит?

— Я полагал, вы поладите, — ухмыльнулся, пожимая плечами, Ваэлин. — Тендрис так же предан Вере, как ты — Отцу Мира.

— Твой Тендрис — сумасшедший еретик, погрязший в заблуждениях. Я же не…

Аль-Сорна улыбнулся и, не дослушав, поскакал вперед.

Варинсхолд остался позади, они выехали на северную дорогу. Алорнис замкнулась в угрюмом молчании, окруженная эскортом из конных гвардейцев. По-видимому, король желал, чтобы Темный Меч во что бы то ни стало добрался до места назначения.

Еще спустя милю показался зловещий замок из черного гранита. Пониже кумбраэльских — внутренняя стена всего каких-то тридцать футов высотой, однако этот был больше и мощнее, площадью в несколько акров. На башнях не развевались флаги, и Риве стало интересно, какой же это азраэльский аристократ имеет возможность содержать подобную твердыню. Аль-Сорна ехал чуть впереди, она пришпорила кобылу, догнала его и пристроилась рядом.

— Что это за сооружение?

Ваэлин посмотрел на замок, и лицо его внезапно погрустнело — таким Рива его еще не видела.

— Подождите меня здесь. Передай капитану, что я вернусь примерно через час.

С этими словами он поскакал к воротам. Подъехав, спешился и ударил в колокол, висящий на столбе. Лица Ваэлина не было отчетливо видно, однако Риве показалось, что на его лице появилась приветственная улыбка. Ворота открыл высокий человек, Аль-Сорна въехал внутрь, и оба они исчезли из виду.

— В тот день, когда он вошел в эти ворота, наш отец видел его последний раз. — Алорнис остановилась поодаль, неприязненно глядя на замок.

— Так это замок Шестого ордена? — уточнила Рива.

Алорнис кивнула и спешилась. Двигалась она замечательно ловко, как бывалая наездница. Сунула что-то в рот своей белоносой кобылке, и та с удовольствием захрумкала угощением.

— Кусочек сахара — и лошадка твоя навеки, — сказала Алорнис, погладив животное по крупу, затем потянулась к седельным сумкам. — А мы тем временем можем заняться кое-чем поважнее.

«Это же не я».

Девушка, смотревшая на нее с пергамента, была очень красивой, с густыми блестящими волосами и яркими глазами, живущими, казалось, своей жизнью, только носик был чуть кривоват. Алорнис наверняка ей польстила, но Риву восхитил и даже немножко напугал талант художницы. «Всего лишь уголек и пергамент, — удивлялась она, — а лицо как живое».

— Надеюсь, в Северных пределах найдется холст и краски, — сказала Алорнис, дорисовывая тени под идеальным точеным подбородком Ривы. — Это надо будет обязательно написать как следует.

Они сидели под ивой неподалеку от замковой стены. Аль-Сорна находился внутри уже два часа.

— Ты не знаешь, зачем Темный Меч сюда вернулся? — спросила Рива у Алорнис.

— Я начинаю подозревать, что мне не дано понять своего брата. — Та оторвала взгляд от наброска. — А почему ты называешь его «Темный Меч»?

— Так его зовет мой народ. В четвертой книге есть предсказание о появлении грозного воина-еретика, чей меч будет направлять сама Тьма.

— И ты веришь в эту ерунду?

Рива покраснела и отвернулась.

— Любовь Отца — не ерунда. Вот ты считаешь свою Веру ерундой? Все эти бесконечные поклоны перед воображаемыми тенями предков?

— Лично я никому поклонов не отбиваю. Мои родители были приверженцами Восходящего Учения, которое утверждает, что совершенство и мудрость достижимы с помощью правильных слов, поэзии и песен: они открывают секреты души, а с ними — и всего мира. Родители таскали меня на свои собрания, тайные в те дни. Мы собирались в укромных подвалах и читали наши тексты. Матушка всегда сердилась, когда подходила моя очередь читать, потому что я то и дело хихикала, настолько глупым все это мне представлялось.

— Небось лупила тебя потом за ересь, да?

— Лупить? Меня? — Алорнис изумленно заморгала. — Разумеется, нет!

Рива снова отвернулась, сообразив, что допустила ошибку.

— Рива! — Алорнис отложила набросок и, подвинувшись поближе, коснулась ее плеча. — А тебя… Тебя кто-то…

«Грязная, забывшая Отца грешница!»

— Нет! — Рива отшатнулась, вскочила и спряталась за стволом ивы, в то время как слова священника преследовали ее: «Я знаю, что за гнойник зреет в твоем сердце, девчонка. Я видел, как ты смотрела на ее…» Удары тростниковой палки отмечали каждое слово, а она стояла очень прямо, руки по швам, и ей не разрешалось ни пошевелиться, ни заплакать. «Ты изгадила Книгу Разума! Ты изгадила Книгу Законов! Ты изгадила Книгу Страшного Суда!» Последний удар в висок заставил ее упасть на пол сарая, усыпанный соломой, где она и осталась валяться, оглушенная, истекающая кровью. «Я бы должен убить тебя, но твоя кровь — твоя защита. Деяние, возложенное на нас Самим Отцом, — твое спасение. И если мы хотим достичь успеха, мне придется выбить из тебя твой грех». И он выбивал. Выбивал до тех пор, пока боль не стала невыносимой и Риву не поглотила тьма…

Она упала на колени, обхватив себя за плечи. «Грязная, забывшая Отца грешница!»

Аль-Сорна вернулся, когда солнце уже начало клониться к закату. Не говоря ни слова, кивнул гвардейцам и пустился вскачь. Он молчал до самой темноты, пока они не разбили лагерь и не поужинали по-солдатски, то есть сытно, но безвкусно. Рива сидела напротив Алорнис, избегая смотреть ей в глаза и механически черпая похлебку. «Слишком долго, — вертелась в ее голове одна и та же мысль. — Слишком долго я нахожусь рядом с ним. И с ней».

К ней кто-то подошел. Она подняла голову и увидела Аль-Сорну.

— Настало время завершить нашу сделку.

Оставив Алорнис сидеть у костра, они отошли подальше, туда, где заканчивалась высокая трава и начиналась дорога, — так, чтобы их не было слышно. Рива села в траву, скрестив ноги, Аль-Сорна пристроился рядом и пристально взглянул ей в глаза.

— Что тебе известно о смерти твоего отца? — спросил он. — Не то, что ты себе навоображала, а что знаешь наверняка.

— В книге одиннадцатой рассказывается о том, как он копил силы в Высокой Твердыне, чтобы встретить твое вторжение. Ты возглавил атаку и, используя силу Тьмы, нашел путь в крепость. Он погиб как герой. Истинный Меч Отца Мира пал под превосходящими силами врагов и искусством Тьмы.

— Иными словами, ты не знаешь ничего. А поскольку никто из его последователей не выжил, кто бы ни был автором книги, его там не было. Не собирал твой отец никаких армий. Он выжидал, взяв в заложники близкого мне человека. Использовал ее, чтобы заставить меня сложить оружие и затем убить. И геройского в его смерти ничего не было. Он умер в помрачении рассудка, сведенный с ума чем-то, что принудило его убить своего отца.

Рива тряхнула головой. Священник много раз предупреждал ее, что именно так и бывает, когда живешь среди еретиков: «Они выиграли и теперь считают себя вправе переписывать историю». И все же речь Ваэлина ее задела. Пусть неохотно, но Риве пришлось признать, что в Аль-Сорне есть некая правда. Он многое скрывал, много оставлял недосказанным, но моральный стержень в нем явно был. И, в отличие от своего отца, которого Рива не знала, Ваэлина она могла выслушать.

— Ты лжешь, — сказала она, стараясь говорить как можно увереннее.

— Ты так считаешь? — Его пристальный взгляд не позволял ей отвести глаза. — А мне вот кажется, ты и сама знаешь, что я говорю правду. Думаю, ты и прежде чувствовала, что рассказы о твоем отце лживы.

Она отвела взгляд и закрыла глаза. «Именно в этом его сила, — поняла она. — Вот в чем кроется Тьма. Не в мече, но в словах. Умный ход: изрекать гнусную ложь, замаскированную под правду».

— Меч, — хрипло произнесла она.

— Мы находились в королевских покоях Высокой Твердыни. Мой брат метнул топор прямо ему в грудь. Он умер мгновенно. Я помню, что его меч упал куда-то в темноту. Я не взял его и не видел, чтобы на него позарился кто-то из моих братьев или солдат.

— Но ты же сказал, что знаешь, где его искать! — воскликнула она, уже зная ответ. Тем не менее прозвучавшие затем слова ранили больнее, чем палка священника:

— Я солгал, Рива.

Она вновь закрыла глаза. Ее трясло.

— Зачем? — тихонько прошептала она, не в силах больше ничего произнести.

— Твой народ считает, что во мне Тьма. Но «Тьма», как однажды объяснил мне кое-кто много мудрее меня, — лишь слово, которое используют невежды. На самом деле это — песнь, меня ведет песнь. Она же и привела меня к тебе. Было бы проще простого бросить тебя в лесу в первую же ночь, но песнь велела мне подождать. Велела приблизить к себе и обучить тому, чему не научил тот, кто отправил тебя ко мне. Ты никогда не задумывалась, почему тебя учили только искусству обращаться с ножом? Не с луком или мечом или чему-нибудь еще, что дало бы тебе преимущество? Тебе дали ровно столько навыков, чтобы сделать достаточно опасной — чтобы заставить меня убить тебя. Кровь Истинного Меча вновь легла бы на Темный Меч. Новая жертва. Когда ты пришла ко мне, в лесу был кто-то еще. Моя песнь нашла и тебя, и его. Того, кто следил за тобой, кто ждал и наблюдал. Свидетеля, жаждущего написать очередную главу одиннадцатой книги.

Рива вскочила на ноги, а вслед за ней встал и Аль-Сорна. Меч раскачивался за ее спиной, словно змея, готовая атаковать.

— Зачем?

— Я нужен последователям твоего отца. Им нужен заклятый враг. Без меня они — всего-навсего безумцы, поклоняющиеся призраку другого безумца. Тебя послали за тем, чего нельзя отыскать, в надежде, что я убью тебя и подброшу этим дров в топку их священной ненависти. Ты была ценна для них лишь своей кровью и своей смертью. В отличие от меня, до живой Ривы им нет никакого дела.

Меч легко выскользнул из ножен, прямой и верный, как стрела. Рива кинулась на Ваэлина. Он не пошевелился, не сделал попытки уклониться, просто стоял и невозмутимо смотрел, как меч разрезает сначала рубаху, затем — плоть. Рива вдруг поняла, что плачет: полузабытое воспоминание детства, когда священник избил ее первый раз, — и она была потрясена его жестокостью.

— Почему? — сквозь слезы крикнула она. Кончик меча уже на дюйм вошел в тело Ваэлина. Еще чуть-чуть — и Темный Меч отправится на вечные муки, давно заждавшиеся его.

— Потому же, почему теперь я отвергаю мою песнь, которая кричит мне «Отпусти ее!», — сказал Аль-Сорна безо всякого страха. — Потому же, почему ты не можешь теперь меня убить. — Он медленно поднял руку и погладил Риву по щеке. — Я вернулся домой, чтобы отыскать одну сестру, а нашел двоих.

— Я тебе не сестра. И не подруга. Я ищу клинок Истинного Меча, который объединит всех в любви к Отцу.

Он расстроенно вздохнул и покачал головой:

— Твой Отец Мира — не более чем набор мифов и легенд, скопившихся за тысячу лет. И даже если он действительно существует, он ненавидит тебя за то, что ты такая, какая есть. Так ведь утверждают его священники?

Ее дрожь превратилась в судороги, меч затрясся. «Один удар, и…» Рива шагнула назад, оступилась и упала.

— Пойдем с нами, — умоляюще произнес он.

Она вскочила и побежала прочь, сквозь темную колышущуюся траву, и слезы застилали ей глаза. Лезвие меча поблескивало, отмечая взмахи ее руки, а вслед ей несся его печальный крик:

— Рива!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Френтис

«Семя прорастет…»

Зуд начался на следующее утро после убийства старика в храме. Френтис открыл глаза. Женщина, обнаженная, еще спала, прижавшись к нему. Во сне она казалась спокойной и довольной, темные локоны упали на лицо и слегка шевелились от размеренного дыхания. Мучительно захотелось ее придушить. Используя его тело, она радостно ликовала, впиваясь ногтями в спину, обхватив его бедрами. Тяжело дыша, бормотала какую-то невнятицу на воларском:

— Перед нами… весь мир… любовь моя… Пусть Союзник продолжает играть в свою игру… Вскоре я начну собственную… А ты… — Она остановилась, с улыбкой целуя его в лоб, пот капал с ее сосков на его исполосованную шрамами грудь. — Ты станешь той фигурой, которая решит исход всей партии.

Теперь он лежал, освещенный солнцем, проникающим сквозь щели в ставнях. Так хотелось, чтобы руки преодолели неподвижность, чтобы ладони сжали ее горло. Он пытался обратить свое желание в действие, но руки продолжали вяло и недвижно лежать вдоль тела. Даже теперь, плутая в своих снах и кошмарах, она держала его в узде.

Френтис почувствовал зуд, пока его взгляд бездумно блуждал по расписному потолку комнаты. Едва заметная щекотка в боку, чуть ниже ребер. Сперва он решил, что это один из бесчисленных клопов, которых полно было в этой части империи, но потом засек ритм, легкий, но слишком четкий и правильный, чтобы счесть это укусами насекомого.

Женщина потянулась, перекатилась на спину, подняла веки и улыбнулась.

— Доброе утро, любимый.

Френтис промолчал. Она закатила глаза.

— Ну-ну, не надо дуться. Поверь, тот человек абсолютно не вписывался в твои строгие моральные каноны. — Она встала, голой прошлепала к окну и посмотрела на улицу сквозь щель между ставнями. — А мы тут, похоже, наделали переполоху. Впрочем, ничего удивительного. Реакция неразумных тварей, обнаруживших, что их так называемый бог оказался неспособен защитить свой храм от сожжения, всегда отвратительна. — Женщина отвернулась, зевнула и провела пятерней по спутанным волосам. — Иди оденься. Наш список длинен, как и наш путь.

В коридоре он наткнулся на горничную. Та изумленно охнула, вытаращив глаза. Закрыв дверь перед покрасневшей девушкой, Френтис начал одеваться. Странное покалывание не прекращалось. Сейчас у него появилась относительная свобода движений, и он смог провести пальцами по зудевшему месту. Там не нашлось ничего, кроме широкого рубца, идущего от бока к грудине. Хотя… Что-то было не так, какое-то едва заметное изменение в поврежденной коже: как будто она чуть-чуть разгладилась. На взгляд — никакой разницы, но пальцами он это почувствовал. «Неужели?.. Разве это в принципе можно вылечить?»

Он вспомнил ее смятение, когда она увидела кровь старика на его лице, то, как она его связала. Увидел ее глаза, ищущие признаки малейших изменений в его состоянии, услышал последние слова умирающего… «Семя прорастет…»

Путы нетерпеливо задергались, и он продолжил одеваться. Исчезают его шрамы или нет, путы покамест никуда не делись.

Они отправились в порт и сели на небольшое торговое судно, направлявшееся в сторону Двенадцати Сестер. Капитан, старый морской волк, довольно подозрительно покосился на Френтиса и что-то пробурчал. Женщина рассмеялась и сказала Френтису на воларском:

— Он говорит, что ты похож на северянина.

Затем обратилась к капитану, уже на альпиранском. Ее объяснение, похоже, полностью его удовлетворило. Он указал им маленький пятачок на палубе, не занятый клетками с курами и бочонками специй. Не прошло и часа, как судно покинуло гавань, развернуло паруса и поймало северо-западный ветер.

— Ненавижу моря, моряков и их посудины. — Женщина с отвращением посмотрела на волны. — Однажды, чтобы попасть на Дальний Запад, мне довелось пересечь океан. Бесконечные дни на одном корабле с идиотами-хозяевами и их рабами. Пришлось сдерживаться из всех сил, чтобы не поубивать их к середине путешествия.

Раздался крик. Молодой матрос показывал рукой куда-то по правому борту и возбужденно вопил. Они подошли к лееру, где уже толпился гомонивший на альпиранском экипаж. Сначала Френтис не заметил ничего, что могло бы вызвать подобный интерес, но потом примерно в двухстах ярдах от судна заметил какое-то клокотанье. Мелькнул большой хвост, напоминающий парус. Кит! Френтис уже видел китов на ренфаэльском побережье — животное, что и говорить, впечатляло, но вряд ли это такое уж необыкновенное зрелище для бывалого моряка.

Бурление в море усилилось, в брызгах мелькнуло что-то красное. Из пены поднялась огромная заостренная голова, в ней открылась пасть, обнажая ряды блестящих зубов. В следующее мгновенье бестия ушла под воду, и показался здоровенный хвост более сорока футов длиной. Кожа блестела на солнце: снизу молочно-белая, сверху розовые полосы на темно-сером фоне. Хвост напоследок шлепнул по воде и исчез. Море успокоилось: пятно крови на поверхности воды колебалось только от пузырей, поднимающихся из глубины.

— Красная акула, — пояснила женщина. — Удивительно, что она подошла так близко к берегу.

Обрадованная команда еще немного погомонила и разошлась. Видно, акула была хорошей приметой.

— Они говорят, что бог моря Ольбисс послал акуле кита, чтобы насытить ее голод, поэтому нам теперь ничего не угрожает. — Женщина отвернулась, скрывая презрительную гримасу. — Увы, чтобы насытить мой голод, потребуется нечто большее, чем кит.

Четверо суток спустя в утренней дымке показалась высокая гора. Она была неестественно темной, но по мере того, как ветер гнал судно вперед, Френтис понял, что гора сплошь поросла лесом. Эта женщина снова притащила его в джунгли.

Судно пришвартовалось к узкому причалу в гавани на южной оконечности острова. По словам женщины, остров назывался Ульпенна и был самым восточным из архипелага Двенадцати Сестер — своеобразной цепочки между континентами. Они пошли вдоль причала к большому поселению, состоявшему сплошь из деревянных домов. В отличие от затрапезного рынка рабов на воларском берегу, этот город смотрелся солидно, даже изысканно, что указывало на долгие годы мирного, безмятежного существования. Дома в большинстве своем были двухэтажными, с резными статуями на верандах, ни одна из которых не повторялась.

— У каждого дома — свой божок, — объяснила женщина, снова прочитав его мысли. — У каждой семьи — собственный хранитель.

Зайдя в таверну, она заказала тушеную курицу, оказавшуюся чересчур острой от специй. Женщина завела разговор со слугой, подававшим еду. Френтис почти не знал альпиранского, но уловил слова «закон» и «дом».

— Даже охраны не держит, — заметила она, когда они остались вдвоем. — Надо же, какой доверчивый судья. К тому же, судя по всему, он пользуется тут популярностью. Не совсем те качества, которые ожидаешь обнаружить в законнике.

Они просидели в таверне почти до вечера, затем двинулись по единственной дороге, ведущей прочь из города, — колее в сухой глинистой почве, карабкающейся вверх по лесистому склону горы. Через час женщина свернула на тропинку, бегущую прямиком в лес. Она привела их к большому дому — впечатляющее трехэтажное здание возвышалось на краю горного уступа, ставни на окнах распахнуты навстречу морскому бризу.

— Прикончишь только судью, — сказала Френтису женщина, пока тот раздевался и натирал кожу землей. — У него, кажется, есть жена и трое ребятишек… Так вот, они — не твоя забота. — Она легонько потянула его за нос. — Я ужасно добра, правда? Ну, давай! Вперед, любовь моя.

Слуга в трактире не соврал, охраны действительно не было. Один из слуг возился в саду позади дома, другой зажигал фонари на крыльце. Френтис прополз по густому подлеску и залег в двадцати футах южнее стены. До ночи он неподвижно лежал в густой траве, а затем легко перелез через стену, цепляясь за многочисленные украшения, которые так любили здешние архитекторы.

Подтянувшись на руках, он взобрался на верхний этаж веранды, нашел открытую дверь. Там на широкой кровати спал ребенок — маленький неясный силуэт под покрывалом. Френтис на цыпочках пересек комнату и оказался в коридоре, куда выходили две двери. За ними также спали дети. Спустился вниз. Еще две комнаты, одна — заполненная книгами, Френтис решил, что это кабинет, сейчас он пустовал. Вторая комната была спальней: покрывала на кровати, аккуратно отогнутые, ожидали хозяев. Снизу послышались голоса, Френтис вернулся на лестничную площадку.

Он спустился на первый этаж. Скрипнула ступенька, но его шаги были легки и не привлекли ничьего внимания. Голоса доносились из передней части дома, за закрытой дверью разговаривали двое: мужчина и женщина. Френтис нашел уголок потемнее и притаился там.

Его удивляло, что зуд сегодня усилился и уже причинял ощутимый дискомфорт. Путы позволяли ему почесываться, но толку от этого было мало. Ему снова показалось, что рубец меняется: пальцы нащупали новый участок гладкой кожи…

Дверь распахнулась, и Френтис вжал голову в плечи. На пороге показалась женщина. Она обернулась и что-то произнесла, улыбнувшись. На ее лицо упал свет из комнаты. Красавица, лет за сорок, в бледно-голубом шелковом платье, светлые волосы стянуты в узел на затылке. Ей ответил мужской голос. Женщина коротко рассмеялась и поднялась по лестнице, так и не заметив притаившегося Френтиса.

Тот подождал, пока она не вошла в спальню, потом выбрался из своего укрытия. Дверь в комнату оставалась приоткрытой, и Френтис увидел мужчину: тот сидел за столом лицом к окну, за окном виднелось море. Мурлыкая что-то себе под нос, судья читал свиток. Среднего роста, довольно полный, в седых редеющих волосах еще оставались черные пряди. «Интересно, как его зовут?» — подумал Френтис, доставая кинжал из ножен.

— Всего один удар, — заметила женщина, когда они поднимались в гору.

До утра они просидели в лесу, наблюдая за домом. Дождавшись отчаянных криков судейской жены, они пошли вверх по склону, держась в стороне от дороги, а также от городка, где наверняка начнут интересоваться приезжими, едва обо всем станет известно.

— Чисто и быстро, — продолжала она, карабкаясь в гору без малейших усилий. — Думаю, ты мог бы меня поблагодарить за то, что я подарила ему легкую смерть в твоем лице.

Френтис промолчал, взбираясь на скалу следом за ней.

Они достигли вершины, когда солнце стояло уже в зените. Раскинув руки, женщина повернулась к западу.

— Двенадцать Сестер во всем их великолепии.

Цепь лесистых островов уходила в морскую даль и терялась в полуденной дымке.

— Столетиями ни один смельчак не решался здесь поселиться. Говорят, когда-то тут произошла катастрофа, разрушившая перешеек, который соединял наш континент с тем, что сейчас является материковой частью Альпиранской империи. Что именно случилось тогда, никто не знает, хотя в легендах можно найти тысячи объяснений. Альпиранцы считают, что боги сражались здесь с чем-то неведомым и в ярости разрушили «мост». А южные племена рассказывают, что с неба упал огромный огненный шар, сметая все на своем пути. Наконец, есть древняя воларская сказка о сильном, но глупом волшебнике: он вызвал к жизни то, с чем не смог совладать. Оно утащило вопящего колдуна в пустоту, а перед тем сокрушило здесь землю. Как бы там ни было, перешеек превратился именно в то, что мы видим: в двенадцать островов. О том, что здесь происходило уже после катастрофы, рассказывали всякие безумные истории, с волшебством и всякими ужасами: о зверях, говорящих как люди, и о людях, больше похожих на зверей… Как же, наверное, удивились приплывшие сюда альпиранцы, когда не обнаружили на островах ничего, кроме джунглей. — Женщина начала спускаться по западному склону. — Но у нас нет времени любоваться красотами, любимый. Лучше покинуть этот островок до темноты. Ты же умеешь плавать, правда?

Канал между Ульпенной и ближайшим островом был миль в пять шириной в самой узкой части, не меньше. По приказу женщины Френтис соорудил для их багажа небольшой плот из выцветшего до белизны плавника, связав деревяшки лианами, нарезанными в джунглях. Он толкал плотик перед собой, с силой загребая ногами. Френтис всегда считался отличным пловцом, но прежде плавал только по реке Соленке, огибавшей замок Шестого ордена. Теперь все было иначе: мешал непрерывный прибой и темная глубина внизу. А когда начало садиться солнце, в голове всплыли видения огромной полосатой акулы, сожравшей целого кита.

Женщина смеялась над ним. Перевернувшись на спину, она лениво и непринужденно била по воде ногами.

— Да не волнуйся ты так! Мы слишком мелки и вряд ли заинтересуем красную акулу. Впрочем, у нее есть родственники и помельче. — Она снова рассмеялась и поплыла вперед, тогда как страх Френтиса лишь обострился.

До берега добрались без происшествий, хотя Френтис мог бы поклясться, что какая-то чешуйчатая тварь царапнула его по ноге. Он собрал коряги и кое-как сложил их конусом. Женщина протянула руки и вскрикнула от боли и восторга, когда с ладоней полилось пламя, поджигая дрова. Из ее носа потекла струйка крови, которую она машинально стерла большим пальцем, однако от Френтиса не укрылось то, как она сжала кулак, когда все пламя вытекло, и он заметил судорожное подергивание ее плеч — свидетельство подавленной боли. «За все приходится платить, любимый».

Они грелись у костра, пока тьма не сгустилась и не взошел месяц.

— Ты умеешь петь? — спросила женщина. — Всегда, понимаешь ли, мечтала услышать, как мой любимый поет мне песню под луной.

— Нет, — ответил Френтис, радуясь тому, что в кои-то веки может ответить без понуканий.

— Я могу тебя заставить, ты знаешь как, — прищурилась она, но Френтис молча смотрел в огонь. — Наверное, хочешь узнать, кто это был и почему его имя оказалось в нашем списке?

Бок жутко зудел, кожа, можно сказать, горела. Он подавил желание почесаться, держа руки на коленях. Непонятно, знает ли женщина о его проблеме: она безразлично подбрасывала в огонь сучья.

— Не хочется тебе это говорить, но он не был плохим человеком — совсем наоборот, насколько мне известно. Справедливый и мудрый судья, независимый и неподкупный. Из тех, кому доверяют и бедные, и богатые. Именно у таких людей ищут защиты, когда приходят смутные времена. — Она кинула в огонь последнюю ветку и грустно улыбнулась Френтису. — Потому-то он и был в моем списке. Его убил не ты, а его собственная добродетель. Ты — всего лишь инструмент, чтобы воплотить в жизнь давний замысел.

Она подсела поближе к Френтису, обняла его и положила голову ему на плечо. Наверное, со стороны они выглядели прекрасно: ни дать ни взять юные возлюбленные, прижавшиеся друг к другу на пляже под луной. Но эту идиллическую картинку нарушил ее голос, резкий свистящий шепот душевнобольной женщины, не способной себя контролировать:

— Знаю, ты страдаешь. Я помню эту боль, любовь моя, пусть с тех пор прошло уже несколько жизней. Ты считаешь меня жестокой, но что ты знаешь о настоящей жестокости? Жесток ли тигр, охотящийся на антилопу? Или красная акула, промышляющая кита? Был ли жесток ваш безумный король, когда послал тебя на ту бессмысленную войну? За жестокость ты принимаешь волю, а воля у меня была с самого начала. Я ведь не сумасшедшая. Обещаю, едва мы покончим с этим списком, мы с тобой напишем новый, и тогда, вычеркивая имена, ты будешь радоваться, а не страдать.

Она прижалась крепче, довольно вздыхая… а зудящий бок горел огнем.

На островах они убили еще двоих. Сначала — купеческого приказчика на Ульпенне, которого она сама задушила, когда тот, пьяный, вышел ночью отлить. Затем — подавальщицу из таверны на Астенне, которую Френтис заманил к себе в комнату, вертя у девчонки перед носом серебряной монеткой. Она хихикала, идя за ним по лестнице, хихикала, когда он с поклоном пропустил ее в дверь и принялся зажигать лампу, хихикала, пока он сжимал ее в объятьях. И вновь женщина позволила ему сделать все быстро.

Они сели на корабль еще до рассвета, успев отплыть с утренним отливом. Четыре дня спустя судно бросило якорь в Динеллисе — огромном, даже больше Миртеска, шумном порту. Место госпожи и телохранителя вновь заняли муж и жена, только на сей раз она надела «маску» испуганной мышки, а Френтиса заставила играть роль властного спесивца, избалованного сынка мельденейского купца, присланного проследить за торговыми делами отца. В Динеллисе их ждала очередная жертва — круглолицый трактирщик, которого Френтис громогласно принудил присоединиться к ним на веранде и выпить бокал вина. Там они его и оставили. Он сидел, невидяще глядя на бухту, а чаша покоилась на его обширном животе.

Дни становились кошмарно однообразными, по мере того как они пробирались все дальше на север. Френтис не мог уловить в ее списке ни малейшей закономерности. Деревенская прачка, жившая в десяти милях от Динеллиса, два дня спустя — дюжий батрак, а еще через день — полуслепой и полуглухой старик. Если бы Френтис своими глазами не видел, как мужчина со странно знакомым голосом передавал ей этот список, он решил бы, что это повредившийся рассудок приказывает ей убивать совершенно случайных людей. Но хладнокровие, с которым она совершала убийства, убедило его, что она делает это совсем не ради развлечения. Напугавшая его жестокость, с которой она расправилась со стариком в Гервеллисе, сменилась невозмутимой деловитостью. Убивала ли она сама или принуждала его сделать это, все продумывалось до мелочей. Они наблюдали за жертвами и убивали, как только предоставлялась возможность, — быстро, если не сказать чисто, успевая уйти до того, как поднималась тревога.

Плотник из Вареша. Еще один судья, на сей раз из Раваля. Главарь шайки разбойников в западных холмах.

— Ну, этот-то точно был мерзавцем. — Склонив голову набок, она стояла над телом бандита и вытирала кровь со своего меча.

Френтис едва избежал удара копьем от последнего из бандитов, окровавленные трупы остальных пяти валялись на земле. Отыскать разбойничий лагерь было непросто, им пришлось несколько дней выслеживать их в каменистых холмах. Когда наконец они напали на след, женщина не стала ждать темноты, она решила атаковать и убить всех разом.

— У нас нет времени для рыцарских турниров, любимый, — сказала она.

Главарь дрался яростно, но недолго. Когда он упал, его люди не разбежались прочь, доказав, что истинная дружба и уважение встречаются даже среди отребья. Последний разбойник, чьи длинные волосы были заплетены в тугие косички, а вокруг глаз и рта виднелась россыпь декоративных шрамов, принялся проклинать Френтиса, поливая его непонятной альпиранской бранью, и удвоил напор. Но, разгорячившись, он так сильно размахнулся зазубренным копьем, что сам подставился под удар. Сапог Френтиса угодил ему прямо в челюсть. Потеряв сознание, бандит рухнул на пыльные камни.

— Он нас видел, — сказала женщина, принудив Френтиса взять меч и опустить его на горло бандита…

…бок зудел нестерпимо, так сильно, что он удивлялся, как еще не вспыхнула его рубаха, ослепив женщину…

…лезвие упало, перерубив позвоночник. Мужчина дернулся и умер.

Они забрали разбойничьих лошадок — приземистых, толстоногих животных чуть крупнее пони — и поскакали на север. К вечеру кони выдохлись, но женщина продолжала их гнать, пока к утру те не пали. Дальше два дня шли пешком, пока не показалась наконец Альпира — столица империи.

— Великолепный город, да? — спросила она. — Дороги они строят дерьмовые, зато города…

Альпира напоминала огромную ячеистую сеть, образованную рядами стоявших вплотную домов и башен, ее обрамляли мощные стены пятидесяти футов толщиной. В иных обстоятельствах у Френтиса захватило бы дух от такого зрелища, но сейчас в голове у него смердели трупы. Батрак, оторвавшись от плуга, поднял затекшие руки и подошел к ним, широко улыбаясь, — решил, наверное, что путешественники хотят спросить у него дорогу. Френтис перерезал ему горло ударом кинжала, а затем они стояли и смотрели, как жизнь вместе с кровью вытекает из упавшего тела.

— Видишь? — Женщина указала пальцем на сверкающий под вечерним солнцем купол. — Императорский дворец. Каждый дюйм этого купола покрыт серебром. Интересно, что будет, если все это поджечь?

Разбив лагерь на ближайшем холме, они глядели, как на город опускается ночь. Тени удлинились, и в сумерках город постепенно превращался в противоестественно идеальную паутину огней. Женщина достала из мешка вощеный пергамент, развернула, проглядела все имена и бросила свиток в костер, где он почернел и скукожился, пожираемый язычками пламени.

— Ты до сих пор так ничего и не понял, не правда ли? — спросила она. — Не понял, зачем нужны эти убийства?

Френтис продолжал молча смотреть на догорающий клочок пергамента.

— Ты знаешь, что такое ясновидение? — не отставала она.

Ему хотелось проигнорировать и этот вопрос, но он понял, что вообще-то не прочь узнать, зачем его заставили пролить столько крови. Возможно, если во всем этом обнаружится некий смысл, жуткие призраки оставят его в покое?

— Я слышал о таком, — ответил Френтис. — От брата Каэниса, он много чего знал.

— Понятно. И что же сей эрудит Каэнис рассказывал о ясновидении?

— Что это магия Тьмы, с помощью которой можно увидеть будущее.

— Верно. Но видения будут неточны, к тому же дар этот редок. Столетиями Совет прочесывал всю империю вдоль и поперек, чтобы отыскать тех, кто владеет подобным даром, с единственной целью: узнать, что произойдет, когда мы захватим эти земли. Десятки провидцев, в основном под пытками, выложили нам этот список имен. Каждое имя неоднократно повторялось в их видениях. Вокруг того судьи из Ульпенны сплотилась бы потом целая вооруженная купеческая флотилия, которая совершала бы набеги на наши линии снабжения. Незаметный клерк сделался бы гениальным морским стратегом, одержавшим великую победу. У шлюхи из таверны был талант лучницы, она вошла бы в легенды, застрелив нашего адмирала прямо на мостике его корабля. Думаю, остальное ты и сам сообразишь. В нашем списке, любимый, были имена несостоявшихся героев. Убивая их, мы устраняли преграды на пути Воларской империи к успеху и процветанию.

Незнакомый, какой-то болезненный хрип, вырвавшийся у него из груди, оказался смехом, хотя по правде говоря он больше напоминал кашель. Женщина прищурилась.

— Разве я сказала что-то смешное, любимый?

Ее гнев лишь еще больше рассмешил Френтиса, но ему пришлось немедленно замолчать, когда она стянула путы, наклонившись к нему и сжав кулаки.

— Я не терплю, когда надо мной смеются! Ты видел, как я выпила кровь последнего, кто пытался это делать. Не забывай, на что я способна.

— Ты не посмеешь, — хрипло каркнул он, удивляясь тому, что она позволяет ему говорить. — Ты же втюрилась в меня, сумасшедшая сука.

Она вдруг сделалась очень тихой, лишь кулаки были крепко сжаты, а лицо немного подергивалось.

— Видимо, ты знаешь о жестокости куда больше, чем мне казалось. — Она медленно наклонилась и разжала кулаки. — Ну, так что же тебя позабавило?

На этот раз путы не оставляли выбора, и он вынужден был ответить:

— В империи живут миллионы людей. Не рабов, свободных. Их больше, чем вы способны сосчитать. Янус собрал величайшую армию, которая только была у Королевства, и мы за целые месяцы не смогли взять три жалких города. Ты думаешь, убив этих людей, вы заставите империю лечь под вас? Думаешь, что среди оставшихся миллионов не найдется тех, кто займет место убитых? Надеюсь, ваш поганый народ действительно попытается их поработить, а я проживу достаточно долго, чтобы увидеть ваше поражение.

Она коротко и почти печально хохотнула:

— Ох, любимый, любимый! Как же ты наивен, как скуден твой разум. Ты толкуешь о захвате империи — и ведь правда, эти болваны из Совета ни о чем другом и не мечтают, продавая себя Союзнику как портовые шлюхи. Они, может, и удовлетворятся империей, но мне-то нужно куда больше. И я добуду все, что хочу, а ты мне в этом поможешь.

Зуд, не беспокоивший его почти весь день, начался вновь. Не такой болезненный, как прежде, но настойчивый и пульсирующий.

— Но сперва, — продолжала она, вставая на ноги и отряхивая одежду от золы, — мы займемся последним именем из нашего списка. И теперь, раз уж ты находишь меня такой забавной, я желаю, чтобы ты немного развлекся и поиграл. Речь, видишь ли, идет о ребенке, а дети такие шалунишки.

Поместье располагалось на плато к западу от города. Большое подковообразное строение в два этажа высотой, которое помимо конюшни и хозяйственных построек включало богато украшенный особняк. Вокруг раскинулся парк, засаженный акациями и оливами. Охранники в белых плащах попарно патрулировали территорию. Судя по всему, здесь стоял немаленький гарнизон.

Они забрались наверх по узкой расщелине в южном склоне плато. Подобное восхождение было бы рискованным даже днем, то, что им удалось пройти здесь ночью, казалось чудом. Но Френтис знал, что всей своей точности, с которой его руки и ноги каждый раз находили опору, он обязан этой женщине. Каким-то образом через путы ему передавалось ее умение — вкупе с ее злобой. Зуд тоже не утихал, и Френтис все время беспокоился, что это отвлечет его и он свалится вниз. Однако ее темное искусство не оставляло места ошибке. Так что вершины плато они достигли без происшествий.

Пока мимо проходили два охранника, Френтис, вспотев от напряжения, висел рядом с хозяйкой, вцепившись пальцами в небольшой выступ. Он подозревал, что, если она пожелает, его хватка не разожмется никогда: он так и останется висеть, пока не умрет с голода. Переждав, пока голоса не утихнут вдали, женщина подтянулась, взобралась на плато и побежала к саду. Френтис следовал за ней в десяти футах. Они двигались стремительно, но почти бесшумно, замирая в тенях деревьев, когда мимо проходили патрули. Оба с ног до головы были в черном, а металлические рукояти своих мечей и кинжалов закоптили, чтобы их не выдал предательский блеск. Охранники были бдительны, мало болтали друг с другом, их глаза постоянно обшаривали окрестности в поисках незваных гостей. Кто бы ни жил в поместье, у него была лучшая защита, какую только мог предоставить император.

Прошло больше часа, прежде чем они добрались до задней стены особняка. Окна на первом этаже оказались крепко заперты, никаких выступов или светильников, за которые можно было бы схватиться, они на стене не заметили. Женщина вытащила из шелкового чехла на внутренней стороне запястья маленькую гарроту: ту самую, которой она задушила приказчика на Двенадцати Сестрах, — это была десятидюймовая стальная проволока с деревянными рукоятями на концах. Подойдя к одному из окон, она осмотрела железный замок, запиравший ставни, затем зацепила проволокой скобу. Ее руки двигались стремительно, но скрежет проволоки по железу показался в полной тишине ужасно громким. Пока женщина работала, Френтис стоял на страже. В отдалении он видел ходящих туда-сюда по саду двух охранников в белых плащах. Постепенно они приближались к дому. Он и женщина прятались в тени конюшни, но это вряд ли защитило бы их, приблизься охранники хотя бы на тридцать шагов.

Раздался тихий металлический звон, затем стук, и замок выпал из ставни. Женщина подхватила его прежде, чем он упал на землю. Распахнув ставни, она забралась внутрь, за ней влез Френтис и закрыл окно за собой. Они попали в кухню. В очаге еще тлели угли, ряды медных кастрюль на стене поблескивали в полумраке. Женщина вытащила меч и пошла к двери.

Большинство слуг в этот час должны были находиться в своих комнатах в отдаленном крыле дома. Кое-кто, впрочем, выполнял ночную работу. В коридоре им повстречался старик, зажигавший лампы. Женщина ткнула мечом ему в шею до того, как он обнаружил их присутствие. Хорошенькая юная горничная подметала мраморную лестницу, ведущую из холла. Едва она успела взглянуть на них, как кинжал Френтиса поразил ее в грудь. Он вытащил оружие и направился по лестнице вслед за женщиной. Меж тем зуд превратился в болезненные уколы, став настоящей пыткой. Если бы не путы, он бы наверняка свалился на пол, не помня себя от боли.

На следующем этаже они убили, так же чисто, еще троих слуг. Женщина открывала дверь за дверью, пока не обнаружила жертву. Свет из коридора разбудил мальчика. Тому было лет девять или десять. Он сел в кровати, зевая и протирая глаза. Удивленно, но до странности бесстрашно посмотрел на пришельцев и что-то сонно пробормотал.

— Тебе еще никогда не снился такой интересный сон, малыш, — сказала она и кивнула Френтису: — Забирай его.

Сама же направилась по коридору к следующей двери и открыла ее. Оттуда раздался женский вопль.

Френтис вошел в комнату ребенка, подошел к кровати, протянул руку. Мальчик посмотрел на нее, потом на Френтиса. Дремота моментально исчезла из его глаз, он понял, что происходит. «Прости, — хотел сказать Френтис, которого путы и агония в боку довели уже почти до безумия. — Прости меня».

Мальчик наклонил голову и протянул Френтису руку, позволив вывести себя из комнаты. Он тихо шагал рядом, одетый в шелковую пижаму. Они вышли из комнаты и направились туда, где находилась женщина.

Она привязывала другую женщину к креслу. Та сидела, опустив голову, темные волосы закрывали лицо. Хозяйка Френтиса связывала ее веревками, выдранными из штор. Закончив, собрала в кулак волосы жертвы и рванула, поднимая ей голову. Открылось лицо невероятной красоты, похожее на лик одной из богинь, которой поклонялись альпиранцы. Пленница была одета в белый шелковый халат. Там, где веревки сильно врезались в загорелую плоть, уже появились красные пятна. Женщина отвесила пленнице пощечину. Раз, другой. Та открыла глаза. Они оказались ярко-зелеными, взгляд испуганно заметался по комнате.

— Любимый, — произнесла женщина на языке Королевства, — позволь мне представить тебе госпожу Эмерен Насур Айлерс, бывшую воспитанницу императора Алюрана Макстора Сельсуса, вдову Селиесена Макстора Алюрана, потухшего Светоча империи.

Госпожа Эмерен набрала в грудь воздуха и запрокинула голову.

— Если закричишь — мальчишка умрет, — предупредила женщина.

Эмерен закрыла глаза, воздух со свистом вырвался сквозь сжатые зубы.

— Кем бы вы ни были… — начала она на языке Королевства с легким акцентом.

— Ох, прошу меня простить, — перебила ее женщина, — я подзабыла хорошие манеры. Разумеется, мы должны были представиться. Этого красавчика зовут Френтис, он бывший брат Шестого ордена Веры из Объединенного Королевства. Что до меня, то имя мне давно уже не требуется, посему будем считать, что я — та, кто блюдет интересы Воларской империи, по крайней мере в данный момент.

Судя по лицу госпожи Эмерен, она прикидывала варианты дальнейшего развития событий. Перевела взгляд с женщины на Френтиса и его окровавленный кинжал, потом — на молчащего мальчика, держащего Френтиса за руку. И тогда в ее глазах появился наконец страх.

Боль в боку пульсировала, словно острый шип вновь и вновь погружался в изъязвленную плоть…

— Если вам известно так много, — ровно произнесла Эмерен, — значит, вы должны знать, что я не обладаю никакой властью. У меня нет рычагов давления на императора, и плакать по мне он не будет.

— Наша цель — отнюдь не слезы императора, — ответила женщина, усевшись на высокую мягкую кровать и болтая ногами, словно девчонка. — Мне кажется, вас могут заинтересовать кое-какие факты, касающиеся вашего последнего визита на Мельденейские острова. Вы знали, что, если бы ваш хитроумный план сработал, это было бы нам только на руку? Мы больше не пытаемся изловить Аль-Сорну, теперь нам нужна его смерть. Он — герой всех предсказаний, каждого видения наших провидцев. Он стоит у нас на пути, он — непреодолимое препятствие, он спасает тех, кого мы хотим видеть мертвыми, и убивает тех, кто нужен нам живыми. Таких, как ваш муж, например, по которому так горюют.

Глаза Эмерен сверкнули, вместо страха в них вспыхнула ярость.

— Да-да, — продолжала женщина, — предсказания вполне однозначны. Если бы твой муж пережил встречу с Аль-Сорной, он подстроил бы убийство императора, обвинив в преступлении агентов Объединенного Королевства, и спровоцировал новую войну. Эта война длилась бы годами, окончательно подорвав силы империи. А сам Селиесен Макстор Алюран превратился бы в чудовище, в жесточайшего тирана во всей альпиранской истории, в страх и погибель своего народа. И тогда бы, на все готовенькое, пришли наши войска.

— Мой муж был хорошим человеком, — хрипло произнесла Эмерен.

— Ваш муж жаждал плоти других мужчин, вы же вызывали у него лишь отвращение. — Женщина перевела взгляд на мальчика. — Удивительно, как это ему вообще удалось зачать ребенка? Впрочем, долг принуждает нас и не к таким гнусностям. Взять хотя бы моего суженого. То, что я заставлю его совершить, причинит ему невыносимую боль, но я это сделаю. Ибо моя обязанность — воспитать его в духе наших взаимоотношений. Он, видишь ли, меня не любит. Безответная любовь к мужчине… — Она вздохнула и грустно улыбнулась Эмерен. — Ну, полагаю, в этом вы неплохо разбираетесь. Кровь ребенка, выпущенная на глазах матери, ляжет тенью на его душу, и это приблизит нас друг к другу. Каждый раз, когда мы вместе убиваем кого-нибудь, наша связь крепнет. Я знаю, что и он это чувствует, моя песнь поведала мне.

По ее щеке скатилась слеза, широко раскрытые глаза смотрели на Френтиса с обожанием, и тошнотворный страх, давно не отпускавший его, превратился в ужас.

— Сначала пальчики, любимый. Медленно и со вкусом…

…покалывание сделалось почти непрерывным, не проходило и мига между мучительными уколами…

Он толкнул мальчика на колени, стиснул его запястье, заставляя разжать ладошку, и приставил кинжал к мизинцу…

— Хеврен! — закричала Эмерен, вложив в вопль все свои силы, и забилась в веревках так, что вздулись жилы на шее.

Послышался грохот тяжелых сапог по мрамору.

— Тьфу ты, пропасть! — с досадой выругалась женщина, вскочила с кровати и подбежала к двери, доставая меч. — Все игры отменяются, любимый. Я — вниз, а ты позаботься об этих двоих, только не тяни.

Они остались втроем. Френтис поднял голову ребенка за волосы, приставил к горлу кинжал…

Пульсация в боку взорвалась всепоглощающей болью, выжигающей мысли из его разума, разрывая ментальные путы. Френтис пошатнулся и выпустил мальчика, скрючившись от боли, затопившей все его существо. Ребенок кинулся к матери и принялся дергать ее веревки.

— Унтех! — закричала та, отчаянно мотая головой. — Еммах форгалла, унтех! Унтех!

«Он не побежит», — подумал Френтис, глядя, как мальчик продолжает теребить узлы. Как ни странно, несмотря на боль, пронизывающую все тело, он еще мог двигаться. «Двигаться!» Френтис сделал шаг. И сделал его самостоятельно, хотя путы продолжали требовать от него прирезать мать и ребенка. Путы никуда не делись, но по сравнению с болью в боку они стали далекими, почти незаметными.

С лестницы донеслись звуки схватки, яростные, угрожающие голоса и звон стали. Затем — свистящее шипение, так от искры вспыхивают пропитанные маслом дрова погребального костра. Послышались вопли, и в комнату из коридора поползли клубы дыма.

Френтис качнулся в сторону Эмерен и мальчика. Конечности дергались, сквозь боль он боролся за контроль над ними. Повалился на связанную женщину, издав мучительный крик прямо ей в лицо. Она заерзала в отвращении и ужасе, закричала, увидев поднятый кинжал в трясущейся руке. Френтис изо всех сил пытался разорвать ментальные путы. Мальчик бросился на него с кулаками, принялся бить, пихать, кусать. Френтис почти не чувствовал его ударов, сосредоточив на кинжале всю свою волю. Поднес дрожащее острие к веревке, перетягивающей грудь Эмерен. Последнее судорожное движение мускулов. Готово! Френтис разжал руку, уронив кинжал на колени Эмерен, повалился на бок и забился в конвульсиях.

Путы вспыхнули с новой силой, тогда как боль в боку начала стихать. «Еще нет, — подумал он, корчась со стиснутыми зубами на полу. — Семя еще не проросло».

Эмерен встала над ним, сжимая в руке кинжал. Ярость и замешательство сменялись на ее лице.

— Пр… простите, — прошипел он, давясь слюной. — Про… стите…

Ее взгляд впился в него, мальчик дергал мать за руку:

— Энтахла!

Френтис хотел закричать, чтобы она бежала, но вернувшиеся путы не давали больше совершать недозволенного. Эмерен бросила на него последний разочарованный взгляд и, подхватив сына на руки, кинулась вон из комнаты. Френтис заметил, что она благоразумно свернула влево, а не побежала к лестнице в холл.

Путы сомкнулись, словно великанский кулак. Френтис поднялся на ноги, подгоняемый приказом, которого он не мог ослушаться: он должен был помочь хозяйке!

Выбежал на лестницу, выхватил меч, спустился в холл. Женщина сражалась с охранником в белом плаще. Стены холла горели, под потолком висел густой черный дым. Она дралась, используя все свое мастерство, из оскаленного рта стекали струйки крови. Однако вооруженный саблей мужчина был прекрасным воином, он парировал все удары и тут же контратаковал. Высокий, чернокожий, с пепельно-серыми волосами — поджарый ветеран показался смутно знакомым. Охранник взглянул на Френтиса, его лицо исказила гримаса. Он отступил в сторону, уходя из-под удара женщины, и кинулся к лестнице.

Френтис парировал удар сабли и попытался рубануть противника по глазам, но тот был слишком быстр. Проскользнув в каких-то дюймах от острия, охранник перепрыгнул сразу через несколько ступенек и повернулся к нему лицом. В его взгляде Френтис увидел гнев и отчаяние, мужчина не мог решить, что же делать — продолжать сражаться или бежать к своей госпоже и ее сыну.

«С ними все в порядке», — хотел сказать Френтис, но, разумеется, путы ему не позволили.

Крик заставил его обернуться. На женщину напали сразу двое стражников, не испугавшихся огня, который лизал уже косяки распахнутой двери. Седовласый немедленно атаковал Френтиса, не желая упускать свой шанс. Тому удалось увернуться, но сабля все-таки задела его спину, разрезав черную рубаху.

Френтис ударил нападавшего ногой в грудь. Сапог угодил по нагруднику, охранник упал навзничь. Но воспользоваться преимуществом Френтис не смог: женщина требовала его к себе. Она отступала перед натиском своих противников. Френтис встал на ее место, стараясь сдержать нападавших, а она вложила меч в ножны и вытянула сжатые кулаки в сторону ближайшей стены. И завизжала, когда пламя рванулось вперед. Два огненных столба ударили в стену и взорвали ее, обратив в тучу пепла. Пламя перестало течь из ее рук, и женщина начала оседать на пол: из глаз, носа, рта и ушей потекла кровь.

Френтис успел подхватить ее до того, как она упала. Закинул тело на плечо, парировал последний удар и выскочил сквозь образовавшуюся дыру.

Снаружи бегали охранники, все поместье утонуло в дыму. Френтис кинулся на задний двор, разыскивая конюшню и надеясь, что Эмерен с ребенком не попадутся ему на глаза. Стоит ему сейчас увидеть их, и он, подчиняясь приказу, убьет обоих. В конюшне было полно охранников и слуг: они пытались спасти лошадей из пожара, уже полностью охватившего особняк. Френтис приметил крупного жеребца, которого грум как раз выводил наружу. Свалил мальчишку ударом по голове, подхватил повод, закинул женщину на коня и запрыгнул сам. Скакун рванулся вперед без понуканий, в страхе стремясь убраться подальше от огня.

Еще несколько ударов сердца, и они уже были далеко, галопом уносясь на запад и оставляя за спиной обращенное в огненные руины поместье.